Страница:
– Должно быть, хуже, чем в хорошую погоду, – сказал я нерешительно.
– А если в ливень, в бурю, в грозу, а? – Его величество заговорщицки наклонился ко мне. Я поежился, вспомнив грозу, в которую мы попали с матерью.
– Совсем, наверное, нельзя. – И осмелился добавить: – Вероятно, в бурю никто не воюет.
Словно подтверждая мои слова, где-то недалеко ударил гром.
– Отлично! – воскликнул Карл, переворачивая песочные часы на столе. – Матушка! Прикажи скорей накормить этого юношу, а я пойду, соберу всех. Когда песок досыплется, мы выступим.
И выскочил из палатки под дождь.
– Вот такой он, – вздохнула королева Бертрада. Высунула голову наружу, крикнула: – Радегунда!
Тут же из соседней палатки выбежала босая женщина. Прошлепала по лужам и выжидающе сунула голову в королевский шатер.
– Покорми его, – велела королева. Служанка сделала мне жест, следовать за ней, но королева остановила ее: – Сюда принесешь. Он еще успеет вымокнуть.
Через некоторое время дождь немного утих, что не очень-то обрадовало короля. Мы подъехали к широкой реке.
– Гаронна, – объявил Карл. – Афонсо, ты умеешь плавать?
Как же мне хотелось сказать, что не умею! К несчастью, я был лучшим пловцом среди мальчишек из замка в Австразии. Пришлось сказать:
– Умею.
– Вот и хорошо. – Его величество выглядел довольным. – Возьмем тебя с собой, посмотрим: вдруг ты приносишь удачу? – И обратился ко всему отряду: – Бурдюки. Быстро!
В руках у каждого из воинов оказались кожаные мехи для вина. Их надували и накрепко затягивали веревками горловины. Такой же мех протянули мне. Я взял его в руки и продолжал стоять удивленным столбом, пока какой-то воин не ткнул меня в бок локтем, показывая на ненадутый бурдюк. Я начал исправлять свою оплошность, причем дул так старательно, что потемнело в глазах.
Все уже начали раздеваться кроме двоих, которые оставались караулить одежду и лошадей. Я посчитал свою одежу достаточно легкой и решил плыть в ней. Только разулся. Вдобавок мне дали короткий кинжал.
– А так умеешь? – Король взмахнул своим мечом. Я потупил взор.
– Тогда держись с краю, – велел Карл и скомандовал: – Поплыли!
Вода, к счастью, была не так холодна, как казалось, глядя на серую неприветливую речную гладь, вспарываемую дождевыми каплями. Отплывая, я обернулся посмотреть – все ли вошли в реку – и увидел, как вдоль берега промчалась группа всадников.
Плыл я с трудом из-за того, что не снял одежду, но особенно по вине кинжала. В воде он стал вдвое тяжелее и тянул вниз. Хорошо, что Карл придумал надуть бурдюки. Наконец-то берег. Я выбрался из воды, упал, не в силах двинуться. И тут послышался приглушенный голос короля:
– Вперед!
Эта негромкая команда прозвучала столь убеждающе, что не выполнить ее оказалось невозможно. Тело само вскочило с мокрого песка и бросилось бежать.
Впереди за пеленой дождя виднелись палатки – такие же, как в королевском лагере. Мы кинулись к ним. Я не успел ничего сообразить, как в шуме дождя послышались вопли и лязг оружия. Мокрые полуголые воины короля врывались в палатки, оттуда выскакивали люди, тоже не вполне одетые, но пока еще сухие. Мы застали их врасплох. Не все даже успели вооружиться. Один из них яростно отбивался от меча вертелом. Засмотревшись, я сам чуть не получил удар, но нападавший на меня тут же был кем-то повержен. Он упал затылком мне прямо на пальцы босой ноги, что было очень больно. Глаза его закрылись, изо рта пошла кровь. Я с ужасом отдернул ногу.
Вдруг все затихло – крики и звон. Дождь тоже начал ослабевать. Небо прояснялось.
В проходе между палатками, опершись на меч, стоял Карл – огромный, мокрый, голый по пояс. Он говорил что-то аквитанцам, почтительно склонившимся перед ним. Подойдя ближе, я расслышал слова:
– К Лупу Гасконскому должно отправить посольство. Это будете вы. Вам он поверит лучше, чем моим людям. Скажите ему: если он сейчас же не выдаст мне Гунольда – я приду и заберу его сам. Расскажите ему и обо всем, что сейчас здесь происходило. Идите немедленно.
Воины Карла переместились обратно к реке, и я с ними. Сам король куда-то исчез.
Я замерз в мокрой одежде и пытался согреться, бегая взад-вперед по берегу. Пока носился – большая часть воинов тоже куда-то разбрелась. Пришлось спросить одного из оставшихся:
– Куда это они?
– К мосту, – сказал тот, зевая, должно быть, от холода.
– Здесь есть мост? – удивился я.
– Там за деревьями… еще проехать. – Он неопределенно махнул в сторону рощи, расположившейся вдоль берега.
Я еще побегал, пока не согрелся. Мысль о мосте не давала мне покоя. С этой мыслью вновь подошел к тому же воину.
– Зачем же мы тогда плыли через реку, если можно было перейти?
– На мосту бы нас заметили… Э! Смотри! Едут.
Мы опять потащились к лагерю.
Послышался звук рога, и из рощи начали появляться всадники в полном вооружении. Солнце как раз вышло из-за туч. В его лучах кольчуги и шлемы сияли нестерпимо. Впереди скакал знаменосец с поднятым на копье красным треххвостым полотнищем, украшенным шестью сине-желто-алыми розами. За ним на прекрасном белом жеребце следовал Карл. Поверх его кольчуги ниспадал сине-зеленый плащ. Когда он подъехал ближе – стало видно, что в руке его палица, красивая и крепкая с золотой рукояткой чеканной работы.
Глаза короля смеялись. Или он просто щурился на солнце? Все же невероятно, насколько быстро этот человек сумел преобразиться из страшного полуголого дикаря в благороднейшего монарха.
Королевский отряд замедлил ход и остановился, явно ожидая кого-то. И точно: со стороны аквитанского лагеря появилась группа всадников. Один из них вез пленника, перекинутого поперек седла. Достигнув королевского отряда, они остановились и спешились. Двое подтащили связанного прямо к ногам королевского жеребца. Вслед за ними медленно, как будто с трудом к королю подошел богато одетый человек и пал на колени.
