Страница:
Перед атакой положено было объявлять себя, но служба радиоперехвата у американцев была поставлена настолько хорошо, что если открыть рот, то эскадрилью могут поднять на шухер еще до того, как они на нее упадут. Такое уже случалось, хотя казалось почти невозможным, и проколоться на этом комэску не хотелось. Выйдя во вроде бы подходящую точку, капитан чуть задрал нос своей машины – «пристраивайся!», а затем перевел ее в пикирование, нацеливаясь справа-сверху на курс американских истребителей, который должен был пересечься в трехмерном пространстве с их собственным курсом почти под прямым углом. Скорость нарастала с каждым десятком метров потерянной высоты. Моторы ЯКов еще имели резерв мощности, а кончики крыльев уже начали подрагивать, намекая на то, что перегрузка на выходе будет неслабой. Подсветка прицела, оружие. Он откинул защитный крючок с кнопки. Серебристые, похожие на щук истребители вырастали в размерах с каждой секундой, и оглядываться на своих было уже некогда. Головная машина, которую он посадил в прицел, даже не попыталась уклониться, когда капитан открыл огонь.
Командир американской эскадрильи в этот момент разглядывал карту. Маневрирование перед выходом на курс, ведущий к их цели – немецкому аэродрому, который почти наверняка сейчас использовался русскими, было излишне сложным, и он пропустил поворот. Сейчас он старался восстановить ориентировку, чтобы выйти к цели без большой потери времени. Эскадрилью перебросили в этот район всего сутки назад, и после «вывозного» вылета им дали отдельную задачу, не тратя времени на введение в обстановку. Эскадрилья, которую они сменили, потеряла девять человек за три дня и, оставив им свои машины, отбыла в тыл на две недели – как положено.
Подняв глаза от планшета, майор оглянулся на своего ведомого, потом на второй элемент звена. В углу глаза что-то мелькнула, как мушка. Он вскинул голову и увидел просвечивающие сквозь солнечные лучи темные треугольники, скользящие слева, справа и прямо на него. Это оказалось последнее, что он увидел в жизни, и это было совершенно бесшумным. Звука разрывающихся в кабине и фюзеляжах 20-миллиметровых снарядов русских ШВАКов он уже не услышал.
Сбив ведущего, командир русских истребителей полого развернулся вправо, одновременно набирая высоту, чтобы сбросить скорость до рекомендованного инструкциями уровня и сделать машину максимально маневренной. Оглянувшись, он увидел держащегося за ним ведомого – молодого парня с порванной еще в сорок третьем щекой. Не салага и не ас – то, что надо. Они развернулись, все еще с набором высоты, и капитан снова пошел вниз, на ходу выбирая себе цель. В первом заходе эскадрилья обеспечила себе численное превосходство и теперь дралась со вкусом и умением. Эфир был уже переполнен звуками, его ребята орали и матерились, перекликаясь.
– «Утюг-один», ат-така! – скомандовал капитан сам себе, чуть доворачивая. Его внимание привлек американский истребитель, который стоял на крыле почти вертикально, на вираже пытаясь зайти в хвост точно так же кружащемуся ЯКу-одиночке. Они находились на противоположных сторонах окружности, но за то время, пока комэск, пикируя на полном газу, падал на «лайтнинг», тот сумел сократить разницу примерно на треть. Еще пара виражей, и двухмоторный истребитель зашел бы ЯКу в хвост, после чего исход был бы лишь вопросом времени.
Черт, умелый парень. Вовремя заметив заходящую на него пару, американец спикировал, набрал скорость – и тут же сделал свечу, заставив всех троих проскочить мимо себя. Ну ни хрена себе…
– Коля, Коля! Сзади!
Он успел очень вовремя шарахнуться в сторону, и жуткая, счетверенная или сшестеренная очередь прошла мимо. Еще один «лайтнинг» сумел подобраться сзади. Сам капитан использовал трассирующие пули только за «пятьдесят до конца», чтобы знать, когда боеприпасы пойдут на исход. Так, дело-то, оказывается, серьезнее, чем он думал. «Не рисковать», называется.
Сделав петлю на такой перегрузке, что глаза, казалось, выйдут из орбит и повиснут на стебельках, как у рака, комэск выдернул свой ЯК на спину двухмоторному истребителю, насевшему на его собственного ведомого, который изо всех сил пытался стряхнуть врага. Американец не успел переключиться на пропавший ЯК, занявшись другим, и капитан поднырнул под него, ведя огонь по правому двигателю. Куда делся второй «вилкохвостый», который гонял того, первого ЯКа? Комэск заложил крутой вираж, вертя головой. На его памяти какой-то политрук попытался сделать командиру полка выговор о потере политической бдительности, выражающейся в том, что летчики носят белые шелковые шарфы, вырезанные из списанных парашютов, как какие-то немцы или французы. Комполка пожаловался в корпус, и прилетевший генерал, радостно улыбаясь, предложил умнику прокатиться над аэродромом на УТИ[142], причем сразу после взлета начал орать: «Воздух! „Мессеры“ сзади! Справа пара! Держись! Слева! Где они?! Смотри по сторонам! Собьют нахрен! Вляпались! Еще двое справа!» В общем, когда обалдевший парень вылез из кабины, еще не веря в свое чудесное спасение, его шея была содрана воротом гимнастерки до плавящихся кровавых пузырей. «Что ж ты шарф не поддел, чудило?» – ласково спросил политрука генерал, и с тех пор шелк в полку официально разрешено было считать не буржуазной отрыжкой, а деталью обмундирования.
Второго истребителя он так и не нашел. Он пропал вместе с ЯКом третьего звена, которое было нечетным, и их следы к вечеру так и не отыскались. Значит – все. Так часто бывает. «Пропал без вести в районе города такой-то». И больше ничего. Ни могилы, ни салюта. Может, найдут потом, через много лет, а может, и не найдут совсем.
