Страница:
Нино прижалась к каменному косяку окна и внезапно отшатнулась. Глаза ее расширились: железный прут под тяжестью медленно выгибался.
Нино упала в кресло, с похолодевшим сердцем следила, как все больше выгибается прут. Она застонала и прикрыла ладонью глаза…
Первая в келье очутилась Тэкле, за нею, цепляясь за выступ, протиснулась в окно Зугза.
Нино с протянутыми руками стояла посреди кельи: это ли блестящая царица Картли, которую она видела недавно в Твалади? Это ли ее маленькая Тэкле Саакадзе из Носте?
Трудно было узнать и Зугзу. Разодранное лицо, грязные лохмотья и висевший на груди кинжал придавали ей вид дикой кочевницы.
Зугза поспешно шепнула игуменье:
– Если Нино хочет спасти царицу, никто не должен знать, где скрылась Тэкле.
Тэкле безмолвствовала, последние силы оставили ее.
Нино с неизменным спокойствием объявила монастырю: странницы попали к ней в келью чудесным путем. Но кто дорожит своим пребыванием в монастыре святой Нины, тот ни одним словом не обмолвится о странницах, если даже будут спрашивать епископы или все князья Картли.
– В монастырь никто не приходил, – сурово добавила Нино.
– В монастырь никто не приходил, – сурово повторяли все монахини, когда через неделю в монастырские ворота стали стучаться гзири, монахи и переодетые люди.
Поздно ночью, когда последний светильник погас в узком монастырском окне, Нино склонилась над Тэкле, прикладывая к ее глазам топаз, возвращающий ясность взора:
– Тэкле, мое сердце, Тэкле!
Тэкле лежала на мягких подушках, вымытая, в чистой рубашке. Черные блестящие косы, туго заплетенные, изгибались на белом платке, намазанные целебной мазью ноги покосились на мутаке. Глаза Тэкле открыты, но она никого не узнает, на губах странная улыбка.
Нино тихо вытирает глаза. Двери крепко закрыты, никто не подслушивает здесь, но Зугза по привычке не доверяет, – она несколько раз подходит к дверям, внезапно их отворяет и острыми, хищными глазами всматривается в пустой темный коридор. И снова тихо рассказывает о пережитом:
– …сбежали по каменной лестнице, я знала – только ноги спасут нас. Долго спускались, потом черный длинный переход, потом снова лестница. Иногда царица падала и тихо просила: «Беги, Зугза, оставь меня, все равно умру». Тогда я кричала: «Во имя царя Луарсаба, встань!» – она подымалась, и мы снова бежали. Пока горел светильник, легко было, но светильник погас… Долго сидели в темной яме… Вдруг мне послышались шаги. Я вскочила и, схватив царицу, бросилась бежать… Что-то преградило путь, мы упали. Опять лестница… Вверх?! Неужели обратно?! «Это судьба, пойдем», – сказала царица и быстро побежала наверх. Может, царь вернулся, и аллах указал нам путь?.. Долго подымались, но, когда лестница окончилась, я увидела узкую, как нитка, полоску света. Но выхода никак не могли найти… Устали и обе уснули. Когда проснулись, свет исчез. Мы поняли, это – ночь, но заснуть не могли… Очень пить хотели, вся грудь, как в огне, язык твердый, как камень: говорить тоже боялись. Много времени сидели: думали – конец жизни пришел. Вдруг снова полоска света, еще ярче. «Солнце на дворе», – прошептала царица… Я кинжал просунула, скоро свет больше стал… камень отвалился… Срезала заросли, совсем светло, шум воды услышали, еще больше пить захотели. Пришлось кинжалом второй камень от стены отделять, – наконец упал… Раньше я выползла. Смотрю – берег Куры, лес и далеко видны стены Тбилиси. В лесу прятались, дикие сливы нашли, ягоды собирали… Царица говорит: «Богу не угодно было мое счастье, давно в монастырь хотела… пойдем к Нино».
Долго молчали. В синей лампаде затрещал фитилек. Нино думала о странности судьбы. Вот эту Зугзу, пленницу Саакадзе, она, Нино, когда-то страстно ненавидела, а теперь с глубоким уважением смотрит на дикую казашку, самоотверженно спасшую жизнь картлийской царице.
Ночью Тэкле металась на горячей постели. Она то вскакивала, жалобно вскрикивала, то лежала, широко раскрыв глаза.
Нино не отходила от изголовья Тэкле. Она прикладывала к ее пылающему лбу мокрый платок, к опухолям – сердолик и, покачивая головой, слушала бред:
– Брат, мой большой брат, посмотри, какие серьги привез царь Луарсаб… Котенок опять у бабо кувшин разбил… Настоящий гзири… Змея, змея! Много алмазов на троне Багратидов… На постный день коричневую ленту одену… Разве я не княжна?.. Нино, золотая Нино, не забудь вышить беркута… Уйди, Мариам, ты ли мать Луарсаба?.. Вот бабочка с платка улетела… Дядя Папуна, кто мне купит жемчуг?.. Сколько царей съезжается в Метехский замок… Жемчуг глаза тушит, а кровь место ищет…
Через несколько дней Нино спросила Зугзу, чем отблагодарить ее за благородный поступок?
– Дай коня и одежду джигита! – страстно выкрикнула Зугза. – Вернусь к брату в эйлаг, снова ханшей буду!
И когда за Зугзой закрылись монастырские ворота, она с гиканьем и посвистом, выкрикивая боевой казахский клич, помчалась вдоль крутизны.
С монастырской стены, приложив ладонь к глазам, пугливо смотрели инокини вслед казашке.
Баака шагал по шатру, снова обдумывая страшный рассказ Датико, два дня тому назад прискакавшего в царскую стоянку на Ломта-горе.
Баака со стыдом понял: его, князя Херхеулидзе, наследственного начальника охраны замка Багратидов, провели и одурачили, как последнего погонщика. Его заставили покинуть царский замок, верных людей опоили и совершили злодейство, о котором он не смеет сказать Луарсабу. Где теперь Тэкле? Сумеет ли верная Зугза спрятать царицу до возвращения Луарсаба? Не лучше ли ему, Баака, немедленно вернуться и до приезда царя найти Тэкле?.. Но, может, нарочно устроили покушение, чтобы удалить из стоянки Баака? Может, Баграт надеется вернуться в Тбилиси царем? Баака впервые не знал, на что решиться… Сказать Луарсабу?.. Нет, опасно!
В шатер вбежал возбужденный Датико. Он дрожал от негодования, глаза горели, как у охотника, догоняющего дичь.
– Князь, прискакал Сандро! В шатер Баграта как сумасшедший забежал…
Баака поспешно надел шапку и направился к двери. Датико быстро заговорил:
– Князь, слово имею сказать. Опасно без стражи к ним ходить… Думаю, князь Шадиман притворяется, что в неведении. Недаром, когда я сюда скакал, впереди меня тоже кто-то скакал. Хотел его догнать, не мог: он, как мышь, в лес забежал. Князь, пока в Метехи не вернемся, дозволь тебе по-прежнему служить… Знаю, или в башню бросишь, или еще сильнее накажешь… Что делать, я виноват… теперь поздно жалеть. Едой и вином соблазнился… Привык каждый день одну чашу за здоровье царя осушать.
