Страница:
Попадание, бывшее на такой дистанции более-менее случайным, дало четкую отправную точку для поправок к следующим залпам, бившая осколочно-фугасными вспомогательная артиллерия увеличила темп стрельбы, и… это было все. Американские крейсера, непрерывно ведущие огонь, оставив свой авианосец, развернулись на «Кронштадт», и стало ясно, что сейчас польется большая кровь. Три эсминца заходили сзади. Находящиеся на мостике переглянулись: происходящее являлось чем-то средним между двумя знаменитыми сражениями начального периода войны – перехватом авианосца «Глориес» германскими линкорами и боем в устье Ла-Платы, когда два легких и один тяжелый крейсера англичан истерзали «Адмирал Граф Шпее». В принципе, класс «суперкрейсеров» и предназначался в первую очередь для уничтожения стандартных «вашингтонцев»[119], но переключаться на них с такой выгодной цели, как авианосец, было в данной фазе боя явно неразумно.
«Кронштадт» продолжал нестись вперед, пытаясь максимально сблизиться с авианосцем и лишь время от времени уклоняясь от накрытий. Американцы, развив максимальный темп стрельбы, быстро шли на сближение. Их снаряды, падая вокруг корпуса советского крейсера, взрывались при ударе о воду, поднимая высокие водяные фонтаны. Близкие промахи засыпали палубу «Кронштадта» осколками, дырявя щиты палубных зенитных установок. Несколько прямых попаданий заставили крейсер содрогнуться, но видимых последствий для его боеспособности не было – один снаряд попал в ватерлинию под острым углом и срикошетировал от бортовой брони, другой взорвался внутри полубака, выбросив фонтан огня, еще пара разорвалась в надстройках на миделе.
К этому времени дистанция до «Эссекса», или кого-то похожего на него, составляла 119 кабельтовых – минимальная с момента начала боя, и вот-вот она должна была начать увеличиваться. Линейный крейсер довернул вправо, приведя противника в сектор действия кормовой башни главного калибра и перенеся огонь всей вспомогательной артиллерии на крейсера и эсминцы, перешел на трехорудийиые залпы. Крейсера находились в восьми милях, и огонь четырех 152-миллиметровок левого борта на качестве их стрельбы практически не отражался. Офицер напряженно всматривался в смазанные силуэты, скользящие по поверхности океана, но надежно опознать тип кораблей противника не удавалось. Больший по размеру имел пять башен и две дымовые трубы, меньший – палубное или казематное расположение артиллерии, возможно, он был британским либо канадским. Старшего артиллериста беспокоил большой расход боезапаса носовых башен главного калибра без заметного результата – авианосец увеличивал дистанцию, зигзагами выходя из-под их накрытий, прикрываясь дымзавесами эскортных кораблей. С пожаром на нем, похоже, справились, и в любой момент могли поднять в воздух ударные самолеты. Истребители с «корабля типа „Эссекс“», вконец обнаглев, роились вокруг «Кронштадта», поливая его надстройки пулеметным огнем, пользуясь тем, что прислуга зенитных автоматов шхерилась под броней, но торпедоносцев или бомбардировщиков в воздухе пока, кажется, не было. К этому моменту главный калибр перешел на полные боевые заряды.
На ходовом мостике «Беннингтона» неподвижно стоял контр-адмирал Кинк, опираясь о края штурманского стола и сжимая в правой руке бинокль. Ему не был виден вражеский линкор. Находясь на остром кормовом угле, он попадал в сектор обзора лишь при резких разворотах авианосца, но адмирал и не искал его. Авианосцем сейчас управлял его командир – капитан Сайке, отлично знающий свое дело, и никакие советы ему не были нужны. Адмирал допустил ошибку, не сумев предугадать действия русских, теперь он за это расплачивается. Впрочем, все, что было можно, он уже сделал. Эсминцы попытались задержать русского – и не смогли, слишком их было мало для дневного боя. Возможно, надо было отдать приказ о совместной атаке крейсеров и эсминцев, это распылило бы огневые средства противника. Но теперь было уже поздно, один из эсминцев оказался практически выведен из строя, большая часть торпед израсходована без какой-либо пользы, крейсера ведут бой, но для них он безнадежен – если русский, конечно, соизволит обратить на них внимание. А если не обратит – конец авианосцу, и самому адмиралу тоже, и никакие 33 узла по справочнику его уже не спасут. По правде говоря, больше тридцати одного «Беннингтон» никогда и не давал, хотя и был новым кораблем: напиханные в него сверхпроектные зенитки и их многолюдные расчеты съели, вместе с боезапасом и неисчислимым дополнительным оборудованием, все резервы скорости…
Поздно теперь думать. Никто и не готовил авианосец к бою с крупным артиллерийским кораблем, его двенадцать пятидюймовок – дробина для линкора, не то что восьмидюймовки «Саратоги» в ее лучшие годы, та бы за себя хоть постоять смогла. Адмиралом овладело полное равнодушие к тому, что происходит и что сейчас произойдет. Отвернувшись от окон рубки, он ушел в глубь помещения, со вздохом усевшись в стоящее там глубокое кресло. Никто не обратил даже внимания на это.
В кормовой рубке, наоборот, велась лихорадочная деятельность. Командный состав авианосца изо всех сил боролся за его спасение. Поступающие от наблюдателей доклады о падении залпов противника немедленно анализировались, и командир отдавал приказ об очередном изменении курса. Одно полученное в начале боя попадание показало им, что может сотворить линкор с их кораблем, если подойдет чуть поближе. Громадный снаряд вдребезги разнес полетную палубу позади кормового самолетоподъемника, расшвыряв скрученные и исковерканные листы настила в разные стороны. Одного из офицеров палубной команды перерубило пополам стальным бимсом, несколько матросов полегло там же, срезанные веером разлетевшихся обломков. Пробив взлетную палубу, тяжелый снаряд взорвался в ангаре, забитом бешено работающими людьми.
Огромный столб дыма и огня, вырвавшийся из недр дернувшегося корабля, поднялся высоко вверх, а затем растекся за корму, сносимый набегающим воздушным потоком. К сорок четвертому году на авианосцах флота США научились бороться с огнем, пожар начали тушить через считанные секунды. Перепрыгивая через трупы, лавируя между пылающими обломками разбитых самолетов, матросы из аварийных команд раскатывали рукава брандспойтов, сбивали пламя ручными огнетушителями. Носовой и бортовой подъемники не прекратили свою работу ни на мгновение. Пикировщики, снаряженные бронебойными бомбами, один за другим подавались на взлетную палубу и откатывались в сторону кормы – настолько далеко, насколько позволяли вырывавшиеся из-под палубы языки пламени. Уцелевшие после взрыва в ангаре торпедоносцы спешно перетаскивали к носу, рвущиеся патроны из боезапаса горящих самолетов разлетались во все стороны, поражая технический персонал ангара.
