Страница:
Колконор. Озисмий, фермер. По слухам, домогался жены соседа, надругался над ней; будучи застигнут, бежал и присоединился к лесным разбойникам-бакаудам. Среди них провел несколько лет, потом решил стать королем. Он был свиреп, коварен в бою и силен и мог удерживать королевство неизвестно сколько времени. Вскоре его возненавидели за то, что он убил доброго короля Хоэля, но еще больше — за бесстыдные привычки и за то, что ему нравилось унижать людей. В начале правления его много раз вызывали, но он всех убивал. Ни одна из галликен не родила от него, хотя он посещал их часто и брал всегда жадно и грубо. Только Малдунилис понесла, но родила недоношенного ребенка, а это зловещее знамение. При нем умерла Тамбилис, и знак сошел на юную Эштар, и она приняла имя Дахилис. Дахилис нравилась Колконору больше других, и он брал ее часто, но ему не удалось ни сломить ее дух, ни вызвать любовь к себе. Галликены не скрывали отвращения к нему, все, кроме Малдунилис, слишком ленивой для каких-либо чувств. С пропойцами и продажными девками Колконор прокутил немало из государственной казны. Его считали виновником смерти Тамбилис, и справедливо. Он терзал Тамбилис с особой изощренностью, и у нее не выдержало сердце. В городе говорили, что пора прибегнуть к яду или кинжалу. Это, однако, было бы святотатством и нарушением уговора с богами, и Лер мог послать большую волну и сокрушить морские ворота. Суффеты втайне склоняли смельчаков, и те ударяли в Щит Вызова, но Колконор всех убивал. В конце концов Девятеро решились. Знаки были смутными, но прямого запрета не давали, и Девятеро прокляли Колконора.
К ночи небо затянуло тучами. В темноте Сорен Картаги нащупал бронзовое кольцо и легко стукнул в дверь. Открыла ему Ланарвилис.
Галликены жили порознь, неподалеку друг от друга и от храма Белисамы. Дом умершей галликены переходил к преемнице, к той, на которую сходил знак. И каждая владелица оставляла свой след в жилище, и многие из этих следов сохранялись неприкосновенными в течение долгих лет. Ланарвилис и сама не знала, какая из королев, к примеру, распорядилась отлить вот это дверное кольцо в форме змеи, кусающей свой хвост.
Не красавица, с раздавшимися к сорока годам бедрами и иссохшей грудью (она родила и вскормила пятерых дочерей), сегодня вечером Ланарвилис как будто помолодела на десять лет. Ее длинное, мягкого ворса платье горчичного цвета с блестками перламутра, присборенное на талии, скрывало изъяны погрузневшей фигуры; притирания придали матовый блеск коже; волосы были заплетены в косы, собраны в узел и скреплены массивным золотым гребнем. Глаза ее, такие же ярко-синие, как сапфиры в золотом колье на шее, лучились радостью. Она взяла его руки в свои.
— Да хранят тебя боги!
— Элисса! — воскликнул он в восхищении. — Ты прекрасна. Какие колдовские чары позволяют тебе оставаться вечно юной?
Ланарвилис улыбнулась, но в словах ее звучала горечь.
— Я была Элиссой когда-то, — сказала она тихо. — Когда-то очень давно. Теперь я Ланарвилис. Элисса — моя дочь от Лугайда, весталка. Ее служение вот-вот закончится, и она выйдет замуж. Так что я почти бабушка.
— Я забыл. Всего на миг. На один миг. Мне не следовало забывать.
— О Сорен, дорогой, прости меня. Я хотела… Я рада тебе. Наверное, это неправильно, — отняв руку, она указала на кресло. Они сели. Ланарвилис молча откупорила оплетенную бутыль и наполнила кубки. По комнате разлился терпкий аромат вина с Аквитанских холмов.
— Я истомился в ожидании ответа, — сказал он.
— Прости, — голос ее был спокоен и тверд. — Сестрам понадобилась моя помощь. Это потребовало времени. Для чего ты хотел повидаться со мной?
— Скоро король созовет Совет. Нам следует подготовиться к возможным неожиданностям.
— Что ты имеешь в виду? Этот Гра… Грало… Гра-цил-лоний уже принял старейшин и королев по очереди. Всем он показался весьма толковым и искренним человеком; с большинством его предложений старейшины согласились. Так что Совету останется лишь закрепить на бумаге наше соглашение.
Сорен нахмурился.
— Не очень-то мне верится в его искренность. Почему Риму вдруг вздумалось посылать к нам префекта, после стольких-то лет? Этот мальчишка, новый король, намекает на некие грядущие перемены и уверяет, что постарается сделать все, чтобы нас они не коснулись. Что он имеет в виду? Я чувствую, что знает король куда больше, чем говорит. Какой сюрприз Грациллоний — или Рим? — нам еще уготовят?
На лице Ланарвилис появилось странное выражение; оно застыло, словно превратившись в безжизненную жреческую маску. Глаза стали ярко-голубыми, осветившись изнутри светом тайного, недоступного непосвященным Знания.
— Я поняла тебя, — проговорила она бесцветным голосом. — И у Форсквилис в тот день было предчувствие…
— У Форсквилис? Она что, знала?…
— Да. Мы все знали.
Сорен неуклюже, словно руки перестали его слушаться, поставил кубок.
— Может, ты расскажешь? — осторожно спросил он.
И она рассказала.
Прикрыв веки, Сорен слушал рассказ о той страшной ночи на острове. Когда она кончила говорить, он потянулся к кубку, отпил и некоторое время сидел молча, не поднимая глаз.
— Нечто подобное я и предполагал, — выговорил он наконец, поглаживая бороду. — Хорошо бы намекнуть римлянину, что нам подвластно не только привести человека к городу и сделать королем, но и проникнуть в самые его тайные помыслы. Тогда, может, он станет более сговорчивым. Ко всем нашим бедам нам не хватало только короля — лазутчика чужой державы.
— Пришел к городу и стал королем он без нашей помощи. Что же до его помыслов… Мне кажется, он не хочет нам зла.
— Возможно, но у него свои цели. Вернее, у Рима. То есть у императора Римской империи. Наши представления о том, что есть благо для Иса, а что зло, могут сильно отличаться. — Сорен недобро усмехнулся. — В любом случае лучше быть хозяевами положения. Кто знает, каких уступок мы сможем добиться от Империи.
Рассмеявшись, Ланарвилис тронула его за руку.
— Ты слишком корыстен, Сорен!
— Да. Ради моего города, моего дома, моих сыновей и себя, — ответил Сорен глухим голосом. — Больше у меня ничего нет.
