Страница:
– Многие из вас за этот день увеличили свой боевой счет. Сегодня мы доказали врагу, чего стоят советские летчики, но нам пришлось заплатить за успех свою немалую цену. Я прошу всех встать и почтить молчанием светлую память героически погибших сегодня капитанов Лепко и Шмерцова, старшего лейтенанта Боганиса, старшего сержанта Артемова, сержанта Михасанко. Умершие в небе достойны вечной памяти…
Нестройно поднявшись, все затихли. Моряки думали о том, каково это – умереть на высоте нескольких тысяч метров и падать вниз, уже ничего не ощущая. Те из летчиков, кто знал погибших, вспоминал их про себя добрым словом, многие вспоминали, как горели сами или как гибли их боевые друзья за долгие три года войны. Так же вразнобой все сели и молча, поодиночке, выпили. Каждому было кого вспомнить.
– Меня самого два раза сбивали… – шепнул сидевшему рядом моряку невысокий капитан с розовыми пятнами заживших ожогов на правой щеке. Покрышев сидел спиной к говорившему и невольно обернулся. Летчика он узнал – не будучи в первых рядах по списку побед, он, однако, отличался дикой яростью в драке и готов был лучше сдохнуть, чем отказаться от невыгодного боя. Его машину отличала также не очень обычная эмблема – распластавшая крылья черноголовая чайка и надпись «Отомщу за Ленинград» с широким веером красных звездочек за ней. В эскадрилье Амет-Хана было немало таких меченых.
– …Первый раз еще в сорок втором, на ЯКе. Сопровождали штурмовиков, попались группе «мессеров», – меченый летчик сделал ударение на первом слоге. – Штурмовики ушли, а меня сразу… – он показал ладонью, что именно с ним сделали, и глаза сразу провалились, в память.
– Выпрыгнул, мотоциклисты охотились… Отстреливался, автомат добыл у одного такого… А они по всему полю, как грибы черные. Идут и кричат. Три дня брусникой питался, вышел на нашу танковую разведку, чуть не пристрелили.
– Страшно?
– Потом страшно… Когда один. Второй раз уже в этом году, в самом начале. Ходили четверкой, пошарили, вернулись. Я на посадку захожу, а ведомые в воздухе. Одиночка, сволочь! Не побоялся, прямо над полосой на меня спикировал, в белый цвет выкрашен, ведомые дернулись – все мимо. ЯК как фанера вспыхивает, я повалился, все горит уже. Фонарь заклинило, пламя в спину, в руки… Механик спас, на горящем крыле руками защелку отламывал, потом вытащил меня, – летчик поднял стакан. – Умирать буду, не забуду такое. Дожить бы, детям рассказать…
– Расскажешь еще… – Моряку с такими же четырьмя звездочками на погонах стало жутко, такого, что рассказал ему летчик, в газетах не писали. Он сам кое-что повидал, тонул на канонерке, расстрелянной пикировщиками в осенней Балтике, но там все-таки гибнешь не один.
– На этой войне невозможно выжить… – покачал головой летчик. – В сезон за месяц три состава в эскадрилье меняется. Я посильнее пацанов, которые из школ приходят, но и мне не светит… Сначала немцы, потом американцы… Я знаю, что все равно убьют, поэтому и не боюсь так этого. Другое дело, когда и как… У меня есть еще пара вопросов к этим ребятам… Две дочки были, соплюшки совсем, в Питере начисто…
Моряк вздрогнул, поняв. Как это было, он видел – из Кронштадта, окутанного розовыми сполохами непрерывно бьющих в небо корабельных и крепостных зениток, видно было одно громадное зарево над городом, вертикально стоящие лучи прожекторов, и утром – черные столбы дыма в абсолютно белом небе. Снующие катера, снимающие людей с надстроек затонувших прямо в гавани эсминцев, и десятки моряков, в абсолютном молчании стоящих на пристани и глядящих на восток, в сторону Ленинграда. У многих там были семьи, и потом, тоже у многих, глаза становились такие же мертвые, как у горелого пилота.
– А как американцы против вас? Вообще, я имею в виду, как летчики?
– Ничего ребята, не трусы. Лобовой не боятся, друг друга прикрывают. Но это все мальчишки, зелень, а тут, – он мотнул головой вокруг себя, – сплошные волки. Да я и сам такой. Это просто убийство было, хотя и оправданное. Они бы вас, ребята, сделали. Так что никаких там мук совести по этому поводу у меня нет.
Взгляд у уже основательно выпившего капитана был холодный и абсолютно равнодушный. Так оно, по всей вероятности, и было.
– Видел я и как наоборот бывает: четверка «мессеров» на моих глазах эскадрилью ранних ЛАГГов вырезала за десять минут, это вообще гробы. Или на нашем участке группы «пешек» одна за другой пропадать стали, и главное, – он, усмехнувшись, посмотрел сквозь свой стакан на свет, – ни звука по рации. Как в болото проваливаются. Потом через неделю один лейтенант пешком пришел, – а мы с бомберами на одном поле базировались, – глаза белые, руки трясутся… Ничего не добились от него, в тыл пришлось отправить. Что там у них было?
Покрышев решил, что капитану уже достаточно, встрял и, развернувшись, похлопал его по плечу:
– Не пугай молодежь, капитан. Мы здесь все пуганые. Сейчас вон кино крутить начнут.
Действительно, в столовой, служившей одновременно и малым кинозалом, два матроса уже устанавливали вложенную до этого внутрь раздвижной тумбы громоздкую черную киноустановку, еще один навешивал экран из обшитой тесьмой простыни. Кино любили все, но обычно показ какой-то картины обсуждался во всех подробностях за несколько дней. Прошел мгновенный слух, что это комиссарский сюрприз в честь вечера. Все пошевеливались, пробираясь поближе к экрану, и кто-то в углу был уже недоволен, что его толкают.
Военком корабля махнул матросу у выключателя, и аппарат, провернувшись, застрекотал, выдав на стену мерцающий серый прямоугольник. В наступившей темноте люди продолжали, пригибаясь, двигаться вместе со стульями, наступая на ноги сидящим, те беззлобно ругались, вытягивая шеи, чтобы не упустить ни секунды зрелища.
