Страница:
– В рощу, остановиться не выходя из-за деревьев.
Он выбрал более-менее свободное пространство между двух переломанных пушек, вокруг которых валялись, раскинув руки, мертвые фигуры в серых шинелях. Был риск, что кто-то из уцелевших русских артиллеристов или пехотного прикрытия попытается подползти на расстояние броска гранаты, но эта позиция была нужна ему хотя бы на несколько минут.
– Чуть ближе.
Впереди открылось то поле, откуда они пришли, – теперь совершенно неузнаваемое, перепаханное воронками, уставленное горящими танками и транспортерами. Слева, где крайним, почти вплотную к кромке рощи стоял замеченный им дымящий русский танк, не было больше никого, зато на всю ширину фронта атаки стояли мертвые танки его батальона – все еще догорающие, с вырванными катками. Это была не просто артиллерийская засада, это была танково-артиллерийская засада. Русские подпустили их так близко еще и потому, что хотели дать увязнуть в скоротечном обмене выстрелами с минимальной дистанции, одновременно выводя свои танки им во фланг. Сожженный монстр слева был работой «Росомахи-четыре», которая должна была успеть развернуться, еще несколько подбитых, но внешне целых машин стояли перед ним как на ладони, метрах в семистах.
– Три цели слева сорок пять, наводить по ближнему, снаряд бронебойный, не стрелять без моей команды.
Губы бывшего командира батальона скривила нехорошая усмешка. Русские его не видели точно так же, как он их не видел до этого. Ни одного движения вокруг не было. Русских танков не могло быть только четыре, и «тигров» было явно меньше тридцати… Двадцати девяти. Но никто не двигался, не стрелял, не крутился, отбиваясь сразу от нескольких врагов. Тишина была абсолютной, только негромко трещало пламя и дергался на холостом ходу двигатель его собственного танка.
– Огонь… – он подал команду шепотом, словно боялся, что его услышит кто-то лишний. Пушка рявкнула, выпустив снаряд, мгновенной вспышкой расцветший на бортовой броне неподвижного русского танка – ближайшего к ним из тесной группы стоящих треугольником подбитых машин. Тот не пошевелился, не взорвался, не загорелся, просто продолжал стоять, как стоял.
– Танк за ним правее, о-гонь!
Второй танк, по крайней мере, начал нехотя дымить. Ганс-Ульрих ощутил катящийся между лопаток холодный пот. Ситуация была сюрреалистичной. По-прежнему на затянутом густым плавающим дымом поле не было никакого движения. Они выстрелили по третьему танку, так же попали, и так же ничего не случилось. Медленно проведя оптикой по горизонту, задерживаясь на остовах узнаваемых боевых машин, он тщательно разглядывал дымящееся поле. Самоходки, бронетранспортеры, «тигры». Потом снова самоходки. Они стояли почти в том же строю, в каком он оставил их, когда ворвался, стреляя, в мертвую теперь рощу. Между двумя абсолютно одинаковыми останками «тигров», внешне неповрежденных, но неподвижных, появилось какое-то шевеление. Пошатываясь, по полю шел человек, прижимающий руки к лицу. На нем был черный комбинезон, волосы тоже черные. Не отрывая рук, он наткнулся на дымящийся танк, его развернуло, и человек упал на колени, точно так же продолжая закрывать ладонями лицо.
– Назад! Назад! Назад!!! – Ганс-Ульрих понял, что если не закричит сейчас, то произойдет что-то ужасное, страшнее чего быть уже не может вообще ничего, и он закричал то, что посоветовал ему кружащийся по часовой стрелке в глазных яблоках разум.
Танк дернуло, водитель на максимальной скорости вывел их задним ходом на восточную сторону рощи и рывком развернул машину на одной гусенице.
– Полная скорость! Курс на северо-восток, отходим!
Они как могли быстро отошли от рощи, из которой и из-за которой поднимались многочисленные столбы дыма. С этой ее стороны пейзаж был мирным: желтый выцветший луг, очередные скирды, тонкий ручеек, бегущий по дну неглубокого овражка. Подумав, Ганс-Ульрих приказал забирать еще сильнее влево. Одиночный танк, даже тяжелый, в чистом поле не имел почти никакой боевой ценности, если ему приходилось действовать против танков, – а именно эта перспектива сейчас перед ними и стояла. Очухавшийся наконец-то британский майор начал нудным голосом выведывать подробности произошедшего. Ганс-Ульрих с большим трудом удержал желание влепить ему ботинком по потной морде, а потом с нежностью помуссировал мысль пристрелить майора и выкинуть из машины. Но от этой светлой идеи также со вздохом пришлось отказаться.
– Uber Schwere[93], – сказал он коротко, не отрываясь от оптики.
– Что? – разумеется, переспросил майор.
Штурмбаннфюрер со вздохом подумал, что если после сегодняшнего дня в батальоне появится батальонсфюрер[94], то в этом будут виноваты не русские, а новые союзники Германии, пользы от которых пока как от козы шпика.
Они потратили несколько часов, выбираясь из полей, отграниченных такими же рощицами, уставленных совершенно одинаковыми скирдами. С максимальной осторожностью обходя разбросанные там и сям небольшие хутора, Ганс-Ульрих в конце концов вывел свой «тигр» к позициям родной дивизии – туда, где она находилась с утра. В нормальное наступление дивизия так и не перешла, поскольку делать это ей было нечем. Русские активно прощупывали ее устанавливающуюся оборону, пытались просочиться между отдельными, не связанными пока между собой опорными пунктами, носились по полям вдали на смешного вида двухосных бронемашинах и легких Т-70, которые как будто что-то вынюхивали, но исчезали при малейших попытках их собственной бронированной мелочи навязать им бой в африканском стиле – только на пашнях вместо барханов. К громадному облегчению командира танкового батальона, сведенного из всех танков дивизии, выдержавших переход, в утренней мясорубке сумели уцелеть целых семь «тигров», их экипажи смотрели на Ганса-Ульриха с его ребятами как на выходцев с того света – впрочем, взаимно. С ним танков стало восемь, полтора взвода, все-таки кое-что. Хотя, если подумать, что на дивизию…
Успели немного обсудить утреннее. Оказывается, его приказа развернуться вправо никто не слышал – видимо, антенну срубило еще до того, как они влетели в ту клятую рощу. Он, как выяснилось, своим рывком ушел из прицелов поползших из-за опушки, как крысы, русских танков. Один из старых танкистов, воевавших, как и он, в первую русскую кампанию, подтвердил его мнение о том, что это были не КВ. Все, конечно, знали, что у большевиков появились новые тяжелые танки «Сталин», – но само собой, во Франции их до сих пор никто видел. А тот, кто увидел, наверняка бы запомнил. Батальону все же удалось сжечь штук десять машин, потом обе стороны поскорее разошлись, воспользовавшись густым дымом, в котором почти ничего нельзя было разглядеть, – это он уже застал. Весь кошмар длился минут десять, не больше.
