Аничков Владимир. Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)

   Чрезвычайным событием на съезде был приезд члена правления Русско-Азиатского банка по фамилии Барбье. Переодевшись в платье крестьянина, он пробрался через линию фронта. Приветствуемый дружными аплодисментами, Барбье выступил с докладом, в коем настаивал на том, чтобы съезд вынес постановление о желательности открытия на территориях, занятых белыми войсками, французских банков, которые и регулировали бы финансы нового правительства наподобие немецких банков в советской России.
   Съезд обещал обсудить этот вопрос, но к ходатайству не присоединился. Я восстал против этого решения, фактически отдающего не только все русские банки, но и всю Россию под власть Франции.
   - Господа, - говорил я, - если советская Россия склонила свои знамена перед победителями, то мы пока не пленены союзниками, мы не побеждены, а сражаемся за нашу самостоятельность, за нашу свободу. Я не знаю, что будет лучше: {183} продать Россию союзникам или заключить мир с коммунистами...
   Такие выступления против предложения Барбье поссорили меня с представителями Русско-Азиатского банка, кои до конца беженства мне сильно вредили.
   Съезд подходил к концу. Истек почти месяц со дня отъезда родных в Симбирск, откуда последние дни я не получал ни писем, ни ответов на телеграммы, вызывающие семью в Самару. А между тем известия с фронта приходили печальные.
   Казань была отбита красными. Сызрань тоже находилась под ударом, и не было сомнения, что и Симбирск будет занят красными войсками. Я страшно волновался и не знал, что предпринять. Ехать ли самому в Симбирск, дабы соединиться с семьей, или поджидать её в Самаре?
   В последнее воскресенье я отправился пешком через сады и дачи на Волгу. Какой красавицей показалась мне знакомая с детства река! Но и на ней отразилась гражданская война. Не было видно ни барж, ни плотов, ни пароходов. Река была почти мёртвой. Я просидел часа два на самом берегу, а потом, сняв сапоги, вошёл в воду и напился жёлтой мутной водицы. Что-то подсказывало мне долгую разлуку с кормилицей рекой. Память рисовала мне картины счастливого прошлого, ведь почти вся жизнь моя прошла на её берегах.
   Вернувшись к обеду в помещение, где проходил съезд, я застал коллег чрезвычайно взволнованными. Оказалось, что ночью в нашем саду был найден большой склад оружия, зарытого красными.
   Правительство Самары в то время состояло в большинстве из левых, ибо здесь собрался так называемый Комуч, т. е. бывшие члены разогнанного Учредительного Собрания. Политическое положение сложилось таким, что каждый день можно было ожидать восстания коммунистов, проникавших в Самару под видом рабочих. Само собой разумеется, такой состав Самарского правительства сильно сказался на отношении к съезду банкиров. Конечно, правительство нас только терпело и так же, как коммунисты, именовало нас "прихвостнями капитализма". Никто из членов правительства не явился с приветствием на съезд. Не побывал у нас и местный министр финансов. И не он один. Даже управляю-{184}щий Государственным банком Ершов не счёл нужным посетить наш съезд. Из министров бывал лишь министр путей сообщения Белов, да и то потому, что хлопотал о займе для постройки ветки железной дороги, необходимой в стратегическом отношении, да ещё потому, что приходился родственником жене Рожковского и даже жил в его квартире. Единственный, кто приветствовал нас, - это депутат от местной биржи Неклюдов.
   Наконец вернулась из Симбирска моя семья, и я вздохнул свободнее. Они еле-еле выбрались из города и нашли место на пароходе лишь потому, что на пристани оказался наш бывший повар Пётр. Он не только посадил их на пароход, но даже отвёл им каюту.
   Надо было торопиться с отъездом, благо министр путей сообщения Белов обещал дать нам комфортабельный классный вагон.
   Напоследок мы успели устроить отвальный обед, прошедший весело. Говорились тосты, в числе коих выделялись речи бывшего моего сослуживца талантливого оратора и поэта Александра Фёдоровича Циммермана.
   Выпили и за моё здоровье, поблагодарив за большую работу, проделанную на съезде.
   Незадолго до отъезда моя семья, осматривая Самару, столкнулась на улице с бывшим комиссаром Екатеринбургского отделения офицером Бойцовым. Сын мой не пожал его протянутую руку. В тот же день я получил от Бойцова письмо, в коем он умолял не выдавать его, ибо по убеждению он никогда коммунистом не был. Как доказательство он приводил свое деятельное участие в казанском восстании против коммунистов.