Выиграть бой все же удалось. Потери составили всего две машины, и один лейтенант пропал без вести, второй выпрыгнул. Николай записал на эскадрилью аж семерых сбитых, но пленки и наземный контроль подтвердили пять: один на него, один добитый ведомым (видели, как он рухнул) и еще трое на остальных. Не Бог весть сколько, по меркам тыловых крыс, – но те, кто понимает, чего стоит сбить истребитель, качали его и ребят до тех пор, пока не утомились.
– Рискнул, любитель? – поинтересовался командир, когда они отчитались. Настроение у него было вроде хорошее, и капитан предпочел лучше повиниться, чем все отрицать. – Я не понял только, почему «тридцать восьмой»[143] оказался маневреннее на горизонтали, чем мы, – сказал он под конец разговора. – Знал бы, так ушел бы после первого захода. Сколько бы сбили, столько сбили. И живучий. Один, по крайней мере, уполз дырявым.
– Хрен с ним. Своего потеряли, это плохо. А их одним больше, одним меньше… И так в плюсе остались. Ведомого представишь к «Отваге», мне рассказали, как он тебя спас.
– Спасибо.
– Не за что пока. Когда будешь письмо писать семье того?
– Денька через три. Вдруг еще найдется… Всегда надеюсь, что вдруг. Каждый раз…
«Дорогая Мария Сергеевна, – написалон через три дня. – С глубокой скорбью извещаю Вас, что Ваш сын, лейтенант Кольчужный, пропал без вести при выполнении боевого задания в районе города Вюнсторф, Германия. Как его командир я прошу у Вас прощения, что не смог уберечь Вашего сына от вражеской пули. Мы продолжаем верить, что Леня еще найдется, даст о себе знать, но надежды почти нет. Мы дрались над своей территорией, и если бы он сумел сесть или выпрыгнуть, то мы бы уже знали о том, где он. Никаких следов его самолета мы также не нашли, но в районе боя было несколько озер и рек, и он мог упасть в одну из них. Мы будем продолжать поиски и, быть может, найдем хотя бы тело Леонида. Мы всегда будем помнить его как верного друга и надежного боевого товарища. Крепитесь, Мария Сергеевна, и будьте уверены, что Вы можете всегда рассчитывать на нас, когда кончится война. Ваш друг, командир истребительной эскадрильи, капитан Скребо Николай Ильич».
Сбитый ЯК-3 с останками летчика в кабине через многие годы нашли немецкие аквалангисты на дне озера Меер. Необычный для машины высотный мотор позволил определить номер части, к которой истребитель принадлежал, и имя лейтенанта Кольчужного наконец было переведено из графы «пропавшие без вести» в графу «убитые и умершие от ран». Это случилось в тот же год, когда нашли ЯК-7Б с сыном Никиты Хрущева, в последний год XX века, и их имена встали в списке рядом. К этому времени не осталось в живых почти никого, кто помнил лейтенантов в лицо.
Узел 9.1.
Командир американской эскадрильи в этот момент разглядывал карту. Маневрирование перед выходом на курс, ведущий к их цели – немецкому аэродрому, который почти наверняка сейчас использовался русскими, было излишне сложным, и он пропустил поворот. Сейчас он старался восстановить ориентировку, чтобы выйти к цели без большой потери времени. Эскадрилью перебросили в этот район всего сутки назад, и после «вывозного» вылета им дали отдельную задачу, не тратя времени на введение в обстановку. Эскадрилья, которую они сменили, потеряла девять человек за три дня и, оставив им свои машины, отбыла в тыл на две недели – как положено.
Подняв глаза от планшета, майор оглянулся на своего ведомого, потом на второй элемент звена. В углу глаза что-то мелькнула, как мушка. Он вскинул голову и увидел просвечивающие сквозь солнечные лучи темные треугольники, скользящие слева, справа и прямо на него. Это оказалось последнее, что он увидел в жизни, и это было совершенно бесшумным. Звука разрывающихся в кабине и фюзеляжах 20-миллиметровых снарядов русских ШВАКов он уже не услышал.
Сбив ведущего, командир русских истребителей полого развернулся вправо, одновременно набирая высоту, чтобы сбросить скорость до рекомендованного инструкциями уровня и сделать машину максимально маневренной. Оглянувшись, он увидел держащегося за ним ведомого – молодого парня с порванной еще в сорок третьем щекой. Не салага и не ас – то, что надо. Они развернулись, все еще с набором высоты, и капитан снова пошел вниз, на ходу выбирая себе цель. В первом заходе эскадрилья обеспечила себе численное превосходство и теперь дралась со вкусом и умением. Эфир был уже переполнен звуками, его ребята орали и матерились, перекликаясь.
– «Утюг-один», ат-така! – скомандовал капитан сам себе, чуть доворачивая. Его внимание привлек американский истребитель, который стоял на крыле почти вертикально, на вираже пытаясь зайти в хвост точно так же кружащемуся ЯКу-одиночке. Они находились на противоположных сторонах окружности, но за то время, пока комэск, пикируя на полном газу, падал на «лайтнинг», тот сумел сократить разницу примерно на треть. Еще пара виражей, и двухмоторный истребитель зашел бы ЯКу в хвост, после чего исход был бы лишь вопросом времени.
Черт, умелый парень. Вовремя заметив заходящую на него пару, американец спикировал, набрал скорость – и тут же сделал свечу, заставив всех троих проскочить мимо себя. Ну ни хрена себе…
– Коля, Коля! Сзади!
Он успел очень вовремя шарахнуться в сторону, и жуткая, счетверенная или сшестеренная очередь прошла мимо. Еще один «лайтнинг» сумел подобраться сзади. Сам капитан использовал трассирующие пули только за «пятьдесят до конца», чтобы знать, когда боеприпасы пойдут на исход. Так, дело-то, оказывается, серьезнее, чем он думал. «Не рисковать», называется.
