Андерсон Пол Уильям. Девять королев

   Форсквилис кивнула.
   — Я останусь, а остальным незачем задерживаться.
   — Ты… — парень не знал, куда девать глаза. С ним говорит сама королева! — Но ведь празднества…
   Взгляд провидицы был устремлен за горизонт.
   — Я должна увидеть знак, начать обряд… Через день-другой за мной сможет прийти баржа.
   Догадавшись, что жрица хочет остаться одна, моряк неловко отдал честь и вернулся к работе.
   …Наверно, только Маэлох мог подойти к коварным камням Сена при таком волнении. Когда судно наконец встало у причала, люди в изнеможении попадали на палубу.
   Форсквилис поднялась.
   — Отдохните пока. Возвращаться будет легче. Ждите.
   Она, не дожидаясь сходней, спрыгнула на берег и быстро направилась к Дому Богини. Голубой плащ развевался за спиной. В потоках соленого ветра кружились галдящие чайки. В прибое чуть дальше по берегу виднелись головы тюленей.
   …Дверь стояла нараспашку, ставни отворены, в светлой комнате все чисто и прибрано, пол отскоблен до блеска. На кровати лежало прикрытое одеялом тело. Грациллоний сидел в кресле рядом, баюкая на руках новорожденную девочку. Малышка пронзительно кричала.
   Тень Форсквилис упала в комнату, и Грациллоний поднял глаза. Бледное осунувшееся лицо выражало одну лишь усталость.
   — Я привезла для нее кормилицу, — сказала Форсквилис. — Корабль ждет тебя. Здесь я все сделаю.
 

