Страница:
После этого они втроем ускакали, а я, разумеется, пошел пешком.
Теперь забот у меня прибавилось. Каждый день с обеда до вечера я обучался у переписчика, а утренние часы проводил у его величества, читая ему разные книги. Особенно он любил блаженного Августина «О Граде Божием». Его глаза становились задумчивыми тогда, и он говорил:
– Мы построим этот Град, вот увидишь, Афонсо!
Я чувствовал себя счастливым в такие моменты. Еще бы! Сам король делится со мной своими планами. Да еще и баронесса проявляет внимание… Однако радости моей суждено было закончиться довольно быстро.
Глава пятая
Глава шестая
Теперь забот у меня прибавилось. Каждый день с обеда до вечера я обучался у переписчика, а утренние часы проводил у его величества, читая ему разные книги. Особенно он любил блаженного Августина «О Граде Божием». Его глаза становились задумчивыми тогда, и он говорил:
– Мы построим этот Град, вот увидишь, Афонсо!
Я чувствовал себя счастливым в такие моменты. Еще бы! Сам король делится со мной своими планами. Да еще и баронесса проявляет внимание… Однако радости моей суждено было закончиться довольно быстро.
Глава пятая
Однажды утреннюю тишину разрушил звук рожка у ворот замка. Еще он не отзвучал, а мать уже бежала ко мне с известием:
– Королева Бертрада приехала. С какими-то незнакомыми людьми. Будь осторожен.
Гулко простучали шаги по коридорам, прожурчали тихие речи. Замок замер, будто в предверии грозы. И гроза разразилась. Через некоторое время мы услышали, как кто-то бежит, всхлипывая. Мы подумали, что это – маленький Пипин, но уж слишком тяжело для ребенка звучали шаги. Всхлипы затихли в конце коридора и вдруг перешли в рыдания, вовсе не детские. Рыдала королева Гимильтруда, совсем недалеко от нашей комнаты. Негромко, но так душераздирающе, что я рванулся было на помощь. Мать резко одернула меня:
– Сиди. Нельзя видеть сильных в слабости. Потом не простят.
– Может, мне тогда не стоит сегодня читать его величеству? Сказаться больным?
Она шикнула на меня:
– Даже и не думай! Если ты не придешь в королевские покои – это ясно укажет на твою излишнюю осведомленность. Иди как обычно, в срок.
Со встревоженным сердцем я отправился к королю. В коридоре меня догнала баронесса Имма.
– Афонсо… – первый раз в жизни она назвала меня по имени. Глаза ее смотрели умоляюще. – Афонсо! Говорят, король советовался с тобой перед последним аквитанским сражением потому, что в тебе небесный огонь. Ты можешь ему посоветовать… умолить… он хочет выгнать нашу Гимильтруду и жениться на другой!
Моя голова загудела точно от удара. Невероятно! Карл ведь всегда так ласков с женой. Или это только напоказ? А может, супруги просто повздорили, а Имма не поняла. С другой стороны, бегущая и рыдающая Гимильтруда…она всегда казалась мне очень спокойной.
– На какой еще другой? Вероятно, вы ошиблись, баронесса.
У Иммы из глаз брызнули слезы:
– На дочери лангобардского короля. Она приехала сейчас с Бертрадой. Афонсо, умоляю, попробуй сказать ему, что нельзя бросать жену, вдруг он послушает тебя…
Карл находился в покоях один. Он стоял спиной к окну и смотрел куда-то сквозь стену. Его карие глаза утратили свою веселую искорку. Заметив меня, он оживился:
– Пришел? Ну, бери Августина. Помнишь, на чем мы вчера остановились?
– Да, ваше величество.
Я открыл книгу, заложенную пером на правильном месте и начал читать:
– …Но есть довольно большое различие в том, как пользуются люди тем, что называется счастьем, или тем, что – несчастьем. Ибо добрый ни временными благами не превозносится, ни временным злом не сокрушается; а злой потому и казнится этого рода несчастьем, что от счастья портится. Впрочем, Бог часто обнаруживает с большей очевидностью действие Свое в распределении и этого рода предметов. Ибо, если бы всякий грех был в настоящее время наказуем очевидным образом, можно было бы подумать, что для последнего суда не остается ничего; и наоборот, если бы Божество в жизни не наказывало открыто никакого греха, подумали бы, что божественного провидения нет…
– Да, – сказал король, – истинно так. Великая книга!
Он задумался, снова глядя сквозь стену, глаза его затуманились. Если и можно исполнить просьбу Иммы, то только сейчас. С замирающим от страха сердцем я упал на колени.
– Что ты хочешь просить, Афонсо?
– Королева Гимильтруда… – пробормотал я, понимая, что больше не смогу выдавить ни слова. Впрочем, и этого оказалось достаточно. Его Величество, нахмурившись, велел:
– Встань и слушай внимательно. Тем, кому Бог дал власть на земле, приходится думать о многом. Подумай сам: если личное счастье властителя мешает спасению его народа, что должен делать властитель?
– Разве… Гимильтруда мешает?
Он продолжал, не услышав моего вопроса:
– Король Лангобардии ― наш давний враг, хитроумный и сильный. Война с ним потребовала бы много крови. Став нашим родственником, он будет сам заботиться о мире. Так будет хорошо!
Кулаки Карла сжались. Он тяжело задышал. Потом тихо сказал, глядя в сторону:
– Я постараюсь оставить Имму при дворе.
Послышались быстрые шаги. Еще не войдя в покои, королева Бертрада осведомилась:
– Ты уже оповестил свою красотку? Имей в виду, она должна отбыть в монастырь сегодня же!
– Дорогая матушка! Ты могла бы назвать почтительнее мою жену, родившую к тому же мне сына!
– Позорного горбатого урода? Хотя что еще могла выродить эта простолюдинка!
– Она из аристократического рода. И мне нашел ее отец. – В голосе Карла послышалось бешенство. Королева-мать тут же сменила тон:
– Я потратила все лето, проводя переговоры, то с твоим кузеном, Тассилоном, то с его женой. Она сестра этой принцессы, как ты знаешь. Мы вместе с ней ездили в Лангобардию и целый месяц уговаривали ее отца. Мне удалось даже получить благословение епископа.
– А благословение папы у тебя есть? – глухо спросил Карл. – Я слышал, что он хочет предать меня анафеме за развод с Гимильтрудой.