На дергающемся и стрекочущем квадрате простыни появился пятизначный номер, какая-то дробь, мелькнула звезда на косой белой полоске, и вдруг из стены распахнулось набегающее небо. Восторженный вопль какого-то летчика был в ту же секунду поддержан десятком других. Небо с полосками серых облаков завернулось в спираль, потом ухнуло вверх, и с нижнего правого края экрана прямо в центр впрыгнули косо висящие в нем фигуры самолетов с широкими и как бы косо обрубленными плоскостями. Вылетевшие с боков камеры нити трасс устремились к ним и, не коснувшись, прыгнули вверх. Самолеты исчезли, небо снова извернулось, мигнуло и совершенно без паузы перешло в другой кадр – набегающий слева темный силуэт истребителя, поворачивающегося на крыло. Трассы снова вылетели откуда-то сбоку, изображение дрожало и дергалось, как сумасшедшее, мигающая дымная полоса уткнулась в основание крыла «хеллкэта» и скользнула вверх, выбивая обломки из фюзеляжа. Самолет выпустил дымную полосу и скользнул вниз, под экран.
Все это выглядело не очень настоящим – в боевой кинохронике показывали немало воздушных боев, и они выглядели гораздо более красиво, моторы завывали, а грохот пулеметной стрельбы в соответствующих местах был куда более впечатляющим, чем разлетание каких-то фрагментов из черных крестообразных пятен в полной тишине.
Второго противника летчик, фильм из фотопулемета которого все сейчас с напряжением смотрели, рискнул взять в лоб, и некоторые зрители отшатнулись от прыгнувших с экрана ответных трасс. Третьему он – видимо, после крутого разворота, изображение было смазано инерцией, – сел на спину и расстрелял почти в упор. Зрелище было жуткое – американский истребитель, распоротый длинной пушечной очередью, вспыхнул мгновенно и сразу весь, затем кадр снова поменялся. Все сменяющие друг друга эпизоды заняли от силы полторы минуты, перед самым концом на экране снова появились профили горбатых истребителей, и один-два снаряда из длинной, выпущенной с большой дистанции очереди попали одному из них в хвостовое оперение. В самую последнюю секунду можно было видеть, как «корсар» развернуло в воздухе и швырнуло вниз, а затем картинка сменилась на ровное черное поле. Бой кончился.
В нескольких местах послышались аплодисменты, которые почти сразу же и угасли. Если не чувствовать каждую секунду, что тебя вот-вот прикончит человек, сидящий в такой же машине, как и ты, и имеющий, теоретически, точно такие же на это шансы, а глядеть на это со стороны, то такой бой был самым настоящим убийством.
Тостов больше не было, и вечер быстро угас сам собой. Небольшими группками офицеры выходили из столовой, первыми летчики, за ними потянулись и моряки. У многих было подавленное настроение. Не приукрашенная закадровыми комментариями, война повернулась самой неприглядной своей стороной. Да и вообще, спать всем хотелось ужасно.
Узел 7.0.
Нестройно поднявшись, все затихли. Моряки думали о том, каково это – умереть на высоте нескольких тысяч метров и падать вниз, уже ничего не ощущая. Те из летчиков, кто знал погибших, вспоминал их про себя добрым словом, многие вспоминали, как горели сами или как гибли их боевые друзья за долгие три года войны. Так же вразнобой все сели и молча, поодиночке, выпили. Каждому было кого вспомнить.
– Меня самого два раза сбивали… – шепнул сидевшему рядом моряку невысокий капитан с розовыми пятнами заживших ожогов на правой щеке. Покрышев сидел спиной к говорившему и невольно обернулся. Летчика он узнал – не будучи в первых рядах по списку побед, он, однако, отличался дикой яростью в драке и готов был лучше сдохнуть, чем отказаться от невыгодного боя. Его машину отличала также не очень обычная эмблема – распластавшая крылья черноголовая чайка и надпись «Отомщу за Ленинград» с широким веером красных звездочек за ней. В эскадрилье Амет-Хана было немало таких меченых.
– …Первый раз еще в сорок втором, на ЯКе. Сопровождали штурмовиков, попались группе «мессеров», – меченый летчик сделал ударение на первом слоге. – Штурмовики ушли, а меня сразу… – он показал ладонью, что именно с ним сделали, и глаза сразу провалились, в память.
– Выпрыгнул, мотоциклисты охотились… Отстреливался, автомат добыл у одного такого… А они по всему полю, как грибы черные. Идут и кричат. Три дня брусникой питался, вышел на нашу танковую разведку, чуть не пристрелили.
– Страшно?
– Потом страшно… Когда один. Второй раз уже в этом году, в самом начале. Ходили четверкой, пошарили, вернулись. Я на посадку захожу, а ведомые в воздухе. Одиночка, сволочь! Не побоялся, прямо над полосой на меня спикировал, в белый цвет выкрашен, ведомые дернулись – все мимо. ЯК как фанера вспыхивает, я повалился, все горит уже. Фонарь заклинило, пламя в спину, в руки… Механик спас, на горящем крыле руками защелку отламывал, потом вытащил меня, – летчик поднял стакан. – Умирать буду, не забуду такое. Дожить бы, детям рассказать…
– Расскажешь еще… – Моряку с такими же четырьмя звездочками на погонах стало жутко, такого, что рассказал ему летчик, в газетах не писали. Он сам кое-что повидал, тонул на канонерке, расстрелянной пикировщиками в осенней Балтике, но там все-таки гибнешь не один.
– На этой войне невозможно выжить… – покачал головой летчик. – В сезон за месяц три состава в эскадрилье меняется. Я посильнее пацанов, которые из школ приходят, но и мне не светит… Сначала немцы, потом американцы… Я знаю, что все равно убьют, поэтому и не боюсь так этого. Другое дело, когда и как… У меня есть еще пара вопросов к этим ребятам… Две дочки были, соплюшки совсем, в Питере начисто…
Моряк вздрогнул, поняв. Как это было, он видел – из Кронштадта, окутанного розовыми сполохами непрерывно бьющих в небо корабельных и крепостных зениток, видно было одно громадное зарево над городом, вертикально стоящие лучи прожекторов, и утром – черные столбы дыма в абсолютно белом небе. Снующие катера, снимающие людей с надстроек затонувших прямо в гавани эсминцев, и десятки моряков, в абсолютном молчании стоящих на пристани и глядящих на восток, в сторону Ленинграда. У многих там были семьи, и потом, тоже у многих, глаза становились такие же мертвые, как у горелого пилота.