– Лупас, герцог Гасконский, что ты хочешь поведать нам? – осведомился король. Герцог склонил голову еще ниже и заговорил:
– Господин, вот я становлюсь вашим слугой, и вот я обещаю вам защищать и оберегать в Гаскони все против всех людей, какие только будут жить…
Герцог сделал нетерпеливое движение рукой. Тут же ему принесли Псалтирь в изящном переплете, украшенном серебром и бирюзой. Встав и положив руку на священную книгу, он повторил примерно то же самое и застыл, глядя на Карла снизу вверх. Тот молчал. Потом обернулся и бросил выразительный взгляд на своих воинов. Тут же двое спешились. Один из них погрузил руки в размокшую после дождя землю и вытащил ком размером в две горсти. Другой завернул этот ком в расшитый шелковый платок и с поклоном подал королю. Его Величество передал узелок с землей герцогу Гасконскому со словами:
– Принимаем твою клятву. Прими от нас эту гасконскую землю, которую ты клялся защищать. Да будет имя Господне благословенно!
В этот момент всеми забытый связанный пленник попытался тоже стать на колени перед королем. Карл поинтересовался:
– А что нам скажет изменник?
Должно быть, Гунольд Аквитанский мог иметь достойный вид. Все у него было для этого: отличное сложение, благородные черты лица, богатые одежды…Однако сейчас он выглядел жалко. Я стоял близко и хорошо видел его глаза. Они покраснели и помаргивали, будто от слепящего света.
– Ваше Величество! Понимая всю чудовищность своего греха, я все же осмеливаюсь молить… я молю о милосердии… позволить мне выпить смертельный кубок…
– Человеку не дано совершить грех, который не может быть прощен Богом. Гунольд Аквитанский! Ты будешь отправлен в один из монастырей в Австразии и проведешь остаток своей жизни в покаянии.
Гунольд попытался воздеть связанные руки к небу:
– Господи! Я и помыслить не мог о таком милосердии! Да благословит всемогущий Бог нашего короля Карла!
Вот так на моих глазах закончилась многолетняя аквитанская война.
Глава четвертая
– А если в ливень, в бурю, в грозу, а? – Его величество заговорщицки наклонился ко мне. Я поежился, вспомнив грозу, в которую мы попали с матерью.
– Совсем, наверное, нельзя. – И осмелился добавить: – Вероятно, в бурю никто не воюет.
Словно подтверждая мои слова, где-то недалеко ударил гром.
– Отлично! – воскликнул Карл, переворачивая песочные часы на столе. – Матушка! Прикажи скорей накормить этого юношу, а я пойду, соберу всех. Когда песок досыплется, мы выступим.
И выскочил из палатки под дождь.
– Вот такой он, – вздохнула королева Бертрада. Высунула голову наружу, крикнула: – Радегунда!
Тут же из соседней палатки выбежала босая женщина. Прошлепала по лужам и выжидающе сунула голову в королевский шатер.
– Покорми его, – велела королева. Служанка сделала мне жест, следовать за ней, но королева остановила ее: – Сюда принесешь. Он еще успеет вымокнуть.
* * *
Видимо, судьбе было угодно испытать меня на прочность. Только что я думал, что не вынесу еще одного путешествия, и вот уже трясусь в седле, мокрый до нитки, а вокруг бушует настоящая буря. Куда и зачем едет королевский отряд – мне неведомо.Через некоторое время дождь немного утих, что не очень-то обрадовало короля. Мы подъехали к широкой реке.
– Гаронна, – объявил Карл. – Афонсо, ты умеешь плавать?
Как же мне хотелось сказать, что не умею! К несчастью, я был лучшим пловцом среди мальчишек из замка в Австразии. Пришлось сказать:
– Умею.
– Вот и хорошо. – Его величество выглядел довольным. – Возьмем тебя с собой, посмотрим: вдруг ты приносишь удачу? – И обратился ко всему отряду: – Бурдюки. Быстро!
В руках у каждого из воинов оказались кожаные мехи для вина. Их надували и накрепко затягивали веревками горловины. Такой же мех протянули мне. Я взял его в руки и продолжал стоять удивленным столбом, пока какой-то воин не ткнул меня в бок локтем, показывая на ненадутый бурдюк. Я начал исправлять свою оплошность, причем дул так старательно, что потемнело в глазах.
Все уже начали раздеваться кроме двоих, которые оставались караулить одежду и лошадей. Я посчитал свою одежу достаточно легкой и решил плыть в ней. Только разулся. Вдобавок мне дали короткий кинжал.
– А так умеешь? – Король взмахнул своим мечом. Я потупил взор.
– Тогда держись с краю, – велел Карл и скомандовал: – Поплыли!
Вода, к счастью, была не так холодна, как казалось, глядя на серую неприветливую речную гладь, вспарываемую дождевыми каплями. Отплывая, я обернулся посмотреть – все ли вошли в реку – и увидел, как вдоль берега промчалась группа всадников.
Плыл я с трудом из-за того, что не снял одежду, но особенно по вине кинжала. В воде он стал вдвое тяжелее и тянул вниз. Хорошо, что Карл придумал надуть бурдюки. Наконец-то берег. Я выбрался из воды, упал, не в силах двинуться. И тут послышался приглушенный голос короля:
– Вперед!
Эта негромкая команда прозвучала столь убеждающе, что не выполнить ее оказалось невозможно. Тело само вскочило с мокрого песка и бросилось бежать.
Впереди за пеленой дождя виднелись палатки – такие же, как в королевском лагере. Мы кинулись к ним. Я не успел ничего сообразить, как в шуме дождя послышались вопли и лязг оружия. Мокрые полуголые воины короля врывались в палатки, оттуда выскакивали люди, тоже не вполне одетые, но пока еще сухие. Мы застали их врасплох. Не все даже успели вооружиться. Один из них яростно отбивался от меча вертелом. Засмотревшись, я сам чуть не получил удар, но нападавший на меня тут же был кем-то повержен. Он упал затылком мне прямо на пальцы босой ноги, что было очень больно. Глаза его закрылись, изо рта пошла кровь. Я с ужасом отдернул ногу.
Вдруг все затихло – крики и звон. Дождь тоже начал ослабевать. Небо прояснялось.
В проходе между палатками, опершись на меч, стоял Карл – огромный, мокрый, голый по пояс. Он говорил что-то аквитанцам, почтительно склонившимся перед ним. Подойдя ближе, я расслышал слова:
– К Лупу Гасконскому должно отправить посольство. Это будете вы. Вам он поверит лучше, чем моим людям. Скажите ему: если он сейчас же не выдаст мне Гунольда – я приду и заберу его сам. Расскажите ему и обо всем, что сейчас здесь происходило. Идите немедленно.