Бертрада отмахнулась:
– Не предаст. Он тоже понимает, что мир и союз наших королевств важнее. Ты понимаешь, что это значит? На одной чаше весов лежит твое теплое гнездышко со смазливой бабенкой и маленьким уродцем, из которого даже нельзя сделать наследника. А на другой – весь христианский мир, все наше будущее! Pax romana et pax Christi!… Господи! Что это еще такое? Почему он здесь?
Взгляд королевы упал на меня. Я не успел уйти и стоял, охваченный стыдом и ужасом за все, что услышал. Бертрада повернулась к сыну:
– Стоило мне уехать, как в доме творится полный хаос. Посторонние люди в королевской опочивальне! Неслыханно! Как он попал сюда?
– Он читает мне вслух. Это же наш новый переписчик, ты что, не помнишь?
– Книжник – так пусть идет в библиотеку, ему там самое место. А не в королевских покоях!
– Иди, – велел мне Карл, – я позову тебя, когда понадобишься.
Скажу, забегая вперед, что понадобился я ему очень нескоро.
…Из покоев я вернулся в нашу с матерью каморку. В библиотеку идти было еще рано. Стоя у крошечного окошка, наблюдал за тем, что происходило на лужайке перед замком. Вот, скрипя, подъехала повозка и остановилась на траве. Оттуда вылезли две монахини в черном. Огляделись, пошли к замку. Некоторое время их не было видно, затем они появились снова, ведя под руки закутанную фигуру. Я понял, что это бывшая королева, хотя узнать ее в таком виде было невозможно. Монахини помогли ей залезть в повозку. Сели сами, повозка поехала прочь. И тут же из-за стены замка появилось несколько всадников, человек десять. Сделав круг по лужайке, они неторопливо потрусили вслед за повозкой.
Потом перед моим окном показалась незнакомая девушка в зеленом платье с пышными рукавами из красного шелка. Она с любопытством осматривалась по сторонам.
«Лангобардская принцесса», – подумал я, и стал вспоминать, что мне известно о лангобардах. Они постоянно нападали на Святейший престол. Еще король Пипин воевал с ними, по просьбе папы. Также я вспомнил, что у них воюют и женщины. Перед битвой они подвязывают под подбородком свои длинные волосы, дабы устрашить противника, принимающего их за длиннобородых мужчин. Оттого и зовутся они «лангобарды» – длиннобородые.
Будто услышав мои мысли, девушка подвязалась пышными локонами, как платком. В этот момент на лужайку выехала Имма на любимой кобылке. Принцесса, заулыбавшись, поприветствовала ее, но Имма не ответила на учтивость. Подъехав совсем близко к девушке, она что-то сказала и так пришпорила бедную кобылку, что та с места взяла в галоп и вихрем унеслась к лесу. Принцесса осталась стоять, пряча лицо в ладонях.
Разумеется, Имма не осталась при дворе, что меня очень огорчило. Но и без нее принцесса Дезидерата сполна вкушала недоброжелательность челяди все время подготовки к свадьбе. Откровенных гадостей никто сделать не рискнул, но недоброе отношение ведь можно почувствовать и без поступков. Не то чтобы все в замке сильно любили Гимильтруду, но Дезидерата, сама того не желая, явилась разрушителем семьи, да к тому же принадлежала к враждебному племени. Сам Карл тоже был с ней холодно учтив, во всяком случае, за обедом, где я мог наблюдать их. Единственным человеком, кого радовало присутствие лангобардки (кроме королевы Бертрады) была моя удивительная родительница.
– Наконец-то Карл совершил что-то дельное, – говорила она, с чувством вонзая иголку в полотно, – ему все-таки хватило ума послушать свою мать!
Свадьбу сыграли в Майнце на Рождество. Я не большой ценитель подобных событий. Как записал в анналах мой учитель Луций-римлянин, она произошла «с особой торжественностью».
Потом Карл начал путешествовать со всем двором по своим многочисленным виллам. Сомнительное это было развлечение. Мы приезжали в холодные неприветливые строения, с трудом обживали их, только-только привыкали к новому месту, как нужно было опять куда-то перемещаться. Временами я видел бледное печальное личико маленького Пипина. Лишенный матери, он теперь ходил, окруженный няньками.
Дядя Хильдеберт (он же Агафокл) тоже ездил с нами и частенько заходил к моей матери. Они шептались, ее лицо после этих шептаний становилось все более радостным.
Однажды днем я задремал, лежа на соломе. В палаццо, куда мы приехали вчера, кроватей не знали. Слуги вообще спали в конюшнях. Промаявшись на камнях всю ночь, я сходил поутру на скотный двор и натаскал нам в каморку столько соломы, сколько нужно, чтобы сделать мягкое ложе. Ложе получилось отменным, я решил проверить его и незаметно провалился в дремотное состояние между сном и явью. До меня долетали приглушенные голоса. Говорили мать с дядей.
– Об этом можно было бы только мечтать, – раздался шепот матери, – но папа?
Ответил приглушенный голос дяди:
– Зависит от того, что такое будет папа к этому времени. Несколько веков назад таких пап толпами пожирали дикие звери в цирках Рима.
– Ну а нам-то что делать? – это опять мать. – На моего дурачка надежды нет. Только книги может наизусть заучивать да вслух читать. Да и то больше не зовут его.
– Ничего. Все меняется. Может, и хорошо, что Карл больше не приближает его к себе. Порою можно лишиться головы, приблизившись ненароком не к той персоне. Главное, ты продолжай трудиться. Твой острый слух нам очень нужен.
И тут я почувствовал злость, какую не чувствовал никогда в жизни. Вообще-то я человек добродушный. Но, согласитесь, каково человеку в шестнадцать лет, чувствующему себя взрослым и образованным, узнать, что его мать участвует в какой-то тайной игре, а его самого считает полным дураком!
При дяде выказывать свое возмущение было опасно. Я помнил, как мастерски хладнокровно он заколол бычка на празднике богини Афины. Другое дело – матушка. Как бы фанатично она ни была предана храму Афины, я – ее единственный ребенок. К тому же теперь понятно, на каком языке нужно говорить с ней. Плохо только то, что я не знал, к кому себя причислить: тайные язычники вызывали у меня отвращение и ужас, а в Карле я после изгнания Гимильтруды жестоко разочаровался.
В итоге я продолжил делать вид, будто сплю, а вечером сказал матери, что она поступает неблагоразумно, имея тайны от единственного сына. Я ей много сказал разных фраз, моей таинственной родительнице, и накопившаяся злость, видимо, добавила мне убедительности. Матушка сдалась и поведала нечто весьма интересное.
