Страница:
С еще большей осторожностью отправилась в Гулабскую крепость Тэкле с двумя преданными стариками.
На следующий день шах Аббас пышно возвращался в Исфахан. Блестящая свита окружала грозного победителя. В числе самых близких шаху ехал Саакадзе, почти рядом с ним – Пьетро делла Валле и немного позади – Хосро-мирза, «барсы» вместе с Сефи-мирзой, Паата и знатными молодыми ханами.
По просьбе Саакадзе все «барсы» были шумно веселы. Они громко восторгались: они счастливы сопровождать великого из великих завоевателя, «средоточие вселенной».
Хорешани сидела вместе с Тинатин в золоченой кибитке на белом верблюде. Она из-за занавесок смотрела на лавину иранского войска, на толпы пленных грузин, которых бичами гнали за шахом, и думала о страшном возвращении «барсов» в проклятый Исфахан.
Вечерело. Точно кровавые слезы, скатывались по склону гор последние отблески солнца. С темной реки тянуло прохладой. На обгорелом суку каркал черный ворон.
Саакадзе прислушался. Он вспомнил тринадцать повешенных тушин.
И снова Пьетро делла Валле удивился пламени глаз на окаменевшем лице Георгия Саакадзе…
На следующий день шах Аббас пышно возвращался в Исфахан. Блестящая свита окружала грозного победителя. В числе самых близких шаху ехал Саакадзе, почти рядом с ним – Пьетро делла Валле и немного позади – Хосро-мирза, «барсы» вместе с Сефи-мирзой, Паата и знатными молодыми ханами.
По просьбе Саакадзе все «барсы» были шумно веселы. Они громко восторгались: они счастливы сопровождать великого из великих завоевателя, «средоточие вселенной».
Хорешани сидела вместе с Тинатин в золоченой кибитке на белом верблюде. Она из-за занавесок смотрела на лавину иранского войска, на толпы пленных грузин, которых бичами гнали за шахом, и думала о страшном возвращении «барсов» в проклятый Исфахан.
Вечерело. Точно кровавые слезы, скатывались по склону гор последние отблески солнца. С темной реки тянуло прохладой. На обгорелом суку каркал черный ворон.
Саакадзе прислушался. Он вспомнил тринадцать повешенных тушин.
И снова Пьетро делла Валле удивился пламени глаз на окаменевшем лице Георгия Саакадзе…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
На вершине в непроходимом горном лесу возвышается Гелатский монастырь. За крепостными стенами притаились белые храмы. Три четырехугольные боевые башни сторожат Гелати. На верхних площадках всматриваются вдаль монастырские воины. Им видны синеющие Ахалцихские горы, погруженный в зелень Кутаиси, ледяная цепь Кавказа, виноградные отроги Имерети.
Под сводом просторной приемной палаты в полумгле белеет мраморный престол. Широкие каменные скамьи расходятся от престола вдоль стен. Скамьи покрыты коврами, в дни торжественных монастырских трапез на них восседает высшее духовенство и имеретинская знать.
Посреди палаты зарыт большой глиняный кувшин – квеври, наполненный черным густым вином.
Теймураз прошелся по квадратным плитам, остановился у сводчатого окна, безотчетно наблюдая, как из серого каменного столба падают на четыре стороны водяные струи. Теймураз подошел к квеври, поднял чеканную крышку, зачерпнул чашей и выпил вино большими глотками.
Два года прошло, как шах Аббас в первом нашествии разгромил Кахети. Два года борьбы и скитаний! Лежит в руинах Греми, и в теснинах Упадари дует мусульманский ветер. Вырублены тутовые рощи. Шелковая ткань, обогащавшая Кахети, превратилась в могильный саван. Веками взращенные виноградники, дающие народу хлеб и веселье, потоптаны персидскими отарами.
С высоты горных вершин укрывшиеся от шахского пленения кахетинцы видели, как хлынули в долины и предгорья вереницы иранских телег, как по грузинским деревням расположились чужие караваны, как чужие кони скакали по измятым дорогам. Ненависть обжигала глаза, горячие руки сжимали рукоятки.
Теймураз глухо застонал. Он вспомнил Кетеван, свою мать, замученную шахом в пытках. Вспомнил двух сыновей, зверски оскопленных в Исфахане и умерших в муках.
Но шаху не удалось заселить персиянами Кахети. Ставленники шаха, князья Джорджадзе и Асланишвили, подобострастно извещали Аббаса об успешном заселении Кахети мусульманами, но тайно подготовляли восстание. Кахетинцы обратились к нему, Теймуразу, с мольбой изгнать ненавистных переселенцев и вернуться на царствование. И вот он, Теймураз, во главе кахетинцев и тушин, одновременно ударил на захватчиков и преградил на границах путь к отступлению.
Победили кахетинцы, и Теймураз торжественно въехал в Телави – новую столицу Кахети.
Так началась кахетинская война, длившаяся год.
Охваченный яростью, Теймураз стал изыскивать новые средства для борьбы с шахом Аббасом. Верный игумен Харитон был послан к султану и к крымскому хану Гирею.
Султан, радуясь случаю отплатить шаху Аббасу за отнятые города и оскорбительный прием Абу-Селима-эфенди, посла Стамбула, милостиво обещал военную помощь и отпустил Харитона с грамотой к Теймуразу.
Крымский хан, вассал Турции, также не преминул выделить татарскую конницу против шаха Аббаса. Хан Гирей воспользовался удачным моментом отомстить шаху за обещание посадить царевича Гирея в Бахчисарае ханом Крыма.
Хан Гирей подарил игумену Харитону золотой крест. Теймураз понимал: не только распри с племянником вынудили крымского хана согласиться, – война с шахом Аббасом поможет Гирею укрепить свой престиж среди горцев-мусульман Северного Кавказа.
Проходили месяцы, и Теймураз, досадуя на неторопливость союзников, вновь послал Харитона к султану. Турецкие и крымские силы начали стекаться к Эрзуруму.
Но медлительность турок и татар и все более угрожающие действия шаха вынуждают его искать других путей. Один из этих путей ведет в Рим, другой в Москву. Папа Урбан VIII к месту вспомнил, что еще в XIII веке Ватикан завязал сношения с царями Лаша и Русудан. Но тогда монголы оборвали связь Рима с Грузией. И только в XVI веке царь Симон Первый, дед Луарсаба, написал письмо к папе Павлу III. Но Русия кахетино-московским соглашением опередила Ватикан и вытеснила католических миссионеров из Восточной Грузии.
