«Отдышаться» я решила за столиком маленькой неприметной кафешки. Пить кофе у окна, разглядывая пешеходов, я приучилась в Париже. С Сержем у нас была традиция каждый год, в апреле, ездить во Францию. Париж в это время цветет, мы сидим в кафешке, неторопливо потягиваем белое вино и обсуждаем проходящих мимо людей.
Как просто и удобно жить, когда твоя жизнь распланирована, когда ты знаешь, что будет в следующем апреле, июле, октябре… А сейчас я не знаю даже того, что случится завтра.
Лениво перемешивая кофе, вспоминаю события сегодняшнего дня. Оказывается, хороший секс очень даже возможен без любви. А что такое любовь? Наверное, это чувство, следствием которого является полное растворение в объекте любви. Этот объект для тебя – как твоя правая рука, ведь ты не сгораешь от страсти и вожделения, глядя на нее, но в то же время представить себя без нее не можешь. Получается, секс совершенно ни при чем. Секс возможен без любви – я же не люблю Таню или Марину так, как Сержа. Для секса необходимо влечение и чувствование. Влечение пробуждает в тебе некий объект, чувствование находится в тебе самой.
Глава 7
Едкий дым разъедает глаза. Огонь затухает. Кое-где редкие языки пламени еще вспыхивают синим цветом, черные обуглившиеся стены внушают ужас. Перекликаются пожарные. Рассвет пробивается сквозь темное неприветливое небо. Сыро, мокро и влажно. Это второй рассвет в моей жизни, который я встречаю не в постели.
Первый раз мы сидели в обнимку у реки. Было туманно и промозгло, но холода я не чувствовала. Серж крепко обнимал меня, зачем-то тер ладонями мои уши, целовал. Мне было очень хорошо, блаженно. Это, наверное, и было счастье?
Сейчас тоже рассвет и тоже сыро. Я стою, закутавшись в плащ, натянутый на ночнушку. Холодно, но совсем не счастливо. Никотин уже не лезет в легкие, лимит их терпения исчерпан. Заканчивает гореть трехэтажное здание моего первого центра красоты и головного офиса. Все данные в компьютерах, бумаги, техника, ремонт, сделанный два месяца назад… Все, что нажито непосильным трудом, сгорело.
Почему не сработала система пожарной безопасности? Потому что на ней сэкономили, потому что пожарники согласились на отступные и не потрудились проверить систему. Почему огонь успел так быстро разбушеваться и поглотить все здание? Потому что к нему было не подступиться из-за припаркованных машин. Вертолеты у нас тоже быстро не летают…
Несмотря на ранний час, собралась толпа любопытных. Телевидение приперлось. Почему люди так любят наблюдать «жопу жизни» других? Почему, когда тебе хорошо, никто не фотографирует тебя и не задает вопросы?
Жалко, очень жалко себя. Говорят, жалость унижает сильных. Я не сильная, я слабая, маленькая, беззащитная. Я – комок слез, застрявший в горле, я – боль, затаившаяся в сердце, я – страх, обволакивающий внутренности, я – кислота обиды, выпитая залпом. Я жалею себя. Если бы я могла себя обнять! Если бы я могла себя согреть! Я не могу помочь себе. Могу только жалеть, жалеть, жалеть…
Стою одна напротив своего любимого здания, одна посреди толпы любопытных зевак. Почему я одна? Почему Сержа нет со мной? Почему единственного в этом мире близкого человека нет рядом?
Потому что ты послала его, дура, отвечаю сама себе и смеюсь. Вдруг ни с того ни с сего смеюсь. Через боль, обиду, непонимание, что делать дальше и как со всем этим справиться в одиночку, пробивается смех. Истерический, больной, злой смех.
Или это он послал меня?
Несмотря на все свои потуги простить его, я так и не смогла, наверное, этого сделать. Простить, позвонить ради чего? Ради того, чтобы наше завтра было такое же, как наше вчера? Он врал мне, когда спал с другой, а я врала ему, выдавая семейную рутинную физкультуру за эротическое блаженство.
– Все! Расквитались! – ко мне подходит, утирая лоб, пожарный. – Можно проходить.
Вместо ответа прикуриваю еще одну сигарету. Судя по серому покрытому гарью фасаду здания, внутри сгорело все.
– Вы пойдете?
Ноги ватные, они не слушаются меня.
Я боюсь идти туда, я страшно боюсь идти туда одна. Это очень больно – смотреть, как превратилось в пепел то, что ты строила с самого нуля, то, что ты возвела из пустоты, то, чему придала вид, форму, цвет. Все это превратилось в прах. Сгорело заживо. Луша так же пылает на костре боли, и есть только одно желание: безумно хочется, чтобы тебя взяли за руку, обняли и увели отсюда, туда, где нет боли. Туда, где ничего этого нет.
Мне было пять лет, когда я в первый раз строила город будущего на берегу моря в Сочи. Замки, дворцы, дорожки из песка, у меня все было продуманно. Я любила этот город, потому что придумала и сделала его сама. Я достроила последнее здание, церковь с куполом, и поднялась с колен посмотреть на свой новый мир. Я строила целый день, даже не ходила купаться, хотя мне было очень жарко, хотелось пить и затекли ноги. Мой сказочный город возвышался у глади моря, в которой отражались лучи солнца. Но мимо кто-то прошел, прошел не глядя, не думая, не замечая моего города, и наступил на него. Мои здания рассыпались один за другим, несколько неловких шагов великана – и сказочный мир был разрушен до основания. Стерт с берегом. Его больше не было. А я стояла и от боли и шока даже не могла заплакать…
– Извините? Что-что вы сказали?
Бригадир пожарной бригады равнодушно смотрит на меня. У людей едет крыша, когда они теряют что-то очень ценное. Наверное, этот человек привык наблюдать, как люди сходят с ума.
Сказочный мир разрушен. Великан ушел. Ну, вот и все. Снова сгорел мой сказочный мир. Карма, блин!
– Почему вы стали пожарным? – зачем-то спрашиваю я.
– С детства мечтал помогать людям. Заботиться нравится, спасать! – просто говорит он.
– Ага, как гробовщики спасают трупы, так же и вы тушите угольки, еще недавно имеющие ценность…
– Все когда-то заканчивается, разрушается. Жизнь короткая, и на земле все конечно! – не обижаясь, философски изрекает он.