Баака в раздумье смотрел на Датико. Если его, Баака, провели, как зайца, то почему должен отвечать верный, как сердце, слуга? И он сурово сказал:
– Хорошо, я подумаю, как тебя наказать… Теперь пойдем к светлейшим, стража не нужна. Если зло умыслят, сами справимся.
Датико вздохнул свободнее. «Простил», – понял он и, радостно сжимая рукоятку шашки, последовал за князем.
В шатре Баграта они застали Шадимана, Симона и вытянувшегося перед князьями Сандро. Баака догадался, о чем шла речь. Но Шадиман быстро придал своему лицу скорбное выражение.
– Вот, дорогой Баака, Сандро прискакал, Андукапар совсем плох, священник душу облегчал. Княгиня Гульшари просит светлейшего Баграта и Симона немедленно приехать…
– Светлейший князь Баграт, прикажи вырвать лживый язык у презренного Сандро! Раб напрасно тебя беспокоит. Не успели ворота Тбилиси закрыться за печальной арбой, как Андукапар вскочил на коня и совсем здоровый предстал перед княгиней Гульшари. Единственное, что огорчало Андукапара, это неудачная ночная охота.
Князья незаметно переглянулись. Сандро подвинулся ближе к князю Баака, но Датико, положив руку на шашку, стал между начальником и оруженосцем.
– Правду ли говорит князь Баака? – с фальшивым гневом закричал на оруженосца Баграт. – Если ты мне солгал, то пощады не будет.
– Князю неправду донесли, мой господин с трудом на арбе доехал.
– Ты врешь, собачий сын, – закричал Датико, – подавиться тебе кинжалом, я сам вас, волков, выследил.
Симон рванулся к выходу, Баака загородил собою выход.
– Не трудись, царевич, разговор еще не окончен. Я требую, чтобы за лживые сведения Сандро был отдан под мою стражу.
Сандро нагло засмеялся.
– Ты забыл, князь, я слуга доблестного Андукапара и подвластен только ему.
– Как смеешь ты, дерзкий, отвечать, не дожидаясь моих слов, – закричал Баграт. – Баака, я сам накажу раба, до выяснения правды лжец будет находиться под моей стражей… Царевич Симон выедет сегодня в Арша и, если скажется правдой…
– Пока царь Луарсаб не разрешит, никто отсюда не выедет, – холодно оборвал Баака. – Вероятно царь с моею помощью железом и огнем развяжет подлый язык Сандро. Нельзя позволить слуге обманывать господина, а тебе, светлейший Баграт, вредно напрасное беспокойство… С твоего разрешения, я арестую Сандро.
Князья быстро переглянулись.
– Так, значит, ты, подлая собака, приехал сюда со лживыми сведениями? Уж не затеваешь ли ты злодейства, что так упорно передаешь просьбу моей сестры поспешить к умирающему? Так получай по заслугам!
И раньше, чем Баака и Датико могли что-либо сообразить, Симон выхватил шашку и с размаху рассек Сандро голову. Кровавые полосы потекли по полу шатра. Датико едва отскочил в сторону. Сандро грузно повалился, в последних судорогах цепляясь за бахрому ковра.
Датико, чуть бледный, стал впереди Баака.
«Да, – подумал Баака, – они ловко избавились от разоблачения, их пытать огнем и железом не будешь».
Он посмотрел на Шадимана, равнодушно перебирающего кисти пояса.
– Князь Шадиман, тебе надлежит уведомить царя о злодействе.
– Ошибаешься, князь Баака, ты больше всех виноват. Не я ли в присутствии царя просил тебя не покидать Метехи? Разве можно было бросать замок на царевича Кайхосро, который даже жениться на дочери Бориса Годунова опоздал.
Баака хотел не менее резко ответить, но, покосившись на Датико, промолчал: «Не к лицу князьям ссориться в присутствии дружинника».
– Хорошо, князь Шадиман, я сам расскажу царю… Ты прав, я плохо играю в «сто забот», но за свои промахи всегда умел отвечать.
И, повернувшись, вышел. За ним, пятясь и крепко сжимая рукоятку, вышел Датико.
Луарсаб сидел на обрыве, прислонясь к дереву. Вокруг него расположилась свита в девять Херхеулидзе. Два брата, играя на пандури, развлекали царя песнями о любви. Луарсаб, улыбаясь, слушал.
Вот уже пятый день он не видел Тэкле. Ему надоели и красота гор, и восход солнца, и закат, и песни, он рвался в Тбилиси, но до конца назначенного срока осталось два дня. Не пристало царю показывать слабость, и он любовался красотой гор, восходом и заходом солнца и ежедневно объезжал места, где приехавшие раньше амкары – каменщики и плотники – возводили укрепления против врага Картли. Луарсаб слушал песни и вежливо улыбался.
Вдруг он поднял голову и растерянно посмотрел на подошедшего Баака… Баака молчал.
Датико стоял сзади князя, бледный, с трясущимися руками.
– Баака… Что!.. Что!..
Луарсаб притянул к себе Баака, стараясь овладеть собою.
– Мой светлый царь…
Баака не мог найти слов.
– Царица, Тэкле… больна? Жи… ва? – задыхаясь, спросил Луарсаб.
Датико не выдержал. Повалившись в ноги царю, сквозь рыдания проговорил:
– Бог не допустил несчастья…
По всей стоянке разнеслись тревожные звуки сзывающих рогов и барабанов. Шум, гул, топот ног. Дружинники схватились за оружие.
– Коня! – прохрипел Луарсаб.
На выступ обрыва взбежал Шадиман. Ворот куладжи разорван, на правом виске сабельная рана, кровь каплями стекает по выхоленной бороде.
Луарсаб с изумлением бросился к нему.
– Измена?! Где Баграт, Симон?! Кто ранил тебя?
– Успокойся, мой светлый царь, пока Шадиман жив, измены не будет… С Симоном поссорился… Я приказал им немедленно покинуть стоянку. Не мог иначе. На наше горе они ответили равнодушием. – Шадиман приложил к виску платок. – Ничего, эта рана дорого обойдется Симону.
Баака отлично понял игру. Он с отвращением смотрел на Шадимана: «Выпустил разбойников. Разоблачить? Но разве царь поверит? Не Шадиман ли при царе упрашивал его, Баака, остаться в замке? И потом, Шадиман постарается набросить на Баака тень или… избавиться от начальника метехской охраны другим способом, и Луарсаб останется один в полной власти Шадимана, а это значит – Тэкле не найдется…» Все это в момент пронеслось в голове Баака, и он крикнул страже:
– Седлать коней! Ты хорошо сделал, князь Шадиман, изгнав гиен, не надо было их приглашать сопутствовать царю.
