Страница:
Пожинает лавры успеха «народный театр», на фронтоне которого голубыми буквами изображено: «Только что вернувшаяся из путешествия труппа известного народного певца Муравьева-Сидорова дает в течение Масленой недели интересные представления». Г. Муравьев-Сидоров в не первой свежести сюртуке озабоченно выглядывает из-за кулис и делает многозначительные жесты.
На балкончике около кассы «женщина в 40 лет» хриплым голосом, с оттенком грустной укоризны в тоне возглашает собравшейся вокруг толпе:
– Сейчас начинается! Берите билеты. Касса перед вами. Не мешайте тем, у кого деньги есть!
– А у кого нет денег – мы тем даром все покажем! – надрывается субъект в чекмарке. – Звездочет, станцуй им что-нибудь.
Мальчик с огромной маской чудодея под фальшивые звуки «квартета медных» исполняет «Во саду ли, в огороде». Кудластая борода из пеньки развевается на ветру. Чтобы еще больше заинтересовать скупящуюся на гривенники толпу, из-за кулис высылают «арьергард» – трех «хохлушек». Но Боже, что это за физиономии! Фантазия самого Данте не могла бы пойти дальше.
Сбоку над крышей театра возвышается огромное панно, изображающее трех молодиц у колодца и парня на первом плане. Внизу подпись: «Деревенщина Ермил, а посадским бабам мил!» У Ермила ярко-голубые штаны с заплатой и сверхсчастливое выражение лица.
Палатки с «французскими вафлями» торгуют незавидно, хотя угар от них несется отчаянный. Серьезную конкуренцию им составляет балаганчик, над крышей которого сажей от руки начертано: «Берлинские пышки! 1 копейка штука».
«Берлинец» – типичный калужский мужичонка в меховой куртке, на глаз вынимает из кадки «горсточкой» порции теста и любовно опускает их в кастрюлю с кипящим постным маслом. В одну-две минуты готов пяток пышек.
Потребителями берлинской кухни являются преимущественно мальчишки и девчонки. Но и взрослых привлекает дешевизна «немецкого» лакомства…
Букинисты расставили свои лари с книжной макулатурой. Ввиду плохих дел они прибегли к «американской» системе: «Любая книга 5, 10, 15, 20 коп.». За 20 коп. вы можете узнать «Радости влюбленных» и «Средство предохранять себя от беременности».
Бойко торгует палатка с «моментальной фотографией».
Какая-то досужая кумушка повествует:
– Здесь, касатики, зимой мертвый труп нашли. Как же, я сама видела. Синий-пресиний! Хорошо… Только на другую ночь в этой самой палатке еще один шкилет объявился. Вроде удавленника. И на спине у него записка: «Это второе тело. А еще будет пять». Такие страсти!
– Ври больше, старая! – обрывает кумушку чуйка.
И совсем как Фекла в «Женитьбе» обижается старуха:
– Пес врет, а не я!
Катание на лошадях далеко от помпезности. Год от года тускнеет этот род увеселения.
Здесь много тише и скучнее. Функционирует только одна палатка с каруселями. Хозяин с большим багровым носом и его два подручных унылы. Деланно-весело зазывают к себе и играют тоскливого «Варяга».
Пустуют американские качели, несмотря на строгое предупреждение: «Стоя качаться воспрещается».
Есть тут и народный театр. Над крышей его возвышаются картины-плакаты: «Мобилизация в деревне», «Отбитие турецкого знамени», «Взятие турецкого редута». Русские солдаты в зеленых мундирах, турки – в синих. Бомбы, которыми расстреливают друг друга враги, аршина 3 в диаметре.
– Почему японцев они не изображают? – спрашивает какой-то подвыпивший рабочий.
Публика здесь серая».
В традициях московских журналистов было юмористическое подведение итогов праздников. Чаще всего персонажами рассказов на тему «Как мы провели Масленицу» были купцы, повеселившиеся во всю ширь натуры. Примером может служить рассказ И. Мясницкого, герой которого пытался пролить свет на тайну своих похождений с помощью случайных записей:
– Максим Исаевич охнул, икнул и прищурился на написанное.
«Красные блины с зернистой икрой и с кумом – 12 р. 48 к.»… Вот оно что… Это я для памяти, по своей аккуратности… Но почему 48 к., а не 45? Понял! Три копейки, значить, я или в бедную кружку в трактире, или нищему у подъезда на Масленицу… Ну-ка, дальше что… «Пили чай с коньяком втроем – 16 руб.»… А где? Черт его знает! И потом, какой же это чай, который 16 р. стоит? Я у Боткина самый лучший за 2 р. 40 коп. фунт беру, и вдруг сколько же мы фунтов?
«Пили кофей вчетвером с разной специей – 21 р. 40 к.»… Вчетвером, по-моему, за кофей 21 руб. дешево!.. Четыре персоны, а какие – неизвестно! Две персоны – это наши собственные: я и кум, а остальные-то две кто? По-видимому, чужие персоны. Понадеялся я, надо полагать, на свою память и без подробностей расход чертил… Что потом: стрелял из «Длинного Тома» – 3 руб.; целовал трех бурок из патриотизма – 15 руб.; Крюгеру с Жубером на пропой – 3 рубля»…
– Не во сне я, значит, под Лэдисмитом-то был, а наяву! – подумал Максим Исаевич, тяжело вздыхая. – С кофею-то, видно, мы в балаганы попали… География теперь как будто проясняется…
«Укрощал пьяную морду – 8 руб. и шесть гривен на извозчика»… Ничего не понимаю! На сласти публике – 3 р.; катался на карусели – 1 р.; Федору, который ругал англичан и называл меня Жубером, – 50 коп. Просил больше – не дал. Стал ругать меня Френчем толстопузым – атаковал его в оба уха. Мир без протокола – 10 рублей. Там же в цирк ходили, где никаких лошадей, а только немецкая мадам в грязных триках – 3 р. Звал соседку блины есть, а у ней муж, который дурак. Взыскали 10 р. С огорчения ущипнул бабу, а она оказалась девицей при мамаше. Мать тоже умна: девицу под Девичье водить!.. Стали звать городового, а я на лихача. Лихачу 5 рублей!..