– А как американцы против вас? Вообще, я имею в виду, как летчики?
– Ничего ребята, не трусы. Лобовой не боятся, друг друга прикрывают. Но это все мальчишки, зелень, а тут, – он мотнул головой вокруг себя, – сплошные волки. Да я и сам такой. Это просто убийство было, хотя и оправданное. Они бы вас, ребята, сделали. Так что никаких там мук совести по этому поводу у меня нет.
Взгляд у уже основательно выпившего капитана был холодный и абсолютно равнодушный. Так оно, по всей вероятности, и было.
– Видел я и как наоборот бывает: четверка «мессеров» на моих глазах эскадрилью ранних ЛАГГов вырезала за десять минут, это вообще гробы. Или на нашем участке группы «пешек» одна за другой пропадать стали, и главное, – он, усмехнувшись, посмотрел сквозь свой стакан на свет, – ни звука по рации. Как в болото проваливаются. Потом через неделю один лейтенант пешком пришел, – а мы с бомберами на одном поле базировались, – глаза белые, руки трясутся… Ничего не добились от него, в тыл пришлось отправить. Что там у них было?
Покрышев решил, что капитану уже достаточно, встрял и, развернувшись, похлопал его по плечу:
– Не пугай молодежь, капитан. Мы здесь все пуганые. Сейчас вон кино крутить начнут.
Действительно, в столовой, служившей одновременно и малым кинозалом, два матроса уже устанавливали вложенную до этого внутрь раздвижной тумбы громоздкую черную киноустановку, еще один навешивал экран из обшитой тесьмой простыни. Кино любили все, но обычно показ какой-то картины обсуждался во всех подробностях за несколько дней. Прошел мгновенный слух, что это комиссарский сюрприз в честь вечера. Все пошевеливались, пробираясь поближе к экрану, и кто-то в углу был уже недоволен, что его толкают.
Военком корабля махнул матросу у выключателя, и аппарат, провернувшись, застрекотал, выдав на стену мерцающий серый прямоугольник. В наступившей темноте люди продолжали, пригибаясь, двигаться вместе со стульями, наступая на ноги сидящим, те беззлобно ругались, вытягивая шеи, чтобы не упустить ни секунды зрелища.
На дергающемся и стрекочущем квадрате простыни появился пятизначный номер, какая-то дробь, мелькнула звезда на косой белой полоске, и вдруг из стены распахнулось набегающее небо. Восторженный вопль какого-то летчика был в ту же секунду поддержан десятком других. Небо с полосками серых облаков завернулось в спираль, потом ухнуло вверх, и с нижнего правого края экрана прямо в центр впрыгнули косо висящие в нем фигуры самолетов с широкими и как бы косо обрубленными плоскостями. Вылетевшие с боков камеры нити трасс устремились к ним и, не коснувшись, прыгнули вверх. Самолеты исчезли, небо снова извернулось, мигнуло и совершенно без паузы перешло в другой кадр – набегающий слева темный силуэт истребителя, поворачивающегося на крыло. Трассы снова вылетели откуда-то сбоку, изображение дрожало и дергалось, как сумасшедшее, мигающая дымная полоса уткнулась в основание крыла «хеллкэта» и скользнула вверх, выбивая обломки из фюзеляжа. Самолет выпустил дымную полосу и скользнул вниз, под экран.
Все это выглядело не очень настоящим – в боевой кинохронике показывали немало воздушных боев, и они выглядели гораздо более красиво, моторы завывали, а грохот пулеметной стрельбы в соответствующих местах был куда более впечатляющим, чем разлетание каких-то фрагментов из черных крестообразных пятен в полной тишине.
Второго противника летчик, фильм из фотопулемета которого все сейчас с напряжением смотрели, рискнул взять в лоб, и некоторые зрители отшатнулись от прыгнувших с экрана ответных трасс. Третьему он – видимо, после крутого разворота, изображение было смазано инерцией, – сел на спину и расстрелял почти в упор. Зрелище было жуткое – американский истребитель, распоротый длинной пушечной очередью, вспыхнул мгновенно и сразу весь, затем кадр снова поменялся. Все сменяющие друг друга эпизоды заняли от силы полторы минуты, перед самым концом на экране снова появились профили горбатых истребителей, и один-два снаряда из длинной, выпущенной с большой дистанции очереди попали одному из них в хвостовое оперение. В самую последнюю секунду можно было видеть, как «корсар» развернуло в воздухе и швырнуло вниз, а затем картинка сменилась на ровное черное поле. Бой кончился.
В нескольких местах послышались аплодисменты, которые почти сразу же и угасли. Если не чувствовать каждую секунду, что тебя вот-вот прикончит человек, сидящий в такой же машине, как и ты, и имеющий, теоретически, точно такие же на это шансы, а глядеть на это со стороны, то такой бой был самым настоящим убийством.
Тостов больше не было, и вечер быстро угас сам собой. Небольшими группками офицеры выходили из столовой, первыми летчики, за ними потянулись и моряки. У многих было подавленное настроение. Не приукрашенная закадровыми комментариями, война повернулась самой неприглядной своей стороной. Да и вообще, спать всем хотелось ужасно.
Узел 7.0.
19 ноября 1944 г.
Семнадцатиузловым ходом линейный крейсер шел всю ночь и с рассветом оказался в районе, где по расчетам штаба соединения должен был находиться атаковавший их вчера авианосец. Какое у него охранение, точно было неизвестно, но разведчики и пикирующие бомбардировщики не обнаружили рядом с авианосцем тяжелых кораблей – то есть бой придется вести с крейсерами и эсминцами. Впрочем, сохранялась вероятность того, что за ночь к ним мог присоединиться одиночный линкор, выделенный из охранения какого-нибудь конвоя. Хорошо, если американский – все новые американские линкоры были задействованы на Тихом океане, а от старых «Кронштадт» легко ушел бы. Хуже, если встретится британский линкор, а то и линейный крейсер. Последний расклад грозил «Кронштадту» почти неминуемой гибелью – большинство уцелевших к сорок четвертому году британских линейных кораблей и линейный крейсер «Ринаун» превосходили его и в скорости, и в вооружении. Впрочем, было маловероятно, чтобы их успели подготовить и перебросить через половину Атлантики за полтора дня.