Ватикан встревожен. В Испании ослабевает святейшая инквизиция! В Англии еретическое протестантство третирует папских нунциев! Во Франции ветрогон Генрих IV, покровительствуя гугенотам, путает карты Ватикана! Русия, претендуя на первенство в христианской церкви, отвергает Рим и Константинополь и возвышает Москву! «Два Рима падоша, третий стоит, четвертому не быть!» И Ватикан учреждает в Риме коллегию пропаганды веры. Миссионеры разъезжаются по Новому и Старому свету.
Пьетро делла Валле направляется в Исфахан. Пьетро Авитабили и Яков Стефани – в Имерети, а Кастелли – в Самегрело.
Шах Аббас еще задолго до своего вторжения в Кахети и Картли оттягивал Грузию от Русии. Одним из средств стало религиозное расчленение: где невозможно омагометанить, там надо окатоличить.
И шах Аббас покровительствует католическим миссионерам, прибывающим в Иран. Отец Тхадео направляется в Кахети к царю Теймуразу. Теймураз радушно принимает Тхадео и даже разрешает построить католический собор.
Но грузинская церковь тянется к Русии. Игумен Харитон, выполняя наказ грузинского духовенства и константинопольского патриархата, живущего милостынею московской церкви, усердно склоняет Теймураза в сторону Москвы.
Ударил колокол. Теймураз взял посох и вышел из палаты.
Два года яростной борьбы, и вот сейчас недаром несется с гор, точно волны, раскат колоколов Гелатского монастыря. Он, Теймураз, добился наконец съезда грузинских царей и князей-владетелей. Георгий Имеретинский, Мамия Гуриели, Дадиани Мегрельский, Атабаг Манучар II и Шервашидзе Абхазский прибудут в Гелати для разговора с Теймуразом о военном союзе грузинских царств и княжеств. Такой союз не разрушит привилегий князей, как преступно замыслил Саакадзе, а еще больше укрепит.
Теймураз все взвесил. В военном объединении его настойчивый ум видел единственный выход. Разве, несмотря на раздробленность грузин, Саакадзе не объединил народ в Сурамской битве? А если мог он, почему не можем мы?
Теймураз подошел к могиле царя Давида Строителя. Ее прикрывало тяжелое железо ганджинских ворот с арабской надписью: «Врата эти сделаны, во славу аллаха благого и милостивого, эмиром Шавиром, из династии Бень-Шедадов, в 1063 году»[12].
Кровавые испытания Грузии оживили эту могилу.
Теймураз нахмурился. Угловато выступили скулы, серо-красноватые глаза снова зажглись.
Вот он слышит боевой рог Давида, стук мечей о щиты, ржание коней, клики воинства, с гребней гор лавою сбегающего в долины.
– Погибнуть или победить! – доносится рокот.
Пусть потеряно царство, сыновья, мать, но осталась непокорность, сила власти. Эта сила вернет царство, сделает его независимым от мусульманского мира.
Несмотря на ненависть к Саакадзе, он, Теймураз, чувствует огромную притягательную силу непонятного картлийца, с которым начинает здесь, в Гелатском монастыре, беспощадную борьбу.
Колокольный звон собора богоматери подхватили церкви святого Георгия и святого Николая. Через площадь черной вереницей потянулись монахи.
Солнце клонилось к западу. Косые лучи скользили по изображению Давида Строителя, держащего в руке церковь Гелати.
Проходили века, отпечатываясь на стенах гелатских храмов. Византия сближается с Грузией, и император Алексей Комнин дарит Давиду Строителю для Гелати изображение богоматери. Давид Строитель освобождает Грузию от сельджуков и дарит Гелати для иконы богоматери драгоценный оклад, сверкающий жемчугом и одиннадцатью рубинами. Свирепствуют турки, и в Гелати укрывается икона Георгия, вычеканенная, по преданию, из тридцати сребреников Иуды. В память бракосочетания дочери византийского императора Константина с царем Георгием в Гелати присылается в золотом ковчеге «зуб богородицы» и серебряный ковчег с мощами апостолов и мучеников. Царская печать на ковчеге усиливает таинственность и ценность мощей.
Слава о священных богатствах Гелати разносится далеко за пределы Грузии. Стекается народ, цари, князья, купцы. Спешат приложиться к «черепу победоносца Георгия» или к «зубу Онтипа Пергамусейского», и на монастырские блюда сыплется мелкая и крупная монета.
В начале XVI века в Гелати учреждается епископская кафедра. После упразднения в Пицунде патриаршего престола в Гелати перевозятся все сокровища. Алтари, приделы, ризницы, тайники наполняются живописью, драгоценными камнями, хрусталем и металлом. За большие вклады покупаются места для погребения в Гелати. Цари и князья завещают, чтобы их погребли подобно царевичу, гробница которого находится в соборе богородицы. Именно так должен прикрывать надгробную плиту золотой ковер, а в изголовье стоять позолоченный сереброчеканный сосуд. Слева на белый войлок да возложат святые отцы седло, обитое серебром, на седло – саблю, пояс, кинжал. В ногах на коврике пусть стоят цаги зеленые персидской работы, и цаги из черного сафьяна.
Но не только коронами и крестами, перстнями и кадилами богатеет Гелати. От храмов и вдоль Цхал-Цители – Красной речки тянутся монастырские виноградники и усадьбы. Скот, шелк и вино превращаются в золото крестов и серебро сосудов. Из монастырских крестьян и азнауров владыки создают гелатское войско. Духовенство достигает верховной власти, и в царстве Имеретинском возникает черное Гелатское царство…
Цари, владетельные князья и высшее духовенство собрались в обширных покоях митрополита Гелати. Владетели в рясах особенно заинтересованы в съезде, ибо оружие шаха главным образом направлено против Иверской церкви. Вот почему прибыл в Гелати и Трифилий. Впрочем, есть еще одна причина. Он кстати вспомнил свое имеретинское происхождение и приехал как бы в гости к брату – князю Авалишвили. Митрополит пригласил Трифилия на съезд: «влиятельный в Картли и борется против омусульманившегося Баграта VII».
Собрание проходило бурно, но духовенство уже радовалось победе над упрямым Теймуразом. Он не должен тянуться к Стамбулу и Риму.
Развернулся свиток. Наступила тишина. Цари и владетели пишут Михаилу Федоровичу.
Священники сосредоточенно переводят на греческий.