Воины Карла переместились обратно к реке, и я с ними. Сам король куда-то исчез.
Я замерз в мокрой одежде и пытался согреться, бегая взад-вперед по берегу. Пока носился – большая часть воинов тоже куда-то разбрелась. Пришлось спросить одного из оставшихся:
– Куда это они?
– К мосту, – сказал тот, зевая, должно быть, от холода.
– Здесь есть мост? – удивился я.
– Там за деревьями… еще проехать. – Он неопределенно махнул в сторону рощи, расположившейся вдоль берега.
Я еще побегал, пока не согрелся. Мысль о мосте не давала мне покоя. С этой мыслью вновь подошел к тому же воину.
– Зачем же мы тогда плыли через реку, если можно было перейти?
– На мосту бы нас заметили… Э! Смотри! Едут.
Мы опять потащились к лагерю.
Послышался звук рога, и из рощи начали появляться всадники в полном вооружении. Солнце как раз вышло из-за туч. В его лучах кольчуги и шлемы сияли нестерпимо. Впереди скакал знаменосец с поднятым на копье красным треххвостым полотнищем, украшенным шестью сине-желто-алыми розами. За ним на прекрасном белом жеребце следовал Карл. Поверх его кольчуги ниспадал сине-зеленый плащ. Когда он подъехал ближе – стало видно, что в руке его палица, красивая и крепкая с золотой рукояткой чеканной работы.
Глаза короля смеялись. Или он просто щурился на солнце? Все же невероятно, насколько быстро этот человек сумел преобразиться из страшного полуголого дикаря в благороднейшего монарха.
Королевский отряд замедлил ход и остановился, явно ожидая кого-то. И точно: со стороны аквитанского лагеря появилась группа всадников. Один из них вез пленника, перекинутого поперек седла. Достигнув королевского отряда, они остановились и спешились. Двое подтащили связанного прямо к ногам королевского жеребца. Вслед за ними медленно, как будто с трудом к королю подошел богато одетый человек и пал на колени.
– Лупас, герцог Гасконский, что ты хочешь поведать нам? – осведомился король. Герцог склонил голову еще ниже и заговорил:
– Господин, вот я становлюсь вашим слугой, и вот я обещаю вам защищать и оберегать в Гаскони все против всех людей, какие только будут жить…
Герцог сделал нетерпеливое движение рукой. Тут же ему принесли Псалтирь в изящном переплете, украшенном серебром и бирюзой. Встав и положив руку на священную книгу, он повторил примерно то же самое и застыл, глядя на Карла снизу вверх. Тот молчал. Потом обернулся и бросил выразительный взгляд на своих воинов. Тут же двое спешились. Один из них погрузил руки в размокшую после дождя землю и вытащил ком размером в две горсти. Другой завернул этот ком в расшитый шелковый платок и с поклоном подал королю. Его Величество передал узелок с землей герцогу Гасконскому со словами:
– Принимаем твою клятву. Прими от нас эту гасконскую землю, которую ты клялся защищать. Да будет имя Господне благословенно!
В этот момент всеми забытый связанный пленник попытался тоже стать на колени перед королем. Карл поинтересовался:
– А что нам скажет изменник?
Должно быть, Гунольд Аквитанский мог иметь достойный вид. Все у него было для этого: отличное сложение, благородные черты лица, богатые одежды…Однако сейчас он выглядел жалко. Я стоял близко и хорошо видел его глаза. Они покраснели и помаргивали, будто от слепящего света.
– Ваше Величество! Понимая всю чудовищность своего греха, я все же осмеливаюсь молить… я молю о милосердии… позволить мне выпить смертельный кубок…
– Человеку не дано совершить грех, который не может быть прощен Богом. Гунольд Аквитанский! Ты будешь отправлен в один из монастырей в Австразии и проведешь остаток своей жизни в покаянии.
Гунольд попытался воздеть связанные руки к небу:
– Господи! Я и помыслить не мог о таком милосердии! Да благословит всемогущий Бог нашего короля Карла!
Вот так на моих глазах закончилась многолетняя аквитанская война.
Глава четвертая
Мы возвратились в лагерь. Карл приказал раздать воинам вина и всякой снеди. В своем шатре он устроил небольшую пирушку для избранных. Я стоял у шатра, не зная, куда податься. Спрашивать короля казалось неуместным.
Вдруг он сам обратил на меня внимание:
– Мальчик, укушенный молнией! Ты что же стоишь, как чужой? Заходи. Ты отлично поработал талисманом в сегодняшнем сражении. Ну? Что сам-то скажешь?
Я совсем растерялся, но Его Величество ждал ответа.
– Думаю, моей заслуги в том нет, – сказал я, – все произошло благодаря вашему уму и вашей удачливости.
Он кивнул с важностью:
– Удачливым помогает Бог, если мы действуем во славу Его.
«Как у него ловко получается подводить под славу Божию личную выгоду», – подумал я и поспешно опустил глаза, чтобы в них не прочиталось чего лишнего. Впрочем, король уже не смотрел на меня. Гостеприимно открыв передо мной полог шатра, он обернулся к проходившему мимо высокому молодому воину с огромной копной каштановых вьющихся волос: На поясе воина висел большой рог, украшенный серебром.
– Роланд! Ты, что ли, вздумал бунтовать, как Гунольд Аквитанский? Почему тебя все еще нет за королевским столом?
Тот распахнул большие голубые глаза:
– Не пристало мне за королевский стол, ибо пока что не достоин.
– Да как ты смеешь говорить такое! Нам лучше знать, кто в нашем королевстве достоин, а кто нет. Э, куда?!
Роланд вдруг исчез за палаткой, и раньше, чем Его Величество успел что-нибудь сказать, появился снова, держа за лапы двух ощипанных уток.
– Вот. Теперь я достоин.
Карл усмехнулся:
– Ты не можешь без шуток. Ладно. Надеюсь, твои утки достаточно жирные.
В шатре стало тесно из-за набившегося туда народа. Король сидел выше всех, на деревянном кресле со спинкой. Рядом с ним, на скамейке пониже, расположилась королева-мать, по другую сторону – Роланд. Остальные сидели просто на шкурах. Мне поначалу указали место у самого входа, но Его Величество, отыскав меня взглядом, сделал приглашающий жест, после чего я оказался гораздо ближе к нему – между какими-то знатными воинами. Они посмотрели на меня с удивлением, но не стали расспрашивать.
Вина не жалели. То и дело поднимались кубки за победу над мятежниками. Король, однако, был задумчив. Кто-то в очередной раз предложил выпить за неустрашимого Карла, единственного и нераздельного победителя. «Слава, слава!» – закричали все. Он поднял руку, прервав восторги:
– Это не слава, а большая печаль в том, что мы – единственный победитель.