С восходом солнца ход уменьшили до десяти узлов. Были основания предполагать, что радарные установки противника превосходят отечественные, и если их обнаружат, одиночная тихоходная цель не вызовет большого подозрения. К восьми часам утра на экране радара «Кронштадта» появились отметки нескольких целей, шедших в строе флота. Дистанцию оценивали в 30—35 миль, курсы были сходящиеся. Восторг и удивление на мостике линейного крейсера были смешаны с тревогой. В глубине души никто из командного состава корабля не верил в то, что авианосную группу противника удастся обнаружить по расчетам штаба, то, что они на нее наткнулись, было практически чудом. Несмотря на помощь радара, обнаружить врага в безбрежном океане казалось невозможным. В котельные и машинные отделения было передано приказание подготовиться к даче полного хода, но ни курса, ни скорости менять пока не стали. Линейный крейсер находился восточнее своей цели, практически на ее левой скуле, дистанция медленно уменьшалась, и это Москаленко вполне устраивало. По данным штурманских прокладок, через час расстояние между их кораблем и противником будет наименьшим и составит миль около семнадцати, а затем снова начнет увеличиваться. Москаленко принял решение продолжать сближение с противником малым ходом до тех пор, пока не будет опознан как крупный боевой корабль, а затем резко увеличить ход до полного, выйти на дистанцию действительного огня и перетопить все, что окажется в пределах досягаемости его орудий. Ему сжимала сердце мысль о том, что он, возможно, идет прямо в зубы «Ринауну» или «Герцогу Йоркскому», но отказываться от шанса навязать бой авианосцу было глупо, даже учитывая подобный риск. К сожалению, разведкой не было установлено число кораблей, входивших вечером вчерашнего дня в состав охранения авианосца, поэтому по количеству засветок на экране ничего нельзя было сказать. Орудия зарядили «в виду неприятеля», и линейный крейсер продолжал уныло тащиться посреди океана, чистого от горизонта до горизонта.
– Мать его через семь гробов… Когда ж это все кончится…
Алексея, прижавшегося к задней стенке рубки, явственно колотило. Он уцепился за рукав единственного незанятого сейчас штурмана, Евгения (того, который без прозвища), и подтянул его к себе. Не обернувшись, Зимин сжал пальцами кисть его руки, помял суставы.
– Держись, Лех. Сейчас уже. Все чисто будет, – нормальным, но очень тихим голосом произнес тот и тут же влепил назад локтем. Это у них шутка такая была, среди своих – всегда быть готовым к удару. Любой из компании мог на полуслове вдруг ткнуть в брюхо, так что согнешься пополам, если не успеешь пресс напрячь.
– Цел?
Он все же обернулся, посмотрел серьезно. Алексей кивнул, стараясь вдохнуть воздух бесшумно. Колотить его, во всяком случае, перестало.
– Все боятся… Но никто не трусит… Понял? – Евгений говорил так тихо, что приходилось читать по губам.
– Сейчас мы туда придем… Начнем стрелять… Будем вести прокладку, ловить курсы… Все будет нормально…
Евгений очень медленно, стараясь не привлечь к себе внимания, поглядел по сторонам, никто на них не смотрел.
– Вспомни себя, Леха… – сказал шепотом и отошел, не оглянувшись.
Алексей изо всех сил ущипнул свое бедро, обтянутое форменными брюками, с вывертом, так чтобы остался лиловый синяк. Глубокий и очень медленный вдох через нос. Очень медленный и совершенно бесшумный выдох ртом. В тот момент, когда воздуха уже не остается совсем, нужно сделать резкий выдох, изгнав из альвеол все остатки кислорода, и только тогда вздохнуть нормально. Через сорок секунд он был уже более-менее в норме.
На ходовом мостике островной надстройки авианосца «Беннингтон» царило полное спокойствие. Если до недавнего времени еще сохранялся риск того, что с наступлением темноты русская эскадра развернулась на 180 градусов и всю ночь шла прямо им в лоб, то теперь с облегчением можно было сказать, что этого не произошло, – еще в темноте авианосец выпустил разведывательные самолеты, перекрывшие шестидесятиградусный сектор по его курсу, и до сих пор никаких признаков кораблей противника обнаружено не было. Это заставляло предположить, что русские изменили курс и ушли либо восточнее, либо западнее района их поисков, – совершенно логичное решение, надо сказать. Ситуация давала повод волноваться, что если противника не удастся найти за ближайшие полдня, то он может оказаться далеко, и в следующий раз его обнаружить будет не так просто.
Громадные потери, понесенные авиагруппой «Беннингтона» во вчерашнем бою, практически свели к нулю его ударную мощь. Впрочем, и русский авианосец, как выяснилось, не является ударным кораблем, так что возможности у них равные. Разрозненные машины из торпедоносной и бомбардировочной эскадрилий должны были вести разведку в более широком секторе вслед за «корсарами» морской пехоты, но пока контр-адмирал «держал паузу». Незачем дублировать уже полученные данные. Вторую волну разведчиков он предполагал выпустить в воздух в одиннадцать часов утра, третью – еще через три часа. К этому времени какие-то результаты о местонахождении русских должны были появиться.
Эти результаты контр-адмирал Кинк, командующий наспех сформированным Западным военно-морским оперативным соединением, получил раньше чем ожидал. Радары засекли тихоходный объект – скорее всего какой-нибудь транспорт из «капельных перевозок», а может, и субмарина в надводном положении. Эскадренный миноносец «Паркер» из состава группы охранения авианосца получил приказание «разобраться и доложить», увеличил ход и, описав широкую белую дугу на гладкой поверхности океана, удалился в юго-восточном направлении.