– Сами навязались! – вспылил Шадиман.
– Где царица?! – грозно спросил Луарсаб.
– Оруженосец Андукапара Сандро говорил: царица с Зугзой тайно покинули замок. Не беспокойся, мой царь, Зугза убережет царицу, рабыня всегда ее любила…
– С Зугзой?! По… кинула замок?! – бессмысленно повторил Луарсаб. – Где Сандро? Привести сюда.
– Мой царь, Сандро уже поплатился жизнью, раб осмелился надеть шашку больного Андукапара.
Вдруг Луарсаб рванулся вниз. За ним бросились все. Вскочив на первого коня, Луарсаб поскакал из стоянки.
В беспорядке мчались свита, слуги, дружинники, князья. Скакали Шадиман, Баака. Младший Херхеулидзе, держа на поводу золотистого коня Луарсаба, привстал на стременах и перескакивая через рвы и овраги, догнал Луарсаба. Конь под царем хрипел, задыхался. Херхеулидзе, почтительно, но настойчиво взяв под уздцы царского коня, предложил пересесть на золотистого.
Луарсаб оглянулся, не замечая, перескочил на своего коня, поскакал дальше, но уже овладел собою.
Овладели собою и Шадиман и Баака. Конь Луарсаба спотыкался от усталости. На вынужденной остановке Шадиман решил договориться с Баака.
– Не думаешь ли, мой Баака, что Тэкле бежала в Иран к брату?
– Я, конечно, так не думаю, ибо царица даже Русудан не пожелала видеть. И потом, зачем понадобилось некоторым разбойникам усыплять мою стражу? Но царя не надо распалять правдой. Андукапар, Баграт, Симон и собаки Магаладзе имеют много сторонников. Теперь, когда Иран готовится напасть на нас, не время воевать с собственными князьями.
– Ты прав, Баака… Можно сказать, что царица в монастырь ушла, давно собиралась.
– Советую тебе, Шадиман, перевязать голову, твоя царапина совсем затянулась… Можно сказать, в монастырь… Думаю, царице Мариам известно, как спаслась Тэкле, надо заставить ее молчать. Но и Луарсаба не следует посвящать в тайну молельни. Зугза, вероятно, знала…
– Если знала, должна умереть…
Шадиман тщательно перевязал «рану» шелковым платком.
– Не достанешь казашку; думаю, в эйлаг вернулась.
Шадиман пристально посмотрел на Баака… Неужели уже узнал?! Нет, просто умно придумал.
– Тогда можно сказать Луарсабу, что Зугза обманом уговорила царицу скрытно повидать Русудан и по дороге пленила…
– Луарсаб войной пойдет на казахов.
– Ну что ж, это успокоит его. Если там не найдет, значит, умертвили царицу из мести за Зугзу… Опять хорошо: Саакадзе в замок Зугзу привез.
– Думаю, это лучше, чем в монастырь. В монастыре не могла спрятаться. Магаладзе нашли бы.
Довольные друг другом, первый вельможа и начальник охраны уже спокойно следовали за молчаливым Луарсабом.
«Конечно, Баака все знает, но не откроет Луарсабу, – думал Шадиман. – Князь всегда охранял спокойствие и порядок царского замка. Мысль о том, чтобы дать возможность царю успокоиться в битве с казахами, – мудрая мысль… Думаю, Мариам сделала все, чтобы Тэкле не вернулась тем путем, каким бежала. А другим вернуться ей не даст князь Шадиман. Впрочем, монастыри не мешает обшарить. Особенно Кватахевский, могла у Трифилия спрятаться. Он никогда не был мне другом».
«Конечно, Шадиману теперь незачем будет отправлять меня в рай за мои метехские муки раньше срока, – думал Баака. – Значит, Луарсаб не останется всецело во власти Шадимана. Если же мне тайно удастся найти Тэкле, то… конец „змеиному“ князю. Жаль… Тэкле не догадается укрыться у Трифилия. Он, конечно, не упустил бы случая обличить Шадимана».
В этот час Керим покидал замок Нугзара Эристави. Керим озабоченно оглядывался. Скорей, скорей в Исфахан! Он везет своему покровителю и другу Георгию Саакадзе страшную весть. И еще – людям Али-Баиндура удалось в Стамбуле выследить Цицишвили и Джавахишвили. Потом он должен рассказать о сдержанности и отказе старика Мухран-батони, Эристави Ксанских и еще некоторых князей от союза с Эристави Арагвским и от поддержки Саакадзе в случае его мирного возвращения.
Керим выехал на рассвете с караваном богатого персидского купца и, только перейдя границу Картлийского царства, превратился из погонщика снова в изящного Керима, снискавшего себе на исфаханском майдане уважение за ум и замечательную судьбу.
Нино упала в кресло, с похолодевшим сердцем следила, как все больше выгибается прут. Она застонала и прикрыла ладонью глаза…
Первая в келье очутилась Тэкле, за нею, цепляясь за выступ, протиснулась в окно Зугза.
Нино с протянутыми руками стояла посреди кельи: это ли блестящая царица Картли, которую она видела недавно в Твалади? Это ли ее маленькая Тэкле Саакадзе из Носте?
Трудно было узнать и Зугзу. Разодранное лицо, грязные лохмотья и висевший на груди кинжал придавали ей вид дикой кочевницы.
Зугза поспешно шепнула игуменье:
– Если Нино хочет спасти царицу, никто не должен знать, где скрылась Тэкле.
Тэкле безмолвствовала, последние силы оставили ее.
Нино с неизменным спокойствием объявила монастырю: странницы попали к ней в келью чудесным путем. Но кто дорожит своим пребыванием в монастыре святой Нины, тот ни одним словом не обмолвится о странницах, если даже будут спрашивать епископы или все князья Картли.
– В монастырь никто не приходил, – сурово добавила Нино.
– В монастырь никто не приходил, – сурово повторяли все монахини, когда через неделю в монастырские ворота стали стучаться гзири, монахи и переодетые люди.
Поздно ночью, когда последний светильник погас в узком монастырском окне, Нино склонилась над Тэкле, прикладывая к ее глазам топаз, возвращающий ясность взора:
– Тэкле, мое сердце, Тэкле!
Тэкле лежала на мягких подушках, вымытая, в чистой рубашке. Черные блестящие косы, туго заплетенные, изгибались на белом платке, намазанные целебной мазью ноги покосились на мутаке. Глаза Тэкле открыты, но она никого не узнает, на губах странная улыбка.
