Андреота Поль. Очищение огнём

   Доктор зашел в подлесок, прыгая с камня на камень.
   - Остерегайтесь гадюк! - крикнул он.
   Вскоре я увидел на голой округлой вершине холма часть старой стены, поросшую зеленью. Казаль остановился.
   - Вот, - сказал он, - здесь когда-то стоял дом знаменитого мага.
   Мне это было неинтересно. Я страдал от жары. Солнце напекло мне голову.
   - Я должен вернуться в Париж, - сказал я, и в моей фразе прозвучали, по меньшей мере, три вопросительных знака.
   - И что вы ожидаете найти, когда вернетесь?
   - Жену. Работу. Друзей. Мою жизнь. Привычки, - стал перечислять я, словно перебирая четки. - В четках у буддийских монахов сто восемь бусин. А у меня только пять. Вы были здесь во время немецкой оккупации?
   - Да.
   - Что это за история со святилищем?
   - Каким святилищем?
   - В доме Дувов.
   - Посмотрите, - он указал рукой вниз. - Отсюда можно видеть часть парка. Вот тот клочок зелени.
   - Я знаю, - сказал я.
   - Как видите, это стратегический пункт, дающий превосходный обзор всей долины. Вам известна теория Кригсортера? Неважно. Некий Шеффлинг, немец, доказал, что на протяжении всей истории армии встречаются в одних и тех же местах. Эта долина как раз одно из тех мест, где обычно проходили орды завоевателей. Во всяком случае, в один прекрасный вечер у дама Дувов остановились три грузовика. Они доставили команду саперов, которые начали выгружать разное снаряжение, динамит, и на следующий день из Дакса прибыл бульдозер. Тем временем капитан вручил Дуву приказ покинуть это место. Немцы собирались укрепить дом, в парке поставить зенитные пулеметы, построить склады боеприпасов, вырыть бункеры.
   - Вы знали старого Дува?
   - Немного. Он был высокий, довольно суровый на вид, неразговорчивый.
   - Он тоже был колдуном?
   - Сам я не видел, но, говорят, по ночам там совершались какие-то странные обряды. Дув и его двоюродный брат Бонафу, в то время совсем молодой, возродили старинный магический ритуал, восходящий к Средневековью - они посвятили это место.
   - Посвятили? Кому?
   - О, не Богу, конечно. Обряд совершается для того, чтобы воспрепятствовать посещению данного места кем-либо, кроме совершавших посвящение.
   - Тогда, значит, дьяволу?
   - Подождите минутку. Известно, что у немцев все пошло из рук вон плохо. Вскоре после начала работ в одном " месте провалилась земля и погибли два человека. На другой день, когда немцы валили деревья, один дуб упал в совершенно неожиданном направлении - я имею в виду, туда, куда по логике он не мог упасть, - и насмерть задавил фельдфебеля. В конце недели они все бросили и уехали. Не из-за заклятия. Во всяком случае, официально не из-за него. Как раз в это время высадились союзники, И из Берлина пришел новый приказ. Но так или иначе Дувы смогли вернуться в свой дом. Этот факт произвел сильное впечатление на местных жителей. Именно с тех пор все начали бояться Дувов.., и обращаться к ним за помощью.
   - И святилище все еще запретное место?
   - Не знаю. Мне не приходилось его видеть.
   - А мне приходилось.
   Я встал и зашагал прочь. Мне ужасно хотелось громко расхохотаться. "Это действительно слишком!" - думал я. Наконец-то у меня появилось ощущение свободы.
   Дом был пуст. Быстро собрав вещи и уложив их в чемоданчик, я вышел в парк и позвал Терезу. Но единственной живой душой в парке был старый садовник, копавшийся в огороде. Я подошел к нему. Впервые мне удалось рассмотреть садовника как следует. На самом деле вид у него был довольно отталкивающий. Красноватое родимое пятно покрывало его правую скулу и нижнюю часть носа. Еще я заметил, что у него разноцветные глаза: левый - серый, правый - очень светлый, с зеленовато-голубой верхней и темно-синей нижней половиной. Не знаю почему, но они напомнили мне глаза собаки. Кстати, о собаке: что случилось с собакой, которую я видел здесь в первый день?