Тишина мгновенно воцарилась в шатре. Карл продолжал:
– Мы должны были сражаться бок о бок с нашим единоутробным братом, но этого не произошло.
Лицо королевы Бертрады потемнело. Со вздохом она произнесла:
– Сын мой, не суди столь строго брата своего! Он еще очень молод и горяч, но у него есть время остепениться и признать свои ошибки.
Роланд, раскрасневшийся от обилия вина, встрял без позволения:
– Карл! Брат твой, конечно, не по-братски поступил, но мятеж-то разгорелся не на его территории. Получается, закона он не нарушил.
Карл молчал. Губы его сжались, и даже следа искорок не осталось в глазах. Наконец он произнес размеренно и веско:
– Во-первых, часть Аквитании относится к территории Карломана. Во-вторых… мы – одна страна франков. Так повелел Бог, и не нам менять это. Я пью за франкское королевство в руках Божиих!
Остаток вечера прошел скомканно. Кубки поднимались, но прежнего веселья уже не чувствовалось. Больше всех огорчился менестрель, написавший огромную балладу в честь победы Карла над аквитанцами и так и не решившийся ее спеть.
Наутро лагерь свернули и выехали в Ахен. По пути Карл посетил несколько аквитанских монастырей, оставив везде богатые подарки.
В Ахене первым, кто встретил меня, была баронесса Имма. Увидев, что я приехал не на ее лошади, она закричала:
– Недостойный мальчишка! Я доверила тебе свое имущество, что ты с ним сделал?!
Лошадь еще в Аквитании пристроила куда-то королева Бертрада. Мне об этом не доложили. Так и сказал Имме. Она начала кричать, что пожалуется своей царственной тетушке и та покажет нам …
Крики баронессы происходили в гулком коридоре королевского палаццо. Своей непристойностью они привлекли внимание королевы Бертрады, которая незаметно подошла и некоторое время наблюдала за беснующейся баронессой.
– Что за крики в моем доме? – наконец осведомилась королева. – Ваша лошадь у меня, но теперь я подумаю, стоит ли отдавать ее вам. Боюсь, это животное слишком благородно для такой низкой особы, как вы.
Баронесса опешила, но решила не сдаваться:
– Я здесь в гостях не у вас, а у своей тети Гимильтруды! Это – и ее дом.
– Ошибаетесь, милая, – ответила Бертрада, – вы обе здесь в гостях.
В этот миг сам Карл показался в коридоре. Вопросительно посмотрел на мать. Та изобразила на лице сожаление.
– У твоей возлюбленной поразительно скандальные родственники. Кричат, как на базаре.
С этими словами она величаво взяла сына под руку и вместе с ним удалилась. Баронесса, бросив на меня ненавидящий взгляд, тоже ушла.
Я остался в коридоре, понимая, что забыл, где наша с матерью комната. В первый-то раз меня провожала баронесса, а потом я быстро уехал в Аквитанию. Очевидно, меня ожидали долгие скитания по коридорам, ведь стучать в двери комнат в королевском замке недопустимо. Только я пустился в печальное путешествие, как одна из дверей открылась, и появилась моя мать, как всегда, недовольная.
Не удосужившись сказать приветствие, она схватила меня за руку и потащила на улицу. Видно, собралась поговорить серьезно. Едва мы вышли за ворота замка, она набросилась с упреками:
– Как ты мог испортить отношения с Иммой? Твоя мать из последних сил старается завязывать полезные знакомства, а ты все портишь!
Хотелось ответить ей четко и размеренно, как учили на риторике, но то, что легко получалось при Карле и королеве Бертраде – не вышло при моей матери. Только смог пробубнить:
– Я ничего не портил. Ее лошадь забрала королева Бертрада. И…
Мать перебила:
– Можешь не рассказывать, я все слышала. Портить отношения было совершенно необязательно. Ты мог бы сказать ей: ваша лошадь столь прекрасна, что сама королева-мать обратила на нее внимание. Или в конце концов пасть к ногам баронессы.
Вряд ли телодвижения, даже самые несуразные, могут заменить пропавшее животное, стоящее к тому же больших денег. Но когда матушка говорит, лучше молчать.
– Ну ладно. А с королем-то у тебя как? – она уже успокоилась.
Я начал гордо рассказывать. Почему-то рассказ абсолютно не впечатлил строгую родительницу.
– Матушка, Его величество позволил мне сесть недалеко от его стола, между какими-то знатными воинами.
– Какими-то! Ты даже не удосужился запомнить их имена! Весь в отца. Тот был такой же недотепа. Только одна память хорошая. Без меня он никогда не стал бы королевским переписчиком.
– Но я запомнил имя воина, сидящего по правую руку от короля. Роланд. Видимо, он достаточно близкий друг его величества.
– Толку от твоего Роланда никакого. Шалопай еще поболе Карла.
Король показался мне настоящим героем, да к тому же мудрым правителем. Как блестяще он завершил аквитанскую войну! Что женщина может понимать в этом?
– Аквитания давно обескровлена Пипином! – отрезала мать, мгновенно разрушив мою зарождающуюся уверенность. – Победить такую страну – невелика доблесть. Нет, с Карлом ничего не выйдет. Нужно искать пути к Карломану. Только вначале мы должны на время вернуться в Ингельхайм. Пора посвятить тебя Афине. На аррефорию – праздник росы ― мы уже не успели. Придется довольствоваться каллинтерией – она как раз скоро произойдет. В это время юношей тоже посвящают.
В Ингельхайме все оставалось по-прежнему, как во дни моего детства. Вот только дерево, в которое ударила молния, спилили.
Бертрада в замке не осталась. Удалилась рано поутру, без лишнего шума, чем немало встревожила мою подозрительную матушку. Ничего вразумительного по этому поводу выяснить не удалось, кроме того, что повозка королевы отбыла по восточной дороге.
Впрочем, у матушки хватало хлопот и помимо слежки за членами королевской семьи. Она готовилась к таинственной каллинтерии, на которой меня должны были посвятить богине Афине. Однажды проснувшись, я застал свою родительницу за сборами. Из дорожного мешка торчало белое полотно, подрумяненное розовым лучом восходящего солнца. В комнате стоял полумрак. Было еще очень рано.
– Вовремя проснулся, – одобрила мать, – как раз будить тебя собиралась. Пора выходить.
