Андреев Леонид Николаевич. Профессор Сторицын

   Л ю д м и л а П а в л о в н а. Нам надо быть на свидании. Я вам напишу, когда, хорошо? Он ничего не хочет говорить о своей жизни, а мне надо знать все – для него, понимаете? (С тем же горьким смехом.) Ведь спасают же людей насильно!
   М о д е с т П е т р о в и ч (решительно). Конечно, конечно… Валентин Николаевич, твой чай остыл, голубчик. Иди.
   С т о р и ц ы н. Иду.
   М о д е с т П е т р о в и ч (тихо и торопливо). А мы вот что: мы возьмем да уйдем куда-нибудь, пусть ищет. О, Господи!.. Ну и денек сегодня, Валентин, это не день, а настоящий, как бы это сказать… что есть такое подходящее? Вот твой стакан. Кстати, забыл сказать: сегодня у меня был Володя, такой вообще чудак, очень милый юноша.
   С т о р и ц ы н (переставая улыбаться). Владимир? – отчего же он не остался и не подождал меня? Жаль. Это мой старший сын, Людмила Павловна.
   Л ю д м и л а П а в л о в н а. Вы его любите?
   С т о р и ц ы н. Да… Но у тебя так прекрасно, старик, что я начинаю смотреть на тебя с благоговением. Ты маг и волшебник: ты колдуешь, и от этого все сегодня удается мне. Ну, разве дома мне позволили бы пить такой деготь вместо чаю?.. Нет, нет, оставь.
   М о д е с т П е т р о в и ч. Я не видал тебя таким, Валентин Николаевич.
   С т о р и ц ы н. Да? А разве я еще когда-нибудь был таким? Таким два раза не бывают – как не родятся два раза и два раза не умирают. Сегодняшний день записан в Книге Судеб, старик!
   М о д е с т П е т р о в и ч. Не пройтись ли нам в рощицу?
   С т о р и ц ы н. Сейчас не надо думать, Людмила Павловна! Что же, можно и в рощицу. А нет ли у тебя горы, Модест, хотя бы небольшой?
   М о д е с т П е т р о в и ч. Извини, Валентин Николаевич, горы нет. Есть бугорки, но…
   С т о р и ц ы н. Жаль. Мне бы хотелось сегодня взойти на высочайшую гору и оттуда взглянуть на землю. Если сегодня даже этот кусочек земли так прекрасен, то как же все?
   Л ю д м и л а П а в л о в н а. И что-нибудь сказать оттуда?
   С т о р и ц ы н. С горы? (Перестает улыбаться и мрачно смотрит на княжну.) Нет. Вы проникли почти в самую глубину моих мыслей… но в конечном выводе вы ошиблись, княжна. Нет, я не пророк. Я скромный и тихий русский человек, родившийся с огромной и, по-видимому, случайной потребностью в красоте, в красивой и осмысленной жизни. У каждого из нас есть свой палач – и мои палачи: грубость – безобразие – и неблагородство нашей жизни. И мне ли, уже изъязвленному, прошедшему пытку огнем и водой, с часу на час вот уже десяток лет ожидающему какого-то последнего и страшного удара, – мне ли проповедовать с горы? Но не надо, не надо, дорогая… Сегодня я счастлив, сегодня я радуюсь своей судьбе, сегодня я вижу нетленную красоту – будьте же радостны и вы! Улыбайтесь, смейтесь, заколдуйте музыку и велите ей играть – громко и всем Озеркам заявите, что сегодня – наш праздник. Смотрите – Модест уже улыбается.
   М о д е с т П е т р о в и ч. Да, я очень рад. День, действительно, необыкновенный. Но не пора ли в рощу? – скоро темнеть начнет. А, может быть, еще чаю, Валентин Николаевич?
   С т о р и ц ы н (вставая). Идем.
   М о д е с т П е т р о в и ч. Идем. (Шепчет.) День проходит, день проходит, княжна!