Люди надрывались, на руках вытаскивая многотонные машины из огня, не обращая внимания на мгновенно вспухающие пузыри ожогов. Им нужно было только немного времени, чтобы поднять вверх последние пикировщики, чтобы зафиксировать носовой подъемник в поднятом положении, чтобы выпустить пикировщики в воздух, чтобы поднять на палубу уцелевшую четверку торпедоносцев, к которым уже подвешивали торпеды – дабы и их выпустить в воздух, усилив удар пикировщиков. Только время! Но его им никто давать не собирался. В 09:22[120] авианосец содрогнулся и резко накренился на левый борт, через некоторое время нехотя выровнявшись. Один снаряд накрывшего их залпа упал в трех десятках ярдов по правому борту, два дали попадания. Один из этих двух прошил верхнюю палубу и развал борта в корме авианосца, словно они были из картона, и разорвался в воде у правой раковины, второй угодил под острым углом в корпус на метр выше ватерлинии, пробил несколько палуб и продольных переборок и взорвался глубоко внутри корабля.
Попадания глухим раскатом отдались по всем помещениям «Беннингтона». В главном командном посту старпом авианосца, не мигая, уставился на деления кренометра: пузырек воздуха в изогнутой трубке и утяжеленная грузом стрелка сначала показали четыре градуса на правый борт, затем сползли до двух и снова медленно начали переползать на деление «3». Здесь они окончательно остановились, дав пищу для размышлений группе борьбы за живучесть, – теперь для того, чтобы поднять самолеты в воздух, необходимо было спрямить крен, перекачав часть топлива в пустые цистерны левого борта и затопив несколько небольших бортовых отсеков. Эта работа была проделана очень быстро, и уже к 09:45 командиру авианосца доложили о возможности произвести взлет самолетов. Еще через две минуты первая пара вооруженных пятисотфунтовыми бронебойными бомбами «хеллдайверов» тяжело оторвалась от взлетной палубы. Остальные, сгрудившись у края зияющего провала, из которого продолжали вырываться клубы серого дыма, ждали своей очереди.
Лица пилотов были бледны как мел. Им посчастливилось выйти живыми из вчерашнего боя, и, еще не оправившись от него, они должны были снова атаковать неуязвимый русский линкор. Впрочем, этот вылет в любом случае был для них последним – их авианосец потерял возможность производить прием самолетов, а другой палубы в пределах радиуса их действия не было. Так что, сбросив бомбы и израсходовав боеприпасы, им оставалось только сесть на воду по курсу соединения и молиться о том, чтобы их подобрали корабли эскорта. В течение следующих пяти минут все пикировщики поднялись в воздух и начали набирать высоту, кружась над своими кораблями.
Вид несущегося среди столбов воды, поднятых рвущимися снарядами, «Кронштадта», несомненно, производил сильное впечатление.
– Взгляни на этого русского.
Хенри Лакий, капитан первого ранга и командир легкого крейсера «Мемфис», оторвав от глаз бинокль, обернулся к юному уоррент-офицеру, стоящему рядом с побелевшим от волнения лицом.
– Плевал он на нас! Эта тварь нам не по зубам, пусть авиация работает и линкоры. Адмирал совсем с ума сошел – он нас сожрет и не поморщится!
– Так что же, сэр? – мальчишка побледнел еще больше, хотя это казалось невозможным. – Уходить? От своих?
Бессменно откомандовавший «Мемфисом» в течение почти трех военных лет Лакий посмотрел на него как на пустое место, оттопырив нижнюю губу.
– Выпускнику бы Аннаполиса[121], юноша… – он оборвал фразу. – В любом случае «Беннингтону» конец, это и коту ясно, а если мы останемся – конец нам, – последние слова он произнес, снова оторвавшись от окуляров. – Разумеется, мы остаемся.
Никто из находящихся в боевой рубке офицеров не проронил ни слова. Всем стало почему-то неловко, будто оба сказали что-то противное, повисла пауза, странная среди боя. Крейсер делал 30 узлов, описывая сложную кривую, чтобы удержать своего противника на постоянном курсовом угле. Обе башни и четыре его казематных орудия били непрерывно, в одном залпе выкидывая в небо по четыре шестидюймовых снаряда. Из погребов американских крейсеров, действовавших в Атлантике, к 1944 году исчезли бронебойные снаряды – риск прорыва уцелевших к этому времени тяжелых германских кораблей был сведен практически к нулю. В данном случае это оказалось кстати – бронебойные 152 миллиметра для линейного корабля – дробина, в то время как фугасные способны произвести серьезные разрушения на его палубе, изрешетить надстройки, выбить незащищенную броней зенитную артиллерию.
В принципе, особо на «Мемфис» можно было не рассчитывать, архаичное расположение его артиллерии в казематах при небольшом водоизмещении не позволяло рассчитывать на высокую точность артиллерийского огня. Результативность огня «Саванны» была куда выше – даже на такой дистанции было видно, что на русском корабле возникли очаги пожаров, он несколько раз отклонился от своего курса, выскальзывая из-под их залпов. Дистанция все уменьшалась, крейсера и эсминцы сжимали кольцо вокруг по-прежнему не слишком обращающего на них внимание линейного корабля. Прямо перед старпомом лежал раскрытый справочник составов флотов за 1943/44 год, развернутый на первой странице раздела «Россия», но ни один из серых силуэтов не походил особо на то, что находилось сейчас перед ними.
– Линейный корабль типа «Советский Союз», – вымолвил он, перелистнув страницу, как обычно, украшенную в углу карикатурой. – Достроили, значит. Четыре штуки таких заложено – два на Черном море, два на Балтийском.
– Эти с Балтийского вышли…
– «Советский Союз» и какой-то второй: «Советская Бессарабия» или «Советская Украина», а может, «Белоруссия».
– Какая нам разница?
– Слушайте, Эндрю, бросьте этот сопливый тон! – не выдержал Лакий. – Что там дальше, старший, продолжайте.