Ее взгляд потемнел. Она почувствовала горечь в его словах и знала, что он никогда не выскажет этого прямо. Много лет назад она и Сорен были тайно помолвлены. Знак на своей груди Ланарвилис обнаружила за месяц до окончания службы весталкой.
— Ты можешь оспаривать решения короля на Совете, — сказала она. — Только не строй козни у него за спиной. Поверь мне, Грациллоний для нас — не зло. Иначе боги не позволили бы призвать его.
— Кроме богов, ему помогали люди. Женщины, — Сорен прикрыл глаза ладонью. — Сильного Колконора нужно было ослабить. И в этом вы преуспели. Что вы с ним сделали? Каким грязным фокусам ты обучилась за эти годы?
Упрек был несправедливый и злой. Ланарвилис разрыдалась. Слезы размыли малахитовую краску на подведенных веках, и лицо королевы сразу стало жалким и некрасивым.
— Сорен, но меня там не было! Я все знала. Я помогала Сестрам, но… на это я никогда бы не пошла!
— Почему же? В чем разница? Мы с тобой давно не юные влюбленные, воркующие при луне. Ты вдоволь изведала плотских утех со своими прежними мужьями. Теперь у тебя новый король. Молодой, красивый, пылкий…
Королева уже овладела собой, утерла слезы и выпрямилась.
— Ты тоже не был затворником, Сорен Картаги, — ответила она резко. — И весьма охотно ублажал свою плоть, и, насколько мне известно, не только с женой. Что же до моих мужей… Лугайд был неплохим человеком, и Хоэль тоже. Что мне оставалось делать? Но я всегда представляла на их месте тебя… А Колконор стал ненавистен мне с первого дня. Он почти умертвил во мне женщину!
— Элисса! — выдохнул Сорен. Полузакрыв глаза, они потянулись друг к другу.
Она отпрянула за мгновение до того, как губы их встретились.
— Нет. Нельзя. Мы с тобой те, кем мы стали. Я не могу осквернить богиню.
— Ты права, — хрипло проговорил Сорен и снова спрятал лицо в ладонях. Воцарилось молчание.
— Я пойду, — Сорен с усилием встал, не поднимая на нее глаз.
— Задержись, Сорен, — она снова стала королевой, и голос ее зазвучал властно. — Мы с тобой те, кто мы есть: Оратор Тараниса и высшая жрица Белисамы. Я не хочу, чтобы ты строил козни новому королю. Давай обсудим, как нам поладить с ним.
Глава девятая
Дахилис выглядела непривычно серьезной.
— Любимый, ты мог бы уделить мне час нынче утром?
Грациллоний прижал ее к себе. Какая она тоненькая и легкая! Его рука обняла чашу ее груди, прошлась по изгибу бедра и живота, пригладила золотистый пух и вернулась, чтобы пощекотать под подбородком.
— Что, опять? — засмеялся он. — За час я едва успею восполнить силу, которую ты тратила так щедро.
— Я думала о том, чтобы поговорить с тобой наедине, — в голосе и в лазури глаз Грациллоний прочел настойчивую просьбу. — О, я понимаю, что ты занят. С самого прибытия вокруг тебя круговерть народу, но если ты сможешь найти время… Это касается нас обоих — и всего города.
Он ответил поцелуем.
— Ну конечно, — исанский давался ему нелегко, но он старался, как мог. — Будь моя воля, я бы от тебя не отходил. И если тебе вздумалось обсуждать государственные дела, что же, с тобой это приятнее, чем с купцами и военными.
Шевельнув плечами, Грациллоний ощутил меж лопаток посторонний предмет — снимать Ключ не дозволялось, поэтому приходилось закидывать его за спину, чтоб не мешал. Перекидывая Ключ обратно на грудь, он испытывал почему-то такое чувство, словно закрывал тем самым некую дверь. Но отгонял эти мысли, скрывая их от Дахилис и от себя самого.
Они выбрались из постели и отправились принимать ванну. Намыливая ему спину, Дахилис развеселилась и, хихикая, ныряла в теплой воде, как тюлененок. Они вытерли друг друга, но не стали звать слуг. Цирюльник подождет, решил Грациллоний, одевшись, накинув плащ и надев сандалии. Дахилис облачилась в простое белое платье, перепоясанное по талии, сунула ноги в тапочки и нахлобучила на голову венчик. Расчесанные золотистые волосы свободно спадали на спину. Ныне многие молодые женщины из хороших семей предпочитали этот плебейский стиль традиционным сложным прическам. В таком наряде юная жена казалась Грациллонию девушкой, почти ребенком.
Рука об руку они прошли по коридору, в который выходили двери роскошных покоев, по мозаичным полам мимо слуг, касавшихся лба в знак приветствия, и вышли в утренний сад. Едва ли не единственный в Исе огороженный палисадник при доме был невелик, но сложное переплетение дорожек и изгородей, горок и клумб позволяло бродить по нему часами, не наскучивая замкнутым пространством. Сам дом с пристройками также был скромных размеров, но удобен и приятен глазу. Северный и южный фасады образовывали правильные прямоугольники, расписанные изображениями диких зверей на воле. Лестницу, ведущую к портику перед главной дверью, стерегли медведь и вепрь. На бронзовых створках дверей выделялись рельефы человеческих фигур. Второй этаж отступал назад над крышей из позеленевших листов меди и венчался куполом с золотым орлом на вершине.
Славный был день! Весенний воздух наполнял грудь, как прохладное вино. На листьях и во мху еще сверкали капли росы, новорожденные цветы сбрасывали скорлупу бутонов, и она мягко хрустела под ногами. Повсюду слышался радостный гомон птиц: зарянок, зябликов, крапивников, пеночек… Высоко над головами проплыл косяк аистов, возвращавшихся к родным гнездам.
Дахилис шла молча, снова помрачнев. Что же ее так тревожит? Вышли к стене. Густой плющ не мешал солнечным лучам нагревать песчаник, и от камня уже дышало теплом. Грациллоний раскинул плащ на сырой каменной скамье, и они присели под стеной. Широкая мужская ладонь накрыла стиснутый кулачок Дахилис.
— Рассказывай, — попросил Грациллоний.
Дахилис говорила с трудом, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом:
— Мой господин, мой любимый, я больше не могу. Обещай мне, что позволишь… позволишь мне вернуться к себе.
— Как! — огорченно воскликнул он. — Мне казалось, ты счастлива…
— Так и есть. Мне никогда не было так хорошо. Но это неправильно… нечестно, что король только со мной. Уже пять дней. Шесть ночей.