– Вот что значить аккуратным быть! – похвалил себя Максим Исаевич. – Вся вчерашняя география, как на ладони… Ну-ка, дальше какие события…
«Аннушке, которая шла к тетеньке в гости – 3 р. на конфеты. Ее подруге Кате, которая никуда не шла, на перчатки – 2 р. 25 к. Ели блины с пением – 45 р. Пил без пения, но с музыкой – 35 р. Пошел пешком – 5 р.».
– А география-то того… начинает портиться! – вздохнул Максим Исаевич. – Где блины ел, куда пешком ходил – неизвестно… Потом что?
«Спорил с немцем о политике – пиво 60 к. Познакомился с блондинкой – на выкуп шубы 60 р. Поехали без мужа, которому, чтобы не скучал, – 25 р. на бильярд. Ели блины вчетвером: я, блондинка и две брюнетки – 22 р. 80 к. Всех разогнал – 60 р. Один остался – 15 р. Звал длинную – не пошла; подсела коротенькая – надерзила. Бою на 40 р. Жанне, которая в декольте разные куплеты, – 25 р. Маше за пение – 10 р. Омону за кресло – 3 р. Поехал с Лизой – лихачу 5 р. У Лизы дяденька помер. На похороны дяденьки – 25 р. В кабинете за разные Трансваали с посудой – 140 р…»
– Ничего не понимаю! – почесал в затылке Максим Исаевич, – где был, никакому географу не понять…
«Драл за волосы какого-то Буллера – 50 р. Об Кронье вчетвером плакали – 40 р. Эммочке абонемент на постную итальянскую оперу – 30 р. Неизвестного принял за Робертса – 20 р. За тройку заплачено – 25 р. Чтобы развез дам домой по совести – ямщику – 3 р. За пудру на синяки – 5 р. Алексея обидели – 5 р. Чужую даму обнял. Мир – 25 р. Да выпили на 50 р. Потом поехали – 38 р. 40 к. Ели гречневую кашу и пили шампанское – 72 р. Обидел кого-то калошей по морде, но без всякого Трансвааля – 85 р. Окончательно перешел в буры – 50 р…»
– Тьфу! – сплюнул Максим Исаевич, комкая бумажку. – Батюшки мои, да где же я был… Хоть убей, не помню!
По крайней мере понятно одно – записи сделаны, когда в Москве главной приметой Масленицы были так называемые «блины с бурами». Это выражение означало, что в застольных разговорах с жаром обсуждались события в Трансваале, а имена лидеров буров и английских военачальников были нарицательными.
Зато на все времена были стихи Р. А. Менделевича, подводившие итоги московской «широкой» Масленицы:
Торговля
Каждый год в зимний сезон, особенно после Рождества, Москва подвергалась самому настоящему нашествию. Тьмы и тьмы приезжих со всех концов России толпились на ее улицах и площадях, заполняли залы музеев и театров. Рестораны в эту пору могли похвастаться необычным наплывом посетителей. Не протолкнуться было и в магазинах. Поэтому в то время вполне мог состояться такой диалог:
– В Москве ходить за покупками, ma tante[17], дело вовсе не простое, – снисходительно поучал Сергей Петрович Данилов родственницу, приехавшую из провинции. – Выбор направления во многом зависит от имеющихся у вас средств. Магазины на Кузнецком Мосту или на Петровке – это одно, а Толкучий рынок – совсем другое. К примеру, модный туалет прямиком из Парижа обойдется рублей в триста, а то и в пятьсот. Зато все остальные дамы умрут от зависти.
– Господь с тобой, Сереженька! – всплеснула руками его собеседница. – Я, конечно, наслышана про вашу дороговизну, но чтобы так… Конечно же, у меня припасены кое-какие деньги, да только не на такое мотовство.
– Зря вы так говорите, Анна Николаевна, – сказал Сергей, делая нарочито серьезное лицо. – Вернетесь в свой Боровск в полном блеске парижской моды и наделаете фурору. Тем самым навсегда войдете в анналы истории славного городка. Представляете, пройдет лет сто, а обыватели будут говорить: это было в 1914 году, когда мадам Сухомлинова привезла из Москвы умопомрачительные туалеты. Что в сравнении с этим три-четыре сотни – пустяк, пыль.
– Нет, это не для меня, – покачала головой Сухомлинова, так и не поняв, что племянник шутит. – Ты лучше подскажи, где не так дорого, но чтобы товар был настоящий, а не подделка какая-нибудь. Мне бы и ткани хорошей купить, и из конфекциона[18] что-нибудь подходящее отыскать.
«Вот ведь оказия какая, – с досадой подумал Сергей Петрович, – мне-то почем знать, куда московские дамы ходят за покупками». В лучшем случае он мог сказать, что, гуляя по Петровке, нельзя не заметить вывеску «Парижский шик» или огромные забитые женскими нарядами витрины магазина братьев Альшванг. Напротив него – «Liberty» – «Последние новости из Парижа: шелковые и шерстяные материи для визитных, бальных туалетов, костюмов и пальто». А ведь еще есть Кузнецкий Мост и пассажи со всякими там Жаками, Шанксами, Жирардовскими, А-ла-Тоалетами et cetera[19]. Не говоря уже о множестве мелких магазинов».
Однако сам Данилов никогда не переступал порога таких заведений и, конечно же, понятия не имел о ценах. Тем не менее гордость (а может быть, гордыня?), порождающая у коренных москвичей высокомерно-снисходительное отношение к приезжим из провинции, не позволяла ему признаться, что он чего-то не знает в родном городе.