Нино тихо вытирает глаза. Двери крепко закрыты, никто не подслушивает здесь, но Зугза по привычке не доверяет, – она несколько раз подходит к дверям, внезапно их отворяет и острыми, хищными глазами всматривается в пустой темный коридор. И снова тихо рассказывает о пережитом:
– …сбежали по каменной лестнице, я знала – только ноги спасут нас. Долго спускались, потом черный длинный переход, потом снова лестница. Иногда царица падала и тихо просила: «Беги, Зугза, оставь меня, все равно умру». Тогда я кричала: «Во имя царя Луарсаба, встань!» – она подымалась, и мы снова бежали. Пока горел светильник, легко было, но светильник погас… Долго сидели в темной яме… Вдруг мне послышались шаги. Я вскочила и, схватив царицу, бросилась бежать… Что-то преградило путь, мы упали. Опять лестница… Вверх?! Неужели обратно?! «Это судьба, пойдем», – сказала царица и быстро побежала наверх. Может, царь вернулся, и аллах указал нам путь?.. Долго подымались, но, когда лестница окончилась, я увидела узкую, как нитка, полоску света. Но выхода никак не могли найти… Устали и обе уснули. Когда проснулись, свет исчез. Мы поняли, это – ночь, но заснуть не могли… Очень пить хотели, вся грудь, как в огне, язык твердый, как камень: говорить тоже боялись. Много времени сидели: думали – конец жизни пришел. Вдруг снова полоска света, еще ярче. «Солнце на дворе», – прошептала царица… Я кинжал просунула, скоро свет больше стал… камень отвалился… Срезала заросли, совсем светло, шум воды услышали, еще больше пить захотели. Пришлось кинжалом второй камень от стены отделять, – наконец упал… Раньше я выползла. Смотрю – берег Куры, лес и далеко видны стены Тбилиси. В лесу прятались, дикие сливы нашли, ягоды собирали… Царица говорит: «Богу не угодно было мое счастье, давно в монастырь хотела… пойдем к Нино».
Долго молчали. В синей лампаде затрещал фитилек. Нино думала о странности судьбы. Вот эту Зугзу, пленницу Саакадзе, она, Нино, когда-то страстно ненавидела, а теперь с глубоким уважением смотрит на дикую казашку, самоотверженно спасшую жизнь картлийской царице.
Ночью Тэкле металась на горячей постели. Она то вскакивала, жалобно вскрикивала, то лежала, широко раскрыв глаза.
Нино не отходила от изголовья Тэкле. Она прикладывала к ее пылающему лбу мокрый платок, к опухолям – сердолик и, покачивая головой, слушала бред:
– Брат, мой большой брат, посмотри, какие серьги привез царь Луарсаб… Котенок опять у бабо кувшин разбил… Настоящий гзири… Змея, змея! Много алмазов на троне Багратидов… На постный день коричневую ленту одену… Разве я не княжна?.. Нино, золотая Нино, не забудь вышить беркута… Уйди, Мариам, ты ли мать Луарсаба?.. Вот бабочка с платка улетела… Дядя Папуна, кто мне купит жемчуг?.. Сколько царей съезжается в Метехский замок… Жемчуг глаза тушит, а кровь место ищет…
Через несколько дней Нино спросила Зугзу, чем отблагодарить ее за благородный поступок?
– Дай коня и одежду джигита! – страстно выкрикнула Зугза. – Вернусь к брату в эйлаг, снова ханшей буду!
И когда за Зугзой закрылись монастырские ворота, она с гиканьем и посвистом, выкрикивая боевой казахский клич, помчалась вдоль крутизны.
С монастырской стены, приложив ладонь к глазам, пугливо смотрели инокини вслед казашке.
Баака шагал по шатру, снова обдумывая страшный рассказ Датико, два дня тому назад прискакавшего в царскую стоянку на Ломта-горе.
Баака со стыдом понял: его, князя Херхеулидзе, наследственного начальника охраны замка Багратидов, провели и одурачили, как последнего погонщика. Его заставили покинуть царский замок, верных людей опоили и совершили злодейство, о котором он не смеет сказать Луарсабу. Где теперь Тэкле? Сумеет ли верная Зугза спрятать царицу до возвращения Луарсаба? Не лучше ли ему, Баака, немедленно вернуться и до приезда царя найти Тэкле?.. Но, может, нарочно устроили покушение, чтобы удалить из стоянки Баака? Может, Баграт надеется вернуться в Тбилиси царем? Баака впервые не знал, на что решиться… Сказать Луарсабу?.. Нет, опасно!
В шатер вбежал возбужденный Датико. Он дрожал от негодования, глаза горели, как у охотника, догоняющего дичь.
– Князь, прискакал Сандро! В шатер Баграта как сумасшедший забежал…
Баака поспешно надел шапку и направился к двери. Датико быстро заговорил:
– Князь, слово имею сказать. Опасно без стражи к ним ходить… Думаю, князь Шадиман притворяется, что в неведении. Недаром, когда я сюда скакал, впереди меня тоже кто-то скакал. Хотел его догнать, не мог: он, как мышь, в лес забежал. Князь, пока в Метехи не вернемся, дозволь тебе по-прежнему служить… Знаю, или в башню бросишь, или еще сильнее накажешь… Что делать, я виноват… теперь поздно жалеть. Едой и вином соблазнился… Привык каждый день одну чашу за здоровье царя осушать.
Баака в раздумье смотрел на Датико. Если его, Баака, провели, как зайца, то почему должен отвечать верный, как сердце, слуга? И он сурово сказал:
– Хорошо, я подумаю, как тебя наказать… Теперь пойдем к светлейшим, стража не нужна. Если зло умыслят, сами справимся.
Датико вздохнул свободнее. «Простил», – понял он и, радостно сжимая рукоятку шашки, последовал за князем.
В шатре Баграта они застали Шадимана, Симона и вытянувшегося перед князьями Сандро. Баака догадался, о чем шла речь. Но Шадиман быстро придал своему лицу скорбное выражение.
– Вот, дорогой Баака, Сандро прискакал, Андукапар совсем плох, священник душу облегчал. Княгиня Гульшари просит светлейшего Баграта и Симона немедленно приехать…
– Светлейший князь Баграт, прикажи вырвать лживый язык у презренного Сандро! Раб напрасно тебя беспокоит. Не успели ворота Тбилиси закрыться за печальной арбой, как Андукапар вскочил на коня и совсем здоровый предстал перед княгиней Гульшари. Единственное, что огорчало Андукапара, это неудачная ночная охота.
Князья незаметно переглянулись. Сандро подвинулся ближе к князю Баака, но Датико, положив руку на шашку, стал между начальником и оруженосцем.
– Правду ли говорит князь Баака? – с фальшивым гневом закричал на оруженосца Баграт. – Если ты мне солгал, то пощады не будет.
– Князю неправду донесли, мой господин с трудом на арбе доехал.
– Ты врешь, собачий сын, – закричал Датико, – подавиться тебе кинжалом, я сам вас, волков, выследил.
Симон рванулся к выходу, Баака загородил собою выход.
– Не трудись, царевич, разговор еще не окончен. Я требую, чтобы за лживые сведения Сандро был отдан под мою стражу.
Сандро нагло засмеялся.
– Ты забыл, князь, я слуга доблестного Андукапара и подвластен только ему.