   В льстивых выражениях он восхвалял меня как прямого, честного и храброго человека, не боявшегося выступить против коммунистов в Екатеринбурге.
   Что было делать? Идти к коменданту с письмом и просить арестовать негодяя?
   В сущности, я не мог утверждать, был ли Бойцов коммунистом. Но определенно мог сказать, что он, как я узнал при восстановлении банков в Екатеринбурге, был большим негодяем, бравшим взятки с владельцев сейфов за незаконную выдачу их ценностей. Впрочем, можно ли было в то время за {185} такие действия причислять человека к негодяям? Ведь он, как-никак, многим лицам, правда, за мзду, но спас состояние, выдавая ценности, отобранные коммунистами. Так перепутались все понятия, что я, разорвав письмо Бойцова, решил предать дело забвению.
   На съезде я особенно обрадовался встрече с Михаилом Михайловичем Головкиным, тогда ещё управляющим Внешним банком в Симбирске. И он был обрадован, увидев меня. Но, Боже мой, как он изменился, как опустился и постарел! Оказывается, он женился на сестре моего бывшего конторщика Котельникова, очень хорошенькой барышне. Вскоре после свадьбы с ним случился лёгкий удар. Он приехал с молодой женой, за которой сильно ухаживали многие члены съезда. Михаил Михайлович напомнил мне Платона Платоновича из "Горя от ума": его внимательно опекала молодая супруга, не позволяя ни пить, ни курить, ни волноваться. И он сидел на съезде молча, не принимая участия в комиссиях и пленарных выступлениях.
   Наконец настал день, когда все сибиряки оказались на вокзале в ожидании обещанного комфортабельного вагона. Но пришлось занять места в довольно потрёпанном и грязном вагоне третьего класса. Так ослабла власть министра путей сообщения, парализованная распоряжениями чешского командования.
   На соединительной с Бугульминской дорогой станции, выйдя на платформу, я увидал Леонида Ивановича Афанасьева. Он, взволнованный известиями о взятии Симбирска красными, возвращался со съезда землевладельцев, который проходил в Уфе одновременно со съездом, выбиравшим всероссийских правителей. Мы затащили Л. И. Афанасьева на минутку в наш вагон, но времени было мало, и мы, не успев толком поговорить, расстались.
   Нельзя было сказать, что обратный путь из Самары в Екатеринбург был безопасен. За несколько дней до нашего проезда довольно значительная колонна красных войск, направляясь из Уральска на север, попортила полотно.
   В Челябинске местные таможенные чины начали осматривать багаж. Это была новость, указывавшая на удобства сепаратизма Уральского правительства. Я вёз с собой корзину с яблоками: Екатеринбург был беден фруктами. Ока-{186}зывается, на фрукты наложена пошлина. Я тут же при страже с зелёными кантами, раздал часть яблок пассажирам и таможенник успокоился только тогда, когда я преподнёс и ему пять штук.
   Дорогой жена и дети рассказывали мне обо всём виденном и пережитом в Симбирске. Они остановились у наших добрых знакомых Цимбалиных, которые купили дом у Глассона. В этом столь знакомом нам доме никаких перемен не произошло. Да и в жизни Цимбалиных тоже не было заметно ничего нового. Но в симбирском обществе, особенно среди помещиков, случилось немало тяжёлого: полное разорение, многие убиты и растерзаны крестьянами. Особенно страшна была смерть старика Гельшерта. Его разорвали солдаты на станции Инза, так же как и Толстых в их имении. Перси Френч была посажена в тюрьму и отправлена в Москву. Покончила жизнь самоубийством Катя Мертваго, предварительно застрелив свою мать.