Сделав петлю на такой перегрузке, что глаза, казалось, выйдут из орбит и повиснут на стебельках, как у рака, комэск выдернул свой ЯК на спину двухмоторному истребителю, насевшему на его собственного ведомого, который изо всех сил пытался стряхнуть врага. Американец не успел переключиться на пропавший ЯК, занявшись другим, и капитан поднырнул под него, ведя огонь по правому двигателю. Куда делся второй «вилкохвостый», который гонял того, первого ЯКа? Комэск заложил крутой вираж, вертя головой. На его памяти какой-то политрук попытался сделать командиру полка выговор о потере политической бдительности, выражающейся в том, что летчики носят белые шелковые шарфы, вырезанные из списанных парашютов, как какие-то немцы или французы. Комполка пожаловался в корпус, и прилетевший генерал, радостно улыбаясь, предложил умнику прокатиться над аэродромом на УТИ[142], причем сразу после взлета начал орать: «Воздух! „Мессеры“ сзади! Справа пара! Держись! Слева! Где они?! Смотри по сторонам! Собьют нахрен! Вляпались! Еще двое справа!» В общем, когда обалдевший парень вылез из кабины, еще не веря в свое чудесное спасение, его шея была содрана воротом гимнастерки до плавящихся кровавых пузырей. «Что ж ты шарф не поддел, чудило?» – ласково спросил политрука генерал, и с тех пор шелк в полку официально разрешено было считать не буржуазной отрыжкой, а деталью обмундирования.
Второго истребителя он так и не нашел. Он пропал вместе с ЯКом третьего звена, которое было нечетным, и их следы к вечеру так и не отыскались. Значит – все. Так часто бывает. «Пропал без вести в районе города такой-то». И больше ничего. Ни могилы, ни салюта. Может, найдут потом, через много лет, а может, и не найдут совсем.
Выиграть бой все же удалось. Потери составили всего две машины, и один лейтенант пропал без вести, второй выпрыгнул. Николай записал на эскадрилью аж семерых сбитых, но пленки и наземный контроль подтвердили пять: один на него, один добитый ведомым (видели, как он рухнул) и еще трое на остальных. Не Бог весть сколько, по меркам тыловых крыс, – но те, кто понимает, чего стоит сбить истребитель, качали его и ребят до тех пор, пока не утомились.
– Рискнул, любитель? – поинтересовался командир, когда они отчитались. Настроение у него было вроде хорошее, и капитан предпочел лучше повиниться, чем все отрицать. – Я не понял только, почему «тридцать восьмой»[143] оказался маневреннее на горизонтали, чем мы, – сказал он под конец разговора. – Знал бы, так ушел бы после первого захода. Сколько бы сбили, столько сбили. И живучий. Один, по крайней мере, уполз дырявым.
– Хрен с ним. Своего потеряли, это плохо. А их одним больше, одним меньше… И так в плюсе остались. Ведомого представишь к «Отваге», мне рассказали, как он тебя спас.
– Спасибо.
– Не за что пока. Когда будешь письмо писать семье того?
– Денька через три. Вдруг еще найдется… Всегда надеюсь, что вдруг. Каждый раз…
«Дорогая Мария Сергеевна, – написалон через три дня. – С глубокой скорбью извещаю Вас, что Ваш сын, лейтенант Кольчужный, пропал без вести при выполнении боевого задания в районе города Вюнсторф, Германия. Как его командир я прошу у Вас прощения, что не смог уберечь Вашего сына от вражеской пули. Мы продолжаем верить, что Леня еще найдется, даст о себе знать, но надежды почти нет. Мы дрались над своей территорией, и если бы он сумел сесть или выпрыгнуть, то мы бы уже знали о том, где он. Никаких следов его самолета мы также не нашли, но в районе боя было несколько озер и рек, и он мог упасть в одну из них. Мы будем продолжать поиски и, быть может, найдем хотя бы тело Леонида. Мы всегда будем помнить его как верного друга и надежного боевого товарища. Крепитесь, Мария Сергеевна, и будьте уверены, что Вы можете всегда рассчитывать на нас, когда кончится война. Ваш друг, командир истребительной эскадрильи, капитан Скребо Николай Ильич».
Сбитый ЯК-3 с останками летчика в кабине через многие годы нашли немецкие аквалангисты на дне озера Меер. Необычный для машины высотный мотор позволил определить номер части, к которой истребитель принадлежал, и имя лейтенанта Кольчужного наконец было переведено из графы «пропавшие без вести» в графу «убитые и умершие от ран». Это случилось в тот же год, когда нашли ЯК-7Б с сыном Никиты Хрущева, в последний год XX века, и их имена встали в списке рядом. К этому времени не осталось в живых почти никого, кто помнил лейтенантов в лицо.
Узел 9.1.
Ночь с 23 на 24 ноября 1944 г.
Эскадра проходила раскручивающийся над Северной Атлантикой шторм насквозь. Не ураган, слава Богу – просто шторм, из тех, которые определяют в зимние месяцы основу погоды над Европой и восточным побережьем Северной Америки. К трем часам ночи двадцать четвертого ноября скорость ветра на широте Нордкапа по десятому меридиану составила тридцать узлов, барометр продолжал падать, и метеобригада «Советского Союза» прогнозировала его дальнейшее усиление. На палубах все было закреплено по-штормовому, расчеты средней артиллерии и зенитных установок получили редкую возможность выспаться в тепле и сухости на своих койках – уже более суток погода полностью исключала действия авиации.
Линейный корабль и линейный крейсер раскачивало достаточно слабо, но «Чапаева» швыряло в разные стороны, ветер бил в левую скулу, и бывший легкий крейсер рыскал на курсе, при каждом порыве ворочая вправо. Палубу пока не захлестывало – авианосец легко всходил носом на волну, но брызги от разбивающихся о его борт волн и непрерывный дождь делали мучительным даже минутное пребывание на самых верхних площадках «острова». Самое печальное, что все прекрасно сознавали: погода, на редкость гадкая уже сейчас, это еще лишь начало того, что им предстоит в ближайшие дни. Пройти сквозь погоду было единственным шансом избежать неминуемого столкновения с превосходящими силами Флота Метрополии. В этом отношении адмирал очень сильно полагался на крепость постройки «Чапаева» – если шторм заставит их отойти к югу и подождать улучшения погоды, то авиация сможет засечь их задолго до Медвежьего, тогда всем конец. Будь «Чапаев» обычным легким авианосцем, расходным материалом в крупных флотах, он не колеблясь оставил бы его позади, рванувшись с тяжелыми кораблями к Медвежьему. Но ценность единственного пока авианосца Океанского флота с почти полным комплектом дважды Героев воздушных армий всей страны на борту была большей, чем у двух «Кронштадтов», и ни малейшего риска ему не простят.