К полудню к их позициям подошли передовые части пехотной дивизии. Пехотинцы и танкисты с интересом посматривали на их замаскированные ветками закопченные танки, покрытые свежими ссадинами снарядных рикошетов. Расположившийся неподалеку штаб танковой части прислал своего офицера, познакомились.
– Ганс-Ульрих Красовски.
– Фридрих фон Витгенштейн.
– Дрались утром?
– Было такое дело…
– С кем?
– Противотанковые пушки с трехсот-четырехсот метров и тяжелые «Сталины» с тысячи-тысячи двухсот. Потеряли почти три четверти безвозвратно, плюс штурмовые орудия.
– Хреново.
– Это уж точно.
Они оба закурили, чувствуя друг к другу спокойное расположение. Невдалеке, у раскинутой над столами и стульями маскировочной сети, британский майор церемонно раскланивался с щеголеватым гвоздем в американской танковой куртке.
– Ваш?
– Мой, – командир батальона сумел улыбнуться. – В моей машине просидел весь бой, героически наводил пушку. Не сомневаюсь, получит Германский Крест в Золоте, если его еще не отменили.
– А вы?
– У меня уже есть, – штурмбаннфюрер махнул рукой, «яичницу Гитлера» из фронтовиков носили только полные дебилы. Такие, впрочем, тоже бывали, даже в СС.
Сзади ревели и подвывали моторы, подходили колонны тяжелых грузовиков, останавливались поротно, оттуда группами выпрыгивали солдаты в полной выкладке, с ранцами, с винтовками, в болтающихся на бедрах сумках, флягах и ножнах. Приятно посмотреть.
– Откуда вас? – ему стало интересно, откуда, действительно, могла взяться такая ухоженная часть, причем явно ветеранская, посреди всеобщего разрушения.
– Голландия, Арнем, до того Италия несколько лет. Пополнились после сентября, с тех пор нас придерживали для чего-то крупного, даже странно.
– Угу. Этот тип знает?
– Разумеется. К нашим «пантерам» относится с полным презрением, явный тыловик. Я таких траками бы давил, не раздумывая.
– Я тоже. Дал бы в руки гранату или мину-липучку, так, для интереса, и посмотрел, как бы он повыпендривался. Этот англичанин хотя бы не трус, и то слава Богу.
Пехота продолжала разгружаться, вытаскивала из кузовов машин длинные пулеметы, коробки с патронами. Всюду кипела настоящая, нужная деятельность, люди были заняты подготовкой к следующей атаке, которая, как сказал Фридрих, должна была начаться в три. Эсэсовские части кое-как определили позиции русских пушек, в основном на собственной шкуре, немного потеснили слишком уж вырвавшихся вперед и к часу отбили охоту «просачиваться» у настырных русских мотоциклистов. Ганса-Ульриха позвали к рации, выставленной на козлы между машинами.
Это был сам бригаденфюрер, его превосходительство, неглупый офицер, но слишком уж уставший от войны. Обласкав командира бывшего сводного батальона и пообещав ему награды и почести, он приказал ему присоединиться к трехчасовой атаке «пантер» в качестве мобильного отряда с некоторой долей независимости. В принципе, штурмбаннфюрер был согласен с тем, что эта атака имела хорошие шансы – при надлежащей артподготовке по разведанным целям, с авиационной поддержкой, с немедленным продвижением пехоты.
Ремонтники дивизии, которых было теперь больше, чем танкистов, уже присобачивали новую антенну на место срезанной осколком, в лючок на корме подавали снаряды, пополняя опустошенный боекомплект. Тем временем экипажи уцелевших машин сошлись вместе, разбирая по судкам горячее варево из котлов полевой кухни армейских танкистов, на вершине которой орудовал черпаком веселый ушастый повар в косо сидящей пилотке. Слышался гомон голосов, у новоприбывших пехотинцев явно было хорошее настроение. Танкисты отошли в сторону, присели на ствол поваленного дерева, начали, не торопясь, обедать. Потом вокруг рвануло.
Это случилось без всякого предупреждения, без визга и рева, по которому опытный солдат может достаточно точно определить калибр падающего снаряда или мины и то, насколько далеко от него она упадет. Просто одновременно взорвалось все вокруг, воздух вспыхнул и тут же почернел, перечеркнутый летящими в самых разных направлениях крутящимися предметами. Офицеров сшибло, опрокинуло назад, залив горячим супом, прямо перед носом Красовски шлепнулась оторванная в локте человеческая рука, с надетыми на запястье часами. Воздух горел, сухой жар ослеплял и не давал дышать, по телу барабанили комья земли, и сама почва под животом и бедрами раскачивалась и подпрыгивала. Лежащий рядом лицом к нему стрелок его танка лихо подмигнул командиру сначала одним глазом, потом другим. Штурмбаннфюрер удивился – это было странно, поскольку каких-либо эмоций под таким огнем он от себя не ожидал. Но потом все стало ясно, потому что танкист подмигнул ему еще несколько раз и начал, подвывая, приподниматься, совершенно определенно намереваясь бежать. Коротким броском Ганс-Ульрих навалился на него, придавив к земле.
– Куда, урод, куда? Лежать, сволочь, застрелю!
По ним все так же барабанило, грохотало все вокруг, над головой проносились куски железа и поднятого с земли деревянного барахла. Потом тряска почти совсем прекратилась, взрывы ушли в отдаление, а вскоре исчезли совсем. Рядом кто-то пронзительно кричал, на одной высокой ноте, периодически всхлипывая, чтобы набрать воздуха. Громко простучали сапоги пробежавшего человека, кто-то тащил в одиночку носилки, царапающие по земле свободной парой ручек.