Как я узнал, отец нашей новой королевы, Дезидерий, совсем притеснил папу Стефана, отнимая у него область за областью. Папа, в свою очередь, забросал Карла просьбами о помощи, но король никак не отвечает на них. Карломан наконец активно занялся политикой – его гонцы снуют беспрестанно по землям Италии, посещая то Дезидерия, то папу Стефана.
Этот разговор с матерью стал для меня рубежом начала взрослой жизни. До этого я жил в мире книг, абстрактных логических конструкций или поэтических картин. Теперь пелена спала с моих глаз. Картина нового реального мира выстроилась, и я принялся осмыслять услышанное.
Выходило следующее: в ослаблении или даже уничтожении папы заинтересованы многие силы. Дезидерий, по примеру своего предшественника Айстульфа, разевает рот на папские земли. Но Айстульфу его место указал наш покойный король Пипин, а вот Карл что-то не торопится восстанавливать справедливость. А если папа прекратит свое существование как духовный оплот Запада – это на руку Византии. Но особенную радость от исчезновения папского престола несомненно испытают члены тайного храма Афины. Их, судя по рассказам матери, в мире существует немало. Они-то в случае поражения папы быстро заполнят духовную пустоту в Риме, возвратив в него древние культы.
Чем больше я разбирался в картине происходящего, тем тяжелее становилось у меня на душе и тем больше обиды на Карла копилось в моем сердце. С тоской вспоминал свою поездку в Аквитанию. Вот тогда в голове у меня царила полная ясность, ведь король убеждал и вел за собой, и ему помогали небесные силы, неважно, каким именем они называются… А сейчас короля у нас словно и нету, мы бесцельно таскаемся по замкам, как бродяги. И баронессу Имму мне вряд ли суждено увидеть когда-нибудь…
Наверное, от этих тяжелых мыслей я и заболел горячкой. В бреду мне все время виделся Карл, посылающий меня на смертельный подвиг. Если выживу – наградой мне будет Имма. В моей руке оказался кинжал – такой же, как в Аквитании. Я шел во мгле, готовясь сразиться с какими-то воинами, но навстречу вдруг выскочил Бахкауф – ужасный туманный демон со смертельно ядовитым хвостом. Я закричал: «Как же так? Ведь Пипин давно убил Бахкауфа?» «Он забыл прочитать над ним проклятье, – ответил мне невидимый голос. – Катара! Катара! Проклятье! Ты должен проклясть Бахкауфа!»
И я понял, что происходит обман – почему «катара», если Пипин побеждал Бахкауфа во имя Христово? Сказал это голосу, но тот начал визжать, издеваясь надо мной, к нему присоединились другие голоса, столь же мерзкие. Я пытался поразить их мечом, но клинок только со свистом рассекал воздух. А голоса множились, сливаясь в непереносимый адский хор, увлекавший меня в бездну. Вот уже кинжала не стало в моей руке. Я погибал; неоткуда было ждать спасения, и картины жизни прощально проносились мимо. Вот детство среди ржаных полей и криков ласточек, вот монастырь с бесконечными литаниями… Какой бедной казалась мне тогда их латынь, особенно в сравнении с великолепными изысканными текстами Светония! И вдруг я начал шептать литанию:
Придя в себя, я увидел матушку, сидящую с вышиванием подле меня.
– Открыл глаза, – произнесла она без выражения, – уж и не думали, что очнешься.
Лицо ее исхудало, глаза покраснели от бессонных ночей у моей постели.
– Ты в бреду короля звал, – продолжала она, – и он на самом деле пришел почему-то. Посидел немного около тебя. Я боялась, как бы тебе не сболтнуть лишнего, но ты все молитвы читал…
– Матушка! – прервал я ее. – Что нового у нас?
Она удивленно посмотрела на меня:
– Что нового может случиться в таком болоте? Почему ты спрашиваешь?
– Матушка! – Я сам удивился, сколь убежденно звучит мой голос. – Пойди и узнай, не произошло ли чего особенного в нашем королевстве?
Пожав плечами, она отложила вышивание и ушла. Мне показалось, что ее не было очень долго. Я даже успел задремать. Меня разбудил топот. Кто бы это мог быть? Точно не мать: в последнее время она ходила совершено бесшумно. Однако я ошибся. Почти вбежав в нашу каморку, она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно не веря, что перед нею – собственный сын.
– Афонсо! Скажи, откуда ты узнал это?
– Не понимаю, о чем ты, матушка.
– Сегодня утром Карл отправил свою жену назад к отцу.
– Как? Они поссорились?
– Вряд ли так можно говорить о королях. К тому же очень трудно поссориться с такой овечкой, как Дезидерата. Тут что-то другое. Боюсь, ему надоело жить по указке Бертрады и он решил поиграть в самостоятельность. Ох, и начнется теперь веселая жизнь! Разве Дезидерий простит такое оскорбление?
Я уже не слышал матушку, погрузившись в размышления. Мои молитвы о пробуждении короля привели его к очередному разрушению семьи и новому неблаговидному поступку. Что же это за страшный Бог, исполненный мудрости и разума, науки и благочестия, который так легко рушит человеческие судьбы? Где логика Его милосердия? Насколько понятнее и человечнее Афина с ее кровавыми жертвоприношениями, ведь этот Бог требует таких жертв, каких не выдержит алтарь Афины!
И гулким колоколом загудели в моей голове строки: «Nolite arbitrari quia venerim mittere pacem in terram non veni pacem mittere sed gladium.veni enim separare hominem adversus patrem suum et filiam adversus matrem suam et nurum adversus socrum suam et inimici hominis domestici ejus. qui amat patrem aut matrem plus quam me non est me dignus et qui amat filium aut filiam super me non est me dignus».
«Не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня».
– Афонсо! – Мать трясла меня за плечо. – Что с тобой, ты совсем не слышишь меня! Король велел передать тебе: как поправишься – снова будешь читать ему по утрам.
– Королева Бертрада приехала. С какими-то незнакомыми людьми. Будь осторожен.