– Как смеешь ты, дерзкий, отвечать, не дожидаясь моих слов, – закричал Баграт. – Баака, я сам накажу раба, до выяснения правды лжец будет находиться под моей стражей… Царевич Симон выедет сегодня в Арша и, если скажется правдой…
– Пока царь Луарсаб не разрешит, никто отсюда не выедет, – холодно оборвал Баака. – Вероятно царь с моею помощью железом и огнем развяжет подлый язык Сандро. Нельзя позволить слуге обманывать господина, а тебе, светлейший Баграт, вредно напрасное беспокойство… С твоего разрешения, я арестую Сандро.
Князья быстро переглянулись.
– Так, значит, ты, подлая собака, приехал сюда со лживыми сведениями? Уж не затеваешь ли ты злодейства, что так упорно передаешь просьбу моей сестры поспешить к умирающему? Так получай по заслугам!
И раньше, чем Баака и Датико могли что-либо сообразить, Симон выхватил шашку и с размаху рассек Сандро голову. Кровавые полосы потекли по полу шатра. Датико едва отскочил в сторону. Сандро грузно повалился, в последних судорогах цепляясь за бахрому ковра.
Датико, чуть бледный, стал впереди Баака.
«Да, – подумал Баака, – они ловко избавились от разоблачения, их пытать огнем и железом не будешь».
Он посмотрел на Шадимана, равнодушно перебирающего кисти пояса.
– Князь Шадиман, тебе надлежит уведомить царя о злодействе.
– Ошибаешься, князь Баака, ты больше всех виноват. Не я ли в присутствии царя просил тебя не покидать Метехи? Разве можно было бросать замок на царевича Кайхосро, который даже жениться на дочери Бориса Годунова опоздал.
Баака хотел не менее резко ответить, но, покосившись на Датико, промолчал: «Не к лицу князьям ссориться в присутствии дружинника».
– Хорошо, князь Шадиман, я сам расскажу царю… Ты прав, я плохо играю в «сто забот», но за свои промахи всегда умел отвечать.
И, повернувшись, вышел. За ним, пятясь и крепко сжимая рукоятку, вышел Датико.
Луарсаб сидел на обрыве, прислонясь к дереву. Вокруг него расположилась свита в девять Херхеулидзе. Два брата, играя на пандури, развлекали царя песнями о любви. Луарсаб, улыбаясь, слушал.
Вот уже пятый день он не видел Тэкле. Ему надоели и красота гор, и восход солнца, и закат, и песни, он рвался в Тбилиси, но до конца назначенного срока осталось два дня. Не пристало царю показывать слабость, и он любовался красотой гор, восходом и заходом солнца и ежедневно объезжал места, где приехавшие раньше амкары – каменщики и плотники – возводили укрепления против врага Картли. Луарсаб слушал песни и вежливо улыбался.
Вдруг он поднял голову и растерянно посмотрел на подошедшего Баака… Баака молчал.
Датико стоял сзади князя, бледный, с трясущимися руками.
– Баака… Что!.. Что!..
Луарсаб притянул к себе Баака, стараясь овладеть собою.
– Мой светлый царь…
Баака не мог найти слов.
– Царица, Тэкле… больна? Жи… ва? – задыхаясь, спросил Луарсаб.
Датико не выдержал. Повалившись в ноги царю, сквозь рыдания проговорил:
– Бог не допустил несчастья…
По всей стоянке разнеслись тревожные звуки сзывающих рогов и барабанов. Шум, гул, топот ног. Дружинники схватились за оружие.
– Коня! – прохрипел Луарсаб.
На выступ обрыва взбежал Шадиман. Ворот куладжи разорван, на правом виске сабельная рана, кровь каплями стекает по выхоленной бороде.
Луарсаб с изумлением бросился к нему.
– Измена?! Где Баграт, Симон?! Кто ранил тебя?
– Успокойся, мой светлый царь, пока Шадиман жив, измены не будет… С Симоном поссорился… Я приказал им немедленно покинуть стоянку. Не мог иначе. На наше горе они ответили равнодушием. – Шадиман приложил к виску платок. – Ничего, эта рана дорого обойдется Симону.
Баака отлично понял игру. Он с отвращением смотрел на Шадимана: «Выпустил разбойников. Разоблачить? Но разве царь поверит? Не Шадиман ли при царе упрашивал его, Баака, остаться в замке? И потом, Шадиман постарается набросить на Баака тень или… избавиться от начальника метехской охраны другим способом, и Луарсаб останется один в полной власти Шадимана, а это значит – Тэкле не найдется…» Все это в момент пронеслось в голове Баака, и он крикнул страже:
– Седлать коней! Ты хорошо сделал, князь Шадиман, изгнав гиен, не надо было их приглашать сопутствовать царю.
– Сами навязались! – вспылил Шадиман.
– Где царица?! – грозно спросил Луарсаб.
– Оруженосец Андукапара Сандро говорил: царица с Зугзой тайно покинули замок. Не беспокойся, мой царь, Зугза убережет царицу, рабыня всегда ее любила…
– С Зугзой?! По… кинула замок?! – бессмысленно повторил Луарсаб. – Где Сандро? Привести сюда.
– Мой царь, Сандро уже поплатился жизнью, раб осмелился надеть шашку больного Андукапара.
Вдруг Луарсаб рванулся вниз. За ним бросились все. Вскочив на первого коня, Луарсаб поскакал из стоянки.
В беспорядке мчались свита, слуги, дружинники, князья. Скакали Шадиман, Баака. Младший Херхеулидзе, держа на поводу золотистого коня Луарсаба, привстал на стременах и перескакивая через рвы и овраги, догнал Луарсаба. Конь под царем хрипел, задыхался. Херхеулидзе, почтительно, но настойчиво взяв под уздцы царского коня, предложил пересесть на золотистого.
Луарсаб оглянулся, не замечая, перескочил на своего коня, поскакал дальше, но уже овладел собою.
Овладели собою и Шадиман и Баака. Конь Луарсаба спотыкался от усталости. На вынужденной остановке Шадиман решил договориться с Баака.
– Не думаешь ли, мой Баака, что Тэкле бежала в Иран к брату?
– Я, конечно, так не думаю, ибо царица даже Русудан не пожелала видеть. И потом, зачем понадобилось некоторым разбойникам усыплять мою стражу? Но царя не надо распалять правдой. Андукапар, Баграт, Симон и собаки Магаладзе имеют много сторонников. Теперь, когда Иран готовится напасть на нас, не время воевать с собственными князьями.
– Ты прав, Баака… Можно сказать, что царица в монастырь ушла, давно собиралась.
– Советую тебе, Шадиман, перевязать голову, твоя царапина совсем затянулась… Можно сказать, в монастырь… Думаю, царице Мариам известно, как спаслась Тэкле, надо заставить ее молчать. Но и Луарсаба не следует посвящать в тайну молельни. Зугза, вероятно, знала…
– Если знала, должна умереть…
Шадиман тщательно перевязал «рану» шелковым платком.
