Страница:
Я заметил, что несколько патрициев выслушивают речи крайне мрачно. Потом они отделились от толпы. Отвязали лошадей, пасшихся среди олив близ дороги, и, вскочив в седла, умчались по направлению к Риму.
Мне вдруг стало очень страшно. В многочисленных походах, где я сопровождал короля, постоянно что-то случалось. Приходилось сражаться, хотя воином я никогда не числился. Но даже в самые неприятные моменты я всегда чувствовал, что небесные силы поддерживают Его Величество, хотя трудно понять, чем он это заслужил. К тому же с годами я стал видеть все больше смысла в союзе Карла с папским престолом. И вот сейчас… Растерянный взгляд понтифика, эти подозрительные патриции… Да и сам король выглядел крайне удивленным такой неожиданной встречей. Все шло как-то не по плану.
А ведь если пострадает Карл – нам всем крепко не поздоровится. И легкомысленным принцессам, и этому выскочке Нардулу, и, разумеется, мне. Это справедливо: тот, кто ближе к трону, первым получает и жирные куски, и оплеухи. Я всю жизнь посвящаю тому, чтобы находиться у самого трона. А благ особенных не вижу. Только нескончаемые походы, да беседы с королем. Но, боюсь, если меня лишить этих бесед, мне нечем будет наполнить свою жизнь. Куда уж тут денешься?
Глава вторая
Глава третья
Мне вдруг стало очень страшно. В многочисленных походах, где я сопровождал короля, постоянно что-то случалось. Приходилось сражаться, хотя воином я никогда не числился. Но даже в самые неприятные моменты я всегда чувствовал, что небесные силы поддерживают Его Величество, хотя трудно понять, чем он это заслужил. К тому же с годами я стал видеть все больше смысла в союзе Карла с папским престолом. И вот сейчас… Растерянный взгляд понтифика, эти подозрительные патриции… Да и сам король выглядел крайне удивленным такой неожиданной встречей. Все шло как-то не по плану.
А ведь если пострадает Карл – нам всем крепко не поздоровится. И легкомысленным принцессам, и этому выскочке Нардулу, и, разумеется, мне. Это справедливо: тот, кто ближе к трону, первым получает и жирные куски, и оплеухи. Я всю жизнь посвящаю тому, чтобы находиться у самого трона. А благ особенных не вижу. Только нескончаемые походы, да беседы с королем. Но, боюсь, если меня лишить этих бесед, мне нечем будет наполнить свою жизнь. Куда уж тут денешься?
Глава вторая
… В монастыре из-за постоянной усталости и недосыпания я долго не мог проявить себя достойным образом. Только через несколько месяцев брат, обучавший послушников латыни, заметил мою удивительную память. Так же, как королева Бертрада, монахи захотели устроить испытание. Они заставляли меня учить Евангелие фрагмент за фрагментом, проверяли по тексту и восхищались. К концу испытания все сошлись во мнении, что из мальчика получится выдающийся ученый богослов.
Надежды их не оправдались. Выучив наизусть все четыре Евангелия, я теперь отлично цитирую их, но совершенно не способен поддерживать богословские беседы. Видимо, моя голова подобна сундуку, в котором хранятся сокровища.
Несколько лет я провел в этом монастыре, то изучая тексты и песнопения для литургии, то пропалывая морковку и прочие овощи. Монастырская жизнь состоит из бесконечного количества важных вещей – от начищения подсвечников до подбора священных текстов для адораций. Я настолько погрузился во все это, что редко вспоминал даже свою мать, не говоря уже о принце Карле.
Однажды я расставлял чаши на алтаре перед богослужением. Предстоятель уже облачался, готовясь выйти служить, как вдруг в ризницу прибежал один из братьев и что-то прошептал ему на ухо. Предстоятель засуетился, позвал министрантов, и они вместе начали торопливо листать антифонарий. Месса задерживалась. Не зная, что мне делать дальше, я отошел в сторону и стал на колени перед дарохранительницей. Тут прозвонил колокольчик, возвещающий начало мессы, и я услышал неизвестное мне, скорбное песнопение. Весь ход богослужения тоже казался незнакомым. Я сообразил, что это – заупокойная служба и, подойдя к послушнику, только что вышедшему из ризницы, шепотом спросил:
– Кого отпевают?
– Короля, – одними губами ответил тот.
Это значило, что власть вскорости перейдет к принцам, или хотя бы к одному из них. Покойный Пипин ведь тоже поначалу правил вместе с братом, но тот предпочел власти монастырское уединение.
«Ну, все, – подумал я, – теперь мне точно не достичь никакого расположения. К принцу-то непонятно было, как подступиться, а про короля и вовсе думать нечего».
Прошло некоторое время. Королями стали оба принца, поделив между собой Франкское королевство. Карлу досталась часть, вытянувшаяся узким полумесяцем с севера на юго-запад. Наш монастырь и замок, где прошло мое детство, попадал в его владения.
Я все гадал, что меня ожидает в будущем. Ни одного хорошего варианта в голову не приходило. За стенами монастыря – строгое укоризненное лицо матери, чье поручение я теперь вряд ли смогу исполнить. В монастыре меня вроде бы оставлять не собирались, да мне и не хотелось провести всю жизнь в молитвах и огородных работах. А на должность переписчика меня вряд ли возьмут. Прекрасная память не помогает писать красиво. Пока что при всем старании мои буквы то залезут за линию, то вообще шатаются, будто пьяные.
Как-то на вечерне я увидел в храме знакомого королевского управляющего. В последнее время он очень редко появлялся в монастыре. После службы он подошел ко мне:
– Афонсо, ты ведь умеешь ездить верхом?
Живя при дворе, я играл с детьми аристократов, и мне давали покататься на лошади. Но я видел, как легко взлетают на коня настоящие наездники, кто проводит в седле всю жизнь. Поэтому ответил осторожно:
– Об особенном умении сказать не могу, хотя небольшой опыт имею.
Королевский управляющий нахмурился.
– Скверно. Король Карл хочет видеть тебя при дворе. Как же я повезу тебя?
«Всего-то?» – обрадовался я и уверенно сказал:
– До виллы-то я точно доеду. Я ведь уже однажды преодолел этот путь.
Управляющий усмехнулся.
– Ты думаешь, у короля только одна вилла? Нет, мы поедем на запад, в Ахен, Карл сейчас там. Но это неблизкий путь.
Понятно, что выбора у меня не было.