   - Мадмуазель Дув дома?
   - Нет, - сказал он, продолжая копать, - она у своего ДЯДИ.
   - Но она сказала...
   - Он пришел за ней после ленча. Она ему понадобилась.
   - Не могли бы вы дать мне ваш велосипед? - попросил я.
   - За сараем.
   "Здесь была собака, - думал я, нажимая на педали, - такса, я помню очень хорошо. Что она сделала с собакой?" Подобными вопросами я занимал свои мысли лишь бы не думать о той единственно реальной проблеме, которая стояла передо мной: как сказать Терезе, что я уезжаю навсегда? Я говорил, - было ли это прошлой ночью, или позапрошлой, или во время полета к звездам? - что люблю ее, что всегда буду любить ее и не буду любить ни одну другую женщину. Я прижал ее к себе и сказал, что отныне мы едины, телом и душой. А что, если это так, Серджио? Не называй меня, как Марк. Что, если ты был околдован? Если хочешь избавиться от любовного недуга, перережь глотку жабе в новолуние, вымочи ее селезенку в отваре из васильков и барвинок, добавь немного крови крещеного петуха, хорошенько перемешай и принимай в горячем виде.
   Я продолжал крутить педали. Старый велосипед Фу жалобно дребезжал, словно сочувствуя моим путаным мыслям. Подъехав к большому серому дому, я не увидел ни машин, ни клиентов. Очевидно, по средам прием не провалился. Я прислонил велосипед к крыльцу, поставил рядом свой чемодан и обошел дом, как в первый день.
   Тереза и ее дядя были на кухне. Они засыпали в большие котлы кучки каких-то листьев и трав и перемешивали их. Некоторые котлы стояли на слабом огне. Бонафу, в рубашке с засученными рукавами, встретил меня весьма приветливо.
   - Заходите, дайте пожать вашу руку.
   Тереза, увидев меня, не выказала удивления. Она подошла к шкафу, заполненному папками с сушеными травами, и спросила:
   - Что теперь класть?
   - Щепотку этого, - ответил целитель и, повернув улыбающееся лицо ко мне, добавил:
   - Peroinca minor. Подойди сюда, я покажу как нужно готовить компоненты.
   Только тут я заметил пожелтевшую картину, которая висела на стене. Это был Папа. Не нынешний - предыдущий. Папа. Но на кой черт мне знать, какой это Папа?
   - Тереза, - сказал я, - мне нужно с тобой поговорить.
   - Сейчас?
   - Да.
   - Но я не могу...
   - Ничего, ничего. Я и сам управлюсь, - заверил Бонафу, улыбаясь с видом соучастника.
   Она вытерла о джинсы свои дивные руки с длинными пальцами и улыбнулась мне. Сумрачная кухня вдруг озарилась светом этой солнечной улыбки. Тереза неуклюже забралась на подоконник, ударившись коленкой, спрыгнула на землю и прильнула ко мне.
   - Ты уезжаешь? - спросила она, повиснув на моей руке. Это была ее манера горевать - или защищаться от удара. - Все будет хорошо. Я провожу тебя до станции. Я...
   Она не давала мне возможности вставить слово.
   - Серж, почему бы тебе не остаться? Разве ты не был здесь счастлив? Мы могли бы провести вместе всю зиму. В моем доме очень хорошо зимой. Тебе так трудно изменить свою жизнь? Серж, я скажу тебе одну вещь: все люди хотят перемен, а когда появляется возможность, они передумывают.
   Потом она замолчала и посмотрела мне в глаза.
   - Назови мне причину, только одну стоящую причину, и я отпущу тебя.
   А если ты не опустишь меня, как мы будем играть дальше, моя колдунья? Но она прочитала мои мысли.