Первым написал Георгий Имеретинский. В грамоте он описал, как шах Аббас разорил Иверскую землю и как Теймураз вторично пришел к нему в «Башачик» – Имерети, как шах требовал выдачи Теймураза с женой и грозил нашествием. Но он, царь Имерети, отказался выдать Теймураза и написал шаху:
«…царь Теймураз выше „льва Ирана“. Много кахетинцев полегло с честью в бою, но Теймураз пришел в Имерети с еще большим войском. Напрасно ты, шах Аббас, угрожаешь! Царь, княжество и войско готовы драться с Ираном за свои земли и церковь. А если злая судьба все же подскажет и ты придешь, то я покажу тебе голову шаха, твоего деда. Он тоже угрожал Имерети и потерял голову на имеретинской земле. Знай, я не побегу, как Теймураз, отступать имеретинцам некуда: кругом враги, а позади море. Будем биться до последней головы, на том порешили крепко».
Георгий Имеретинский не без гордости писал Михаилу Федоровичу, что шах Аббас, получив послание, не рискнул идти на воинственную и укрепленную Имерети. Теперь он, Георгий Имеретинский, просит царя Русии помочь Теймуразу прогнать нечестивцев из Кахети и взять под свое высокое покровительство грузинские царства: «…не выдай нас тем волкам на съедение. И мы, христианские цари, ухватившись за твою царскую полу, их не устрашимся». Георгий Третий на грамоте поставил печать имеретинских царей.
Потом написал владетель Мамия Гуриели. Он также обращался к царю Русии Михаилу Федоровичу, «великому и сильному государю». В момент грозной опасности для христианских царств Мамия Гуриели просил Русию «от поганых рук высвободить Гурию и принять под высокую руку!» Закончив грамоту, Мамия приложил печать с изображением богородицы с младенцем.
Только Леван Дадиани не успел составить грамоту. Он спешно покинул совещание, вызванный на войну с восставшим вассалом.
Теймураз подробно описывал свои бедствия и мытарства из-за преданности церкви: «Солнце в тьму превратилось, и луна померкла, день в ночь, а ночь в день превратились». Потом Теймураз описал разорение монастырей, перечисляя, со скольких икон персы посдирали золотые и серебряные оклады, а из святых изображений разожгли костры, и как в церкви разрушенного до основания монастыря чудотворца Георгия был поставлен шахский шатер.
«Тридцать дней, – жаловался Теймураз, – стоял в том шатре шах, надругаясь над хрестьянской верой, блуд всякой творил, чтоб осквернить божию церковь. И престол господень, где сокровенно бывает тело господа нашего Иисуса Христа, выкинул из церкви вон, и евангелие и другие книги хрестьянские, не только которые вблизи нашел, но и из дальних мест собрав, множество вкинул в озеро и в тину втоптал… Лутче б я от матери своей не родился, а если уж бог и создал, так лутче б в утробе материнской окаменел, чем родился на такое разоренье и горе».
Грамота заканчивалась мольбой о военной помощи для изгнания из Кахети шахских ставленников и иранского войска.
Закончив грамоту, Теймураз приложил свою печать с персидской надписью: «Теймураз царь».
Теймураз напутствовал игумена Харитона и просил красноречием убедить Михаила Федоровича в необходимости быстрейшей помощи.
Выждав окончание переговоров о военном союзе, Трифилий мягко заявил: необходимо просить русийского царя вызволить Луарсаба из шахского плена. Но цари приняли холодно предложение Трифилия.
Георгий Имеретинский сослался на нецелесообразность в одном посольстве выдвигать несколько просьб, это может раздробить внимание русийского царя, а сейчас важно добиться военной помощи против шаха Аббаса, угрожающего грузинским царствам.
Теймураз его поддержал. Кроме явных причин, была еще тайная: Баграт VII как ставленник шаха не был любим народом, готовым восстать против навязанного шахом царя-магометанина. Теймураз, напротив, пользовался любовью народа, ибо воевал с шахом против омусульманивания грузин и не страшился никаких угроз. Теймураз рассчитывал с помощью Московии или Турции вернуть Кахети, а потом пойти войной против Баграта и, изгнав его с помощью картлийцев, стать царем и Кахети и Картли. Теймураз знал: этот план поддержат многие владетельные князья, особенно Мухран-батони, который так и не подчинился Баграту, несмотря на все усилия непрошеного царя. Эти замыслы заставили Теймураза забыть дружбу с Луарсабом, родство и страдания молодого царя в плену у шаха Аббаса.
Трифилий обратился к духовенству и здесь встретил большое сочувствие, – ведь Луарсаб томится из-за верности Иверской церкви, – но грамоту отцы церкви отказались посылать. С большими трудностями Трифилию удалось добиться устного поручения игумену Харитону рассказать русийскому царю «о пленении христолюбивого Луарсаба» и просить заступничества Михаила Федоровича и патриарха Филарета перед шахом.
Но Трифилия не могла удовлетворить такая скудность. Он считал необходимым особое посольство в Московию для хлопот об освобождении Луарсаба из когтей коварного преследователя христиан.
Конечно, не только преданность Луарсабу руководила тонким политиком Трифилием, в чем он старался убедить всех. Его давнишние предположения оправдались с избытком. С воцарением Баграта Кватахевский монастырь, а значит, и настоятель Трифилий, потерял всякое значение. Баграт хотя и принял магометанство, но остался верен Мцхетскому монастырю, тем более, что шах покровительственно отнесся к Гефсиманскому храму в Мцхета.
Трифилий стремился восстановить первенство Кватахевского монастыря времен Георгия Десятого и Луарсаба Второго. Он променял княжескую куладжу на монашескую рясу ради возможности держать в руках нити внутренней и внешней политики. Возвращение Луарсаба – возвращение власти Трифилия. Вот почему он так горячо отозвался на мольбу Тэкле взять на себя хлопоты за Луарсаба перед царем русийским.
Трифилий решил добиться у католикоса заступничества за Луарсаба. Провал в Кутаиси не обескуражил настоятеля, и он немедля выехал в Тбилиси.
В то же время Теймураз, заверив духовенство в своей преданности Русии, спешно выехал в Кутаиси.
Здесь он тайно с католическим миссионером отправил в Рим послание папе Урбану VIII. Во имя Иисуса Теймураз просил у Ватикана помощи для изгнания неверных из Кахетинского царства.
Под сводом просторной приемной палаты в полумгле белеет мраморный престол. Широкие каменные скамьи расходятся от престола вдоль стен. Скамьи покрыты коврами, в дни торжественных монастырских трапез на них восседает высшее духовенство и имеретинская знать.
Посреди палаты зарыт большой глиняный кувшин – квеври, наполненный черным густым вином.