Рано утром мы выехали. К счастью, лошадь оказалась покладистой. Хотя бы не пыталась специально сбросить меня или отгрызть ногу.
– Так ты вообще ничего не знаешь про Ахен? – спросил управляющий, когда стены монастыря скрылись в голубоватой утренней дымке. Я помолчал, вспоминая. Мой наставник говорил о королевских резиденциях, но подобного названия он ни разу не произносил.
– Но это ведь не королевская резиденция?
– Нет, конечно. Она находится в Нуайоне. Недалеко от Суассона, где правит Карломан. Но Ахен нравится Карлу. Поселение там заложили еще римляне. И знаешь почему? Там есть целебные источники, они дают силу и возвращают молодость. Но раньше жить там постоянно людям было не в радость из-за Бахкауфа.
Про Бахкауфа я знал с детства. Про него любят рассказывать и на кухне, и в детских компаниях. Считается, что он нападает на пьяных. Садится к ним на закорки, заставляя катать его, оттого пьяницы так долго добираются до дома. А если они начинают молить о пощаде – становится еще тяжелее. Но мне казалось, что это просто сказки. Я спросил:
– А разве он существует?
– Слава Богу, уже нет, – управляющий говорил так важно, будто сам победил чудовище. – Бахкауф утащил под воду много народу, но наш покойный король, славный Пипин, одолел его в жестоком поединке. Он отрубил ему хвост, дающий силу, и швырнул прямо в ручей. Правда, источники теперь пахнут серой – хвост-то был ядовитый.
– Значит, они уже больше не целебные, – заметил я.
Управляющий надолго задумался.
– Нет, – наконец сказал он с уверенностью, – они стали еще целебнее, ведь король Пипин сражался с Бахкауфом во имя Господа нашего, Иисуса Христа.
Я благоразумно промолчал. После того как я узнал от матери, что христианский бог враждебен нашей семье – у меня вообще все смешалось в голове. Верить в Христа и Пресвятую Деву теперь не получалось, а Афина со всем своим пантеоном казалась мне полусказочным существом вроде Бахкауфа, и не тянула на объект поклонения.
Кстати, как там мать? Не много я видел от нее ласки, но все же надо почитать женщину, родившую тебя на свет (или это опять мое христианское прошлое?).
Да нет, конечно, я соскучился по ней! Интересно, удобно ли попросить заехать на старую королевскую виллу, чтобы с ней повидаться?
– Послушайте, – сказал я управляющему, – вилла, где мы жили, совсем недалеко, насколько я понимаю. Мне бы хотелось повидаться с матерью.
Управляющий посмотрел на меня с недоумением и прищелкнул языком:
– Ты там, в монастыре ничего и не знаешь, кроме священных книг. И то правда, откуда тебе? Матушку твою Карл к себе взял вышивальщицей, еще когда принцем был. А это что значит?
Управляющий важно поднял палец и замолчал, ожидая моего ответа.
– И что это значит? – спросил я, не найдя никакого объяснения.
– А значит это, что матушка у тебя теперь кочевая. Карлу-то на месте не сидится, любит он с виллы на виллу переезжать. И все его люди с ним, кто ко двору приписан.
– Получается, что матушка сейчас в этом Ахене?
– Так и получается. Правильно соображаешь, – управляющему явно нравилось разговаривать со мной в покровительственном тоне. – Теперь с матушкой своей навидаешься досыта.
«Как бы не переесть, – с тоской подумал я, – теперь-то она меня уж точно в покое не оставит».
Ехали мы больше недели. Отдыхали на постоялых дворах. К концу пути я чувствовал себя странно. Будто мои ноги искривились и приняли форму седла. Они очень болели, и я опасался выглядеть неуклюжим, когда меня призовут к новому королю.
Ну, вот и Ахен. Он представлялся мне величественным городом – ведь его основали римляне. Однако домишки, построенные наполовину из дерева, наполовину из глины, не впечатляли. Улицы казались грязными. Мы переехали по шаткому мостику через небольшой ручей, не прибавлявший городу ни красоты, ни величия.
– Вот здесь и водился Бахкауф. – Управляющий со знанием дела указал на тусклые темные воды. – Будем надеяться, у него не было наследников. – И он, воровато оглянувшись, плюнул в ручей.
Королевская вилла в Ахене тоже меня не восхитила – квадратная постройка из дерева с глиной. Похоже, она отличалась от бедняцких жилищ только размерами. Правда, комнат в ней и впрямь оказалось немало, побольше, чем в замке, где прошло мое детство.
Нас встретил конюх, которого я помнил еще с давних домонастырских времен, и незнакомая девушка. Видимо, ее послали проводить меня. Простившись с управляющим, я пошел за ней по свежевыструганным ступеням, стараясь не шипеть от боли в ногах, измученных верховой ездой.
Девица, не оборачиваясь, бодро топала вверх. Одета она была в простое платье из некрашеного льна.
«Служанка, – подумал я. – Навряд ли она знает, когда король собирается принять меня».
Все же решил спросить:
– Скажи, милая девица…
Мгновенно обернувшись, она пронзила меня надменным взглядом.
– Баронесса Имма, племянница Гимильтруды!
Я чуть не свалился с лестницы. Гимильтрудой-то зовут жену Карла! Вот тебе и служанка. Что наш новый король завел у себя при дворе моду на простоту в одежде, я еще не успел узнать.
Юная Имма смотрела на меня с вызовом. Надо было продолжать разговор:
– А меня зовут Афонсо. Любезная баронесса…
– Я знаю, – перебила она, – ты сын вышивальщицы, которого поцеловала молния.
– Мне было бы приятнее прославиться более достойным способом, – сказал я, – будем надеяться, все еще впереди.
Она скорчила презрительную гримаску. Видимо, у нее не было особых надежд насчет меня. Стараясь держаться с достоинством, я продолжил:
– Известно ли, когда Его Величество намерен принять меня?
Баронесса хмыкнула:
– Он в Аквитании.
– Вершит государственные дела?
– Ну да. Копьем и мечом.
Я помнил, что король Пипин долгие годы воевал с Вайфарием, герцогом Аквитанским. Перед смертью ему удалось победить непокорного аквитанца. Неужели тот опять восстал?
– Вайфарий умер. – Баронессе, видно, не с кем было поговорить, и она решила снизойти до беседы с сыном вышивальщицы. – Теперь в Аквитании правит Гуннольд. Он еще не воевал с франкским королем и… Вот твоя комната! – вдруг прервала она сама себя, открывая дверь. Оглядела меня и гордо удалилась.