Атмосфера была заполнена электрическими разрядами, делавшими полностью невозможной радиосвязь и забившими снегом помех экранчики радиолокаторов. В моменты, когда в низко нависших черного цвета тучах пробегали отсветы горизонтальных молний, все поля разверток локаторов становились абсолютно белыми, а затем на них снова появлялась мешанина хаотичных засветок. Видимость тоже была отвратительной, с левых курсовых углов регулярно налетали дождевые шквалы, сводившие ее в эти моменты практически до нуля. К утру дождь несколько поредел, а ветер поменял направление почти на тридцать градусов, еще более усилившись. Тогда-то командира линейного корабля и разбудил посыльный. Адмирал был уже на мостике и тепло поздоровался с кутающимся в китель командиром:
– Утро доброе, Алексей Игнатьевич. Погода-то какая, красота!
Но командир линкора был явно не в настроении шутить, и Левченко резко сменил тон:
– У нас гость. Совсем рядом.
Кап-раз проснулся мгновенно, наотмашь хлестнув себя по обеим щекам и помотав головой.
– Где?
– Точно на правом траверзе. Не видно ничего, даже и не смотрите. На радарах по-прежнему муть, я сам глядел, прошелся. Засекли «Вектором», минуты четыре назад доложили, до этого еще пять минут следили, ждали, что будет.
– Боевую тревогу?
– Ждали вас. Он с наветренной, и кто знает, на каком расстоянии. «Вектор» берет одиннадцать миль, но погода… Сами видите какая.
Иванов вдавил кнопку колоколов громкого боя, за секунду оборвав сон почти тысячи человек и заставив подпрыгнуть от мгновенного приступа ужаса еще столько же бодрствующих. Ратьером, с использованием синего фильтра, приказ об объявлении боевой тревоги был передан на «Кронштадт», рассекающий волны в двадцати кабельтовых впереди, и на «Чапаев», как пробка болтающийся в кильватере линкора.
«Вектор» был уникальным прибором для обнаружения надводных объектов в ночное время по сравнению интенсивности излучения в инфракрасном диапазоне от двух соседних или случайно выбранных секторов эллипса, в фокусе которого сам прибор находился. Его создали и довели до рабочего состояния раньше, чем появился первый работоспособный отечественный радиолокатор, пригодный к установке на кораблях, и теперь этот прибор находился на вспомогательных ролях. Сейчас же, когда вся радиотехника выбыла из строя, именно он сделал эскадру не окончательно слепой.
На двух других кораблях такого прибора не было, с «Кронштадта» его сняли за несколько месяцев до похода, и определить дистанцию до объекта с помощью триангуляции было, таким образом, невозможно. «Гость» мог оказаться кем угодно – от выбившегося из раскиданного штормом конвоя крупного транспорта до стада гренландских китов (впрочем, сейчас, кажется, им не сезон). Оба артиллерийских корабля были повреждены, оба были с почти пустыми погребами, но оставлять рядом с собой кого-то неизвестного было более рискованно, чем на этого неизвестного попробовать взглянуть.
Командир линейного корабля выжидающе смотрел на адмирала: решение предстояло принимать ему, и колебался адмирал недолго. В другое время для уточнения обстановки отрядили бы «Кронштадт», а сами отошли бы «от греха подальше» – но теперь «Советский Союз» оказался единственным кораблем, хоть что-то определяющим вокруг себя, и лишним оставался «Чапаев».
– Будем смотреть. Увидим что-то в этом кофе со сливками – утопим, если нет – уйдем. «Чапаеву» оттянуться назад на сорок кабельтовых, строй пеленга. Время пошло!
– Ход полный! Расчетом орудий главного, противоминного, универсального калибров к артиллерийскому бою изготовиться… Орудия зарядить, стеньговые флаги до половины. Боевым частям к бою изготовиться… Докладывать о готовности…
Огромный корабль лихорадочно готовил себя к бою, и с каждой тянущейся от одного доклада к другому минутой командир морщился все сильнее и сильнее. Старшие офицеры перешли в защищенный броней главный командный пункт, на который переключили все средства управления кораблем. Сигнальщики на мостиках запихивали себе в рот куски сахара с целью улучшить сумеречное зрение, башни и оптику командно-дальномерных постов развернули на правый борт, из погребов подняли фугасные снаряды для второго залпа. К 5.25 корабль был к бою готов. Ровно через одну минуту на правом траверзе появилась цель.
В темно-сером, с черными пятнами свешивающихся до самой воды грозовых туч горизонте, ограничивающем видимость сорока кабельтовыми, вдруг появился просвет, на дальнем конце которого как в туннеле спроецировался темный силуэт, почти мгновенно закрытый очередным шквалом.
– Вот он! Штурман! Когда рассветет до трети нормы?!
– Двенадцать минут.
– Самый полный! Право десять! Так держать! Прошу разрешения на самостоятельное открытие огня.
– Разрешаю. Кто это был?
– Не знаю. Флаг-офицер, что?
– Не могу еще сказать. Так, навскидку… Две трубы, четыре башни. Кто угодно может.
– Дистанцию взяли?
– Не успели… Вот он, тварь, снова!
– Цель поймана, данные для первого залпа выработаны.
– Огонь! Через десять минут мы его потеряем, если не попадем…
– Залп!
Линейный корабль содрогнулся от ужасной отдачи трехорудийного залпа, столбы пламени вырвались в сторону вновь появившегося силуэта, и снаряды ушли на цель.
– Да какая же дистанция?!
– Шестьдесят три…
– Это в упор. Да бейте же!