Гулко простучали шаги по коридорам, прожурчали тихие речи. Замок замер, будто в предверии грозы. И гроза разразилась. Через некоторое время мы услышали, как кто-то бежит, всхлипывая. Мы подумали, что это – маленький Пипин, но уж слишком тяжело для ребенка звучали шаги. Всхлипы затихли в конце коридора и вдруг перешли в рыдания, вовсе не детские. Рыдала королева Гимильтруда, совсем недалеко от нашей комнаты. Негромко, но так душераздирающе, что я рванулся было на помощь. Мать резко одернула меня:
– Сиди. Нельзя видеть сильных в слабости. Потом не простят.
– Может, мне тогда не стоит сегодня читать его величеству? Сказаться больным?
Она шикнула на меня:
– Даже и не думай! Если ты не придешь в королевские покои – это ясно укажет на твою излишнюю осведомленность. Иди как обычно, в срок.
Со встревоженным сердцем я отправился к королю. В коридоре меня догнала баронесса Имма.
– Афонсо… – первый раз в жизни она назвала меня по имени. Глаза ее смотрели умоляюще. – Афонсо! Говорят, король советовался с тобой перед последним аквитанским сражением потому, что в тебе небесный огонь. Ты можешь ему посоветовать… умолить… он хочет выгнать нашу Гимильтруду и жениться на другой!
Моя голова загудела точно от удара. Невероятно! Карл ведь всегда так ласков с женой. Или это только напоказ? А может, супруги просто повздорили, а Имма не поняла. С другой стороны, бегущая и рыдающая Гимильтруда…она всегда казалась мне очень спокойной.
– На какой еще другой? Вероятно, вы ошиблись, баронесса.
У Иммы из глаз брызнули слезы:
– На дочери лангобардского короля. Она приехала сейчас с Бертрадой. Афонсо, умоляю, попробуй сказать ему, что нельзя бросать жену, вдруг он послушает тебя…
Карл находился в покоях один. Он стоял спиной к окну и смотрел куда-то сквозь стену. Его карие глаза утратили свою веселую искорку. Заметив меня, он оживился:
– Пришел? Ну, бери Августина. Помнишь, на чем мы вчера остановились?
– Да, ваше величество.
Я открыл книгу, заложенную пером на правильном месте и начал читать:
– …Но есть довольно большое различие в том, как пользуются люди тем, что называется счастьем, или тем, что – несчастьем. Ибо добрый ни временными благами не превозносится, ни временным злом не сокрушается; а злой потому и казнится этого рода несчастьем, что от счастья портится. Впрочем, Бог часто обнаруживает с большей очевидностью действие Свое в распределении и этого рода предметов. Ибо, если бы всякий грех был в настоящее время наказуем очевидным образом, можно было бы подумать, что для последнего суда не остается ничего; и наоборот, если бы Божество в жизни не наказывало открыто никакого греха, подумали бы, что божественного провидения нет…
– Да, – сказал король, – истинно так. Великая книга!
Он задумался, снова глядя сквозь стену, глаза его затуманились. Если и можно исполнить просьбу Иммы, то только сейчас. С замирающим от страха сердцем я упал на колени.
– Что ты хочешь просить, Афонсо?
– Королева Гимильтруда… – пробормотал я, понимая, что больше не смогу выдавить ни слова. Впрочем, и этого оказалось достаточно. Его Величество, нахмурившись, велел:
– Встань и слушай внимательно. Тем, кому Бог дал власть на земле, приходится думать о многом. Подумай сам: если личное счастье властителя мешает спасению его народа, что должен делать властитель?
– Разве… Гимильтруда мешает?
Он продолжал, не услышав моего вопроса:
– Король Лангобардии ― наш давний враг, хитроумный и сильный. Война с ним потребовала бы много крови. Став нашим родственником, он будет сам заботиться о мире. Так будет хорошо!
Кулаки Карла сжались. Он тяжело задышал. Потом тихо сказал, глядя в сторону:
– Я постараюсь оставить Имму при дворе.
Послышались быстрые шаги. Еще не войдя в покои, королева Бертрада осведомилась:
– Ты уже оповестил свою красотку? Имей в виду, она должна отбыть в монастырь сегодня же!
– Дорогая матушка! Ты могла бы назвать почтительнее мою жену, родившую к тому же мне сына!
– Позорного горбатого урода? Хотя что еще могла выродить эта простолюдинка!
– Она из аристократического рода. И мне нашел ее отец. – В голосе Карла послышалось бешенство. Королева-мать тут же сменила тон:
– Я потратила все лето, проводя переговоры, то с твоим кузеном, Тассилоном, то с его женой. Она сестра этой принцессы, как ты знаешь. Мы вместе с ней ездили в Лангобардию и целый месяц уговаривали ее отца. Мне удалось даже получить благословение епископа.
– А благословение папы у тебя есть? – глухо спросил Карл. – Я слышал, что он хочет предать меня анафеме за развод с Гимильтрудой.
Бертрада отмахнулась:
– Не предаст. Он тоже понимает, что мир и союз наших королевств важнее. Ты понимаешь, что это значит? На одной чаше весов лежит твое теплое гнездышко со смазливой бабенкой и маленьким уродцем, из которого даже нельзя сделать наследника. А на другой – весь христианский мир, все наше будущее! Pax romana et pax Christi!… Господи! Что это еще такое? Почему он здесь?
Взгляд королевы упал на меня. Я не успел уйти и стоял, охваченный стыдом и ужасом за все, что услышал. Бертрада повернулась к сыну:
– Стоило мне уехать, как в доме творится полный хаос. Посторонние люди в королевской опочивальне! Неслыханно! Как он попал сюда?
– Он читает мне вслух. Это же наш новый переписчик, ты что, не помнишь?
– Книжник – так пусть идет в библиотеку, ему там самое место. А не в королевских покоях!
– Иди, – велел мне Карл, – я позову тебя, когда понадобишься.
Скажу, забегая вперед, что понадобился я ему очень нескоро.
…Из покоев я вернулся в нашу с матерью каморку. В библиотеку идти было еще рано. Стоя у крошечного окошка, наблюдал за тем, что происходило на лужайке перед замком. Вот, скрипя, подъехала повозка и остановилась на траве. Оттуда вылезли две монахини в черном. Огляделись, пошли к замку. Некоторое время их не было видно, затем они появились снова, ведя под руки закутанную фигуру. Я понял, что это бывшая королева, хотя узнать ее в таком виде было невозможно. Монахини помогли ей залезть в повозку. Сели сами, повозка поехала прочь. И тут же из-за стены замка появилось несколько всадников, человек десять. Сделав круг по лужайке, они неторопливо потрусили вслед за повозкой.