В комнате находились два ложа, застеленные соломой, а сверху еще и тканями. Роскошь неслыханная! В монастыре послушники и обучающиеся спали прямо на полу, постелив себе соломы, сколько дадут. С каким наслаждением я растянулся на одном из покрывал! Замечательно, что короля нет. К его приезду я точно отдохну, а может, и заскучать успею. Войны ведь имеют свойство затягиваться.
За дверью послышались торопливые шаги и… вот она, моя матушка. Даже не постарела, только пряди волос, выбившиеся из-под платка, стали совсем тусклыми. Я, вскочив, бросился к ней и, как всегда, остановился, не решаясь обнять. Ее губы поджались в улыбку – принужденную, без намека на теплоту. Она не любила улыбаться, объясняя это гнилыми зубами. Подержав на лице подобие улыбки, мать произнесла:
– Ты достоин похвалы. Мне сказали, что за все время тебя ни разу не уличили в лени.
Я почувствовал гордость. Получить похвалу от моей матери почти невозможно. Захотелось продлить приятное чувство, рассказав про тяготы учения, подсвечники и бескрайние морковные грядки. Но она уже не смотрела на меня, думая о чем-то своем.
– Вот что, Афонсо! – ее голос прозвучал решительно. – Король сам вспомнил про тебя. Такими вещами не бросаются.
– Еще бы! – я собрался поддержать тему. Мать прервала меня:
– У кухарки припасена еда для тебя. Поешь, и немедленно спать. Завтра на рассвете несколько воинов едут в Аквитанию. Я упросила Имму, племянницу королевы, дать тебе быстрого коня, чтобы тебе не отстать от них.
– А… – от удивления и возмущения у меня вылетели из головы все слова. Я-то думал, как пройти по замку, не упав от боли в ногах, а тут выясняется, что впереди новое конное путешествие.
– Кстати, об Имме, – мать понизила голос. – Мне удалось заинтересовать ее тобой. Она пришла ко мне советоваться о вышивке на ворот платья. Я ей рассказала, что молния, касаясь человека, сообщает ему силу небесного огня. Конечно, она сразу начала расспрашивать о тебе. Даже пошла тебя встречать. Будь с ней очень осторожен. Она наверняка захочет поискать в тебе этот небесный огонь. Отталкивать ее нельзя, но шашни заводить тоже опасно, тем более, что она считается невинной.
– Зачем же ты заинтересовывала ее мною? – дар речи наконец вернулся ко мне.
Она посмотрела на меня, как на дурачка:
– Ты что, не помнишь наш разговор? А если помнишь, должен понимать, зачем я это сделала!
В итоге наутро я отправился в Аквитанию с какими-то незнакомыми воинами. Усталый, невыспавшийся. А главное – совершенно не понимающий, зачем я еду и что происходит вокруг.
– Афонсо, – опять привязался ко мне Эйнхард, – посмотри внимательней, точно ли это папа Лев? Я плохо помню его, но у меня что-то возникли сомнения…
– Любезный Нардул, – я тяжело вздохнул, – если бы тебе пришлось вынести все, что вынес наш папа, – боюсь, тебя бы не узнали даже твои благочестивые родители.
Немного поразмыслив, я добавил скорее для себя, чем для Эйнхарда:
– Но даже если это другой человек, наш король сумеет извлечь из этого пользу.
Сказал эту фразу и сам испугался. Карл никогда не искал пользы лично для себя. Он ведь не завоевывал народы, а собирал их в единое стадо, чтобы они не растерялись в пути на небеса. Все мы были в его представлении Церковью. А папа – дверью этой церкви. Дверь, всегда широко распахнутая при жизни папы Адриана… Но сейчас, не закрылась ли она, или того хуже – не стала ли стеной?
Эйнхард наклонился ко мне, помолчал, собираясь с духом, и шепотом спросил:
– Как ты полагаешь, могут ли обвинения, возведенные на папу быть правдой?
– Нет, – ответил я поспешно, испугавшись, что мои сомнения отразились на лице. Спохватившись, добавил более учтивым голосом:
– Думаю, это невозможно.
Король и папа так и стояли на дороге – внизу, почти прямо перед нами. Я вгляделся в лицо Его Величества, знакомое до мельчайших черточек. Его глаза потемнели, будто он вглядывался в бездонную адскую бездну. Вдруг он нахмурился и, тронув поводья, медленно поехал мимо священников и патрициев.
Надежды их не оправдались. Выучив наизусть все четыре Евангелия, я теперь отлично цитирую их, но совершенно не способен поддерживать богословские беседы. Видимо, моя голова подобна сундуку, в котором хранятся сокровища.
Несколько лет я провел в этом монастыре, то изучая тексты и песнопения для литургии, то пропалывая морковку и прочие овощи. Монастырская жизнь состоит из бесконечного количества важных вещей – от начищения подсвечников до подбора священных текстов для адораций. Я настолько погрузился во все это, что редко вспоминал даже свою мать, не говоря уже о принце Карле.
Однажды я расставлял чаши на алтаре перед богослужением. Предстоятель уже облачался, готовясь выйти служить, как вдруг в ризницу прибежал один из братьев и что-то прошептал ему на ухо. Предстоятель засуетился, позвал министрантов, и они вместе начали торопливо листать антифонарий. Месса задерживалась. Не зная, что мне делать дальше, я отошел в сторону и стал на колени перед дарохранительницей. Тут прозвонил колокольчик, возвещающий начало мессы, и я услышал неизвестное мне, скорбное песнопение. Весь ход богослужения тоже казался незнакомым. Я сообразил, что это – заупокойная служба и, подойдя к послушнику, только что вышедшему из ризницы, шепотом спросил:
– Кого отпевают?
– Короля, – одними губами ответил тот.
Это значило, что власть вскорости перейдет к принцам, или хотя бы к одному из них. Покойный Пипин ведь тоже поначалу правил вместе с братом, но тот предпочел власти монастырское уединение.
«Ну, все, – подумал я, – теперь мне точно не достичь никакого расположения. К принцу-то непонятно было, как подступиться, а про короля и вовсе думать нечего».
Прошло некоторое время. Королями стали оба принца, поделив между собой Франкское королевство. Карлу досталась часть, вытянувшаяся узким полумесяцем с севера на юго-запад. Наш монастырь и замок, где прошло мое детство, попадал в его владения.