Вспышка по левому борту привлекла внимание сигнальщиков на корабле противника, а падение залпа близким недолетом рассеяло последние сомнения о том, что это такое может быть. В сумерках, пока солнце хотя бы теоретически не поднялось над линией горизонта, теневая сторона заметна лучше, чем обращенная к свету, но вырвавшийся из дождевого шквала в каких-то шести милях от них бронированный колосс с вздымающимися ярусами надстроек теперь невозможно было не заметить. «Боже, спаси нас… – выдохнул вахтенный офицер британца, ощутив холод внизу живота. – Как нам не повезло…»
Легкий крейсер начал маневрировать, пытаясь уклониться от следующих один за другим залпов неизвестно откуда взявшегося противника, но требовалось прежде всего время, чтобы довести ход до полного, чтобы развернуть башни влево и суметь открыть огонь. Второй залп лег прямо перед носом англичанина, и от тяжести рухнувших на палубу столбов воды бак ухнул вниз и черпнул воду. Крейсер не спасло бы ничего, люди только разбегались по боевым постам, и единственной попыткой сопротивления до неминуемой гибели стал трехторпедный залп влево – расчет аппарата этого борта как раз был дежурным. Торпедисты развернули аппарат вручную, не дожидаясь команды и выиграв полминуты, но очередная серия дождевых шквалов, пришедшая слева, закрыла все вокруг такой непроницаемой темнотой, что оба противника сразу потеряли друг друга из виду.
– Давай! Давай! Давай! – второй помощник командира, оказавшийся единственным старшим офицером на мостике в эту «собачью вахту», орал по принудительной трансляции непрерывно, не в силах выразить свой ужас иначе. Шквал дал им паузу, и за несколько минут корабль мучительно медленно развернулся вправо, постепенно набирая ход. Теперь их судьба зависела только от того, насколько продолжительной окажется полоса дождя. На мостик ворвались командир и остальные офицеры – задыхающиеся, с фуражками в руках.
– Он выскочил слева, в шести милях, и сразу начал бить, а на радарах ничего! Какого черта! У него все было уже готово – выскочил из тучи, и сразу залп, а как?! Последние четыре залпа легли по нашему прежнему курсу – бьет по счислению, если шквал пройдет – все.
– Принимаю командование. Радиограмму…
– Да нет связи! Я бы дал, но уже сутки нет! Все помехами забито, магнитные компасы с ума сошли, скоро мы огни святого Эльма увидим!
– Похоже, скоро… Сколько уже он нас не видит?
– Две минуты. Господи, это тот линкор, о котором нас предупреждали! Называется «установить контакт, в бой не вступать»… Я не сомневался, что такая крупная цель будет замечена радарной установкой. Только небо знает, как он нашел нас в таких условиях.
– А ведь он точно знал, что мы здесь, – если башни были развернуты и залп дали сразу, значит его радар…
– Боже мой!
– Если он лучше нашего, то сейчас…
– Машина, самый полный! Выжимайте все, наша судьба зависит от вас! – оторвавшись от раструба переговорной трубы, командир схватился за телефонную трубку. – Артиллерия, ваша готовность?
Ответа не последовало, командно-дальномерный пост еще не был развернут, и из центрального артиллерийского поста костерили задерживающих всех дальномерщиков на чем свет стоит.
– О’Нэлли, вы меня слышите?
– Слышу нормально, мастер, растолкуйте нам, что творится, мы тут все чуть не в пижамах сидим. – Мысль о том, что, как старший артиллерист «Мауритиуса», толстый громила, выслуживший, несмотря на происхождение, офицерство за счет таланта и усидчивости, подпрыгивает от нетерпения в своем ЦАПе с телефонной трубкой в руке и в пижаме на голое тело, в более подходящий момент вызвала бы истерику.
– Это у вас что творится? Нас поймал линкор, а дальномерщики не шевелятся. Старший, у нас в шести милях на семи часах «Советский Союз»!
– О, ш-ш-ш… Так, они включились, ничего не видят. Теперь мы в игре, артиллерия к бою готова.
«Советский Союз» дал один за другим пять бесцельных залпов и задробил стрельбу. Вокруг не было видно абсолютно ничего. Пропали из виду и «Кронштадт» и «Чапаев», и теперь Левченко с неудовольствием подумал о том, что даже собраться всем вместе уже будет проблемой. Линейный корабль шел полным ходом в том направлении, где за шквалом исчез его противник, но орудия молчали – дистанция «Вектором» в таких условиях не определялась даже приблизительно. Все имеющие возможность отвлечься от управления линкором передавали из рук в руки картонки с изображениями британских, канадских и американских кораблей, пытаясь установить тип крейсера, с которым они столкнулись и который так несчастливо потеряли несколько минут назад. Наконец в руках у флаг-офицера осталось лишь несколько карточек, и все сошлись на том, что это был либо британский легкий крейсер типа «Фиджи» или «Белфаст», либо американский тяжелый типа «Пенсакола» – хотя считалось, что все американские тяжелые крейсера задействованы сейчас на Тихом океане. Линкор отслеживал все маневры своего противника и продолжал двигаться за ним, но видимость не улучшалась, и что делать дальше, было непонятно. Солнце вроде бы встало где-то вдали за горизонтом, но это почти не прибавило света к темно-серой клубящейся мути вокруг. Еще несколько минут все молчали и по-прежнему ничего не происходило. Левченко уже приготовился дать сигнал к повороту, решив для себя, что пора возвращаться к «Чапаеву», оставленному в одиночку без прикрытия, и в этот момент в сыром воздухе раздались тяжелые звуки ударов, приходящие с востока.
– «Кронштадт!» – выкрикнуло сразу несколько офицеров, до боли вперившись взглядом в непроницаемую облачную стену впереди. Залпы грохотали один за другим, сливаясь в бьющий по ушам непрерывный рев. «Советский Союз» довернул влево, реагируя на изменение положения желтого всплеска на развертке инфракрасного приемника и соответственно изменив ориентацию оптики командно-дальномерных постов и носовых башен главного калибра. Через две минуты впереди снова открылся просвет, и с линкора увидели горящий и накренившийся корабль с изуродованными надстройками, несущийся зигзагами среди поднимающихся вверх и опадающих всплесков по покрытым белыми шапками волнам цвета мокрого обсидиана.