Дрожа от утреннего холода, мы пересекли росистое поле и углубились в лес. Тропинка скоро закончилась, но мать продолжала идти уверенно, как по хорошо знакомому пути. Шли долго. Продирались сквозь разросшиеся ветки, поднимались в гору, пересекли овраг, по дну которого бежал тонкий худосочный ручей. Из-под ног выпрыгивали мелкие лягушки. Я чуть не наступил на одну. Мать рванула меня в сторону, будто спасая от смертельной опасности.
Наконец мы вышли на поляну, где несколько мужчин сооружали из бревен что-то вроде помоста. Неподалеку пасся молодой рыжий бычок. Справа от помоста женщины в белых одеждах складывали хворост в кучу. Из леса продолжали выходить люди.
Один из них оказался моим дядей – тем самым, что так и не пожертвовал монастырю на мое обучение. У него были короткие кривые ноги, толстая шея и величественная осанка. Все это вместе делало его похожим на важного бобра. Он нес что-то большое, завернутое в белое полотно. Я указал на него матери, но та нахмурилась. Дядя подошел к уже готовому помосту, поставил на него свою ношу и принялся осторожно разворачивать. Под покровами обнаружилась деревянная статуя женщины, сделанная с большим мастерством. Лицо выглядело словно живое, впечатление портили только белые некрашеные глаза.
– Палладиум, – прошептала мать. – Его хранят у себя самые уважаемые из членов храма.
Она осмелилась подойти к дяде только, когда Палладиум был установлен. Посмотрела заискивающе:
– Приветствую тебя, Агафокл!
Вот еще новость! Сколько себя помню, дядю моего звали Хильдебертом.
– И тебе привет, Халкиопа!
Ага. Мать мою здесь тоже зовут другим именем. Не Гизелой, как при королевском дворе. Лучше не спрашивать. С моей матерью шутки плохи, особенно когда она думает о прекрасном.
Как-то незаметно поляна наполнилась народом. Рядом с Палладиумом разожгли костер. Несколько мужчин во главе с моим дядей подошли к быку. Как именно они его закололи, я не понял, но сделано это было мастерски. Бычок, не издав ни звука, рухнул на траву, только немного подергался. Им занялись другие мужчины, а дядя со своими помощниками исчез в лесу. Вскоре они появились вновь, облаченные в длинные белые одежды, и вдруг, откуда ни возьмись, заиграли флейты и выбежали танцовщицы.
– Только раз в год так бывает, – прошептала мать. Никогда ее лицо не выглядело таким счастливым. – Да еще целого быка! Твой дядя расщедрился. Обычно только свинью приносят в жертву. Но ты же все-таки его племянник.
Вспомнив, что меня будут посвящать Афине, я ужаснулся. Странно, ведь давно уже не причислял себя к христианам: ни служа министрантом на Мессе, ни уча наизусть Евангелие. Однако не ощущал я себя и язычником. Мне нравилось быть свободным и образованным. Именно образованность привлекла меня в рассказе матери об афинской философской школе, именно неграмотность большинства христиан вызывала раздражение. А теперь эти заклания, флейты, танцы…
Солнце, едва поднявшись над горизонтом, зашло за тучу. Мне показалось, что сейчас откуда-то появится разгневанная богиня Афина. Часть бычьей туши уже принесли ей в жертву, положив в костер.
По поляне, вызывая тошноту, стлался сладковатый дым с запахом горелого мяса. Жрецы в белых одеждах то колдовали над костром, то омывали ноги деревянной статуе. Вдруг вся толпа, собравшаяся на поляне, начала скандировать что-то по-гречески. Я плохо понимал, хотя в монастыре учил этот язык. Хоровой рокот усиливался. Послышалось слово «катара», что означает «проклятие».
Две танцовщицы, изгибаясь, подскочили ко мне и потащили к помосту со статуей. Ветер, внезапно повернув, окутал ее клубом тошнотворного дыма. Показалось, будто фигура богини двинулась и бросила насмешливый взгляд. В ужасе оглянувшись, я увидел мать, со жреческой одеждой в руках. Меня поставили на колени, чтобы целовать ноги статуе. Мать распростерла надо мной полотно словно сеть над обреченной птицей. «Господи, спаси!» – произнесли мои губы, и сознание меня покинуло.
Беспамятство длилось на этот раз не так долго, как после молнии, но праздник успел закончиться. Дым над поляной рассеялся, и помост разобрали. Люди делили между собой остатки мяса, не пригодившиеся для жертвоприношения, и покидали поляну, незаметно исчезая в лесу. Мимо прошел мой дядя – уже в своей обычной одежде. На меня он даже не взглянул.
Мать выглядела так, будто ничего не произошло – обычное хмурое выражение лица. Только когда, уже возвращаясь, мы шли по дну оврага, она глухо уронила:
– Ты еще хуже своего отца. Упустить такую возможность!
Впрочем, надо отдать ей должное, больше она не укоряла меня и даже не вспоминала о нашем тайном походе. А мне было мучительно стыдно и хотелось на исповедь. Только почему-то не к священнику, а к королю Карлу.
Между тем жизнь в замке текла своим чередом. Карл проводил время, то учиняя пиры, на которых обязаны были присутствовать все обитатели замка, то гуляя с женой и маленьким Пипином. Бедный ребенок вдобавок к своему горбу, начал прихрамывать. Стал капризным, но Карл, несмотря на это, оставался с ним терпелив и ласков.
Мою память еще несколько раз испытывали. Король велел продолжать учить наизусть священные тексты, а неугомонная родительница для того же самого раздобыла где-то Аристотеля на латинском языке. Учение о вечной несотворимой и неуничтожимой материи захватило меня. Вот оно стройное и величественное мироздание, не зависящее ни от лишенной всякой логики Троицы, ни от Афины, питающейся горелым мясом. Увидев эту картину, я почувствовал такой восторг, что мне захотелось упасть на колени и благодарить Бога… Вот тут-то и возникла загвоздка. Бога вовсе не было в этом несотворимом мироздании! В смущении я закрыл труд Аристотеля и принялся доучивать Евангелие от Марка – это хотя бы приказ короля.
Лошадь вернули баронессе Имме, она гордо разъезжала возле замка. Я редко ее видел, проводя целые дни в библиотеке. Мне предстояло стать одним из королевских переписчиков, а для этого помимо грамотности требуется немалая красота букв.
Однажды, спеша к учителю письма, я столкнулся в коридоре с баронессой. Преградив мне дорогу, она строго спросила:
– Мальчик, поцелованный молнией! Тебя кто-нибудь еще кроме молнии целовал? Вот так?
Напрыгнув на меня, она показала, как именно. Потом отскочила словно козочка и, хохоча, убежала.