   С т о р и ц ы н (радостно). Нет, ты посмотри, Модест, кто это? Это Телемахов ломает калитку. Вот радость! Людмила Павловна, вот радость! (Сбегает в сад.)
   Л ю д м и л а П а в л о в н а (к Модесту Петровичу). Это тот, кого вы ждали?
   М о д е с т П е т р о в и ч. Тот. Тот самый.
   С т о р и ц ы н. Телемаша, старый друг! Нет, вы видите эту козлиную бородку, этот древний нос, оседланный очками… (Целуются.) И еще, и еще. Скорее красного винца, Модест; Телемаша не может без винца!
   Т е л е м а х о в. Здравствуйте… У вас, Модест Петрович, не калитка, а проволочное заграждение. Так нельзя.
   М о д е с т П е т р о в и ч. От коров, профессор.
   Т е л е м а х о в. Нельзя так. Я рукав разорвал.
   С т о р и ц ы н (любуясь). Юморист, Телемаша! Но как ты нашел меня? Так же, как эта музыка нашла меня, как это солнце? Ты знаешь ли, что сегодня мне все удается.
   Т е л е м а х о в. Так и нашел, что два часа Озерки изучаю. Ваш дом чей?
   М о д е с т П е т р о в и ч. Королевой.
   Т е л е м а х о в. А мне сказали, что Кораблева. Не могут адреса правильно записать.
   С т о р и ц ы н. Юморист, ужаснейший весельчак! Ты, значит, у нас в доме был?
   Т е л е м а х о в. Был. Ну, как ты? Вид у тебя хороший.
   С т о р и ц ы н. Совсем хорошо. Спроси у них.
   Т е л е м а х о в. Ага. У вас тут приятно, и воздух сравнительно чистый. Чаю я не хочу, а вина выпью, не беспокойтесь, я сам привык наливать… Что это за студенты там? Кричат.
   М о д е с т П е т р о в и ч. Сегодня праздник, гости приехали.
   Т е л е м а х о в. Сколько платите за дачу?
   М о д е с т П е т р о в и ч. Если на круглый год, то двадцать пять в месяц. Не дорого.
   Т е л е м а х о в. И не дешево. Сыро? Тут ревматизмом пахнет.
   С т о р и ц ы н (обнимает Телемахова). Ты очарователен, Телемаша. Ты когда шел, хоть раз посмотрел вокруг? Ты посмотри: это что? Это что? Пей спокойно и молчи: ревматизма здесь нет. Но и вы хмуритесь, господа: знаете, мне становится неловко за свое веселье.
   Входит кухарка Ф е к л у ш а, одетая празднично.
   Ф е к л у ш а. Барин, а барин… Какая-то барышня букет вам принесла, передать велела. Нате-ка…
   М о д е с т П е т р о в и ч (беря большой букет из осенних листьев и цветов). Барышня? Кому передать?
   Ф е к л у ш а. Не знаю. Гостю какому-то. Сама, говорю, отдайте, так она: нет, говорит, как же я могу в чужой дом? Я на кухню пойду.
   М о д е с т П е т р о в и ч (встает и торжественно передает цветы Сторицыну). Это тебе, Валентин Николаевич. Теперь и моя хижина стала знаменитой! Жаль, нет у меня цветов, чтобы присоединить их к этому дару чистой юности…
   Л ю д м и л а П а в л о в н а. Вы опять побледнели, Валентин Николаевич?
   Телемахов искоса смотрит на Сторицына и опускает глаза.
   С т о р и ц ы н. Хорошо бы поцеловать руку, которая собирала цветы: вероятно, это еще маленькая и очень глупенькая ручка. У нее не хватает силы поднять камень – и вот она приносит цветы.
   Л ю д м и л а П а в л о в н а. Зачем так зло? Они вас любят.
   С т о р и ц ы н. А я?.. Но… молчание, молчание, как говорит Гамлет. Где мое пальто, Модест, становится холодно. Тебе не холодно, Телемаша?