Все было спокойно, и пришедшее через сорок пять минут паническое сообщение с эсминца о том, что обнаруженная радаром цель является линейным кораблем, стало громом среди ясного неба. Радиолокаторы показывали, что корабль противника резко увеличил ход и лег на курс перехвата, после чего контр-адмирал с огромным трудом подавил в себе желание устроить истерику. Спокойным, сухим голосом он приказал объявить боевую тревогу. По всему громадному корпусу авианосца разнеслись жуткие, пронизывающие гудки ревуна. Матросы и офицеры, отдыхавшие в кубриках и каютах, завтракающие, болтающие, играющие в карты, с проклятиями вскакивали, на ходу застегивая форму, разбегаясь узкими коридорами по своим боевым постам. Летчики выхватывали планшеты из стеллажей и бежали к своим самолетам. Глубоко в недрах авианосца громадные турбозубчатые агрегаты начали разгоняться, толкая огромный корабль вперед. Из снарядных погребов подавались унитарные патроны к универсальным 127-мм установкам, и матросы, присвистнув, устанавливали их взрыватели на контактное действие.
Четверка истребителей, барражировавших над эскадрой, ушла на восток для доразведки, на замену им собирались поднять другое звено. В ангаре лихорадочно готовили немногочисленные ударные самолеты, подвешивая к ним торпеды и бронебойные бомбы. Из вчерашней атаки вернулись девять «эвенджеров» и семь «хеллдайверов», но далеко не все они могли участвовать в новом ударе. Учитывая то, что нескольким вернувшимся пришлось сесть на воду, а часть была очень сильно повреждена, и с учетом оставшейся половины не участвовавшей во вчерашнем бою 123-й эскадрильи, всего авианосец мог выпустить в воздух шесть торпедоносцев и одиннадцать вооруженных бомбами машин.
Было бы хуже, если бы русский линкор был обнаружен уже после выпуска второй части ударных самолетов для разведки. Впрочем, еще требовалось время для того, чтобы поднять и имеющиеся. С кораблей охранения авианосца доносились такие же отрывистые вопли сигналов тревоги – соединение готовилось к бою. Два легких крейсера перешли на левый траверз отвернувшего к юго-западу «Беннинггона», эскадренные и эскортные миноносцы оттянулись назад, перестроившись в две короткие кильватерные колонны – в одной три корабля, в другой два. С «Паркера», шедшего параллельно курсу русского линкора, благоразумно держась от него достаточно далеко, не переставая передавали данные о его курсе и скорости. Непрерывно ведущиеся на командном мостике авианосца штурманские прокладки вызывали опасение, что линкор, даже если выжать из турбин авианосца все возможное, успеет на некоторое время сблизиться с ним до приемлемой для своего главного калибра дистанции.
Приняв решение, Кинк приказал эскадренным миноносцам атаковать русского и связать его боем. Этим он выгадывал время для подготовки и нанесения воздушного удара – а если повезет, то эскадра просто сможет выйти из-под атаки. Три разнотипных эсминца ушли на запад, оставив за собой медленно расползающийся строенный кильватерный след. Вскоре русский линкор показал им из-за горизонта верхушки своих мачт. Впечатление было кошмарное – словно кто-то открыл занавес, за которым скрывалось чудовище. Перекрестившись, командир головного эсминца перевел рукоятки машинного телеграфа на «самый полный», довернув вправо для выхода на скулу линкора. Остальные последовали его примеру, разойдясь веером для атаки из разных секторов.
В боевой рубке «Кронштадта» было тихо, если не считать отрывистых докладов штурманов и операторов радиолокационных установок, поступающих каждые две минуты. Четыре американских эсминца явно готовились к звездной торпедной атаке – часто практикуемому в упражнениях и редко применяемому приему, спасения от которого, по предвоенным теоретическим выкладкам, не имелось. Они уже вошли в пределы досягаемости универсального калибра, но приказа на открытие огня не поступало, и линейный крейсер продолжал мчаться вперед в напряженном молчании. Довернув на полрумба южнее, «Кронштадт» выходил на замаячившую вдали авианосную группу противника, еще пятнадцать минут полного хода, и можно будет надежно корректировать огонь главного калибра. Единственный находящийся в готовности Бе-4 катапультировать смысла не имело – продолжительность его существования над палубой авианосца будет исчисляться секундами.
В 9.08 эсминцы ринулись вперед, и, подняв стеньговые флаги, «Кронштадт» открыл огонь бортовыми залпами вспомогательного и универсального калибров. По эсминцу, атаковавшему с правого борта, били все четыре бортовые башни, и скоро он скрылся среди вздымающихся водяных столбов. Эсминец резко маневрировал, идя противоартиллерийским зигзагом, но его преимущество перед линейным крейсером в скорости было не настолько велико, и постепенно, так и не выйдя на дистанцию залпа, он начал оттягиваться назад. Три эсминца с левого борта вели себя гораздо более агрессивно. Старший артиллерийский офицер, лично управлявший огнем вспомогательного и универсального калибров левобортных батарей, пока не был приведен в действие главный, распределил цели и корректировал каждый залп первой 152-мм башни с помощью четырехметрового дальномера по эсминцу, находящемуся в наиболее опасном для линейного крейсера положении, на заходе с острого курсового угла. Залпы ложились хорошо, но эсминец непрерывно выходил из-под накрытий, отклоняясь на 10—15 градусов в стороны, и с генерального курса не сходил.
Получив доклад от четвертого артиллерийского офицера о том, что эсминец, обстреливавшийся стамиллиметровыми универсалками, поврежден и ставит дымовую завесу, старший артофицер приказал перенести их огонь на вторую цель, а высвободившейся 152-мм башне – присоединиться к первой. Теперь залпы падали у бортов первого эсминца каждые семь с половиной секунд, и уклоняться ему стало гораздо труднее. Противники сближались с потрясающей быстротой, и когда флаг-офицер доложил, что этот эсминец опознан как принадлежащий к типу «Флетчер» (то, о чем он и сам догадался), старший дал приказ на открытие огня носовым башням главного калибра. Через мгновение последовал первый залп. Громадные водяные гейзеры, обрушившиеся на мечущийся эсминец, должны были растерзать, измять его корпус, но чертов «Филя», дорвавшись до сорока восьми кабельтовых, заложил крутую циркуляцию вправо. Дальномер четко спроецировал его низкий силуэт, развернутые торпедные трубы, серые квадратики пушек и – накрывший его в этот момент двенадцатидюймовый залп. Из корпуса эсминца выбросило черные ошметки металла, носовая часть закрылась огненной вспышкой, но «Флетчер» не сбавил хода и снова перешел на зигзаг…
– Руль право на борт, – не отрываясь от бинокля, приказал Москаленко немедленно после торпедного залпа первого эсминца, стремясь развернуть «Кронштадт». «Флетчер» был опасен мощным торпедным вооружением, и два его пятитрубных торпедных аппарата могли при веерной стрельбе перекрыть очень широкий угол. 46-узловая скорость корабельных торпед плюс 29 узлов самого «Кронштадта» (на трезвую голову или не с перепугу и не сложишь такие цифры) – все это оставляло крейсеру лишь около четырех минут на выход из поражаемой зоны. Логичнее был поворот влево, на торпеды второго эсминца – но, может быть, именно на это командир «Флетчера» и рассчитывал?