   - Конечно, ты и так свободен, Серж. - и она шла дальше, все еще не давая мне возможности вставить слово. - Ты бы не скучал здесь. Здесь никто не скучает. Ты говорил, что хочешь написать книгу. Вот и хорошо: тут у тебя будут сколько хочешь времени. Тебе даже не понадобятся деньги - у меня есть все, что нам нужно. Да ведь ты и сам говорил, - она снова остановилась. - Ты сотни раз говорил, что твоя жизнь в Париже - это кошмар. Почему ты не можешь быть проще милый? Иисус говорил: "Да" значит "да", "нет" значит "нет", а все остальное от дьявола.
   После введения в разговор Иисуса я почти готов был согласиться.
   - И какую жизнь ты собираешься вести? Неужели тебе нравится быть марионеткой?
   Берни, скрывающий свое лицо, явился предо мной на миг, словно дьявол, пораженный торжествующим Святым Георгием.
   - Почему, милый, почему? К чему тебе все это? Она отошла, чтобы сорвать травинку, которую заметила по пути, положила ее в карман и вернулась.
   - Я знаю, что тебе нужно, Серж. Тобой владеют злые духи. Тебе нужно освободиться от заклятья, но только ты сам можешь это сделать. Я бы помогла тебе, если бы ты согласился.
   Внезапно я сменил пластинку. В конце концов, в моей жизни есть вещи, которых никто не имеет права касаться, даже она.
   - Меня ждет жена, - сказал я, как идиот-муж, натягивающий трусы наутро после оргии. - Это достаточно серьезная причина.
   Она улыбнулась, обезоруживающая Тереза!
   - Видишь, какой ты. Один день ты любишь ее, а на следующий день меня. Разве можно любить двоих сразу? Когда же ты обманываешь?
   - В этом-то и весь вопрос, - сказал я, тоже улыбаясь. Некоторое время я ничего не говорил. Даже не думал. Все, что мне оставалось, - это действовать. Действовать очень полезно, когда уже ничего не понимаешь. Пойти на станцию, сесть в поезд, повернуть ключ в замке. Совершать заученные действия гораздо проще, чем непривычные. Тереза взглянула на меня.
   - Бедняжка, - сказала она, - тебе надо торопиться. А то опоздаешь на свой поезд.
   Я посадил ее на раму велосипеда. Мне не очень хотелось брать ее с собой на станцию, но в то же время я не хотел упускать возможность побыть с ней до последней минуты. (А завтра ты проснешься свободным, исцеленным от любовного недуга и будешь улыбаться своими тридцатью двумя зубами. Да и можешь ли ты в самом деле вообразить, что тебе придется стареть в обществе дядюшки Бонафу и садовника с собачьими глазами?) - Что ты сделала со своей собакой? - спросил я, нажимая на педали, - обратный путь был легче, дорога шла под уклон.
   - Фу?
   - Фу? Фу - это садовник.
   - У них одно и то же имя, - сказала она.
   "Она не с своем уме", - говорил Марк. Одно последнее усилие, еще пара рывков - и я в безопасности, на твердой земле.
   - Моя собака погибла в тот день, когда ты уехал в первый раз. Она перебегала дорогу на Серизоль, и ее задавила машина. На этой дороге никогда не было движения.
   Голос Терезы становился выше, словно григорианский хорал, восходящий к сводам собора. И ей удалось представить все таким образом, будто я - главный виновник. С ее точки зрения, собака умерла, потому что я уехал.
   Искра ненависти внезапно зажглась во мне ( искра ненависти всегда полезна, когда собираешься кого-то бросить) Я раздул эту искру.
   - Почему ты не говоришь, что в этом виноват я?
   - Эти два события связаны.
   - И кто умрет завтра, когда я уеду?
   - Я, - сказала она тихо.
   Слезы покатились по ее щекам. Совершенно неожиданно - я не заметил, как они появились. Остановив велосипед посреди дороги, я обнял Терезу, чувствуя, как ее хрупкая фигурка погружается в мое тело. "О черт! - думал я. - Если бы всего этого не было! Моя любимая, моя милая маленькая Тереза".
   Яростно сигналя, подъехала машина. Картина, конечно, была глупейшая. Я подхватил одной рукой велосипед, а другой обмякшее, содрогающееся от рыданий тело девушки и потащил обоих к краю дороги. Проезжая мимо, водитель дал пару коротких отрывистых гудков, как бы говоря:
   - "Что, любовная ссора?" Нет, мы не ссоримся, мысленно ответил я ему, мы просто умираем.