Глава двадцать шестая

I

 
   Грациллонию показалось, что его будит Дахилис. Его наполнило ощущение солнечного счастья. Сердце птицей забилось в груди. О, любимая!
   Он открыл глаза. Над ним стояла Бодилис. Тогда он вспомнил…
   В окна заглядывал сумрачный день. Бодилис отступила от постели. На ней было простое белое платье без украшений.
   — Прости, — тихо сказала галликена. — Но тебе пора вставать. Солнце обошло почти полный круг, а ты все спишь.
   Грациллоний смутно припомнил, что когда он добрался до дворца, Фенналис дала ему выпить какой-то отвар. Перед тем моряки унесли тело на носилках к Дому Странников. Еще перед тем — море, качка… в памяти зияли провалы, клубился туман… Душа рвалась прочь: домой, на войну, куда угодно, лишь бы подальше. Но он — король. Он — префект Рима и центурион Второго легиона.
   Бодилис провела его в комнату, где ждали горячая ванна, хлеб и вино. Есть не хотелось, но он заставил себя, и силы вернулись. Крепкий слуга размял одеревеневшее тело. Бодилис стояла рядом, ожидая, пока он облачится в алое королевское одеяние.
   — Куда теперь? — спросил он, одевшись.
   — В храм Белисамы, — ответила она. — Решили провести оба обряда одновременно, учитывая, что мать отошла, а ты будешь занят.
   — Оба?
   — В первую очередь наречение имени и освящение младенца.
   Грациллоний кивнул. Дахилис и Иннилис рассказывали ему.
   — Я должен заменить мать?
   — Таков обычай, когда королева умирает в родах.
   Грациллоний припомнил все, что передумал ночью в Доме Богини.
   — Хорошо.
   Они вышли из дворца под серое тусклое небо. Шеренга легионеров приветствовала его салютом. Админий шагнул навстречу.
   — Господи, командир, мне так жаль, — у него дергались губы. — Мы все…
   — Благодарю вас, — сказал Грациллоний и прошел дальше.
   — Кру-гом! — выкрикнул Админий. — Шагом марш!
   Подкованные подошвы ударили в мостовую.
   Люди на улицах расступались, останавливались, провожали его взглядами. Никто не решился подойти или хотя бы выкрикнуть приветствие. Грациллоний и Бодилис шли сквозь молчаливую толпу.
   — Мы почти ничего не знаем, — говорила королева. — Только со слов моряков и Бриги и… других, здесь, в городе… и мы догадываемся… ты не хочешь рассказать?
   Он с удивлением заметил, что рассказ не причинял боли. Простая обязанность. Он сам не понял еще, что это значит — никогда не увидеть больше Дахилис. А то, что он видел в последний раз…
   — Она не вернулась до наступления ночи, и я пошел искать. Искал несколько часов. Она сломала ногу, и роды начались. Лежала без сознания, почти замерзшая. Я принес ее обратно, но не смог… вернуть. Как только она умерла, я сделал все возможное, чтобы спасти ребенка. Если я совершил грех, святотатство — они на мне, и только на мне. Она ни в чем не виновата.
   Бодилис сжала его ладонь.
   — Нам придется заново очистить и освятить остров. Что до твоего поступка, я смею надеяться — мы, Сестры, решили, что смеем надеяться, — справедливость богов восстановлена. Они испытали твой дух. А жертвой стала… Дахилис. Не та жертва, о которой думали Девятеро, и, быть может, не та, которой желали сами боги, но едва ли можно найти дар драгоценнее.
   В горле стояла горечь. Нет ему дела до таких богов. Но надо молчать и молча исполнять Их обряды. Ради Рима, Митра свидетель, и ради Бодилис. Ей и без того нелегко.
   Они подошли к храму. Солдаты, гремя оружием, разошлись и замерли по сторонам лестницы. Король и галликена прошли между их рядами.
   — Церемония будет простой и недолгой, — заверила она его. — Не то что Вручение Ключа. А новую королеву торжественно представляют народу только после того, как душа ушедшей переплывет пролив.
   — Что?! — он вдруг очнулся от внутреннего оцепенения, тревожно вскинул голову. Бодилис не успела ответить: они вошли в храм.