Теймураз прошелся по квадратным плитам, остановился у сводчатого окна, безотчетно наблюдая, как из серого каменного столба падают на четыре стороны водяные струи. Теймураз подошел к квеври, поднял чеканную крышку, зачерпнул чашей и выпил вино большими глотками.
Два года прошло, как шах Аббас в первом нашествии разгромил Кахети. Два года борьбы и скитаний! Лежит в руинах Греми, и в теснинах Упадари дует мусульманский ветер. Вырублены тутовые рощи. Шелковая ткань, обогащавшая Кахети, превратилась в могильный саван. Веками взращенные виноградники, дающие народу хлеб и веселье, потоптаны персидскими отарами.
С высоты горных вершин укрывшиеся от шахского пленения кахетинцы видели, как хлынули в долины и предгорья вереницы иранских телег, как по грузинским деревням расположились чужие караваны, как чужие кони скакали по измятым дорогам. Ненависть обжигала глаза, горячие руки сжимали рукоятки.
Теймураз глухо застонал. Он вспомнил Кетеван, свою мать, замученную шахом в пытках. Вспомнил двух сыновей, зверски оскопленных в Исфахане и умерших в муках.
Но шаху не удалось заселить персиянами Кахети. Ставленники шаха, князья Джорджадзе и Асланишвили, подобострастно извещали Аббаса об успешном заселении Кахети мусульманами, но тайно подготовляли восстание. Кахетинцы обратились к нему, Теймуразу, с мольбой изгнать ненавистных переселенцев и вернуться на царствование. И вот он, Теймураз, во главе кахетинцев и тушин, одновременно ударил на захватчиков и преградил на границах путь к отступлению.
Победили кахетинцы, и Теймураз торжественно въехал в Телави – новую столицу Кахети.
Так началась кахетинская война, длившаяся год.
Охваченный яростью, Теймураз стал изыскивать новые средства для борьбы с шахом Аббасом. Верный игумен Харитон был послан к султану и к крымскому хану Гирею.
Султан, радуясь случаю отплатить шаху Аббасу за отнятые города и оскорбительный прием Абу-Селима-эфенди, посла Стамбула, милостиво обещал военную помощь и отпустил Харитона с грамотой к Теймуразу.
Крымский хан, вассал Турции, также не преминул выделить татарскую конницу против шаха Аббаса. Хан Гирей воспользовался удачным моментом отомстить шаху за обещание посадить царевича Гирея в Бахчисарае ханом Крыма.
Хан Гирей подарил игумену Харитону золотой крест. Теймураз понимал: не только распри с племянником вынудили крымского хана согласиться, – война с шахом Аббасом поможет Гирею укрепить свой престиж среди горцев-мусульман Северного Кавказа.
Проходили месяцы, и Теймураз, досадуя на неторопливость союзников, вновь послал Харитона к султану. Турецкие и крымские силы начали стекаться к Эрзуруму.
Но медлительность турок и татар и все более угрожающие действия шаха вынуждают его искать других путей. Один из этих путей ведет в Рим, другой в Москву. Папа Урбан VIII к месту вспомнил, что еще в XIII веке Ватикан завязал сношения с царями Лаша и Русудан. Но тогда монголы оборвали связь Рима с Грузией. И только в XVI веке царь Симон Первый, дед Луарсаба, написал письмо к папе Павлу III. Но Русия кахетино-московским соглашением опередила Ватикан и вытеснила католических миссионеров из Восточной Грузии.
Ватикан встревожен. В Испании ослабевает святейшая инквизиция! В Англии еретическое протестантство третирует папских нунциев! Во Франции ветрогон Генрих IV, покровительствуя гугенотам, путает карты Ватикана! Русия, претендуя на первенство в христианской церкви, отвергает Рим и Константинополь и возвышает Москву! «Два Рима падоша, третий стоит, четвертому не быть!» И Ватикан учреждает в Риме коллегию пропаганды веры. Миссионеры разъезжаются по Новому и Старому свету.
Пьетро делла Валле направляется в Исфахан. Пьетро Авитабили и Яков Стефани – в Имерети, а Кастелли – в Самегрело.
Шах Аббас еще задолго до своего вторжения в Кахети и Картли оттягивал Грузию от Русии. Одним из средств стало религиозное расчленение: где невозможно омагометанить, там надо окатоличить.
И шах Аббас покровительствует католическим миссионерам, прибывающим в Иран. Отец Тхадео направляется в Кахети к царю Теймуразу. Теймураз радушно принимает Тхадео и даже разрешает построить католический собор.
Но грузинская церковь тянется к Русии. Игумен Харитон, выполняя наказ грузинского духовенства и константинопольского патриархата, живущего милостынею московской церкви, усердно склоняет Теймураза в сторону Москвы.
Ударил колокол. Теймураз взял посох и вышел из палаты.
Два года яростной борьбы, и вот сейчас недаром несется с гор, точно волны, раскат колоколов Гелатского монастыря. Он, Теймураз, добился наконец съезда грузинских царей и князей-владетелей. Георгий Имеретинский, Мамия Гуриели, Дадиани Мегрельский, Атабаг Манучар II и Шервашидзе Абхазский прибудут в Гелати для разговора с Теймуразом о военном союзе грузинских царств и княжеств. Такой союз не разрушит привилегий князей, как преступно замыслил Саакадзе, а еще больше укрепит.
Теймураз все взвесил. В военном объединении его настойчивый ум видел единственный выход. Разве, несмотря на раздробленность грузин, Саакадзе не объединил народ в Сурамской битве? А если мог он, почему не можем мы?
Теймураз подошел к могиле царя Давида Строителя. Ее прикрывало тяжелое железо ганджинских ворот с арабской надписью: «Врата эти сделаны, во славу аллаха благого и милостивого, эмиром Шавиром, из династии Бень-Шедадов, в 1063 году»[12].
Кровавые испытания Грузии оживили эту могилу.
Теймураз нахмурился. Угловато выступили скулы, серо-красноватые глаза снова зажглись.
Вот он слышит боевой рог Давида, стук мечей о щиты, ржание коней, клики воинства, с гребней гор лавою сбегающего в долины.
– Погибнуть или победить! – доносится рокот.
Пусть потеряно царство, сыновья, мать, но осталась непокорность, сила власти. Эта сила вернет царство, сделает его независимым от мусульманского мира.
Несмотря на ненависть к Саакадзе, он, Теймураз, чувствует огромную притягательную силу непонятного картлийца, с которым начинает здесь, в Гелатском монастыре, беспощадную борьбу.
Колокольный звон собора богоматери подхватили церкви святого Георгия и святого Николая. Через площадь черной вереницей потянулись монахи.