   Многие из симбирского общества пропали без вести, другие, сильно нуждаясь в средствах, не брезговали работой. Так, Надежда Павловна Королькова пекла пирожки и ходила на пристань их продавать. В бывшем магазине Юргенса, что находился в его доме, в коем родился Гончаров, был устроен ресторан, действовавший на очень оригинальных условиях. Там не было постоянного повара. Все работники, принадлежавшие в большинстве к симбирскому помещичьему обществу, приготовляя для дома, что-либо жарили, варили, пекли и для ресторана, куда и относили затем свои кулинарные произведения. Этим экономился и труд, и топливо. В большинстве случаев это были холодные закуски Конечно, каждая хозяйка изготовляла те блюда, которые ей особенно удавались, отчего подбор блюд был особенно вкусен и доступен по ценам Тут можно было найти вкусные пирожки, всевозможные салаты и бутерброды, холодный ростбиф и ветчину. Обслуживали барышни и дамы общества. Получая деньги за принесённые блюда, они кормили свои семьи Я не знаю наверное, кто был главным инициатором этой системы, но, думаю, здесь проявилась и инициатива, и могучая воля Леонида Ивановича Афанасьева. Конечно, многие дома были реквизированы красными. Зажиточных людей, особенно из купечества, посадили в тюрьму, но такого террора, как в Ека-{187}теринбурге не было, хотя и произошли отдельные расстрелы. Расстреляли председателя суда Полякова и присяжного поверенного Малиновского. Последний, к счастью, оказался только раненным и, попав в больницу, выздоровел. Расстрелян был и Вася Арацков, бывший студент Казанского университета и фабрикант.
   Эту сравнительную умеренность в терроре, пожалуй, можно объяснить присутствием среди коммунистов инженера Ксандрова. Он за многих заступался и даже спасал от верной смерти. Я когда-то встречался с ним у Курдюмова, в клубе на шахматном турнире. И однажды, помню, помешал ему пройти в Третью Государственную Думу, проведя вместо него Николая Алексеевича Вологина. Ксандров тогда поступил по-джентльменски: услышав фамилию рекомендованного мной кандидата, он снял свою кандидатуру.
   Во время пребывания моей семьи в Симбирске вспыхнула эпидемия холеры. Молодёжь всё же набросилась на яблоки, что в изобилии созревали в цимбалинском саду, и Толюша захворал. Появилась рвота и спазмы в желудке. Он решил, что заболел холерой, и просил Цимбалина отправить его в холерный барак. К счастью, приём касторки и компрессы подействовали, и он поправился.
   Получив с запозданием моё письмо и телеграмму, жена стала собираться в Самару, Но тут оказалось, что для выезда надо получить разрешение коменданта. Она отправилась к нему в бывший великолепный особняк Шатрова, но ей отказали. Помогло вмешательство Фёдора Степановича Серебрякова.
   В Челябинске нам вновь пришлось поместиться в теплушке. Ночь была холодная: мы все дрожали под пледами. Но поезд шёл без опоздания, с восходом солнца стало теплее, и часам к восьми мы были уже в Екатеринбурге.
   За время нашего пребывания в Самаре мою квартиру в Екатеринбурге отремонтировали, и мы переехали из дома Захарова.
   Однако всей квартирой воспользоваться не удалось, ибо две комнаты из восьми пришлось сдать Министерству снабжения под канцелярию, а зал, в котором проходили наши собрания, зачислить под Банковский комитет. Впоследствии пришлось одну комнату отдать судебному следователю по цар-{188}ским делам Соколову, одну - полковнику Тюнегову и ещё одну задержать для ожидаемого Чемодурова.
   В первый же день переезда Толюша нашёл в своей комнате на подоконнике, между рамами, образок святой Богородицы. Сам образок не представлял из себя никакой ценности, но на обороте имелась надпись, сделанная карандашом самой Императрицей Александрой Фёдоровной. Эта надпись гласила: "Ёлка. Тобольск. 1917 год. Господи, спаси и сохрани. Александра". Каким образом уцелел этот образок? Ведь квартира моя сначала была отдана под комитет устроения праздника в честь чешских войск, освободивших Екатеринбург. Здесь же во время празднования была устроена кофейная для чехов. Наконец после этого работали маляры, и никто не тронул деревянный образок.
   Все царские вещи были сданы следователю, но образок я решил оставить у себя как образ явленный. Он и теперь находится у нас под киотом и хранит пока нашу семью.
   Вскоре по приезде пришли вести о падении Симбирска, Сызрани и Самары. С пути я получил телеграмму от Рожковского с просьбой похлопотать о классном вагоне. Конечно, эту наивную просьбу я выполнить не мог.
   А банки, несмотря на полное отсутствие средств ко дню их открытия и невозможность платить по старым текущим счетам, всё же привлекали в свои кассы деньги. Это постепенно позволило проводить активные операции.