Старший помощник хмыкнул, покосившись на своего командира, и продолжил ровным голосом:
– Около шестидесяти двух тысяч тонн, девять шестнадцатидюймовок в трех башнях, пяти– или шестидюймовая вспомогательная артиллерия, скорость – около двадцати семи узлов, а предположительно и еще меньше. Про броню ничего, но нехилая, видимо, у такой громадины. Ориентировочные сроки вступления в строй головного – в сорок четвертом, трех остальных – в сорок пятом – сорок шестом. Все.
– М-да. Что тут сказать. Торпедист, ваше мнение?
– Несомненно!
Старший торпедный офицер крейсера, двадцатичетырехлетний выпускник Университета Сент-Луиса, все это время прямо подпрыгивал от нетерпения, пытаясь вставить слово в разговор старших офицеров.
– Прямо сейчас! Вместе с «Саванной» и эсминцами – зайти с четырех сторон, и как «Шарнхорст» его!
– Как «Шарнхорст» не выйдет, мы не «Дюк оф Йорк», а «Ринд» – не «Скорпион».
– Так, значит, – командир отгибал пальцы из сжатого кулака, – три торпеды в залпе у нас, три у «Паркера», еще штук пять у остальных эсминцев…
Он обвел замолчавших офицеров внимательным взглядом.
– Надо решаться, amigos, время!
Никто не ответил, и пауза до следующего приказа была минимальной.
– Эсминцам – торпедная атака! «Основным правилом для флотилии является атака с минимальной дистанции, не считаясь с потерями» – это инструкция, и мне кажется, она написана как раз для сегодняшнего случая. Не мне вам объяснять значение авианосцев в современной войне. Машине – самый полный. Торпедные аппараты приготовить, атакуем левым бортом. Штурман?
– Девять минут для выхода на дистанцию двенадцать тысяч ярдов, одиннадцать – для одиннадцати тысяч. При сохранении им данной скорости и курса.
– Скорость он вряд ли уже увеличит, что там в книге написано – черт с ним, но мог бы – давно бы уже это сделал, а курс – чего нам еще от него надо?
За следующие несколько минут в рубке «Мемфиса» никто не произнес ни слова. По-прежнему гулко били оба орудия носовой башни, пороховой дым относило прямо на надстройки фок-мачты, из которых из-за сотрясений при стрельбе давно повылетали все стекла. От вони сгоревшего пироксилина в ушах у людей звенело не меньше, чем от орудийного грохота. До русского линкора оставалось около семи миль, на левой раковине шел верный «Саванна», поддерживая своего собрата огнем, эсминцы тоже, судя по всему, уменьшали дистанцию.
Русский пристрелялся, и залпы его вспомогательной артиллерии ложились все ближе. Впрочем, и сам он шел в окружении всплесков шести– и пятидюймовок американских кораблей, на миделе и юте болтались дымные струи, штопором уносящиеся ему в кильватер. Артиллерия русского стреляла не переставая, и на нее, в связи с уменьшившейся дистанцией, приходилось обращать все большее внимание. Первое попадание крейсер получил в 09:48, то бишь в девять часов сорок восемь минут «Ак Эмма»[122], и после этого, несмотря на решительное маневрирование, они следовали одно за другим – русский, видимо, сосредоточил на крейсере огонь всей своей противоминной артиллерии. Снаряды из накрывавших их залпов шли под острым углом по отношению к курсу «Мемфиса», и крейсер содрогался при каждом попадании: проламывающем поясную броню, вырывающем фонтан искореженных обломков из полубака, мгновенным огненным шквалом разрушающем надстройки. Шесть снарядов попали в американский крейсер менее чем за две минуты, а для торпедного залпа, такого, чтоб наверняка, все еще было слишком далеко.
– Два, – командир оторвался от прорези в броне и обернулся к окружающим его офицерам. – У него два калибра!
– Как у итальянцев.
– Да, и у немцев. Не знаю, хорошо это или плохо.
– Для нас?
Торпедисту, оказывается, было смешно. Он широко улыбался, не отрываясь от визира автомата торпедной стрельбы. Впервые за два года службы на крейсере ему представился шанс проявить свое мастерство. Отношение остальных офицеров к его обязанностям было ироничным, всем казалось, что времена «Дорсетшира» давно миновали, да и аппараты с большинства крейсеров были давно сняты – просто до их корабля руки пока не дошли.
– Мне нужно десять тысяч ярдов, это максимум, с которого можно рассчитывать на попадание. Лучше девять.
– Ага, а еще лучше семь. Тогда-то он и перенесет на нас свой главный калибр, чего мы все тут и добиваемся. Чудесно!
– Куда уж лучше!
– Если кто забыл, до сих пор не зафиксировано ни одного торпедного попадания с дистанции более пяти миль. Старший, как там эсминцы?
Пауза, возникшая после этого вопроса, продлилась больше, чем требовалось, и один за другим все офицеры повернулись в том же направлении, что и внезапно замолчавший старпом. То, что их героическая атака уже никому не нужна, стало ясно сразу. Авианосец еще имел ход, еще даже пытался как-то менять курс, но уже был обречен. Громадные языки пламени вырывались из его корпуса, наклонившегося к поверхности моря под нелепым углом, из развороченной на корме взлетной палубы толчками выбрасывало вверх клубы густого нефтяного дыма. Вокруг, не далее чем в четырех-пяти десятках метров один за другим поднимались фонтаны накрытий, каждый залп теперь, по-видимому, давал попадание. Эта жуткая картина через несколько секунд исчезла из поля зрения офицеров крейсера, когда тот, повинуясь приказу командира, заложил циркуляцию, склонившись в сторону русского корабля.
– Спокойной ночи, ребята[123], – произнес Лакий, прежде чем они легли на боевой курс. До торпедного залпа оставалось две минуты, посоветовать каперангу отказаться от него никто не решился.