   - О Серж, я так долго ждала тебя. Я любила тебя даже прежде, чем ты появился. А теперь что мне делать? Я не смогу без тебя видеть, дышать. Я не смогу без тебя засыпать и просыпаться. Я ничего не смогу делать. Извини, добавила она, всхлипывая, - все прошло. Извини. Я больше не буду, обещаю.
   - Ты действительно хочешь на станцию? Она кивнула, не в силах произнести ни слова. Остальное было весьма печально. Я вновь водрузил свою амазонку на раму. Ее спина, прижавшаяся к моей груди, казалась мне тяжелейшим грузом, а мои ноги, нажимавшие на педали, - не более чем дрожащим отражением в реке. Когда мы добрались до станции, пришлось ждать у билетной кассы. Других пассажиров не было, но не было и кассира. Потом он наконец появился. Щелчок компостера - как печать судьбы. Платформа. Часы. Аушвитц. Снова ожидание. Мы приехали на 20 минут раньше, и нам нечего было сказать друг другу.
   Но Тереза все равно говорила. Она скоро оправилась. Не в ее характере было страдать. Слова медленно текли, сливаясь в неоконченные фразы. Тереза говорила об облаке, которое проплывало над станцией, она интересовалась, откуда оно прилетело и куда улетит. "Оно умрет раньше, чем достигнет гор", - сказала она, судьба облаков занимала меня не больше, чем перемещение пауков по стене, слонов по шахматной доске или вурдалаков по болоту.
   И вдруг, когда поезд уже приближался к станции, Тереза взглянула на меня с торжественным видом.
   - Ты жалеешь, - спросила она, и ее нижняя губа дрогнула, - жалеешь, что встретил меня?
   - Нет, - ответил я, - но меня удивляет одна вещь. Почему вдруг оказывается, что два человека любят друг друга?
   - Они не любят, - сказала она. - С чего ты взял, что они любят?
   - Перестань, Тереза!
   Из-за шума поезда нам пришлось повышать голоса. Поднявшись со своим чемоданом в вагон, я осознал, что забыл ее поцеловать.
   - Счастливо! - крикнул я.
   Для меня это было самое искреннее пожелание, которое когда-либо произносилось со дня творения. Очень скоро Тереза превратилась в маленький светлый силуэт на платформе, очень прямой, очень ясный - я никогда не видел ничего красивее. И ты уезжаешь! Я резко закрыл окно, сел в угол и принялся созерцать фотографию площади Св.Марка в Венеции. Поезд дал свисток и стал набирать скорость, пересекая долину. Я знал, что, повернув голову налево, увижу дом и парк, но воздержался. Это только начало, сказал я себе. Стоп, новый пункт. Постарайся смотреть на вещи разумно, покажи, что ты большой мальчик. Найди другую мысль, чтобы первая вылетела из головы (какая чушь...). Вот вторая мысль: произошло нечто таинственное. Тайна. Языческие мистерии, совершаемые в полнолуние, - что они собой представляли? Счастье? Это и есть счастье? Увидеть один раз и вспоминать всю оставшуюся жизнь?! Я понял, что уже кричу. Это не случалось со мной довольно давно и в какой-то мере было даже забавно. Как говорится, надо просто привыкнуть.