   Т е л е м а х о в. Терпеть не могу Гамлетов. Впрочем, некоторые, вероятно, не разделяют моего вкуса, извиняюсь. Нет, не холодно.
   М о д е с т П е т р о в и ч. А в рощу, значит, так и не пойдем?
   Т е л е м а х о в. А это далеко?
   С т о р и ц ы н. Но ты устал, Прокопий, мы можем ходить.
   Т е л е м а х о в. Нет, отчего же? Вот вы, барышня, берите Модеста Петровича и прогуляйтесь, пройдитесь а мы тут немного поболтаем, поговорим. Погуляйте.
   С т о р и ц ы н (удивленно.) Что такое? Неотложное дело? Странно. Мы только позавчера виделись.
   Т е л е м а х о в. Да, так кое-что.
   Сторицын оглядывает всех, тревожится сильнее.
   С т о р и ц ы н. Странно! Значит, ты меня искал….. Странно!.. Пожалуйста, пройдите, княжна… Минут двадцать тебе довольно, Телемахов?
   Т е л е м а х о в. Довольно. Я сам в город тороплюсь. Что вы задумались, Модест Петрович?
   Л ю д м и л а П а в л о в н а. Идемте. Я буду близко, Валентин Николаевич.
   Быстро идет к калитке: за ней Модест Петрович; Телемахов смотрит вслед, избегает взглянуть, на Сторицына.
   Т е л е м а х о в. Она действительно княжна?.. Красивая девица. Твоя слушательница?
   С т о р и ц ы н. Что случилось? Касается Сергея? Говори.
   Т е л е м а х о в (начиная смотреть на него). Говорить? Мне вовсе не улыбается, Валентин Николаевич, быт вестником несчастья и врываться в вашу… идиллию. У меня и своих дел достаточно, и я удивляюсь людям, которые не желают этого понимать. Ну, ну, не волнуйся, особенного ничего, вздор! Я тебе говорил или нет, что жене, Елене Петровне, не следует заниматься благотворительностью? Ну, все равно, говорил или нет. Там, в Обществе, произошла маленькая растрата.
   Смотрит на Сторицына, тот неподвижен.
   Тысячи что-то две, пустяки.
   С т о р и ц ы н. И подлог?
   Т е л е м а х о в. Да. И подлог. Пустяки! Последний срок для взноса завтра, да и то только во внимание к твоему имени и положению. Надо внести, Валентин Николаевич.
   С т о р и ц ы н. У меня денег нет.
   Т е л е м а х о в. Найди. Надо найти. Иначе суд и позор!
   С т о р и ц ы н. Пусть суд и позор.
   Т е л е м а х о в. Глупо, Валентин Николаевич. Я менее всего намереваюсь покрывать мошенников и растратчиков, но до суда ты доводить не должен. Кому принесет пользу твой позор? Не надо, чтобы улица хохотала и глумилась над профессором Сторицыным. Внеси, надо внести. И как не быть деньгам? Зарабатывай я столько, я бы дом на Каменноостровском имел. Возьми у издателя.
   С т о р и ц ы н. Все взято. Но почему это мой позор? По-твоему, Телемахов, это позорно: быть обманутым или обокраденным?
   Т е л е м а х о в. По-моему, позорно не иметь глаз или… умышленно закрывать их. Скажу откровенно: меня уже просили тайно от тебя ссудить эти деньги, давали клятвы и прочее… но я отказал. Тебе, Валентин, в руки – хоть все мое достояние, делай с ним, что хочешь, верю! – но условие одно: возьми их с открытыми глазами. Пора.
   С т о р и ц ы н. Ты знаешь меня с детства и думаешь все-таки, что я умышленно закрывал глаза?