«Беннингтон», медленно кренясь на правый борт, погружался в воду. Та скорость, которую могли обеспечить заполняющемуся водой корпусу уцелевшие котлы, уже не оказывала никакого влияния на исход боя. Огромный авианосец почти не слушался руля, значительный дифферент на корму в сочетании с креном на правый борт вызывал очень большие опасения в отношении потери остойчивости – корабль мог перевернуться еще до исчерпания заложенных в проекте ее запасов. Отбиваться ему было уже нечем, яростно бившие в задирающийся горизонт кормовые башни пятидюймовых универсалок снесло прямым попаданием, островную надстройку пробило насквозь тяжелым снарядом, от взрыва которого рухнули за борт сломавшиеся у основания мачты радиолокаторы. Корма авианосца пылала, так и не успевшие подняться в воздух торпедоносцы скатывались в сторону правого борта, утыкаясь в нижний ярус «острова». В 09:56 командир «Беннингтона», убедившись, что все возможности сопротивления и борьбы за живучесть исчерпаны, отдал приказ оставить корабль. Турбины медленно остановили свое вращение, и неподвижный, пылающий авианосец застыл, окутанный черным дымом, задирая нос к небу. С бортов сбрасывали плоты и пробковые матрацы, матросы прыгали в воду с высоты правого борта, пытаясь как можно дальше отгрести от тонущего авианосца, дергающегося от попаданий и близких промахов. Легший у самого борта снаряд прикончил наиболее торопливых. У среза палубы выстроившиеся в ряд моряки не отрываясь смотрели на идущий на горизонте бой. Несколько человек молились, стоя на коленях, кто-то стаскивал с себя ботинки, какой-то младший лейтенант лихорадочно зарисовывал в блокнот силуэт русского корабля. Из люков, расположенных у основания надстройки, выскакивали матросы, чьи боевые посты были в глубине лабиринта палуб и отсеков авианосца. В первое мгновение, выбежав на яркий свет, они застывали, пораженные картиной пронесшегося над палубой опустошения, лезущие следом толкали их в спину, стремясь, в свою очередь, скорее оказаться наверху.
Зрелище, конечно, было не для слабонервных. Палуба задиралась к носу под углом градусов в десять, одновременно накренившись почти на такой же угол вправо, чтобы сохранить на ней равновесие, людям приходилось передвигаться согнувшись. Почти вся кормовая оконечность, вплоть до кормового самолетоподъемника, была разворочена и горела, исторгая из недр корабля густой черный дым с проблесками оранжевого пламени. На палубе валялась одна из башен универсальной артиллерии и обломки металлических конструкций, снесенных с «острова», у подножия которого сгрудились исковерканные, припавшие на крыло, сбившиеся в кучу «эвенджеры», придавив несколько дверей. Среди самолетов лежали тела американских моряков, сброшенных с надстройки или погибших уже здесь. Десятка три человек, раскатав по палубе пожарные рукава, поливали водой раскалившуюся палубу, стремясь использовать последние минуты, пока не упало давление в гидросистеме, руководил ими офицер в обгоревшем мундире с неразличимыми уже знаками различия. С обоих бортов сбрасывали спасательные плотики, на правом борту на шлюпбалках покачивался катер, уже доверху забитый людьми. За считанные минуты он был спущен на воду, и несколько моряков прыгнуло на него сверху, на головы сидящих. К катеру со всех сторон устремились надеющиеся спастись на его борту, но места им уже не было – взревел мотор, и сначала медленно, а затем все быстрее он начал удаляться от гибнущего корабля.
Корпус авианосца дрогнул, где-то в его погружающейся кормовой части возник глухой рокот, корабль ощутимо тряхнуло несколько раз подряд, и это точно не было очередной серией вражеских попаданий – уже довольно давно, как с удивлением обнаружил командир авианосца, по ним никто не стрелял. Капитан Сайке находился на палубе, стоя у носовых универсальных башенных установок вместе с большинством старших офицеров авианосца. Не хватало нескольких – погибших или все еще не выбравшихся из внутренних помещений. Контр-адмирала Кинка тоже не было, старый извращенец[124] отказался покидать носовую рубку, заявив, что желает погибнуть вместе с кораблем. Услышав об этом, Сайке поморщился и приказал одному из штурманов, бугаю из Северной Каролины, футбольной гордости «Беннинггона», привести адмирала, если понадобится, силой. Помимо всего прочего, капитан первого ранга не хотел быть единственным козлом отпущения за гибель флотского авианосца – пятого с начала войны и второго за месяц[125], после двухлетнего отсутствия потерь в тяжелых кораблях. Он не любил красивых жестов. То, что тяжелый авианосец, только что вступивший в строй, ценнейшая боевая единица, его любимый корабль, потоплен так глупо, просто каким-то шальным рейдером, возникшим ниоткуда, было невероятно, невозможно! Это противоречило всем стандартам – авианосцы никогда не участвуют в надводных боях, их строят не для этого. Да, «Глориес», но это британский авианосец, корабль его чертова величества, он погиб так же, как и они, глупо вляпавшись в самом начале войны, погиб в назидание другим, и повторения этой истории просто не должно было состояться! Почему здесь нет линкоров? Почему крейсера и эсминцы не дали им время отойти, не дали хотя бы несколько, пять-десять минут, чтобы поднять в воздух торпедоносцы? Почему русский линкор не был обнаружен самолетами-разведчиками – уж это прямая вина адмирала. Почему во вчерашнем ударе полегла почти вся авиагруппа, а у вернувшихся дрожали колени? За что? Капитан первого ранга уже практически терял контроль над собой, после четкости и хладнокровия проявленного им в бою это было невыносимо. Сильный удар по пяткам заставил его оглянуться.
– Сэр! – тряс его за рукав какой-то незнакомый офицер. – Сэр! Надо уходить, корабль скоро утонет, а перевернется, скорее всего, еще раньше! Уже никого почти не осталось, надо уходить, сэр!
Молодые глаза возбужденно блестели на густо закопченном лице, парень продолжал трясти командира авианосца за рукав, видимо, не очень сознавая, что делает. Дифферент на корму увеличивался прямо на глазах, но Сайке, казалось, не понимал значения происходящего. Со скрежетом пополз по палубе торпедоносец с подломившейся стойкой шасси, его развернуло, и какой-то пробегающий мимо матрос едва успел отшатнуться, когда крыло самолета описало дугу рядом с его головой. Старший помощник обнял своего командира за плечи и мягко повел его к борту. Тот не сопротивлялся. Сволочи, все сволочи… На мгновение оглянувшись на привлекшую его внимание фигуру, он увидел сидящего на палубе офицера-летчика, который рыдал, обхватив голову руками. Рядом валялся планшет, какие-то выпавшие карты, еще бумаги. Ветер трепал белые листки, заставляя их взлетать вверх, чтобы снова опуститься на палубу и с шелестом ползти вниз, в сторону кормы. Не останавливаясь, старпом указал нескольким идущим рядом офицерам на летчика, того подхватили, потащили вверх по палубе. Летчик вырывался, выкрикивая сквозь слезы что-то бессвязное, пытался вытащить пистолет из кобуры, его не пускали. На палубе уже никого не было. Группа офицеров остановилась у решетчатой мачты, и моряки по одному начали спускаться по скоб-трапу на главную палубу. Цепляться было неудобно, крен составлял уже градусов пятнадцать, ноги соскальзывали в воздух. Снова собравшись на палубе, офицеры, после короткой паузы, один за другим прыгнули в воду с пятнадцатифутовой высоты.