Некоторое время я стоял, подобно Палладиуму. Встряхнулся и на негнущихся ногах продолжил свой путь в библиотеку. Произошедшее так озадачило меня, что весь день я думал только о баронессе, из-за чего делал ошибки, кляксы, а один раз даже ухитрился проковырять дыру в пергаменте. Учитель посмотрел на дыру внимательно. Отвесил затрещину, а потом спросил:
– Девица-то хоть красивая?
Если честно, ничего она не понимала в книжном деле, а может, даже и читать не умела, но …я почему-то шел за ней, будто привязанный, и отвечал на все ее глупые вопросы. Меня угнетала мысль, что моя мать сейчас, скорее всего, наблюдает за нами из окна – она же постоянно высматривала и выслеживала всех. Но я продолжал тащиться за баронессой. Когда своды леса накрыли нас – она спешилась и, привязав свою ненаглядную кобылку к дереву, предложила поискать ягод. Не знаю точно, что бы мы нашли в кустах. Подозреваю, все же не ягоды. Но не успели мы сойти с дороги, как послышался стук копыт и веселый голос Карла:
– Знакомая лошадка! Но где же ее хозяйка? Неужели скушали волки? Ай-ай-ай!
В ответ раздались причитания Гимильтруды:
– Ах! Ужас! Моя бедная племянница! Нужно немедленно найти ее!
Имма, поморщившись, начала выбираться на дорогу, я за ней.
– Что-то захотелось лесных ягод. Я велела ему сопровождать меня! – гордым тоном объяснила баронесса, протягивая своей тетке несколько земляничин. Карл незаметно подмигнул мне и сказал:
– А ты очень кстати попался на глаза. Будешь читать нам вслух по утрам, а то у Луция-римлянина от старости выпали зубы. За его шепелявостью трудно понять смысл текста.
Вдруг он сам обратил на меня внимание:
– Мальчик, укушенный молнией! Ты что же стоишь, как чужой? Заходи. Ты отлично поработал талисманом в сегодняшнем сражении. Ну? Что сам-то скажешь?
Я совсем растерялся, но Его Величество ждал ответа.
– Думаю, моей заслуги в том нет, – сказал я, – все произошло благодаря вашему уму и вашей удачливости.
Он кивнул с важностью:
– Удачливым помогает Бог, если мы действуем во славу Его.
«Как у него ловко получается подводить под славу Божию личную выгоду», – подумал я и поспешно опустил глаза, чтобы в них не прочиталось чего лишнего. Впрочем, король уже не смотрел на меня. Гостеприимно открыв передо мной полог шатра, он обернулся к проходившему мимо высокому молодому воину с огромной копной каштановых вьющихся волос: На поясе воина висел большой рог, украшенный серебром.
– Роланд! Ты, что ли, вздумал бунтовать, как Гунольд Аквитанский? Почему тебя все еще нет за королевским столом?
Тот распахнул большие голубые глаза:
– Не пристало мне за королевский стол, ибо пока что не достоин.
– Да как ты смеешь говорить такое! Нам лучше знать, кто в нашем королевстве достоин, а кто нет. Э, куда?!
Роланд вдруг исчез за палаткой, и раньше, чем Его Величество успел что-нибудь сказать, появился снова, держа за лапы двух ощипанных уток.
– Вот. Теперь я достоин.
Карл усмехнулся:
– Ты не можешь без шуток. Ладно. Надеюсь, твои утки достаточно жирные.
В шатре стало тесно из-за набившегося туда народа. Король сидел выше всех, на деревянном кресле со спинкой. Рядом с ним, на скамейке пониже, расположилась королева-мать, по другую сторону – Роланд. Остальные сидели просто на шкурах. Мне поначалу указали место у самого входа, но Его Величество, отыскав меня взглядом, сделал приглашающий жест, после чего я оказался гораздо ближе к нему – между какими-то знатными воинами. Они посмотрели на меня с удивлением, но не стали расспрашивать.
Вина не жалели. То и дело поднимались кубки за победу над мятежниками. Король, однако, был задумчив. Кто-то в очередной раз предложил выпить за неустрашимого Карла, единственного и нераздельного победителя. «Слава, слава!» – закричали все. Он поднял руку, прервав восторги:
– Это не слава, а большая печаль в том, что мы – единственный победитель.
Тишина мгновенно воцарилась в шатре. Карл продолжал:
– Мы должны были сражаться бок о бок с нашим единоутробным братом, но этого не произошло.
Лицо королевы Бертрады потемнело. Со вздохом она произнесла:
– Сын мой, не суди столь строго брата своего! Он еще очень молод и горяч, но у него есть время остепениться и признать свои ошибки.
Роланд, раскрасневшийся от обилия вина, встрял без позволения:
– Карл! Брат твой, конечно, не по-братски поступил, но мятеж-то разгорелся не на его территории. Получается, закона он не нарушил.
Карл молчал. Губы его сжались, и даже следа искорок не осталось в глазах. Наконец он произнес размеренно и веско:
– Во-первых, часть Аквитании относится к территории Карломана. Во-вторых… мы – одна страна франков. Так повелел Бог, и не нам менять это. Я пью за франкское королевство в руках Божиих!
Остаток вечера прошел скомканно. Кубки поднимались, но прежнего веселья уже не чувствовалось. Больше всех огорчился менестрель, написавший огромную балладу в честь победы Карла над аквитанцами и так и не решившийся ее спеть.
Наутро лагерь свернули и выехали в Ахен. По пути Карл посетил несколько аквитанских монастырей, оставив везде богатые подарки.
В Ахене первым, кто встретил меня, была баронесса Имма. Увидев, что я приехал не на ее лошади, она закричала:
– Недостойный мальчишка! Я доверила тебе свое имущество, что ты с ним сделал?!
Лошадь еще в Аквитании пристроила куда-то королева Бертрада. Мне об этом не доложили. Так и сказал Имме. Она начала кричать, что пожалуется своей царственной тетушке и та покажет нам …
Крики баронессы происходили в гулком коридоре королевского палаццо. Своей непристойностью они привлекли внимание королевы Бертрады, которая незаметно подошла и некоторое время наблюдала за беснующейся баронессой.
– Что за крики в моем доме? – наконец осведомилась королева. – Ваша лошадь у меня, но теперь я подумаю, стоит ли отдавать ее вам. Боюсь, это животное слишком благородно для такой низкой особы, как вы.
Баронесса опешила, но решила не сдаваться:
– Я здесь в гостях не у вас, а у своей тети Гимильтруды! Это – и ее дом.
– Ошибаетесь, милая, – ответила Бертрада, – вы обе здесь в гостях.