Зачем я задаю эти вопросы? Должно быть, для того чтобы оттянуть время, чтобы не идти в этот морг. В это страшное место, где похоронен мой мир. Мир красоты.
Как в «Титанике», вода льется по стенам тонкими серыми струйками, мигают испорченные лампы. Для полноты картины не хватает только качки. Я смотрю, как на трупы, на обуглившиеся парикмахерские кресла, на обломки шикарной стойки, покореженный гарнитур мягкой мебели. Висевшая на двери моего кабинета золотая табличка с моим именем валяется в углу и издевательски поблескивает.
Это кладбище, кладбище идей. Когда я открывала этот центр красоты, я мечтала о том, как люди будут получать здесь удовольствие, радоваться прекрасным изменениям, происшедшим с ними. Ну почему я поленилась установить качественную систему пожарной защиты? Как я могла сэкономить на охране, установив сигнализацию? А если бы кто-то погиб?
Сквозь потрескавшиеся, покрытые копотью окна смотрю вниз, на улицу. Здесь я проводила ночи и дни, когда сама занималась управлением. С этого места начался мой стремительный старт в бизнесе.
– Здесь лучше не оставаться! – говорит мне пожарник.
– Спасибо… я скоро уйду!
– Распишитесь!
Постепенно подтягиваются мои управляющие, они вылезают из своих машин и начинают обсуждать происшедшее, я вижу это по их оживленной жестикуляции. Дрыхли небось до последнего, оставив меня здесь одну. Им плевать, они не мучались без сна, чтобы придумать, как раздобыть деньги, не напрягались с поиском квалифицированных мастеров, не ломали голову над PR-компанией, не бегали с бумажками по проклятым бюрократическим инстанциям. Они не вникали в процесс, не искали путей и лазеек, не выгадывали лучшее место под новые салоны, не изобретали, как сделать ремонт, какие вводить процедуры, где найти квалифицированных мастеров и солидных клиентов. Они пришли на готовенькое и во время пожара могут спокойно спать. Стражи порядка уже оцепили здание, журналисты бойко бегают с фотоаппаратами. А я стою у окна. Мне больно, обидно и страшно.
Что такое боль? Боль – это сумма неоправданных ожиданий. Ожидания пророчат светлое будущее, они убеждают: если добьешься цели, построишь город мечты, будешь счастлива. Если нет у тебя этого города, если цели твои не достигнуты, то счастья не будет. А жить без счастья априори больно.
Но ведь до сегодняшнего дня был у меня этот город мечты, а счастья не было. Так, значит, без счастья не больно. Без счастья – просто никак.
Предшественник боли – страх, он говорит, что без счастья ты умрешь от боли. Но на самом деле без счастья не больно. Так же как и с ним, собственно. Ведь оно только миг, вспышка в серой тьме повседневной жизни.
Выхожу на улицу.
– Как вы? – шепотом интересуется Маша, управляющая второго салона.
Она не знает, какая гримаса будет смотреться сейчас уместнее на ее ботоксном тюнингованном лице, – то ли улыбка ободрения, то ли грусти, скорби и сострадания. Хочется сказать: Маша, не напрягайся, если бы ты умела разыгрывать шекспировские драмы, ты бы сейчас находилась в своей театральной уборной, а не у сгоревшего салона красоты. А где, интересно, Лана шляется?
– Завтра у меня на даче в 15:00, оповести всех! С ментами разберитесь.
Переговорная ведь тоже сгорела, будем обсуждать проблемы на природе.
Я вышла на улицу. Совсем уже светло, толпа постепенно разбредается. Напротив стоит Катькина машина. Господи, неужели я все-таки не одна? Журналюги окружают меня, как религиозные фанаты, жаждущие осуществить обряд жертвоприношения. Ритуал начался, вопросы сыплются, как магические заклинания.
– Что вы намерены теперь делать?
– Как вы думаете – это диверсия конкурентов?
– В какую сумму можете оценить ущерб?
– Здание было застраховано?
– Вы будете подавать в суд?
На кого? На господа Бога, криво улыбаюсь я. Видимо, в журналисты, как и в пожарники, идут особого сорта люди.
Катькины охранники проталкиваются и дерзко распихивают мой стихийно сформировавшийся фан-клуб. Обступают и, пряча меня за свои каменные плечи, как в кокон, ведут к машине. Я падаю на заднее сиденье. Хочется понять, все уже закончилось или только начинается? Катька протягивает косяк:
– Когда больно, надо смеяться!
Я прижимаюсь к ней, обнимаю ее и плачу, плачу на ее худеньком плече. Она обхватывает меня обеими руками, гладит, как маленькую, по голове.
– Не-на-ви-жу! – тихо шепчу я. – Не-на-ви-жу! – уже громче. – Ненавижу-у-у-у!
Это уже не крик и не плач, это вой раненого зверя. Мы едем.
– Кричи, душа моя! Кричи! – призывает Катя. И начинает орать вместе со мной: – А-а-а! А-а-а! А-а-а!
Водитель останавливает машину. Мы выходим.
– А-а-а! А-а-а! А А-а-а!
Я машу руками, она пытается снова обнять меня, я начинаю лупасить ее. Водитель приносит бутылку «Абсента». Я выпиваю прямо из горла. Хочется, чтобы он, или этот охранник, или Катя ударили меня, ударили сильно, больно, так, чтобы вырубился мозг, потакающий призывам страха, так, чтобы умерла боль, бьющаяся в груди. Ее хочется выплюнуть, выплюнуть и навсегда забыть. Ампутировать. Никогда больше не слушаться ее, не бояться…
Глава 8
Для меня садомазохизм – это извращенный секс с самой собой, это когда ты специально прыгаешь через барьеры там, где их можно обойти, когда ты идешь туда, где заведомо сложнее, и когда ты ставишь перед собой цель, которая, вероятнее всего, недостижима. Я владею потрясающей, просто феноменальной способностью сначала придумывать себе проблемы, а потом их решать. Устав отношения к себе в стиле садо-мазо – это самобичевание, самоунижение, самокритика и самообесценивание. Из запланированных на день двадцати дел, ты сделала девятнадцать, но вместо того чтобы гордиться собой за это, ты ненавидишь себя за то, что не сделала одно. Бить себя плетками злости, щипать себя кусачками недовольства, грызть зубами зависти, тушить об себя окурки неудовлетворенности, – это пожалуйста, это мы можем, легко.