   Глава 7
   Мои воспоминания о последовавшем периоде не совсем отчетливы. Я кидался от одного занятия к другому, приходя в себя лишь ночью в постели, одинокий, как зверь, зализывающий свои раны. К счастью новая работа, которую мне поручили Берни, позволила отвлечься. Девицы Сен-Жермена, все очаровательные создания не старше 21 года, безумные девицы, утопавшие в волнах поп-музыки; и Вержю, как безумный снимающий их своим "Роллеем". Девицам нравилось поверять мне свои секреты, рассказывать о своей жизни, вплоть до тех далеких дней, когда они еще жили дома. ("Мои родители, о Боже, не говорите мне о родителях, вы правда хотите, чтобы я рассказала о своих родителях?"). К трем часам одна из них оставалась со мной, словно маленький сувенир ночи. Мы заканчивали беседу в постели в одной из комнат на задворках Сен-Жер, - мена, Шарантона или Монтружа. В каждой я тщетно пытался найти лекарство от своего недуга. В этих едва созревших устах, отдававших винно-табачным перегаром, я искал надежду на избавление. Их всегда звали Лилиан, Даниель или Нора. Одна из них, раздеваясь, все время переступала с ноги на ногу, как будто ей ужасно хотелось в туалет. У другой были кроткие невинные глаза; но как только она оказалась голой, они загорелись бешеной страстью. Мы объезжали все новые закоулки на машине Вержю, молодого человека, любившего колесить по пустынным улицам. Новый клуб. Еще одна исповедь. Какая-то бывшая княгиня, отличавшаяся изысканностью манер. Но когда мы стали танцевать, ее груди вдруг обхватили меня, словно вторая пара рук, и ее губы страстно прижались к моим. По какой-то неведомой причине (подобной причинам некоторых редких болезней) я играл в эту игру совершенно искренне. Мое сердце было всюду сразу, воспламеняясь во время оргазма. Потом, лежа на простыне, я пытался найти магнитный полюс своей жизни, и вновь ко мне возвращалась Тереза. Я вспоминал ее жесты, ее особую манеру изгибать спину и ее слова ("О Серж, я никогда больше не смогу заснуть, если не почувствую на лице твое дыхание".) А где была при этом Ким? Под утро я лежал рядом с ней, в лучшем случае, пьяный, не буйный, не болтливый, не печальный, не веселый, просто задумчивый. Но эта безмятежность была хрупкой. Кошмары, таившиеся во тьме, только и ждали, когда я потеряю бдительность. Во сне я шагал по тротуарам, которые кишели ужасными осклизлыми чудовищами. Они корчились в предсмертных судорогах, безголовые, одноглазые или со ртом на животе. Я должен был пробираться между ними и ни в коем случае не касаться, чтобы не превратиться в одного из них. И над всей картиной витал дух тления. Потом я внезапно пробуждался. "Ты без конца ворочаешься. Мне это надоело", жаловалась Ким.
   Новый сон - но сон ли это был? Удобно устроившись на потолке, я взглянул вниз, на самого себя, спящего. "Ты превосходно выглядишь! - заметил я. Просто превосходно..." - "Кто это сказал?..." - "Ты, ты, идиот. Тут больше никого нет..." - "А это кто сказал? Я же слышал голос..." - "Идиот, это крышка твоего гроба отражает звуки твоего голоса". Во время одной из таких астральных прогулок я встретил самого Бога.
   - Как поживаешь, Сагар?
   - Неплохо, сир, а вы как?
   - Ты выглядишь неважно, друг мой, в чем дело?
   - Я спрашивал себя. Господи, что происходит после смерти.
   - Какой смерти?
   - Моей, к примеру.
   - Ты сам прекрасно знаешь. Ведь ты уже мертв.
   - Бог рассмеялся, а я опять проснулся.
   Если бы можно было с помощью какого-нибудь трюка вернуть нормальный сон.
   В конце второй недели Ким решила, что я устал. Она тоже устала. Моральный дух команды покоился на прочном фундаменте, "нам нужно съездить куда-нибудь для восстановления сил", - сказала Ким-без-проблем. Каждый из ее прозрачных нервов знал свое место. Она просто взяла меня за руку и отвезла в Ламбуйе к Сторкам, каким-то своим друзьям, у которых был коттедж на опушке леса. Присущие Ким легкие и приятные манеры должны были помочь мне. ("Мне кажется, ты никогда не был таким. В какой буре ты потерял свои паруса?") В воскресенье вечером я совершил большую прогулку по лесу. Вернувшись, я застал Ким спящей и долго смотрел на нее. Да, она утратила свой блеск. Сравнивать - значит разрушать, - говорил я себе. И разрушал.
   Ким открыла глаза и улыбнулась.
   - Какое приятное солнце", - сказала она, зевнула, потянулась и, поднявшись с шезлонга, взяла меня за руку.