Он отозвался сквозь зубы:
— Что ж, верно. Я полагаю, нам следовало бы…
— Мы должны! Ты — король! А они… они мои Сестры по Таинствам. В каждой из нас — Белисама. О, не гневи Ее. Мне страшно за тебя.
— Я непременно окажу им должное уважение, — принужденно выговорил Грациллоний.
Юная жена обернулась к нему. На ее ресницах блестели слезы.
— Этого мало, ты должен полюбить их, — умоляла она. — Постарайся, хотя бы ради меня. Потом ты поймешь. Они — мои Сестры. Они терпели меня ребенком-непоседой, они были нежны и терпеливы, когда у меня не хватало усердия к учению. Старшие из них заменяли мне мать, а младшие были любящими старшими сестрами. Когда пал мой отец Хоэль, они утешали меня в моем горе. Когда умерла моя мать, они сделали для меня еще больше, потому что в ту самую ночь на меня сошел Знак, и… и они поддержали меня, помогли сохранить душу, когда Колконор… они научили меня, как вынести это. И наконец, это они, они своим искусством и бесстрашием призвали тебя. Я только помогала. Почему же мне одной досталась твоя любовь? Это несправедливо!
Дахилис, всхлипывая, прижалась к его груди. Он гладил ее по голове, бормотал что-то ласковое и наконец прошептал:
— Да, верно. Пусть будет, как ты хочешь. И ты права, мне самому следовало бы понять. Единственное, что меня оправдывает — я был слишком занят делами мужчин, чтобы думать о ком-то, кроме тебя, моя Дахилис.
Она сглотнула, овладела собой и села прямо. Грациллоний целовал ее щеки и губы, коснулся мягкой кожи под ухом и замер, впивая теплый запах ее волос.
— Благодарю т-тебя, — прошептала Дахилис. — Ты всегда так добр.
— Разве можно быть иным с тобой? И ты убедила меня. Сможешь объяснить… остальным, что я не желал… оскорбить их?
Дахилис кивнула.
— Я обойду всех сегодня же, ведь завтра начинается мое Бдение.
— Что это? — заинтересовался Грациллоний.
— Как, ты не знаешь? А я-то думала, что мой просвещенный повелитель… Ну да ладно. Сен — священный остров, и хотя бы одна из галликен должна пребывать там всегда, кроме нескольких особых дней, когда все мы нужны здесь. Например, во время собраний Совета, коронаций, венчаний. Ну и еще Бдения прерываются во время войны, ради безопасности, хотя едва ли даже самые дикие пираты осмелятся… Мы остаемся там по очереди, на день и ночь. Команда перевозчиков составлена из моряков, заслуживших особую честь. Они сменяются через месяц.
Грациллоний не решился спросить, что делают высшие жрицы на острове. Таинства наверняка запретны для мужчин. Он с новым интересом взглянул в юное личико.
— В тебе скрыты глубины, о которых я и не подозревал, мое чудо.
Дахилис тряхнула блестящими прядями волос.
— Нет-нет, я совсем мелкая, честно.
— Ты несправедлива к себе.
— Я говорю правду. Смерти четырех старших королев не коснулись меня, мне только было грустно и не хватало их. Лишь когда умер отец, я поняла, что такое горе.
— Он, конечно, обожал тебя.
У Дахилис задрожали губы.
— Он меня совсем избаловал, это верно. Ты так похож на Хоэля, каким я его помню, Гра… Грациллоний? — ее знания латыни едва хватало, чтобы не перепутать слоги его имени. И Грациллоний предпочитал переходить на исанский, говоря с ней. Он уверял себя, что нужно пользоваться каждым случаем поупражняться.
— Даже потом, когда я перестала оплакивать его вслух, — продолжала Дахилис, — я не приобрела мудрости. Я мечтала отбыть свой срок служения весталкой и выйти замуж за милого юношу, которого сама себе выдумала. — Ее улыбка поблекла. — Но мать умерла, и появился знак, и… — она снова уставилась в пустоту, сжав кулачки.
— Должно быть, это было ужасно, — сказал он. Дахилис понемногу расслабилась.
— Сперва. Но Сестры заботились обо мне. Особенно Бодилис. Она мне настоящая сестра, ты ведь знаешь. Она тоже дочь Тамбилис, хотя ее отцом был Вулфгар. Но и остальные утешали меня и учили. С Колконором… это редко бывало долго. Кончив, он выгонял меня или засыпал и храпел всю ночь. Тогда утром я могла уйти домой. А пока он меня использовал — как бы унизительно или мучительно это ни было, — я могла уйти. Я посылала свой дух назад, в прошлое, или вперед, ко временам, когда все снова станет хорошо. Меня научила этому Форсквилис. А в дни, когда он оставлял меня в покое, я жила, как хотела.
— Скажи мне, — попросил Грациллоний, желая отвлечь ее от тяжелых воспоминаний, — почему тебя назвали Дахилис? Я знаю, что мать называла тебя Истар. Как вновь избранные галликены получают свои новые имена?
— От названий мест. Они несут благословение духа-покровителя. Мое имя означает «Дахейская». Дахей — это источник в восточных холмах. Там живет нимфа Ахе. Я выбрала его, потому что он, прохладный и бурливый, скрывается в тени деревьев. Когда я была маленькой, и мать или Бодилис брали меня с собой на прогулку в те места (там очень красиво), я, пока они медитировали, отыскивала источник, дарила Ахе венок и просила послать мне счастливые сны.
Она вздохнула, но в этом вздохе больше не было горечи.
— Нельзя ли нам с тобой когда-нибудь отправиться туда, Грациллоний? Я бы показала тебе источник Ахе.
— Ну конечно, как только удастся найти время. Пока слишком много неотложных дел. Ты можешь не слишком торопиться с передачей моего послания. Твое Бдение на Сене будет отложено. Я как раз собирался сказать, но с тобой забыл обо всем. Хлопотливое занятие для невежды, не знающего ни людей, ни обычаев, — собрать Совет. Но мне удалось. Совет состоится завтра, — Грациллоний усмехнулся. — Необходимо твое присутствие.
— Это только формальность, — скромно заметила она. — Мне нечего предложить.
— Повторяю, ты присутствуешь. Хотя бы для того, чтобы украсить собой наше скучное собрание.
— О мой единственный!
Они обнялись.
— Я не знала, — шептала Дахилис, — я думала, конечно, что новый король принесет на плечах новое время, иначе и быть не может. Но я не ждала радости, какую ты принес мне. Прошлой ночью, когда ты заснул, я молилась Матери Белисаме. Я молилась, чтобы ты прожил много-много лет, и, что бы ни случилось, я хочу умереть раньше тебя. Я думаю только о себе, да? Я бы вернулась в море и ждала тебя. Я всегда буду ждать тебя.