А вот обнимать себя нежностью и заботой, увы, как-то сложнее удается. Я начинаю понимать извращенцев, дающих сто долларов шлюхам за то, что те позволяют им лизать подошвы их туфель. Садомазохизм этих граждан по отношению к себе уже просто иссяк. Они заработали миллионы, но так и не смогли полюбить себя, они вышли за рамки социальных возможностей, но так и не смогли понравиться себе, они добились всего, чего хотели, но вот диагноз их самооценки – неизлечимая импотенция. И теперь им мало самим издеваться над собой, они хотят, чтобы над ними измывались другие. Это безрадостный конец души тех, кто не смог уважать, любить и понимать себя на первой стадии личностного развития. Ведь если ты не уважаешь себя, не принимаешь себя такого, какой ты есть, со всеми своими тараканами, то с годами все сильнее и сильнее будешь себя грызть, и чем больше ты будешь достигать, тем больше будешь себя упрекать. Чем ближе ты будешь к совершенству, тем сильнее будешь недоволен собой!
Я, конечно же, так и не смогла заснуть, приходилось постоянно заливать в свой бензобак горючую жидкость, чтобы не дать мозгу сосредоточиться. Чтобы не дать ему сожрать меня заживо. Чтобы он не заставил меня снова бояться.
Через два часа здесь будет толпа, двенадцать безликих отформатированных персонажей. Заменимых и неважных людей, которых я искренне пыталась понять, но так и не поняла. Эти люди, мои работники, нацепив умные маски менеджерского профессионализма, решают проблемы корпоративного формата строго по графику работы. Они чем-то живут, о чем-то мечтают. Но они так привыкли не показывать своих истинных чувств и эмоций, скрывать, прятать их за гримасу интеллектуальности и светской осведомленности… Они смотрят пустыми стеклянными глазами искусственной радости, улыбаются силиконовыми губами фальшивой нежности. Они свято верят в свою важность и значимость, но никогда не берут на себя ответственности. Это не для хрупких женских плеч. Они молча придут, сядут, разложат свои бумажки, расставят свои сумочки и, чуть приоткрыв рот, будут смотреть мне в глаза в ожидании подробного плана действий по улаживанию сложившийся ситуации. Боже, какой же циничной я стала.
Я открываю ноутбук, чтобы быть в курсе того, как проходят в интернете, в правой колонке свежих сплетней на mail.ru похороны моего мира красоты.
Мои мрачные прогнозы оправдались.
«Империя красоты пошатнулась». «Расследование страшного пожара». «Милиция подозревает конкурентные бои». «Владелица здания отказалась отвечать на вопросы журналистов, с милицией общается ее заместитель».
«Экстремальный персонаж московской бизнес-элиты Сергей Стерский устроил эксклюзивную вечеринку для избранных в Сен-Тропе».
Что? Я не поверила своим глазам, «мышка» сама наехала на жирный заголовок. Он… он… он устраивает вечеринку на похоронах нашей семьи! На похоронах моего бизнеса! Как, как такое может быть? Это невозможно, это просто невозможно, этого не может быть!
По телу пробежал будто электрошок, заболели глаза. Пальцы сжались в кулак, тело немеет. Я смотрела в монитор и словно читала свой смертный приговор.
Шок больнее страха. Шок – это когда ты думаешь, что хуже уже не может быть, а приходит то, что намного хуже, намного больнее. Намного.
Надо выпить, покурить. И съесть каких-нибудь таблеток…
В ворота звонят, домработница открывает дверь. Она молодец, так же как и я, не сомкнула глаз. Тихо ждала, вдруг мне что-то понадобится? Поддерживала меня молча. Душевная. Но мне ничего не надо. Не могу же я попросить принести мне цианистого калия или веревку с мылом? Упрячет в дурку, а мне сейчас туда нельзя, я сейчас должна что-то сделать. Но что?
Все в каком-то тумане. Я плохо различаю лица, как будто я вдруг стала близорукая. Все одинаковые, как тени. Приходится щуриться. Уши заложило, как в самолете, слышишь все через какой-то фильтр, через слово можешь разобрать речь и достроить предложения. Два пишем, четыре в уме… Ха, интересно, три пишем, шесть в уме или восемь? Что там в уме? Ха-ха-ха!
Это смешно… замкнуло… электричество. Смешная проблема!
Чубайс?
Ой, ха-ха-х-а-а, такие длинные розовые уши, она заворачивается в них, когда спит. Чтобы не замерзнуть, ха-ха-а-а, а как ее муж это, это, как его… о трахинимба. С такими ушами? О трахинимба. Тран-таран-тран-таран-тран, таран-тараранн… О-о-о, трахинимба!
Это такой симпатичный зверек, который живет в лесах Амазонии и пукает ароматом «Коко Шанель».
Страхо… претензии… форс… сейф.
Анальные свечи для лечения прыщей в желчном пузыре, как форс… Форс… форсированный курс профилактики, ха-ха-ха!
Сейф.
Помидорный дендрарий для воспроизводства бумажных корабликов.
Что корабликов?
Ну да, корабликов!
Они такие неуклюжие, сморщенные, на них саблезубые пингвины…
Какие пингвины?
Голова сейчас взорвется из-за проклятого телефона. Он звонит прямо в мозг. Нет, я не вылезу из-под одеяла, не вылезу, не вылезу. Я тут в своей скорлупе и вылупляться во вселенную не собираюсь. В ней жутко и отвратительно, в ней невозможно жить.
Мне надо искать новый офис, надо подмазывать пожарников, надо выгрызать страховку у страховиков, надо уладить конфликт в прессе и надо убить Сержа. С чего начнем?
Да, именно убить собственными руками. Ревность? Нет, это не ревность, это злость. Злость. Как он мог устроить пир во время чумы? Ему плевать на мою фригидность к нему. Ему плевать на нашу семью. На наши отношения, строящиеся годами. На наши цели, мечты, нашу близость. Классик сказал, что «отношения между людьми – это неустанная работа души каждый день». Мы по крупицам собирали наш сказочный семейный мир, и вот он превратился в головешку. Он теперь ничто! Как будто его и не было никогда, у него своя жизнь, у меня своя. Проблема секса отпала сама собой, acte charnel, как говорят французы, теперь неактуален для нас. Мы чужие друг другу.
Еще недавно была семья, теперь два чужих человека, которые не считают нужным приглашать друг друга на вечеринки… и на похороны.