Потом перед моим окном показалась незнакомая девушка в зеленом платье с пышными рукавами из красного шелка. Она с любопытством осматривалась по сторонам.
«Лангобардская принцесса», – подумал я, и стал вспоминать, что мне известно о лангобардах. Они постоянно нападали на Святейший престол. Еще король Пипин воевал с ними, по просьбе папы. Также я вспомнил, что у них воюют и женщины. Перед битвой они подвязывают под подбородком свои длинные волосы, дабы устрашить противника, принимающего их за длиннобородых мужчин. Оттого и зовутся они «лангобарды» – длиннобородые.
Будто услышав мои мысли, девушка подвязалась пышными локонами, как платком. В этот момент на лужайку выехала Имма на любимой кобылке. Принцесса, заулыбавшись, поприветствовала ее, но Имма не ответила на учтивость. Подъехав совсем близко к девушке, она что-то сказала и так пришпорила бедную кобылку, что та с места взяла в галоп и вихрем унеслась к лесу. Принцесса осталась стоять, пряча лицо в ладонях.
Разумеется, Имма не осталась при дворе, что меня очень огорчило. Но и без нее принцесса Дезидерата сполна вкушала недоброжелательность челяди все время подготовки к свадьбе. Откровенных гадостей никто сделать не рискнул, но недоброе отношение ведь можно почувствовать и без поступков. Не то чтобы все в замке сильно любили Гимильтруду, но Дезидерата, сама того не желая, явилась разрушителем семьи, да к тому же принадлежала к враждебному племени. Сам Карл тоже был с ней холодно учтив, во всяком случае, за обедом, где я мог наблюдать их. Единственным человеком, кого радовало присутствие лангобардки (кроме королевы Бертрады) была моя удивительная родительница.
– Наконец-то Карл совершил что-то дельное, – говорила она, с чувством вонзая иголку в полотно, – ему все-таки хватило ума послушать свою мать!
Свадьбу сыграли в Майнце на Рождество. Я не большой ценитель подобных событий. Как записал в анналах мой учитель Луций-римлянин, она произошла «с особой торжественностью».
Потом Карл начал путешествовать со всем двором по своим многочисленным виллам. Сомнительное это было развлечение. Мы приезжали в холодные неприветливые строения, с трудом обживали их, только-только привыкали к новому месту, как нужно было опять куда-то перемещаться. Временами я видел бледное печальное личико маленького Пипина. Лишенный матери, он теперь ходил, окруженный няньками.
Дядя Хильдеберт (он же Агафокл) тоже ездил с нами и частенько заходил к моей матери. Они шептались, ее лицо после этих шептаний становилось все более радостным.
Однажды днем я задремал, лежа на соломе. В палаццо, куда мы приехали вчера, кроватей не знали. Слуги вообще спали в конюшнях. Промаявшись на камнях всю ночь, я сходил поутру на скотный двор и натаскал нам в каморку столько соломы, сколько нужно, чтобы сделать мягкое ложе. Ложе получилось отменным, я решил проверить его и незаметно провалился в дремотное состояние между сном и явью. До меня долетали приглушенные голоса. Говорили мать с дядей.
– Об этом можно было бы только мечтать, – раздался шепот матери, – но папа?
Ответил приглушенный голос дяди:
– Зависит от того, что такое будет папа к этому времени. Несколько веков назад таких пап толпами пожирали дикие звери в цирках Рима.
– Ну а нам-то что делать? – это опять мать. – На моего дурачка надежды нет. Только книги может наизусть заучивать да вслух читать. Да и то больше не зовут его.
– Ничего. Все меняется. Может, и хорошо, что Карл больше не приближает его к себе. Порою можно лишиться головы, приблизившись ненароком не к той персоне. Главное, ты продолжай трудиться. Твой острый слух нам очень нужен.
И тут я почувствовал злость, какую не чувствовал никогда в жизни. Вообще-то я человек добродушный. Но, согласитесь, каково человеку в шестнадцать лет, чувствующему себя взрослым и образованным, узнать, что его мать участвует в какой-то тайной игре, а его самого считает полным дураком!
При дяде выказывать свое возмущение было опасно. Я помнил, как мастерски хладнокровно он заколол бычка на празднике богини Афины. Другое дело – матушка. Как бы фанатично она ни была предана храму Афины, я – ее единственный ребенок. К тому же теперь понятно, на каком языке нужно говорить с ней. Плохо только то, что я не знал, к кому себя причислить: тайные язычники вызывали у меня отвращение и ужас, а в Карле я после изгнания Гимильтруды жестоко разочаровался.
В итоге я продолжил делать вид, будто сплю, а вечером сказал матери, что она поступает неблагоразумно, имея тайны от единственного сына. Я ей много сказал разных фраз, моей таинственной родительнице, и накопившаяся злость, видимо, добавила мне убедительности. Матушка сдалась и поведала нечто весьма интересное.
Как я узнал, отец нашей новой королевы, Дезидерий, совсем притеснил папу Стефана, отнимая у него область за областью. Папа, в свою очередь, забросал Карла просьбами о помощи, но король никак не отвечает на них. Карломан наконец активно занялся политикой – его гонцы снуют беспрестанно по землям Италии, посещая то Дезидерия, то папу Стефана.
Этот разговор с матерью стал для меня рубежом начала взрослой жизни. До этого я жил в мире книг, абстрактных логических конструкций или поэтических картин. Теперь пелена спала с моих глаз. Картина нового реального мира выстроилась, и я принялся осмыслять услышанное.
Выходило следующее: в ослаблении или даже уничтожении папы заинтересованы многие силы. Дезидерий, по примеру своего предшественника Айстульфа, разевает рот на папские земли. Но Айстульфу его место указал наш покойный король Пипин, а вот Карл что-то не торопится восстанавливать справедливость. А если папа прекратит свое существование как духовный оплот Запада – это на руку Византии. Но особенную радость от исчезновения папского престола несомненно испытают члены тайного храма Афины. Их, судя по рассказам матери, в мире существует немало. Они-то в случае поражения папы быстро заполнят духовную пустоту в Риме, возвратив в него древние культы.