«Кронштадт» продолжал нестись вперед, пытаясь максимально сблизиться с авианосцем и лишь время от времени уклоняясь от накрытий. Американцы, развив максимальный темп стрельбы, быстро шли на сближение. Их снаряды, падая вокруг корпуса советского крейсера, взрывались при ударе о воду, поднимая высокие водяные фонтаны. Близкие промахи засыпали палубу «Кронштадта» осколками, дырявя щиты палубных зенитных установок. Несколько прямых попаданий заставили крейсер содрогнуться, но видимых последствий для его боеспособности не было – один снаряд попал в ватерлинию под острым углом и срикошетировал от бортовой брони, другой взорвался внутри полубака, выбросив фонтан огня, еще пара разорвалась в надстройках на миделе.
К этому времени дистанция до «Эссекса», или кого-то похожего на него, составляла 119 кабельтовых – минимальная с момента начала боя, и вот-вот она должна была начать увеличиваться. Линейный крейсер довернул вправо, приведя противника в сектор действия кормовой башни главного калибра и перенеся огонь всей вспомогательной артиллерии на крейсера и эсминцы, перешел на трехорудийиые залпы. Крейсера находились в восьми милях, и огонь четырех 152-миллиметровок левого борта на качестве их стрельбы практически не отражался. Офицер напряженно всматривался в смазанные силуэты, скользящие по поверхности океана, но надежно опознать тип кораблей противника не удавалось. Больший по размеру имел пять башен и две дымовые трубы, меньший – палубное или казематное расположение артиллерии, возможно, он был британским либо канадским. Старшего артиллериста беспокоил большой расход боезапаса носовых башен главного калибра без заметного результата – авианосец увеличивал дистанцию, зигзагами выходя из-под их накрытий, прикрываясь дымзавесами эскортных кораблей. С пожаром на нем, похоже, справились, и в любой момент могли поднять в воздух ударные самолеты. Истребители с «корабля типа „Эссекс“», вконец обнаглев, роились вокруг «Кронштадта», поливая его надстройки пулеметным огнем, пользуясь тем, что прислуга зенитных автоматов шхерилась под броней, но торпедоносцев или бомбардировщиков в воздухе пока, кажется, не было. К этому моменту главный калибр перешел на полные боевые заряды.
На ходовом мостике «Беннингтона» неподвижно стоял контр-адмирал Кинк, опираясь о края штурманского стола и сжимая в правой руке бинокль. Ему не был виден вражеский линкор. Находясь на остром кормовом угле, он попадал в сектор обзора лишь при резких разворотах авианосца, но адмирал и не искал его. Авианосцем сейчас управлял его командир – капитан Сайке, отлично знающий свое дело, и никакие советы ему не были нужны. Адмирал допустил ошибку, не сумев предугадать действия русских, теперь он за это расплачивается. Впрочем, все, что было можно, он уже сделал. Эсминцы попытались задержать русского – и не смогли, слишком их было мало для дневного боя. Возможно, надо было отдать приказ о совместной атаке крейсеров и эсминцев, это распылило бы огневые средства противника. Но теперь было уже поздно, один из эсминцев оказался практически выведен из строя, большая часть торпед израсходована без какой-либо пользы, крейсера ведут бой, но для них он безнадежен – если русский, конечно, соизволит обратить на них внимание. А если не обратит – конец авианосцу, и самому адмиралу тоже, и никакие 33 узла по справочнику его уже не спасут. По правде говоря, больше тридцати одного «Беннингтон» никогда и не давал, хотя и был новым кораблем: напиханные в него сверхпроектные зенитки и их многолюдные расчеты съели, вместе с боезапасом и неисчислимым дополнительным оборудованием, все резервы скорости…
Поздно теперь думать. Никто и не готовил авианосец к бою с крупным артиллерийским кораблем, его двенадцать пятидюймовок – дробина для линкора, не то что восьмидюймовки «Саратоги» в ее лучшие годы, та бы за себя хоть постоять смогла. Адмиралом овладело полное равнодушие к тому, что происходит и что сейчас произойдет. Отвернувшись от окон рубки, он ушел в глубь помещения, со вздохом усевшись в стоящее там глубокое кресло. Никто не обратил даже внимания на это.
В кормовой рубке, наоборот, велась лихорадочная деятельность. Командный состав авианосца изо всех сил боролся за его спасение. Поступающие от наблюдателей доклады о падении залпов противника немедленно анализировались, и командир отдавал приказ об очередном изменении курса. Одно полученное в начале боя попадание показало им, что может сотворить линкор с их кораблем, если подойдет чуть поближе. Громадный снаряд вдребезги разнес полетную палубу позади кормового самолетоподъемника, расшвыряв скрученные и исковерканные листы настила в разные стороны. Одного из офицеров палубной команды перерубило пополам стальным бимсом, несколько матросов полегло там же, срезанные веером разлетевшихся обломков. Пробив взлетную палубу, тяжелый снаряд взорвался в ангаре, забитом бешено работающими людьми.
Огромный столб дыма и огня, вырвавшийся из недр дернувшегося корабля, поднялся высоко вверх, а затем растекся за корму, сносимый набегающим воздушным потоком. К сорок четвертому году на авианосцах флота США научились бороться с огнем, пожар начали тушить через считанные секунды. Перепрыгивая через трупы, лавируя между пылающими обломками разбитых самолетов, матросы из аварийных команд раскатывали рукава брандспойтов, сбивали пламя ручными огнетушителями. Носовой и бортовой подъемники не прекратили свою работу ни на мгновение. Пикировщики, снаряженные бронебойными бомбами, один за другим подавались на взлетную палубу и откатывались в сторону кормы – настолько далеко, насколько позволяли вырывавшиеся из-под палубы языки пламени. Уцелевшие после взрыва в ангаре торпедоносцы спешно перетаскивали к носу, рвущиеся патроны из боезапаса горящих самолетов разлетались во все стороны, поражая технический персонал ангара.
