Страница:
Слуга возвращается быстро. Он очень удивлен.
— Месье нет в спальне, — говорит он.
— Он не вернулся?
— Он не уходил.
— Где он был, когда вы закончили работу?
— Моя жена (она горничная) и я ходили в кино, У нас сегодня выходной.
— Где был ваш хозяин, когда вы уходили в кино?
— В своем кабинете.
— А когда вы вернулись?
— Света нигде не было. Я решил, что он лег…
— Он мог выйти?
— Сторож нам бы сказал.
— Может, он заснул в кабинете?
Слуга с сомнением морщится, однако направляется к двустворчатой двери, находящейся в глубине холла.
Он тихо стучит, открывает, включает свет. Его неподвижность и молчание мне все говорят.
— Мертв? — спрашиваю я, подходя.
Оливьери лежит на ковре на боку, одну руку поджал под себя, другую вытянул. В его правой руке пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и платком осторожно беру оружие из его руки. Нюхаю ствол: из этого пистолета давно не стреляли. Я вынимаю магазин и констатирую, что он полон маслин, готовых к употреблению.
Кладу оружие на ковер и наклоняюсь над трупом. Месье Оливьери протянул ноги минимум три часа назад и сейчас холодный как лед. На виске у него синее пятно, а на шее явные следы удушения. На первый взгляд мне представляется, что преступление произошло следующим образом. Вечером к нему пришли поговорить двое. Они стали вести себя агрессивно и Оливьери велел им выметаться, угрожая своей пушкой. У одного из типов была дубинка, и он двинул хозяина по виску. А второй сжал промышленнику горло.
Лакей Альберт начинает приходить в себя.
— Вот это да, — бормочет он.
— Это его пистолет? — спрашиваю я, показывая на элегантный шпалер с перламутровой рукояткой.
Салонная игрушка. Как пресс-папье хороша, но если хочешь продырявить шкуру ближнему, то лучше взять автомат.
— Да, это его пистолет. Он лежал в нижнем Ящике стола. Я рассматриваю мертвеца. Это крепкий мужчина лет пятидесяти с седеющими висками. На нем домашняя куртка из красного атласа с черными лацканами. Напоминает форму дрессировщика, но все равно здорово.
— Месье Оливьери был женат?
— Нет, десять лет назад он развелся.
— Он жил один?
— Время от времени его дочь приезжает пожить здесь недельку.
— Любовницы?
— Думаю, были, но не здесь.
— Сходите за сторожем и его женой.
Альбер торопится. Оставшись один, я начинаю проводить обычные поиски, но занимаюсь этим безо всякой надежды. Что-то мне подсказывает, что я здесь ничего не найду. В бюваре нет ни единой бумажки; В ящиках несколько ничего не говорящих предметов. Наверняка его рабочий кабинет находится в другом месте, а здесь он проверяет счета своих слуг или читает биржевой куре.
Пепельницы пусты. В детективных романах полицейский обычно находит в них окурки. Так вот, в этот раз там ничего нет. На креслах и ковре тоже никаких следов. Оливьери задушили поясом его куртки. Толстая лента еще обмотана вокруг его шеи, как мерзкая змея, А вот и Эктор со своей мадам, испуганные новостью.
— Ни к чему не прикасайтесь! — велю я.
Жена Эктора маленькая толстая старушка с грудью, как у голубя. На носу у нее сидит великолепная волосатая бородавка, и она плачет, издавая свист, как воздух, выходящий из проколотой шины.
— Пойдемте в холл, — решаю я и закрываю дверь. Я смотрю на троицу, и от вида этих физиономий мне хочется заржать.
— Сколько здесь слуг?
— Четверо, — отвечает Альбер. — Не хватает только моей жены.
— Сходите за ней. Он выходит.
— Вы кухарка? — спрашиваю я жену сторожа.
— Да.
— Я раньше был капралом жандармерии, — шепчет Эктор.
Зачем это? Чтобы дать мне справку о своем высоком моральном облике? Или показать, что мы вроде бы коллеги и, принимая во внимание обстоятельства…
— Вечером у месье Оливьери были гости, не так ли?
— Нет, никого не было, — уверяет дуэт.
— Но ведь не по телефону же его шлепнули! Сторож упрямо мотает головой.
— Никто не звонил, никто не приходил. Или же он перелез через решетку, а вы заметили, какая она острая?
— Здесь есть второй вход?
— Черный.
— Где он?
— На задней стороне дома. Около кладовой.
— Когда Альбер и его жена вернулись из кино, через какую дверь они вошли?
— Через черный ход, естественно.
Возвращаются те, о ком мы говорим. Горничная белобрысая женщина с лицом, усыпанным веснушками. Ома прячет в складках ночной рубашки свои груди в форме капли масла.
— Это невозможно! Я не могу в это поверить, — говорит она. — Где он? Я хочу его увидеть!
— Момент! — перебиваю ее я.
Она спохватывается и здоровается со мной испуганным кивком.
— Вы вышли через черный ход, — говорю. — Вы закрыли за собой дверь?
— Естественно, — отвечает Альбер.
— А ключ?
— Ну…
Его конопатая половина поднимает руку, как школьница, собирающаяся попросить разрешения сходить в туалет.
— Да? — приглашаю я.
— Я хотела вам сказать одну вещь: когда мы вернулись, дверь не была закрыта на ключ. Я ничего не сказала Альберу, чтобы он на меня не ругался, потому что подумала, что сама забыла запереть дверь, когда мы уходили. Но теперь я уверена, что это не так!
Эта детка льет воду на мою мельницу. Я благодарю ее доброжелательной улыбкой, которая смущает ее до глубины души.
Вечером Оливьери позвонили люди, с которыми он хотел встретиться тайно. Он впустил их через черный ход, чтобы не привлекать внимания сторожа и его жены. Визит закончился его смертью, а убийцы ушли тем же путем, но дверь за собой только захлопнули.
— Прекрасно, — бормочет знаменитый Сан-Антонио, — давайте перейдем к следующей главе… Ваш хозяин был любителем виски, насколько я знаю?
Они смотрят на меня, совершенно ошарашенные, поскольку мой вопрос в такой момент кажется им совершенно неуместным.
— Да, точно, — отвечает наконец Альбер.
— Откуда он получал виски?
— Прямо с фабрики. У него был друг шотландец, поставлявший ему скотч. Мне кажется, он платил дешевле и считал, что эта марка лучше остальных.
— Я хочу увидеть это виски.