Солнце клонилось к западу. Косые лучи скользили по изображению Давида Строителя, держащего в руке церковь Гелати.
Проходили века, отпечатываясь на стенах гелатских храмов. Византия сближается с Грузией, и император Алексей Комнин дарит Давиду Строителю для Гелати изображение богоматери. Давид Строитель освобождает Грузию от сельджуков и дарит Гелати для иконы богоматери драгоценный оклад, сверкающий жемчугом и одиннадцатью рубинами. Свирепствуют турки, и в Гелати укрывается икона Георгия, вычеканенная, по преданию, из тридцати сребреников Иуды. В память бракосочетания дочери византийского императора Константина с царем Георгием в Гелати присылается в золотом ковчеге «зуб богородицы» и серебряный ковчег с мощами апостолов и мучеников. Царская печать на ковчеге усиливает таинственность и ценность мощей.
Слава о священных богатствах Гелати разносится далеко за пределы Грузии. Стекается народ, цари, князья, купцы. Спешат приложиться к «черепу победоносца Георгия» или к «зубу Онтипа Пергамусейского», и на монастырские блюда сыплется мелкая и крупная монета.
В начале XVI века в Гелати учреждается епископская кафедра. После упразднения в Пицунде патриаршего престола в Гелати перевозятся все сокровища. Алтари, приделы, ризницы, тайники наполняются живописью, драгоценными камнями, хрусталем и металлом. За большие вклады покупаются места для погребения в Гелати. Цари и князья завещают, чтобы их погребли подобно царевичу, гробница которого находится в соборе богородицы. Именно так должен прикрывать надгробную плиту золотой ковер, а в изголовье стоять позолоченный сереброчеканный сосуд. Слева на белый войлок да возложат святые отцы седло, обитое серебром, на седло – саблю, пояс, кинжал. В ногах на коврике пусть стоят цаги зеленые персидской работы, и цаги из черного сафьяна.
Но не только коронами и крестами, перстнями и кадилами богатеет Гелати. От храмов и вдоль Цхал-Цители – Красной речки тянутся монастырские виноградники и усадьбы. Скот, шелк и вино превращаются в золото крестов и серебро сосудов. Из монастырских крестьян и азнауров владыки создают гелатское войско. Духовенство достигает верховной власти, и в царстве Имеретинском возникает черное Гелатское царство…
Цари, владетельные князья и высшее духовенство собрались в обширных покоях митрополита Гелати. Владетели в рясах особенно заинтересованы в съезде, ибо оружие шаха главным образом направлено против Иверской церкви. Вот почему прибыл в Гелати и Трифилий. Впрочем, есть еще одна причина. Он кстати вспомнил свое имеретинское происхождение и приехал как бы в гости к брату – князю Авалишвили. Митрополит пригласил Трифилия на съезд: «влиятельный в Картли и борется против омусульманившегося Баграта VII».
Собрание проходило бурно, но духовенство уже радовалось победе над упрямым Теймуразом. Он не должен тянуться к Стамбулу и Риму.
Развернулся свиток. Наступила тишина. Цари и владетели пишут Михаилу Федоровичу.
Священники сосредоточенно переводят на греческий.
Первым написал Георгий Имеретинский. В грамоте он описал, как шах Аббас разорил Иверскую землю и как Теймураз вторично пришел к нему в «Башачик» – Имерети, как шах требовал выдачи Теймураза с женой и грозил нашествием. Но он, царь Имерети, отказался выдать Теймураза и написал шаху:
«…царь Теймураз выше „льва Ирана“. Много кахетинцев полегло с честью в бою, но Теймураз пришел в Имерети с еще большим войском. Напрасно ты, шах Аббас, угрожаешь! Царь, княжество и войско готовы драться с Ираном за свои земли и церковь. А если злая судьба все же подскажет и ты придешь, то я покажу тебе голову шаха, твоего деда. Он тоже угрожал Имерети и потерял голову на имеретинской земле. Знай, я не побегу, как Теймураз, отступать имеретинцам некуда: кругом враги, а позади море. Будем биться до последней головы, на том порешили крепко».
Георгий Имеретинский не без гордости писал Михаилу Федоровичу, что шах Аббас, получив послание, не рискнул идти на воинственную и укрепленную Имерети. Теперь он, Георгий Имеретинский, просит царя Русии помочь Теймуразу прогнать нечестивцев из Кахети и взять под свое высокое покровительство грузинские царства: «…не выдай нас тем волкам на съедение. И мы, христианские цари, ухватившись за твою царскую полу, их не устрашимся». Георгий Третий на грамоте поставил печать имеретинских царей.
Потом написал владетель Мамия Гуриели. Он также обращался к царю Русии Михаилу Федоровичу, «великому и сильному государю». В момент грозной опасности для христианских царств Мамия Гуриели просил Русию «от поганых рук высвободить Гурию и принять под высокую руку!» Закончив грамоту, Мамия приложил печать с изображением богородицы с младенцем.
Только Леван Дадиани не успел составить грамоту. Он спешно покинул совещание, вызванный на войну с восставшим вассалом.
Теймураз подробно описывал свои бедствия и мытарства из-за преданности церкви: «Солнце в тьму превратилось, и луна померкла, день в ночь, а ночь в день превратились». Потом Теймураз описал разорение монастырей, перечисляя, со скольких икон персы посдирали золотые и серебряные оклады, а из святых изображений разожгли костры, и как в церкви разрушенного до основания монастыря чудотворца Георгия был поставлен шахский шатер.
«Тридцать дней, – жаловался Теймураз, – стоял в том шатре шах, надругаясь над хрестьянской верой, блуд всякой творил, чтоб осквернить божию церковь. И престол господень, где сокровенно бывает тело господа нашего Иисуса Христа, выкинул из церкви вон, и евангелие и другие книги хрестьянские, не только которые вблизи нашел, но и из дальних мест собрав, множество вкинул в озеро и в тину втоптал… Лутче б я от матери своей не родился, а если уж бог и создал, так лутче б в утробе материнской окаменел, чем родился на такое разоренье и горе».
Грамота заканчивалась мольбой о военной помощи для изгнания из Кахети шахских ставленников и иранского войска.
Закончив грамоту, Теймураз приложил свою печать с персидской надписью: «Теймураз царь».
Теймураз напутствовал игумена Харитона и просил красноречием убедить Михаила Федоровича в необходимости быстрейшей помощи.
Выждав окончание переговоров о военном союзе, Трифилий мягко заявил: необходимо просить русийского царя вызволить Луарсаба из шахского плена. Но цари приняли холодно предложение Трифилия.