— Ну-ну, меня еще хватит не на одну битву, — похвастался Грациллоний. Дахилис прижалась к нему, и он почувствовал прилив силы.
— Хм-м, в полдень меня ждут суффеты, но у нас еще остался час. Может?…
Она довольно промурлыкала:
— А ты думал, что придется долго отдыхать!
— С любой женщиной, кроме тебя, так и было бы, — он мельком припомнил, как Квинипилис говорила о силе богини…
Дахилис вприпрыжку поспевала за его размашистым шагом.
— А нельзя ли потерпеть, пока ты побреешься? Потом ты мог бы и бороду отрастить. В Исе носят бороды.
Он потер подбородок.
— Посмотрим. Что-то моя борода и впрямь начала расти с небывалой скоростью.
— Ну, пока лучше ее убрать. Не слишком пристойно мне показываться Сестрам с исцарапанными щеками. Хотя они все поймут и по моей походке, милый мой жеребец!
Форум Иса никогда не был рыночной площадью. Это название принесли с собой римские инженеры, которые, пока шло возведение стены в гавани, успели перестроить и площадь, и многие городские здания. В центре города, там, где скрещивались дорога Лера и дорога Тараниса, открывалась площадь, окруженная общественными постройками. Архитектура их напоминала римскую: мрамор и величественные колоннады, но эти здания не подавляли своей величиной. Храм Тараниса, бани, театр и библиотека были всегда открыты. Базилика использовалась реже, поскольку в последние две сотни лет в городе не было постоянного представителя империи. Храм Марса стоял пустым долгие годы, пока император Константин не потребовал от Иса принять христианского священника. Тогда храм превратили в церковь.
Будик с любопытством оглядывал площадь. В центре стоял фонтан с тремя чашами. Его опоясывали мозаики с изображением дельфинов и морских коньков. Фонтан молчал. Только в праздничные ночи его трубы извергали горящее масло, и тогда к небу взметывались каскады огня. Сейчас, в будничный полдень, площадь была немноголюдна. Редкие прохожие оглядывались на молодого солдата. Он оставил в казарме форменную одежду, но светлые волосы, высокий рост и сшитая ему в дорогу матерью-коританкой короткая туника выдавали иноземца. Даже на солнцепеке голым ногам было холодновато. Сандалии слишком громко щелкали по камням мостовой.
Прежний храм был обращен на юг, и христиане пробили новый вход на западной стороне. Будик поднялся по ступеням портика и, найдя двери открытыми, вошел внутрь. Просторный вестибюль заканчивался стеной, под облупившейся штукатуркой которой виднелось дерево. Эта перегородка разделяла надвое просторный зал, в котором язычники справляли свои обряды. Сквозь раскрытую дверь виднелось святилище, почти столь же пустынное, как и вестибюль. Алтарный камень стоял под балдахином, заменявшим купол настоящей церкви. Крест простой работы не был даже позолочен. У дальней стены виднелся стол и пара стульев.
Сутулый старик лениво мел пол вокруг алтаря. Будик остановился в дверях и нерешительно обратился к нему:
— П-прошу прощения. Почтенный…
Старик замер, моргнул и зашаркал к нему.
— Чего ты хочешь? — в его латинской речи слышался густой редонский акцент. — Ты верующий?
— Да, хотя всего лишь катекумен — новообращенный.
— Что ж, ты еще молод. Чем я могу помочь, брат во Христе? Я — Пруденций, дьякон.
Будик назвал себя, объяснил, кто он такой, и смущенно спросил, можно ли видеть священника.
— Священника? — старик моргнул. — У нас нет священника. К чему? Наша паства невелика. Я потому только зовусь дьяконом, что крещен, и у меня есть время помогать при богослужениях. Все прочие наши единоверцы слишком заняты, зарабатывая себе на жизнь.
— О! А епископ? Если мне будет позволено…
— У нас здесь, в гнезде язычников, и епископа нет. Эвкерий всего лишь пресвитер. Я пойду спрошу, может ли он сейчас тебя принять. Подожди.
Старик удалился. Будик переминался с ноги на ногу, грыз ногти и заглядывал в святилище, куда не смел войти, так как еще не удостоился святого крещения. Этого таинства предстоит ждать долгие годы.
Наконец старик-дьякон возвратился.
— Идем, — сказал он и первым прошел в дверь, проделанную в мраморной стене первоначального храма. Коридор уходил налево через заброшенные помещения и наконец привел к закрытой двери. Дьякон знаком предложил легионеру войти.
За дверью, где некогда обитала роскошь, теперь ютилась нищета. Комната, которую пастырь избрал для жилья, прежде была сокровищницей. Жалкая мебель занимала лишь малую часть просторного помещения, сохранять тепло кое-как помогали потертые ковры. Окна были застеклены, а у северной стены, где была устроена непритязательная кухня, было пробито отверстие дымохода. Копоть очага покрыла древние фрески и украшения. На столе лежали несколько книг и письменные принадлежности: перья, чернильница, деревянные дощечки и куски старого пергамента, с которого были старательно счищены прежние записи.
Будик остановился и неловко отдал военный салют. За столом сидели двое. Должно быть, поэтому старый дьякон и испрашивал для нового посетителя разрешения войти.
Хрупкий старец в залатанной рясе близоруко моргнул и, неуверенно улыбнувшись, сказал на латыни:
— Мир тебе.
— Отец… — голос Будика сорвался.
— Я заменяю епископа, твоего истинного Отца во Христе. Однако если желаешь, я стану звать тебя сыном. Мое имя Эвкерий. Откуда ты?
— Я… я легионер… один из тех, кто пришел с Грациллонием, который теперь у вас король. Мое имя Будик.
Пастырь вздохнул и сделал знак, который часто повторяли христиане. Сидевшая напротив женщина обернулась и негромко, взволнованно спросила:
— Ты человек Грациллония? Он прислал тебя?
Ее латынь была безупречна.
— Нет, милостивая госпожа, — Будик запнулся, не зная, правильно ли выбрал обращение. — Я пришел по своей воле. Отец, я сегодня свободен от службы и расспросил жителей, как вас найти. Мы долго были в походе, и у меня едва находилось время помолиться. На душе у меня много такого, в чем я должен исповедаться и покаяться.