– Не достанешь казашку; думаю, в эйлаг вернулась.
Шадиман пристально посмотрел на Баака… Неужели уже узнал?! Нет, просто умно придумал.
– Тогда можно сказать Луарсабу, что Зугза обманом уговорила царицу скрытно повидать Русудан и по дороге пленила…
– Луарсаб войной пойдет на казахов.
– Ну что ж, это успокоит его. Если там не найдет, значит, умертвили царицу из мести за Зугзу… Опять хорошо: Саакадзе в замок Зугзу привез.
– Думаю, это лучше, чем в монастырь. В монастыре не могла спрятаться. Магаладзе нашли бы.
Довольные друг другом, первый вельможа и начальник охраны уже спокойно следовали за молчаливым Луарсабом.
«Конечно, Баака все знает, но не откроет Луарсабу, – думал Шадиман. – Князь всегда охранял спокойствие и порядок царского замка. Мысль о том, чтобы дать возможность царю успокоиться в битве с казахами, – мудрая мысль… Думаю, Мариам сделала все, чтобы Тэкле не вернулась тем путем, каким бежала. А другим вернуться ей не даст князь Шадиман. Впрочем, монастыри не мешает обшарить. Особенно Кватахевский, могла у Трифилия спрятаться. Он никогда не был мне другом».
«Конечно, Шадиману теперь незачем будет отправлять меня в рай за мои метехские муки раньше срока, – думал Баака. – Значит, Луарсаб не останется всецело во власти Шадимана. Если же мне тайно удастся найти Тэкле, то… конец „змеиному“ князю. Жаль… Тэкле не догадается укрыться у Трифилия. Он, конечно, не упустил бы случая обличить Шадимана».
В этот час Керим покидал замок Нугзара Эристави. Керим озабоченно оглядывался. Скорей, скорей в Исфахан! Он везет своему покровителю и другу Георгию Саакадзе страшную весть. И еще – людям Али-Баиндура удалось в Стамбуле выследить Цицишвили и Джавахишвили. Потом он должен рассказать о сдержанности и отказе старика Мухран-батони, Эристави Ксанских и еще некоторых князей от союза с Эристави Арагвским и от поддержки Саакадзе в случае его мирного возвращения.
Керим выехал на рассвете с караваном богатого персидского купца и, только перейдя границу Картлийского царства, превратился из погонщика снова в изящного Керима, снискавшего себе на исфаханском майдане уважение за ум и замечательную судьбу.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Уже серебряная луна обшарила все купола и крыши, когда Луарсаб на взмыленном коне влетел в ворота Метехи. «Точно вымер замок», – промелькнуло в разгоряченной голове Луарсаба.
– Где моя жена? Где царица Картли, Тэкле? – грозно кричал Луарсаб, ворвавшись к Мариам.
– Сын мой, сын мой! – простонала Мариам.
Луарсаб выбежал, бросился в покои Тэкле. Там все было тщательно прибрана после буйства Датико.
Долго метался Луарсаб по комнатам… Вот-вот выпорхнет его розовая птичка. Но нет, затихшие покои говорили о потере лучшего украшения его жизни.
Ярость охватила Луарсаба. Обнажив шашку, он кричал: «Всех зарублю!» Но замок опустел, даже царевич Кайхосро решил на время исчезнуть.
Почему-то царь бросился в покои Андукапара. На распахнутом окне колебалась легкая занавеска. Посреди комнаты стоял отодвинутый от стола арабский табурет. Луарсаб яростно стал крошить его шашкой. Разлетелись черные щепки, подпрыгивал раздробленный перламутр инкрустаций, лязгнул и покатился серебряный круг.
Напрасно Шадиман уговаривал царя не показывать «слабости духа» перед людьми замка, напрасно верный Баака тихо говорил о принятых им мерах к розыску царицы. Луарсаб, не слушая, метался по замку, то взбегая на самые верхние площадки башен, то проникая в подвалы, в затаенные уголки, где в детстве, играя в войну, любил устраивать «засады противникам». Пораженный какой-то мыслью, Луарсаб внезапно остановился. А что, если?!.
– Открыть подземелье!
Баака приказал страже нести фонари и, взяв ключи, пошел вперед. У входа в высокую башню остались братья Херхеулидзе и верные дружинники.
Одурманивающая затхлость ударила в лицо Луарсаба. Вздрагивали потускневшие огоньки фонарей. Гулко раздавались шаги в запутанных коридорах.
Страшная картина предстала перед глазами Луарсаба. Он знал, только князья – важные политические противники Багратидов – содержатся здесь, в подземелье. Но люди ли это?!
На истлевшей соломе сидели полубезумные живые скелеты. Грязные отрепья едва держались на костлявых плечах. Зеленая плесень равнодушно стекала с потолка и стен на сидевших.
– Господи Иисусе!
Луарсаб перекрестился, руки его безжизненно упали. Он почувствовал в себе необычайную опустошенность. Луарсаб в изнеможении прислонился к мокрой стене, вмиг его богатая одежда покрылась пятнами. Он ясно увидел себя среди мертвецов.
Баака с тревогой наблюдал за царем.
– Мой светлый царь, здесь воздух тяжелый, пора оставить подземелье…
– Да, да, пора оставить… Выпустить всех! Одеть! Накормить!..
– Мой царь!..
– Или я больше не царь Картли?! Открыть подземелье! Отныне у меня под ногами не устраивать живое кладбище!
Пленникам объявили «милость» царя, но они, не поняв, с ужасом смотрели на Баака. В полуугасшем сознании осталось только одно: «Отсюда берут на пытку». Полумертвецы прижались к скользким стенам.
– Вытащить силой и навсегда заколотить подземелье! – приказал Луарсаб.
Вой, плач, стоны гулко отдавались под низкими сводами. Жалобно звенели цепи. Луарсаб устало следил, как дружинники волокут на свободу обезумевших от страха узников.
Из подземелья Луарсаб, шатаясь, вышел последним. Он поднял голову: какое странное небо! Точно выкрашено голубой краской. В молельне Тэкле он опустился перед иконой святой Нины.
Прошел день, прошла ночь. На страже стоят Датико и три дружинника.
Утром в молельню робко вошла Мариам. Луарсаб поднял на нее потухшие глаза. Мариам задрожала: на нее смотрело постаревшее лицо, черные волосы поблекли, насмешливые губы опустились.
– Сын, клянусь, я…
Мариам зашаталась и упала без чувств на ковер.
Луарсаб внимательно, словно впервые увидев, рассматривал мать: «Обманутая разбойниками или великая грешница?» Ему вспомнилась смерть отца. Луарсаб осторожно, точно боясь запачкать цаги, обошел лежащую и вышел из молельни. Медленно перезванивались колокола. По всей Картли шло молебствие о здравии царя Луарсаба и царицы Тэкле. Никому не объявлялось об исчезновении царицы, но по всем монастырям разосланы были верные люди, одни от Шадимана, другие от Баака.