Люди надрывались, на руках вытаскивая многотонные машины из огня, не обращая внимания на мгновенно вспухающие пузыри ожогов. Им нужно было только немного времени, чтобы поднять вверх последние пикировщики, чтобы зафиксировать носовой подъемник в поднятом положении, чтобы выпустить пикировщики в воздух, чтобы поднять на палубу уцелевшую четверку торпедоносцев, к которым уже подвешивали торпеды – дабы и их выпустить в воздух, усилив удар пикировщиков. Только время! Но его им никто давать не собирался. В 09:22[120] авианосец содрогнулся и резко накренился на левый борт, через некоторое время нехотя выровнявшись. Один снаряд накрывшего их залпа упал в трех десятках ярдов по правому борту, два дали попадания. Один из этих двух прошил верхнюю палубу и развал борта в корме авианосца, словно они были из картона, и разорвался в воде у правой раковины, второй угодил под острым углом в корпус на метр выше ватерлинии, пробил несколько палуб и продольных переборок и взорвался глубоко внутри корабля.
Попадания глухим раскатом отдались по всем помещениям «Беннингтона». В главном командном посту старпом авианосца, не мигая, уставился на деления кренометра: пузырек воздуха в изогнутой трубке и утяжеленная грузом стрелка сначала показали четыре градуса на правый борт, затем сползли до двух и снова медленно начали переползать на деление «3». Здесь они окончательно остановились, дав пищу для размышлений группе борьбы за живучесть, – теперь для того, чтобы поднять самолеты в воздух, необходимо было спрямить крен, перекачав часть топлива в пустые цистерны левого борта и затопив несколько небольших бортовых отсеков. Эта работа была проделана очень быстро, и уже к 09:45 командиру авианосца доложили о возможности произвести взлет самолетов. Еще через две минуты первая пара вооруженных пятисотфунтовыми бронебойными бомбами «хеллдайверов» тяжело оторвалась от взлетной палубы. Остальные, сгрудившись у края зияющего провала, из которого продолжали вырываться клубы серого дыма, ждали своей очереди.
Лица пилотов были бледны как мел. Им посчастливилось выйти живыми из вчерашнего боя, и, еще не оправившись от него, они должны были снова атаковать неуязвимый русский линкор. Впрочем, этот вылет в любом случае был для них последним – их авианосец потерял возможность производить прием самолетов, а другой палубы в пределах радиуса их действия не было. Так что, сбросив бомбы и израсходовав боеприпасы, им оставалось только сесть на воду по курсу соединения и молиться о том, чтобы их подобрали корабли эскорта. В течение следующих пяти минут все пикировщики поднялись в воздух и начали набирать высоту, кружась над своими кораблями.
Вид несущегося среди столбов воды, поднятых рвущимися снарядами, «Кронштадта», несомненно, производил сильное впечатление.
– Взгляни на этого русского.
Хенри Лакий, капитан первого ранга и командир легкого крейсера «Мемфис», оторвав от глаз бинокль, обернулся к юному уоррент-офицеру, стоящему рядом с побелевшим от волнения лицом.
– Плевал он на нас! Эта тварь нам не по зубам, пусть авиация работает и линкоры. Адмирал совсем с ума сошел – он нас сожрет и не поморщится!
– Так что же, сэр? – мальчишка побледнел еще больше, хотя это казалось невозможным. – Уходить? От своих?
Бессменно откомандовавший «Мемфисом» в течение почти трех военных лет Лакий посмотрел на него как на пустое место, оттопырив нижнюю губу.
Легкий крейсер CL-13 «Мемфис», США, 1925 г.
– Выпускнику бы Аннаполиса[121], юноша… – он оборвал фразу. – В любом случае «Беннингтону» конец, это и коту ясно, а если мы останемся – конец нам, – последние слова он произнес, снова оторвавшись от окуляров. – Разумеется, мы остаемся.
Никто из находящихся в боевой рубке офицеров не проронил ни слова. Всем стало почему-то неловко, будто оба сказали что-то противное, повисла пауза, странная среди боя. Крейсер делал 30 узлов, описывая сложную кривую, чтобы удержать своего противника на постоянном курсовом угле. Обе башни и четыре его казематных орудия били непрерывно, в одном залпе выкидывая в небо по четыре шестидюймовых снаряда. Из погребов американских крейсеров, действовавших в Атлантике, к 1944 году исчезли бронебойные снаряды – риск прорыва уцелевших к этому времени тяжелых германских кораблей был сведен практически к нулю. В данном случае это оказалось кстати – бронебойные 152 миллиметра для линейного корабля – дробина, в то время как фугасные способны произвести серьезные разрушения на его палубе, изрешетить надстройки, выбить незащищенную броней зенитную артиллерию.
В принципе, особо на «Мемфис» можно было не рассчитывать, архаичное расположение его артиллерии в казематах при небольшом водоизмещении не позволяло рассчитывать на высокую точность артиллерийского огня. Результативность огня «Саванны» была куда выше – даже на такой дистанции было видно, что на русском корабле возникли очаги пожаров, он несколько раз отклонился от своего курса, выскальзывая из-под их залпов. Дистанция все уменьшалась, крейсера и эсминцы сжимали кольцо вокруг по-прежнему не слишком обращающего на них внимание линейного корабля. Прямо перед старпомом лежал раскрытый справочник составов флотов за 1943/44 год, развернутый на первой странице раздела «Россия», но ни один из серых силуэтов не походил особо на то, что находилось сейчас перед ними.
– Линейный корабль типа «Советский Союз», – вымолвил он, перелистнув страницу, как обычно, украшенную в углу карикатурой. – Достроили, значит. Четыре штуки таких заложено – два на Черном море, два на Балтийском.
– Эти с Балтийского вышли…
– «Советский Союз» и какой-то второй: «Советская Бессарабия» или «Советская Украина», а может, «Белоруссия».
– Какая нам разница?
– Слушайте, Эндрю, бросьте этот сопливый тон! – не выдержал Лакий. – Что там дальше, старший, продолжайте.
Старший помощник хмыкнул, покосившись на своего командира, и продолжил ровным голосом:
– Около шестидесяти двух тысяч тонн, девять шестнадцатидюймовок в трех башнях, пяти– или шестидюймовая вспомогательная артиллерия, скорость – около двадцати семи узлов, а предположительно и еще меньше. Про броню ничего, но нехилая, видимо, у такой громадины. Ориентировочные сроки вступления в строй головного – в сорок четвертом, трех остальных – в сорок пятом – сорок шестом. Все.