   Их встретили чистые молодые голоса весталок, певших гимн. Младшие жрицы окружали алтарь. Бодилис опустила на лицо покрывало и прошла к Сестрам, стоявшим за алтарем, под странными высокими образами Девы, Матери и Старухи. Светильники отбрасывали яркие блики на золотую купель. Тонкие белые покрывала придавали королевам вид призраков.
   Грациллоний не сразу решился приблизиться к алтарю, но наконец вышел вперед торжественными мерными шагами. Перед мраморной глыбой алтаря он остановился и замер с непокрытой головой и пустыми руками. Ни Молота, ни Короны. Здесь владения Белисамы. Только Ключ висел на груди под рубахой.
   Одна из верховных жриц обошла алтарь и встала перед ним. Он узнал под вуалью Квинипилис. Ее голос звучал ровно, но Грациллоний впервые услышал в нем старческие нотки:
   — Король и отец, мы собрались здесь, чтобы освятить твое дитя. Мать ее покинула нас, и ты должен сам благословить дочь. Пусть принесут ее сюда, дабы ты дал ей имя и наложил Первый Знак.
   Приблизилась жрица с младенцем на руках. Девочка спала, глазки на красном сморщенном личике закрыты. Какое крошечное создание! Как ей жить в этом жестоком мире? Квинипилис шепнула:
   — Ты знаешь, Грациллоний? Дахилис звали Истар.
   Он знал, знал и о том, что обычно первую дочь называли именем, которое носила мать-королева в детстве. Но для него она была Дахилис, а эта крошечная частица ее тела — все, что осталось ему от любимой. Он все обдумал еще тогда, в ту долгую ночь на Сене.
   Квинипилис взяла завернутую в одеяльце девочку, протянула Грациллонию.
   — Начерти у нее на лбу полумесяц, — подсказала она тихо, — и скажи: Иштар-Исида-Белисама, прими слугу Твою Истар. Освяти ее, сохрани в чистоте и дай ей последний приют в Твоем Доме.
   Грациллоний опустил указательный палец в мерцающую воду купели и очертил полукруг на крошечном лобике. Его голос отчетливо прозвучал по всему храму:
   — Иштар-Исида-Белисама, прими слугу Твою, Дахут. Освяти ее, сохрани в чистоте и дай ей последний приют в Твоем Доме.
   Голоса весталок дрогнули. Среди жриц пробежал шипящий шепоток, но все покрыл громкий крик проснувшейся девочки. Малютка корчилась у него на руках, стараясь сбросить пеленки.
   Грациллоний встретил скрытые под покрывалами взгляды галликен и вполголоса проворчал:
   — Я хотел, чтобы ей осталось хотя бы имя матери. Надеюсь, это законно?
   — Да-да, — отозвалась Квинипилис. — Против обычая, но… закон молчит… пусть будет Дахут, — и передала малышку жрице, которая унесла ее, качая на руках.
   Все поняли Грациллония. Сакральное имя Дахилис происходило от ручья, посвященного ее покровительнице, нимфе Ахе. Приставка «Да-» образовывала уважительную форму обращения. Суффикс «-лис», принадлежавший только королевам, отец заменил на «-ут», обычный для имен, данных в память предка. Так в Исе явилась Дахут.
   Гимн смолк. Квинипилис выпрямилась в полный рост и, воздев руки, воскликнула:
   — Да свершится божественное обручение!
   Грациллоний остолбенел. Обручение? Уже?
   Ну конечно. Как он мог забыть? Должно быть, не хотел помнить. Когда умирает королева, знак немедля сходит на одну из весталок. Перед ним восемь женщин, а ведь Форсквилис на Сене…
   Ни за что! Когда Дахилис еще не похоронена!
   Призрачные фигуры вышли из-за алтаря и окружили его. Квинипилис осталась на месте. Одна из галликен, чуть спотыкаясь, подошла и встала рядом с королем.
   — На колени, — приказала старая галликена.
   Он мог уйти. Слабые женщины не удержат солдата. А у дверей ждут легионеры. Так вот просто — и конец всем его замыслам! Грациллоний опустился на колени рядом с избранной богами невестой.
   Молитва доносилась словно издалека. Еще гимны, новые славословия — хвала богам, короткие. Он услышал приказ откинуть вуаль с лица невесты.
   Повиновался. В тот же миг все его жены открыли лица.
   Он увидел знакомое испуганное личико, но не мог вспомнить, где видел его прежде.
   — Грациллоний, король Иса, в покорности богине, живущей в ней, и в почитании данной ей женственности, прими твою королеву Гвилвилис…
 