   Кажется, ещё до отъезда в Самару была введена караульная повинность. Она заключалась в том, что все граждане, способные носить оружие, распределялись по полицейским участкам и призывались по очереди нести ночные караулы. Получил и я с сыном такое приглашение. Мы явились в наш участок к девяти часам вечера. Там собралось довольно много народу. Нас разбили на группы по пять человек и снабдили винтовками, но без патронов. Да если бы таковые и оказались, вряд ли можно было бы из оружия стрелять. Кажется, были испорчены замки. Толюшу назначили командиром группы, где я был рядовым, имея при себе, помимо винтовки, и собственный браунинг. Нам указали, какие именно кварталы должно обходить всю ночь, и мы тронулись в путь.
   Никаких неприятелей, воров и убийц мы не встретили ни в первую, ни во вторую ночь. Мы бодро ходили по ули-{189}цам солдатским шагом, но утомление быстро давало о себе знать. С разрешения нашего начальника отдыхали на том или другом участке на крылечке какого-нибудь дома. Под утро стало совсем тяжело. Так пришлось продежурить две ночи, а затем присылка повесток прекратилась, очевидно, из-за отмены постановления.
   Помимо этой натуральной повинности, была возложена и другая. От коменданта чешского лазарета я получил в письменной форме приказ ежедневно поставлять одну лошадь с кучером и пролёткой. В то время из четырёх лошадей у меня осталась одна престарелая чистокровная кобыла Полканка и одна пролётка. Я проехал к коменданту лазарета и попросил просто реквизировать и лошадь, и пролётку, и кучера, так как при всём желании быть полезным лазарету не могу. Лошадь стара и не выдержит ежедневной гонки, да и пролётка требует ремонта, а платить кучеру жалованье, не имея от него услуг, несладко. Комендант сконфузился и сказал, что считает письмо ошибочным, и отменил своё решение.
   Была попытка реквизировать мою пролётку каким-то русским генералом, которому потребовался экипаж для разъездов по городу. Он пришёл в банк в Екатеринбурге во время моего пребывания в Омске и потребовал осмотра пролётки. Но таковая за ветхостью Его Превосходительству не понравилась.
   Наконец, пытались занять и мою только что отремонтированную квартиру. По этому поводу мне была прислана телеграмма в Самару.
   Тогда съезд заступился за меня, обратившись к нашему правительству с просьбой не занимать помещений, принадлежащих банкам. Просьба была уважена. Я тоже просил правительство оставить мне квартиру, так как из шести управляющих банками только я один выселялся большевиками.
   По возвращении со съезда из восьми комнат я оставил себе четыре, включая и зал, в коем проходили заседания Банковского комитета. Остальные послушный закону об уплотнении квартир - сдал. Как-то раз пришлось принять у себя и кормить одного французского полковника, ибо и для такого гостя не нашлось подходящего помещения. Полковник был очень удивлён, когда моя жена отказалась принять плату за проведённые у нас пять дней. Он полагал, что находится в меблированных комнатах, предъявляя без стеснений разные требования. {190}
   ПРИБЫТИЕ В ОМСК
   Наш поезд был совершенно отдельным: он состоял всего из одного вагона первого класса, одного товарного и локомотива. В те времена такие поезда были особенно в моде.
   Несмотря на экстренный поезд, мы прибыли в Омск против мирного времени с запозданием ровно на сутки. Хозяин поезда Сергей Семёнович Постников, главноуполномоченный Омского правительства по управлению Уралом, был очаровательно мил и своего начальнического права не использовал. Себе он оставил только одно купе на четыре места. Все же остальные купе были предоставлены знакомым Его Превосходительства, как величали Постникова.
   Приехали мы рано утром. Со станции Куломзино часа через три наш поезд передали в Омск, на большую площадь - что против огромного здания железнодорожного управления, - всю сплошь изрезанную рельсовыми путями и заставленную вагонами первого и второго классов, в которых месяцами жили люди. Некоторые, особенно интервенты, владели целыми поездами в несколько вагонов. Глядя на такое скопление подвижного состава, нельзя было не воскликнуть: "Так вот одна из причин нехватки классных вагонов и паровозов!" Действительно, по Оби плывёт масса леса, да и в Омске на складах лежит много строевого материала, чтобы приступить к постройке двухэтажных деревянных с коридорной системой корпусов. Ведь корпусами в три-четыре месяца можно было бы застроить большую площадь.