Данилов был холост и, естественно, приобретал исключительно мужские вещи. Чаще всего он отправлялся за покупками в универсальный магазин товарищества «Мюр и Мерилиз»[20]. Для обновления гардероба одинокого сотрудника страхового общества, получавшего приличное жалованье, походов туда было вполне достаточно. Недаром говорили, что «к Мерилизу можно войти голым, а выйти полностью одетым, да еще укатить домой на велосипеде». Кроме того, продавщицами там служили весьма симпатичные барышни. «Мюрмерилизочек», как их прозвали в Москве, каждый вечер возле дверей магазина поджидала целая толпа поклонников, среди которых (чего греха таить!) порой бывал и Сергей Петрович.
Но даже если бы он был женат, то вряд ли сумел дать квалифицированный совет тетушке. По замечанию А. П. Чехова, только врачи по женским болезням попутно являлись знатоками дамских нарядов и dessous[21]. Все прочие мужья оставались полными профанами в этой области, поскольку не имели привычки сопровождать жен в их походах по магазинам, а лишь оплачивали поступавшие счета.
Кстати, это обстоятельство породило одну весьма специфическую московскую традицию: встречи любовных пар происходили в Петровском пассаже, открытом в 1906 году. Дороговизна товаров в нем отпугивала большинство покупателей, но здесь всегда было полно праздношатающейся публики. Любая дама без труда могла объяснить отлучку из дома тем, что ходила полюбоваться выставленными в пассаже изящными вещицами, а отсутствие покупок – заботой о сохранности семейного бюджета.
Примерно так же в начале века обстояло дело с покупателями в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ). Новое роскошное здание, выстроенное взамен скопища лавок, где из-за боязни пожаров не было ни отопления, ни освещения, привлекало массу народа. Но это был интерес зевак, которые приходили сюда гулять и отнюдь не спешили покупать товары по высоким ценам. А торговать себе в убыток купцы не могли, поскольку необходимо было окупить затраты на строительство. Даже когда один из них, ликвидируя магазин, хотел распродать товары по дешевке, остальные не позволили это сделать. Стараясь привлечь публику, владельцы Верхних торговых рядов нанимали оркестры. Москвичи с удовольствием приходили слушать музыку и… упорно ничего не покупали.
– За дешевыми товарами, Анна Николаевна, – вернулся Данилов к разговору с тетушкой, – в Москву надо приезжать на Фоминой неделе[22]. Распродажа в магазинах по бросовым ценам испокон века так и называется – «дешёвка». Вы себе представить не можете, что творится в это время. Задолго до открытия дамы толпятся на улице и, едва двери магазинов отворяются, врываются внутрь, сметая все на своем пути. Пробившись к прилавку, женщины окончательно превращаются в злобных фурий. Забыв о всяком достоинстве, они кричат, скандалят, рвут друг у друга из рук куски какой-нибудь копеечной тафты. А когда дома рассмотрят добычу поближе, то зачастую обнаруживают, что вместе с более-менее приличными вещами накупили всякой дряни, вроде нескольких перчаток на одну руку или полинявших платков.
Сергей Петрович умолчал, что, ко всему прочему, на «дешёвках» покупательниц подстерегала еще одна опасность: в магазинной толчее вовсю орудовали карманники. Правда, и некоторые дамы (с виду весьма приличные!) во время распродаж забывали восьмую заповедь закона Божьего – «Не укради». Пользуясь суматохой, они не упускали возможности прибрать к рукам что-нибудь из товаров, благо замотанные приказчики не могли за всем уследить. В любом случае владельцам магазинов приходилось мириться с этими потерями – распродажи приносили колоссальные барыши и помогали сбыть в конце зимнего сезона весь лежалый товар.
«Распродажи – зло, распродажи редко бывают вынужденными, – писал один из фельетонистов. – По большей части распродажи устраивают с заранее обдуманным намерением: облапошить доверчивую публику». Однако попытки городской думы обуздать купцов с помощью введения правил, мелочно регламентировавших торговлю, поддержки не получали: «Создавать сложную систему борьбы с распродажами – почти то же, что палить из пушек по воробьям».
Обер-полицмейстер даже издал приказ, где признавалось, что «дешёвка» в неделю Святой Пасхи и две последующие… установлена обычаем». Поэтому он предписывал подчиненным ее «допускать беспрепятственно, с правом выставления в окнах магазинов объявлений на полотне с надписью „продажа по дешевым ценам“. Для продления сроков или проведения „дешёвки“ купцам следовало подавать прошение „на предмет получения особого разрешения“.
Печать ругала распродажи, высмеивала дамочек, бившихся у прилавков «аки львицы», доказывала, что на самом деле огромные скидки – всего лишь способ выманивания денег у доверчивых обывателей.
Тем не менее наступало время, и на страницах тех же газет становилось тесно от объявлений вроде призыва какого-нибудь «В. М. Болдакова и К°» воспользоваться небывалым случаем и купить «зонты шелковые, кружевные вместо 18 по 6 р.», а заодно «шарфы лионские и автомобильные за полцены». Не говоря уже о шелковых чулках «№ 501 по 3 р. 65 к. всех цветов» и ридикюлях (дамских сумочках) по «50, 60, 70 к. и 1 р.».
И никто уже не язвил над таким объяснением совершаемого благодеяния: «Кризис в торговле заставляет нас по необходимости продать массу скопившегося товара по не бывало дешевой цене, не считаясь с убытками».
Хроникерам оставалось только описывать увиденное: «Со вчерашнего дня началась традиционная „дешёвка“. Окна магазинов запестрели аршинными плакатами. Витрины и прилавки завалены горами разнообразного товара или вышедшего из моды, или несезонного; попадается и залежалый.