   Т е л е м а х о в. Не знаю. Но не слеп же ты в самом деле? Я не хочу учить тебя, Валентин Николаевич, и не мне, бездарности, лезть в проповедники… но так нельзя, голубчик! У вас в доме порядочному человеку бывать нельзя – тошнит. Если не можешь справиться, не хватает характера, так уйди, брось, не пачкайся. Я-то еще, пожалуй, поверю, ну а другие не поверят. В конце концов, как не видеть… Саввича? Этого, воля твоя, я не понимаю. Не понимаю, хоть расстреляй!
   С т о р и ц ы н. Это первая растрата?
   Т е л е м а х о в. Не знаю. Да и Саввича кто сделал таким? Я еще не забыл, каким он вошел: он и тогда был красавец мужчина, хам и мерзавец, рыцарь, чтоб черт его взял! – но чтобы до такой наглости и спокойствия… Он и на прислугу кричит, он и на жену твою кричит, он и детей твоих воспитывает, и кто же у вас в конце концов хозяин? Он, кажется, и тебя жить учил…
   С т о р и ц ы н. Ты также учишь меня жить.
   Т е л е м а х о в (яростно). Прошу не сравнивать!
   Молчание. Темнеет. На некоторых дачах загорелись первые вечерние огоньки. Около станции тяжело и медленно сопит и лязгает железом поезд.
   Не понимаю. Психологических загадок решать не умею! Каждая кошка на лестнице, и та знает, а ты как с неба свалился. Впрочем, я биолог и реалист, – извиняюсь.
   С т о р и ц ы н. Не веришь?
   Т е л е м а х о в (пожимая плечами). Верю. Володька головотяп, и тот ушел. В конце концов надо платить, Валентин Николаевич… ты мне позволишь внести деньги?
   С т о р и ц ы н. Нет, не позволю.
   Т е л е м а х о в. Значит, суд и позор, пусть улица хохочет! Японская месть – взрезать себе живот, чтобы им стыдно было? Не могу удержаться, чтобы дружески не сказать тебе, Валентин Николаевич: трижды глупо! Им арестантские легче, чем тебе свидетельское кресло… если только свидетельское.
   С т о р и ц ы н. Да? Во всяком случае, благодарю тебе! за дружеское предложение.
   Т е л е м а х о в. Не стоит. Извиняюсь, что побеспокоил!
   С т о р и ц ы н. Ты сейчас едешь? Мы едем с первым поездом, вероятно, вместе? Я еще раз благодарю тебя: если не слова твои, о которых позволь мне иметь свое мнение, то твой поступок вполне дружеский. Как похолодело однако.
   Т е л е м а х о в (пожимая плечами). Не спорю. А как твое сердце?
   С т о р и ц ы н. Очень хорошо. Я уже принимал два раз ту микстуру, что ты дал. Она успокаивает. Потом еще нюхать что-то?.. Я забыл.
   Т е л е м а х о в. Да, если плохо почувствуешь. Завтра к тебе не приехать?
   С т о р и ц ы н. Это зачем? Кстати: как вообще твоя практика? Я слыхал, растет, скоро модным профессором станешь.
   Т е л е м а х о в. Благодарю, недурно. А вон и Модест.
   С т о р и ц ы н. Сейчас спросим у него расписание. (Спускаясь с террасы.) Простите, Людмила Павловна, мне необходимо ехать домой – сейчас же – и нам приходится прервать наш праздник. Если этот день и записан в Книге Судеб, то несколько иначе, чем я полагал.
   М о д е с т П е т р о в и ч. Мне можно с тобою, Валентин?
   С т о р и ц ы н. Конечно, мы вместе и поедем. Кстати, ты проводишь и Людмилу Павловну. Когда поезд?
   Л ю д м и л а П а в л о в н а (тихо). Не ездите домой.
   М о д е с т П е т р о в и ч. Через полчаса, еще успеем. Я только накидку возьму, я сейчас.
   Т е л е м а х о в. А я потихоньку вперед пойду, на форме подожду. Я не из ходоков. Ведь и сделают же люди калитку!