— Разумеется, я выслушаю тебя, — улыбнулся Эвкерий. — Твое появление — цветок, украсивший праздник Пасхи. Но нет нужды торопиться. Будь моим гостем. Я полагаю, что и ты, госпожа Бодилис, не откажешься познакомиться с этим молодым человеком, а?
— Буду рада, — ответила женщина.
— Будик, — сказал пресвитер, — окажи почтение, не религиозное, но светское, Бодилис, королеве Иса.
Королева! Одна из Девяти колдуний? И в то же время — жена центуриона? Будик сам не помнил, как отдал салют.
Кем бы она ни была, она была красива: высокая, с прекрасной фигурой и редкостной грацией движений. Волнистые каштановые пряди обрамляли лицо с коротким носом, широкими скулами и полными губами. Большие голубые глаза под темными дугами бровей. Темно-зеленое платье из богатой материи с золотой вышивкой, изукрашенный пояс и серебряная подвеска на груди в форме совы.
V
К ночи небо затянуло тучами. В темноте Сорен Картаги нащупал бронзовое кольцо и легко стукнул в дверь. Открыла ему Ланарвилис.
Галликены жили порознь, неподалеку друг от друга и от храма Белисамы. Дом умершей галликены переходил к преемнице, к той, на которую сходил знак. И каждая владелица оставляла свой след в жилище, и многие из этих следов сохранялись неприкосновенными в течение долгих лет. Ланарвилис и сама не знала, какая из королев, к примеру, распорядилась отлить вот это дверное кольцо в форме змеи, кусающей свой хвост.
Не красавица, с раздавшимися к сорока годам бедрами и иссохшей грудью (она родила и вскормила пятерых дочерей), сегодня вечером Ланарвилис как будто помолодела на десять лет. Ее длинное, мягкого ворса платье горчичного цвета с блестками перламутра, присборенное на талии, скрывало изъяны погрузневшей фигуры; притирания придали матовый блеск коже; волосы были заплетены в косы, собраны в узел и скреплены массивным золотым гребнем. Глаза ее, такие же ярко-синие, как сапфиры в золотом колье на шее, лучились радостью. Она взяла его руки в свои.
— Да хранят тебя боги!
— Элисса! — воскликнул он в восхищении. — Ты прекрасна. Какие колдовские чары позволяют тебе оставаться вечно юной?
Ланарвилис улыбнулась, но в словах ее звучала горечь.
— Я была Элиссой когда-то, — сказала она тихо. — Когда-то очень давно. Теперь я Ланарвилис. Элисса — моя дочь от Лугайда, весталка. Ее служение вот-вот закончится, и она выйдет замуж. Так что я почти бабушка.
— Я забыл. Всего на миг. На один миг. Мне не следовало забывать.
— О Сорен, дорогой, прости меня. Я хотела… Я рада тебе. Наверное, это неправильно, — отняв руку, она указала на кресло. Они сели. Ланарвилис молча откупорила оплетенную бутыль и наполнила кубки. По комнате разлился терпкий аромат вина с Аквитанских холмов.
— Я истомился в ожидании ответа, — сказал он.
— Прости, — голос ее был спокоен и тверд. — Сестрам понадобилась моя помощь. Это потребовало времени. Для чего ты хотел повидаться со мной?
— Скоро король созовет Совет. Нам следует подготовиться к возможным неожиданностям.
— Что ты имеешь в виду? Этот Гра… Грало… Гра-цил-лоний уже принял старейшин и королев по очереди. Всем он показался весьма толковым и искренним человеком; с большинством его предложений старейшины согласились. Так что Совету останется лишь закрепить на бумаге наше соглашение.
Сорен нахмурился.
— Не очень-то мне верится в его искренность. Почему Риму вдруг вздумалось посылать к нам префекта, после стольких-то лет? Этот мальчишка, новый король, намекает на некие грядущие перемены и уверяет, что постарается сделать все, чтобы нас они не коснулись. Что он имеет в виду? Я чувствую, что знает король куда больше, чем говорит. Какой сюрприз Грациллоний — или Рим? — нам еще уготовят?
На лице Ланарвилис появилось странное выражение; оно застыло, словно превратившись в безжизненную жреческую маску. Глаза стали ярко-голубыми, осветившись изнутри светом тайного, недоступного непосвященным Знания.
— Я поняла тебя, — проговорила она бесцветным голосом. — И у Форсквилис в тот день было предчувствие…
— У Форсквилис? Она что, знала?…
— Да. Мы все знали.
Сорен неуклюже, словно руки перестали его слушаться, поставил кубок.
— Может, ты расскажешь? — осторожно спросил он.
И она рассказала.
Прикрыв веки, Сорен слушал рассказ о той страшной ночи на острове. Когда она кончила говорить, он потянулся к кубку, отпил и некоторое время сидел молча, не поднимая глаз.
— Нечто подобное я и предполагал, — выговорил он наконец, поглаживая бороду. — Хорошо бы намекнуть римлянину, что нам подвластно не только привести человека к городу и сделать королем, но и проникнуть в самые его тайные помыслы. Тогда, может, он станет более сговорчивым. Ко всем нашим бедам нам не хватало только короля — лазутчика чужой державы.
— Пришел к городу и стал королем он без нашей помощи. Что же до его помыслов… Мне кажется, он не хочет нам зла.
— Возможно, но у него свои цели. Вернее, у Рима. То есть у императора Римской империи. Наши представления о том, что есть благо для Иса, а что зло, могут сильно отличаться. — Сорен недобро усмехнулся. — В любом случае лучше быть хозяевами положения. Кто знает, каких уступок мы сможем добиться от Империи.
Рассмеявшись, Ланарвилис тронула его за руку.
— Ты слишком корыстен, Сорен!
— Да. Ради моего города, моего дома, моих сыновей и себя, — ответил Сорен глухим голосом. — Больше у меня ничего нет.
Ее взгляд потемнел. Она почувствовала горечь в его словах и знала, что он никогда не выскажет этого прямо. Много лет назад она и Сорен были тайно помолвлены. Знак на своей груди Ланарвилис обнаружила за месяц до окончания службы весталкой.
— Ты можешь оспаривать решения короля на Совете, — сказала она. — Только не строй козни у него за спиной. Поверь мне, Грациллоний для нас — не зло. Иначе боги не позволили бы призвать его.
— Кроме богов, ему помогали люди. Женщины, — Сорен прикрыл глаза ладонью. — Сильного Колконора нужно было ослабить. И в этом вы преуспели. Что вы с ним сделали? Каким грязным фокусам ты обучилась за эти годы?
Упрек был несправедливый и злой. Ланарвилис разрыдалась. Слезы размыли малахитовую краску на подведенных веках, и лицо королевы сразу стало жалким и некрасивым.