Десятиторпедный залп – это удар ниже пояса, вполне способный прикончить даже линкор, не то что крейсер. На крутой циркуляции, накренившей корпус «Кронштадта», людей сбивало с ног, валило на палубу. Две минуты полного хода, и крейсер повернул на такой же угол влево, выгадав около мили в сторону от предположительного курса торпед американца. Второй эсминец, засыпаемый снарядами «соток», выпустил несколько торпед кабельтовых с 50—55, скорее действуя на нервы, чем серьезно угрожая. Крейсер еще раз склонился вправо, на этот раз на небольшой угол, главный калибр задробил стрельбу, сберегая снаряды для более важных целей, и «Кронштадт» проскочил мимо смерти. С мостика увидели бесшумно скользнувшую на приличном расстоянии вдоль левого борта веретенообразную тень, оставляющую мгновенно вспухающую цепочку следов, остальных торпед даже не засекли визуально, хотя гидроакустики прослушали проход нескольких слева.
В девять часов двадцать минут утра, через тридцать восемь минут после того, как «Кронштадт» лег на курс перехвата, его орудия открыли огонь по авианосцу противника, находившемуся в 124 кабельтовых. На этой дистанции расход боезапаса уже оправдывался значительными шансами поразить цель. Двенадцатидюймовые 54-калиберные орудия «Кронштадта» могли бить на вдвое большее расстояние, даже по невидимой цели – но тогда их огонь с помощью радиолокации корректировать было невозможно, разве что гидросамолетом. Рядом с приземистым корпусом авианосца маячили два крейсера и два других небольших корабля. Все соединение полным ходом отходило на юго-запад, при этом эскорт пытался ставить дымзавесу.
Три эсминца шли на раковинах линейного крейсера, стреляя из своих пушечек и надеясь этим обратить на себя его внимание, четвертый безнадежно отстал. Каждые семь секунд корпус линейного крейсера вздрагивал от тяжести залпа, выбрасывая в воздух два снаряда по огромной дуге уносившихся в сторону американских кораблей, в паузах по полному залпу давали 152-мм башни левого борта. Главный калибр вел огонь фугасными снарядами, по приказу старшего артиллериста заряды использовались ослабленно-боевые. Такое сочетание должно было давать убийственный эффект – снаряды, падавшие под большим углом, в первую очередь поражали взлетную палубу, что сейчас было наиболее важно. Шестой залп накрыл авианосец, и встающие среди силуэтов вражеских кораблей водяные столбы вдруг разбавились поднявшимся вертикально столбом черного дыма.
С восходом солнца ход уменьшили до десяти узлов. Были основания предполагать, что радарные установки противника превосходят отечественные, и если их обнаружат, одиночная тихоходная цель не вызовет большого подозрения. К восьми часам утра на экране радара «Кронштадта» появились отметки нескольких целей, шедших в строе флота. Дистанцию оценивали в 30—35 миль, курсы были сходящиеся. Восторг и удивление на мостике линейного крейсера были смешаны с тревогой. В глубине души никто из командного состава корабля не верил в то, что авианосную группу противника удастся обнаружить по расчетам штаба, то, что они на нее наткнулись, было практически чудом. Несмотря на помощь радара, обнаружить врага в безбрежном океане казалось невозможным. В котельные и машинные отделения было передано приказание подготовиться к даче полного хода, но ни курса, ни скорости менять пока не стали. Линейный крейсер находился восточнее своей цели, практически на ее левой скуле, дистанция медленно уменьшалась, и это Москаленко вполне устраивало. По данным штурманских прокладок, через час расстояние между их кораблем и противником будет наименьшим и составит миль около семнадцати, а затем снова начнет увеличиваться. Москаленко принял решение продолжать сближение с противником малым ходом до тех пор, пока не будет опознан как крупный боевой корабль, а затем резко увеличить ход до полного, выйти на дистанцию действительного огня и перетопить все, что окажется в пределах досягаемости его орудий. Ему сжимала сердце мысль о том, что он, возможно, идет прямо в зубы «Ринауну» или «Герцогу Йоркскому», но отказываться от шанса навязать бой авианосцу было глупо, даже учитывая подобный риск. К сожалению, разведкой не было установлено число кораблей, входивших вечером вчерашнего дня в состав охранения авианосца, поэтому по количеству засветок на экране ничего нельзя было сказать. Орудия зарядили «в виду неприятеля», и линейный крейсер продолжал уныло тащиться посреди океана, чистого от горизонта до горизонта.
– Мать его через семь гробов… Когда ж это все кончится…
Алексея, прижавшегося к задней стенке рубки, явственно колотило. Он уцепился за рукав единственного незанятого сейчас штурмана, Евгения (того, который без прозвища), и подтянул его к себе. Не обернувшись, Зимин сжал пальцами кисть его руки, помял суставы.
– Держись, Лех. Сейчас уже. Все чисто будет, – нормальным, но очень тихим голосом произнес тот и тут же влепил назад локтем. Это у них шутка такая была, среди своих – всегда быть готовым к удару. Любой из компании мог на полуслове вдруг ткнуть в брюхо, так что согнешься пополам, если не успеешь пресс напрячь.
– Цел?
Он все же обернулся, посмотрел серьезно. Алексей кивнул, стараясь вдохнуть воздух бесшумно. Колотить его, во всяком случае, перестало.
– Все боятся… Но никто не трусит… Понял? – Евгений говорил так тихо, что приходилось читать по губам.
– Сейчас мы туда придем… Начнем стрелять… Будем вести прокладку, ловить курсы… Все будет нормально…
Евгений очень медленно, стараясь не привлечь к себе внимания, поглядел по сторонам, никто на них не смотрел.