Отчаяние. Тридцать три миллиона раз одно и то же отчаяние. Это состояние, когда не знаешь что делать, как думать, как жить. Отчаяние меняет состав крови, производит странную алхимическую реакцию. В жуткой тьме медленно идет трансмутация сознания. Я имею основания подозревать, что эта тьма есть некое новое качество жизни, где за гранью безысходности существует другая реальность. Это возможность жизни без «завтра», только «сейчас». Может это потому, что «завтра» может и не быть, находясь в отчаянии, ты очень тонко чувствуешь это. Может, потому, что «завтра» будет еще хуже. А может, потому, что «сегодня» настолько жуткое, что ты просто не можешь думать о «завтра», у тебя нет сил.
Именно в этом отчаянном «сегодня» и рождается уверенное «здесь и сейчас». Я закрываю глаза и говорю себе: «Я умираю!». Я мысленно прощаю всех, кто обидел меня в этой жизни, прошу прощения у тех, кого обидела я. Прощаю сегодняшний день за то, что он принес мне столько отчаяния, и со спокойной душой умираю. Хочется верить, что нет предсказуемого завтра с проблемами «сегодня», есть только новая жизнь, которую каждый день можно оформить с чистого листа…
Спать, спать, спать.
– И тебе доброе утро! Убери от меня, пожалуйста, эту гадость!
– Хороший продукт, обижаешь! – Витек отпил из бутылки. – Благодари меня вечно! В службе «01» зафиксировали короткое замыкание, в «02» также охотно заверили, что системка пожарной безопасности была в порядке, и к тебе никаких претензий нет. Так что, пупсик, выбирай новое здание, которое прикупишь за страховую капусту. Кто-то на пожарах теряет, а ты приобрела. Целуй меня в десны!
– Здорово, конечно! Но, по-моему, я приобрела шизофрению и паранойю одновременно, – я разговариваю с другом, еле шевеля губами и глазами. Голову поднять невозможно, такое состояние, как будто вчера я послала по известному маршруту чародея-колдуна, а он отомстил.
– Слушай, не ной, а! Все закончилось атлична! – выкрикнул он. – А то, что ты тут негативишь и корчишь из себя жертву, это нормально. В мозгу у каждого есть такой орган, гипоталамус называется, так вот эта хреновня вырабатывает эмоции, клетки организма на эти эмоции подсаживаются и начинают плодиться. И вот новые расплодившиеся клетки живут на той эмоции, которая их породила. Так что в тебе до хрена клеток, которые привыкли хавать страдания, и, когда им очень нужно перекусить, они посылают сигнал в гипоталамус, он вырабатывает для них нужную дозу. Так что поздравляю, подруга, ты подсела на негативчик.
– Слушай, гипоталамус, у меня для твоих опытов сейчас градиент не тот. Давай сюда свою водку!
Витек с готовностью протягивает мне бутылку. А кто его пустил вообще в мою спальню? Он что, ухитрился обаять и домработницу, и охрану?
Мерзкая жидкость полилась в кровь, я чувствую каждую клеточку тела, голова начинает соображать и приподнимается с подушки.
– Бизнес-элита в Сен-Тропе! Что ты на это скажешь?
– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, – Витек заваливается на кровать, смешно дрыгая ногами. – Твой Серж, сцуко, жжот! Ну это хорошо! Это его слабость выплюнулась. Досаждает тебе, гадине, сбежавшей из гнезда и отказавшейся от заключения мира.
– А по-моему, он там просто хорошо время проводит, а про меня уже забыл. Есть жена, нет жены….
Да он там кал мечет стопудово. Весь извелся. Это нормально, я бы так же поступил. Привлекает к себе внимание, посмотри, телка, какой я козырный, а ты дуркуешь! Давай быстрей, а то уведут! – Витек запрыгал по комнате, изображая этюд «Мысли Сержа». – Павлин-мавлин растопырил хвост и ждет реакции самки. Самка сперва среагировала правильно – взбесилась, приревновала, теперь по логике вещей должна припереться домой, устроить истерику и сдаться. Эта для тебя затравка! Короче, замануха!
– Где сдаваться, в Сен-Тропе, что ли, вот гад, мы хотели вместе туда поехать! – я приподнимаюсь на кровати еще больше и смотрю на часы.
Электронное табло высвечивает дату. О ужас, два дня в отключке. Это почти клиническая смерть. Вот это я поспала!
– Короче, телка, проснись и пой, нужной реакции он не получит. У меня тут проектик один выгорел, надо тебе развеяться.
– Звучит устрашающе!
Тут кино очередное собираются снимать, сюжет для свеклогрызов[2], бюджет от клюквокрылов[3], половина актеров хороших, половина звезд не убитого в зародыше шоу-бизнеса, решивших себя попробовать в кинематографе. В общем, все как всегда, – Витек открыл окно нараспашку, прикурил две сигареты одновременно во рту и одну любезно запихнул мне в рот.
– А мне-то что делать среди тех, кто пиарит или хочет распиариться? Получится очередная хрень про нашу позорную элиту для еще более позорной публики, что мечтает в эту элиту попасть. Все небось будет упакованное продакт-плейсментом и фразочками из интернета.
– А тебе-то что, зато движухи будет до фига, реклама, презентации. Отвлечешься, прикольнешься, – парировал замутчик.
– Нет уж, увольте, я эти киношки даже смотреть не могу!
– А тебя никто и не просит их смотреть, в них надо сниматься. Чукча не читатель! Я тебя рекомендовал как лучшую актрису, на роль соблазнительницы главного героя! Эротика, круто!
– Слушай, а ведь идиотом быть сложно, да? – рассверипела я и бросила в Витька подушкой.
У меня сгорел головной офис, муж, с которым я все время думаю как поступить, развлекается в Сен-Тропе. А этот мне предлагает сняться в эротической роли!
Как просто и удобно жить, когда твоя жизнь распланирована, когда ты знаешь, что будет в следующем апреле, июле, октябре… А сейчас я не знаю даже того, что случится завтра.
Лениво перемешивая кофе, вспоминаю события сегодняшнего дня. Оказывается, хороший секс очень даже возможен без любви. А что такое любовь? Наверное, это чувство, следствием которого является полное растворение в объекте любви. Этот объект для тебя – как твоя правая рука, ведь ты не сгораешь от страсти и вожделения, глядя на нее, но в то же время представить себя без нее не можешь. Получается, секс совершенно ни при чем. Секс возможен без любви – я же не люблю Таню или Марину так, как Сержа. Для секса необходимо влечение и чувствование. Влечение пробуждает в тебе некий объект, чувствование находится в тебе самой.