– М-да. Что тут сказать. Торпедист, ваше мнение?
– Несомненно!
Старший торпедный офицер крейсера, двадцатичетырехлетний выпускник Университета Сент-Луиса, все это время прямо подпрыгивал от нетерпения, пытаясь вставить слово в разговор старших офицеров.
– Прямо сейчас! Вместе с «Саванной» и эсминцами – зайти с четырех сторон, и как «Шарнхорст» его!
– Как «Шарнхорст» не выйдет, мы не «Дюк оф Йорк», а «Ринд» – не «Скорпион».
– Так, значит, – командир отгибал пальцы из сжатого кулака, – три торпеды в залпе у нас, три у «Паркера», еще штук пять у остальных эсминцев…
Он обвел замолчавших офицеров внимательным взглядом.
– Надо решаться, amigos, время!
Никто не ответил, и пауза до следующего приказа была минимальной.
– Эсминцам – торпедная атака! «Основным правилом для флотилии является атака с минимальной дистанции, не считаясь с потерями» – это инструкция, и мне кажется, она написана как раз для сегодняшнего случая. Не мне вам объяснять значение авианосцев в современной войне. Машине – самый полный. Торпедные аппараты приготовить, атакуем левым бортом. Штурман?
– Девять минут для выхода на дистанцию двенадцать тысяч ярдов, одиннадцать – для одиннадцати тысяч. При сохранении им данной скорости и курса.
– Скорость он вряд ли уже увеличит, что там в книге написано – черт с ним, но мог бы – давно бы уже это сделал, а курс – чего нам еще от него надо?
За следующие несколько минут в рубке «Мемфиса» никто не произнес ни слова. По-прежнему гулко били оба орудия носовой башни, пороховой дым относило прямо на надстройки фок-мачты, из которых из-за сотрясений при стрельбе давно повылетали все стекла. От вони сгоревшего пироксилина в ушах у людей звенело не меньше, чем от орудийного грохота. До русского линкора оставалось около семи миль, на левой раковине шел верный «Саванна», поддерживая своего собрата огнем, эсминцы тоже, судя по всему, уменьшали дистанцию.
Русский пристрелялся, и залпы его вспомогательной артиллерии ложились все ближе. Впрочем, и сам он шел в окружении всплесков шести– и пятидюймовок американских кораблей, на миделе и юте болтались дымные струи, штопором уносящиеся ему в кильватер. Артиллерия русского стреляла не переставая, и на нее, в связи с уменьшившейся дистанцией, приходилось обращать все большее внимание. Первое попадание крейсер получил в 09:48, то бишь в девять часов сорок восемь минут «Ак Эмма»[122], и после этого, несмотря на решительное маневрирование, они следовали одно за другим – русский, видимо, сосредоточил на крейсере огонь всей своей противоминной артиллерии. Снаряды из накрывавших их залпов шли под острым углом по отношению к курсу «Мемфиса», и крейсер содрогался при каждом попадании: проламывающем поясную броню, вырывающем фонтан искореженных обломков из полубака, мгновенным огненным шквалом разрушающем надстройки. Шесть снарядов попали в американский крейсер менее чем за две минуты, а для торпедного залпа, такого, чтоб наверняка, все еще было слишком далеко.
– Два, – командир оторвался от прорези в броне и обернулся к окружающим его офицерам. – У него два калибра!
– Как у итальянцев.
– Да, и у немцев. Не знаю, хорошо это или плохо.
– Для нас?
Торпедисту, оказывается, было смешно. Он широко улыбался, не отрываясь от визира автомата торпедной стрельбы. Впервые за два года службы на крейсере ему представился шанс проявить свое мастерство. Отношение остальных офицеров к его обязанностям было ироничным, всем казалось, что времена «Дорсетшира» давно миновали, да и аппараты с большинства крейсеров были давно сняты – просто до их корабля руки пока не дошли.
– Мне нужно десять тысяч ярдов, это максимум, с которого можно рассчитывать на попадание. Лучше девять.
– Ага, а еще лучше семь. Тогда-то он и перенесет на нас свой главный калибр, чего мы все тут и добиваемся. Чудесно!
– Куда уж лучше!
– Если кто забыл, до сих пор не зафиксировано ни одного торпедного попадания с дистанции более пяти миль. Старший, как там эсминцы?
Пауза, возникшая после этого вопроса, продлилась больше, чем требовалось, и один за другим все офицеры повернулись в том же направлении, что и внезапно замолчавший старпом. То, что их героическая атака уже никому не нужна, стало ясно сразу. Авианосец еще имел ход, еще даже пытался как-то менять курс, но уже был обречен. Громадные языки пламени вырывались из его корпуса, наклонившегося к поверхности моря под нелепым углом, из развороченной на корме взлетной палубы толчками выбрасывало вверх клубы густого нефтяного дыма. Вокруг, не далее чем в четырех-пяти десятках метров один за другим поднимались фонтаны накрытий, каждый залп теперь, по-видимому, давал попадание. Эта жуткая картина через несколько секунд исчезла из поля зрения офицеров крейсера, когда тот, повинуясь приказу командира, заложил циркуляцию, склонившись в сторону русского корабля.
– Спокойной ночи, ребята[123], – произнес Лакий, прежде чем они легли на боевой курс. До торпедного залпа оставалось две минуты, посоветовать каперангу отказаться от него никто не решился.
«Беннингтон», медленно кренясь на правый борт, погружался в воду. Та скорость, которую могли обеспечить заполняющемуся водой корпусу уцелевшие котлы, уже не оказывала никакого влияния на исход боя. Огромный авианосец почти не слушался руля, значительный дифферент на корму в сочетании с креном на правый борт вызывал очень большие опасения в отношении потери остойчивости – корабль мог перевернуться еще до исчерпания заложенных в проекте ее запасов. Отбиваться ему было уже нечем, яростно бившие в задирающийся горизонт кормовые башни пятидюймовых универсалок снесло прямым попаданием, островную надстройку пробило насквозь тяжелым снарядом, от взрыва которого рухнули за борт сломавшиеся у основания мачты радиолокаторы. Корма авианосца пылала, так и не успевшие подняться в воздух торпедоносцы скатывались в сторону правого борта, утыкаясь в нижний ярус «острова». В 09:56 командир «Беннингтона», убедившись, что все возможности сопротивления и борьбы за живучесть исчерпаны, отдал приказ оставить корабль. Турбины медленно остановили свое вращение, и неподвижный, пылающий авианосец застыл, окутанный черным дымом, задирая нос к небу. С бортов сбрасывали плоты и пробковые матрацы, матросы прыгали в воду с высоты правого борта, пытаясь как можно дальше отгрести от тонущего авианосца, дергающегося от попаданий и близких промахов. Легший у самого борта снаряд прикончил наиболее торопливых. У среза палубы выстроившиеся в ряд моряки не отрываясь смотрели на идущий на горизонте бой. Несколько человек молились, стоя на коленях, кто-то стаскивал с себя ботинки, какой-то младший лейтенант лихорадочно зарисовывал в блокнот силуэт русского корабля. Из люков, расположенных у основания надстройки, выскакивали матросы, чьи боевые посты были в глубине лабиринта палуб и отсеков авианосца. В первое мгновение, выбежав на яркий свет, они застывали, пораженные картиной пронесшегося над палубой опустошения, лезущие следом толкали их в спину, стремясь, в свою очередь, скорее оказаться наверху.