– Вспомни себя, Леха… – сказал шепотом и отошел, не оглянувшись.
Алексей изо всех сил ущипнул свое бедро, обтянутое форменными брюками, с вывертом, так чтобы остался лиловый синяк. Глубокий и очень медленный вдох через нос. Очень медленный и совершенно бесшумный выдох ртом. В тот момент, когда воздуха уже не остается совсем, нужно сделать резкий выдох, изгнав из альвеол все остатки кислорода, и только тогда вздохнуть нормально. Через сорок секунд он был уже более-менее в норме.
На ходовом мостике островной надстройки авианосца «Беннингтон» царило полное спокойствие. Если до недавнего времени еще сохранялся риск того, что с наступлением темноты русская эскадра развернулась на 180 градусов и всю ночь шла прямо им в лоб, то теперь с облегчением можно было сказать, что этого не произошло, – еще в темноте авианосец выпустил разведывательные самолеты, перекрывшие шестидесятиградусный сектор по его курсу, и до сих пор никаких признаков кораблей противника обнаружено не было. Это заставляло предположить, что русские изменили курс и ушли либо восточнее, либо западнее района их поисков, – совершенно логичное решение, надо сказать. Ситуация давала повод волноваться, что если противника не удастся найти за ближайшие полдня, то он может оказаться далеко, и в следующий раз его обнаружить будет не так просто.
Громадные потери, понесенные авиагруппой «Беннингтона» во вчерашнем бою, практически свели к нулю его ударную мощь. Впрочем, и русский авианосец, как выяснилось, не является ударным кораблем, так что возможности у них равные. Разрозненные машины из торпедоносной и бомбардировочной эскадрилий должны были вести разведку в более широком секторе вслед за «корсарами» морской пехоты, но пока контр-адмирал «держал паузу». Незачем дублировать уже полученные данные. Вторую волну разведчиков он предполагал выпустить в воздух в одиннадцать часов утра, третью – еще через три часа. К этому времени какие-то результаты о местонахождении русских должны были появиться.
Эти результаты контр-адмирал Кинк, командующий наспех сформированным Западным военно-морским оперативным соединением, получил раньше чем ожидал. Радары засекли тихоходный объект – скорее всего какой-нибудь транспорт из «капельных перевозок», а может, и субмарина в надводном положении. Эскадренный миноносец «Паркер» из состава группы охранения авианосца получил приказание «разобраться и доложить», увеличил ход и, описав широкую белую дугу на гладкой поверхности океана, удалился в юго-восточном направлении.
Все было спокойно, и пришедшее через сорок пять минут паническое сообщение с эсминца о том, что обнаруженная радаром цель является линейным кораблем, стало громом среди ясного неба. Радиолокаторы показывали, что корабль противника резко увеличил ход и лег на курс перехвата, после чего контр-адмирал с огромным трудом подавил в себе желание устроить истерику. Спокойным, сухим голосом он приказал объявить боевую тревогу. По всему громадному корпусу авианосца разнеслись жуткие, пронизывающие гудки ревуна. Матросы и офицеры, отдыхавшие в кубриках и каютах, завтракающие, болтающие, играющие в карты, с проклятиями вскакивали, на ходу застегивая форму, разбегаясь узкими коридорами по своим боевым постам. Летчики выхватывали планшеты из стеллажей и бежали к своим самолетам. Глубоко в недрах авианосца громадные турбозубчатые агрегаты начали разгоняться, толкая огромный корабль вперед. Из снарядных погребов подавались унитарные патроны к универсальным 127-мм установкам, и матросы, присвистнув, устанавливали их взрыватели на контактное действие.
Четверка истребителей, барражировавших над эскадрой, ушла на восток для доразведки, на замену им собирались поднять другое звено. В ангаре лихорадочно готовили немногочисленные ударные самолеты, подвешивая к ним торпеды и бронебойные бомбы. Из вчерашней атаки вернулись девять «эвенджеров» и семь «хеллдайверов», но далеко не все они могли участвовать в новом ударе. Учитывая то, что нескольким вернувшимся пришлось сесть на воду, а часть была очень сильно повреждена, и с учетом оставшейся половины не участвовавшей во вчерашнем бою 123-й эскадрильи, всего авианосец мог выпустить в воздух шесть торпедоносцев и одиннадцать вооруженных бомбами машин.
Было бы хуже, если бы русский линкор был обнаружен уже после выпуска второй части ударных самолетов для разведки. Впрочем, еще требовалось время для того, чтобы поднять и имеющиеся. С кораблей охранения авианосца доносились такие же отрывистые вопли сигналов тревоги – соединение готовилось к бою. Два легких крейсера перешли на левый траверз отвернувшего к юго-западу «Беннинггона», эскадренные и эскортные миноносцы оттянулись назад, перестроившись в две короткие кильватерные колонны – в одной три корабля, в другой два. С «Паркера», шедшего параллельно курсу русского линкора, благоразумно держась от него достаточно далеко, не переставая передавали данные о его курсе и скорости. Непрерывно ведущиеся на командном мостике авианосца штурманские прокладки вызывали опасение, что линкор, даже если выжать из турбин авианосца все возможное, успеет на некоторое время сблизиться с ним до приемлемой для своего главного калибра дистанции.
Приняв решение, Кинк приказал эскадренным миноносцам атаковать русского и связать его боем. Этим он выгадывал время для подготовки и нанесения воздушного удара – а если повезет, то эскадра просто сможет выйти из-под атаки. Три разнотипных эсминца ушли на запад, оставив за собой медленно расползающийся строенный кильватерный след. Вскоре русский линкор показал им из-за горизонта верхушки своих мачт. Впечатление было кошмарное – словно кто-то открыл занавес, за которым скрывалось чудовище. Перекрестившись, командир головного эсминца перевел рукоятки машинного телеграфа на «самый полный», довернув вправо для выхода на скулу линкора. Остальные последовали его примеру, разойдясь веером для атаки из разных секторов.