Крупные магазины Кузнецкого Моста, пассажей, Новых рядов полны дамами. «Остатки» раскупаются нарасхват, вещи с браком в суматохе окончательно доканываются. Розничные магазины крупных фабрикантов в пассажах часто не вмещают желающих, и публика извивается длинным «хвостом». В давке оперируют карманники, «дешёвка» для них время прибыльное.
На прилегающих улицах образовалось целое гуляние».
– Я вот прочитала в газете объявление, – робко заметила Анна Николаевна, – что на Мясницкой после пожара совсем дешево продаются всякие материи. Может, мне туда отправиться?
– Можете, если денег не жалко, – улыбнулся племянник очередному проявлению провинциальной наивности. Потом пояснил: – Этому приему коммерческой рекламы уже лет пятнадцать. Рассчитан он на тех, кого хлебом не корми, а дай купить что-нибудь по бросовой цене. Штука здесь простая. Скажем, у купца плохо идет товар и терпит он убытки. Вдруг в одночасье в соседней с его магазином пустующей квартире или мастерской вспыхивает пожар. Огонь, естественно, пожарные гасят, но при тушении товар портится. Страховое общество выплачивает пострадавшему компенсацию, а сам товар, уценив до минимума, продает тому же купцу. И он, уже имея в кармане страховую премию устраивает бойкую распродажу «по случаю пожара». В результате получается: с паршивой овцы не клок шерсти, а полторы шкуры.
– Да неужели в Москве вся торговля на обмане строится?
– Вся или не вся, а ухо надо держать востро, – сказал Данилов назидательно. – Особенно если покупаете в какой-нибудь лавке или в небольшом магазинчике. Лучше всего вам совсем не ходить в лавки на Старой площади, возле стены Китай-города. Там еще живы традиции старых торговых рядов. Молодцы-зазывалы накинутся на вас, заговорят, чуть ли не насильно затащат в лавку. А дальше купец с приказчиками такую кадриль вокруг вас завертят, что без покупки не уйдете. Когда же вырветесь на свободу, тут только и обнаружите, что с вас содрали втридорога, а всучили самое настоящее барахло, вроде пальто на пеньковой подкладке вместо ватной. Попробуете вещь вернуть, так они вам же скандал устроят.
К сказанному Сергеем Петровичем можно добавить, что «молодцов» со Старой площади во время Англо-бурской войны москвичи называли «оранжевыми бурами». От стояния целыми днями на морозе лица у всех были красными, и уж больно свирепо они набрасывались на каждого прохожего:
– Господин! Господин! К нам пожалуйте! У нас покупайте! Самый отборный товар-с!
– Не верьте, купец! Обманут!.. К нам пожалуйте – превосходный товар!..
– Мадам! К нам! Самый модный товар! Прямо из Парижа Костромской губернии! Не извольте сомневаться – суперфлю-с!
Если же обывателю удавалось прорваться сквозь «бурскую засаду», в спину ему неслись брань и насмешки.
Еще одним местом в Москве, где покупателя поджидали «звероподобные „молодцы“ с багровыми рожами», был Охотный Ряд. С незапамятных времен теснились здесь лавки, в которых была сосредоточена торговля мясом, битой птицей, дичью, овощами и фруктами.
«Груды зданий-клетушек, вытянутых в одну линию – всех цветов и стилей, – описывал их газетный репортер в начале XX века, – „живой анахронизм“. Если вы, человек неопытный, отправитесь покупать туда что-нибудь из живности, зелени или фруктов, – то, во-первых, вас обязательно надуют – вручат какую-нибудь гниль… Если же вы заметите это и будете протестовать – вас просто-напросто выругают!» В умении сквернословить обитатели Охотного Ряда нисколько не уступали, а может быть, и превосходили московских извозчиков. Недаром существовало понятие – «охотнорядский лексикон».
«Молодцы Охотного Ряда, – писала газета „Русское слово“, – это „чудище обло, озорно, стозевно и лаяй“, по выражению старинного русского бытописателя. Природный торс Геркулеса, стальной бицепс и в довершение всего природная свирепость краснокожего индейца, усугубляемая еще постоянным видом крови (большинство их мясники и живорезы!) – вот вам портрет охотнорядского молодца».
Откровенное недоумение и насмешку вызвала попытка мясников основать атлетическое общество – им бы не мышцы качать, а заняться чем-нибудь для развития ума. Впрочем, немереная сила охотнорядцев иногда находила «общественное» применение – когда они дружной толпой выходили бить «скубентов»[23], устраивавших революционные демонстрации.
Справедливости ради надо сказать, что в начале XX века торговля мясом была делом далеко не простым. Разумеется, в меньшей степени это относилось к холодному времени года, когда качество продукта поддерживала сама природа. А вот с наступлением тепла предотвратить порчу мяса можно было только с помощью ледников. Для них в самую стужу заготавливали лед на Москве-реке, а по весне развозили потребителям и набивали им специальные погреба.
Поздний приход холодов для мясной торговли мог означать подлинную катастрофу. Это было связано с технологией заготовок мяса в деревнях и селах. Крестьяне, чтобы зря не кормить домашнюю живность, кололи ее в ноябре, когда устанавливались морозы. Поросят, предназначенных для рождественской продажи, готовили на хранение весьма простым способом: извлекали внутренности, наливали в тушку воды и выставляли на мороз. Такие «консервы» прекрасно лежали до того момента, когда москвичи в канун Рождества в ажиотаже запасались традиционными деликатесами. Понятно, что из-за теплой погоды заготовленные поросята в массовом порядке, по выражению торговцев, начинали «отходить».
Впрочем, и в той ситуации находились ловкачи, умудрявшиеся из всеобщего несчастья получать прибыль. Они скупали у крестьян подпорченных поросят по 2–3 коп., окончательно размораживали их кипятком, выдерживали несколько часов в растворе селитры, снова замораживали и пускали в продажу. Обнаружить фальсификацию мог только опытный покупатель – кожа поросенка приобретала подозрительно-красный цвет, а на тушке не было следов крови. Каким такое мясо получалось на вкус после приготовления, лучше не вспоминать.