Глава 7
КАРМА[1], БЛИН!
Не пью, не курю, занимаюсь спортом, люблю детей, животных, вкусно готовлю, фигура 90x60x90, груде 4-го размера, глаза голубые, волосы светлые до лопаток, знаю три языка, Красный диплом.
Помогите советом: как мне жите? Живу в коммуналке, любимый муж алкоголик и импотент, мама инвалид, папа недавно сделался трансвеститом…
– Дорогуша, да у вас просто карма такая!
On-line консультация психолога-сексопатолога
Едкий дым разъедает глаза. Огонь затухает. Кое-где редкие языки пламени еще вспыхивают синим цветом, черные обуглившиеся стены внушают ужас. Перекликаются пожарные. Рассвет пробивается сквозь темное неприветливое небо. Сыро, мокро и влажно. Это второй рассвет в моей жизни, который я встречаю не в постели.
Первый раз мы сидели в обнимку у реки. Было туманно и промозгло, но холода я не чувствовала. Серж крепко обнимал меня, зачем-то тер ладонями мои уши, целовал. Мне было очень хорошо, блаженно. Это, наверное, и было счастье?
Сейчас тоже рассвет и тоже сыро. Я стою, закутавшись в плащ, натянутый на ночнушку. Холодно, но совсем не счастливо. Никотин уже не лезет в легкие, лимит их терпения исчерпан. Заканчивает гореть трехэтажное здание моего первого центра красоты и головного офиса. Все данные в компьютерах, бумаги, техника, ремонт, сделанный два месяца назад… Все, что нажито непосильным трудом, сгорело.
Почему не сработала система пожарной безопасности? Потому что на ней сэкономили, потому что пожарники согласились на отступные и не потрудились проверить систему. Почему огонь успел так быстро разбушеваться и поглотить все здание? Потому что к нему было не подступиться из-за припаркованных машин. Вертолеты у нас тоже быстро не летают…
Несмотря на ранний час, собралась толпа любопытных. Телевидение приперлось. Почему люди так любят наблюдать «жопу жизни» других? Почему, когда тебе хорошо, никто не фотографирует тебя и не задает вопросы?
Жалко, очень жалко себя. Говорят, жалость унижает сильных. Я не сильная, я слабая, маленькая, беззащитная. Я – комок слез, застрявший в горле, я – боль, затаившаяся в сердце, я – страх, обволакивающий внутренности, я – кислота обиды, выпитая залпом. Я жалею себя. Если бы я могла себя обнять! Если бы я могла себя согреть! Я не могу помочь себе. Могу только жалеть, жалеть, жалеть…
Стою одна напротив своего любимого здания, одна посреди толпы любопытных зевак. Почему я одна? Почему Сержа нет со мной? Почему единственного в этом мире близкого человека нет рядом?
Потому что ты послала его, дура, отвечаю сама себе и смеюсь. Вдруг ни с того ни с сего смеюсь. Через боль, обиду, непонимание, что делать дальше и как со всем этим справиться в одиночку, пробивается смех. Истерический, больной, злой смех.
Или это он послал меня?
Несмотря на все свои потуги простить его, я так и не смогла, наверное, этого сделать. Простить, позвонить ради чего? Ради того, чтобы наше завтра было такое же, как наше вчера? Он врал мне, когда спал с другой, а я врала ему, выдавая семейную рутинную физкультуру за эротическое блаженство.
– Все! Расквитались! – ко мне подходит, утирая лоб, пожарный. – Можно проходить.
Вместо ответа прикуриваю еще одну сигарету. Судя по серому покрытому гарью фасаду здания, внутри сгорело все.
– Вы пойдете?
Ноги ватные, они не слушаются меня.
Я боюсь идти туда, я страшно боюсь идти туда одна. Это очень больно – смотреть, как превратилось в пепел то, что ты строила с самого нуля, то, что ты возвела из пустоты, то, чему придала вид, форму, цвет. Все это превратилось в прах. Сгорело заживо. Луша так же пылает на костре боли, и есть только одно желание: безумно хочется, чтобы тебя взяли за руку, обняли и увели отсюда, туда, где нет боли. Туда, где ничего этого нет.
Мне было пять лет, когда я в первый раз строила город будущего на берегу моря в Сочи. Замки, дворцы, дорожки из песка, у меня все было продуманно. Я любила этот город, потому что придумала и сделала его сама. Я достроила последнее здание, церковь с куполом, и поднялась с колен посмотреть на свой новый мир. Я строила целый день, даже не ходила купаться, хотя мне было очень жарко, хотелось пить и затекли ноги. Мой сказочный город возвышался у глади моря, в которой отражались лучи солнца. Но мимо кто-то прошел, прошел не глядя, не думая, не замечая моего города, и наступил на него. Мои здания рассыпались один за другим, несколько неловких шагов великана – и сказочный мир был разрушен до основания. Стерт с берегом. Его больше не было. А я стояла и от боли и шока даже не могла заплакать…
– Извините? Что-что вы сказали?
Бригадир пожарной бригады равнодушно смотрит на меня. У людей едет крыша, когда они теряют что-то очень ценное. Наверное, этот человек привык наблюдать, как люди сходят с ума.
Сказочный мир разрушен. Великан ушел. Ну, вот и все. Снова сгорел мой сказочный мир. Карма, блин!
– Почему вы стали пожарным? – зачем-то спрашиваю я.
– С детства мечтал помогать людям. Заботиться нравится, спасать! – просто говорит он.
– Ага, как гробовщики спасают трупы, так же и вы тушите угольки, еще недавно имеющие ценность…
– Все когда-то заканчивается, разрушается. Жизнь короткая, и на земле все конечно! – не обижаясь, философски изрекает он.
Зачем я задаю эти вопросы? Должно быть, для того чтобы оттянуть время, чтобы не идти в этот морг. В это страшное место, где похоронен мой мир. Мир красоты.
Как в «Титанике», вода льется по стенам тонкими серыми струйками, мигают испорченные лампы. Для полноты картины не хватает только качки. Я смотрю, как на трупы, на обуглившиеся парикмахерские кресла, на обломки шикарной стойки, покореженный гарнитур мягкой мебели. Висевшая на двери моего кабинета золотая табличка с моим именем валяется в углу и издевательски поблескивает.