Москаленко снова повезло. Получив светограмму от адмирала о наличии противника на правом траверзе и его курсе, он сразу приказал дать полный ход и готовиться к артиллерийскому бою – но в отличие от командира «Советского Союза», немедленно повернул вправо. Артиллерия «Кронштадта» была готова к бою через считанные минуты, но, когда загрохотали залпы орудий линкора, впереди никого не оказалось. Предположив, что момент открытия огня совпадает с моментом начала противником поворота, Москаленко снова изменил курс, теперь уже круче, по широкой дуге обходя предполагаемое направление движения корабля, за которым, несомненно, гнался «Союз».
Было произведено только семь залпов, и Москаленко не верил, что все уже кончилось. Каждые две минуты линейный крейсер доворачивал вправо на пять градусов, и когда все уже начали, расслабившись, полагать, что все закончилось совсем, их вдруг вынесло из дождевой стены прямо на контркурс крейсеру противника. После секундного остолбенения на мостиках оба корабля развили максимальную скорострельность, с пяти миль вгоняя друг в друга один снаряд за другим. В погребах «Кронштадта» фугасных снарядов оставалось на считанные залпы, но к моменту перехода на остатки бронебойных разошедшийся с британцем контркурсами линейный крейсер превратил его в пылающую развалину. Уцелевшая после боя с английскими крейсерами в Датском проливе шестидюймовая башня левого борта и обе установки «соток» за две минуты галса успели выпустить почти сотню снарядов среднего калибра, и, несмотря на качку, резко ухудшившую условия стрельбы, попадания с пяти миль следовали одно за другим. Крейсер, четко опознанный в профиль как тип «Фиджи», получил еще по крайней мере пять попаданий снарядами главного калибра, вызывавших огромные вспышки пламени на темном силуэте корпуса.
Качество ответной стрельбы британского легкого крейсера было безукоризненным, уже со второго залпа он добился накрытия, а через полминуты подключил и универсальный калибр. Снаряды рушились вокруг «Кронштадта» один за другим, взрываясь при ударе о воду, попавшие в корпус шестидюймовые «чемоданы» с чудовищным лязгом разрывали вокруг себя металл, вызывая долго не гаснущую вибрацию. Один из первых залпов «Фиджи» целиком лег в борт линейного крейсера, и громадный корабль качнуло от страшного удара, принятого поясной броней. Колпак кормовой дымовой трубы раскроило, и веер оборванных штагов грота заполоскался в воздухе, раскачиваясь из стороны в сторону.
Линейный корабль и линейный крейсер раскачивало достаточно слабо, но «Чапаева» швыряло в разные стороны, ветер бил в левую скулу, и бывший легкий крейсер рыскал на курсе, при каждом порыве ворочая вправо. Палубу пока не захлестывало – авианосец легко всходил носом на волну, но брызги от разбивающихся о его борт волн и непрерывный дождь делали мучительным даже минутное пребывание на самых верхних площадках «острова». Самое печальное, что все прекрасно сознавали: погода, на редкость гадкая уже сейчас, это еще лишь начало того, что им предстоит в ближайшие дни. Пройти сквозь погоду было единственным шансом избежать неминуемого столкновения с превосходящими силами Флота Метрополии. В этом отношении адмирал очень сильно полагался на крепость постройки «Чапаева» – если шторм заставит их отойти к югу и подождать улучшения погоды, то авиация сможет засечь их задолго до Медвежьего, тогда всем конец. Будь «Чапаев» обычным легким авианосцем, расходным материалом в крупных флотах, он не колеблясь оставил бы его позади, рванувшись с тяжелыми кораблями к Медвежьему. Но ценность единственного пока авианосца Океанского флота с почти полным комплектом дважды Героев воздушных армий всей страны на борту была большей, чем у двух «Кронштадтов», и ни малейшего риска ему не простят.
Атмосфера была заполнена электрическими разрядами, делавшими полностью невозможной радиосвязь и забившими снегом помех экранчики радиолокаторов. В моменты, когда в низко нависших черного цвета тучах пробегали отсветы горизонтальных молний, все поля разверток локаторов становились абсолютно белыми, а затем на них снова появлялась мешанина хаотичных засветок. Видимость тоже была отвратительной, с левых курсовых углов регулярно налетали дождевые шквалы, сводившие ее в эти моменты практически до нуля. К утру дождь несколько поредел, а ветер поменял направление почти на тридцать градусов, еще более усилившись. Тогда-то командира линейного корабля и разбудил посыльный. Адмирал был уже на мостике и тепло поздоровался с кутающимся в китель командиром:
– Утро доброе, Алексей Игнатьевич. Погода-то какая, красота!
Но командир линкора был явно не в настроении шутить, и Левченко резко сменил тон:
– У нас гость. Совсем рядом.
Кап-раз проснулся мгновенно, наотмашь хлестнув себя по обеим щекам и помотав головой.
– Где?
– Точно на правом траверзе. Не видно ничего, даже и не смотрите. На радарах по-прежнему муть, я сам глядел, прошелся. Засекли «Вектором», минуты четыре назад доложили, до этого еще пять минут следили, ждали, что будет.
– Боевую тревогу?
– Ждали вас. Он с наветренной, и кто знает, на каком расстоянии. «Вектор» берет одиннадцать миль, но погода… Сами видите какая.
Иванов вдавил кнопку колоколов громкого боя, за секунду оборвав сон почти тысячи человек и заставив подпрыгнуть от мгновенного приступа ужаса еще столько же бодрствующих. Ратьером, с использованием синего фильтра, приказ об объявлении боевой тревоги был передан на «Кронштадт», рассекающий волны в двадцати кабельтовых впереди, и на «Чапаев», как пробка болтающийся в кильватере линкора.
«Вектор» был уникальным прибором для обнаружения надводных объектов в ночное время по сравнению интенсивности излучения в инфракрасном диапазоне от двух соседних или случайно выбранных секторов эллипса, в фокусе которого сам прибор находился. Его создали и довели до рабочего состояния раньше, чем появился первый работоспособный отечественный радиолокатор, пригодный к установке на кораблях, и теперь этот прибор находился на вспомогательных ролях. Сейчас же, когда вся радиотехника выбыла из строя, именно он сделал эскадру не окончательно слепой.