В этот миг сам Карл показался в коридоре. Вопросительно посмотрел на мать. Та изобразила на лице сожаление.
– У твоей возлюбленной поразительно скандальные родственники. Кричат, как на базаре.
С этими словами она величаво взяла сына под руку и вместе с ним удалилась. Баронесса, бросив на меня ненавидящий взгляд, тоже ушла.
Я остался в коридоре, понимая, что забыл, где наша с матерью комната. В первый-то раз меня провожала баронесса, а потом я быстро уехал в Аквитанию. Очевидно, меня ожидали долгие скитания по коридорам, ведь стучать в двери комнат в королевском замке недопустимо. Только я пустился в печальное путешествие, как одна из дверей открылась, и появилась моя мать, как всегда, недовольная.
Не удосужившись сказать приветствие, она схватила меня за руку и потащила на улицу. Видно, собралась поговорить серьезно. Едва мы вышли за ворота замка, она набросилась с упреками:
– Как ты мог испортить отношения с Иммой? Твоя мать из последних сил старается завязывать полезные знакомства, а ты все портишь!
Хотелось ответить ей четко и размеренно, как учили на риторике, но то, что легко получалось при Карле и королеве Бертраде – не вышло при моей матери. Только смог пробубнить:
– Я ничего не портил. Ее лошадь забрала королева Бертрада. И…
Мать перебила:
– Можешь не рассказывать, я все слышала. Портить отношения было совершенно необязательно. Ты мог бы сказать ей: ваша лошадь столь прекрасна, что сама королева-мать обратила на нее внимание. Или в конце концов пасть к ногам баронессы.
Вряд ли телодвижения, даже самые несуразные, могут заменить пропавшее животное, стоящее к тому же больших денег. Но когда матушка говорит, лучше молчать.
– Ну ладно. А с королем-то у тебя как? – она уже успокоилась.
Я начал гордо рассказывать. Почему-то рассказ абсолютно не впечатлил строгую родительницу.
– Матушка, Его величество позволил мне сесть недалеко от его стола, между какими-то знатными воинами.
– Какими-то! Ты даже не удосужился запомнить их имена! Весь в отца. Тот был такой же недотепа. Только одна память хорошая. Без меня он никогда не стал бы королевским переписчиком.
– Но я запомнил имя воина, сидящего по правую руку от короля. Роланд. Видимо, он достаточно близкий друг его величества.
– Толку от твоего Роланда никакого. Шалопай еще поболе Карла.
Король показался мне настоящим героем, да к тому же мудрым правителем. Как блестяще он завершил аквитанскую войну! Что женщина может понимать в этом?
– Аквитания давно обескровлена Пипином! – отрезала мать, мгновенно разрушив мою зарождающуюся уверенность. – Победить такую страну – невелика доблесть. Нет, с Карлом ничего не выйдет. Нужно искать пути к Карломану. Только вначале мы должны на время вернуться в Ингельхайм. Пора посвятить тебя Афине. На аррефорию – праздник росы ― мы уже не успели. Придется довольствоваться каллинтерией – она как раз скоро произойдет. В это время юношей тоже посвящают.
* * *
Карл недолго пробыл в Ахене. Всего несколько дней он наслаждался знаменитыми купальнями. Затем, собрав весь свой немалый двор – и нас с матушкой, разумеется – отбыл в Ингельхайм. Я видел его жену Гимильтруду. Чертами лица она напоминала Имму, но казалась мягче и утонченней. Не такой заносчивой, как племянница. Видел и маленького принца Пипина. Милый ребенок, правда, ходил он, как-то странно скособочившись.В Ингельхайме все оставалось по-прежнему, как во дни моего детства. Вот только дерево, в которое ударила молния, спилили.
Бертрада в замке не осталась. Удалилась рано поутру, без лишнего шума, чем немало встревожила мою подозрительную матушку. Ничего вразумительного по этому поводу выяснить не удалось, кроме того, что повозка королевы отбыла по восточной дороге.
Впрочем, у матушки хватало хлопот и помимо слежки за членами королевской семьи. Она готовилась к таинственной каллинтерии, на которой меня должны были посвятить богине Афине. Однажды проснувшись, я застал свою родительницу за сборами. Из дорожного мешка торчало белое полотно, подрумяненное розовым лучом восходящего солнца. В комнате стоял полумрак. Было еще очень рано.
– Вовремя проснулся, – одобрила мать, – как раз будить тебя собиралась. Пора выходить.
Дрожа от утреннего холода, мы пересекли росистое поле и углубились в лес. Тропинка скоро закончилась, но мать продолжала идти уверенно, как по хорошо знакомому пути. Шли долго. Продирались сквозь разросшиеся ветки, поднимались в гору, пересекли овраг, по дну которого бежал тонкий худосочный ручей. Из-под ног выпрыгивали мелкие лягушки. Я чуть не наступил на одну. Мать рванула меня в сторону, будто спасая от смертельной опасности.
Наконец мы вышли на поляну, где несколько мужчин сооружали из бревен что-то вроде помоста. Неподалеку пасся молодой рыжий бычок. Справа от помоста женщины в белых одеждах складывали хворост в кучу. Из леса продолжали выходить люди.
Один из них оказался моим дядей – тем самым, что так и не пожертвовал монастырю на мое обучение. У него были короткие кривые ноги, толстая шея и величественная осанка. Все это вместе делало его похожим на важного бобра. Он нес что-то большое, завернутое в белое полотно. Я указал на него матери, но та нахмурилась. Дядя подошел к уже готовому помосту, поставил на него свою ношу и принялся осторожно разворачивать. Под покровами обнаружилась деревянная статуя женщины, сделанная с большим мастерством. Лицо выглядело словно живое, впечатление портили только белые некрашеные глаза.
– Палладиум, – прошептала мать. – Его хранят у себя самые уважаемые из членов храма.
Она осмелилась подойти к дяде только, когда Палладиум был установлен. Посмотрела заискивающе:
– Приветствую тебя, Агафокл!
Вот еще новость! Сколько себя помню, дядю моего звали Хильдебертом.
– И тебе привет, Халкиопа!
Ага. Мать мою здесь тоже зовут другим именем. Не Гизелой, как при королевском дворе. Лучше не спрашивать. С моей матерью шутки плохи, особенно когда она думает о прекрасном.
Как-то незаметно поляна наполнилась народом. Рядом с Палладиумом разожгли костер. Несколько мужчин во главе с моим дядей подошли к быку. Как именно они его закололи, я не понял, но сделано это было мастерски. Бычок, не издав ни звука, рухнул на траву, только немного подергался. Им занялись другие мужчины, а дядя со своими помощниками исчез в лесу. Вскоре они появились вновь, облаченные в длинные белые одежды, и вдруг, откуда ни возьмись, заиграли флейты и выбежали танцовщицы.