   Выходит. Сторицын и Людмила Павловна одни.
   Л ю д м и л а П а в л о в н а (торопливо). Валентин Николаевич, не ездите домой. Не ездите.
   С т о р и ц ы н. Так надо.
   Л ю д м и л а П а в л о в н а. Ну, тогда – я люблю вас! Не забывайте, не забывайте!
   Молчание.
   Л ю д м и л а П а в л о в н а (в отчаянии). Вы молчите? Ну, тогда – вспомните девочку в рваном пальто. Вы не смеете ее забыть, не смеете.
   Появляется Модест Петрович; в своем плаще и шляпе он похож на старого итальянского бандита.
   М о д е с т П е т р о в и ч. Вот и я. (С судорожным весельем.) И вечер-то такой божественный! Да вы не торопитесь, время еще достаточно… Погодите, а цветы? Цветы-то мы и забыли. Сейчас, сейчас!..
   Сторицын и княжна молча, двумя темными силуэтами, стоят у открытой калитки.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

   Продолжение того же дня.
   Кабинет Сторицына. Огни уже зажжены, но портьеры не завешены, и с улицы, несмотря на двойные стекла, доносится вечерний воскресный шум. В одно из окон видно, как над фронтоном дома на противоположной стороне вспыхивает электрическая вывеска-реклама: «Скетинг-ринк». На обычном месте профессора, у его стола, сидит Саввич, в руках карандаш, которым он поигрывает во время разговора; наискось, у того же стола, в кресле сидит и внимательно слушает его Елена Петровна. Глаза у нее заплаканы и припухли, часто вздыхает.
   Е л е н а П е т р о в н а. Говорите, Гавриил Гавриилыч, я слушаю.
   С а в в и ч. Повторяю и настаиваю, что это даже к лучшему, что профессор узнает про твою игру на бирже. Почему? Потому что нарыв созрел и должен прорваться, как говорят в этих случаях врачи. Конечно, он поволнуется, потому что кому же приятно, чтобы его деньгами распоряжались без спросу, но зато мы сможем играть открыто. Мне надоела…
   Е л е н а П е т р о в н а. Но, Гавриил!.. Но ты не знаешь его характера.
   С а в в и ч. Не перебивай, а лучше слушай, что тебе говорят. Мне надоела, повторяю, роль тайного приспешника, который должен прятаться и моргать глазами, вроде твоего братца-идиота, Модеста. Что я, мошенник или честный человек? Во-первых, вместе с вами я рискую моими трудовыми деньгами, скажи ему; во-вторых, как в случае выигрыша, так проигрыша, я участвую сообразно своей доле.
   Е л е н а П е т р о в н а. Но он не поймет, Гавриил Гавриилович!.. Извини, я слушаю тебя очень внимательно, ценю каждое твое слово, но он не поймет, даю голову на отсечение! Он очень ценит тебя и уважает, он верит в твое бескорыстие…
   С а в в и ч. Он меня знает.
   Е л е н а П е т р о в н а. Я так тороплюсь… Я не могу!
   С а в в и ч. Говори, время еще есть. Конечно, он очень умный человек, я сам его уважаю, а с умным человеком всегда можно сговориться. Дай только первому пылу пройти.
   Е л е н а П е т р о в н а. Нет, нет! Уверяю вас, Гавриил Гавриилович, что нет! У него ужаснейший характер, и если он не захочет чего-нибудь понять, то с ним можно с ума сойти! Он скажет просто, что это очень плохо, и тогда… я не знаю…
   С а в в и ч. Плохо? Ну, если он не захочет понимать, тогда пошли его ко мне, я ему втолкую. Плохо, скажите пожалуйста! Для него же, для его же семьи стараются, а он будет корежиться и краснеть, как невинность: «Ах, не надо! Ах, не хочу, ах, я умру от стыда!» Не умрет, знаю я ихнего брата, повидал достаточно. Я даже рад, что есть случай сказать ему правду в глаза, пусть другие холопствуют, если хотят, а мне наплевать, что он профессор. Я сам теперь был бы профессором, если бы не увлекся женщинами… не у всякого же такой лягушечий темперамент!