– Помогите! Да помогите же! – прокричал молодой голос.
Красовски приподнялся, осторожно оглядываясь по сторонам. Земля была покрыта пеплом и щепками, обломки перевернутых столов были разбросаны по всей округе, разбитая вдребезги кухня лежала на боку. Повара нигде не было видно, но мертвые и живые, ползающие, дергающиеся еще тела в защитного цвета шинелях были разбросаны вокруг как тряпки, без всякого порядка. Кто-то рядом стонал, глухо и утробно, как корова. Ганс-Ульрих Красовски осмотрел своих – слава Богу, все целы. И танки целы, ближайший снаряд рванул, наверное, метрах в тридцати, это машины выдержать могли. Горела лишь пара из рассредоточенных «пантер», но в целом бронетехника отделалась сравнительно легко. Его взгляд наткнулся на лежавшего лицом вверх метрах в пятнадцати офицера, светлые волосы были залиты бурой от пыли кровью. Фридрих фон Витгенштейн. Познакомились, называется.
Командир батальона, пошатываясь, встал, рядом поднимались, отряхиваясь, его танкисты – такие же оглушенные, бледные, испачканные пылью. Раненый впереди перестал стонать, неожиданно замолчав, а кричавшего уже потащили на носилках. Танкисты прибывшей части, изумленно глядя вокруг, стояли небольшими группками, некоторые сидели на корточках, копаясь в телах мертвых. Широкоплечий фельдфебель подошел к телу Фридриха, посмотрел почему-то вверх, присел на корточки, перевернул с натугой. Гансу-Ульриху показалось, что он щупает пульс на шее, – нет, просто отломал половину жетона и спрятал в нагрудный карман, поднялся, пошел к следующему. Попытавшись сосредоточиться, штурмбаннфюрер Красовски возмущенно сбросил с плеча трясущую за него руку. Та не унималась, пришлось повернуться.
– Герр батальонскоммандер, – немолодой майор с орденом на шейной ленте что-то говорил ему, не отпуская плечо.
«Атака… Атака…» – послышалось Красовски сквозь бубнение. Тупо глядя на орден, он механически кивал, не понимая, чего хочет собеседник.
– …Поэтому в три тридцать вы должны со своими танками выйти на исходный рубеж, вам понятно?
Ганс-Ульрих наконец-то уловил конец фразы, состоящей до этого из бессмысленных звуков, и поднял глаза на майора – судя по всему, командовавшего штурмовыми орудиями.
– Воздух!!! – ошалело заорали сзади.
Все попадали на землю, закрываясь руками, перекатываясь и ужом переползая под защиту танковых траков. Вокруг снова завыло и затрещало, так и не успевшая осесть на землю пыль накатилась сверху и полезла в ноздри, и только тогда он наконец понял то, что пытался уловить все последние минуты, когда его подбрасывало и трясло, когда ему мешал этот майор… У русских тяжелые танки могут быть и в отдельных полках. Но когда ты сначала дерешься с тяжелыми танками, а потом попадаешь под залп реактивных минометов, причем широкий, накрывший, судя по всему, позиции сразу нескольких скучившихся в подготовке к наступлению частей эсэсовцев и только-только подошедших армейцев… Это не разведка, это не легкая бригада. Тяжелые танки и реактивные установки вместе, вне зоны прорыва долговременной обороны, могут быть только в одной ситуации. Это корпус. Это наступающий танковый корпус.
Узел 5.2.
Он выбрал более-менее свободное пространство между двух переломанных пушек, вокруг которых валялись, раскинув руки, мертвые фигуры в серых шинелях. Был риск, что кто-то из уцелевших русских артиллеристов или пехотного прикрытия попытается подползти на расстояние броска гранаты, но эта позиция была нужна ему хотя бы на несколько минут.
– Чуть ближе.
Впереди открылось то поле, откуда они пришли, – теперь совершенно неузнаваемое, перепаханное воронками, уставленное горящими танками и транспортерами. Слева, где крайним, почти вплотную к кромке рощи стоял замеченный им дымящий русский танк, не было больше никого, зато на всю ширину фронта атаки стояли мертвые танки его батальона – все еще догорающие, с вырванными катками. Это была не просто артиллерийская засада, это была танково-артиллерийская засада. Русские подпустили их так близко еще и потому, что хотели дать увязнуть в скоротечном обмене выстрелами с минимальной дистанции, одновременно выводя свои танки им во фланг. Сожженный монстр слева был работой «Росомахи-четыре», которая должна была успеть развернуться, еще несколько подбитых, но внешне целых машин стояли перед ним как на ладони, метрах в семистах.
– Три цели слева сорок пять, наводить по ближнему, снаряд бронебойный, не стрелять без моей команды.
Губы бывшего командира батальона скривила нехорошая усмешка. Русские его не видели точно так же, как он их не видел до этого. Ни одного движения вокруг не было. Русских танков не могло быть только четыре, и «тигров» было явно меньше тридцати… Двадцати девяти. Но никто не двигался, не стрелял, не крутился, отбиваясь сразу от нескольких врагов. Тишина была абсолютной, только негромко трещало пламя и дергался на холостом ходу двигатель его собственного танка.
– Огонь… – он подал команду шепотом, словно боялся, что его услышит кто-то лишний. Пушка рявкнула, выпустив снаряд, мгновенной вспышкой расцветший на бортовой броне неподвижного русского танка – ближайшего к ним из тесной группы стоящих треугольником подбитых машин. Тот не пошевелился, не взорвался, не загорелся, просто продолжал стоять, как стоял.
– Танк за ним правее, о-гонь!