Альбер кивает, бесшумным шагом идет в салон и возвращается с едва начатой бутылкой “Мак-Геррела". Я снимаю пробку и нюхаю виски. Это хорошее, без примесей.
— Других нет?
— Есть, в погребе… Нам привезли партию на прошлой неделе.
— Кто?
— Национальная компания железных дорог.
— Ладно! Пошли в погреб.
Эти люди понимают все меньше и меньше.
В два часа ночи является полицейский, будит их, они обнаруживают, что хозяин убит, а он, не занимаясь убийством, расспрашивает их о виски… Согласитесь, что для лакеев этого многовато.
Меня по-прежнему ведет длинный Альбер.
Мы проходим в кладовку и спускаемся по каменной лестнице в подвал. В винном погребе со сводчатым потолком свежо, все аккуратно расставлено. Вдоль одной стены лежат почтенные бутылки в ящиках с этикетками. В глубине высятся ящики с шампанским и ликерами.
Альбер замирает, как только что в кабинете, когда увидел, что его хозяин отбросил копыта.
Он смотрит на меня с таким мучительным выражением, будто забыл орфографию своей фамилии.
— Эй, Альбер, у вас что, головокружение?
— Это немыслимо… — говорит он.
— Что?
— Недавно здесь стояли четыре ящика скотча, а сейчас они исчезли!
Я хватаю его за руку:
— Что вы говорите, барон?
— Клянусь, это правда, господин комиссар. Я спускался сюда перед ужином за бутылкой бургундского, и они тут стояли… Вот здесь, видите?
"Здесь” пусто. На квадрате земли выделяются следы, оставленные тяжелыми ящиками, которые волокли.
— Они были открыты?
— Всего один. Месье Оливьери подарил шесть бутылок одному своему другу.
— Месье Пти-Литтре, издателю?
Зенки у шестерки становятся размером с тарелку.
— Откуда вы знаете? — бормочет он. Я отвечаю ему загадочной улыбкой.
— Месье нет в спальне, — говорит он.
— Он не вернулся?
— Он не уходил.
— Где он был, когда вы закончили работу?
— Моя жена (она горничная) и я ходили в кино, У нас сегодня выходной.
— Где был ваш хозяин, когда вы уходили в кино?
— В своем кабинете.
— А когда вы вернулись?
— Света нигде не было. Я решил, что он лег…
— Он мог выйти?
— Сторож нам бы сказал.
— Может, он заснул в кабинете?
Слуга с сомнением морщится, однако направляется к двустворчатой двери, находящейся в глубине холла.
Он тихо стучит, открывает, включает свет. Его неподвижность и молчание мне все говорят.
— Мертв? — спрашиваю я, подходя.
Оливьери лежит на ковре на боку, одну руку поджал под себя, другую вытянул. В его правой руке пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и платком осторожно беру оружие из его руки. Нюхаю ствол: из этого пистолета давно не стреляли. Я вынимаю магазин и констатирую, что он полон маслин, готовых к употреблению.
Кладу оружие на ковер и наклоняюсь над трупом. Месье Оливьери протянул ноги минимум три часа назад и сейчас холодный как лед. На виске у него синее пятно, а на шее явные следы удушения. На первый взгляд мне представляется, что преступление произошло следующим образом. Вечером к нему пришли поговорить двое. Они стали вести себя агрессивно и Оливьери велел им выметаться, угрожая своей пушкой. У одного из типов была дубинка, и он двинул хозяина по виску. А второй сжал промышленнику горло.
Лакей Альберт начинает приходить в себя.
— Вот это да, — бормочет он.
— Это его пистолет? — спрашиваю я, показывая на элегантный шпалер с перламутровой рукояткой.
Салонная игрушка. Как пресс-папье хороша, но если хочешь продырявить шкуру ближнему, то лучше взять автомат.
— Да, это его пистолет. Он лежал в нижнем Ящике стола. Я рассматриваю мертвеца. Это крепкий мужчина лет пятидесяти с седеющими висками. На нем домашняя куртка из красного атласа с черными лацканами. Напоминает форму дрессировщика, но все равно здорово.
— Месье Оливьери был женат?
— Нет, десять лет назад он развелся.
— Он жил один?
— Время от времени его дочь приезжает пожить здесь недельку.
— Любовницы?
— Думаю, были, но не здесь.
— Сходите за сторожем и его женой.
Альбер торопится. Оставшись один, я начинаю проводить обычные поиски, но занимаюсь этим безо всякой надежды. Что-то мне подсказывает, что я здесь ничего не найду. В бюваре нет ни единой бумажки; В ящиках несколько ничего не говорящих предметов. Наверняка его рабочий кабинет находится в другом месте, а здесь он проверяет счета своих слуг или читает биржевой куре.
Пепельницы пусты. В детективных романах полицейский обычно находит в них окурки. Так вот, в этот раз там ничего нет. На креслах и ковре тоже никаких следов. Оливьери задушили поясом его куртки. Толстая лента еще обмотана вокруг его шеи, как мерзкая змея, А вот и Эктор со своей мадам, испуганные новостью.
— Ни к чему не прикасайтесь! — велю я.
Жена Эктора маленькая толстая старушка с грудью, как у голубя. На носу у нее сидит великолепная волосатая бородавка, и она плачет, издавая свист, как воздух, выходящий из проколотой шины.
— Пойдемте в холл, — решаю я и закрываю дверь. Я смотрю на троицу, и от вида этих физиономий мне хочется заржать.
— Сколько здесь слуг?
— Четверо, — отвечает Альбер. — Не хватает только моей жены.
— Сходите за ней. Он выходит.
— Вы кухарка? — спрашиваю я жену сторожа.
— Да.
— Я раньше был капралом жандармерии, — шепчет Эктор.
Зачем это? Чтобы дать мне справку о своем высоком моральном облике? Или показать, что мы вроде бы коллеги и, принимая во внимание обстоятельства…
— Вечером у месье Оливьери были гости, не так ли?
— Нет, никого не было, — уверяет дуэт.
— Но ведь не по телефону же его шлепнули! Сторож упрямо мотает головой.
— Никто не звонил, никто не приходил. Или же он перелез через решетку, а вы заметили, какая она острая?
— Здесь есть второй вход?
— Черный.
— Где он?
— На задней стороне дома. Около кладовой.
— Когда Альбер и его жена вернулись из кино, через какую дверь они вошли?
— Через черный ход, естественно.
Возвращаются те, о ком мы говорим. Горничная белобрысая женщина с лицом, усыпанным веснушками. Ома прячет в складках ночной рубашки свои груди в форме капли масла.