– Только раз в год так бывает, – прошептала мать. Никогда ее лицо не выглядело таким счастливым. – Да еще целого быка! Твой дядя расщедрился. Обычно только свинью приносят в жертву. Но ты же все-таки его племянник.
Вспомнив, что меня будут посвящать Афине, я ужаснулся. Странно, ведь давно уже не причислял себя к христианам: ни служа министрантом на Мессе, ни уча наизусть Евангелие. Однако не ощущал я себя и язычником. Мне нравилось быть свободным и образованным. Именно образованность привлекла меня в рассказе матери об афинской философской школе, именно неграмотность большинства христиан вызывала раздражение. А теперь эти заклания, флейты, танцы…
Солнце, едва поднявшись над горизонтом, зашло за тучу. Мне показалось, что сейчас откуда-то появится разгневанная богиня Афина. Часть бычьей туши уже принесли ей в жертву, положив в костер.
По поляне, вызывая тошноту, стлался сладковатый дым с запахом горелого мяса. Жрецы в белых одеждах то колдовали над костром, то омывали ноги деревянной статуе. Вдруг вся толпа, собравшаяся на поляне, начала скандировать что-то по-гречески. Я плохо понимал, хотя в монастыре учил этот язык. Хоровой рокот усиливался. Послышалось слово «катара», что означает «проклятие».
Две танцовщицы, изгибаясь, подскочили ко мне и потащили к помосту со статуей. Ветер, внезапно повернув, окутал ее клубом тошнотворного дыма. Показалось, будто фигура богини двинулась и бросила насмешливый взгляд. В ужасе оглянувшись, я увидел мать, со жреческой одеждой в руках. Меня поставили на колени, чтобы целовать ноги статуе. Мать распростерла надо мной полотно словно сеть над обреченной птицей. «Господи, спаси!» – произнесли мои губы, и сознание меня покинуло.
Беспамятство длилось на этот раз не так долго, как после молнии, но праздник успел закончиться. Дым над поляной рассеялся, и помост разобрали. Люди делили между собой остатки мяса, не пригодившиеся для жертвоприношения, и покидали поляну, незаметно исчезая в лесу. Мимо прошел мой дядя – уже в своей обычной одежде. На меня он даже не взглянул.
Мать выглядела так, будто ничего не произошло – обычное хмурое выражение лица. Только когда, уже возвращаясь, мы шли по дну оврага, она глухо уронила:
– Ты еще хуже своего отца. Упустить такую возможность!
Впрочем, надо отдать ей должное, больше она не укоряла меня и даже не вспоминала о нашем тайном походе. А мне было мучительно стыдно и хотелось на исповедь. Только почему-то не к священнику, а к королю Карлу.
Между тем жизнь в замке текла своим чередом. Карл проводил время, то учиняя пиры, на которых обязаны были присутствовать все обитатели замка, то гуляя с женой и маленьким Пипином. Бедный ребенок вдобавок к своему горбу, начал прихрамывать. Стал капризным, но Карл, несмотря на это, оставался с ним терпелив и ласков.
Мою память еще несколько раз испытывали. Король велел продолжать учить наизусть священные тексты, а неугомонная родительница для того же самого раздобыла где-то Аристотеля на латинском языке. Учение о вечной несотворимой и неуничтожимой материи захватило меня. Вот оно стройное и величественное мироздание, не зависящее ни от лишенной всякой логики Троицы, ни от Афины, питающейся горелым мясом. Увидев эту картину, я почувствовал такой восторг, что мне захотелось упасть на колени и благодарить Бога… Вот тут-то и возникла загвоздка. Бога вовсе не было в этом несотворимом мироздании! В смущении я закрыл труд Аристотеля и принялся доучивать Евангелие от Марка – это хотя бы приказ короля.
Лошадь вернули баронессе Имме, она гордо разъезжала возле замка. Я редко ее видел, проводя целые дни в библиотеке. Мне предстояло стать одним из королевских переписчиков, а для этого помимо грамотности требуется немалая красота букв.
Однажды, спеша к учителю письма, я столкнулся в коридоре с баронессой. Преградив мне дорогу, она строго спросила:
– Мальчик, поцелованный молнией! Тебя кто-нибудь еще кроме молнии целовал? Вот так?
Напрыгнув на меня, она показала, как именно. Потом отскочила словно козочка и, хохоча, убежала.
Некоторое время я стоял, подобно Палладиуму. Встряхнулся и на негнущихся ногах продолжил свой путь в библиотеку. Произошедшее так озадачило меня, что весь день я думал только о баронессе, из-за чего делал ошибки, кляксы, а один раз даже ухитрился проковырять дыру в пергаменте. Учитель посмотрел на дыру внимательно. Отвесил затрещину, а потом спросил:
– Девица-то хоть красивая?
* * *
…Через несколько дней баронесса встретилась мне на лужайке у замка. Проскакав мимо во весь опор, она обернулась. Поворотила лошадь и уже неспешно подъехала ко мне. Усмехнулась и завела пространную беседу об украшении букв.Если честно, ничего она не понимала в книжном деле, а может, даже и читать не умела, но …я почему-то шел за ней, будто привязанный, и отвечал на все ее глупые вопросы. Меня угнетала мысль, что моя мать сейчас, скорее всего, наблюдает за нами из окна – она же постоянно высматривала и выслеживала всех. Но я продолжал тащиться за баронессой. Когда своды леса накрыли нас – она спешилась и, привязав свою ненаглядную кобылку к дереву, предложила поискать ягод. Не знаю точно, что бы мы нашли в кустах. Подозреваю, все же не ягоды. Но не успели мы сойти с дороги, как послышался стук копыт и веселый голос Карла:
– Знакомая лошадка! Но где же ее хозяйка? Неужели скушали волки? Ай-ай-ай!
В ответ раздались причитания Гимильтруды:
– Ах! Ужас! Моя бедная племянница! Нужно немедленно найти ее!
Имма, поморщившись, начала выбираться на дорогу, я за ней.
– Что-то захотелось лесных ягод. Я велела ему сопровождать меня! – гордым тоном объяснила баронесса, протягивая своей тетке несколько земляничин. Карл незаметно подмигнул мне и сказал:
– А ты очень кстати попался на глаза. Будешь читать нам вслух по утрам, а то у Луция-римлянина от старости выпали зубы. За его шепелявостью трудно понять смысл текста.