   Е л е н а П е т р о в н а. Но две тысячи? (Вздрогнув.) Я с ума сойду, Гавриил…
   С а в в и ч. Не сойдешь, не с чего сходить. Позвольте, позвольте, у нас через неделю пятьдесят тысяч будет, а я из-за каприза, из-за прихоти стану на улицу деньги бросать? Копейки не пожертвую, скажи ему, копейки! Одумается, сам благодарить будет. Деньги же, две тысячи, пусть возьмет у Телемахова, а не захочет одолжаться у посторонних, – понимаешь? – то я могу достать ему под вексель: слава Богу, я не мошенник и не дам пропасть человеку. Ну – сумеешь сказать, не напутаешь?
   Е л е н а П е т р о в н а. Не знаю, постараюсь. Я очень волнуюсь, Гавриил, я едва дышу, у меня всю грудь стеснило!
   С а в в и ч. Да уж за версту слышно, как корсет скрипит. Это от полнокровия, много вы едите. Только разговаривай с ним деликатнее, слышишь? Лучше плачь, если не сумеешь по-человечески говорить, а не наскакивай, как корова на забор. (Небрежно.) Книжку положила?
   Е л е н а П е т р о в н а. Да.
   С а в в и ч. Скажи, что мимоходом на Литейном увидел, подумал, что ему может пригодиться, интересная книжонка. И про Сережку ему обязательно скажи, пусть посмотрит, каков хулиган. Скажи, что, если б не я, так давно бы его Сережку из гимназии выперли, не посмотрели бы, что папаша профессор… Обязательно скажи, не забудь, что я…
   Е л е н а П е т р о в н а. Ох, кажется, звонок. Это он… иди, идите, Гавриил Гавриилыч.
   С а в в и ч (смотрит на часы). Нет еще, но скоро будет, поезд уже пришел. Но, однако, я пойду. Слушай, Лена: минут на десять я выйду с Мамыкиным, кстати, и ветчины к ужину возьму, а потом буду в столовой.
   Е л е н а П е т р о в н а. Да, да, мерси. Но, может быть, тебе сегодня не приходить, лучше завтра, он успокоится…
   С а в в и ч. Убьет? Я не трус, Елена Петровна. Ну, ну, не волнуйся, в случае чего я там буду… Давай лоб, я тебя поцелую. (Целует.) Так, по-родительски. И, пожалуйста, не трусь, Леночка: Бог не выдаст, свинья не съест. Ветчины я сегодня на свои возьму, некогда путаться со счетами. Адье.
   Уходит. Елена Петровна некоторое время стоит у окна, смотрит на улицу, потом садится за стол, на место профессора, и плачет, закрываясь платком. Едва успевает, услышав шаги, встать и оправиться, когда входит Валентин Николаевич. В руке у него цветы, для которых он ищет места, видимо, не совсем ясно отдавая себе отчет: соображает и бросает цветы на стол. Молчание. Елена Петровна нерешительно берет букет.
   Е л е н а П е т р о в н а. Можно? (Нюхает очень долго.) Какой красивый букет и так хорошо пахнет, по-осеннему. (Осторожно кладет букет на место.) Ты чаю хочешь, Валентин?
   С т о р и ц ы н. Да. (Звонит.)
   Е л е н а П е т р о в н а. Какая сегодня удивительная погода, трудно в комнатах сидеть.
   Входит горничная.
   Дуня, чаю Валентину Николаевичу. Сторицын. Пожалуйста, Дуня, покрепче.
   Горничная выходит. Елена Петровна все так же нерешительно, как и все, что она сейчас делает, присаживается на кончик дивана.
   У Сергея, кажется, гости?