Существовал и свой способ улучшения кондиций «рождественского» гуся, если он был слишком тощим. Его бросали в кипяток, ждали, пока оттает и вода проникнет под кожу, а затем быстро замораживали. В результате чахлая птица приобретала вид хорошо откормленной.
Далеко не всегда торговля испортившимся мясом сходила продавцам с рук. Обыватель самого разного звания, обнаруживший, что ему подсунули тухлятину, смело шел в полицейский участок и, предъявив corpus delicti[24], заявлял о случившемся безобразии. В торговое заведение отправлялся наряд вместе с полицейским врачом, который отражал в протоколе состояние продуктов. В итоге мировой судья приговаривал недобросовестного мясника к солидному штрафу, а покупатель, естественно, получал свои деньги обратно.
Порой в городской хронике мелькали сообщения о том, как городовые останавливали на улицах повозки, груженные испорченным мясом. Это жуликоватые владельцы мясных лавок переправляли подгнившие туши в колбасные заведения. Такую добычу полиция отправляла на городские скотобойни. Там существовал специальный цех по обработке некондиционного мяса – его обдавали перегретым паром, чтобы уничтожить источник возможной заразы, а затем пускали в продажу бедноте или отправляли на кухни благотворительных учреждений.
О весьма специфической особенности Охотного Ряда рассказал в одном из своих очерков В. А. Гиляровский: «…в Охотном ряду кошек не держат, потому что крысы крупнее кошек и никакого уважения, а не то что боязни кошкам не оказывают… Кошек здесь заменяют собаки: фокстерьеры или простые дворняжки. Почти в каждой лавке имеется одна или две такие крысоловки.
На балкончике около кассы «женщина в 40 лет» хриплым голосом, с оттенком грустной укоризны в тоне возглашает собравшейся вокруг толпе:
– Сейчас начинается! Берите билеты. Касса перед вами. Не мешайте тем, у кого деньги есть!
– А у кого нет денег – мы тем даром все покажем! – надрывается субъект в чекмарке. – Звездочет, станцуй им что-нибудь.
Сбоку над крышей театра возвышается огромное панно, изображающее трех молодиц у колодца и парня на первом плане. Внизу подпись: «Деревенщина Ермил, а посадским бабам мил!» У Ермила ярко-голубые штаны с заплатой и сверхсчастливое выражение лица.
Палатки с «французскими вафлями» торгуют незавидно, хотя угар от них несется отчаянный. Серьезную конкуренцию им составляет балаганчик, над крышей которого сажей от руки начертано: «Берлинские пышки! 1 копейка штука».
«Берлинец» – типичный калужский мужичонка в меховой куртке, на глаз вынимает из кадки «горсточкой» порции теста и любовно опускает их в кастрюлю с кипящим постным маслом. В одну-две минуты готов пяток пышек.
Букинисты расставили свои лари с книжной макулатурой. Ввиду плохих дел они прибегли к «американской» системе: «Любая книга 5, 10, 15, 20 коп.». За 20 коп. вы можете узнать «Радости влюбленных» и «Средство предохранять себя от беременности».
Бойко торгует палатка с «моментальной фотографией».
Какая-то досужая кумушка повествует:
– Здесь, касатики, зимой мертвый труп нашли. Как же, я сама видела. Синий-пресиний! Хорошо… Только на другую ночь в этой самой палатке еще один шкилет объявился. Вроде удавленника. И на спине у него записка: «Это второе тело. А еще будет пять». Такие страсти!
– Ври больше, старая! – обрывает кумушку чуйка.
И совсем как Фекла в «Женитьбе» обижается старуха:
– Пес врет, а не я!
Катание на лошадях далеко от помпезности. Год от года тускнеет этот род увеселения.
* * *
Пресненское гуляние.Здесь много тише и скучнее. Функционирует только одна палатка с каруселями. Хозяин с большим багровым носом и его два подручных унылы. Деланно-весело зазывают к себе и играют тоскливого «Варяга».
Пустуют американские качели, несмотря на строгое предупреждение: «Стоя качаться воспрещается».
Есть тут и народный театр. Над крышей его возвышаются картины-плакаты: «Мобилизация в деревне», «Отбитие турецкого знамени», «Взятие турецкого редута». Русские солдаты в зеленых мундирах, турки – в синих. Бомбы, которыми расстреливают друг друга враги, аршина 3 в диаметре.
– Почему японцев они не изображают? – спрашивает какой-то подвыпивший рабочий.
Публика здесь серая».
В традициях московских журналистов было юмористическое подведение итогов праздников. Чаще всего персонажами рассказов на тему «Как мы провели Масленицу» были купцы, повеселившиеся во всю ширь натуры. Примером может служить рассказ И. Мясницкого, герой которого пытался пролить свет на тайну своих похождений с помощью случайных записей:
– Максим Исаевич охнул, икнул и прищурился на написанное.
«Красные блины с зернистой икрой и с кумом – 12 р. 48 к.»… Вот оно что… Это я для памяти, по своей аккуратности… Но почему 48 к., а не 45? Понял! Три копейки, значить, я или в бедную кружку в трактире, или нищему у подъезда на Масленицу… Ну-ка, дальше что… «Пили чай с коньяком втроем – 16 руб.»… А где? Черт его знает! И потом, какой же это чай, который 16 р. стоит? Я у Боткина самый лучший за 2 р. 40 коп. фунт беру, и вдруг сколько же мы фунтов?