— Сорен, но меня там не было! Я все знала. Я помогала Сестрам, но… на это я никогда бы не пошла!
— Почему же? В чем разница? Мы с тобой давно не юные влюбленные, воркующие при луне. Ты вдоволь изведала плотских утех со своими прежними мужьями. Теперь у тебя новый король. Молодой, красивый, пылкий…
Королева уже овладела собой, утерла слезы и выпрямилась.
— Ты тоже не был затворником, Сорен Картаги, — ответила она резко. — И весьма охотно ублажал свою плоть, и, насколько мне известно, не только с женой. Что же до моих мужей… Лугайд был неплохим человеком, и Хоэль тоже. Что мне оставалось делать? Но я всегда представляла на их месте тебя… А Колконор стал ненавистен мне с первого дня. Он почти умертвил во мне женщину!
— Элисса! — выдохнул Сорен. Полузакрыв глаза, они потянулись друг к другу.
Она отпрянула за мгновение до того, как губы их встретились.
— Нет. Нельзя. Мы с тобой те, кем мы стали. Я не могу осквернить богиню.
— Ты права, — хрипло проговорил Сорен и снова спрятал лицо в ладонях. Воцарилось молчание.
— Я пойду, — Сорен с усилием встал, не поднимая на нее глаз.
— Задержись, Сорен, — она снова стала королевой, и голос ее зазвучал властно. — Мы с тобой те, кто мы есть: Оратор Тараниса и высшая жрица Белисамы. Я не хочу, чтобы ты строил козни новому королю. Давай обсудим, как нам поладить с ним.
Глава девятая
I
Дахилис выглядела непривычно серьезной.
— Любимый, ты мог бы уделить мне час нынче утром?
Грациллоний прижал ее к себе. Какая она тоненькая и легкая! Его рука обняла чашу ее груди, прошлась по изгибу бедра и живота, пригладила золотистый пух и вернулась, чтобы пощекотать под подбородком.
— Что, опять? — засмеялся он. — За час я едва успею восполнить силу, которую ты тратила так щедро.
— Я думала о том, чтобы поговорить с тобой наедине, — в голосе и в лазури глаз Грациллоний прочел настойчивую просьбу. — О, я понимаю, что ты занят. С самого прибытия вокруг тебя круговерть народу, но если ты сможешь найти время… Это касается нас обоих — и всего города.
Он ответил поцелуем.
— Ну конечно, — исанский давался ему нелегко, но он старался, как мог. — Будь моя воля, я бы от тебя не отходил. И если тебе вздумалось обсуждать государственные дела, что же, с тобой это приятнее, чем с купцами и военными.
Шевельнув плечами, Грациллоний ощутил меж лопаток посторонний предмет — снимать Ключ не дозволялось, поэтому приходилось закидывать его за спину, чтоб не мешал. Перекидывая Ключ обратно на грудь, он испытывал почему-то такое чувство, словно закрывал тем самым некую дверь. Но отгонял эти мысли, скрывая их от Дахилис и от себя самого.
Они выбрались из постели и отправились принимать ванну. Намыливая ему спину, Дахилис развеселилась и, хихикая, ныряла в теплой воде, как тюлененок. Они вытерли друг друга, но не стали звать слуг. Цирюльник подождет, решил Грациллоний, одевшись, накинув плащ и надев сандалии. Дахилис облачилась в простое белое платье, перепоясанное по талии, сунула ноги в тапочки и нахлобучила на голову венчик. Расчесанные золотистые волосы свободно спадали на спину. Ныне многие молодые женщины из хороших семей предпочитали этот плебейский стиль традиционным сложным прическам. В таком наряде юная жена казалась Грациллонию девушкой, почти ребенком.
Рука об руку они прошли по коридору, в который выходили двери роскошных покоев, по мозаичным полам мимо слуг, касавшихся лба в знак приветствия, и вышли в утренний сад. Едва ли не единственный в Исе огороженный палисадник при доме был невелик, но сложное переплетение дорожек и изгородей, горок и клумб позволяло бродить по нему часами, не наскучивая замкнутым пространством. Сам дом с пристройками также был скромных размеров, но удобен и приятен глазу. Северный и южный фасады образовывали правильные прямоугольники, расписанные изображениями диких зверей на воле. Лестницу, ведущую к портику перед главной дверью, стерегли медведь и вепрь. На бронзовых створках дверей выделялись рельефы человеческих фигур. Второй этаж отступал назад над крышей из позеленевших листов меди и венчался куполом с золотым орлом на вершине.
Славный был день! Весенний воздух наполнял грудь, как прохладное вино. На листьях и во мху еще сверкали капли росы, новорожденные цветы сбрасывали скорлупу бутонов, и она мягко хрустела под ногами. Повсюду слышался радостный гомон птиц: зарянок, зябликов, крапивников, пеночек… Высоко над головами проплыл косяк аистов, возвращавшихся к родным гнездам.
Дахилис шла молча, снова помрачнев. Что же ее так тревожит? Вышли к стене. Густой плющ не мешал солнечным лучам нагревать песчаник, и от камня уже дышало теплом. Грациллоний раскинул плащ на сырой каменной скамье, и они присели под стеной. Широкая мужская ладонь накрыла стиснутый кулачок Дахилис.
— Рассказывай, — попросил Грациллоний.
Дахилис говорила с трудом, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом:
— Мой господин, мой любимый, я больше не могу. Обещай мне, что позволишь… позволишь мне вернуться к себе.
— Как! — огорченно воскликнул он. — Мне казалось, ты счастлива…
— Так и есть. Мне никогда не было так хорошо. Но это неправильно… нечестно, что король только со мной. Уже пять дней. Шесть ночей.
Он отозвался сквозь зубы:
— Что ж, верно. Я полагаю, нам следовало бы…
— Мы должны! Ты — король! А они… они мои Сестры по Таинствам. В каждой из нас — Белисама. О, не гневи Ее. Мне страшно за тебя.
— Я непременно окажу им должное уважение, — принужденно выговорил Грациллоний.
Юная жена обернулась к нему. На ее ресницах блестели слезы.
— Этого мало, ты должен полюбить их, — умоляла она. — Постарайся, хотя бы ради меня. Потом ты поймешь. Они — мои Сестры. Они терпели меня ребенком-непоседой, они были нежны и терпеливы, когда у меня не хватало усердия к учению. Старшие из них заменяли мне мать, а младшие были любящими старшими сестрами. Когда пал мой отец Хоэль, они утешали меня в моем горе. Когда умерла моя мать, они сделали для меня еще больше, потому что в ту самую ночь на меня сошел Знак, и… и они поддержали меня, помогли сохранить душу, когда Колконор… они научили меня, как вынести это. И наконец, это они, они своим искусством и бесстрашием призвали тебя. Я только помогала. Почему же мне одной досталась твоя любовь? Это несправедливо!