Это кладбище, кладбище идей. Когда я открывала этот центр красоты, я мечтала о том, как люди будут получать здесь удовольствие, радоваться прекрасным изменениям, происшедшим с ними. Ну почему я поленилась установить качественную систему пожарной защиты? Как я могла сэкономить на охране, установив сигнализацию? А если бы кто-то погиб?
Сквозь потрескавшиеся, покрытые копотью окна смотрю вниз, на улицу. Здесь я проводила ночи и дни, когда сама занималась управлением. С этого места начался мой стремительный старт в бизнесе.
– Здесь лучше не оставаться! – говорит мне пожарник.
– Спасибо… я скоро уйду!
– Распишитесь!
Постепенно подтягиваются мои управляющие, они вылезают из своих машин и начинают обсуждать происшедшее, я вижу это по их оживленной жестикуляции. Дрыхли небось до последнего, оставив меня здесь одну. Им плевать, они не мучались без сна, чтобы придумать, как раздобыть деньги, не напрягались с поиском квалифицированных мастеров, не ломали голову над PR-компанией, не бегали с бумажками по проклятым бюрократическим инстанциям. Они не вникали в процесс, не искали путей и лазеек, не выгадывали лучшее место под новые салоны, не изобретали, как сделать ремонт, какие вводить процедуры, где найти квалифицированных мастеров и солидных клиентов. Они пришли на готовенькое и во время пожара могут спокойно спать. Стражи порядка уже оцепили здание, журналисты бойко бегают с фотоаппаратами. А я стою у окна. Мне больно, обидно и страшно.
Что такое боль? Боль – это сумма неоправданных ожиданий. Ожидания пророчат светлое будущее, они убеждают: если добьешься цели, построишь город мечты, будешь счастлива. Если нет у тебя этого города, если цели твои не достигнуты, то счастья не будет. А жить без счастья априори больно.
Но ведь до сегодняшнего дня был у меня этот город мечты, а счастья не было. Так, значит, без счастья не больно. Без счастья – просто никак.
Предшественник боли – страх, он говорит, что без счастья ты умрешь от боли. Но на самом деле без счастья не больно. Так же как и с ним, собственно. Ведь оно только миг, вспышка в серой тьме повседневной жизни.
Выхожу на улицу.
– Как вы? – шепотом интересуется Маша, управляющая второго салона.
Она не знает, какая гримаса будет смотреться сейчас уместнее на ее ботоксном тюнингованном лице, – то ли улыбка ободрения, то ли грусти, скорби и сострадания. Хочется сказать: Маша, не напрягайся, если бы ты умела разыгрывать шекспировские драмы, ты бы сейчас находилась в своей театральной уборной, а не у сгоревшего салона красоты. А где, интересно, Лана шляется?
– Завтра у меня на даче в 15:00, оповести всех! С ментами разберитесь.
Переговорная ведь тоже сгорела, будем обсуждать проблемы на природе.
Я вышла на улицу. Совсем уже светло, толпа постепенно разбредается. Напротив стоит Катькина машина. Господи, неужели я все-таки не одна? Журналюги окружают меня, как религиозные фанаты, жаждущие осуществить обряд жертвоприношения. Ритуал начался, вопросы сыплются, как магические заклинания.
– Что вы намерены теперь делать?
– Как вы думаете – это диверсия конкурентов?
– В какую сумму можете оценить ущерб?
– Здание было застраховано?
– Вы будете подавать в суд?
На кого? На господа Бога, криво улыбаюсь я. Видимо, в журналисты, как и в пожарники, идут особого сорта люди.
Катькины охранники проталкиваются и дерзко распихивают мой стихийно сформировавшийся фан-клуб. Обступают и, пряча меня за свои каменные плечи, как в кокон, ведут к машине. Я падаю на заднее сиденье. Хочется понять, все уже закончилось или только начинается? Катька протягивает косяк:
– Когда больно, надо смеяться!
Я прижимаюсь к ней, обнимаю ее и плачу, плачу на ее худеньком плече. Она обхватывает меня обеими руками, гладит, как маленькую, по голове.
– Не-на-ви-жу! – тихо шепчу я. – Не-на-ви-жу! – уже громче. – Ненавижу-у-у-у!
Это уже не крик и не плач, это вой раненого зверя. Мы едем.
– Кричи, душа моя! Кричи! – призывает Катя. И начинает орать вместе со мной: – А-а-а! А-а-а! А-а-а!
Водитель останавливает машину. Мы выходим.
– А-а-а! А-а-а! А А-а-а!
Я машу руками, она пытается снова обнять меня, я начинаю лупасить ее. Водитель приносит бутылку «Абсента». Я выпиваю прямо из горла. Хочется, чтобы он, или этот охранник, или Катя ударили меня, ударили сильно, больно, так, чтобы вырубился мозг, потакающий призывам страха, так, чтобы умерла боль, бьющаяся в груди. Ее хочется выплюнуть, выплюнуть и навсегда забыть. Ампутировать. Никогда больше не слушаться ее, не бояться…
Глава 8
САМА СЕБЕ И САДО, И МАЗО
Любопытные журналисты расспрашивали Анжелину Джоли:
– Вы такая известная личность, звезда, как вам удается сохранять бесподобную внешность при увлечении садомазохизмом? Неужели вам не страшно, что ваш мужчина изуродует вас?
– Секс, так же как и любые отношения между людьми, – это прежде всего доверие! Я доверяю своему партнеру себя, свое тело, свою душу, и он ни разу не покалечил меня…
Для меня садомазохизм – это извращенный секс с самой собой, это когда ты специально прыгаешь через барьеры там, где их можно обойти, когда ты идешь туда, где заведомо сложнее, и когда ты ставишь перед собой цель, которая, вероятнее всего, недостижима. Я владею потрясающей, просто феноменальной способностью сначала придумывать себе проблемы, а потом их решать. Устав отношения к себе в стиле садо-мазо – это самобичевание, самоунижение, самокритика и самообесценивание. Из запланированных на день двадцати дел, ты сделала девятнадцать, но вместо того чтобы гордиться собой за это, ты ненавидишь себя за то, что не сделала одно. Бить себя плетками злости, щипать себя кусачками недовольства, грызть зубами зависти, тушить об себя окурки неудовлетворенности, – это пожалуйста, это мы можем, легко.