— Это невозможно! Я не могу в это поверить, — говорит она. — Где он? Я хочу его увидеть!
— Момент! — перебиваю ее я.
Она спохватывается и здоровается со мной испуганным кивком.
— Вы вышли через черный ход, — говорю. — Вы закрыли за собой дверь?
— Естественно, — отвечает Альбер.
— А ключ?
— Ну…
Его конопатая половина поднимает руку, как школьница, собирающаяся попросить разрешения сходить в туалет.
— Да? — приглашаю я.
— Я хотела вам сказать одну вещь: когда мы вернулись, дверь не была закрыта на ключ. Я ничего не сказала Альберу, чтобы он на меня не ругался, потому что подумала, что сама забыла запереть дверь, когда мы уходили. Но теперь я уверена, что это не так!
Эта детка льет воду на мою мельницу. Я благодарю ее доброжелательной улыбкой, которая смущает ее до глубины души.
Вечером Оливьери позвонили люди, с которыми он хотел встретиться тайно. Он впустил их через черный ход, чтобы не привлекать внимания сторожа и его жены. Визит закончился его смертью, а убийцы ушли тем же путем, но дверь за собой только захлопнули.
— Прекрасно, — бормочет знаменитый Сан-Антонио, — давайте перейдем к следующей главе… Ваш хозяин был любителем виски, насколько я знаю?
Они смотрят на меня, совершенно ошарашенные, поскольку мой вопрос в такой момент кажется им совершенно неуместным.
— Да, точно, — отвечает наконец Альбер.
— Откуда он получал виски?
— Прямо с фабрики. У него был друг шотландец, поставлявший ему скотч. Мне кажется, он платил дешевле и считал, что эта марка лучше остальных.
— Я хочу увидеть это виски.
Альбер кивает, бесшумным шагом идет в салон и возвращается с едва начатой бутылкой “Мак-Геррела". Я снимаю пробку и нюхаю виски. Это хорошее, без примесей.
— Других нет?
— Есть, в погребе… Нам привезли партию на прошлой неделе.
— Кто?
— Национальная компания железных дорог.
— Ладно! Пошли в погреб.
Эти люди понимают все меньше и меньше.
В два часа ночи является полицейский, будит их, они обнаруживают, что хозяин убит, а он, не занимаясь убийством, расспрашивает их о виски… Согласитесь, что для лакеев этого многовато.
Меня по-прежнему ведет длинный Альбер.
Мы проходим в кладовку и спускаемся по каменной лестнице в подвал. В винном погребе со сводчатым потолком свежо, все аккуратно расставлено. Вдоль одной стены лежат почтенные бутылки в ящиках с этикетками. В глубине высятся ящики с шампанским и ликерами.
Альбер замирает, как только что в кабинете, когда увидел, что его хозяин отбросил копыта.
Он смотрит на меня с таким мучительным выражением, будто забыл орфографию своей фамилии.
— Эй, Альбер, у вас что, головокружение?
— Это немыслимо… — говорит он.
— Что?
— Недавно здесь стояли четыре ящика скотча, а сейчас они исчезли!
Я хватаю его за руку:
— Что вы говорите, барон?
— Клянусь, это правда, господин комиссар. Я спускался сюда перед ужином за бутылкой бургундского, и они тут стояли… Вот здесь, видите?
"Здесь” пусто. На квадрате земли выделяются следы, оставленные тяжелыми ящиками, которые волокли.
— Они были открыты?
— Всего один. Месье Оливьери подарил шесть бутылок одному своему другу.
— Месье Пти-Литтре, издателю?
Зенки у шестерки становятся размером с тарелку.
— Откуда вы знаете? — бормочет он. Я отвечаю ему загадочной улыбкой.
Глава 3
Четыре часа! Старик сидит в своем кабинете в зеленом свете лампы, безукоризненный, чисто выбритый, при галстуке. Он полон внимания.
Я только что сделал ему полный отчет о происшедших событиях, и он задумчив. Есть от чего, — В общем, — резюмирует он, — этот Оливьери получил бутылки скотча, содержащего героин. Он об этом не знал, поскольку подарил несколько штук своему другу. Возможно, эти бутылки служат для контрабанды наркотиков?
— Это очевидно. Те, кто их получали, должны были затем извлекать героин при помощи химических процессов, которые вам с радостью опишет Фавье. Возможно, выпаривая виски. Или, что также возможно, наркоманы пили виски таким, каким оно было, что усиливало действие наркотика.
— Гениально, — соглашается Лысый, гладя свой кумпол. Наступает молчание.
— Продолжим наши рассуждения, — решает Старик. — Эти ящики с “приправленным” виски были отправлены Оливьери по ошибке.
— Контрабандисты заметили свою ошибку и захотели ее исправить. Дела для Оливьери обернулись плохо. Они его убили и завладели ящиками.
В общем, дело несложное.
— Эта история относится к компетенции Скотленд-Ярда, — с сожалением вздыхает Старик. — Утром я позвоню старшему инспектору Моррисону.
Я смотрю на него, он на меня, все в самой глубокой тишине. Наконец я начинаю смеяться, как тип, который составил себе состояние, создав фабрику для производства рюкзаков для горбатых.
— Что с вами? — удивляется Безволосый, стараясь сохранить серьезность.
— Я думаю, патрон, что наши мысли параллельны, как два рельса…
— То есть?
Лысый уже улыбается.
— То есть нам обоим хотелось бы ради престижа французской полиции довести расследование этого дела до конца и принести парням из Ярда решение в виде подарка, обвязанного трехцветной ленточкой.
Босс встает, проходит по кабинету и кладет свою изящную руку (не могу назвать ее клешней) на мое мощное плечо.
— Мы друг друга поняли! — говорит он. — Итак?
— Итак, я совершу поездку в Шотландию, — отвечаю. — Вы этого хотите?
— Да, мой дорогой друг. Но я вам рекомендую действовать с крайней осторожностью. Вы будете там находиться неофициально, совершенно неофициально.
Старик всегда боится скандала. Он любит, чтобы мы совершали наши подвиги тихо и с достоинством.
— Эта необычная контрабанда начинается с завода, где производят это виски, поскольку бутылки, содержащие героин, имеют ненарушенную оригинальную пробку.
— Возможно…
— Съездите туда Разоблачите преступников, раскройте все ходы и сообщите мне. Наши коллеги с того берега Ла-Манша слишком часто насмехаются над нами.