Дахилис, всхлипывая, прижалась к его груди. Он гладил ее по голове, бормотал что-то ласковое и наконец прошептал:
— Да, верно. Пусть будет, как ты хочешь. И ты права, мне самому следовало бы понять. Единственное, что меня оправдывает — я был слишком занят делами мужчин, чтобы думать о ком-то, кроме тебя, моя Дахилис.
Она сглотнула, овладела собой и села прямо. Грациллоний целовал ее щеки и губы, коснулся мягкой кожи под ухом и замер, впивая теплый запах ее волос.
— Благодарю т-тебя, — прошептала Дахилис. — Ты всегда так добр.
— Разве можно быть иным с тобой? И ты убедила меня. Сможешь объяснить… остальным, что я не желал… оскорбить их?
Дахилис кивнула.
— Я обойду всех сегодня же, ведь завтра начинается мое Бдение.
— Что это? — заинтересовался Грациллоний.
— Как, ты не знаешь? А я-то думала, что мой просвещенный повелитель… Ну да ладно. Сен — священный остров, и хотя бы одна из галликен должна пребывать там всегда, кроме нескольких особых дней, когда все мы нужны здесь. Например, во время собраний Совета, коронаций, венчаний. Ну и еще Бдения прерываются во время войны, ради безопасности, хотя едва ли даже самые дикие пираты осмелятся… Мы остаемся там по очереди, на день и ночь. Команда перевозчиков составлена из моряков, заслуживших особую честь. Они сменяются через месяц.
Грациллоний не решился спросить, что делают высшие жрицы на острове. Таинства наверняка запретны для мужчин. Он с новым интересом взглянул в юное личико.
— В тебе скрыты глубины, о которых я и не подозревал, мое чудо.
Дахилис тряхнула блестящими прядями волос.
— Нет-нет, я совсем мелкая, честно.
— Ты несправедлива к себе.
— Я говорю правду. Смерти четырех старших королев не коснулись меня, мне только было грустно и не хватало их. Лишь когда умер отец, я поняла, что такое горе.
— Он, конечно, обожал тебя.
У Дахилис задрожали губы.
— Он меня совсем избаловал, это верно. Ты так похож на Хоэля, каким я его помню, Гра… Грациллоний? — ее знания латыни едва хватало, чтобы не перепутать слоги его имени. И Грациллоний предпочитал переходить на исанский, говоря с ней. Он уверял себя, что нужно пользоваться каждым случаем поупражняться.
— Даже потом, когда я перестала оплакивать его вслух, — продолжала Дахилис, — я не приобрела мудрости. Я мечтала отбыть свой срок служения весталкой и выйти замуж за милого юношу, которого сама себе выдумала. — Ее улыбка поблекла. — Но мать умерла, и появился знак, и… — она снова уставилась в пустоту, сжав кулачки.
— Должно быть, это было ужасно, — сказал он. Дахилис понемногу расслабилась.
— Сперва. Но Сестры заботились обо мне. Особенно Бодилис. Она мне настоящая сестра, ты ведь знаешь. Она тоже дочь Тамбилис, хотя ее отцом был Вулфгар. Но и остальные утешали меня и учили. С Колконором… это редко бывало долго. Кончив, он выгонял меня или засыпал и храпел всю ночь. Тогда утром я могла уйти домой. А пока он меня использовал — как бы унизительно или мучительно это ни было, — я могла уйти. Я посылала свой дух назад, в прошлое, или вперед, ко временам, когда все снова станет хорошо. Меня научила этому Форсквилис. А в дни, когда он оставлял меня в покое, я жила, как хотела.
— Скажи мне, — попросил Грациллоний, желая отвлечь ее от тяжелых воспоминаний, — почему тебя назвали Дахилис? Я знаю, что мать называла тебя Истар. Как вновь избранные галликены получают свои новые имена?
— От названий мест. Они несут благословение духа-покровителя. Мое имя означает «Дахейская». Дахей — это источник в восточных холмах. Там живет нимфа Ахе. Я выбрала его, потому что он, прохладный и бурливый, скрывается в тени деревьев. Когда я была маленькой, и мать или Бодилис брали меня с собой на прогулку в те места (там очень красиво), я, пока они медитировали, отыскивала источник, дарила Ахе венок и просила послать мне счастливые сны.
Она вздохнула, но в этом вздохе больше не было горечи.
— Нельзя ли нам с тобой когда-нибудь отправиться туда, Грациллоний? Я бы показала тебе источник Ахе.
— Ну конечно, как только удастся найти время. Пока слишком много неотложных дел. Ты можешь не слишком торопиться с передачей моего послания. Твое Бдение на Сене будет отложено. Я как раз собирался сказать, но с тобой забыл обо всем. Хлопотливое занятие для невежды, не знающего ни людей, ни обычаев, — собрать Совет. Но мне удалось. Совет состоится завтра, — Грациллоний усмехнулся. — Необходимо твое присутствие.
— Это только формальность, — скромно заметила она. — Мне нечего предложить.
— Повторяю, ты присутствуешь. Хотя бы для того, чтобы украсить собой наше скучное собрание.
— О мой единственный!
Они обнялись.
— Я не знала, — шептала Дахилис, — я думала, конечно, что новый король принесет на плечах новое время, иначе и быть не может. Но я не ждала радости, какую ты принес мне. Прошлой ночью, когда ты заснул, я молилась Матери Белисаме. Я молилась, чтобы ты прожил много-много лет, и, что бы ни случилось, я хочу умереть раньше тебя. Я думаю только о себе, да? Я бы вернулась в море и ждала тебя. Я всегда буду ждать тебя.
— Ну-ну, меня еще хватит не на одну битву, — похвастался Грациллоний. Дахилис прижалась к нему, и он почувствовал прилив силы.
— Хм-м, в полдень меня ждут суффеты, но у нас еще остался час. Может?…
Она довольно промурлыкала:
— А ты думал, что придется долго отдыхать!
— С любой женщиной, кроме тебя, так и было бы, — он мельком припомнил, как Квинипилис говорила о силе богини…
Дахилис вприпрыжку поспевала за его размашистым шагом.
— А нельзя ли потерпеть, пока ты побреешься? Потом ты мог бы и бороду отрастить. В Исе носят бороды.