Чем больше я разбирался в картине происходящего, тем тяжелее становилось у меня на душе и тем больше обиды на Карла копилось в моем сердце. С тоской вспоминал свою поездку в Аквитанию. Вот тогда в голове у меня царила полная ясность, ведь король убеждал и вел за собой, и ему помогали небесные силы, неважно, каким именем они называются… А сейчас короля у нас словно и нету, мы бесцельно таскаемся по замкам, как бродяги. И баронессу Имму мне вряд ли суждено увидеть когда-нибудь…
Наверное, от этих тяжелых мыслей я и заболел горячкой. В бреду мне все время виделся Карл, посылающий меня на смертельный подвиг. Если выживу – наградой мне будет Имма. В моей руке оказался кинжал – такой же, как в Аквитании. Я шел во мгле, готовясь сразиться с какими-то воинами, но навстречу вдруг выскочил Бахкауф – ужасный туманный демон со смертельно ядовитым хвостом. Я закричал: «Как же так? Ведь Пипин давно убил Бахкауфа?» «Он забыл прочитать над ним проклятье, – ответил мне невидимый голос. – Катара! Катара! Проклятье! Ты должен проклясть Бахкауфа!»
И я понял, что происходит обман – почему «катара», если Пипин побеждал Бахкауфа во имя Христово? Сказал это голосу, но тот начал визжать, издеваясь надо мной, к нему присоединились другие голоса, столь же мерзкие. Я пытался поразить их мечом, но клинок только со свистом рассекал воздух. А голоса множились, сливаясь в непереносимый адский хор, увлекавший меня в бездну. Вот уже кинжала не стало в моей руке. Я погибал; неоткуда было ждать спасения, и картины жизни прощально проносились мимо. Вот детство среди ржаных полей и криков ласточек, вот монастырь с бесконечными литаниями… Какой бедной казалась мне тогда их латынь, особенно в сравнении с великолепными изысканными текстами Светония! И вдруг я начал шептать литанию:
Мерзкие голоса становились тише с каждым моим словом:
Господи, помилуй!
Христе, помилуй.
Господи, помилуй…
Христос, внемли нам.
Христос, услышь нас.
…Дух мудрости и разума, помилуй нас.
Дух совета и крепости, помилуй нас.
Дух науки и благочестия, помилуй нас…
Таких слов не было в литании, но я продолжал страстно молиться о пробуждении короля и наконец увидел белого голубя, парящего в вышине. Словно кусочек пламени вырывался из клювика птицы. Присмотревшись, я узнал треххвостое красное знамя с шестью розами. Знамя Карла.
Вразуми нашего короля, дабы не погиб его народ во тьме адской…
Придя в себя, я увидел матушку, сидящую с вышиванием подле меня.
– Открыл глаза, – произнесла она без выражения, – уж и не думали, что очнешься.
Лицо ее исхудало, глаза покраснели от бессонных ночей у моей постели.
– Ты в бреду короля звал, – продолжала она, – и он на самом деле пришел почему-то. Посидел немного около тебя. Я боялась, как бы тебе не сболтнуть лишнего, но ты все молитвы читал…
– Матушка! – прервал я ее. – Что нового у нас?
Она удивленно посмотрела на меня:
– Что нового может случиться в таком болоте? Почему ты спрашиваешь?
– Матушка! – Я сам удивился, сколь убежденно звучит мой голос. – Пойди и узнай, не произошло ли чего особенного в нашем королевстве?
Пожав плечами, она отложила вышивание и ушла. Мне показалось, что ее не было очень долго. Я даже успел задремать. Меня разбудил топот. Кто бы это мог быть? Точно не мать: в последнее время она ходила совершено бесшумно. Однако я ошибся. Почти вбежав в нашу каморку, она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно не веря, что перед нею – собственный сын.
– Афонсо! Скажи, откуда ты узнал это?
– Не понимаю, о чем ты, матушка.
– Сегодня утром Карл отправил свою жену назад к отцу.
– Как? Они поссорились?
– Вряд ли так можно говорить о королях. К тому же очень трудно поссориться с такой овечкой, как Дезидерата. Тут что-то другое. Боюсь, ему надоело жить по указке Бертрады и он решил поиграть в самостоятельность. Ох, и начнется теперь веселая жизнь! Разве Дезидерий простит такое оскорбление?
Я уже не слышал матушку, погрузившись в размышления. Мои молитвы о пробуждении короля привели его к очередному разрушению семьи и новому неблаговидному поступку. Что же это за страшный Бог, исполненный мудрости и разума, науки и благочестия, который так легко рушит человеческие судьбы? Где логика Его милосердия? Насколько понятнее и человечнее Афина с ее кровавыми жертвоприношениями, ведь этот Бог требует таких жертв, каких не выдержит алтарь Афины!
И гулким колоколом загудели в моей голове строки: «Nolite arbitrari quia venerim mittere pacem in terram non veni pacem mittere sed gladium.veni enim separare hominem adversus patrem suum et filiam adversus matrem suam et nurum adversus socrum suam et inimici hominis domestici ejus. qui amat patrem aut matrem plus quam me non est me dignus et qui amat filium aut filiam super me non est me dignus».
«Не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня».
– Афонсо! – Мать трясла меня за плечо. – Что с тобой, ты совсем не слышишь меня! Король велел передать тебе: как поправишься – снова будешь читать ему по утрам.
Глава шестая
Выздоравливал я медленно. Слабость и головокружение никак не желали покидать меня. Прошло немало времени, прежде чем однажды поутру я робко постучался в королевскую опочивальню.
– Входи, – раздался голос Карла.
Лицо короля казалось усталым, темные тени залегли под глазами. Изгнание жены не прошло для него так легко, как думала моя родительница.
– «О Граде Божием» лежит на столе, – продолжал король, – можешь читать с любой страницы.
В углу опочивальни, на резной скамеечке сидела Бертрада. Она пыталась вышивать, но получалось дурно, нитки все время путались. Раздраженно бормоча себе под нос, королева-мать продолжала сражаться с ними.
Я осторожно раскрыл тяжелую книгу в переплете из золота, украшенном разноцветными камнями, и только собрался читать, как в дверь постучали. Вошел воин в запыленной одежде.
– Новые вести от Карломана.
– Говори! – велел король.
Бертрада крикнула из своего угла:
– Афонсо, немедленно выйди! Это не для твоих ушей.
Карл поднялся во весь свой огромный рост, бросил на мать тяжелый взгляд.
– Я доверяю этому юноше. А с вами, матушка, теперь советуюсь только по поводу соления грибов и по другим подобным же вопросам.
Королева-мать сверкнула глазами, но промолчала. Пришелец подошел ближе.
– Карломан укрепляет армию. Явно готовится к войне.