   Е л е н а П е т р о в н а (оживленно). Да, два товарища. Один Щукин, хорошо играет на балалайке, просто удивительно, настоящий артист! Они скоро уйдут. Сережа тоже просит балалайку… но только я хотела сказать тебе, Валентин, про Сережу…
   С т о р и ц ы н. Потом.
   Пока горничная приносит чай и уходит, в кабинете напряженное молчание. В раскрытые двери ясно слышно, как две балалайки играют: «По улице мостовой…» При закрытых дверях звуки слабее, но все еще слышно.
   Спасибо, Дуня.
   Е л е н а П е т р о в н а. Двери закрывайте, Дуняша!
   Молчание.
   Так вот, Валентин, я про Сережу… (Почти вскрикивает.) Прости меня, Валентин, пожалей, я так виновата пред тобой! Я недостойна тебя!
   Падает на диван и плачет. Молчание. Сторицын проходит по комнате, останавливается за своим креслом и говорит почти беззвучно – точно из далекой дали доносится голос, эхо прежнего голоса.
   С т о р и ц ы н. Ты помнишь, Елена, что десять лет тому назад, – при каких обстоятельствах, я напоминать не буду, – я простил тебя? Ты помнишь?
   Е л е н а П е т р о в н а. Помню.
   С т о р и ц ы н. И ты поклялась тогда жизнью и счастьем твоих детей, что твоя жизнь будет навсегда чиста и непорочна. Ты помнишь, Елена?
   Е л е н а П е т р о в н а. Помню.
   С т о р и ц ы н. Что же ты сделала с твоей чистотой, Елена?
   Молчание.
   Вероятно, я очень скоро умру, и кто будет одним из убийц моих, Елена? И кто убийца наших детей, жизнью которых ты клялась, Елена? И кто убийца всего честного в этом доме, в этой несчастной, страшной жизни? Я тебя спрашиваю, Елена?
   Е л е н а П е т р о в н а. Прости.
   С т о р и ц ы н. Что с тобою сделалось, Елена? Отчего ты истлела так быстро и так страшно? Я помню тебя еще девушкой, – невестой: тогда ты была чиста, достойна пламенной любви и уважения. Я помню тебя женой в те первые годы: ты жила одною жизнью со мной, ты была чиста, ты, как друг, не раз поддерживала меня в тяжелые минуты. Я до сих пор не могу произнести тебе слова полного осуждения – только за те два года моей ссылки, когда ты, как мужественный друг, как товарищ… Не могу!
   Молчание.
   Что ты нашла в Саввиче?
   Е л е н а П е т р о в н а. Не знаю. Он подлец. Прости меня.
   С т о р и ц ы н. А… Так, значит, это правда! Эт правда… А… Вот что… Вот что! Так.
   Е л е н а П е т р о в н а (со страхом). Тебе дать воды?
   С т о р и ц ы н. Нет… Еще сегодня профессор Телемахов упрекнул меня в нечестности или глупости, в том, что я нарочно закрывал глаза… но разве он, разве вы все можете понять, что я честно не хотел видеть и не видел всех гнусностей ваших? Разве вы все можете понять, что я честно отрицал самые факты? Факт! Что такое факт, думал я, со всею иллюзорностью его движений и слов, когда передо мною такой незыблемый камень, как твоя клятва, мое достоинство всей жизни. О дурак, дурак!
   Е л е н а П е т р о в н а. Не говори так про себя! Ты не смеешь так говорить про себя!
   С т о р и ц ы н. О дурак, дурак! Однажды я ясно видел, как Саввич сжал… под столом твою ногу – и у меня хватило гордости, сумасшедшей силы принять это за обман моего зрения, а не за ваш обман. Пусть, думал я, весь мой дом зашипит по-змеиному, пусть я задохнусь в объятиях гадов – я до конца приму их поцелуй, я перед всем миром буду утверждать, что это люди… пока сами не приползут и не скажут: мы не люди, мы гады. О гнуснецы!.. Значит, все правда. Значит, все, что я отрицал – весь этот мир предательства, гнусности и лжи, – правда? А клятва перед Богом – ложь? Достоинство – ложь? Все правда: и то, что Сергей ворует и продает мои книги…
   Е л е н а П е т р о в н а. Ты знаешь это?