Он потер подбородок.
— Посмотрим. Что-то моя борода и впрямь начала расти с небывалой скоростью.
— Ну, пока лучше ее убрать. Не слишком пристойно мне показываться Сестрам с исцарапанными щеками. Хотя они все поймут и по моей походке, милый мой жеребец!
II
Форум Иса никогда не был рыночной площадью. Это название принесли с собой римские инженеры, которые, пока шло возведение стены в гавани, успели перестроить и площадь, и многие городские здания. В центре города, там, где скрещивались дорога Лера и дорога Тараниса, открывалась площадь, окруженная общественными постройками. Архитектура их напоминала римскую: мрамор и величественные колоннады, но эти здания не подавляли своей величиной. Храм Тараниса, бани, театр и библиотека были всегда открыты. Базилика использовалась реже, поскольку в последние две сотни лет в городе не было постоянного представителя империи. Храм Марса стоял пустым долгие годы, пока император Константин не потребовал от Иса принять христианского священника. Тогда храм превратили в церковь.
Будик с любопытством оглядывал площадь. В центре стоял фонтан с тремя чашами. Его опоясывали мозаики с изображением дельфинов и морских коньков. Фонтан молчал. Только в праздничные ночи его трубы извергали горящее масло, и тогда к небу взметывались каскады огня. Сейчас, в будничный полдень, площадь была немноголюдна. Редкие прохожие оглядывались на молодого солдата. Он оставил в казарме форменную одежду, но светлые волосы, высокий рост и сшитая ему в дорогу матерью-коританкой короткая туника выдавали иноземца. Даже на солнцепеке голым ногам было холодновато. Сандалии слишком громко щелкали по камням мостовой.
Прежний храм был обращен на юг, и христиане пробили новый вход на западной стороне. Будик поднялся по ступеням портика и, найдя двери открытыми, вошел внутрь. Просторный вестибюль заканчивался стеной, под облупившейся штукатуркой которой виднелось дерево. Эта перегородка разделяла надвое просторный зал, в котором язычники справляли свои обряды. Сквозь раскрытую дверь виднелось святилище, почти столь же пустынное, как и вестибюль. Алтарный камень стоял под балдахином, заменявшим купол настоящей церкви. Крест простой работы не был даже позолочен. У дальней стены виднелся стол и пара стульев.
Сутулый старик лениво мел пол вокруг алтаря. Будик остановился в дверях и нерешительно обратился к нему:
— П-прошу прощения. Почтенный…
Старик замер, моргнул и зашаркал к нему.
— Чего ты хочешь? — в его латинской речи слышался густой редонский акцент. — Ты верующий?
— Да, хотя всего лишь катекумен — новообращенный.
— Что ж, ты еще молод. Чем я могу помочь, брат во Христе? Я — Пруденций, дьякон.
Будик назвал себя, объяснил, кто он такой, и смущенно спросил, можно ли видеть священника.
— Священника? — старик моргнул. — У нас нет священника. К чему? Наша паства невелика. Я потому только зовусь дьяконом, что крещен, и у меня есть время помогать при богослужениях. Все прочие наши единоверцы слишком заняты, зарабатывая себе на жизнь.
— О! А епископ? Если мне будет позволено…
— У нас здесь, в гнезде язычников, и епископа нет. Эвкерий всего лишь пресвитер. Я пойду спрошу, может ли он сейчас тебя принять. Подожди.
Старик удалился. Будик переминался с ноги на ногу, грыз ногти и заглядывал в святилище, куда не смел войти, так как еще не удостоился святого крещения. Этого таинства предстоит ждать долгие годы.
Наконец старик-дьякон возвратился.
— Идем, — сказал он и первым прошел в дверь, проделанную в мраморной стене первоначального храма. Коридор уходил налево через заброшенные помещения и наконец привел к закрытой двери. Дьякон знаком предложил легионеру войти.
За дверью, где некогда обитала роскошь, теперь ютилась нищета. Комната, которую пастырь избрал для жилья, прежде была сокровищницей. Жалкая мебель занимала лишь малую часть просторного помещения, сохранять тепло кое-как помогали потертые ковры. Окна были застеклены, а у северной стены, где была устроена непритязательная кухня, было пробито отверстие дымохода. Копоть очага покрыла древние фрески и украшения. На столе лежали несколько книг и письменные принадлежности: перья, чернильница, деревянные дощечки и куски старого пергамента, с которого были старательно счищены прежние записи.
Будик остановился и неловко отдал военный салют. За столом сидели двое. Должно быть, поэтому старый дьякон и испрашивал для нового посетителя разрешения войти.
Хрупкий старец в залатанной рясе близоруко моргнул и, неуверенно улыбнувшись, сказал на латыни:
— Мир тебе.
— Отец… — голос Будика сорвался.
— Я заменяю епископа, твоего истинного Отца во Христе. Однако если желаешь, я стану звать тебя сыном. Мое имя Эвкерий. Откуда ты?
— Я… я легионер… один из тех, кто пришел с Грациллонием, который теперь у вас король. Мое имя Будик.
Пастырь вздохнул и сделал знак, который часто повторяли христиане. Сидевшая напротив женщина обернулась и негромко, взволнованно спросила:
— Ты человек Грациллония? Он прислал тебя?
Ее латынь была безупречна.
— Нет, милостивая госпожа, — Будик запнулся, не зная, правильно ли выбрал обращение. — Я пришел по своей воле. Отец, я сегодня свободен от службы и расспросил жителей, как вас найти. Мы долго были в походе, и у меня едва находилось время помолиться. На душе у меня много такого, в чем я должен исповедаться и покаяться.
— Разумеется, я выслушаю тебя, — улыбнулся Эвкерий. — Твое появление — цветок, украсивший праздник Пасхи. Но нет нужды торопиться. Будь моим гостем. Я полагаю, что и ты, госпожа Бодилис, не откажешься познакомиться с этим молодым человеком, а?
— Буду рада, — ответила женщина.
— Будик, — сказал пресвитер, — окажи почтение, не религиозное, но светское, Бодилис, королеве Иса.
Королева! Одна из Девяти колдуний? И в то же время — жена центуриона? Будик сам не помнил, как отдал салют.
Кем бы она ни была, она была красива: высокая, с прекрасной фигурой и редкостной грацией движений. Волнистые каштановые пряди обрамляли лицо с коротким носом, широкими скулами и полными губами. Большие голубые глаза под темными дугами бровей. Темно-зеленое платье из богатой материи с золотой вышивкой, изукрашенный пояс и серебряная подвеска на груди в форме совы.