II

 
   Во дворце устроили скромное пиршество, после которого семь галликен поцеловали свою новую Сестру и удалились. Слуги попросили ее благословения и почтительно проводили чету в спальню, где горело множество светильников. Празднество должно было состояться позже, когда дух прежней королевы покинет город.
   За столом говорили мало, а сам Грациллоний не произнес ни слова. Девушка сидела рядом с мужем, потупив глаза. Она едва прикоснулась к еде. Прощаясь, Бодилис отвела Грациллония в сторону и шепнула:
   — Будь с ней поласковей. Бедняжка совсем этого не хотела. Никому и в голову не приходило… Неисповедимы пути богини.
   — Чья она дочь? — с усилием спросил он.
   — Отец — Хоэль, а мать Морванилис, сестра Фенналис, так что девочка — двоюродная сестра Ланарвилис. Она рано потеряла мать. Добрая девчушка, но умом никогда не отличалась. Я помню, как она страдала от насмешек других, более одаренных учениц. Подруг у нее не было, и она вечно возилась с животными. Никто не сомневался, что она примет обет младшей жрицы, если только не найдется мужчины, который возьмет ее замуж ради приданого. И вот… не вини ее, Грациллоний. Будь с ней мягок, — глаза Бодилис глядели ему в душу. — Думаю, ты найдешь в себе силы…
   «Да, рядом с тобой можно быть сильным», — подумал Грациллоний.
   В спальне стоял аромат благовоний. От янтарных огней светильников расходились волны тепла. Ночной ветер за ставнями улегся. Гвилвилис стояла посреди комнаты в своем белом одеянии, сложив ладони на животе, склонив голову. Тонкие тусклые волосы плотно облегали удлиненный череп, острый кончик носа выдавался вперед. Высокая фигура с плоской грудью и тяжелыми бедрами казалась нескладной, и двигалась девушка несколько неуклюже.
   Надо же что-то сказать, — подумал Грациллоний.
   — Ну…
   Она не отозвалась. Грациллоний в растерянности заходил по комнате, сцепив руки за спиной.
   — Ну, не бойся, — говорил он. — Я не сделаю больно. Лучше скажи мне сама, как тебе больше нравится?
   Она еле слышно отозвалась:
   — Не знаю, король.
   У него загорелись щеки. Она ведь весталка, девственница, а он говорит с ней, как с опытной женщиной! Грациллоний откашлялся.
   — Тебе ведь что-то доставляет удовольствие: развлечения, интересные занятия, отдых от ежедневной работы? Хоть что-нибудь?
   — Не знаю, повелитель.
   — Уф-ф! Похоже… мне не сказали, как тебя звали раньше…
   — Сэсай, повелитель.
   Она даже не шевелилась!
   — А… — он вспомнил. — Ты была в Нимфеуме и провожала нас к дому стражи, когда…
   …когда Дахилис просила там благословения будущей дочери, и в ту ночь… они любили друг друга.
   Эта девушка ни в чем не виновата!
   Грациллоний шагнул к столику, плеснул в кубок неразбавленного вина.
   — Хочешь выпить? Налей себе.
   Девушка подняла взгляд и тут же поспешно отвела в сторону.
   — Нет, спасибо…
   Грациллоний в три глотка осушил кубок, почувствовал, что внутри у него разгорается огонь. Уснуть будет нелегко. Хорошо хоть, комната другая, не на той же постели, где они с Дахилис…
   — Почему тебе дали имя Гвилвилис?
   — Я… мне… королева Ланарвилис сказала, что можно. Это по маленькой деревеньке на холмах, так она сказала. У суффета Сорена там д-дом.