   С т о р и ц ы н. И то, что кругом все разворовано, и то… и то, что ты… с Саввичем! Еще кто, говори! У нас бывают студенты, трубочисты, полотеры – кого же ты больше любишь, студентов или полотеров? Говори! Чей сын Сережа?..
   Е л е н а П е т р о в н а. Твой, твой! Клянусь!
   С т о р и ц ы н. И что Бога распяли, тоже правда? Говори: распяли Бога или нет?
   Молчание.
   Говори.
   Е л е н а П е т р о в н а. Ты можешь… ты можешь убить меня, но это неправда, что Сережа не твой сын. Клянусь тебе!.. всем святым, что Сережа твой… твой сын! Да, я преступница, но зачем ты оставил меня, не жалел меня, зачем ты…
   С т о р и ц ы н. Я? Яне жалел тебя? Что же ты считаешь жалостью тогда?
   Е л е н а П е т р о в н а. Да! Ты требовал от меня слишком много, а я не могла, ты никогда не хотел простить моих слабостей… Я не могу быть такой умной, как ты, а ты хотел, чтобы я тоже…
   С т о р и ц ы н. Это неправда, Елена! Вспомни, сколько я говорил с тобой, сколько здоровья, сколько самой свежей силы я истратил на тебя. За эти часы бесконечной работы я мог бы воспитать целое поколение людей, я мог бы бросить в мир десятки книг… Но разве хоть в одной моей книге я говорю с такой страстью, с таким желанием убедить, с таким напряжением всей моей воли, как я говорил с тобой? Ах, если бы я так писал, как говорю с тобой, когда мне нужно добыть маленький, самый маленький кусочек твоего сердца! Что же осталось от всех моих слов, что ты поняла, Елена?
   Е л е н а П е т р о в н а. Я не виновата, что не могу понять, как будто я не старалась. Ты страдал, я это знаю, у тебя больное сердце, и я твоя убийца, но ты хоть радовался в жизни, а я? Ты, бывало, читаешь книгу, и я подсматриваю, вижу, как ты от нее счастлив, а я? Пойду, бывало, и сяду на твое место, разверну книгу на той же странице – ну и что же, ничего, ничего! А ты все дальше от меня уходишь, все дальше, пока я совсем не осталась одна. Прежде я говорила на трех языках, а теперь… английский совсем забыла, на немецком едва читать могу… С кем мне говорить, о чем? Саввич подлец, это правда, но только он один жалел меня, понимал, что я тоже человек… К тебе придешь с неприятностями или насчет прислуги, а ты гонишь, я и сама понимаю, что тебе не до того, а Гавриил Гавриилыч… Или в прошлом году, когда Сережа дифтеритом заболел, а у тебя в университете беспорядки, так кто за доктором ездил, парадное кто ночью в аптеке ломал? Все Гавриил Гавриилыч. А кто теперь первый о твоем здоровье заботится…
   С т о р и ц ы н. Но ты действительно сошла с ума! Саввич, заботившийся о моем здоровье! Опомнись, что ты говоришь, Елена!
   Е л е н а П е т р о в н а. А если и сошла, то кто виноват? Ты никогда не уважал меня, почему ты прежде, в самом начале, не выгнал Саввича?
   С т о р и ц ы н. Боже мой, опять эта дикая логика. Да! Да! я уважал тебя и поэтому не выгонял, не должен был выгонять.
   Е л е н а П е т р о в н а. Нет, ты никогда не любил меня! Сколько раз я умоляла тебя: обрати внимание на Сережу, накажи его, а ты что? Ты хотя бы крикнул… а на слова твои никто внимания не обращает. Его розгами надо было…