Я все гадал, что меня ожидает в будущем. Ни одного хорошего варианта в голову не приходило. За стенами монастыря – строгое укоризненное лицо матери, чье поручение я теперь вряд ли смогу исполнить. В монастыре меня вроде бы оставлять не собирались, да мне и не хотелось провести всю жизнь в молитвах и огородных работах. А на должность переписчика меня вряд ли возьмут. Прекрасная память не помогает писать красиво. Пока что при всем старании мои буквы то залезут за линию, то вообще шатаются, будто пьяные.
Как-то на вечерне я увидел в храме знакомого королевского управляющего. В последнее время он очень редко появлялся в монастыре. После службы он подошел ко мне:
– Афонсо, ты ведь умеешь ездить верхом?
Живя при дворе, я играл с детьми аристократов, и мне давали покататься на лошади. Но я видел, как легко взлетают на коня настоящие наездники, кто проводит в седле всю жизнь. Поэтому ответил осторожно:
– Об особенном умении сказать не могу, хотя небольшой опыт имею.
Королевский управляющий нахмурился.
– Скверно. Король Карл хочет видеть тебя при дворе. Как же я повезу тебя?
«Всего-то?» – обрадовался я и уверенно сказал:
– До виллы-то я точно доеду. Я ведь уже однажды преодолел этот путь.
Управляющий усмехнулся.
– Ты думаешь, у короля только одна вилла? Нет, мы поедем на запад, в Ахен, Карл сейчас там. Но это неблизкий путь.
Понятно, что выбора у меня не было.
Рано утром мы выехали. К счастью, лошадь оказалась покладистой. Хотя бы не пыталась специально сбросить меня или отгрызть ногу.
– Так ты вообще ничего не знаешь про Ахен? – спросил управляющий, когда стены монастыря скрылись в голубоватой утренней дымке. Я помолчал, вспоминая. Мой наставник говорил о королевских резиденциях, но подобного названия он ни разу не произносил.
– Но это ведь не королевская резиденция?
– Нет, конечно. Она находится в Нуайоне. Недалеко от Суассона, где правит Карломан. Но Ахен нравится Карлу. Поселение там заложили еще римляне. И знаешь почему? Там есть целебные источники, они дают силу и возвращают молодость. Но раньше жить там постоянно людям было не в радость из-за Бахкауфа.
Про Бахкауфа я знал с детства. Про него любят рассказывать и на кухне, и в детских компаниях. Считается, что он нападает на пьяных. Садится к ним на закорки, заставляя катать его, оттого пьяницы так долго добираются до дома. А если они начинают молить о пощаде – становится еще тяжелее. Но мне казалось, что это просто сказки. Я спросил:
– А разве он существует?
– Слава Богу, уже нет, – управляющий говорил так важно, будто сам победил чудовище. – Бахкауф утащил под воду много народу, но наш покойный король, славный Пипин, одолел его в жестоком поединке. Он отрубил ему хвост, дающий силу, и швырнул прямо в ручей. Правда, источники теперь пахнут серой – хвост-то был ядовитый.
– Значит, они уже больше не целебные, – заметил я.
Управляющий надолго задумался.
– Нет, – наконец сказал он с уверенностью, – они стали еще целебнее, ведь король Пипин сражался с Бахкауфом во имя Господа нашего, Иисуса Христа.
Я благоразумно промолчал. После того как я узнал от матери, что христианский бог враждебен нашей семье – у меня вообще все смешалось в голове. Верить в Христа и Пресвятую Деву теперь не получалось, а Афина со всем своим пантеоном казалась мне полусказочным существом вроде Бахкауфа, и не тянула на объект поклонения.
Кстати, как там мать? Не много я видел от нее ласки, но все же надо почитать женщину, родившую тебя на свет (или это опять мое христианское прошлое?).
Да нет, конечно, я соскучился по ней! Интересно, удобно ли попросить заехать на старую королевскую виллу, чтобы с ней повидаться?
– Послушайте, – сказал я управляющему, – вилла, где мы жили, совсем недалеко, насколько я понимаю. Мне бы хотелось повидаться с матерью.
Управляющий посмотрел на меня с недоумением и прищелкнул языком:
– Ты там, в монастыре ничего и не знаешь, кроме священных книг. И то правда, откуда тебе? Матушку твою Карл к себе взял вышивальщицей, еще когда принцем был. А это что значит?
Управляющий важно поднял палец и замолчал, ожидая моего ответа.
– И что это значит? – спросил я, не найдя никакого объяснения.
– А значит это, что матушка у тебя теперь кочевая. Карлу-то на месте не сидится, любит он с виллы на виллу переезжать. И все его люди с ним, кто ко двору приписан.
– Получается, что матушка сейчас в этом Ахене?
– Так и получается. Правильно соображаешь, – управляющему явно нравилось разговаривать со мной в покровительственном тоне. – Теперь с матушкой своей навидаешься досыта.
«Как бы не переесть, – с тоской подумал я, – теперь-то она меня уж точно в покое не оставит».
Ехали мы больше недели. Отдыхали на постоялых дворах. К концу пути я чувствовал себя странно. Будто мои ноги искривились и приняли форму седла. Они очень болели, и я опасался выглядеть неуклюжим, когда меня призовут к новому королю.
Ну, вот и Ахен. Он представлялся мне величественным городом – ведь его основали римляне. Однако домишки, построенные наполовину из дерева, наполовину из глины, не впечатляли. Улицы казались грязными. Мы переехали по шаткому мостику через небольшой ручей, не прибавлявший городу ни красоты, ни величия.
– Вот здесь и водился Бахкауф. – Управляющий со знанием дела указал на тусклые темные воды. – Будем надеяться, у него не было наследников. – И он, воровато оглянувшись, плюнул в ручей.
Королевская вилла в Ахене тоже меня не восхитила – квадратная постройка из дерева с глиной. Похоже, она отличалась от бедняцких жилищ только размерами. Правда, комнат в ней и впрямь оказалось немало, побольше, чем в замке, где прошло мое детство.
Нас встретил конюх, которого я помнил еще с давних домонастырских времен, и незнакомая девушка. Видимо, ее послали проводить меня. Простившись с управляющим, я пошел за ней по свежевыструганным ступеням, стараясь не шипеть от боли в ногах, измученных верховой ездой.
Девица, не оборачиваясь, бодро топала вверх. Одета она была в простое платье из некрашеного льна.
«Служанка, – подумал я. – Навряд ли она знает, когда король собирается принять меня».
Все же решил спросить:
– Скажи, милая девица…
Мгновенно обернувшись, она пронзила меня надменным взглядом.
– Баронесса Имма, племянница Гимильтруды!