   — Хм… — Грациллоний потер подбородок. Он понемногу оттаивал. — Я так понимаю… когда появляется знак, ты кому-то говоришь об этом, сообщают Девятерым, и они вызывают тебя?
   — Да, повелитель, — она коснулась пальцами края ворота над грудью. — Я проснулась от огненной вспышки, и… и… — она с трудом сглотнула, на глазах блеснули слезы. — Я так испугалась.
   Грациллонию стало жаль девчонку. Он поставил кубок, подошел к ней, положил руку на плечо, а другой приподнял за подбородок.
   — Не бойся, — повторил он, глядя ей в лицо. — Это милость богини.
   — Они… были добры ко мне… но… почему меня? — она задрожала. — Я ничего не знаю.
   — Научишься, — утешил Грациллоний. — Белисама, уж конечно, знает, что делает, — в глубине души Грациллоний в этом весьма сомневался. Он похлопал невесту по плечу. — Держись.
   Она сделала движение, словно хотела обнять, но тут же отпрянула.
   — Мой повелитель так добр… О-о-ох, — девушка шмыгнула носом и снова сглотнула, сдерживая слезы.
   Грациллоний отпустил ее, налил себе еще вина. Ему и самому приходилось нелегко. Он заговорил, не оборачиваясь:
   — У тебя был трудный день, Гвилвилис. Не пора ли на покой?
   — Да, мой король.
   По-прежнему не оборачиваясь, Грациллоний сказал, помолчав:
   — Ты должна понять. Я пережил тяжелую потерю. Конечно, это потеря для всего Иса, но для меня… пойми правильно… сегодня ночью мы просто будем спать… и еще какое-то время.
   — Да, повелитель.
   Быть может, богиня все же смилостивилась над ним. Этой простушке в голову не придет требовать…
   Он допил вино и обернулся. Она уже разделась и стояла у кровати обнаженная. Животик у нее был потолще, чем пристало такой юной девушке, но кожа чистая, ягодицы округлые, а ноги, как стволы молодых деревьев. Над грудью горел багровый полумесяц.
   Гвилвилис слабо улыбнулась.
   — Как пожелает король, — сказала она безучастно.
   — Будем спать, — резко бросил он и прошел по комнате, задувая светильники. За его спиной зашуршала простыня. Невеста скользнула в постель. Грациллоний разделся в темноте, оставил одежду на полу и улегся на ощупь.
   Кажется, вино не поможет. Впереди бессонная ночь. Воздух пропитан душным ароматом благовоний. Грациллоний повернулся на бок — к ней. Что значит привычка! От ее тела исходило мягкое тепло, свежий запах чистой кожи и волос. Ладонь коснулась ее плеча.
   Член пробудился к жизни. Нет! — вскрикнул он про себя, но кровь, пульсируя, наполняла плоть. Нет, нельзя! Его залила жаркая волна. Девушка почувствовала его беспокойство, повернулась. Он попытался отстранить ее, рука наткнулась на мягкую грудь, ладонь наполнилась. Сосок затвердел под его пальцами.
   О, Дахилис! Бык потрясал рогами, рыл копытом землю. Грациллоний почувствовал, как Гвилвилис перекатилась на спину, раздвинула колени. Не Грациллоний, кто-то другой бросил свое тело между ее бедрами, прорвал пелену девственности, наслаждаясь криком боли, и вбивал, вбивал, вбивал… А Грациллоний стоял в стороне, стоял, как часовой на опостылевшем посту, в надежде, что когда все кончится, боги Иса наконец позволят ему уснуть.
 