Встревоженный состоянием Луарсаба, приезжал католикос, упорно не уезжал архиепископ голгофский, спешно прибыл настоятель Трифилий. Совещались. Увещевали царя успокоиться.
Шадиман обрадовался. Трифилий волнуется, значит, Тэкле не у него.
Вдруг Трифилий оборвал речь о божьей воле, о ниспослании небом испытания и заговорил о земном. Разве богу равный царь имеет право предаваться печали? Разве имеет право оставлять подданных без высокого внимания? Кто же позаботится о народных нуждах? Церковь?
Эти ли увещевания помогли, или настойчивые беседы Шадимана о пленении Зугзою царицы, но Луарсаб стал прислушиваться к советам Трифилия – ждать, вероятно, скоро Тэкле даст о себе знать, и к советам Шадимана – готовиться к войне с казахским ханом, братом Зугзы, и к тайным советам Баака – обыскать все женские монастыри и обещать большую награду тому, кто найдет царицу или Зугзу.
Все стали искать Тэкле: крестьяне, соблазненные званием азнаура и наделом, князья – богатым имением, зачислением в свиту царя, монастыри – огромными вкладами, купцы – льготами и отменой на год пошлин, амкары – отменой на год всех налогов и званием «метехского амкара», и весь «другой народ» – большой суммой монет и тарханными грамотами.
Но больше всех искали скрытно друг от друга Шадиман и Баака. В женские монастыри беспрестанно стучались странницы, богатые княгини, дружинники, суля награду монастырю. Стучались придворные князья, мдиванбеги, священники, монахи, архиепископы, угрожая страшной карой в случае сокрытия царицы. Умоляли. Грубо обыскивали. Сурово допрашивали. Стучались и в ворота монастыря святой Нины.
Ужаснулась Нино. Кто ищет? Царь? Шадиман? Андукапар? Баграт? Нет, Нино не позволит удушить царицу. Пусть Георгий вернется, ему одному вручит Нино «дорогое дитя». Если даже царь приедет, не отдаст. Разве Шадиман не властвует по-прежнему в царском замке? Нет, Нино не погубит «невинную душу». Пусть вернется Георгий.
Нино собрала в церкви всех инокинь и послушниц. Раскрыв евангелие, она сурово произнесла:
– Помните, у меня в келье лежит больная странница, но для посторонних людей в монастыре чужих нет. Если кто проговорится, то пусть ту постигнет болезнь глаз, пусть ее тело покроется язвами и чесоткой, пусть коршун выклюет у нее сердце, пусть будет она предана анафеме, да примет она муку грешника, кипящего в меди и смоле, да обсыплют ее голову земляные и водяные черви.
В ужасе слушали монахини проклятия. Дрожащими губами произнесли они потребованную игуменьей клятву молчания.
Неудивительно, что на все просьбы и угрозы монахини отвечали односложным «нет». «Много странниц и богомолок приходит и уходит, а светлая царица не приходила… Казашка? Совсем не видели… Богатые княгини? Были и ушли…»
Чтобы не навлечь подозрения, ворота для многочисленных странниц и других ищеек были по-прежнему широко открыты. Никто не мог догадаться, что в глубокой нише кельи игуменьи лежит выздоравливающая Тэкле.
В Метехи жизнь замерла. Луарсаб ничего не замечал. Шадиман полновластно распоряжался Картли. Луарсаб по-прежнему доверял своему везиру. Но духовная связь между царем и его воспитателем оборвалась. Удерживали их от окончательного разрыва личные интересы: Луарсаб боялся объединения Шадимана с Багратом и Андукапаром. Шадиман понимал – хитрый Баграт никогда не даст ему положения, занимаемого при Луарсабе, а может, даже постарается избавиться от лишнего правителя.
Только один Баака пользовался по-прежнему полным доверием Луарсаба, но царь ничем не обнаруживал окрепшей привязанности к преданному князю: «Всех близких мне постигает печальная участь».
Луарсаб не изменял холодно-вежливого обращения с Мариам. Не помогли ни слезы, ни клятвы. Не помогли и увещевания католикоса.
Луарсаб надел черную куладжу и снял все драгоценности. Несколько раз Мариам порывалась рассказать Луарсабу о бегстве Тэкле, но страх перед Шадиманом и уверенность, что время излечит Луарсаба, удерживали ее от откровенности…
Придворные вернулись – только мужчины: женщин Луарсаб не приглашал. Тоскующая Мариам пробовала сама позвать некоторых княгинь, но никто не ответил, даже Нино Магаладзе сослалась на нездоровье.
Луарсаб целые дни проводил в молельне Тэкле. Он долгие часы простаивал на коленях перед иконой святой Нины, умоляя вернуть его счастье, его жизнь. Загадочно смотрела на царя из золотого оклада святая Нина.
– Где моя жена? Где царица Картли, Тэкле? – грозно кричал Луарсаб, ворвавшись к Мариам.
– Сын мой, сын мой! – простонала Мариам.
Луарсаб выбежал, бросился в покои Тэкле. Там все было тщательно прибрана после буйства Датико.
Долго метался Луарсаб по комнатам… Вот-вот выпорхнет его розовая птичка. Но нет, затихшие покои говорили о потере лучшего украшения его жизни.
Ярость охватила Луарсаба. Обнажив шашку, он кричал: «Всех зарублю!» Но замок опустел, даже царевич Кайхосро решил на время исчезнуть.
Почему-то царь бросился в покои Андукапара. На распахнутом окне колебалась легкая занавеска. Посреди комнаты стоял отодвинутый от стола арабский табурет. Луарсаб яростно стал крошить его шашкой. Разлетелись черные щепки, подпрыгивал раздробленный перламутр инкрустаций, лязгнул и покатился серебряный круг.
Напрасно Шадиман уговаривал царя не показывать «слабости духа» перед людьми замка, напрасно верный Баака тихо говорил о принятых им мерах к розыску царицы. Луарсаб, не слушая, метался по замку, то взбегая на самые верхние площадки башен, то проникая в подвалы, в затаенные уголки, где в детстве, играя в войну, любил устраивать «засады противникам». Пораженный какой-то мыслью, Луарсаб внезапно остановился. А что, если?!.
– Открыть подземелье!
Баака приказал страже нести фонари и, взяв ключи, пошел вперед. У входа в высокую башню остались братья Херхеулидзе и верные дружинники.
Одурманивающая затхлость ударила в лицо Луарсаба. Вздрагивали потускневшие огоньки фонарей. Гулко раздавались шаги в запутанных коридорах.
Страшная картина предстала перед глазами Луарсаба. Он знал, только князья – важные политические противники Багратидов – содержатся здесь, в подземелье. Но люди ли это?!
На истлевшей соломе сидели полубезумные живые скелеты. Грязные отрепья едва держались на костлявых плечах. Зеленая плесень равнодушно стекала с потолка и стен на сидевших.