А вот обнимать себя нежностью и заботой, увы, как-то сложнее удается. Я начинаю понимать извращенцев, дающих сто долларов шлюхам за то, что те позволяют им лизать подошвы их туфель. Садомазохизм этих граждан по отношению к себе уже просто иссяк. Они заработали миллионы, но так и не смогли полюбить себя, они вышли за рамки социальных возможностей, но так и не смогли понравиться себе, они добились всего, чего хотели, но вот диагноз их самооценки – неизлечимая импотенция. И теперь им мало самим издеваться над собой, они хотят, чтобы над ними измывались другие. Это безрадостный конец души тех, кто не смог уважать, любить и понимать себя на первой стадии личностного развития. Ведь если ты не уважаешь себя, не принимаешь себя такого, какой ты есть, со всеми своими тараканами, то с годами все сильнее и сильнее будешь себя грызть, и чем больше ты будешь достигать, тем больше будешь себя упрекать. Чем ближе ты будешь к совершенству, тем сильнее будешь недоволен собой!
Я, конечно же, так и не смогла заснуть, приходилось постоянно заливать в свой бензобак горючую жидкость, чтобы не дать мозгу сосредоточиться. Чтобы не дать ему сожрать меня заживо. Чтобы он не заставил меня снова бояться.
Через два часа здесь будет толпа, двенадцать безликих отформатированных персонажей. Заменимых и неважных людей, которых я искренне пыталась понять, но так и не поняла. Эти люди, мои работники, нацепив умные маски менеджерского профессионализма, решают проблемы корпоративного формата строго по графику работы. Они чем-то живут, о чем-то мечтают. Но они так привыкли не показывать своих истинных чувств и эмоций, скрывать, прятать их за гримасу интеллектуальности и светской осведомленности… Они смотрят пустыми стеклянными глазами искусственной радости, улыбаются силиконовыми губами фальшивой нежности. Они свято верят в свою важность и значимость, но никогда не берут на себя ответственности. Это не для хрупких женских плеч. Они молча придут, сядут, разложат свои бумажки, расставят свои сумочки и, чуть приоткрыв рот, будут смотреть мне в глаза в ожидании подробного плана действий по улаживанию сложившийся ситуации. Боже, какой же циничной я стала.
Я открываю ноутбук, чтобы быть в курсе того, как проходят в интернете, в правой колонке свежих сплетней на mail.ru похороны моего мира красоты.
Мои мрачные прогнозы оправдались.
«Империя красоты пошатнулась». «Расследование страшного пожара». «Милиция подозревает конкурентные бои». «Владелица здания отказалась отвечать на вопросы журналистов, с милицией общается ее заместитель».
«Экстремальный персонаж московской бизнес-элиты Сергей Стерский устроил эксклюзивную вечеринку для избранных в Сен-Тропе».
Что? Я не поверила своим глазам, «мышка» сама наехала на жирный заголовок. Он… он… он устраивает вечеринку на похоронах нашей семьи! На похоронах моего бизнеса! Как, как такое может быть? Это невозможно, это просто невозможно, этого не может быть!
По телу пробежал будто электрошок, заболели глаза. Пальцы сжались в кулак, тело немеет. Я смотрела в монитор и словно читала свой смертный приговор.
Шок больнее страха. Шок – это когда ты думаешь, что хуже уже не может быть, а приходит то, что намного хуже, намного больнее. Намного.
Надо выпить, покурить. И съесть каких-нибудь таблеток…
В ворота звонят, домработница открывает дверь. Она молодец, так же как и я, не сомкнула глаз. Тихо ждала, вдруг мне что-то понадобится? Поддерживала меня молча. Душевная. Но мне ничего не надо. Не могу же я попросить принести мне цианистого калия или веревку с мылом? Упрячет в дурку, а мне сейчас туда нельзя, я сейчас должна что-то сделать. Но что?
Все в каком-то тумане. Я плохо различаю лица, как будто я вдруг стала близорукая. Все одинаковые, как тени. Приходится щуриться. Уши заложило, как в самолете, слышишь все через какой-то фильтр, через слово можешь разобрать речь и достроить предложения. Два пишем, четыре в уме… Ха, интересно, три пишем, шесть в уме или восемь? Что там в уме? Ха-ха-ха!
Это смешно… замкнуло… электричество. Смешная проблема!
Чубайс?
Ой, ха-ха-х-а-а, такие длинные розовые уши, она заворачивается в них, когда спит. Чтобы не замерзнуть, ха-ха-а-а, а как ее муж это, это, как его… о трахинимба. С такими ушами? О трахинимба. Тран-таран-тран-таран-тран, таран-тараранн… О-о-о, трахинимба!
Это такой симпатичный зверек, который живет в лесах Амазонии и пукает ароматом «Коко Шанель».
Страхо… претензии… форс… сейф.
Анальные свечи для лечения прыщей в желчном пузыре, как форс… Форс… форсированный курс профилактики, ха-ха-ха!
Сейф.
Помидорный дендрарий для воспроизводства бумажных корабликов.
Что корабликов?
Ну да, корабликов!
Они такие неуклюжие, сморщенные, на них саблезубые пингвины…
Какие пингвины?
***
Возвращение в реальность оказалось еще более губительным для моей психики, чем познавательное путешествие в страну транквилизаторов. А ведь на упаковке было написано «Категорически запрещено принимать препарат с алкоголем»…Голова сейчас взорвется из-за проклятого телефона. Он звонит прямо в мозг. Нет, я не вылезу из-под одеяла, не вылезу, не вылезу. Я тут в своей скорлупе и вылупляться во вселенную не собираюсь. В ней жутко и отвратительно, в ней невозможно жить.
Мне надо искать новый офис, надо подмазывать пожарников, надо выгрызать страховку у страховиков, надо уладить конфликт в прессе и надо убить Сержа. С чего начнем?
Да, именно убить собственными руками. Ревность? Нет, это не ревность, это злость. Злость. Как он мог устроить пир во время чумы? Ему плевать на мою фригидность к нему. Ему плевать на нашу семью. На наши отношения, строящиеся годами. На наши цели, мечты, нашу близость. Классик сказал, что «отношения между людьми – это неустанная работа души каждый день». Мы по крупицам собирали наш сказочный семейный мир, и вот он превратился в головешку. Он теперь ничто! Как будто его и не было никогда, у него своя жизнь, у меня своя. Проблема секса отпала сама собой, acte charnel, как говорят французы, теперь неактуален для нас. Мы чужие друг другу.