III

 
   Похоронная баржа. Пятьдесят футов в длину, черная с золотом. Низкие борта и широкая палуба. Форштевень и кормовой брус украшены простой спиральной резьбой. На мачте венок из остролиста.
   Если не мешала погода, она отчаливала каждый третий день, увозя умерших. Тела доставляли близкие или служители Дома Странников.
   Нынешнее утро было морозным и тихим. Рябь отливала сапфиром и изумрудами. Отлив легко отворил ворота. Над уходящим судном кружились чайки, у бортов мелькали головы тюленей.
   Мертвые лежали на носилках. К ногам каждого тела заранее привязали тяжелый камень. Команда молча исполняла свою работу. Самым громким звуком, раздававшимся на борту, был тихий звон гонга, отмеривавшего ритм гребли. Провожавшие в темных одеждах безмолвно стояли у бортов или сидели на скамьях. Трубач и барабанщик привычно держались в стороне.
   Сегодня на борт взошла не одна галликена, а все Девятеро, вместе с королем пришедшие проводить свою Сестру. Они теснились у кормы, касаясь друг друга плечом или локтем, но взгляды женщин были устремлены вдаль.
   Плавание предстояло недолгое. Отмели простирались недалеко от берега, и капитан, убедившись, что судно вышло на глубину, подал знак. Трубач протрубил протяжный сигнал, замер звон гонга, и гребцы опустили весла.
   Капитан обратился с ритуальной просьбой к жрице. Сегодня был черед Квинипилис исполнять печальный обряд, и старая королева в высоком белом головном уборе вышла вперед, воздела руки.
   — Боги неведомые, боги жизни и смерти, море, питающее Ис, примите тех, кого мы любили…
   Капитан подал ей табличку с именами. Имена, как и тела, были расположены по времени смерти. Квинипилис начала зачитывать их. При каждом имени матросы поднимали очередные носилки, и тело соскальзывало в море за бортом. «Прощай», — повторяла галликена раз за разом.
   — …Без имени…
   Иннилис вздрогнула, потянулась к Грациллонию, стоявшему рядом. Он сжал ее ладонь.
   — Прощай.
   Слабый всплеск за бортом.
   — Дахилис…
   Кто-то стиснул и другую его руку. Грациллоний оглянулся-Бодилис. Тело скользнуло за борт.
   — Прощай.
   Носилки поставили на место. Снова прокричала труба, глухо ударил барабан. Тишина. Только плеск волн да крики чаек.
   — Разворот! — скомандовал капитан. Весла легли на воду, снова зазвучал гонг. Судно повернуло к земле.
   В закатном солнце волны горели расплавленным металлом. Золотые блики отражались на стене, играли на башнях. Тени в расщелинах утесов превратили скалы в таинственные мрачные скульптуры, и город лежал между ними словно обрывок цветного сна.
   Баржа проскользнула в сужавшуюся щель ворот, прошла в синюю тень гавани. Высоко в небе кружил альбатрос. Солнце освещало снизу его белые крылья. Шум моря и города затихал, словно дыхание засыпающей женщины.
   Сошедших на берег встретили на причале мужчины в жреческих одеяниях. Среди них был и Сорен Картаги, Оратор Тараниса, и Ханнон Балтизи, Капитан Лера. Грациллоний смотрел на них в недоумении.
   Сорен отдал салют.
   — Мой король. До сих пор я не имел случая выразить свою печаль.
   По древнему закону ни он, ни Ханнон не допускались на баржу до своего последнего путешествия.
   — Да, — сказал седой шкипер. — Она была дорога всем, но твоя потеря — тяжелее других.
   Сорен перевел взгляд на Ланарвилис, затем снова на Грациллония и больше не отводил глаз.
   — У тебя останутся воспоминания, король, — сказал он. — Они жгут душу, но порой помогают согреть ладони в холодную ночь, — голос у него сорвался. — Довольно. Я… Мы хотели сказать: мы считаем, что боги получили свое и примирились с Исом. И в какой-то мере это твоя заслуга, повелитель. Ты хороший король. Я не стану больше мешать тебе.
   Ланарвилис понимающе улыбнулась. Сорен предостерегающе поднял палец.
   — Помни, повелитель, — добавил он. — Ты можешь ошибаться и впредь, и мы встанем у тебя на пути, если увидим, что он ведет к беде. Но мы всегда будем верны тебе. Рассчитывай на нашу поддержку.
   Грациллоний помолчал, собираясь с мыслями.
   — Благодарю вас, — сказал он. — Вы не представляете, как я вам благодарен. Мы пойдем вперед вместе.
   Он вдруг осознал, что говорит искренне. Впереди был труд, сражения, мечты. Жизнь Дахилис продолжалась в маленькой Дахут. Ему предстоит позаботиться о ее будущем.
   Следующее Бдение в лесу приходилось на Рождество Митры.
 