Я чуть не свалился с лестницы. Гимильтрудой-то зовут жену Карла! Вот тебе и служанка. Что наш новый король завел у себя при дворе моду на простоту в одежде, я еще не успел узнать.
Юная Имма смотрела на меня с вызовом. Надо было продолжать разговор:
– А меня зовут Афонсо. Любезная баронесса…
– Я знаю, – перебила она, – ты сын вышивальщицы, которого поцеловала молния.
– Мне было бы приятнее прославиться более достойным способом, – сказал я, – будем надеяться, все еще впереди.
Она скорчила презрительную гримаску. Видимо, у нее не было особых надежд насчет меня. Стараясь держаться с достоинством, я продолжил:
– Известно ли, когда Его Величество намерен принять меня?
Баронесса хмыкнула:
– Он в Аквитании.
– Вершит государственные дела?
– Ну да. Копьем и мечом.
Я помнил, что король Пипин долгие годы воевал с Вайфарием, герцогом Аквитанским. Перед смертью ему удалось победить непокорного аквитанца. Неужели тот опять восстал?
– Вайфарий умер. – Баронессе, видно, не с кем было поговорить, и она решила снизойти до беседы с сыном вышивальщицы. – Теперь в Аквитании правит Гуннольд. Он еще не воевал с франкским королем и… Вот твоя комната! – вдруг прервала она сама себя, открывая дверь. Оглядела меня и гордо удалилась.
В комнате находились два ложа, застеленные соломой, а сверху еще и тканями. Роскошь неслыханная! В монастыре послушники и обучающиеся спали прямо на полу, постелив себе соломы, сколько дадут. С каким наслаждением я растянулся на одном из покрывал! Замечательно, что короля нет. К его приезду я точно отдохну, а может, и заскучать успею. Войны ведь имеют свойство затягиваться.
За дверью послышались торопливые шаги и… вот она, моя матушка. Даже не постарела, только пряди волос, выбившиеся из-под платка, стали совсем тусклыми. Я, вскочив, бросился к ней и, как всегда, остановился, не решаясь обнять. Ее губы поджались в улыбку – принужденную, без намека на теплоту. Она не любила улыбаться, объясняя это гнилыми зубами. Подержав на лице подобие улыбки, мать произнесла:
– Ты достоин похвалы. Мне сказали, что за все время тебя ни разу не уличили в лени.
Я почувствовал гордость. Получить похвалу от моей матери почти невозможно. Захотелось продлить приятное чувство, рассказав про тяготы учения, подсвечники и бескрайние морковные грядки. Но она уже не смотрела на меня, думая о чем-то своем.
– Вот что, Афонсо! – ее голос прозвучал решительно. – Король сам вспомнил про тебя. Такими вещами не бросаются.
– Еще бы! – я собрался поддержать тему. Мать прервала меня:
– У кухарки припасена еда для тебя. Поешь, и немедленно спать. Завтра на рассвете несколько воинов едут в Аквитанию. Я упросила Имму, племянницу королевы, дать тебе быстрого коня, чтобы тебе не отстать от них.
– А… – от удивления и возмущения у меня вылетели из головы все слова. Я-то думал, как пройти по замку, не упав от боли в ногах, а тут выясняется, что впереди новое конное путешествие.
– Кстати, об Имме, – мать понизила голос. – Мне удалось заинтересовать ее тобой. Она пришла ко мне советоваться о вышивке на ворот платья. Я ей рассказала, что молния, касаясь человека, сообщает ему силу небесного огня. Конечно, она сразу начала расспрашивать о тебе. Даже пошла тебя встречать. Будь с ней очень осторожен. Она наверняка захочет поискать в тебе этот небесный огонь. Отталкивать ее нельзя, но шашни заводить тоже опасно, тем более, что она считается невинной.
– Зачем же ты заинтересовывала ее мною? – дар речи наконец вернулся ко мне.
Она посмотрела на меня, как на дурачка:
– Ты что, не помнишь наш разговор? А если помнишь, должен понимать, зачем я это сделала!
В итоге наутро я отправился в Аквитанию с какими-то незнакомыми воинами. Усталый, невыспавшийся. А главное – совершенно не понимающий, зачем я еду и что происходит вокруг.
* * *
И сейчас, на подъезде к Вечному городу, меня охватило похожее чувство – беспомощного слепого котенка. Впервые за много лет уверенности. А время будто застыло. Речи все произносились, король внимал.– Афонсо, – опять привязался ко мне Эйнхард, – посмотри внимательней, точно ли это папа Лев? Я плохо помню его, но у меня что-то возникли сомнения…
– Любезный Нардул, – я тяжело вздохнул, – если бы тебе пришлось вынести все, что вынес наш папа, – боюсь, тебя бы не узнали даже твои благочестивые родители.
Немного поразмыслив, я добавил скорее для себя, чем для Эйнхарда:
– Но даже если это другой человек, наш король сумеет извлечь из этого пользу.
Сказал эту фразу и сам испугался. Карл никогда не искал пользы лично для себя. Он ведь не завоевывал народы, а собирал их в единое стадо, чтобы они не растерялись в пути на небеса. Все мы были в его представлении Церковью. А папа – дверью этой церкви. Дверь, всегда широко распахнутая при жизни папы Адриана… Но сейчас, не закрылась ли она, или того хуже – не стала ли стеной?
Эйнхард наклонился ко мне, помолчал, собираясь с духом, и шепотом спросил:
– Как ты полагаешь, могут ли обвинения, возведенные на папу быть правдой?
– Нет, – ответил я поспешно, испугавшись, что мои сомнения отразились на лице. Спохватившись, добавил более учтивым голосом:
– Думаю, это невозможно.
Король и папа так и стояли на дороге – внизу, почти прямо перед нами. Я вгляделся в лицо Его Величества, знакомое до мельчайших черточек. Его глаза потемнели, будто он вглядывался в бездонную адскую бездну. Вдруг он нахмурился и, тронув поводья, медленно поехал мимо священников и патрициев.
Глава третья
На второй день моего путешествия в Аквитанию и десятый с момента, как я покинул монастырь, ноги наконец перестали болеть. Теперь седло казалось мне привычным и даже очень удобным, особенно при взгляде на усталых путников, в изобилии бредущих по дорогам. Окружающие виды постепенно менялись. Исчезли хвойные леса, к которым я привык в Австразии. Болот тоже не стало. Все вокруг выглядело как-то приветливее по сравнению с севером: домики, окруженные виноградниками, озера с белыми песчаными берегами и множество возделанных полей.