— Я сделаю все возможное и невозможное.
— Я знаю…
Он придвигает к себе бутылку виски и внимательно всматривается в маленькую белую этикетку, приклеенную с обратной стороны.
— “Мак-Геррел” производит дама, — говорит он. — Некая Хелен-Дафна Мак-Геррел, проживающая в Майбексайд-Ишикен возле Глазго.
Я записываю имя дамы в записную книжку. Босс уже листает расписание авиарейсов.
— Есть самолет компании “Эр Франс” на Глазго в семь двадцать две. Я велю забронировать вам место.
— Два места, — поправляю я, Он хмурится, что составляет его единственное физическое упражнение за день.
— Вы собираетесь взять с собой помощника?
— Поскольку я не могу рассчитывать на помощь британской полиции в моем неофициальном задании, а помощь мне может понадобиться, мне нужен напарник.
— Вы правы. Кого вы возьмете? Мои раздумья длятся недолго.
— Берюрье.
Старик кивает, потом спрашивает с легкой двусмысленной улыбкой:
— Скажите, мой милый, почему вы все время берете себе в помощники инспектора Берюрье? Слава богу, в нашей Службе хватает людей.
Месье Голова-как-задница впервые задает мне этот вопрос, и я смущен.
— Ну, — бормочу, — это трудно объяснить. Видите ли, босс, Берю не особо умен. Он грубиян, выпивоха, драчун, но вместе с тем имеет качества, которые делают из него самого ценного помощника. Во-первых, он предан мне как собака; во-вторых, он добрый, смелый, упрямый. А иногда его хитроватый здравый смысл не хуже гениальности. Кроме того, он мне нравится. Я его поддразниваю, и это успокаивает мои нервы…
Старик поднимает руку:
— О господи, да остановите вы ваш панегирик! Берите с собой Берюрье. Я велю забронировать два места.
— Мне бы хотелось иметь машину по прибытии в Глазго, — говорю.
— Я это улажу. Билеты и валюту вам доставят в аэропорт.
— Хорошо.
Пожав друг другу руки, мы расстаемся.
Заря начинает разбрасывать искры солнца, когда я покидаю контору. Смотрю на часы. Мне осталось три часа, чтобы съездить собрать чемодан и заехать за Берю.
Доезжаю до Сен-Клу. Дверь дома открыта, что внезапно напоминает мне, что я приютил у себя киску. Черт возьми! Хорош я хозяин. Привожу девицу домой, бросаю в тот момент, когда уже собрался сыграть с ней в почтальона и прачку, и в четыре утра собираюсь вытащить ее из постели и выбросить на мокрую парижскую мостовую…
Так не делают.
Поднимаюсь в спальню. Ирэн, ровно дыша, спит блаженным сном, натянув одеяло до подбородка.
У меня не хватает мужества ее разбудить. Я вынимаю из шкафа два костюма и смокинг, опустошаю ящик комода, чтобы взять самое лучшее белье. Прежде чем убежать, пишу записку для провинциалочки:
Дорогая Ирэн,
Уехал в деловую поездку. Очень сожалею. Оставляю Вам ключ в почтовом ящике в саду.
Êратко, сильно, красноречиво, и сказано все, что хотел сказать. Это первый раз, когда Сан-Антонио, приведя к себе бабу, сматывается, не организовав ей космическое путешествие на борту его корабля с твердотопливным двигателем. Не надо об этом думать, иначе…
Я уезжаю. Курс — дом Берю.
Когда я останавливаюсь возле дома Толстяка, консьержка в бумазейном халате и с волосами, обвязанными платком, волочит по тротуару мусорный контейнер.
Заметив меня, она чешет пониже спины. Это зрелая дама, но ее явно никто не хочет срывать.
Я на всякий случай заглядываю внутрь контейнера — вдруг там Толстяк. Но его нет, и я направляюсь в подъезд, весело бросив церберше: “Что, дышите свежим воздухом?"
— Вы к Берюрье? — окликает она меня.
— Да.
— Я вас знаю, — уверяет она. — Вы его начальник?
— Точно.
— Их здесь нет!
Я останавливаюсь в подъезда.
— А где они?
— Летом они живут за городом у свояченицы.
— Где?
— В Нантерре. Желаете адрес?
— Еще бы!
Она закрывает глаза и декламирует:
— Авеню Женераль Коломбей, дом двести двадцать восемь.
— Тысяча благодарностей.
У меня остался час на то, чтобы смотаться в Нантерр, схватить Толстяка и доехать с ним до Орли. Это вполне осуществимо.
Пятнадцать минут спустя я оказываюсь перед домом, находящимся недалеко от старого завода “Симка”. Вот, оказывается, что в семье Берюрье называется “жить за городом”. Впрочем, воздух здесь действительно отличается от парижского, потому что с другой стороны дома находится химический завод.
Сад в девяносто квадратных сантиметров, полностью заросший резедой, отделяет авеню от двери (или, если находишься в доме, дверь от авеню). Стучу в дверь.
Поначалу никакого движения, затем слышатся ворчание, плевки, чихи, зевки, почесывания спины и пониже. Какой-то мужчина примешивает имя господне к некоему органу дамы, который уже закрыт, видимо по причине возраста. Наконец дверь отворяется. Передо мной оказываются глаза, похожие на пуговицы от ширинки. Смотрю ниже пуговиц и вижу пупок в прекрасном состоянии, а над ним густой волосяной покров, который вяло почесывает рука. Голос спрашивает:
— Какого хрена вам тут нужно в такое время?
Природное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот, произнесший эту приветливую фразу, и я замечаю маленькую морду ящерицы.
— Я хочу поговорить с Александром-Бенуа, — говорю. — Я его начальник, комиссар Сан-Антонио.
— О! — отвечает Гигантская Ящерица. — Я слышал о вас от этого придурка. Входите!
Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней, потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка.
— Сандр! — вопит Динозавр.
— Что это за бардак? — спрашивает катафалк голосом, очевидно принадлежащим женщине.
Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в действительности является ортопедическим креслом, которое может принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное, жирное, потное и отвратительное. Это нечто — женщина, завернутая в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца “Беарн”.
— Доброе утро, мадам, — вежливо здороваюсь с Катафалком.
Тот (никак не могу называть в женском роде столь отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным спиртом, и добавляет:
— Феликс, подними меня, я хочу видеть! Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается сидящим.
В соседней комнате начинается движение, потом дверь открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище — ББ в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей вываливается в вырез.