Второй танк, по крайней мере, начал нехотя дымить. Ганс-Ульрих ощутил катящийся между лопаток холодный пот. Ситуация была сюрреалистичной. По-прежнему на затянутом густым плавающим дымом поле не было никакого движения. Они выстрелили по третьему танку, так же попали, и так же ничего не случилось. Медленно проведя оптикой по горизонту, задерживаясь на остовах узнаваемых боевых машин, он тщательно разглядывал дымящееся поле. Самоходки, бронетранспортеры, «тигры». Потом снова самоходки. Они стояли почти в том же строю, в каком он оставил их, когда ворвался, стреляя, в мертвую теперь рощу. Между двумя абсолютно одинаковыми останками «тигров», внешне неповрежденных, но неподвижных, появилось какое-то шевеление. Пошатываясь, по полю шел человек, прижимающий руки к лицу. На нем был черный комбинезон, волосы тоже черные. Не отрывая рук, он наткнулся на дымящийся танк, его развернуло, и человек упал на колени, точно так же продолжая закрывать ладонями лицо.
– Назад! Назад! Назад!!! – Ганс-Ульрих понял, что если не закричит сейчас, то произойдет что-то ужасное, страшнее чего быть уже не может вообще ничего, и он закричал то, что посоветовал ему кружащийся по часовой стрелке в глазных яблоках разум.
Танк дернуло, водитель на максимальной скорости вывел их задним ходом на восточную сторону рощи и рывком развернул машину на одной гусенице.
– Полная скорость! Курс на северо-восток, отходим!
Они как могли быстро отошли от рощи, из которой и из-за которой поднимались многочисленные столбы дыма. С этой ее стороны пейзаж был мирным: желтый выцветший луг, очередные скирды, тонкий ручеек, бегущий по дну неглубокого овражка. Подумав, Ганс-Ульрих приказал забирать еще сильнее влево. Одиночный танк, даже тяжелый, в чистом поле не имел почти никакой боевой ценности, если ему приходилось действовать против танков, – а именно эта перспектива сейчас перед ними и стояла. Очухавшийся наконец-то британский майор начал нудным голосом выведывать подробности произошедшего. Ганс-Ульрих с большим трудом удержал желание влепить ему ботинком по потной морде, а потом с нежностью помуссировал мысль пристрелить майора и выкинуть из машины. Но от этой светлой идеи также со вздохом пришлось отказаться.
– Uber Schwere[93], – сказал он коротко, не отрываясь от оптики.
– Что? – разумеется, переспросил майор.
Штурмбаннфюрер со вздохом подумал, что если после сегодняшнего дня в батальоне появится батальонсфюрер[94], то в этом будут виноваты не русские, а новые союзники Германии, пользы от которых пока как от козы шпика.
Они потратили несколько часов, выбираясь из полей, отграниченных такими же рощицами, уставленных совершенно одинаковыми скирдами. С максимальной осторожностью обходя разбросанные там и сям небольшие хутора, Ганс-Ульрих в конце концов вывел свой «тигр» к позициям родной дивизии – туда, где она находилась с утра. В нормальное наступление дивизия так и не перешла, поскольку делать это ей было нечем. Русские активно прощупывали ее устанавливающуюся оборону, пытались просочиться между отдельными, не связанными пока между собой опорными пунктами, носились по полям вдали на смешного вида двухосных бронемашинах и легких Т-70, которые как будто что-то вынюхивали, но исчезали при малейших попытках их собственной бронированной мелочи навязать им бой в африканском стиле – только на пашнях вместо барханов. К громадному облегчению командира танкового батальона, сведенного из всех танков дивизии, выдержавших переход, в утренней мясорубке сумели уцелеть целых семь «тигров», их экипажи смотрели на Ганса-Ульриха с его ребятами как на выходцев с того света – впрочем, взаимно. С ним танков стало восемь, полтора взвода, все-таки кое-что. Хотя, если подумать, что на дивизию…
Успели немного обсудить утреннее. Оказывается, его приказа развернуться вправо никто не слышал – видимо, антенну срубило еще до того, как они влетели в ту клятую рощу. Он, как выяснилось, своим рывком ушел из прицелов поползших из-за опушки, как крысы, русских танков. Один из старых танкистов, воевавших, как и он, в первую русскую кампанию, подтвердил его мнение о том, что это были не КВ. Все, конечно, знали, что у большевиков появились новые тяжелые танки «Сталин», – но само собой, во Франции их до сих пор никто видел. А тот, кто увидел, наверняка бы запомнил. Батальону все же удалось сжечь штук десять машин, потом обе стороны поскорее разошлись, воспользовавшись густым дымом, в котором почти ничего нельзя было разглядеть, – это он уже застал. Весь кошмар длился минут десять, не больше.
К полудню к их позициям подошли передовые части пехотной дивизии. Пехотинцы и танкисты с интересом посматривали на их замаскированные ветками закопченные танки, покрытые свежими ссадинами снарядных рикошетов. Расположившийся неподалеку штаб танковой части прислал своего офицера, познакомились.
– Ганс-Ульрих Красовски.
– Фридрих фон Витгенштейн.
– Дрались утром?
– Было такое дело…
– С кем?
– Противотанковые пушки с трехсот-четырехсот метров и тяжелые «Сталины» с тысячи-тысячи двухсот. Потеряли почти три четверти безвозвратно, плюс штурмовые орудия.
– Хреново.
– Это уж точно.
Они оба закурили, чувствуя друг к другу спокойное расположение. Невдалеке, у раскинутой над столами и стульями маскировочной сети, британский майор церемонно раскланивался с щеголеватым гвоздем в американской танковой куртке.
– Ваш?
– Мой, – командир батальона сумел улыбнуться. – В моей машине просидел весь бой, героически наводил пушку. Не сомневаюсь, получит Германский Крест в Золоте, если его еще не отменили.
– А вы?
– У меня уже есть, – штурмбаннфюрер махнул рукой, «яичницу Гитлера» из фронтовиков носили только полные дебилы. Такие, впрочем, тоже бывали, даже в СС.
Сзади ревели и подвывали моторы, подходили колонны тяжелых грузовиков, останавливались поротно, оттуда группами выпрыгивали солдаты в полной выкладке, с ранцами, с винтовками, в болтающихся на бедрах сумках, флягах и ножнах. Приятно посмотреть.
– Откуда вас? – ему стало интересно, откуда, действительно, могла взяться такая ухоженная часть, причем явно ветеранская, посреди всеобщего разрушения.
– Голландия, Арнем, до того Италия несколько лет. Пополнились после сентября, с тех пор нас придерживали для чего-то крупного, даже странно.
– Угу. Этот тип знает?