   Наконец после довольно долгого пути я подъехал к банку на извозчике.
   Впечатление от города неважное, кроме торгового центра, что расположен за мостом, перекинутым через разделяющую город реку. Теперь я забыл название главной улицы, но она произвела на меня хорошее впечатление.
   Уплатив извозчику три рубля, я зашёл в наш банк. Бухгалтер Митрофанов сорвался с места и побежал навстречу. Зайдя в кабинет управляющего Ветрова, я застал более чем любезный приём от красивого, лет сорока, курчавого брюнета с несколько раскосыми глазами.
   Через небольшой промежуток времени приехал и Викентий Альфонсович Поклевский-Козелл, и хозяин отделения по-{191}тащил нас к себе на рюмку водки. (Винная монополия - новость для нас, екатеринбуржцев. Мы о ней знали только понаслышке. В Екатеринбурге как в прифронтовой полосе продажа вин и водки запрещалась.)
   Мы завтракали, как все русские люди, довольно долго, ведя переговоры по разным деловым вопросам.
   А в банке нас уже нетерпеливо дожидались для заседания дирекции Станислав Иосифович Рожковский и Николай Оттович Лемке.
   Первое заседание оставило неблагоприятное впечатление. В сущности, оно было посвящено вопросам, сводящимся к рассмотрению всевозможных просьб о пособиях на дороговизну или на возмещение убытков, связанных с эвакуацией отделений. Ведь уже тогда были эвакуированы Самарское, Симбирское, Казанское и Сызранское отделения. Ожидалось падение Оренбурга и Уфы. И работали только Екатеринбург, Омск, Семипалатинск, Курган и Иркутск. Работа же этих отделений тоже сводилась к убыткам. Учитывая векселя даже из десяти процентов, в банки возвратилось то же количество рублей, но уже сильно обесцененных. Становилось ясным, что обычная работа банков вестись не может. Оставался единственный путь к существованию - спекуляция, т. е. покупка товаров за собственный счёт. Но как это сделать? Как приспособить к рынку наш аппарат, в сущности, в прошлом совершенно оторванный от товарного рынка, и направить его по новому руслу? На этот сложный вопрос дало ответ, как часто бывает, само время.
   На другой день по всему Омску разнеслась весть о моём приезде. Когда я явился в ресторан "Россия", дабы пообедать в сопровождении коллег по дирекции, ко мне то и дело подходили беженцы из Симбирска. В Омске их было очень много. Всех их я хорошо знал по прежней многолетней службе. Знал их и как людей, и как капиталистов, и моя встреча с ними здесь носила самый дружеский характер. Не успел я заказать обед как меня потащили в отдельный кабинет, и я с моими сослуживцами попал в полное распоряжение таких мастеров закусить и выпить, каковыми были Михаил Дмитриевич Кузьмичёв, Михаил Петрович Мельников, братья Першины, Энгельман, самарский миллионер Сурошников, Григорий Андреевич Кузнецов и пензенские лесопромышленники Карповы. {192}
   Пошла закусочка, затем великолепный обед, ненароком появилось и шампанское. Начались тосты. Вспоминалось прошлое, которое в то время ещё не казалось невозвратным и разговор вертелся вокруг вопроса, когда же нас пустят обратно в Симбирск, на Волгу, к своим имениям, домам, фабрикам и торговым делам?
   Большинство присутствующих было довольно, что попало в Омск.
   - Да нет, Владимир Петрович, мил человек! - восклицал Кузьмичёв. - Да ведь разве я когда-либо по собственному желанию смог бы попасть сюда, в Сибирь? Как же, держи карман! Сибирь в наших глазах как была, так и осталась Сибирью. А теперь, нате вам, в Омске заседаем. Вот она, Сибирь необъятная... Богатство-то какое... Ведь мы этого и вообразить себе не могли. А теперь, вернувшись домой, мы с этой Сибирью во какие дела делать будем.
   Прибежал и милый Владимир Александрович Варламов. Вошли поздороваться в кабинет Михаил Фёдорович Беляков, предводитель симбирского дворянства, и симбирский городской голова Леонид Иванович Афанасьев.
   Не скрою, что приём, оказанный симбирцами, был мне весьма приятен, а обстоятельство, что всё происходило на глазах Поклевского-Козелла, моего начальника, и сослуживцев по дирекции, делало его для меня ценным вдвойне.