— О! — восклицает Толстякова корова. — Да это же комиссар! По какому случаю?
— Мне нужен Бенуа, — объясняю я с максимумом сдержанности в словах и жестах.
— Сандр! — снова вопит Ящерица.
— Н-ну! — мычит сонный Берю. Толстуха указывает мне на катафалк.
— Представляю вам мою сестру Женевьев.
Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени, когда были автономными.
Я беру клешню и отпускаю, уверяя, что счастлив познакомиться.
Волосы Берты накручены на бигуди. Она поправляет их полным женственности движением, потом поднимает рубашку и чешет свой зад.
Из соседней комнаты выходит парикмахер Альфред в обалденной синей шелковой пижаме. Этот малый элегантен даже в постели. За ним следуют его жена, потом толстый пацан, близорукая девочка и старик, забывший в стакане свою вставную челюсть.
Откуда вылезли все эти люди? Мне становится страшно.
Когда проведешь бессонную ночь, такая галерея монстров производит особо сильное впечатление.
— Эй, Берю, — кричу я, — ты идешь или нет? Недисциплинированный отвечает вопросом, в котором идет речь о самой мясистой части его тела. Наконец он выходит.
— Зачем ты приперся в этот бордель? — удивляется Жирдяй.
Я восхищаюсь бесконечным богатством французского языка, позволяющего с максимальной точностью давать определения людям и вещам.
— Я приехал забрать тебя для срочного расследования. Через три четверти часа мы вылетаем. Одевайся быстрее.
Он исчезает.
— А куда именно вы его везете? — спрашивает Толстуха.
— В Глазго, — отвечаю я.
— Черт! В Японию!
К счастью, здесь есть Феликс-ящерица, готовый исправлять географические ошибки свояченицы.
— Ты че, тронулась, Берта? Это в Дании.
— А что дальше? — беспокоится коровища.
— Дания, разумеется, — просвещает ее образованный родственник. — Если бы ты хоть раз видела карту мира, то знала бы.
Из комнаты галопом выбегает Берю.
Он в спешке задевает рычаг ортопедического кресла, то резко возвращается в первоначальное положение. Раздается жуткий грохот, будто взорвался весь квартал. Сестра ББ громко жалеет Берту, которой достался такой муж, уверяет, что такой идиот не имеет права жить и на месте сестры она давно бы выгнала его.
— Сматываемся, — говорит Толстяк, когда Женевьев уже начинает хрипеть.
— Твой свояк микроцефал?
— Ничего подобного, — говорит Берю. — Он слесарь-сантехник.
Я только что сделал ему полный отчет о происшедших событиях, и он задумчив. Есть от чего, — В общем, — резюмирует он, — этот Оливьери получил бутылки скотча, содержащего героин. Он об этом не знал, поскольку подарил несколько штук своему другу. Возможно, эти бутылки служат для контрабанды наркотиков?
— Это очевидно. Те, кто их получали, должны были затем извлекать героин при помощи химических процессов, которые вам с радостью опишет Фавье. Возможно, выпаривая виски. Или, что также возможно, наркоманы пили виски таким, каким оно было, что усиливало действие наркотика.
— Гениально, — соглашается Лысый, гладя свой кумпол. Наступает молчание.
— Продолжим наши рассуждения, — решает Старик. — Эти ящики с “приправленным” виски были отправлены Оливьери по ошибке.
— Контрабандисты заметили свою ошибку и захотели ее исправить. Дела для Оливьери обернулись плохо. Они его убили и завладели ящиками.
В общем, дело несложное.
— Эта история относится к компетенции Скотленд-Ярда, — с сожалением вздыхает Старик. — Утром я позвоню старшему инспектору Моррисону.
Я смотрю на него, он на меня, все в самой глубокой тишине. Наконец я начинаю смеяться, как тип, который составил себе состояние, создав фабрику для производства рюкзаков для горбатых.
— Что с вами? — удивляется Безволосый, стараясь сохранить серьезность.
— Я думаю, патрон, что наши мысли параллельны, как два рельса…
— То есть?
Лысый уже улыбается.
— То есть нам обоим хотелось бы ради престижа французской полиции довести расследование этого дела до конца и принести парням из Ярда решение в виде подарка, обвязанного трехцветной ленточкой.
Босс встает, проходит по кабинету и кладет свою изящную руку (не могу назвать ее клешней) на мое мощное плечо.
— Мы друг друга поняли! — говорит он. — Итак?
— Итак, я совершу поездку в Шотландию, — отвечаю. — Вы этого хотите?
— Да, мой дорогой друг. Но я вам рекомендую действовать с крайней осторожностью. Вы будете там находиться неофициально, совершенно неофициально.
Старик всегда боится скандала. Он любит, чтобы мы совершали наши подвиги тихо и с достоинством.
— Эта необычная контрабанда начинается с завода, где производят это виски, поскольку бутылки, содержащие героин, имеют ненарушенную оригинальную пробку.
— Возможно…
— Съездите туда Разоблачите преступников, раскройте все ходы и сообщите мне. Наши коллеги с того берега Ла-Манша слишком часто насмехаются над нами.
— Я сделаю все возможное и невозможное.
— Я знаю…
Он придвигает к себе бутылку виски и внимательно всматривается в маленькую белую этикетку, приклеенную с обратной стороны.
— “Мак-Геррел” производит дама, — говорит он. — Некая Хелен-Дафна Мак-Геррел, проживающая в Майбексайд-Ишикен возле Глазго.
Я записываю имя дамы в записную книжку. Босс уже листает расписание авиарейсов.
— Есть самолет компании “Эр Франс” на Глазго в семь двадцать две. Я велю забронировать вам место.
— Два места, — поправляю я, Он хмурится, что составляет его единственное физическое упражнение за день.
— Вы собираетесь взять с собой помощника?
— Поскольку я не могу рассчитывать на помощь британской полиции в моем неофициальном задании, а помощь мне может понадобиться, мне нужен напарник.
— Вы правы. Кого вы возьмете? Мои раздумья длятся недолго.
— Берюрье.
Старик кивает, потом спрашивает с легкой двусмысленной улыбкой:
— Скажите, мой милый, почему вы все время берете себе в помощники инспектора Берюрье? Слава богу, в нашей Службе хватает людей.
Месье Голова-как-задница впервые задает мне этот вопрос, и я смущен.