– Господи Иисусе!
Луарсаб перекрестился, руки его безжизненно упали. Он почувствовал в себе необычайную опустошенность. Луарсаб в изнеможении прислонился к мокрой стене, вмиг его богатая одежда покрылась пятнами. Он ясно увидел себя среди мертвецов.
Баака с тревогой наблюдал за царем.
– Мой светлый царь, здесь воздух тяжелый, пора оставить подземелье…
– Да, да, пора оставить… Выпустить всех! Одеть! Накормить!..
– Мой царь!..
– Или я больше не царь Картли?! Открыть подземелье! Отныне у меня под ногами не устраивать живое кладбище!
Пленникам объявили «милость» царя, но они, не поняв, с ужасом смотрели на Баака. В полуугасшем сознании осталось только одно: «Отсюда берут на пытку». Полумертвецы прижались к скользким стенам.
– Вытащить силой и навсегда заколотить подземелье! – приказал Луарсаб.
Вой, плач, стоны гулко отдавались под низкими сводами. Жалобно звенели цепи. Луарсаб устало следил, как дружинники волокут на свободу обезумевших от страха узников.
Из подземелья Луарсаб, шатаясь, вышел последним. Он поднял голову: какое странное небо! Точно выкрашено голубой краской. В молельне Тэкле он опустился перед иконой святой Нины.
Прошел день, прошла ночь. На страже стоят Датико и три дружинника.
Утром в молельню робко вошла Мариам. Луарсаб поднял на нее потухшие глаза. Мариам задрожала: на нее смотрело постаревшее лицо, черные волосы поблекли, насмешливые губы опустились.
– Сын, клянусь, я…
Мариам зашаталась и упала без чувств на ковер.
Луарсаб внимательно, словно впервые увидев, рассматривал мать: «Обманутая разбойниками или великая грешница?» Ему вспомнилась смерть отца. Луарсаб осторожно, точно боясь запачкать цаги, обошел лежащую и вышел из молельни. Медленно перезванивались колокола. По всей Картли шло молебствие о здравии царя Луарсаба и царицы Тэкле. Никому не объявлялось об исчезновении царицы, но по всем монастырям разосланы были верные люди, одни от Шадимана, другие от Баака.
Встревоженный состоянием Луарсаба, приезжал католикос, упорно не уезжал архиепископ голгофский, спешно прибыл настоятель Трифилий. Совещались. Увещевали царя успокоиться.
Шадиман обрадовался. Трифилий волнуется, значит, Тэкле не у него.
Вдруг Трифилий оборвал речь о божьей воле, о ниспослании небом испытания и заговорил о земном. Разве богу равный царь имеет право предаваться печали? Разве имеет право оставлять подданных без высокого внимания? Кто же позаботится о народных нуждах? Церковь?
Эти ли увещевания помогли, или настойчивые беседы Шадимана о пленении Зугзою царицы, но Луарсаб стал прислушиваться к советам Трифилия – ждать, вероятно, скоро Тэкле даст о себе знать, и к советам Шадимана – готовиться к войне с казахским ханом, братом Зугзы, и к тайным советам Баака – обыскать все женские монастыри и обещать большую награду тому, кто найдет царицу или Зугзу.
Все стали искать Тэкле: крестьяне, соблазненные званием азнаура и наделом, князья – богатым имением, зачислением в свиту царя, монастыри – огромными вкладами, купцы – льготами и отменой на год пошлин, амкары – отменой на год всех налогов и званием «метехского амкара», и весь «другой народ» – большой суммой монет и тарханными грамотами.
Но больше всех искали скрытно друг от друга Шадиман и Баака. В женские монастыри беспрестанно стучались странницы, богатые княгини, дружинники, суля награду монастырю. Стучались придворные князья, мдиванбеги, священники, монахи, архиепископы, угрожая страшной карой в случае сокрытия царицы. Умоляли. Грубо обыскивали. Сурово допрашивали. Стучались и в ворота монастыря святой Нины.
Ужаснулась Нино. Кто ищет? Царь? Шадиман? Андукапар? Баграт? Нет, Нино не позволит удушить царицу. Пусть Георгий вернется, ему одному вручит Нино «дорогое дитя». Если даже царь приедет, не отдаст. Разве Шадиман не властвует по-прежнему в царском замке? Нет, Нино не погубит «невинную душу». Пусть вернется Георгий.
Нино собрала в церкви всех инокинь и послушниц. Раскрыв евангелие, она сурово произнесла:
– Помните, у меня в келье лежит больная странница, но для посторонних людей в монастыре чужих нет. Если кто проговорится, то пусть ту постигнет болезнь глаз, пусть ее тело покроется язвами и чесоткой, пусть коршун выклюет у нее сердце, пусть будет она предана анафеме, да примет она муку грешника, кипящего в меди и смоле, да обсыплют ее голову земляные и водяные черви.
В ужасе слушали монахини проклятия. Дрожащими губами произнесли они потребованную игуменьей клятву молчания.
Неудивительно, что на все просьбы и угрозы монахини отвечали односложным «нет». «Много странниц и богомолок приходит и уходит, а светлая царица не приходила… Казашка? Совсем не видели… Богатые княгини? Были и ушли…»
Чтобы не навлечь подозрения, ворота для многочисленных странниц и других ищеек были по-прежнему широко открыты. Никто не мог догадаться, что в глубокой нише кельи игуменьи лежит выздоравливающая Тэкле.
В Метехи жизнь замерла. Луарсаб ничего не замечал. Шадиман полновластно распоряжался Картли. Луарсаб по-прежнему доверял своему везиру. Но духовная связь между царем и его воспитателем оборвалась. Удерживали их от окончательного разрыва личные интересы: Луарсаб боялся объединения Шадимана с Багратом и Андукапаром. Шадиман понимал – хитрый Баграт никогда не даст ему положения, занимаемого при Луарсабе, а может, даже постарается избавиться от лишнего правителя.
Только один Баака пользовался по-прежнему полным доверием Луарсаба, но царь ничем не обнаруживал окрепшей привязанности к преданному князю: «Всех близких мне постигает печальная участь».
Луарсаб не изменял холодно-вежливого обращения с Мариам. Не помогли ни слезы, ни клятвы. Не помогли и увещевания католикоса.
Луарсаб надел черную куладжу и снял все драгоценности. Несколько раз Мариам порывалась рассказать Луарсабу о бегстве Тэкле, но страх перед Шадиманом и уверенность, что время излечит Луарсаба, удерживали ее от откровенности…
Придворные вернулись – только мужчины: женщин Луарсаб не приглашал. Тоскующая Мариам пробовала сама позвать некоторых княгинь, но никто не ответил, даже Нино Магаладзе сослалась на нездоровье.
Луарсаб целые дни проводил в молельне Тэкле. Он долгие часы простаивал на коленях перед иконой святой Нины, умоляя вернуть его счастье, его жизнь. Загадочно смотрела на царя из золотого оклада святая Нина.