На двух других кораблях такого прибора не было, с «Кронштадта» его сняли за несколько месяцев до похода, и определить дистанцию до объекта с помощью триангуляции было, таким образом, невозможно. «Гость» мог оказаться кем угодно – от выбившегося из раскиданного штормом конвоя крупного транспорта до стада гренландских китов (впрочем, сейчас, кажется, им не сезон). Оба артиллерийских корабля были повреждены, оба были с почти пустыми погребами, но оставлять рядом с собой кого-то неизвестного было более рискованно, чем на этого неизвестного попробовать взглянуть.
Командир линейного корабля выжидающе смотрел на адмирала: решение предстояло принимать ему, и колебался адмирал недолго. В другое время для уточнения обстановки отрядили бы «Кронштадт», а сами отошли бы «от греха подальше» – но теперь «Советский Союз» оказался единственным кораблем, хоть что-то определяющим вокруг себя, и лишним оставался «Чапаев».
– Будем смотреть. Увидим что-то в этом кофе со сливками – утопим, если нет – уйдем. «Чапаеву» оттянуться назад на сорок кабельтовых, строй пеленга. Время пошло!
– Ход полный! Расчетом орудий главного, противоминного, универсального калибров к артиллерийскому бою изготовиться… Орудия зарядить, стеньговые флаги до половины. Боевым частям к бою изготовиться… Докладывать о готовности…
Огромный корабль лихорадочно готовил себя к бою, и с каждой тянущейся от одного доклада к другому минутой командир морщился все сильнее и сильнее. Старшие офицеры перешли в защищенный броней главный командный пункт, на который переключили все средства управления кораблем. Сигнальщики на мостиках запихивали себе в рот куски сахара с целью улучшить сумеречное зрение, башни и оптику командно-дальномерных постов развернули на правый борт, из погребов подняли фугасные снаряды для второго залпа. К 5.25 корабль был к бою готов. Ровно через одну минуту на правом траверзе появилась цель.
В темно-сером, с черными пятнами свешивающихся до самой воды грозовых туч горизонте, ограничивающем видимость сорока кабельтовыми, вдруг появился просвет, на дальнем конце которого как в туннеле спроецировался темный силуэт, почти мгновенно закрытый очередным шквалом.
– Вот он! Штурман! Когда рассветет до трети нормы?!
– Двенадцать минут.
– Самый полный! Право десять! Так держать! Прошу разрешения на самостоятельное открытие огня.
– Разрешаю. Кто это был?
– Не знаю. Флаг-офицер, что?
– Не могу еще сказать. Так, навскидку… Две трубы, четыре башни. Кто угодно может.
– Дистанцию взяли?
– Не успели… Вот он, тварь, снова!
– Цель поймана, данные для первого залпа выработаны.
– Огонь! Через десять минут мы его потеряем, если не попадем…
– Залп!
Линейный корабль содрогнулся от ужасной отдачи трехорудийного залпа, столбы пламени вырвались в сторону вновь появившегося силуэта, и снаряды ушли на цель.
– Да какая же дистанция?!
– Шестьдесят три…
– Это в упор. Да бейте же!
Вспышка по левому борту привлекла внимание сигнальщиков на корабле противника, а падение залпа близким недолетом рассеяло последние сомнения о том, что это такое может быть. В сумерках, пока солнце хотя бы теоретически не поднялось над линией горизонта, теневая сторона заметна лучше, чем обращенная к свету, но вырвавшийся из дождевого шквала в каких-то шести милях от них бронированный колосс с вздымающимися ярусами надстроек теперь невозможно было не заметить. «Боже, спаси нас… – выдохнул вахтенный офицер британца, ощутив холод внизу живота. – Как нам не повезло…»
Легкий крейсер начал маневрировать, пытаясь уклониться от следующих один за другим залпов неизвестно откуда взявшегося противника, но требовалось прежде всего время, чтобы довести ход до полного, чтобы развернуть башни влево и суметь открыть огонь. Второй залп лег прямо перед носом англичанина, и от тяжести рухнувших на палубу столбов воды бак ухнул вниз и черпнул воду. Крейсер не спасло бы ничего, люди только разбегались по боевым постам, и единственной попыткой сопротивления до неминуемой гибели стал трехторпедный залп влево – расчет аппарата этого борта как раз был дежурным. Торпедисты развернули аппарат вручную, не дожидаясь команды и выиграв полминуты, но очередная серия дождевых шквалов, пришедшая слева, закрыла все вокруг такой непроницаемой темнотой, что оба противника сразу потеряли друг друга из виду.
– Давай! Давай! Давай! – второй помощник командира, оказавшийся единственным старшим офицером на мостике в эту «собачью вахту», орал по принудительной трансляции непрерывно, не в силах выразить свой ужас иначе. Шквал дал им паузу, и за несколько минут корабль мучительно медленно развернулся вправо, постепенно набирая ход. Теперь их судьба зависела только от того, насколько продолжительной окажется полоса дождя. На мостик ворвались командир и остальные офицеры – задыхающиеся, с фуражками в руках.
– Он выскочил слева, в шести милях, и сразу начал бить, а на радарах ничего! Какого черта! У него все было уже готово – выскочил из тучи, и сразу залп, а как?! Последние четыре залпа легли по нашему прежнему курсу – бьет по счислению, если шквал пройдет – все.
– Принимаю командование. Радиограмму…
– Да нет связи! Я бы дал, но уже сутки нет! Все помехами забито, магнитные компасы с ума сошли, скоро мы огни святого Эльма увидим!
– Похоже, скоро… Сколько уже он нас не видит?
– Две минуты. Господи, это тот линкор, о котором нас предупреждали! Называется «установить контакт, в бой не вступать»… Я не сомневался, что такая крупная цель будет замечена радарной установкой. Только небо знает, как он нашел нас в таких условиях.