— Ну, — бормочу, — это трудно объяснить. Видите ли, босс, Берю не особо умен. Он грубиян, выпивоха, драчун, но вместе с тем имеет качества, которые делают из него самого ценного помощника. Во-первых, он предан мне как собака; во-вторых, он добрый, смелый, упрямый. А иногда его хитроватый здравый смысл не хуже гениальности. Кроме того, он мне нравится. Я его поддразниваю, и это успокаивает мои нервы…
Старик поднимает руку:
— О господи, да остановите вы ваш панегирик! Берите с собой Берюрье. Я велю забронировать два места.
— Мне бы хотелось иметь машину по прибытии в Глазго, — говорю.
— Я это улажу. Билеты и валюту вам доставят в аэропорт.
— Хорошо.
Пожав друг другу руки, мы расстаемся.
Заря начинает разбрасывать искры солнца, когда я покидаю контору. Смотрю на часы. Мне осталось три часа, чтобы съездить собрать чемодан и заехать за Берю.
Доезжаю до Сен-Клу. Дверь дома открыта, что внезапно напоминает мне, что я приютил у себя киску. Черт возьми! Хорош я хозяин. Привожу девицу домой, бросаю в тот момент, когда уже собрался сыграть с ней в почтальона и прачку, и в четыре утра собираюсь вытащить ее из постели и выбросить на мокрую парижскую мостовую…
Так не делают.
Поднимаюсь в спальню. Ирэн, ровно дыша, спит блаженным сном, натянув одеяло до подбородка.
У меня не хватает мужества ее разбудить. Я вынимаю из шкафа два костюма и смокинг, опустошаю ящик комода, чтобы взять самое лучшее белье. Прежде чем убежать, пишу записку для провинциалочки:
Дорогая Ирэн,
Уехал в деловую поездку. Очень сожалею. Оставляю Вам ключ в почтовом ящике в саду.
Êратко, сильно, красноречиво, и сказано все, что хотел сказать. Это первый раз, когда Сан-Антонио, приведя к себе бабу, сматывается, не организовав ей космическое путешествие на борту его корабля с твердотопливным двигателем. Не надо об этом думать, иначе…
Я уезжаю. Курс — дом Берю.
Когда я останавливаюсь возле дома Толстяка, консьержка в бумазейном халате и с волосами, обвязанными платком, волочит по тротуару мусорный контейнер.
Заметив меня, она чешет пониже спины. Это зрелая дама, но ее явно никто не хочет срывать.
Я на всякий случай заглядываю внутрь контейнера — вдруг там Толстяк. Но его нет, и я направляюсь в подъезд, весело бросив церберше: “Что, дышите свежим воздухом?"
— Вы к Берюрье? — окликает она меня.
— Да.
— Я вас знаю, — уверяет она. — Вы его начальник?
— Точно.
— Их здесь нет!
Я останавливаюсь в подъезда.
— А где они?
— Летом они живут за городом у свояченицы.
— Где?
— В Нантерре. Желаете адрес?
— Еще бы!
Она закрывает глаза и декламирует:
— Авеню Женераль Коломбей, дом двести двадцать восемь.
— Тысяча благодарностей.
У меня остался час на то, чтобы смотаться в Нантерр, схватить Толстяка и доехать с ним до Орли. Это вполне осуществимо.
Пятнадцать минут спустя я оказываюсь перед домом, находящимся недалеко от старого завода “Симка”. Вот, оказывается, что в семье Берюрье называется “жить за городом”. Впрочем, воздух здесь действительно отличается от парижского, потому что с другой стороны дома находится химический завод.
Сад в девяносто квадратных сантиметров, полностью заросший резедой, отделяет авеню от двери (или, если находишься в доме, дверь от авеню). Стучу в дверь.
Поначалу никакого движения, затем слышатся ворчание, плевки, чихи, зевки, почесывания спины и пониже. Какой-то мужчина примешивает имя господне к некоему органу дамы, который уже закрыт, видимо по причине возраста. Наконец дверь отворяется. Передо мной оказываются глаза, похожие на пуговицы от ширинки. Смотрю ниже пуговиц и вижу пупок в прекрасном состоянии, а над ним густой волосяной покров, который вяло почесывает рука. Голос спрашивает:
— Какого хрена вам тут нужно в такое время?
Природное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот, произнесший эту приветливую фразу, и я замечаю маленькую морду ящерицы.
— Я хочу поговорить с Александром-Бенуа, — говорю. — Я его начальник, комиссар Сан-Антонио.
— О! — отвечает Гигантская Ящерица. — Я слышал о вас от этого придурка. Входите!
Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней, потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка.
— Сандр! — вопит Динозавр.
— Что это за бардак? — спрашивает катафалк голосом, очевидно принадлежащим женщине.
Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в действительности является ортопедическим креслом, которое может принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное, жирное, потное и отвратительное. Это нечто — женщина, завернутая в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца “Беарн”.
— Доброе утро, мадам, — вежливо здороваюсь с Катафалком.
Тот (никак не могу называть в женском роде столь отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным спиртом, и добавляет:
— Феликс, подними меня, я хочу видеть! Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается сидящим.
В соседней комнате начинается движение, потом дверь открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище — ББ в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей вываливается в вырез.
— О! — восклицает Толстякова корова. — Да это же комиссар! По какому случаю?
— Мне нужен Бенуа, — объясняю я с максимумом сдержанности в словах и жестах.
— Сандр! — снова вопит Ящерица.
— Н-ну! — мычит сонный Берю. Толстуха указывает мне на катафалк.
— Представляю вам мою сестру Женевьев.
Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени, когда были автономными.
Я беру клешню и отпускаю, уверяя, что счастлив познакомиться.
Волосы Берты накручены на бигуди. Она поправляет их полным женственности движением, потом поднимает рубашку и чешет свой зад.
Из соседней комнаты выходит парикмахер Альфред в обалденной синей шелковой пижаме. Этот малый элегантен даже в постели. За ним следуют его жена, потом толстый пацан, близорукая девочка и старик, забывший в стакане свою вставную челюсть.
Откуда вылезли все эти люди? Мне становится страшно.
Когда проведешь бессонную ночь, такая галерея монстров производит особо сильное впечатление.
— Эй, Берю, — кричу я, — ты идешь или нет? Недисциплинированный отвечает вопросом, в котором идет речь о самой мясистой части его тела. Наконец он выходит.
— Зачем ты приперся в этот бордель? — удивляется Жирдяй.
Я восхищаюсь бесконечным богатством французского языка, позволяющего с максимальной точностью давать определения людям и вещам.
— Я приехал забрать тебя для срочного расследования. Через три четверти часа мы вылетаем. Одевайся быстрее.