Георгий Имеретинский сослался на нецелесообразность в одном посольстве выдвигать несколько просьб, это может раздробить внимание русийского царя, а сейчас важно добиться военной помощи против шаха Аббаса, угрожающего грузинским царствам.
Теймураз его поддержал. Кроме явных причин, была еще тайная: Баграт VII как ставленник шаха не был любим народом, готовым восстать против навязанного шахом царя-магометанина. Теймураз, напротив, пользовался любовью народа, ибо воевал с шахом против омусульманивания грузин и не страшился никаких угроз. Теймураз рассчитывал с помощью Московии или Турции вернуть Кахети, а потом пойти войной против Баграта и, изгнав его с помощью картлийцев, стать царем и Кахети и Картли. Теймураз знал: этот план поддержат многие владетельные князья, особенно Мухран-батони, который так и не подчинился Баграту, несмотря на все усилия непрошеного царя. Эти замыслы заставили Теймураза забыть дружбу с Луарсабом, родство и страдания молодого царя в плену у шаха Аббаса.
Трифилий обратился к духовенству и здесь встретил большое сочувствие, – ведь Луарсаб томится из-за верности Иверской церкви, – но грамоту отцы церкви отказались посылать. С большими трудностями Трифилию удалось добиться устного поручения игумену Харитону рассказать русийскому царю «о пленении христолюбивого Луарсаба» и просить заступничества Михаила Федоровича и патриарха Филарета перед шахом.
Но Трифилия не могла удовлетворить такая скудность. Он считал необходимым особое посольство в Московию для хлопот об освобождении Луарсаба из когтей коварного преследователя христиан.
Конечно, не только преданность Луарсабу руководила тонким политиком Трифилием, в чем он старался убедить всех. Его давнишние предположения оправдались с избытком. С воцарением Баграта Кватахевский монастырь, а значит, и настоятель Трифилий, потерял всякое значение. Баграт хотя и принял магометанство, но остался верен Мцхетскому монастырю, тем более, что шах покровительственно отнесся к Гефсиманскому храму в Мцхета.
Трифилий стремился восстановить первенство Кватахевского монастыря времен Георгия Десятого и Луарсаба Второго. Он променял княжескую куладжу на монашескую рясу ради возможности держать в руках нити внутренней и внешней политики. Возвращение Луарсаба – возвращение власти Трифилия. Вот почему он так горячо отозвался на мольбу Тэкле взять на себя хлопоты за Луарсаба перед царем русийским.
Трифилий решил добиться у католикоса заступничества за Луарсаба. Провал в Кутаиси не обескуражил настоятеля, и он немедля выехал в Тбилиси.
В то же время Теймураз, заверив духовенство в своей преданности Русии, спешно выехал в Кутаиси.
Здесь он тайно с католическим миссионером отправил в Рим послание папе Урбану VIII. Во имя Иисуса Теймураз просил у Ватикана помощи для изгнания неверных из Кахетинского царства.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Впоследствии долго не могли понять, как все началось.
С утра на тбилисском майдане было как обычно. Все куда-то спешили, кого-то толкали, для кого-то готовили люля-кебаб, кого-то брили. Торговали, уговаривали, спорили, клялись. Кричали верблюды, ослы, ржали кони. Скрипели весы, мелькали аршины, стучали гири, звенели монеты, хлюпались сгружаемые тюки. Амкары-медники неистово колотили молотками по желтой и красной меди. В заргяр-ханэ – ювелирном ряду – амкары чеканили золотые и серебряные изделия. В хараз-ханэ – чувячном ряду – амкары вырезывали разноцветный сафьян. В лила-ханэ – красильном ряду – амкары просушивали окрашенные ткани. Сверху по Куре сюда плыли навтики. Они причаливали к каменному скату и разгружались. В плетеных корзинах билась еще живая рыба. Бараньи курдюки тряслись на ивовых плетушках. Сочная зелень грудами лежала у причала. В Дигомские ворота въезжали арбы и торопливо сворачивали к майдану. Белел сыр, выглядывали кувшины с коровьим маслом и медом, скатки самодельного сукна и грубо связанные из пестрой шерсти чулки. Все бережно уложено в деревенские хурджини с надеждой продать или обменять на необходимое.
На одной из ароб сидели дед Димитрия и отец Элизбара, владелец арбы и поклажи.
– Пока до Тбилиси доехали, четверть арбы за проезд раздали! – с возмущением кричал дед. – Вот Георгий вернется, заставит князей палки с дороги снять.
Отец Элизбара поддакивал.
– Магаладзе, собаки, дороже всех берут за проезд. Целую голову сыра взяли, верблюжьи хвосты. Говорят, дорогу испортили, чинить надо!
– Дорогу?! А какой вред дороге от грузинской арбы?! Где камень плохо лежит, на место к другому придвинет. Где пыль сыплется, пригладит. А если помет буйволы оставляют, тоже ничего. Народ собирает и в поле вывозит, земле тепло. Значит, польза от буйволов. Так почему, ишачьи дети, товар берут и монеты тоже?! Вот три шаури заплатили!
– Четыре! – простонал отец Элизбара. – Микеладзевский мсахури мед взял, монету тоже не забыл.
– Зачем дал?! Зачем не сказал, нет монет, довольно кувшина меда.
– Сказал, не поверил. Что делать, придется дороже продать.
– Дороже нельзя, не ханам продаем, – отрезал дед и, взмахнув бичом, сердито повернулся спиной к отцу Элизбара. Но, подъезжая к Тбилиси, дед повеселел. Он пользовался любым случаем вырваться из заглохшего Носте. Правда, отсутствие Горгасала немного омрачало радость поездки. Кто еще мог так хорошо рассказывать о свойстве зверей и птиц? Кто еще был так находчив в опасностях?
Но скучно сидеть без дела… «Еще рано… Я только семьдесят две пасхи прожил», – думал дед. Он отлично знал, что прожил семьдесят восемь, но упорно продолжал убеждать себя: шесть лет нельзя принимать в счет. Разве до шести ребенок что-нибудь понимает?
Дед любил движение, азарт и не пропускал случая взгромоздиться на арбу, собранную кем-либо из ностевцев для Тбилиси.
Ностевцы уже давно перестали спрашивать его согласия. Как можно рисковать без опытного и имеющего знакомства на майдане деда Димитрия? Он всегда находит покупателя, умеет убедить, что этот кувшин меда – просто счастливый случай в жизни покупающего, а этот вышитый бисером кисет никогда не будет пустым.
И тбилисцы знали деда, любили его шутки, были уверены в его счастливой руке.