– Разумеется. К нашим «пантерам» относится с полным презрением, явный тыловик. Я таких траками бы давил, не раздумывая.
– Я тоже. Дал бы в руки гранату или мину-липучку, так, для интереса, и посмотрел, как бы он повыпендривался. Этот англичанин хотя бы не трус, и то слава Богу.
Пехота продолжала разгружаться, вытаскивала из кузовов машин длинные пулеметы, коробки с патронами. Всюду кипела настоящая, нужная деятельность, люди были заняты подготовкой к следующей атаке, которая, как сказал Фридрих, должна была начаться в три. Эсэсовские части кое-как определили позиции русских пушек, в основном на собственной шкуре, немного потеснили слишком уж вырвавшихся вперед и к часу отбили охоту «просачиваться» у настырных русских мотоциклистов. Ганса-Ульриха позвали к рации, выставленной на козлы между машинами.
Это был сам бригаденфюрер, его превосходительство, неглупый офицер, но слишком уж уставший от войны. Обласкав командира бывшего сводного батальона и пообещав ему награды и почести, он приказал ему присоединиться к трехчасовой атаке «пантер» в качестве мобильного отряда с некоторой долей независимости. В принципе, штурмбаннфюрер был согласен с тем, что эта атака имела хорошие шансы – при надлежащей артподготовке по разведанным целям, с авиационной поддержкой, с немедленным продвижением пехоты.
Ремонтники дивизии, которых было теперь больше, чем танкистов, уже присобачивали новую антенну на место срезанной осколком, в лючок на корме подавали снаряды, пополняя опустошенный боекомплект. Тем временем экипажи уцелевших машин сошлись вместе, разбирая по судкам горячее варево из котлов полевой кухни армейских танкистов, на вершине которой орудовал черпаком веселый ушастый повар в косо сидящей пилотке. Слышался гомон голосов, у новоприбывших пехотинцев явно было хорошее настроение. Танкисты отошли в сторону, присели на ствол поваленного дерева, начали, не торопясь, обедать. Потом вокруг рвануло.
Это случилось без всякого предупреждения, без визга и рева, по которому опытный солдат может достаточно точно определить калибр падающего снаряда или мины и то, насколько далеко от него она упадет. Просто одновременно взорвалось все вокруг, воздух вспыхнул и тут же почернел, перечеркнутый летящими в самых разных направлениях крутящимися предметами. Офицеров сшибло, опрокинуло назад, залив горячим супом, прямо перед носом Красовски шлепнулась оторванная в локте человеческая рука, с надетыми на запястье часами. Воздух горел, сухой жар ослеплял и не давал дышать, по телу барабанили комья земли, и сама почва под животом и бедрами раскачивалась и подпрыгивала. Лежащий рядом лицом к нему стрелок его танка лихо подмигнул командиру сначала одним глазом, потом другим. Штурмбаннфюрер удивился – это было странно, поскольку каких-либо эмоций под таким огнем он от себя не ожидал. Но потом все стало ясно, потому что танкист подмигнул ему еще несколько раз и начал, подвывая, приподниматься, совершенно определенно намереваясь бежать. Коротким броском Ганс-Ульрих навалился на него, придавив к земле.
– Куда, урод, куда? Лежать, сволочь, застрелю!
По ним все так же барабанило, грохотало все вокруг, над головой проносились куски железа и поднятого с земли деревянного барахла. Потом тряска почти совсем прекратилась, взрывы ушли в отдаление, а вскоре исчезли совсем. Рядом кто-то пронзительно кричал, на одной высокой ноте, периодически всхлипывая, чтобы набрать воздуха. Громко простучали сапоги пробежавшего человека, кто-то тащил в одиночку носилки, царапающие по земле свободной парой ручек.
– Помогите! Да помогите же! – прокричал молодой голос.
Красовски приподнялся, осторожно оглядываясь по сторонам. Земля была покрыта пеплом и щепками, обломки перевернутых столов были разбросаны по всей округе, разбитая вдребезги кухня лежала на боку. Повара нигде не было видно, но мертвые и живые, ползающие, дергающиеся еще тела в защитного цвета шинелях были разбросаны вокруг как тряпки, без всякого порядка. Кто-то рядом стонал, глухо и утробно, как корова. Ганс-Ульрих Красовски осмотрел своих – слава Богу, все целы. И танки целы, ближайший снаряд рванул, наверное, метрах в тридцати, это машины выдержать могли. Горела лишь пара из рассредоточенных «пантер», но в целом бронетехника отделалась сравнительно легко. Его взгляд наткнулся на лежавшего лицом вверх метрах в пятнадцати офицера, светлые волосы были залиты бурой от пыли кровью. Фридрих фон Витгенштейн. Познакомились, называется.
Командир батальона, пошатываясь, встал, рядом поднимались, отряхиваясь, его танкисты – такие же оглушенные, бледные, испачканные пылью. Раненый впереди перестал стонать, неожиданно замолчав, а кричавшего уже потащили на носилках. Танкисты прибывшей части, изумленно глядя вокруг, стояли небольшими группками, некоторые сидели на корточках, копаясь в телах мертвых. Широкоплечий фельдфебель подошел к телу Фридриха, посмотрел почему-то вверх, присел на корточки, перевернул с натугой. Гансу-Ульриху показалось, что он щупает пульс на шее, – нет, просто отломал половину жетона и спрятал в нагрудный карман, поднялся, пошел к следующему. Попытавшись сосредоточиться, штурмбаннфюрер Красовски возмущенно сбросил с плеча трясущую за него руку. Та не унималась, пришлось повернуться.
– Герр батальонскоммандер, – немолодой майор с орденом на шейной ленте что-то говорил ему, не отпуская плечо.
«Атака… Атака…» – послышалось Красовски сквозь бубнение. Тупо глядя на орден, он механически кивал, не понимая, чего хочет собеседник.
– …Поэтому в три тридцать вы должны со своими танками выйти на исходный рубеж, вам понятно?
Ганс-Ульрих наконец-то уловил конец фразы, состоящей до этого из бессмысленных звуков, и поднял глаза на майора – судя по всему, командовавшего штурмовыми орудиями.
– Воздух!!! – ошалело заорали сзади.