Он исчезает.
— А куда именно вы его везете? — спрашивает Толстуха.
— В Глазго, — отвечаю я.
— Черт! В Японию!
К счастью, здесь есть Феликс-ящерица, готовый исправлять географические ошибки свояченицы.
— Ты че, тронулась, Берта? Это в Дании.
— А что дальше? — беспокоится коровища.
— Дания, разумеется, — просвещает ее образованный родственник. — Если бы ты хоть раз видела карту мира, то знала бы.
Из комнаты галопом выбегает Берю.
Он в спешке задевает рычаг ортопедического кресла, то резко возвращается в первоначальное положение. Раздается жуткий грохот, будто взорвался весь квартал. Сестра ББ громко жалеет Берту, которой достался такой муж, уверяет, что такой идиот не имеет права жить и на месте сестры она давно бы выгнала его.
— Сматываемся, — говорит Толстяк, когда Женевьев уже начинает хрипеть.
— Твой свояк микроцефал?
— Ничего подобного, — говорит Берю. — Он слесарь-сантехник.
Глава 4
Наш самолет летит высоко, его турбины работают нормально, горючего достаточно, чтобы долететь до Шотландии, а стюардесса такая хорошенькая, что от ее вида зачесались бы ладони даже у безрукого.
Я смотрю на ее великолепные формы периодически, потому что, следуя примеру Берю, задаю храпака. Этот трехчасовой сон немного приводит меня в форму. Наконец динамик начинает трещать и советует господам пассажирам пристегнуть ремни, потому что скоро Глазго. Я бужу Берю, и это кладет конец сомнениям командира экипажа относительно режима работы его моторов. Жирдяй так храпел, что одна глуховатая американка спросила над Па-де-Кале, все ли нормально с турбинами.
— Опусти воротник пиджака! — говорю я ему. — Ты похож на замерзшего клошара. Мастодонт подчиняется.
— А теперь? — спрашивает он, сняв шляпу, грязную, как помойное ведро, чтобы привести в порядок свои волосы.
— Теперь ты похож просто на клошара. — Я замолкаю, окаменев. — Эй, приятель, ты ж забыл надеть рубашку!
— Опять ты хреноту порешь? — ворчит Толстяк. Говоря это, он проводит рукой по груди и отдает себе отчет в очевидности.
— Черт, в спешке сборов…
Под пиджаком у него только галстук на поросячьей шее, правда хорошо завязанный.
— Это заметно? — беспокоится мой напарник.
— Не особо, — говорю, — потому что благодаря твоему густому волосяному покрову кажется, что на тебе мохеровый свитер. Придется тебе покупать рубашку, Толстяк.
Он обещает это сделать, и мы приземляемся.
Пройдя через таможню, мы замечаем высокого типа в одежде шофера из богатого дома, расхаживающего по залу. В тот самый момент, когда я заметил типа, громкоговоритель сообщает, что шофер фирмы “Херст” ждет мистера Сан-Антонио в большом зале, чтобы предоставить в его распоряжение машину.
Я подхожу к дылде, называюсь, и он почтительно приветствует меня.
Пять минут спустя я получаю ключи и бумаги на импортную черную “бентли” размером с катафалк.
Толстяк раздувается от гордости.
— В ней я буду выглядеть как английская королева, — заявляет он.
— Боже, храни королеву, — вздыхаю я.
Когда мы проезжаем мимо таблички с названием города, я решаю навести кое-какие справки о виски “Мак-Геррел” и останавливаю катафалк перед ресторанчиком с лаконичным названием “Рука моей сестры в штанах турка”.
Толстяк и я заходим в живописный зал с нашитыми на стены деревянными панелями. Посредине его стоит камин, не горящий по причине теплого времени года.
Пухленькая дама с пучком, лежащим на ее макушке, как яблоко, в очках в железной оправе и с детской улыбкой на губах спешит нам навстречу.
— Я выпью мюскаде, — заявляет Берю.
— Ты не в Нантерре, Толстяк, — объясняю я. — Не забывай, это страна виски.
— Я не догматик, — отрезает мой приятель. — Выпью виски. — Он обращается к улыбающейся владелице ресторана:
— Ту виски ин большие гласс!
Улыбка женщины исчезает, как будто ей дали по зубам. Она сообщает, что сейчас не время для алкоголя. Мне предстоит тяжелый труд: растолковать Берю, что в Великобритании нельзя пить спиртное в любое время суток. Он меня слушает с лицом, помертвевшим от разочарования.
— Скажи ей, что мы французы, — предпринимает он последнюю попытку, — и нам не обязательно соблюдать эти правила.
Я бросаю на него строгий взгляд.
— Слушай, дружище, нам придется выпить чаю. Мне нужно расспросить эту старую грымзу, и я не хочу попирать законы страны.
Толстяк моментально замыкается во враждебном молчании.
Когда перед нами стоит дымящийся чайник, я начинаю расспрашивать даму с пучком. К счастью, она разговорчива и рада поболтать с французом.
За время меньше того, чем требуется Берю, чтобы выпить сто сантилитров ронского, я узнаю, что винный завод Мак-Геррелов один из крупнейших в округе. Он действительно находится в Майбексайд-Ишикене, но владельцы живут в трех километрах отсюда, в Стингинесе. По тому, что их жилище называется Стингинес Каста, я без особого труда делаю вывод, что они местные помещики и владеют замком.
Выпив глоток чая на двоих и купив Берю белую рубашку, мы направляемся в Стингинес.
В округе всего одна гостиница — “Большой отель щедрого шотландца”. Несмотря на длинное название, это весьма скромное заведение.
Его содержит супружеская чета — мистер и миссис Мак-Хантин, которым помогает служанка лет восемнадцати с очень милой фигуркой. Я объясняю, что мы французские туристы, заехавшие в страну волынок, и нас встречают, как Анкетиля, после того как он в пятый раз выиграл Тур де Франс. Мак-Хантин — тип лет шестидесяти, лысый, со светлыми усами, толстыми блестящими щеками и животом, не дающим забыть о страсти шотландцев к регби. Его половина, наоборот, высокая, тощая, но при этом совсем не неприятная.
Нам дают две самые лучшие комнаты в гостинице: туалет на том же этаже, а горячая вода на кухне. Служанка приносит мой багаж. Глядя на ее круп, я принимаю решение. Этот цветочек мне подходит. Не только с сентиментальной точки зрения, но и в плане получения информации о местных жителях.