– Где? – отрывисто спросил король.
– Поблизости от Лангобардии.
– Карломану известно о нашем разводе с Дезидератой?
– У вашего величества произошел именно развод? Не размолвка?
– Нет. Возврата к прошлому не произойдет. Все подтверждено епископом. Развод по причине бездетности.
После этих слов Бертрада сердито засопела.
Я подсчитал, что на рождение наследника бедной Дезидерате дали слишком мало – всего-то год. Видимо, король так и не полюбил ее. Оно и понятно. Его ведь заставили жениться на ней, изгнав Гимильтруду, с которой он имел если не любовь, то хотя бы взаимопонимание.
– Так нашему брату все же известно о разводе? – продолжил король.
– Наверняка. Во всяком случае, вначале пришла весть о возвращении Дезидераты, а чуть позднее – о его военных сборах. Дальнейшего развития событий я решил не ждать и поехал сюда.
– Правильно, – одобрил Карл, – но нам надо теперь узнать планы Дезидерия.
Незнакомец наморщил лоб:
– Виллибад вроде его зовут, кто там из наших в Лангобардии?
– Да. Виллибад, – подтвердил король, – а еще Гримберт. Только как до них добраться незаметно?
– Пошлите меня, ваше величество, – раздался голос входящего Роланда, – я пролезу в игольное ушко. Никто и понять не успеет.
Карл захохотал:
– Это будет достойное представление! Вся Лангобардия сбежится поглядеть на твой тайный поход. Кстати, почему ты не в Бретани? Разве не тебе поручено следить там за порядком? Или тебе не нравится?
Роланд тряхнул кучерявой гривой. Погладил неразлучный рог, висящий на поясе:
– А, Бретань… Все в ней хорошо. И вина, и люди. Только скука смертная. Ваше величество, вы недооцениваете моей способности к перевоплощениям. Вот…
Лениво потянувшись, он сдернул лютню, висевшую на стене, поискав глазами, просительно протянул руку к платку, который вышивала Бертрада. Та, улыбаясь, позволила. Роланд повязал им голову косо, как городские нищие, уселся на пол и, лихо бренча на расстроенной лютне, с нестерпимой гнусавостью исполнил сиротскую песню. Бертрада смеялась до слез. Даже мы с суровым пришельцем позволили себе улыбнуться.
– Прекрасный театр, – заметил король, отсмеявшись, – только как же твоя гордость? Она ведь бесконечна, насколько я помню.
Роланд с озадаченным видом почесал в затылке, совсем скособочив несчастный платок.
– Но это же будет служба на благо моего короля! Значит, такой поступок можно расценивать, как дополнительный повод для гордости. А поваляется с лютней в канаве около рынка не благородный Роланд, а… допустим… Арбогаст-кривуля… нет, надо придумать имя еще ужаснее.
Король кивнул:
– Приятно видеть твое рвение. Мы сейчас собираем армию. Нужно много. Поговорить с церковниками – пусть еще дают земли для бенефициев. Земля должна работать.
Роланд с почтительным поклоном вернул платок Бертраде и задумчиво почесал лоб указательным пальцем:
– Я поговорю, пожалуй…
– Говорить будет епископ Турский, еще пара монастырских настоятелей. Тебе нельзя, после твоей беседы в церкви может произойти раскол. Ты проследишь за снаряжением воинов. В этом тебе можно довериться полностью.
– О да! – с чувством выдохнул Роланд. – Это я люблю превыше многого другого. О, эти грозные франкские мечи! Эти сияющие кольчуги …
– Не менее важны шлемы, – напомнил король, – наши оружейники с Божьей помощью научились изготовлять их превосходно. Мы лично проверили один такой в Аквитании.
Он обратился к незнакомцу:
– Отдохни немного и отправляйся к лангобардской стороне. Горные перевалы наверняка теперь охраняются. Но ты знаешь, как пройти, минуя их. Иди.
Вслед за незнакомцем ушел и Роланд. Бертрада, окончательно запутавшись в нитках, отшвырнула вышивание и горестно схватилась за голову:
– Господи! Чем я прогневала Тебя? За что Ты даешь мне видеть, как один мой сын идет войной на другого?
Сделав мне знак снова открыть книгу, Карл ответил матери:
– Если мы начнем войну – это не будет война против Карломана. Мы никогда не будем вести войны против кого-то, но только за Святую церковь, за веру и наше франкское государство. Разве вас, матушка, это не радует?
– Красивы твои слова, но тяжелым гнетом ложатся они мне на сердце, – ответила Бертрада, и вдруг резво встав с резной скамеечки, подошла к сыну, полулежащему на ложе.
– Отпусти меня к Карломану! Я ведь даже не видела своих внуков!
Карл усмехнулся, веселая искорка блеснула в карих глазах.
– Отпустить? Э, нет. Нас ждет много трудных дел. Кто же будет поддержкой и утешением души моей, как не любимая матушка?
…Теперь почти ежедневно я читал королю по утрам. Часто в это время заходили люди по всяким делам, тогда чтение приходилось прерывать. Если же посетителями были монахи или священники – король мог приказать мне выйти, несмотря на свои слова о доверии. К церкви он относился с особым вниманием, даже как-то приосанивался при виде духовного лица.
Однажды в королевских покоях появился человек, чьего имени я не знал. Тот самый странник, виденный мною в первый день возобновления чтения. Теперь одежда его не только запылилась, но и разорвалась в нескольких местах. Лицо выглядело страшно измученным.
– Что? – коротко спросил Карл, оглядывая пришельца.
– В Лангобардии гонения на франков.
– Резня?
– Пока что отнимают дома и гонят через перевал сюда. Думаю, это только начало.
– А Карломан?
– Его армия собрана и стоит наготове у лангобардских пределов и… – незнакомец замялся.
– Говори! – жестко велел Карл.
– Входи, – раздался голос Карла.
Лицо короля казалось усталым, темные тени залегли под глазами. Изгнание жены не прошло для него так легко, как думала моя родительница.
– «О Граде Божием» лежит на столе, – продолжал король, – можешь читать с любой страницы.
В углу опочивальни, на резной скамеечке сидела Бертрада. Она пыталась вышивать, но получалось дурно, нитки все время путались. Раздраженно бормоча себе под нос, королева-мать продолжала сражаться с ними.
Я осторожно раскрыл тяжелую книгу в переплете из золота, украшенном разноцветными камнями, и только собрался читать, как в дверь постучали. Вошел воин в запыленной одежде.