По легенде, моя семья родом из этих мест. Что ж, постараемся запечатлеть их в памяти.
Настроение улучшилось. Я стал прислушиваться к разговорам воинов, едущих рядом. Они обсуждали новое снаряжение.
– Нет, я понимаю, хороший шлем должен стоить дорого, – говорил один из них, с багровым шрамом во всю щеку, – но не так же, чтобы целая деревня на него работала!
Второй, зевая, возразил:
– Он ведь жизнь тебе сохранит. Ну не тебе, конечно, это я загнул, тебе шлема хорошего вовек не видать. Но – нужная штука, не поспоришь.
– Все будем со шлемами, – сказал третий, бородатый, с длинными свалявшимися волосами, – на что вам, думаете, бенефиции пожалованы? Уж не на то, чтобы мясом обжираться, да девок привечать. Впереди война большая.
Тот, что со шрамом, вздохнул:
– Ох, чую, не посидеть мне с женой дома. Все, как в церкви, нам говорят: не будет мира, будет меч.
Я возмутился таким искажением текста, хоть он и священный скорее для них, чем для меня. Поэтому встрял в разговор:
– Там не так! «Не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его».
Воины остановили коней и окружили меня.
– Ты что это, парень? – сурово сказал тот, что со шрамом. – Мои домашние не враги мне. Думай, что говоришь, а то будешь часто ходить в синяках.
– Да он уже затрещину заслужил, – проворчал бородатый, – молод еще старших перебивать, да глупости говорить.
– Но я же только правильно прочитал Священное Писание!
Воины покатились со смеху.
– Он про-чи-тал! – прорыдал сквозь смех самый молодой из них. – Посмотрите на него! И где же твоя книга? Может, она у тебя невидимая?
– Она у него за пазухой, – предположил бородатый, – и читает он ее прямо через плащ.
Дождавшись, пока они перестанут смеяться, я сказал:
– Наизусть читаю. Выучил и могу теперь рассказывать. Что тут такого?
Смех грянул с новой силой:
– Ты, может, нам еще родословную Иисуса Христа расскажешь? – это опять бородатый.
– Конечно, расскажу. – Я начал декламировать нараспев, подражая священникам:
– Zorobabel autem genuit Abiud. Abiud autem genuit Eliachim. Eliachim autem genuit Azor. Azor autem genuit Saddoc. Saddoc autem genuit Achim. Achim autem genuit Eliud. Что значит: Зоровавель родил Авиуда; Авиуд родил Елиакима; Елиаким родил Азора; Азор родил Садока; Садок родил Ахима; Ахим родил Елиуда… – и так, пока не устал.
Ну и лица у них сделались! Они взирали на меня с ужасом, будто у меня отрос ядовитый хвост, подобный Бахкауфу.
Когда я закончил, один из них почесал в затылке и с сомнением произнес:
– Чудеса… Как по писаному вещает.
Остаток дороги они беседовали между собой уже не так охотно. Зато делились со мной припасами на привале.
Наконец перед нами открылось поле, уставленное палатками. Воин со шрамом сказал:
– Приехали. Это лагерь.
– А как мне найти короля? – поинтересовался я. Он посмотрел на меня непонимающе:
– Кого найти?
– Его величество, – ответил я, а сам подумал: если Карла здесь опять нет, еще одного путешествия мне не выдержать.
– Вот как… – неопределенно протянул тот, – это ведь… – И вдруг неожиданно бодро закончил: – Да вон знамя на шесте трепещется. Ну, с Богом, мальчик. Береги свою умную голову.
Помахав воинам, я спешился, чтобы проверить, не утратилось ли умение ходить. С лошадью в поводу побрел к палатке, над которой развевалось треххвостое красное знамя с шестью розами.
У королевской палатки толклись двое стражников. Они никак не могли понять, кто я такой. Пока пытался объяснить – полог откинулся, и оттуда вышла королева Бертрада.
Первый раз в жизни я рассмотрел ее, будучи в нормальном состоянии – не болея и не волнуясь, как на том испытании, когда нужно было читать наизусть. Королева была высока – уж точно выше моей матери. Ее карие глаза таили в глубине такую же искорку, как у сына Карла. Темные волосы блестели словно лошадиные бока. Выглядела она величественно, но изящно, несмотря на слишком большие ступни, обутые в красные остроносые сапоги.
– А! – сказала она. – Это мальчик, которого поцеловала молния! Вижу, твоя матушка совсем не дала тебе отдохнуть. И что это? – она посмотрела на лошадь рядом со мной. – Неужели Имма так расщедрилась, что позволила бедному юноше ездить на своей любимой кобылке?
– Ваше Величество! Она разрешила мне только доехать сюда, – ответил я, стараясь произносить слова четко, как учили в монастыре на курсе риторики.
– Что ж потом? Как она заберет лошадь обратно?
Я слышал в Ахене, что королева Гимильтруда собирается навестить Карла в ближайшее время. Племянница, скорее всего, будет ее сопровождать. Так я и сказал королеве-матери. Она нахмурилась:
– Вот это совсем лишнее. К тому же Гимильтруда пока не королева.
«Как все сложно! – подумал я. – Вроде ведь жена Карла, почему не королева?»
– Иногда случаются путаницы в обрядах, – сказала Бертрада непонятно, но очень строго. – Недопустимые путаницы.
Расспрашивать королеву мне не пристало. Я опустил голову в знак согласия и повиновения. Бертрада взглянула на меня с благосклонностью:
– Можешь зайти в палатку, немного отдохнуть с дороги, – она кивнула на стражников: – А лошадью займутся эти люди.
И решительными широкими шагами направилась к соседней палатке.
Зайдя внутрь, я смущенно присел на краешек одной из шкур, устилавших пол. Как именно принято по этикету отдыхать с дороги в королевском шатре? Уж наверное, не валяться, как у себя дома, хотя… если честно, валяться мне давно не доводилось, да и дома своего нет.
Я принялся разглядывать внутреннее убранство.
Собственно говоря, никакой особенной роскоши не наблюдалось, кроме шкур. Правда, меха на шкурах тонкие и красивые – не овца, уж точно. Посередине из земли торчал толстый пень, служивший столом. На нем – железные миски, большие песочные часы и тусклый желтый кубок. Все очень просто, но кубок-то, похоже, из золота, хотя и неполированный.
Больше смотреть было не на что. Королева Бертрада не возвращалась. Двойное путешествие сильно вымотало меня. Сам не заметил, как заснул, прямо сидя на шкуре.