   За русской водочкой само собой напросилось дело, которое могло бы спасти наш банк от неминуемого краха и обогатить сидящих в кабинете, если бы только адмиралу Колчаку суждено было закончить победой над красными, в чём мы в то время совершенно не сомневались.
   Кузьмичёв начал просить меня поддержать симбирских беженцев кредитом.
   - Вы знаете нас всех с детства, знаете, чтo каждый из нас имеет, знаете нас как честных и деловых людей. Поддержите же нас до весны, а весной, придя домой, мы вам всё сторицей вернём. А так как каждый из нас в отдельности представляет здесь только жалкую былинку, то мы решили объединиться и образовать акционерное Волжское товарищество.
   - Эта мысль. - ответил я, - мне очень улыбается. Однако, давая слово оказать возможную поддержку вашему делу, если на то последует согласие дирекции, я хочу заранее огово-{193}риться. Дав сравнительно небольшой капитал на образование основного фонда вашего товарищества под векселя, в дальнейшем мы будем с вами работать, но на видоизменённых условиях, то есть не на проценте, а с участием банка в прибылях.
   Не очень-то понравилась такая мысль этим деловым людям, но обоюдное согласие всё же было достигнуто. В этот приезд пришлось отдать много времени организации Волжского товарищества.
   На другой день я отправился представляться министру финансов Омского правительства Ивану Андриановичу Михайлову.
   Министерство занимало огромную площадь верхнего этажа торговых рядов, фундаментальные стены обширного здания служили лишь каркасом для огромного количества кабинетов всевозможных начальствующих лиц. Кабинеты были разделены тонкими деревянными перегородками. Проходя по коридорам, мы то и дело читали надписи: "Кабинет господина Министра финансов", "Кабинет Директора Кредитной канцелярии", "Кабинет товарища министра", "Кабинет начальника неокладных сборов" и т. д.
   Министр не заставил себя долго ждать и сразу принял Олесова и меня.
   Моложавость министра портила впечатление и волей-неволей умаляла значение деловых переговоров.
   После нескольких слов приветствия Михайлов сказал Олесову, что должен переговорить со мной наедине.
   Это было очень неприятно для Олесова, и я в первый раз видел старика столь расстроенным, о чём свидетельствовал пунцовый цвет его лица.
   Когда мы остались наедине, министр обратился ко мне со следующими словами:
   - Я очень рад поближе познакомиться с вами. Много о вас слышал, особенно про доклады на самарском съезде. Читал и изданную вами брошюру "Наши финансы и путь к их исправлению" и во многом согласен. Я, конечно, сознаю всю необходимость финансовых реформ и желал бы видеть вас своим ближайшим сотрудником. Посему предлагаю занять вам место управляющего всеми отделениями Государственного банка или директора Кредитной канцелярии. Это {194} место пока занято Скороходовым, но мы с ним скоро расстанемся.
   Разумеется, я был польщён сделанным предложением, однако вынужден был отказаться.
   - Но почему?
   - Иван Андрианович, не сочтите мой отказ за ломание. Я премного благодарен за лестное обо мне мнение и, конечно, с радостью бы согласился. Но сделать этого не могу. Всю жизнь прослужив в Волжско-Камском банке, я не могу его бросить на произвол судьбы в столь тяжёлое время.
   - Да я и не настаиваю на том, чтобы вы бросили ваш банк. Я разрешу вам совмещать эти должности.
   - Ваше высокопревосходительство, они несовместны...
   - Да почему?
   - Как могу я управлять всеми отделениями Государственного банка и в то же время быть управляющим Екатеринбургским отделением нашего банка? Ещё возможно было бы, отказавшись от Екатеринбурга и оставшись членом дирекции нашего банка, принять должность директора Кредитной канцелярии, поселившись в Омске. Но дело в том, что директору Кредитной канцелярии всегда были подчинены все банки, а потому такое совместительство вызовет с их стороны ропот.
   - Да, это верно, но всё же прошу вашего согласия.
   - В таком случае самой подходящей была бы для меня должность члена совета министра финансов с условием, чтобы я мог продолжать жить в Екатеринбурге и приезжал бы сюда для обсуждения интересующих нас вопросов. При этом я отказываюсь от причитающегося мне жалованья, а стану получать на расходы по проезду и пребыванию здесь.