– Новые вести от Карломана.
– Говори! – велел король.
Бертрада крикнула из своего угла:
– Афонсо, немедленно выйди! Это не для твоих ушей.
Карл поднялся во весь свой огромный рост, бросил на мать тяжелый взгляд.
– Я доверяю этому юноше. А с вами, матушка, теперь советуюсь только по поводу соления грибов и по другим подобным же вопросам.
Королева-мать сверкнула глазами, но промолчала. Пришелец подошел ближе.
– Карломан укрепляет армию. Явно готовится к войне.
– Где? – отрывисто спросил король.
– Поблизости от Лангобардии.
– Карломану известно о нашем разводе с Дезидератой?
– У вашего величества произошел именно развод? Не размолвка?
– Нет. Возврата к прошлому не произойдет. Все подтверждено епископом. Развод по причине бездетности.
После этих слов Бертрада сердито засопела.
Я подсчитал, что на рождение наследника бедной Дезидерате дали слишком мало – всего-то год. Видимо, король так и не полюбил ее. Оно и понятно. Его ведь заставили жениться на ней, изгнав Гимильтруду, с которой он имел если не любовь, то хотя бы взаимопонимание.
– Так нашему брату все же известно о разводе? – продолжил король.
– Наверняка. Во всяком случае, вначале пришла весть о возвращении Дезидераты, а чуть позднее – о его военных сборах. Дальнейшего развития событий я решил не ждать и поехал сюда.
– Правильно, – одобрил Карл, – но нам надо теперь узнать планы Дезидерия.
Незнакомец наморщил лоб:
– Виллибад вроде его зовут, кто там из наших в Лангобардии?
– Да. Виллибад, – подтвердил король, – а еще Гримберт. Только как до них добраться незаметно?
– Пошлите меня, ваше величество, – раздался голос входящего Роланда, – я пролезу в игольное ушко. Никто и понять не успеет.
Карл захохотал:
– Это будет достойное представление! Вся Лангобардия сбежится поглядеть на твой тайный поход. Кстати, почему ты не в Бретани? Разве не тебе поручено следить там за порядком? Или тебе не нравится?
Роланд тряхнул кучерявой гривой. Погладил неразлучный рог, висящий на поясе:
– А, Бретань… Все в ней хорошо. И вина, и люди. Только скука смертная. Ваше величество, вы недооцениваете моей способности к перевоплощениям. Вот…
Лениво потянувшись, он сдернул лютню, висевшую на стене, поискав глазами, просительно протянул руку к платку, который вышивала Бертрада. Та, улыбаясь, позволила. Роланд повязал им голову косо, как городские нищие, уселся на пол и, лихо бренча на расстроенной лютне, с нестерпимой гнусавостью исполнил сиротскую песню. Бертрада смеялась до слез. Даже мы с суровым пришельцем позволили себе улыбнуться.
– Прекрасный театр, – заметил король, отсмеявшись, – только как же твоя гордость? Она ведь бесконечна, насколько я помню.
Роланд с озадаченным видом почесал в затылке, совсем скособочив несчастный платок.
– Но это же будет служба на благо моего короля! Значит, такой поступок можно расценивать, как дополнительный повод для гордости. А поваляется с лютней в канаве около рынка не благородный Роланд, а… допустим… Арбогаст-кривуля… нет, надо придумать имя еще ужаснее.
Король кивнул:
– Приятно видеть твое рвение. Мы сейчас собираем армию. Нужно много. Поговорить с церковниками – пусть еще дают земли для бенефициев. Земля должна работать.
Роланд с почтительным поклоном вернул платок Бертраде и задумчиво почесал лоб указательным пальцем:
– Я поговорю, пожалуй…
– Говорить будет епископ Турский, еще пара монастырских настоятелей. Тебе нельзя, после твоей беседы в церкви может произойти раскол. Ты проследишь за снаряжением воинов. В этом тебе можно довериться полностью.
– О да! – с чувством выдохнул Роланд. – Это я люблю превыше многого другого. О, эти грозные франкские мечи! Эти сияющие кольчуги …
– Не менее важны шлемы, – напомнил король, – наши оружейники с Божьей помощью научились изготовлять их превосходно. Мы лично проверили один такой в Аквитании.
Он обратился к незнакомцу:
– Отдохни немного и отправляйся к лангобардской стороне. Горные перевалы наверняка теперь охраняются. Но ты знаешь, как пройти, минуя их. Иди.
Вслед за незнакомцем ушел и Роланд. Бертрада, окончательно запутавшись в нитках, отшвырнула вышивание и горестно схватилась за голову:
– Господи! Чем я прогневала Тебя? За что Ты даешь мне видеть, как один мой сын идет войной на другого?
Сделав мне знак снова открыть книгу, Карл ответил матери:
– Если мы начнем войну – это не будет война против Карломана. Мы никогда не будем вести войны против кого-то, но только за Святую церковь, за веру и наше франкское государство. Разве вас, матушка, это не радует?
– Красивы твои слова, но тяжелым гнетом ложатся они мне на сердце, – ответила Бертрада, и вдруг резво встав с резной скамеечки, подошла к сыну, полулежащему на ложе.
– Отпусти меня к Карломану! Я ведь даже не видела своих внуков!
Карл усмехнулся, веселая искорка блеснула в карих глазах.
– Отпустить? Э, нет. Нас ждет много трудных дел. Кто же будет поддержкой и утешением души моей, как не любимая матушка?
…Теперь почти ежедневно я читал королю по утрам. Часто в это время заходили люди по всяким делам, тогда чтение приходилось прерывать. Если же посетителями были монахи или священники – король мог приказать мне выйти, несмотря на свои слова о доверии. К церкви он относился с особым вниманием, даже как-то приосанивался при виде духовного лица.
Однажды в королевских покоях появился человек, чьего имени я не знал. Тот самый странник, виденный мною в первый день возобновления чтения. Теперь одежда его не только запылилась, но и разорвалась в нескольких местах. Лицо выглядело страшно измученным.
– Что? – коротко спросил Карл, оглядывая пришельца.
– В Лангобардии гонения на франков.
– Резня?
– Пока что отнимают дома и гонят через перевал сюда. Думаю, это только начало.
– А Карломан?
– Его армия собрана и стоит наготове у лангобардских пределов и… – незнакомец замялся.
– Говори! – жестко велел Карл.