– А ведь он точно знал, что мы здесь, – если башни были развернуты и залп дали сразу, значит его радар…
– Боже мой!
– Если он лучше нашего, то сейчас…
– Машина, самый полный! Выжимайте все, наша судьба зависит от вас! – оторвавшись от раструба переговорной трубы, командир схватился за телефонную трубку. – Артиллерия, ваша готовность?
Ответа не последовало, командно-дальномерный пост еще не был развернут, и из центрального артиллерийского поста костерили задерживающих всех дальномерщиков на чем свет стоит.
Легкий крейсер «Мауритиус», Англия, 1940 г.
– О’Нэлли, вы меня слышите?
– Слышу нормально, мастер, растолкуйте нам, что творится, мы тут все чуть не в пижамах сидим. – Мысль о том, что, как старший артиллерист «Мауритиуса», толстый громила, выслуживший, несмотря на происхождение, офицерство за счет таланта и усидчивости, подпрыгивает от нетерпения в своем ЦАПе с телефонной трубкой в руке и в пижаме на голое тело, в более подходящий момент вызвала бы истерику.
– Это у вас что творится? Нас поймал линкор, а дальномерщики не шевелятся. Старший, у нас в шести милях на семи часах «Советский Союз»!
– О, ш-ш-ш… Так, они включились, ничего не видят. Теперь мы в игре, артиллерия к бою готова.
«Советский Союз» дал один за другим пять бесцельных залпов и задробил стрельбу. Вокруг не было видно абсолютно ничего. Пропали из виду и «Кронштадт» и «Чапаев», и теперь Левченко с неудовольствием подумал о том, что даже собраться всем вместе уже будет проблемой. Линейный корабль шел полным ходом в том направлении, где за шквалом исчез его противник, но орудия молчали – дистанция «Вектором» в таких условиях не определялась даже приблизительно. Все имеющие возможность отвлечься от управления линкором передавали из рук в руки картонки с изображениями британских, канадских и американских кораблей, пытаясь установить тип крейсера, с которым они столкнулись и который так несчастливо потеряли несколько минут назад. Наконец в руках у флаг-офицера осталось лишь несколько карточек, и все сошлись на том, что это был либо британский легкий крейсер типа «Фиджи» или «Белфаст», либо американский тяжелый типа «Пенсакола» – хотя считалось, что все американские тяжелые крейсера задействованы сейчас на Тихом океане. Линкор отслеживал все маневры своего противника и продолжал двигаться за ним, но видимость не улучшалась, и что делать дальше, было непонятно. Солнце вроде бы встало где-то вдали за горизонтом, но это почти не прибавило света к темно-серой клубящейся мути вокруг. Еще несколько минут все молчали и по-прежнему ничего не происходило. Левченко уже приготовился дать сигнал к повороту, решив для себя, что пора возвращаться к «Чапаеву», оставленному в одиночку без прикрытия, и в этот момент в сыром воздухе раздались тяжелые звуки ударов, приходящие с востока.
– «Кронштадт!» – выкрикнуло сразу несколько офицеров, до боли вперившись взглядом в непроницаемую облачную стену впереди. Залпы грохотали один за другим, сливаясь в бьющий по ушам непрерывный рев. «Советский Союз» довернул влево, реагируя на изменение положения желтого всплеска на развертке инфракрасного приемника и соответственно изменив ориентацию оптики командно-дальномерных постов и носовых башен главного калибра. Через две минуты впереди снова открылся просвет, и с линкора увидели горящий и накренившийся корабль с изуродованными надстройками, несущийся зигзагами среди поднимающихся вверх и опадающих всплесков по покрытым белыми шапками волнам цвета мокрого обсидиана.
Москаленко снова повезло. Получив светограмму от адмирала о наличии противника на правом траверзе и его курсе, он сразу приказал дать полный ход и готовиться к артиллерийскому бою – но в отличие от командира «Советского Союза», немедленно повернул вправо. Артиллерия «Кронштадта» была готова к бою через считанные минуты, но, когда загрохотали залпы орудий линкора, впереди никого не оказалось. Предположив, что момент открытия огня совпадает с моментом начала противником поворота, Москаленко снова изменил курс, теперь уже круче, по широкой дуге обходя предполагаемое направление движения корабля, за которым, несомненно, гнался «Союз».
Было произведено только семь залпов, и Москаленко не верил, что все уже кончилось. Каждые две минуты линейный крейсер доворачивал вправо на пять градусов, и когда все уже начали, расслабившись, полагать, что все закончилось совсем, их вдруг вынесло из дождевой стены прямо на контркурс крейсеру противника. После секундного остолбенения на мостиках оба корабля развили максимальную скорострельность, с пяти миль вгоняя друг в друга один снаряд за другим. В погребах «Кронштадта» фугасных снарядов оставалось на считанные залпы, но к моменту перехода на остатки бронебойных разошедшийся с британцем контркурсами линейный крейсер превратил его в пылающую развалину. Уцелевшая после боя с английскими крейсерами в Датском проливе шестидюймовая башня левого борта и обе установки «соток» за две минуты галса успели выпустить почти сотню снарядов среднего калибра, и, несмотря на качку, резко ухудшившую условия стрельбы, попадания с пяти миль следовали одно за другим. Крейсер, четко опознанный в профиль как тип «Фиджи», получил еще по крайней мере пять попаданий снарядами главного калибра, вызывавших огромные вспышки пламени на темном силуэте корпуса.
Качество ответной стрельбы британского легкого крейсера было безукоризненным, уже со второго залпа он добился накрытия, а через полминуты подключил и универсальный калибр. Снаряды рушились вокруг «Кронштадта» один за другим, взрываясь при ударе о воду, попавшие в корпус шестидюймовые «чемоданы» с чудовищным лязгом разрывали вокруг себя металл, вызывая долго не гаснущую вибрацию. Один из первых залпов «Фиджи» целиком лег в борт линейного крейсера, и громадный корабль качнуло от страшного удара, принятого поясной броней. Колпак кормовой дымовой трубы раскроило, и веер оборванных штагов грота заполоскался в воздухе, раскачиваясь из стороны в сторону.