Все попадали на землю, закрываясь руками, перекатываясь и ужом переползая под защиту танковых траков. Вокруг снова завыло и затрещало, так и не успевшая осесть на землю пыль накатилась сверху и полезла в ноздри, и только тогда он наконец понял то, что пытался уловить все последние минуты, когда его подбрасывало и трясло, когда ему мешал этот майор… У русских тяжелые танки могут быть и в отдельных полках. Но когда ты сначала дерешься с тяжелыми танками, а потом попадаешь под залп реактивных минометов, причем широкий, накрывший, судя по всему, позиции сразу нескольких скучившихся в подготовке к наступлению частей эсэсовцев и только-только подошедших армейцев… Это не разведка, это не легкая бригада. Тяжелые танки и реактивные установки вместе, вне зоны прорыва долговременной обороны, могут быть только в одной ситуации. Это корпус. Это наступающий танковый корпус.
Узел 5.2.
13—14 ноября 1944 г.
Русские рвались на запад, перемалывая одну германскую дивизию за другой. К тринадцатому ноября еще только-только начинавший формироваться фронт натянулся как струна, вытянувшись с северо-запада на юго-восток, и мог рухнуть в ближайшие часы. Командование союзными войсками в Европе не хуже немцев понимало, что когда он лопнет, не выдержав перенапряжения, бронированные армады русских танков ринутся вперед на всем его протяжении и остановить их будет уже невозможно. Переговоры с германским главнокомандующим Кейтелем об условиях введения в бой союзных частей велись непрерывно, но американцы и англичане продолжали еще на что-то надеяться и непонятно зачем тянули время. Всем было ясно, что следует немедленно, не теряя ни дня, ни часа, принять окончательное решение – объединить силы полностью, интегрировав уцелевшие еще германские части в свою систему управления войсками, и попытаться сдержать русских хотя бы на юге Германии и Австрии. В воздухе уже шли воздушные бои между американскими дальними истребителями и русскими ЯКами.
– Сегодня?
– Сегодня, – подтвердил командиру предоставившего для него штаб авиакорпуса генерал-майор, заместитель командующего ПВО страны и командующий ее авиацией.
Корпус стоял под польским городом, носившим символичное название Зблево, километров на пятьдесят южнее Гдыни. Сюда стекался сейчас обширный поток информации об американской и британской тяжелой авиации, параллельно с таким же потоком, фокусирующимся в Москве.
Было пять часов утра, над огромным летным полем, уставленным десятками истребителей, стелился чуть светящийся туман, закрывающий бродящих между машинами людей почти до плеч. Скоро должно было светать.
– Не подкачают твои ребята?
Генерал-майор Осипенко обращался больше к себе, чем к комкору в звании полковника, второй месяц ожидавшему генеральского звания, но так его пока и не получившего. Ему ужасно хотелось, чтобы все надвигающееся на них оказалось горячечным бредом, возникающим в его воспаленном, скажем, тифом, мозгу. Очнешься себе на больничной койке, слабый, остриженный, и все вокруг спокойно и хорошо… Мечты идиота.
Корпус, сформированный на базе отдельного полка ПВО еще в августе, был укомплектован и натаскан так, как не готовили даже в предвоенное время. Никогда не воевавших пилотов в нем были считанные единицы, и те с «инструкторским» налетом. Остальные были уже обстрелянными летчиками, и хотя, за исключением Козлова, известных асов в корпусе не имелось, многие полагали, что, когда начнется настоящая драка, таковые вырастут сами собой, пусть и на костях менее удачливых. В корпусе имелся один старый ИЛ-4, непригодный уже для фронта, но дававший летчикам отличную практику заходов и пилотажа на большой высоте, с кислородными масками. Вопреки сложившимся представлениям, советские истребители вовсе не были настолько плохи на больших высотах. Просто им в большинстве случаев нечего было там делать, отдельные перехваты высотных разведчиков были редкостью. Тем не менее еще с сорок третьего кислородное оборудование и радио ставилось на почти все выходящие с заводов машины. Большинство поставленных для новых авиачастей ПВО истребителей были последних месяцев выпуска – и то и другое на них было отличного качества. Тактические замыслы высших штабов привели к тому, что корпуса имели смешанный состав и полки в них делились на ударные и эскортные. Первые должны были непосредственно бороться с четырехмоторными бомбардировщиками, а вторые – связывать истребители прикрытия. Те из старых летчиков, кто еще помнил Халхин-Гол, с подозрением вспоминали тактические разработки для разнотипных машин перед «еще той» войной: скоростные И-16 связывают противника боем, а потом подходят высокоманевренные И-15 и сбивают всех, кто еще цел. Идея была, в принципе, правильная, но настоящие бои не оставили от нее камня на камне. Так и здесь, ко всяким наставлениям и теориям те летчики, которым предстояло идти наверх и драться, относились с философским спокойствием, рассчитывая больше на опыт и здравый смысл – свой и соседей.
Тем не менее в каждом корпусе было по два-три типа истребителей, что серьезно усложняло техническое обслуживание. Хорошо еще, что калибры боеприпасов не менялись уже почти год: 12,7 миллиметра, 20 миллиметров да 37 миллиметров, сотни ящиков таких патронов ждали своей очереди на складах полков. Ох, лучше бы «союзнички» не решились. Ну зачем им это, спрашивается, надо? До Москвы они собираются идти? Не пойдут, не идиоты. Не пускать советские войска в Берлин? Уже не выйдет, Берлин в таком глубоком котле, что соваться туда с запада – чистой воды самоубийство. Но ведь готовятся, шарят вокруг, щупают за коленку, дескать, может сами сдадитесь?
Сдаваться никто не собирался. Корпуса и полки ПВО, обставившие фронт и ближний тыл сетью «редутов» и более старых «пегматитов»[95], постов наблюдателей и дальномерщиков, были изготовлены и накачаны на тему «защиты священных рубежей». Американские армейские ВВС пока действовали небольшими группами истребителей-бомбардировщиков и «охотников» лишь по фронтовым целям, скорее «пристреливаясь», чем действительно работая на полную мощь, и с ними вполне на уровне могла общаться советская фронтовая авиация. Тяжелые бомбардировщики и истребительные крылья эскортных машин американцы пока придерживали, но и они явно дозрели до практического применения. Расценивая стратегическую авиацию как один из наиболее сильных своих козырей, можно было попытаться впечатлить русских одним хорошо поставленным ударом в тысячу-полторы машин – чтобы они осознали наконец, против кого имеют глупость выступать. Так что надежды на то, что накатывающийся вал всеевропейской бойни сам по себе сойдет на нет из-за осторожности, если уж не благоразумия сторон, не оправдались.