«Пили кофей вчетвером с разной специей – 21 р. 40 к.»… Вчетвером, по-моему, за кофей 21 руб. дешево!.. Четыре персоны, а какие – неизвестно! Две персоны – это наши собственные: я и кум, а остальные-то две кто? По-видимому, чужие персоны. Понадеялся я, надо полагать, на свою память и без подробностей расход чертил… Что потом: стрелял из «Длинного Тома» – 3 руб.; целовал трех бурок из патриотизма – 15 руб.; Крюгеру с Жубером на пропой – 3 рубля»…
– Не во сне я, значит, под Лэдисмитом-то был, а наяву! – подумал Максим Исаевич, тяжело вздыхая. – С кофею-то, видно, мы в балаганы попали… География теперь как будто проясняется…
«Укрощал пьяную морду – 8 руб. и шесть гривен на извозчика»… Ничего не понимаю! На сласти публике – 3 р.; катался на карусели – 1 р.; Федору, который ругал англичан и называл меня Жубером, – 50 коп. Просил больше – не дал. Стал ругать меня Френчем толстопузым – атаковал его в оба уха. Мир без протокола – 10 рублей. Там же в цирк ходили, где никаких лошадей, а только немецкая мадам в грязных триках – 3 р. Звал соседку блины есть, а у ней муж, который дурак. Взыскали 10 р. С огорчения ущипнул бабу, а она оказалась девицей при мамаше. Мать тоже умна: девицу под Девичье водить!.. Стали звать городового, а я на лихача. Лихачу 5 рублей!..
– Вот что значить аккуратным быть! – похвалил себя Максим Исаевич. – Вся вчерашняя география, как на ладони… Ну-ка, дальше какие события…
«Аннушке, которая шла к тетеньке в гости – 3 р. на конфеты. Ее подруге Кате, которая никуда не шла, на перчатки – 2 р. 25 к. Ели блины с пением – 45 р. Пил без пения, но с музыкой – 35 р. Пошел пешком – 5 р.».
– А география-то того… начинает портиться! – вздохнул Максим Исаевич. – Где блины ел, куда пешком ходил – неизвестно… Потом что?
«Спорил с немцем о политике – пиво 60 к. Познакомился с блондинкой – на выкуп шубы 60 р. Поехали без мужа, которому, чтобы не скучал, – 25 р. на бильярд. Ели блины вчетвером: я, блондинка и две брюнетки – 22 р. 80 к. Всех разогнал – 60 р. Один остался – 15 р. Звал длинную – не пошла; подсела коротенькая – надерзила. Бою на 40 р. Жанне, которая в декольте разные куплеты, – 25 р. Маше за пение – 10 р. Омону за кресло – 3 р. Поехал с Лизой – лихачу 5 р. У Лизы дяденька помер. На похороны дяденьки – 25 р. В кабинете за разные Трансваали с посудой – 140 р…»
– Ничего не понимаю! – почесал в затылке Максим Исаевич, – где был, никакому географу не понять…
«Драл за волосы какого-то Буллера – 50 р. Об Кронье вчетвером плакали – 40 р. Эммочке абонемент на постную итальянскую оперу – 30 р. Неизвестного принял за Робертса – 20 р. За тройку заплачено – 25 р. Чтобы развез дам домой по совести – ямщику – 3 р. За пудру на синяки – 5 р. Алексея обидели – 5 р. Чужую даму обнял. Мир – 25 р. Да выпили на 50 р. Потом поехали – 38 р. 40 к. Ели гречневую кашу и пили шампанское – 72 р. Обидел кого-то калошей по морде, но без всякого Трансвааля – 85 р. Окончательно перешел в буры – 50 р…»
– Тьфу! – сплюнул Максим Исаевич, комкая бумажку. – Батюшки мои, да где же я был… Хоть убей, не помню!
По крайней мере понятно одно – записи сделаны, когда в Москве главной приметой Масленицы были так называемые «блины с бурами». Это выражение означало, что в застольных разговорах с жаром обсуждались события в Трансваале, а имена лидеров буров и английских военачальников были нарицательными.
Зато на все времена были стихи Р. А. Менделевича, подводившие итоги московской «широкой» Масленицы:
Воскресенье. День «прощеный».
Эпилог. Последний тост.
На пороге строгий, сонный
Уж стоит Великий пост…
Затихает шум веселья,
Истреблен блинов запас,
В перспективе – боль похмелья,
Редька, хрен, капуста, квас!..
Торговля
Вывески цветные,
Буквы золотые,
Солнцем залитые,
Магазинов ряд
С бойкою продажей,
Грохот экипажей, —
Город солнцу рад.
Федор Сологуб
Каждый год в зимний сезон, особенно после Рождества, Москва подвергалась самому настоящему нашествию. Тьмы и тьмы приезжих со всех концов России толпились на ее улицах и площадях, заполняли залы музеев и театров. Рестораны в эту пору могли похвастаться необычным наплывом посетителей. Не протолкнуться было и в магазинах. Поэтому в то время вполне мог состояться такой диалог:
– В Москве ходить за покупками, ma tante[17], дело вовсе не простое, – снисходительно поучал Сергей Петрович Данилов родственницу, приехавшую из провинции. – Выбор направления во многом зависит от имеющихся у вас средств. Магазины на Кузнецком Мосту или на Петровке – это одно, а Толкучий рынок – совсем другое. К примеру, модный туалет прямиком из Парижа обойдется рублей в триста, а то и в пятьсот. Зато все остальные дамы умрут от зависти.
– Господь с тобой, Сереженька! – всплеснула руками его собеседница. – Я, конечно, наслышана про вашу дороговизну, но чтобы так… Конечно же, у меня припасены кое-какие деньги, да только не на такое мотовство.
– Зря вы так говорите, Анна Николаевна, – сказал Сергей, делая нарочито серьезное лицо. – Вернетесь в свой Боровск в полном блеске парижской моды и наделаете фурору. Тем самым навсегда войдете в анналы истории славного городка. Представляете, пройдет лет сто, а обыватели будут говорить: это было в 1914 году, когда мадам Сухомлинова привезла из Москвы умопомрачительные туалеты. Что в сравнении с этим три-четыре сотни – пустяк, пыль.