Меня разбудил высокий и бодрый мужской голос:
– Он целое состояние стоит. Но не зря. От такого удара, как сегодня, голова с плеч, как птичка слетает, а мне хоть бы что!
Послышался голос Бертрады:
– Не поверю, чтобы ты да позволил по голове себя ударить! Ты и высокий, и мечом лучше всех владеешь.
– Надо же было шлем проверить. Вдруг зря за железку столько золота плачено?
– Голова-то твоя дороже золота.
– Милая матушка! Бог не попустит мне такой нелепой смерти. Мне во имя Его еще слишком много всего нужно сделать.
Тут до меня дошло, что в шатре – король. А я позорно дрыхну, вместо того, чтобы приветствовать его сообразно этикету.
Вскочив так резко, что закружилась голова, я попытался преклонить колено перед Его Величеством, и чуть не упал. Король расхохотался.
– Мальчик, которого укусила молния! Тебе нет равных по внезапности.
Я почувствовал, что краснею от стыда, но заставил себя закончить приветствие.
Глаза его величества смотрели с любопытством, длинный нос придавал лицу острое насмешливое выражение.
– Ну, так как же с налогами кесарю? – спросил король. – Нужно их платить или нет?
Я не сразу понял, о чем речь. Невероятно, чтобы король помнил мое испытание столько времени! Однако он его помнил. Он помнил все.
Насчет налогов я теперь знал правильный ответ:
– Нужно, ваше величество. Потому, что кесарю – кесарево, а Богу – Богово.
– Вот это правильно. Не зря мы тебя учили. Отдыхай теперь.
Его величество повертел в руках пресловутый шлем. Увидев, что я все еще стою, заметил:
– Приказы короля должны исполняться, – и неожиданно гаркнул: – Повелеваю – отдыхать!
От неожиданности у меня подкосились ноги, и я рухнул на шкуру, тем самым незамедлительно выполнив королевское повеление.
Король продолжал беседовать с матерью, которая помогала ему снимать кольчугу.
– Непременно будем и дальше ковать такие шлемы. И давать земли в пользование воинам. Аквитанию, с Божьей помощью, мы замирили, только впереди еще много войн.
– С Гунольдом самим-то что? – спросила Бертрада. – Сдался?
Карл усмехнулся.
– Очень неловко ему сдаваться после того, как он весь запад против меня поднимал.
Бертрада придирчиво осматривала кольчужные колечки – не погнулись ли где.
– Куда же он делся? Ты убил его?
Король помолчал, глядя на свою кольчугу, и вдруг озорно улыбнулся.
– Сбежал твой Гунольд. Скрылся в Гаскони. Что посоветуешь делать с ним? Оставить в покое, может?
– Да ты же все равно не оставишь! – вздохнула королева-мать. – Оно и правильно. Один раз восстал, значит, и второй захочет.
В этот момент послышался странный звук – то ли шорох, то ли шипение. Бертрада, откинув полог, выглянула наружу.
– Дождь. Все небо обложило. Вовремя ты сегодня войну закончил.
Карл задумался о чем-то, поглаживая рукоять меча. Потом неожиданно обратился ко мне:
– Афонсо…ведь так твое имя? Скажи, как ты считаешь: хорошо ли воевать в дождь?
По легенде, моя семья родом из этих мест. Что ж, постараемся запечатлеть их в памяти.
Настроение улучшилось. Я стал прислушиваться к разговорам воинов, едущих рядом. Они обсуждали новое снаряжение.
– Нет, я понимаю, хороший шлем должен стоить дорого, – говорил один из них, с багровым шрамом во всю щеку, – но не так же, чтобы целая деревня на него работала!
Второй, зевая, возразил:
– Он ведь жизнь тебе сохранит. Ну не тебе, конечно, это я загнул, тебе шлема хорошего вовек не видать. Но – нужная штука, не поспоришь.
– Все будем со шлемами, – сказал третий, бородатый, с длинными свалявшимися волосами, – на что вам, думаете, бенефиции пожалованы? Уж не на то, чтобы мясом обжираться, да девок привечать. Впереди война большая.
Тот, что со шрамом, вздохнул:
– Ох, чую, не посидеть мне с женой дома. Все, как в церкви, нам говорят: не будет мира, будет меч.
Я возмутился таким искажением текста, хоть он и священный скорее для них, чем для меня. Поэтому встрял в разговор:
– Там не так! «Не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его».
Воины остановили коней и окружили меня.
– Ты что это, парень? – сурово сказал тот, что со шрамом. – Мои домашние не враги мне. Думай, что говоришь, а то будешь часто ходить в синяках.
– Да он уже затрещину заслужил, – проворчал бородатый, – молод еще старших перебивать, да глупости говорить.
– Но я же только правильно прочитал Священное Писание!
Воины покатились со смеху.
– Он про-чи-тал! – прорыдал сквозь смех самый молодой из них. – Посмотрите на него! И где же твоя книга? Может, она у тебя невидимая?
– Она у него за пазухой, – предположил бородатый, – и читает он ее прямо через плащ.
Дождавшись, пока они перестанут смеяться, я сказал:
– Наизусть читаю. Выучил и могу теперь рассказывать. Что тут такого?
Смех грянул с новой силой:
– Ты, может, нам еще родословную Иисуса Христа расскажешь? – это опять бородатый.
– Конечно, расскажу. – Я начал декламировать нараспев, подражая священникам:
– Zorobabel autem genuit Abiud. Abiud autem genuit Eliachim. Eliachim autem genuit Azor. Azor autem genuit Saddoc. Saddoc autem genuit Achim. Achim autem genuit Eliud. Что значит: Зоровавель родил Авиуда; Авиуд родил Елиакима; Елиаким родил Азора; Азор родил Садока; Садок родил Ахима; Ахим родил Елиуда… – и так, пока не устал.
Ну и лица у них сделались! Они взирали на меня с ужасом, будто у меня отрос ядовитый хвост, подобный Бахкауфу.
Когда я закончил, один из них почесал в затылке и с сомнением произнес:
– Чудеса… Как по писаному вещает.
Остаток дороги они беседовали между собой уже не так охотно. Зато делились со мной припасами на привале.
Наконец перед нами открылось поле, уставленное палатками. Воин со шрамом сказал:
– Приехали. Это лагерь.
– А как мне найти короля? – поинтересовался я. Он посмотрел на меня непонимающе:
– Кого найти?