Еще недавно была семья, теперь два чужих человека, которые не считают нужным приглашать друг друга на вечеринки… и на похороны.
Отчаяние. Тридцать три миллиона раз одно и то же отчаяние. Это состояние, когда не знаешь что делать, как думать, как жить. Отчаяние меняет состав крови, производит странную алхимическую реакцию. В жуткой тьме медленно идет трансмутация сознания. Я имею основания подозревать, что эта тьма есть некое новое качество жизни, где за гранью безысходности существует другая реальность. Это возможность жизни без «завтра», только «сейчас». Может это потому, что «завтра» может и не быть, находясь в отчаянии, ты очень тонко чувствуешь это. Может, потому, что «завтра» будет еще хуже. А может, потому, что «сегодня» настолько жуткое, что ты просто не можешь думать о «завтра», у тебя нет сил.
Именно в этом отчаянном «сегодня» и рождается уверенное «здесь и сейчас». Я закрываю глаза и говорю себе: «Я умираю!». Я мысленно прощаю всех, кто обидел меня в этой жизни, прошу прощения у тех, кого обидела я. Прощаю сегодняшний день за то, что он принес мне столько отчаяния, и со спокойной душой умираю. Хочется верить, что нет предсказуемого завтра с проблемами «сегодня», есть только новая жизнь, которую каждый день можно оформить с чистого листа…
Спать, спать, спать.
***
– Опохмелись, кикиморка! – звучным эхом бьется в моем мозгу голос Витька. Он сидит рядом со мной на кровати и пытается открыть мой спекшийся рот, чтобы залить туда водки. Романтика, однако.– И тебе доброе утро! Убери от меня, пожалуйста, эту гадость!
– Хороший продукт, обижаешь! – Витек отпил из бутылки. – Благодари меня вечно! В службе «01» зафиксировали короткое замыкание, в «02» также охотно заверили, что системка пожарной безопасности была в порядке, и к тебе никаких претензий нет. Так что, пупсик, выбирай новое здание, которое прикупишь за страховую капусту. Кто-то на пожарах теряет, а ты приобрела. Целуй меня в десны!
– Здорово, конечно! Но, по-моему, я приобрела шизофрению и паранойю одновременно, – я разговариваю с другом, еле шевеля губами и глазами. Голову поднять невозможно, такое состояние, как будто вчера я послала по известному маршруту чародея-колдуна, а он отомстил.
– Слушай, не ной, а! Все закончилось атлична! – выкрикнул он. – А то, что ты тут негативишь и корчишь из себя жертву, это нормально. В мозгу у каждого есть такой орган, гипоталамус называется, так вот эта хреновня вырабатывает эмоции, клетки организма на эти эмоции подсаживаются и начинают плодиться. И вот новые расплодившиеся клетки живут на той эмоции, которая их породила. Так что в тебе до хрена клеток, которые привыкли хавать страдания, и, когда им очень нужно перекусить, они посылают сигнал в гипоталамус, он вырабатывает для них нужную дозу. Так что поздравляю, подруга, ты подсела на негативчик.
– Слушай, гипоталамус, у меня для твоих опытов сейчас градиент не тот. Давай сюда свою водку!
Витек с готовностью протягивает мне бутылку. А кто его пустил вообще в мою спальню? Он что, ухитрился обаять и домработницу, и охрану?
Мерзкая жидкость полилась в кровь, я чувствую каждую клеточку тела, голова начинает соображать и приподнимается с подушки.
– Бизнес-элита в Сен-Тропе! Что ты на это скажешь?
– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, – Витек заваливается на кровать, смешно дрыгая ногами. – Твой Серж, сцуко, жжот! Ну это хорошо! Это его слабость выплюнулась. Досаждает тебе, гадине, сбежавшей из гнезда и отказавшейся от заключения мира.
– А по-моему, он там просто хорошо время проводит, а про меня уже забыл. Есть жена, нет жены….
Да он там кал мечет стопудово. Весь извелся. Это нормально, я бы так же поступил. Привлекает к себе внимание, посмотри, телка, какой я козырный, а ты дуркуешь! Давай быстрей, а то уведут! – Витек запрыгал по комнате, изображая этюд «Мысли Сержа». – Павлин-мавлин растопырил хвост и ждет реакции самки. Самка сперва среагировала правильно – взбесилась, приревновала, теперь по логике вещей должна припереться домой, устроить истерику и сдаться. Эта для тебя затравка! Короче, замануха!
– Где сдаваться, в Сен-Тропе, что ли, вот гад, мы хотели вместе туда поехать! – я приподнимаюсь на кровати еще больше и смотрю на часы.
Электронное табло высвечивает дату. О ужас, два дня в отключке. Это почти клиническая смерть. Вот это я поспала!
– Короче, телка, проснись и пой, нужной реакции он не получит. У меня тут проектик один выгорел, надо тебе развеяться.
– Звучит устрашающе!
Тут кино очередное собираются снимать, сюжет для свеклогрызов[2], бюджет от клюквокрылов[3], половина актеров хороших, половина звезд не убитого в зародыше шоу-бизнеса, решивших себя попробовать в кинематографе. В общем, все как всегда, – Витек открыл окно нараспашку, прикурил две сигареты одновременно во рту и одну любезно запихнул мне в рот.
– А мне-то что делать среди тех, кто пиарит или хочет распиариться? Получится очередная хрень про нашу позорную элиту для еще более позорной публики, что мечтает в эту элиту попасть. Все небось будет упакованное продакт-плейсментом и фразочками из интернета.
– А тебе-то что, зато движухи будет до фига, реклама, презентации. Отвлечешься, прикольнешься, – парировал замутчик.
– Нет уж, увольте, я эти киношки даже смотреть не могу!
– А тебя никто и не просит их смотреть, в них надо сниматься. Чукча не читатель! Я тебя рекомендовал как лучшую актрису, на роль соблазнительницы главного героя! Эротика, круто!
– Слушай, а ведь идиотом быть сложно, да? – рассверипела я и бросила в Витька подушкой.
У меня сгорел головной офис, муж, с которым я все время думаю как поступить, развлекается в Сен-Тропе. А этот мне предлагает сняться в эротической роли!