Зрелище, конечно, было не для слабонервных. Палуба задиралась к носу под углом градусов в десять, одновременно накренившись почти на такой же угол вправо, чтобы сохранить на ней равновесие, людям приходилось передвигаться согнувшись. Почти вся кормовая оконечность, вплоть до кормового самолетоподъемника, была разворочена и горела, исторгая из недр корабля густой черный дым с проблесками оранжевого пламени. На палубе валялась одна из башен универсальной артиллерии и обломки металлических конструкций, снесенных с «острова», у подножия которого сгрудились исковерканные, припавшие на крыло, сбившиеся в кучу «эвенджеры», придавив несколько дверей. Среди самолетов лежали тела американских моряков, сброшенных с надстройки или погибших уже здесь. Десятка три человек, раскатав по палубе пожарные рукава, поливали водой раскалившуюся палубу, стремясь использовать последние минуты, пока не упало давление в гидросистеме, руководил ими офицер в обгоревшем мундире с неразличимыми уже знаками различия. С обоих бортов сбрасывали спасательные плотики, на правом борту на шлюпбалках покачивался катер, уже доверху забитый людьми. За считанные минуты он был спущен на воду, и несколько моряков прыгнуло на него сверху, на головы сидящих. К катеру со всех сторон устремились надеющиеся спастись на его борту, но места им уже не было – взревел мотор, и сначала медленно, а затем все быстрее он начал удаляться от гибнущего корабля.
Корпус авианосца дрогнул, где-то в его погружающейся кормовой части возник глухой рокот, корабль ощутимо тряхнуло несколько раз подряд, и это точно не было очередной серией вражеских попаданий – уже довольно давно, как с удивлением обнаружил командир авианосца, по ним никто не стрелял. Капитан Сайке находился на палубе, стоя у носовых универсальных башенных установок вместе с большинством старших офицеров авианосца. Не хватало нескольких – погибших или все еще не выбравшихся из внутренних помещений. Контр-адмирала Кинка тоже не было, старый извращенец[124] отказался покидать носовую рубку, заявив, что желает погибнуть вместе с кораблем. Услышав об этом, Сайке поморщился и приказал одному из штурманов, бугаю из Северной Каролины, футбольной гордости «Беннинггона», привести адмирала, если понадобится, силой. Помимо всего прочего, капитан первого ранга не хотел быть единственным козлом отпущения за гибель флотского авианосца – пятого с начала войны и второго за месяц[125], после двухлетнего отсутствия потерь в тяжелых кораблях. Он не любил красивых жестов. То, что тяжелый авианосец, только что вступивший в строй, ценнейшая боевая единица, его любимый корабль, потоплен так глупо, просто каким-то шальным рейдером, возникшим ниоткуда, было невероятно, невозможно! Это противоречило всем стандартам – авианосцы никогда не участвуют в надводных боях, их строят не для этого. Да, «Глориес», но это британский авианосец, корабль его чертова величества, он погиб так же, как и они, глупо вляпавшись в самом начале войны, погиб в назидание другим, и повторения этой истории просто не должно было состояться! Почему здесь нет линкоров? Почему крейсера и эсминцы не дали им время отойти, не дали хотя бы несколько, пять-десять минут, чтобы поднять в воздух торпедоносцы? Почему русский линкор не был обнаружен самолетами-разведчиками – уж это прямая вина адмирала. Почему во вчерашнем ударе полегла почти вся авиагруппа, а у вернувшихся дрожали колени? За что? Капитан первого ранга уже практически терял контроль над собой, после четкости и хладнокровия проявленного им в бою это было невыносимо. Сильный удар по пяткам заставил его оглянуться.
– Сэр! – тряс его за рукав какой-то незнакомый офицер. – Сэр! Надо уходить, корабль скоро утонет, а перевернется, скорее всего, еще раньше! Уже никого почти не осталось, надо уходить, сэр!
Молодые глаза возбужденно блестели на густо закопченном лице, парень продолжал трясти командира авианосца за рукав, видимо, не очень сознавая, что делает. Дифферент на корму увеличивался прямо на глазах, но Сайке, казалось, не понимал значения происходящего. Со скрежетом пополз по палубе торпедоносец с подломившейся стойкой шасси, его развернуло, и какой-то пробегающий мимо матрос едва успел отшатнуться, когда крыло самолета описало дугу рядом с его головой. Старший помощник обнял своего командира за плечи и мягко повел его к борту. Тот не сопротивлялся. Сволочи, все сволочи… На мгновение оглянувшись на привлекшую его внимание фигуру, он увидел сидящего на палубе офицера-летчика, который рыдал, обхватив голову руками. Рядом валялся планшет, какие-то выпавшие карты, еще бумаги. Ветер трепал белые листки, заставляя их взлетать вверх, чтобы снова опуститься на палубу и с шелестом ползти вниз, в сторону кормы. Не останавливаясь, старпом указал нескольким идущим рядом офицерам на летчика, того подхватили, потащили вверх по палубе. Летчик вырывался, выкрикивая сквозь слезы что-то бессвязное, пытался вытащить пистолет из кобуры, его не пускали. На палубе уже никого не было. Группа офицеров остановилась у решетчатой мачты, и моряки по одному начали спускаться по скоб-трапу на главную палубу. Цепляться было неудобно, крен составлял уже градусов пятнадцать, ноги соскальзывали в воздух. Снова собравшись на палубе, офицеры, после короткой паузы, один за другим прыгнули в воду с пятнадцатифутовой высоты.