– Сегодня, – отстучал в два часа ночи радист, до которого только-только добралась информация, снятая со стола командира немецкой истребительной группы. Радиограмма в пять слов. Позывные, высшая степень срочности, слово «сегодня», конец связи. Никаких лишних деталей не было, потому что бывшие союзнички не баловали немцев большим доверием. Было бы чрезвычайно полезно иметь свою волосатую лапу в разведке Люфтваффе, неоднократно проявляющей невероятную осведомленность в планах американских воздушных армий, – но до нее, увы, добраться пока не удавалось.
Все же за шифровкой из источника в 6-м Воздушном флоте Люфтваффе последовали похожие сообщения из 1-го и 2-го флотов, из штаба воздушного флота «Рейх», позже – из нескольких не имеющих прямого отношения к авиации источников. К четырем утра, когда американцы уже завтракали и проходили инструктаж, слово «сегодня» уже вовсю гуляло по проводам московских телефонов и заставляло дежурных корпусов ПВО будить своих командиров, техников и летчиков, а вместе с ними поварих, вооруженцев, шоферов, аэродромные команды. К пяти тридцати, когда громадные стаи самолетов начали формировать строи последовательно секций, звеньев, эскадрилий, групп и крыльев, закрыв небо над «Серебряной Прожилкой»[96] белыми звездами на правых плоскостях[97], русские были уже готовы.
Массированный дневной удар проводился силами тяжелой бомбардировочной авиации 8-й воздушной армии США по польским и восточно-прусским портам и железнодорожным узлам. Немцы, оповещенные за пять-шесть часов, пропустили стокилометровую колонну «крепостей» вдоль своего побережья, сопроводив ее эскортом из нескольких десятков истребителей, своего рода почетным караулом. Дюжина реактивных Ме-262 с воем прошла вдоль строя американских «тандерболтов», пилоты которых не проявили никакой реакции, мучительно пытаясь загнать застарелый ужас как можно дальше в глубину сознания. Отвалив, самолеты «гуннов» ушли к береговой черте, но над Данией американцев встретили ЯКи. Русские все поставили на один впечатляющий удар, стянув к северу, наверное, большую часть своей фронтовой авиации. Шедшие в голове американской колонны «мустанги» выложились полностью, проявив себя с лучшей стороны. Выбивая русских одного за другим, они сами, однако, понесли тяжелые, неожиданные потери, и к моменту подхода к Борнхольму контроль над ситуацией был ими почти полностью утрачен.
Именно тогда на тихоходные бомбардировщики набросились похожие на английские «спитфайры» «Лавочкины» и тяжелые варианты ЯКов с вооружением, включавшим помимо пушек еще и реактивные снаряды. «Тандерболты» исчерпали свой боезапас, пытаясь защитить ведомые эскадрильи, но зону отсечения над морем, как оказалось, контролировали звенья двухмоторных ПЕ-3, и было слышно, как кричат те, кого они поймали. Русские большими группами атаковали одну из эскадрилий с края колонны и только после полного ее уничтожения выбирали следующую цель. Психологический эффект этой простой тактики был огромен – все частоты связи отдельных авиагрупп оказались забиты воем гибнущих экипажей. Не дойдя сто километров до Кенигсберга, американцы повернули назад. Поврежденные бомбардировщики, дымя форсируемыми моторами, пытались удержать строй, что давало им шансы на спасение, но один за другим самолеты с зафлюгированными винтами выскальзывали из хвоста колонны, оттягиваясь назад, где их ждала неизбежная смерть. Многие пилоты концевых машин плакали, оглядываясь на исчезающие в облачной дымке позади беззащитные силуэты отставших бомбардировщиков.
– Сегодня?
– Сегодня, – подтвердил командиру предоставившего для него штаб авиакорпуса генерал-майор, заместитель командующего ПВО страны и командующий ее авиацией.
Корпус стоял под польским городом, носившим символичное название Зблево, километров на пятьдесят южнее Гдыни. Сюда стекался сейчас обширный поток информации об американской и британской тяжелой авиации, параллельно с таким же потоком, фокусирующимся в Москве.
Было пять часов утра, над огромным летным полем, уставленным десятками истребителей, стелился чуть светящийся туман, закрывающий бродящих между машинами людей почти до плеч. Скоро должно было светать.
– Не подкачают твои ребята?
Генерал-майор Осипенко обращался больше к себе, чем к комкору в звании полковника, второй месяц ожидавшему генеральского звания, но так его пока и не получившего. Ему ужасно хотелось, чтобы все надвигающееся на них оказалось горячечным бредом, возникающим в его воспаленном, скажем, тифом, мозгу. Очнешься себе на больничной койке, слабый, остриженный, и все вокруг спокойно и хорошо… Мечты идиота.
Корпус, сформированный на базе отдельного полка ПВО еще в августе, был укомплектован и натаскан так, как не готовили даже в предвоенное время. Никогда не воевавших пилотов в нем были считанные единицы, и те с «инструкторским» налетом. Остальные были уже обстрелянными летчиками, и хотя, за исключением Козлова, известных асов в корпусе не имелось, многие полагали, что, когда начнется настоящая драка, таковые вырастут сами собой, пусть и на костях менее удачливых. В корпусе имелся один старый ИЛ-4, непригодный уже для фронта, но дававший летчикам отличную практику заходов и пилотажа на большой высоте, с кислородными масками. Вопреки сложившимся представлениям, советские истребители вовсе не были настолько плохи на больших высотах. Просто им в большинстве случаев нечего было там делать, отдельные перехваты высотных разведчиков были редкостью. Тем не менее еще с сорок третьего кислородное оборудование и радио ставилось на почти все выходящие с заводов машины. Большинство поставленных для новых авиачастей ПВО истребителей были последних месяцев выпуска – и то и другое на них было отличного качества. Тактические замыслы высших штабов привели к тому, что корпуса имели смешанный состав и полки в них делились на ударные и эскортные. Первые должны были непосредственно бороться с четырехмоторными бомбардировщиками, а вторые – связывать истребители прикрытия. Те из старых летчиков, кто еще помнил Халхин-Гол, с подозрением вспоминали тактические разработки для разнотипных машин перед «еще той» войной: скоростные И-16 связывают противника боем, а потом подходят высокоманевренные И-15 и сбивают всех, кто еще цел. Идея была, в принципе, правильная, но настоящие бои не оставили от нее камня на камне. Так и здесь, ко всяким наставлениям и теориям те летчики, которым предстояло идти наверх и драться, относились с философским спокойствием, рассчитывая больше на опыт и здравый смысл – свой и соседей.