   - Давай поговорим, теперь самое время, - предложила она. - Пойдем со мной, Серж-широкие-плечи. Когда-то это должно было случиться. Мы пересекли двор и зашли в пустой амбар - идеальное место для откровенной беседы.
   - Что произошло? Расскажи мне все. Это та девушка? С тех пор, как ты оттуда вернулся, ты ведешь себя словно робот. И зачем тебе эти маленькие шлюшки, с которыми ты даже не получаешь удовольствия? Что это за жизнь?
   Я знал очень хорошо, что ей известно про Терезу. Что касается девиц, то она была выше этого.
   - Давай хорошенько все обсудим, как два взрослых человека, - продолжала она.
   Ким. Клуб в Антибе, возле крепостных стен. Она в одном конце зала, я - в другом, с группой приятелей. Она показалась мне весьма привлекательной, эта девушка с длинными черными волосами и сияющими глазами. Она отвернулась, снова взглянула на меня, опять отвернулась.
   Между нами завязался забавный немой диалог. "Конечно, я мог бы встать, моя милая, подойти к тебе, пригласить на танец, но мы достойны кое-чего получше, не правда ли?" - "Да", - ответили ее глаза, "как же мы это разыграем, о девушка с дивными волосами и сияющими глазами?" - "Я буду играть в твою игру, глупышка", - ответили ее глаза. "Тогда, может, сыграем в обычную беззаботность? Этому трюку научил меня приятель-актер". Подняв правой рукой воображаемый стакан, я сделал вид, будто осушаю его. Жест должен был означать: "Не хочешь ли выпить?" - "Нет", - ответила она, тряхнув головой, и взметнувшиеся волосы дважды упали на ее лицо. Хорошо. Марсель Марсо начинает вторую часть своей пантомимы. Я намазал несуществующим маслом воображаемый сэндвич, сделал вид, будто положил на него горячую сосиску и помазал сверху горчицей. "Не заморить ли нам червячка?" - "Нет", - сказали ее глаза, голова и волосы еще решительнее, чем в первый раз. Оставалась третья часть силлогизма заключение. Две мои ладони, сложенные лодочкой, представляли подушку, к которой я нежно прижался щекой. "А поспать вместе?" - "Да", - сразу кивнула она с удивительным энтузиазмом, и глаза ее засияли еще веселее. Но в ту ночь мы не спали вместе. Мы до рассвета гуляли вдоль крепостных стен, растворившись в Вечности. Помнишь ли ты эту ночь, о моя любимая, и все остальные ночи? О Ким, что с нами случилось?
   "Что с нами случилось, Серж? Ты все думаешь о ней? Может, попросить ее приехать сюда? Или домой? Я не хочу, чтобы ты был несчастлив, Серж".
   Серж не мог придумать, что еще сказать после своего бессвязного признания. Он довольствовался тем, что вытаскивал из стога соломинки одну за другой и разламывал их на мелкие кусочки. "Знаешь я.., видела сон".
   И она тоже! Но в ее сновидении не было птиц, ни живых, ни мертвых. Ким хотела попасть на шестой этаж отеля, но лифт почему-то не работал. Пришлось идти пешком, и, когда она поднялась и собиралась войти в комнату, дверь оказалась запертой. Ким постучала, и женский голос сказал, что ей нельзя входить, она должна остаться в коридоре и спать на матраце. А я с этим согласился.
   - Ты хочешь бросить меня, Серж? Ты действительно любишь ее? Дай мне твой платок. - Она взяла платок и его кончиком убрала из глаза залетевшую мошку. Эта мошкара так и лезет в глаза! Ну? Ты не ответил. Ты собираешься бросить меня?
   - Никогда, - сказал я, - никогда, никогда, никогда, никогда.
   Как будто все эти "никогда" могли защитить нас от неумолимой судьбы.
   - Хорошо, значит... Ты кончаешь с этим?
   - Нет.
   - Хорошо, что тогда? Что мы, будем делать? Такая жизнь не может продолжаться, - В ее голосе появилась дрожь, предвещавшая заключительный акт драмы. - Ты понимаешь, о чем я говорю?