Я сразу перехожу к делу и достаю мою улыбку восемьдесят четвертого размера, к которой добавляю убийственный взгляд, проникающий глубже, чем ренгеновские лучи. Она краснеет.
Сообщение принято, командир!
И вот мы одни в моей комнате. Она мне объясняет, как открыть занавески на окне. Изобретательные люди эти шотландцы: достаточно потянуть за веревочку, и шторы откроются. Затем она мне демонстрирует, как открывать воду: достаточно повернуть кран против часовой стрелки. Остроумно, а? Потом показывает, что на кровати лежат два одеяла, шотландские, а в комоде есть ящики.
Я смотрю на ее великолепные формы периодически, потому что, следуя примеру Берю, задаю храпака. Этот трехчасовой сон немного приводит меня в форму. Наконец динамик начинает трещать и советует господам пассажирам пристегнуть ремни, потому что скоро Глазго. Я бужу Берю, и это кладет конец сомнениям командира экипажа относительно режима работы его моторов. Жирдяй так храпел, что одна глуховатая американка спросила над Па-де-Кале, все ли нормально с турбинами.
— Опусти воротник пиджака! — говорю я ему. — Ты похож на замерзшего клошара. Мастодонт подчиняется.
— А теперь? — спрашивает он, сняв шляпу, грязную, как помойное ведро, чтобы привести в порядок свои волосы.
— Теперь ты похож просто на клошара. — Я замолкаю, окаменев. — Эй, приятель, ты ж забыл надеть рубашку!
— Опять ты хреноту порешь? — ворчит Толстяк. Говоря это, он проводит рукой по груди и отдает себе отчет в очевидности.
— Черт, в спешке сборов…
Под пиджаком у него только галстук на поросячьей шее, правда хорошо завязанный.
— Это заметно? — беспокоится мой напарник.
— Не особо, — говорю, — потому что благодаря твоему густому волосяному покрову кажется, что на тебе мохеровый свитер. Придется тебе покупать рубашку, Толстяк.
Он обещает это сделать, и мы приземляемся.
Пройдя через таможню, мы замечаем высокого типа в одежде шофера из богатого дома, расхаживающего по залу. В тот самый момент, когда я заметил типа, громкоговоритель сообщает, что шофер фирмы “Херст” ждет мистера Сан-Антонио в большом зале, чтобы предоставить в его распоряжение машину.
Я подхожу к дылде, называюсь, и он почтительно приветствует меня.
Пять минут спустя я получаю ключи и бумаги на импортную черную “бентли” размером с катафалк.
Толстяк раздувается от гордости.
— В ней я буду выглядеть как английская королева, — заявляет он.
— Боже, храни королеву, — вздыхаю я.
* * *
Майбексайд-Ишикен, миленький городок с пятью тысячами жителей, находится километрах в пятидесяти от Глазго.Когда мы проезжаем мимо таблички с названием города, я решаю навести кое-какие справки о виски “Мак-Геррел” и останавливаю катафалк перед ресторанчиком с лаконичным названием “Рука моей сестры в штанах турка”.
Толстяк и я заходим в живописный зал с нашитыми на стены деревянными панелями. Посредине его стоит камин, не горящий по причине теплого времени года.
Пухленькая дама с пучком, лежащим на ее макушке, как яблоко, в очках в железной оправе и с детской улыбкой на губах спешит нам навстречу.
— Я выпью мюскаде, — заявляет Берю.
— Ты не в Нантерре, Толстяк, — объясняю я. — Не забывай, это страна виски.
— Я не догматик, — отрезает мой приятель. — Выпью виски. — Он обращается к улыбающейся владелице ресторана:
— Ту виски ин большие гласс!
Улыбка женщины исчезает, как будто ей дали по зубам. Она сообщает, что сейчас не время для алкоголя. Мне предстоит тяжелый труд: растолковать Берю, что в Великобритании нельзя пить спиртное в любое время суток. Он меня слушает с лицом, помертвевшим от разочарования.
— Скажи ей, что мы французы, — предпринимает он последнюю попытку, — и нам не обязательно соблюдать эти правила.
Я бросаю на него строгий взгляд.
— Слушай, дружище, нам придется выпить чаю. Мне нужно расспросить эту старую грымзу, и я не хочу попирать законы страны.
Толстяк моментально замыкается во враждебном молчании.
Когда перед нами стоит дымящийся чайник, я начинаю расспрашивать даму с пучком. К счастью, она разговорчива и рада поболтать с французом.
За время меньше того, чем требуется Берю, чтобы выпить сто сантилитров ронского, я узнаю, что винный завод Мак-Геррелов один из крупнейших в округе. Он действительно находится в Майбексайд-Ишикене, но владельцы живут в трех километрах отсюда, в Стингинесе. По тому, что их жилище называется Стингинес Каста, я без особого труда делаю вывод, что они местные помещики и владеют замком.
Выпив глоток чая на двоих и купив Берю белую рубашку, мы направляемся в Стингинес.
В округе всего одна гостиница — “Большой отель щедрого шотландца”. Несмотря на длинное название, это весьма скромное заведение.
Его содержит супружеская чета — мистер и миссис Мак-Хантин, которым помогает служанка лет восемнадцати с очень милой фигуркой. Я объясняю, что мы французские туристы, заехавшие в страну волынок, и нас встречают, как Анкетиля, после того как он в пятый раз выиграл Тур де Франс. Мак-Хантин — тип лет шестидесяти, лысый, со светлыми усами, толстыми блестящими щеками и животом, не дающим забыть о страсти шотландцев к регби. Его половина, наоборот, высокая, тощая, но при этом совсем не неприятная.
Нам дают две самые лучшие комнаты в гостинице: туалет на том же этаже, а горячая вода на кухне. Служанка приносит мой багаж. Глядя на ее круп, я принимаю решение. Этот цветочек мне подходит. Не только с сентиментальной точки зрения, но и в плане получения информации о местных жителях.
Я сразу перехожу к делу и достаю мою улыбку восемьдесят четвертого размера, к которой добавляю убийственный взгляд, проникающий глубже, чем ренгеновские лучи. Она краснеет.
Сообщение принято, командир!
И вот мы одни в моей комнате. Она мне объясняет, как открыть занавески на окне. Изобретательные люди эти шотландцы: достаточно потянуть за веревочку, и шторы откроются. Затем она мне демонстрирует, как открывать воду: достаточно повернуть кран против часовой стрелки. Остроумно, а? Потом показывает, что на кровати лежат два одеяла, шотландские, а в комоде есть ящики.