– Нет, это не для меня, – покачала головой Сухомлинова, так и не поняв, что племянник шутит. – Ты лучше подскажи, где не так дорого, но чтобы товар был настоящий, а не подделка какая-нибудь. Мне бы и ткани хорошей купить, и из конфекциона[18] что-нибудь подходящее отыскать.
«Вот ведь оказия какая, – с досадой подумал Сергей Петрович, – мне-то почем знать, куда московские дамы ходят за покупками». В лучшем случае он мог сказать, что, гуляя по Петровке, нельзя не заметить вывеску «Парижский шик» или огромные забитые женскими нарядами витрины магазина братьев Альшванг. Напротив него – «Liberty» – «Последние новости из Парижа: шелковые и шерстяные материи для визитных, бальных туалетов, костюмов и пальто». А ведь еще есть Кузнецкий Мост и пассажи со всякими там Жаками, Шанксами, Жирардовскими, А-ла-Тоалетами et cetera[19]. Не говоря уже о множестве мелких магазинов».
Однако сам Данилов никогда не переступал порога таких заведений и, конечно же, понятия не имел о ценах. Тем не менее гордость (а может быть, гордыня?), порождающая у коренных москвичей высокомерно-снисходительное отношение к приезжим из провинции, не позволяла ему признаться, что он чего-то не знает в родном городе.
Но даже если бы он был женат, то вряд ли сумел дать квалифицированный совет тетушке. По замечанию А. П. Чехова, только врачи по женским болезням попутно являлись знатоками дамских нарядов и dessous[21]. Все прочие мужья оставались полными профанами в этой области, поскольку не имели привычки сопровождать жен в их походах по магазинам, а лишь оплачивали поступавшие счета.
Кстати, это обстоятельство породило одну весьма специфическую московскую традицию: встречи любовных пар происходили в Петровском пассаже, открытом в 1906 году. Дороговизна товаров в нем отпугивала большинство покупателей, но здесь всегда было полно праздношатающейся публики. Любая дама без труда могла объяснить отлучку из дома тем, что ходила полюбоваться выставленными в пассаже изящными вещицами, а отсутствие покупок – заботой о сохранности семейного бюджета.
Примерно так же в начале века обстояло дело с покупателями в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ). Новое роскошное здание, выстроенное взамен скопища лавок, где из-за боязни пожаров не было ни отопления, ни освещения, привлекало массу народа. Но это был интерес зевак, которые приходили сюда гулять и отнюдь не спешили покупать товары по высоким ценам. А торговать себе в убыток купцы не могли, поскольку необходимо было окупить затраты на строительство. Даже когда один из них, ликвидируя магазин, хотел распродать товары по дешевке, остальные не позволили это сделать. Стараясь привлечь публику, владельцы Верхних торговых рядов нанимали оркестры. Москвичи с удовольствием приходили слушать музыку и… упорно ничего не покупали.
Сергей Петрович умолчал, что, ко всему прочему, на «дешёвках» покупательниц подстерегала еще одна опасность: в магазинной толчее вовсю орудовали карманники. Правда, и некоторые дамы (с виду весьма приличные!) во время распродаж забывали восьмую заповедь закона Божьего – «Не укради». Пользуясь суматохой, они не упускали возможности прибрать к рукам что-нибудь из товаров, благо замотанные приказчики не могли за всем уследить. В любом случае владельцам магазинов приходилось мириться с этими потерями – распродажи приносили колоссальные барыши и помогали сбыть в конце зимнего сезона весь лежалый товар.
«Распродажи – зло, распродажи редко бывают вынужденными, – писал один из фельетонистов. – По большей части распродажи устраивают с заранее обдуманным намерением: облапошить доверчивую публику». Однако попытки городской думы обуздать купцов с помощью введения правил, мелочно регламентировавших торговлю, поддержки не получали: «Создавать сложную систему борьбы с распродажами – почти то же, что палить из пушек по воробьям».
Обер-полицмейстер даже издал приказ, где признавалось, что «дешёвка» в неделю Святой Пасхи и две последующие… установлена обычаем». Поэтому он предписывал подчиненным ее «допускать беспрепятственно, с правом выставления в окнах магазинов объявлений на полотне с надписью „продажа по дешевым ценам“. Для продления сроков или проведения „дешёвки“ купцам следовало подавать прошение „на предмет получения особого разрешения“.
И никто уже не язвил над таким объяснением совершаемого благодеяния: «Кризис в торговле заставляет нас по необходимости продать массу скопившегося товара по не бывало дешевой цене, не считаясь с убытками».
Хроникерам оставалось только описывать увиденное: «Со вчерашнего дня началась традиционная „дешёвка“. Окна магазинов запестрели аршинными плакатами. Витрины и прилавки завалены горами разнообразного товара или вышедшего из моды, или несезонного; попадается и залежалый.
Крупные магазины Кузнецкого Моста, пассажей, Новых рядов полны дамами. «Остатки» раскупаются нарасхват, вещи с браком в суматохе окончательно доканываются. Розничные магазины крупных фабрикантов в пассажах часто не вмещают желающих, и публика извивается длинным «хвостом». В давке оперируют карманники, «дешёвка» для них время прибыльное.
На прилегающих улицах образовалось целое гуляние».
– Я вот прочитала в газете объявление, – робко заметила Анна Николаевна, – что на Мясницкой после пожара совсем дешево продаются всякие материи. Может, мне туда отправиться?
– Можете, если денег не жалко, – улыбнулся племянник очередному проявлению провинциальной наивности. Потом пояснил: – Этому приему коммерческой рекламы уже лет пятнадцать. Рассчитан он на тех, кого хлебом не корми, а дай купить что-нибудь по бросовой цене. Штука здесь простая. Скажем, у купца плохо идет товар и терпит он убытки. Вдруг в одночасье в соседней с его магазином пустующей квартире или мастерской вспыхивает пожар. Огонь, естественно, пожарные гасят, но при тушении товар портится. Страховое общество выплачивает пострадавшему компенсацию, а сам товар, уценив до минимума, продает тому же купцу. И он, уже имея в кармане страховую премию устраивает бойкую распродажу «по случаю пожара». В результате получается: с паршивой овцы не клок шерсти, а полторы шкуры.