– Его величество, – ответил я, а сам подумал: если Карла здесь опять нет, еще одного путешествия мне не выдержать.
– Вот как… – неопределенно протянул тот, – это ведь… – И вдруг неожиданно бодро закончил: – Да вон знамя на шесте трепещется. Ну, с Богом, мальчик. Береги свою умную голову.
Помахав воинам, я спешился, чтобы проверить, не утратилось ли умение ходить. С лошадью в поводу побрел к палатке, над которой развевалось треххвостое красное знамя с шестью розами.
У королевской палатки толклись двое стражников. Они никак не могли понять, кто я такой. Пока пытался объяснить – полог откинулся, и оттуда вышла королева Бертрада.
Первый раз в жизни я рассмотрел ее, будучи в нормальном состоянии – не болея и не волнуясь, как на том испытании, когда нужно было читать наизусть. Королева была высока – уж точно выше моей матери. Ее карие глаза таили в глубине такую же искорку, как у сына Карла. Темные волосы блестели словно лошадиные бока. Выглядела она величественно, но изящно, несмотря на слишком большие ступни, обутые в красные остроносые сапоги.
– А! – сказала она. – Это мальчик, которого поцеловала молния! Вижу, твоя матушка совсем не дала тебе отдохнуть. И что это? – она посмотрела на лошадь рядом со мной. – Неужели Имма так расщедрилась, что позволила бедному юноше ездить на своей любимой кобылке?
– Ваше Величество! Она разрешила мне только доехать сюда, – ответил я, стараясь произносить слова четко, как учили в монастыре на курсе риторики.
– Что ж потом? Как она заберет лошадь обратно?
Я слышал в Ахене, что королева Гимильтруда собирается навестить Карла в ближайшее время. Племянница, скорее всего, будет ее сопровождать. Так я и сказал королеве-матери. Она нахмурилась:
– Вот это совсем лишнее. К тому же Гимильтруда пока не королева.
«Как все сложно! – подумал я. – Вроде ведь жена Карла, почему не королева?»
– Иногда случаются путаницы в обрядах, – сказала Бертрада непонятно, но очень строго. – Недопустимые путаницы.
Расспрашивать королеву мне не пристало. Я опустил голову в знак согласия и повиновения. Бертрада взглянула на меня с благосклонностью:
– Можешь зайти в палатку, немного отдохнуть с дороги, – она кивнула на стражников: – А лошадью займутся эти люди.
И решительными широкими шагами направилась к соседней палатке.
Зайдя внутрь, я смущенно присел на краешек одной из шкур, устилавших пол. Как именно принято по этикету отдыхать с дороги в королевском шатре? Уж наверное, не валяться, как у себя дома, хотя… если честно, валяться мне давно не доводилось, да и дома своего нет.
Я принялся разглядывать внутреннее убранство.
Собственно говоря, никакой особенной роскоши не наблюдалось, кроме шкур. Правда, меха на шкурах тонкие и красивые – не овца, уж точно. Посередине из земли торчал толстый пень, служивший столом. На нем – железные миски, большие песочные часы и тусклый желтый кубок. Все очень просто, но кубок-то, похоже, из золота, хотя и неполированный.
Больше смотреть было не на что. Королева Бертрада не возвращалась. Двойное путешествие сильно вымотало меня. Сам не заметил, как заснул, прямо сидя на шкуре.
Меня разбудил высокий и бодрый мужской голос:
– Он целое состояние стоит. Но не зря. От такого удара, как сегодня, голова с плеч, как птичка слетает, а мне хоть бы что!
Послышался голос Бертрады:
– Не поверю, чтобы ты да позволил по голове себя ударить! Ты и высокий, и мечом лучше всех владеешь.
– Надо же было шлем проверить. Вдруг зря за железку столько золота плачено?
– Голова-то твоя дороже золота.
– Милая матушка! Бог не попустит мне такой нелепой смерти. Мне во имя Его еще слишком много всего нужно сделать.
Тут до меня дошло, что в шатре – король. А я позорно дрыхну, вместо того, чтобы приветствовать его сообразно этикету.
Вскочив так резко, что закружилась голова, я попытался преклонить колено перед Его Величеством, и чуть не упал. Король расхохотался.
– Мальчик, которого укусила молния! Тебе нет равных по внезапности.
Я почувствовал, что краснею от стыда, но заставил себя закончить приветствие.
Глаза его величества смотрели с любопытством, длинный нос придавал лицу острое насмешливое выражение.
– Ну, так как же с налогами кесарю? – спросил король. – Нужно их платить или нет?
Я не сразу понял, о чем речь. Невероятно, чтобы король помнил мое испытание столько времени! Однако он его помнил. Он помнил все.
Насчет налогов я теперь знал правильный ответ:
– Нужно, ваше величество. Потому, что кесарю – кесарево, а Богу – Богово.
– Вот это правильно. Не зря мы тебя учили. Отдыхай теперь.
Его величество повертел в руках пресловутый шлем. Увидев, что я все еще стою, заметил:
– Приказы короля должны исполняться, – и неожиданно гаркнул: – Повелеваю – отдыхать!
От неожиданности у меня подкосились ноги, и я рухнул на шкуру, тем самым незамедлительно выполнив королевское повеление.
Король продолжал беседовать с матерью, которая помогала ему снимать кольчугу.
– Непременно будем и дальше ковать такие шлемы. И давать земли в пользование воинам. Аквитанию, с Божьей помощью, мы замирили, только впереди еще много войн.
– С Гунольдом самим-то что? – спросила Бертрада. – Сдался?
Карл усмехнулся.
– Очень неловко ему сдаваться после того, как он весь запад против меня поднимал.
Бертрада придирчиво осматривала кольчужные колечки – не погнулись ли где.
– Куда же он делся? Ты убил его?
Король помолчал, глядя на свою кольчугу, и вдруг озорно улыбнулся.
– Сбежал твой Гунольд. Скрылся в Гаскони. Что посоветуешь делать с ним? Оставить в покое, может?
– Да ты же все равно не оставишь! – вздохнула королева-мать. – Оно и правильно. Один раз восстал, значит, и второй захочет.
В этот момент послышался странный звук – то ли шорох, то ли шипение. Бертрада, откинув полог, выглянула наружу.
– Дождь. Все небо обложило. Вовремя ты сегодня войну закончил.
Карл задумался о чем-то, поглаживая рукоять меча. Потом неожиданно обратился ко мне:
– Афонсо…ведь так твое имя? Скажи, как ты считаешь: хорошо ли воевать в дождь?