   Я очень хорошо понимал. Мы не занимались любовью с тех пор, как я вернулся из Тузуна.
   - Дело не в том, что мне не хватает этого, - продолжала она. - Конечно, мне не хватает. Но все гораздо серьезней и глубже.
   Она ударила себя в грудь маленьким кулачком.
   - Я знала, что такое может когда-нибудь случиться. Рано или поздно это должно произойти с любой парой, но... - Это "но" надолго повисло в воздухе. Когда Ким опять заговорила, у нее изменился голос. Она как будто задыхалась. Ты должен что-то сказать. Я знаю, что я жалкая дура и всегда хватаюсь за последнюю соломинку...
   Она сдерживала слезы примерно четверть часа, но теперь они полились неудержимым потоком. Я обнял ее, прижав к себе ее шею, голову, плечи. Я бы отдал все, что угодно, лишь бы этот кошмар кончился, но что я мог отдать? Моя жизнь была в чужих руках.
   - Серж, мы должны что-то сделать.
   - Мы должны подождать, - сказал я. Мои руки и ноги словно налились свинцом. - Прости меня.
   - Не говори глупостей. Я люблю тебя.
   - Какая картина! - я попытался улыбнуться. - Мы как парочка ос в банке с медом. Она тоже взяла себя в руки.
   - Как ты думаешь, может, будет лучше, если я изменю тебе?
   - Я не в восторге от этой идеи.
   - Значит, ты еще беспокоишься обо мне?
   - Как ты не понимаешь, я никогда не беспокоился о тебе больше, чем сейчас.
   И я сказал себе, что мы должны прямо сейчас совершить великое очищение. Ким была вовсе не из тех женщин, которых можно повалить на сено. Но желания больного в конце концов всегда удовлетворяются. Я очень скоро понял, что совершил ошибку, выбрав это место с запахом сена и близостью сырой земли. Или, может, я сделал это специально? Клин клином вышибают.
   Все получилось лучше, чем я ожидал. Мы с неохотой оторвались друг от друга, и наши уста еще были соединены, когда мы приводили в порядок свою одежду. Мне захотелось зажечь свечку и отнести ее к алтарю Св.Терезы. Другой Терезы.
   Берни очень понравилась история о девицах Сен-Жермена. Осень обещала быть чудесной. Возникали грандиозные проекты. Берни собирался поручить мне действительно большое дело - махинации с огромными суммами в провинциальном футбольном клубе. Просто потрясающая тема - второй такой не будет. "Ты не можешь вообразить, какие сделки совершаются за чистым и здоровым фасадом спорта! Тут пахнет миллионами!" В тот вечер, когда я пошел встречать Ким в "Санжене", ее там не оказалось. Пришла девушка из ее офиса и сказала, что Ким около четырех часов почувствовала себя плохо и ушла домой.
   Я застал ее в постели.
   - Ничего особенного. Очевидно подхватила грипп, вот и все.
   - Температура есть?
   - Небольшая. Поясница побаливает. Простудилась наверное. - она улыбнулась, бедняжка. - Может, я уже не в том возрасте, когда можно позволить повалить себя на сено.
   - Позвать Декампа?
   - - Нет, подожди до завтра. Посмотрим, как я буду себя чувствовать.
   В 2 часа ночи она еще не спала, беспокойно ворочаясь с боку на бок, потом неожиданно вскрикнула.
   - Что случилось?
   - Как будто кинжал сюда воткнули. Посмотри. Она подняла ночную рубашку и показала мне свой правый бок, по которому стекала струйка пота.
   - Все еще болит?
   - Нет, теперь нет.
   Я знал, что она говорит не правду.
   - Ты должна заснуть, дорогая. Спокойной ночи! На следующее утро произошла эта глупая история с Жераром Сторком, человеком, у которого мы провели уикенд. В десять я собирался отправится в издательство и, надевая брюки, я не смог найти свой бумажник. В нем были водительские права, страховое свидетельство и так далее. Ким стало лучше. Я принес ей чашку чая, и мы стали думать, где я мог потерять бумажник. Я всегда носил его в боковом кармане и в последний раз вынимал в воскресенье утром.