– Да неужели в Москве вся торговля на обмане строится?
– Вся или не вся, а ухо надо держать востро, – сказал Данилов назидательно. – Особенно если покупаете в какой-нибудь лавке или в небольшом магазинчике. Лучше всего вам совсем не ходить в лавки на Старой площади, возле стены Китай-города. Там еще живы традиции старых торговых рядов. Молодцы-зазывалы накинутся на вас, заговорят, чуть ли не насильно затащат в лавку. А дальше купец с приказчиками такую кадриль вокруг вас завертят, что без покупки не уйдете. Когда же вырветесь на свободу, тут только и обнаружите, что с вас содрали втридорога, а всучили самое настоящее барахло, вроде пальто на пеньковой подкладке вместо ватной. Попробуете вещь вернуть, так они вам же скандал устроят.
К сказанному Сергеем Петровичем можно добавить, что «молодцов» со Старой площади во время Англо-бурской войны москвичи называли «оранжевыми бурами». От стояния целыми днями на морозе лица у всех были красными, и уж больно свирепо они набрасывались на каждого прохожего:
– Господин! Господин! К нам пожалуйте! У нас покупайте! Самый отборный товар-с!
– Не верьте, купец! Обманут!.. К нам пожалуйте – превосходный товар!..
– Мадам! К нам! Самый модный товар! Прямо из Парижа Костромской губернии! Не извольте сомневаться – суперфлю-с!
Если же обывателю удавалось прорваться сквозь «бурскую засаду», в спину ему неслись брань и насмешки.
Еще одним местом в Москве, где покупателя поджидали «звероподобные „молодцы“ с багровыми рожами», был Охотный Ряд. С незапамятных времен теснились здесь лавки, в которых была сосредоточена торговля мясом, битой птицей, дичью, овощами и фруктами.
«Груды зданий-клетушек, вытянутых в одну линию – всех цветов и стилей, – описывал их газетный репортер в начале XX века, – „живой анахронизм“. Если вы, человек неопытный, отправитесь покупать туда что-нибудь из живности, зелени или фруктов, – то, во-первых, вас обязательно надуют – вручат какую-нибудь гниль… Если же вы заметите это и будете протестовать – вас просто-напросто выругают!» В умении сквернословить обитатели Охотного Ряда нисколько не уступали, а может быть, и превосходили московских извозчиков. Недаром существовало понятие – «охотнорядский лексикон».
«Молодцы Охотного Ряда, – писала газета „Русское слово“, – это „чудище обло, озорно, стозевно и лаяй“, по выражению старинного русского бытописателя. Природный торс Геркулеса, стальной бицепс и в довершение всего природная свирепость краснокожего индейца, усугубляемая еще постоянным видом крови (большинство их мясники и живорезы!) – вот вам портрет охотнорядского молодца».
Откровенное недоумение и насмешку вызвала попытка мясников основать атлетическое общество – им бы не мышцы качать, а заняться чем-нибудь для развития ума. Впрочем, немереная сила охотнорядцев иногда находила «общественное» применение – когда они дружной толпой выходили бить «скубентов»[23], устраивавших революционные демонстрации.
Справедливости ради надо сказать, что в начале XX века торговля мясом была делом далеко не простым. Разумеется, в меньшей степени это относилось к холодному времени года, когда качество продукта поддерживала сама природа. А вот с наступлением тепла предотвратить порчу мяса можно было только с помощью ледников. Для них в самую стужу заготавливали лед на Москве-реке, а по весне развозили потребителям и набивали им специальные погреба.
Поздний приход холодов для мясной торговли мог означать подлинную катастрофу. Это было связано с технологией заготовок мяса в деревнях и селах. Крестьяне, чтобы зря не кормить домашнюю живность, кололи ее в ноябре, когда устанавливались морозы. Поросят, предназначенных для рождественской продажи, готовили на хранение весьма простым способом: извлекали внутренности, наливали в тушку воды и выставляли на мороз. Такие «консервы» прекрасно лежали до того момента, когда москвичи в канун Рождества в ажиотаже запасались традиционными деликатесами. Понятно, что из-за теплой погоды заготовленные поросята в массовом порядке, по выражению торговцев, начинали «отходить».
Далеко не всегда торговля испортившимся мясом сходила продавцам с рук. Обыватель самого разного звания, обнаруживший, что ему подсунули тухлятину, смело шел в полицейский участок и, предъявив corpus delicti[24], заявлял о случившемся безобразии. В торговое заведение отправлялся наряд вместе с полицейским врачом, который отражал в протоколе состояние продуктов. В итоге мировой судья приговаривал недобросовестного мясника к солидному штрафу, а покупатель, естественно, получал свои деньги обратно.
Порой в городской хронике мелькали сообщения о том, как городовые останавливали на улицах повозки, груженные испорченным мясом. Это жуликоватые владельцы мясных лавок переправляли подгнившие туши в колбасные заведения. Такую добычу полиция отправляла на городские скотобойни. Там существовал специальный цех по обработке некондиционного мяса – его обдавали перегретым паром, чтобы уничтожить источник возможной заразы, а затем пускали в продажу бедноте или отправляли на кухни благотворительных учреждений.
О весьма специфической особенности Охотного Ряда рассказал в одном из своих очерков В. А. Гиляровский: «…в Охотном ряду кошек не держат, потому что крысы крупнее кошек и никакого уважения, а не то что боязни кошкам не оказывают… Кошек здесь заменяют собаки: фокстерьеры или простые дворняжки. Почти в каждой лавке имеется одна или две такие крысоловки.