После удачной распродажи вечером в духане «Золотой верблюд» дед с напускным неудовольствием жаловался Панушу на ностевцев: народ не дает ему спокойно пользоваться хорошей старостью, устроенной Димитрием. Гонят, как мальчишку, на майданы… Он без сил остался, пока распродал арбу.
Пануш, хорошо изучивший посетителей и знавший, кому чем угодить, тоже с напускным возмущением набрасывался на деда: как не совестно говорить о старости, которой, кроме самого деда, никто не замечает. Кто же поможет ностевцам, если дед усядется у мангала сушить чулки? Разве арба разгрузилась бы хоть на один шаури, если б приехали без опытного в торговых делах деда? Даже стыдно слушать такой разговор.
Дед, счастливо улыбаясь, впитывал каждое слово Пануша и еще раз высказывал убеждение, – нигде так вкусно не готовят, как в «Золотом верблюде». Он щедро заказывал лучшее кушанье и приглашал Пануша разделить с ним хорошую тунгу вина. Парню, подававшему еду, дед неизменно дарил монетку.
И вместе с дедом многие радовались его приезду и удачам.
Дед повернул арбу. Он хотел до «Золотого верблюда» купить желтый сафьян на цаги. «Скоро из Исфахана приедет гонец, пошлю подарок. Димитрий всегда желтые любил. Сейчас как раз время хорошей кожи. Вон, из даба-ханэ целые арбы везут на майдан».
Проехав мост, дед свернул от Куры к горе Табори. Здесь бьют серные источники, уступами взбирается крепостная стена. На скалистых отрогах Табори лепятся плоскокрышие домишки с деревянными навесами, а к подножию прижались бани, покрытые матовыми куполами. Шумно сбегает Легвис-хеви, подхватывает банные мутные потоки и устремляется в Куру.
На правом берегу Легвис-хеви еще издревле поселились кожевники.
Нагорная Кахети и древняя Албания снабжали кожевников шкурами крупного и мелкого скота. А мыльные отходы бань давали дешевый способ дубления кож.
И сегодня, как из года в год, из века в век, здесь дабахчи – кожевники – дубили кожи.
В низкосводчатых помещениях зияли огромные чаны, врытые в землю. В эти чаны стекали мыльные грязные отходы бань. Голые кожевники, по пояс в серо-зеленой дубильной слизи, мяли ногами кожи. Ядовитые испарения ползли по лоснящимся красным лицам с воспаленными глазами, по мокрым плечам, трясущимся рукам.
На этот адов труд, уничтожающий человека, шла только самая обездоленная беднота. Шли преступники, выпущенные из ям, беглые рабы, люди, потерявшие себя и потерявшие надежду на лучшую жизнь.
Зловоние гниющих кож, помойных луж и отбросов, смешанное с запахом серных бань и бараньего сала, вынуждало тбилисцев объезжать и обходить узкие улички даба-ханэ.
Старосте шорников, Бежану, с утра везло. Он уже продал два седла и подсчитывал барыши. Дверь снова отворилась, и в лавку вошел персиянин. За поясом торчала нагайка с чеканной ручкой.
Бежан охотно показывал привередливому покупателю пятое седло. Он было крикнул ученику принести шестое, но покупатель опустил руку на стремя. Разговор о цене длился недолго, и Бежан мысленно поздравил себя с приятным днем. Но покупатель, пошарив по карманам, неожиданно заявил, что забыл монеты. Пусть ученик отнесет седло, а он расплатится дома.
Бежан нахмурился. К сожалению, амкары не признают такой торговли. Ученика могут по дороге ограбить. Майдан не училище ангелов. Или еще хуже: мальчик не привык держать столько монет за пазухой, может их выронить. Удобнее, если уважаемый покупатель сам пойдет за монетами, а он Бежан, отложит это княжеское седло, на которое не откажется сесть даже хан Али-Баиндур.
Нахмурился и покупатель: как, ему, богатому купцу из Решта, не доверяют? Разговор с седла перешел на более беспокойный товар: сабля сарбазов – лучшее средство для неучтивых грузин. Бежан поспешил ответить: острые шашки носят не только персияне. Это может подтвердить амкарство оружейников, не успевающее заготовлять клинки для дружинников.
В лавке становилось все жарче. Спор уже касался более близких предметов. Покупатель нашел, что голова Бежана напоминает изношенный чувяк, а туловище – облезлого верблюда. Бежан поспешил ответить, что у покупателя, наверно, кроме довольно неприятной головы, похожей на заезженное седло, ничего нет, иначе он не забыл бы дома серебро, которого тоже нет, на покупку седла для несуществующего коня. Покупатель как-то нехотя вынул из-за пояса нож. Бежан придвинул к себе седло. Персиянин лениво взмахнул ножом, но тотчас седло плюхнулось на его голову.
С утра на тбилисском майдане было как обычно. Все куда-то спешили, кого-то толкали, для кого-то готовили люля-кебаб, кого-то брили. Торговали, уговаривали, спорили, клялись. Кричали верблюды, ослы, ржали кони. Скрипели весы, мелькали аршины, стучали гири, звенели монеты, хлюпались сгружаемые тюки. Амкары-медники неистово колотили молотками по желтой и красной меди. В заргяр-ханэ – ювелирном ряду – амкары чеканили золотые и серебряные изделия. В хараз-ханэ – чувячном ряду – амкары вырезывали разноцветный сафьян. В лила-ханэ – красильном ряду – амкары просушивали окрашенные ткани. Сверху по Куре сюда плыли навтики. Они причаливали к каменному скату и разгружались. В плетеных корзинах билась еще живая рыба. Бараньи курдюки тряслись на ивовых плетушках. Сочная зелень грудами лежала у причала. В Дигомские ворота въезжали арбы и торопливо сворачивали к майдану. Белел сыр, выглядывали кувшины с коровьим маслом и медом, скатки самодельного сукна и грубо связанные из пестрой шерсти чулки. Все бережно уложено в деревенские хурджини с надеждой продать или обменять на необходимое.
На одной из ароб сидели дед Димитрия и отец Элизбара, владелец арбы и поклажи.
– Пока до Тбилиси доехали, четверть арбы за проезд раздали! – с возмущением кричал дед. – Вот Георгий вернется, заставит князей палки с дороги снять.
Отец Элизбара поддакивал.
– Магаладзе, собаки, дороже всех берут за проезд. Целую голову сыра взяли, верблюжьи хвосты. Говорят, дорогу испортили, чинить надо!