Тем не менее в каждом корпусе было по два-три типа истребителей, что серьезно усложняло техническое обслуживание. Хорошо еще, что калибры боеприпасов не менялись уже почти год: 12,7 миллиметра, 20 миллиметров да 37 миллиметров, сотни ящиков таких патронов ждали своей очереди на складах полков. Ох, лучше бы «союзнички» не решились. Ну зачем им это, спрашивается, надо? До Москвы они собираются идти? Не пойдут, не идиоты. Не пускать советские войска в Берлин? Уже не выйдет, Берлин в таком глубоком котле, что соваться туда с запада – чистой воды самоубийство. Но ведь готовятся, шарят вокруг, щупают за коленку, дескать, может сами сдадитесь?
Сдаваться никто не собирался. Корпуса и полки ПВО, обставившие фронт и ближний тыл сетью «редутов» и более старых «пегматитов»[95], постов наблюдателей и дальномерщиков, были изготовлены и накачаны на тему «защиты священных рубежей». Американские армейские ВВС пока действовали небольшими группами истребителей-бомбардировщиков и «охотников» лишь по фронтовым целям, скорее «пристреливаясь», чем действительно работая на полную мощь, и с ними вполне на уровне могла общаться советская фронтовая авиация. Тяжелые бомбардировщики и истребительные крылья эскортных машин американцы пока придерживали, но и они явно дозрели до практического применения. Расценивая стратегическую авиацию как один из наиболее сильных своих козырей, можно было попытаться впечатлить русских одним хорошо поставленным ударом в тысячу-полторы машин – чтобы они осознали наконец, против кого имеют глупость выступать. Так что надежды на то, что накатывающийся вал всеевропейской бойни сам по себе сойдет на нет из-за осторожности, если уж не благоразумия сторон, не оправдались.
– Сегодня, – отстучал в два часа ночи радист, до которого только-только добралась информация, снятая со стола командира немецкой истребительной группы. Радиограмма в пять слов. Позывные, высшая степень срочности, слово «сегодня», конец связи. Никаких лишних деталей не было, потому что бывшие союзнички не баловали немцев большим доверием. Было бы чрезвычайно полезно иметь свою волосатую лапу в разведке Люфтваффе, неоднократно проявляющей невероятную осведомленность в планах американских воздушных армий, – но до нее, увы, добраться пока не удавалось.
Все же за шифровкой из источника в 6-м Воздушном флоте Люфтваффе последовали похожие сообщения из 1-го и 2-го флотов, из штаба воздушного флота «Рейх», позже – из нескольких не имеющих прямого отношения к авиации источников. К четырем утра, когда американцы уже завтракали и проходили инструктаж, слово «сегодня» уже вовсю гуляло по проводам московских телефонов и заставляло дежурных корпусов ПВО будить своих командиров, техников и летчиков, а вместе с ними поварих, вооруженцев, шоферов, аэродромные команды. К пяти тридцати, когда громадные стаи самолетов начали формировать строи последовательно секций, звеньев, эскадрилий, групп и крыльев, закрыв небо над «Серебряной Прожилкой»[96] белыми звездами на правых плоскостях[97], русские были уже готовы.
Массированный дневной удар проводился силами тяжелой бомбардировочной авиации 8-й воздушной армии США по польским и восточно-прусским портам и железнодорожным узлам. Немцы, оповещенные за пять-шесть часов, пропустили стокилометровую колонну «крепостей» вдоль своего побережья, сопроводив ее эскортом из нескольких десятков истребителей, своего рода почетным караулом. Дюжина реактивных Ме-262 с воем прошла вдоль строя американских «тандерболтов», пилоты которых не проявили никакой реакции, мучительно пытаясь загнать застарелый ужас как можно дальше в глубину сознания. Отвалив, самолеты «гуннов» ушли к береговой черте, но над Данией американцев встретили ЯКи. Русские все поставили на один впечатляющий удар, стянув к северу, наверное, большую часть своей фронтовой авиации. Шедшие в голове американской колонны «мустанги» выложились полностью, проявив себя с лучшей стороны. Выбивая русских одного за другим, они сами, однако, понесли тяжелые, неожиданные потери, и к моменту подхода к Борнхольму контроль над ситуацией был ими почти полностью утрачен.
Именно тогда на тихоходные бомбардировщики набросились похожие на английские «спитфайры» «Лавочкины» и тяжелые варианты ЯКов с вооружением, включавшим помимо пушек еще и реактивные снаряды. «Тандерболты» исчерпали свой боезапас, пытаясь защитить ведомые эскадрильи, но зону отсечения над морем, как оказалось, контролировали звенья двухмоторных ПЕ-3, и было слышно, как кричат те, кого они поймали. Русские большими группами атаковали одну из эскадрилий с края колонны и только после полного ее уничтожения выбирали следующую цель. Психологический эффект этой простой тактики был огромен – все частоты связи отдельных авиагрупп оказались забиты воем гибнущих экипажей. Не дойдя сто километров до Кенигсберга, американцы повернули назад. Поврежденные бомбардировщики, дымя форсируемыми моторами, пытались удержать строй, что давало им шансы на спасение, но один за другим самолеты с зафлюгированными винтами выскальзывали из хвоста колонны, оттягиваясь назад, где их ждала неизбежная смерть. Многие пилоты концевых машин плакали, оглядываясь на исчезающие в облачной дымке позади беззащитные силуэты отставших бомбардировщиков.