В боевой рубке «Кронштадта» было тихо, если не считать отрывистых докладов штурманов и операторов радиолокационных установок, поступающих каждые две минуты. Четыре американских эсминца явно готовились к звездной торпедной атаке – часто практикуемому в упражнениях и редко применяемому приему, спасения от которого, по предвоенным теоретическим выкладкам, не имелось. Они уже вошли в пределы досягаемости универсального калибра, но приказа на открытие огня не поступало, и линейный крейсер продолжал мчаться вперед в напряженном молчании. Довернув на полрумба южнее, «Кронштадт» выходил на замаячившую вдали авианосную группу противника, еще пятнадцать минут полного хода, и можно будет надежно корректировать огонь главного калибра. Единственный находящийся в готовности Бе-4 катапультировать смысла не имело – продолжительность его существования над палубой авианосца будет исчисляться секундами.
В 9.08 эсминцы ринулись вперед, и, подняв стеньговые флаги, «Кронштадт» открыл огонь бортовыми залпами вспомогательного и универсального калибров. По эсминцу, атаковавшему с правого борта, били все четыре бортовые башни, и скоро он скрылся среди вздымающихся водяных столбов. Эсминец резко маневрировал, идя противоартиллерийским зигзагом, но его преимущество перед линейным крейсером в скорости было не настолько велико, и постепенно, так и не выйдя на дистанцию залпа, он начал оттягиваться назад. Три эсминца с левого борта вели себя гораздо более агрессивно. Старший артиллерийский офицер, лично управлявший огнем вспомогательного и универсального калибров левобортных батарей, пока не был приведен в действие главный, распределил цели и корректировал каждый залп первой 152-мм башни с помощью четырехметрового дальномера по эсминцу, находящемуся в наиболее опасном для линейного крейсера положении, на заходе с острого курсового угла. Залпы ложились хорошо, но эсминец непрерывно выходил из-под накрытий, отклоняясь на 10—15 градусов в стороны, и с генерального курса не сходил.
Получив доклад от четвертого артиллерийского офицера о том, что эсминец, обстреливавшийся стамиллиметровыми универсалками, поврежден и ставит дымовую завесу, старший артофицер приказал перенести их огонь на вторую цель, а высвободившейся 152-мм башне – присоединиться к первой. Теперь залпы падали у бортов первого эсминца каждые семь с половиной секунд, и уклоняться ему стало гораздо труднее. Противники сближались с потрясающей быстротой, и когда флаг-офицер доложил, что этот эсминец опознан как принадлежащий к типу «Флетчер» (то, о чем он и сам догадался), старший дал приказ на открытие огня носовым башням главного калибра. Через мгновение последовал первый залп. Громадные водяные гейзеры, обрушившиеся на мечущийся эсминец, должны были растерзать, измять его корпус, но чертов «Филя», дорвавшись до сорока восьми кабельтовых, заложил крутую циркуляцию вправо. Дальномер четко спроецировал его низкий силуэт, развернутые торпедные трубы, серые квадратики пушек и – накрывший его в этот момент двенадцатидюймовый залп. Из корпуса эсминца выбросило черные ошметки металла, носовая часть закрылась огненной вспышкой, но «Флетчер» не сбавил хода и снова перешел на зигзаг…
– Руль право на борт, – не отрываясь от бинокля, приказал Москаленко немедленно после торпедного залпа первого эсминца, стремясь развернуть «Кронштадт». «Флетчер» был опасен мощным торпедным вооружением, и два его пятитрубных торпедных аппарата могли при веерной стрельбе перекрыть очень широкий угол. 46-узловая скорость корабельных торпед плюс 29 узлов самого «Кронштадта» (на трезвую голову или не с перепугу и не сложишь такие цифры) – все это оставляло крейсеру лишь около четырех минут на выход из поражаемой зоны. Логичнее был поворот влево, на торпеды второго эсминца – но, может быть, именно на это командир «Флетчера» и рассчитывал?
Десятиторпедный залп – это удар ниже пояса, вполне способный прикончить даже линкор, не то что крейсер. На крутой циркуляции, накренившей корпус «Кронштадта», людей сбивало с ног, валило на палубу. Две минуты полного хода, и крейсер повернул на такой же угол влево, выгадав около мили в сторону от предположительного курса торпед американца. Второй эсминец, засыпаемый снарядами «соток», выпустил несколько торпед кабельтовых с 50—55, скорее действуя на нервы, чем серьезно угрожая. Крейсер еще раз склонился вправо, на этот раз на небольшой угол, главный калибр задробил стрельбу, сберегая снаряды для более важных целей, и «Кронштадт» проскочил мимо смерти. С мостика увидели бесшумно скользнувшую на приличном расстоянии вдоль левого борта веретенообразную тень, оставляющую мгновенно вспухающую цепочку следов, остальных торпед даже не засекли визуально, хотя гидроакустики прослушали проход нескольких слева.
В девять часов двадцать минут утра, через тридцать восемь минут после того, как «Кронштадт» лег на курс перехвата, его орудия открыли огонь по авианосцу противника, находившемуся в 124 кабельтовых. На этой дистанции расход боезапаса уже оправдывался значительными шансами поразить цель. Двенадцатидюймовые 54-калиберные орудия «Кронштадта» могли бить на вдвое большее расстояние, даже по невидимой цели – но тогда их огонь с помощью радиолокации корректировать было невозможно, разве что гидросамолетом. Рядом с приземистым корпусом авианосца маячили два крейсера и два других небольших корабля. Все соединение полным ходом отходило на юго-запад, при этом эскорт пытался ставить дымзавесу.
Эскадренный миноносец «Флетчер», США
Три эсминца шли на раковинах линейного крейсера, стреляя из своих пушечек и надеясь этим обратить на себя его внимание, четвертый безнадежно отстал. Каждые семь секунд корпус линейного крейсера вздрагивал от тяжести залпа, выбрасывая в воздух два снаряда по огромной дуге уносившихся в сторону американских кораблей, в паузах по полному залпу давали 152-мм башни левого борта. Главный калибр вел огонь фугасными снарядами, по приказу старшего артиллериста заряды использовались ослабленно-боевые. Такое сочетание должно было давать убийственный эффект – снаряды, падавшие под большим углом, в первую очередь поражали взлетную палубу, что сейчас было наиболее важно. Шестой залп накрыл авианосец, и встающие среди силуэтов вражеских кораблей водяные столбы вдруг разбавились поднявшимся вертикально столбом черного дыма.