Глава двадцать седьмая

   Маэлох проснулся. Ночь. Темно, только мерцают угли в очаге. Единственная комната маленькой хижины полна запахов: дым, соль, рыба, сало, человеческие тела, море. Зябко. Снова стук в дверь: раз, другой, третий…
   Он сел. Рядом шевельнулась жена, зашуршал соломенный тюфяк. Кто-то из ребятишек всхлипнул во сне.
   Тук-тук. Тук.
   — Иду, — отозвался он.
   — Призыв? — шепнула Бета.
   — Ясное дело, — прошептал он ей в ухо. — Остров-то наконец освятили, как я слышал. Долгонько им пришлось ждать. Полный корабль наберется.
   Соответствующая случаю одежда всегда была сложена так, чтобы легко одеться в темноте. В такое время лучше не зажигать огня. Медлить не стоит, но и видеть слишком ясно не хочется.
   — Чье сегодня Бдение? — бормотал он под нос. — Королевы Бодилис вроде. Молись хорошенько, королева Бодилис.
   Команда уже собралась на тропе к бухте. Маэлох наспех поцеловал жену и тоже вышел. В ясном небе светила полная луна. Вдоль края тихого прибоя белела кайма пены. Луна затмила все звезды, кроме самых ярких. Над утесом склонялся Орион, да мимо Ока Севера через все небо текла в неведомые края Река Тиамат. На дерновых крышах поблескивал иней. Слабый бриз тянул с юго-востока. Попутный на Сен. Ну что ж, они недаром зовутся Перевозчики Мертвых.
   Среди собравшихся на причале Маэлох узнал еще двух капитанов. Три полных корабля, стало быть. Так много не собиралось с того летнего сражения.
   Рыбачьи челны закачались на воде Призрачной бухты. Ударились о причал сходни. Море тихо шепталось с ветром.
   Ничего не было видно, кроме блеска мокрой гальки, волн и скалы. Ни звука, кроме шепота волн и ветра. Но Маэлох чувствовал вереницу всходивших на борт, видел, как все ниже погружается в воду корма. Сегодня смэку нести тяжелый груз.
   В небе беззвучно вращались созвездия.
   Вот уже «Оспрей» выровнялся, тяжело качнулся…
   — Мы готовы, — тихо окликнул Маэлох. — Все на борту.
   Три корабля отошли от берега. На мачтах развернулись паруса. Ветер слабоват, и без весел не обойтись, но под парусом идти все-таки скорее. И без того пассажирам пришлось долго ждать. Маэлох ходил по судну, тихо подавая необходимые команды. Больше никто не открывал рта. Корабли рядом двигались беззвучно, как плывущие лебеди.
   В лунном свете блеснула шкура тюленя среди волн.
   Корабли проскользнули между рифами и подошли к Сену. На берегу темнел Дом Богини. Окна светились золотистым светом. Жрица не спала, молилась. Равнина острова казалась пепельной.
   Матросы закрепили концы. Вернулись на борт и встали в стороне. Маэлох откинул кожаный капюшон и с непокрытой головой замер у сходней. Светила луна и блестели звезды.
   Души сходили на берег. Борт «Оспрея» все выше поднимался над водой.
   Маэлох слышал их: вздохи в ночи, улетающие в неизвестность.
   …Я была Давенах… — чуть слышно шепнула ночь.
   …Я был Каттелан… Я был Боре… Я была Йаната…
   Море и ветер вздыхали.
   …Я был Раэль, — слышалось Перевозчику… — Я была Темеза…
   …Мимо прошелестел вздох без имени.
   …Я была Дахилис…
   Когда все кончилось, Перевозчики Мертвых отошли от причала и повернули к дому.
 

Послесловие и комментарии

   Мы стремились создать текст, понятный без комментариев. Однако кое-какие исторические подробности могут удивить некоторых читателей и показаться им авторской ошибкой. Другим же, возможно, будет просто интересно глубже познакомиться с описываемой исторической эпохой. Мы рады будем, если эти заметки окажутся вам полезными, но читать их ни в коем случае не обязательно.
   Несколько слов о номенклатуре. В этом романе мы старались приводить географические названия в той форме, в какой они существовали в описываемое время — не только ради создания соответствующего колорита, но и ради точности. В конце концов, современные границы городов и местностей редко совпадают с границами времен Римской империи, а население изменилось полностью. Мы допустили только несколько исключений, таких как «Рим» или названия наиболее известных племен, считая, что сохранение точного произношения в этом случае было бы педантизмом.
   Что до личных имен, мы всюду сохранили оригинальную форму. Большая их часть известна из истории, некоторые же являются нашим изобретением. Имена исанцев придуманы нами, но отнюдь не произвольно: мы стремились показать, как кельтские и семитские корни могли изменяться под позднейшим галло-романским влиянием.
   Бретонская легенда, послужившая основанием для романа, обсуждается в конце последней книги.
 

К главе 1

 
   Митра: божество древнеарийского происхождения. Культ Митры проник в Рим через Персию и был особенно популярен среди военных. Позднее оказался наиболее заметным соперником христианства, с которым имел много общего.
   Рождество Митры: 25 декабря. Первоначально отмечалось в день зимнего солнцестояния, но прецессия равноденствий привела к тому, что праздник постепенно сдвинулся назад по календарю. Около 247 года нашей эры император Аврелиан установил празднование Рождества Непобедимого Солнца на 25 декабря, и эта дата была принята митраистским культом. Христианская церковь в то время еще не определилась с датой празднования Рождества Христова: к концу четвертого века это событие все еще представлялось малозначительным.