– Дорогу?! А какой вред дороге от грузинской арбы?! Где камень плохо лежит, на место к другому придвинет. Где пыль сыплется, пригладит. А если помет буйволы оставляют, тоже ничего. Народ собирает и в поле вывозит, земле тепло. Значит, польза от буйволов. Так почему, ишачьи дети, товар берут и монеты тоже?! Вот три шаури заплатили!
– Четыре! – простонал отец Элизбара. – Микеладзевский мсахури мед взял, монету тоже не забыл.
– Зачем дал?! Зачем не сказал, нет монет, довольно кувшина меда.
– Сказал, не поверил. Что делать, придется дороже продать.
– Дороже нельзя, не ханам продаем, – отрезал дед и, взмахнув бичом, сердито повернулся спиной к отцу Элизбара. Но, подъезжая к Тбилиси, дед повеселел. Он пользовался любым случаем вырваться из заглохшего Носте. Правда, отсутствие Горгасала немного омрачало радость поездки. Кто еще мог так хорошо рассказывать о свойстве зверей и птиц? Кто еще был так находчив в опасностях?
Но скучно сидеть без дела… «Еще рано… Я только семьдесят две пасхи прожил», – думал дед. Он отлично знал, что прожил семьдесят восемь, но упорно продолжал убеждать себя: шесть лет нельзя принимать в счет. Разве до шести ребенок что-нибудь понимает?
Дед любил движение, азарт и не пропускал случая взгромоздиться на арбу, собранную кем-либо из ностевцев для Тбилиси.
Ностевцы уже давно перестали спрашивать его согласия. Как можно рисковать без опытного и имеющего знакомства на майдане деда Димитрия? Он всегда находит покупателя, умеет убедить, что этот кувшин меда – просто счастливый случай в жизни покупающего, а этот вышитый бисером кисет никогда не будет пустым.
И тбилисцы знали деда, любили его шутки, были уверены в его счастливой руке.
После удачной распродажи вечером в духане «Золотой верблюд» дед с напускным неудовольствием жаловался Панушу на ностевцев: народ не дает ему спокойно пользоваться хорошей старостью, устроенной Димитрием. Гонят, как мальчишку, на майданы… Он без сил остался, пока распродал арбу.
Пануш, хорошо изучивший посетителей и знавший, кому чем угодить, тоже с напускным возмущением набрасывался на деда: как не совестно говорить о старости, которой, кроме самого деда, никто не замечает. Кто же поможет ностевцам, если дед усядется у мангала сушить чулки? Разве арба разгрузилась бы хоть на один шаури, если б приехали без опытного в торговых делах деда? Даже стыдно слушать такой разговор.
Дед, счастливо улыбаясь, впитывал каждое слово Пануша и еще раз высказывал убеждение, – нигде так вкусно не готовят, как в «Золотом верблюде». Он щедро заказывал лучшее кушанье и приглашал Пануша разделить с ним хорошую тунгу вина. Парню, подававшему еду, дед неизменно дарил монетку.
И вместе с дедом многие радовались его приезду и удачам.
Дед повернул арбу. Он хотел до «Золотого верблюда» купить желтый сафьян на цаги. «Скоро из Исфахана приедет гонец, пошлю подарок. Димитрий всегда желтые любил. Сейчас как раз время хорошей кожи. Вон, из даба-ханэ целые арбы везут на майдан».
Проехав мост, дед свернул от Куры к горе Табори. Здесь бьют серные источники, уступами взбирается крепостная стена. На скалистых отрогах Табори лепятся плоскокрышие домишки с деревянными навесами, а к подножию прижались бани, покрытые матовыми куполами. Шумно сбегает Легвис-хеви, подхватывает банные мутные потоки и устремляется в Куру.
На правом берегу Легвис-хеви еще издревле поселились кожевники.
Нагорная Кахети и древняя Албания снабжали кожевников шкурами крупного и мелкого скота. А мыльные отходы бань давали дешевый способ дубления кож.
И сегодня, как из года в год, из века в век, здесь дабахчи – кожевники – дубили кожи.
В низкосводчатых помещениях зияли огромные чаны, врытые в землю. В эти чаны стекали мыльные грязные отходы бань. Голые кожевники, по пояс в серо-зеленой дубильной слизи, мяли ногами кожи. Ядовитые испарения ползли по лоснящимся красным лицам с воспаленными глазами, по мокрым плечам, трясущимся рукам.
На этот адов труд, уничтожающий человека, шла только самая обездоленная беднота. Шли преступники, выпущенные из ям, беглые рабы, люди, потерявшие себя и потерявшие надежду на лучшую жизнь.
Зловоние гниющих кож, помойных луж и отбросов, смешанное с запахом серных бань и бараньего сала, вынуждало тбилисцев объезжать и обходить узкие улички даба-ханэ.
Старосте шорников, Бежану, с утра везло. Он уже продал два седла и подсчитывал барыши. Дверь снова отворилась, и в лавку вошел персиянин. За поясом торчала нагайка с чеканной ручкой.
Бежан охотно показывал привередливому покупателю пятое седло. Он было крикнул ученику принести шестое, но покупатель опустил руку на стремя. Разговор о цене длился недолго, и Бежан мысленно поздравил себя с приятным днем. Но покупатель, пошарив по карманам, неожиданно заявил, что забыл монеты. Пусть ученик отнесет седло, а он расплатится дома.
Бежан нахмурился. К сожалению, амкары не признают такой торговли. Ученика могут по дороге ограбить. Майдан не училище ангелов. Или еще хуже: мальчик не привык держать столько монет за пазухой, может их выронить. Удобнее, если уважаемый покупатель сам пойдет за монетами, а он Бежан, отложит это княжеское седло, на которое не откажется сесть даже хан Али-Баиндур.
Нахмурился и покупатель: как, ему, богатому купцу из Решта, не доверяют? Разговор с седла перешел на более беспокойный товар: сабля сарбазов – лучшее средство для неучтивых грузин. Бежан поспешил ответить: острые шашки носят не только персияне. Это может подтвердить амкарство оружейников, не успевающее заготовлять клинки для дружинников.
В лавке становилось все жарче. Спор уже касался более близких предметов. Покупатель нашел, что голова Бежана напоминает изношенный чувяк, а туловище – облезлого верблюда. Бежан поспешил ответить, что у покупателя, наверно, кроме довольно неприятной головы, похожей на заезженное седло, ничего нет, иначе он не забыл бы дома серебро, которого тоже нет, на покупку седла для несуществующего коня. Покупатель как-то нехотя вынул из-за пояса нож. Бежан придвинул к себе седло. Персиянин лениво взмахнул ножом, но тотчас седло плюхнулось на его голову.