Страница:
Древние персияне[7] фалангами врезались в Ломта-гору. На утесы Ломта-горы за Абиб-ибн-Масламом и Мерван-Абдул-Казимом кидались арабы. Хазары с гиканьем и посвистом неслись на Ломта-гору. Сельджуки с ревом мчались за Алп-Арсланом на Ломта-гору, размахивая бунчуками. Хорезмцы, потрясая копьями, стремительно бросались за Джелал-эд-Дином на Ломта-гору. Монгольские полчища Чингис-хана взлетали на Ломта-гору с хвостатыми «оронгви» за Багадуром. Самаркандские орды Тимурленга с криками «сюргюн!» вонзали стрелы в Ломта-гору.
Побежденные усеивали трупами Ломта-гору, оставались пленными и обогащали трофеями грузин-богатырей.
Победители беспощадно истребляли города и деревни или угоняли десятки тысяч в далекие монгольские, персидские и тюркские земли. Деревни и города заселяли монголами, турками, персиянами и татарами, стремясь омусульманить Грузию.
И вот сейчас грозовые тучи снова легли на притихшую округу.
Отсюда, с Ломта-горы, конечного пункта Картлийского царства, виднелись прижатые к скалистым бокам и распластанные на равнине жилища потомков завоевателей. Тяжелыми тенями нависли туркмено-монгольские поселения Сарзан, Муганло, Гяур-Арх, Лачбадик.
А дальше к востоку татары-сунниты, потомки завоевателей османов, бросали Ягупло, Имир-Ассан, Агбабало и Оромашен. Они поспешно нагружали алачухи – войлочные татарские кибитки, сгоняли скот и через холодный лес устремлялись на Карс, в глубь Турции, спасаясь от шиита – шаха Аббаса.
А на берегах Куры и Храми притаились поселения потомков завоевателей персиян – Караджали, Сарачли, Капанакчи. Они сейчас, надеясь на расширение пастбищ, радостно поджидали иранское войско.
И на эту Ломта-гору сейчас рвался Георгий Саакадзе. Он знал ее, эту гору славы. Каждая лощинка, каждая тропа, каждый ров, каждое ущелье и каждый изгиб на Ломта-горе были знакомы Георгию, как свои руки.
Он знал – Луарсаб и могущественные князья Картли сейчас на Ломта-горе. Он даже определил, где расположены дружины царя и князей, и почти не ошибся.
И вот теперь можно одним ударом расправиться с ненужным царем и с владетельными князьями. Теперь можно без лишних жертв, сохраняя в целости Картли, здесь в одном кулаке раздавить власть князей. А потом мчаться от замка к замку, крошить и разрушать ястребиные гнезда.
И Саакадзе, едва владея собой, едва скрывая нетерпение, вескими доводами убеждал шаха поручить ему взятие Ломта-горы.
Он клялся – ни один не уйдет от его тяжелого меча. Он клялся склонить к стопам шах-ин-шаха величие царя и князей. Он клялся – все богатство замков бросить к стопам шах-ин-шаха. Он клялся… а шах Аббас пристально смотрел на Саакадзе, и глубокое подозрение все больше охватывало повелителя Ирана.
«О аллах, – размышлял шах Аббас, – не хочет ли великодушный Саакадзе, отправив царя и князей в невольное путешествие на седьмое небо, захватить картлийский трон? Недаром проницательный сардар заблаговременно увез семью из Исфахана. Не отягощает ли грузин мои уши лживыми уверениями? Отпустить? Дать сарбазов? А может, у него остались в Картли самонадеянные приверженцы? Может, моя благосклонность укрепила их в желании видеть Саакадзе на престоле? Но мудрость, подсказывающая мне осторожность, не затемняет моей памяти. Не я ли его оживил? Не я ли дал ему вкусить сладость неувядаемых побед? Нет, клянусь Неджефом! Это частые измены высокорожденных ханов навели меня на подозрительные размышления. Ибо сколько побед через Георгия Саакадзе ниспослал мне аллах! Сколько караванов с золотом пригнал в Исфахан мой неустрашимый в битвах сардар! Но предосторожность – лучший щит от глупости, да не оставит меня милость аллаха. Пусть грузин продолжает одерживать для меня неувядаемые победы, пусть продолжает следовать за моим конем…»
И шах Аббас послал на Ломта-гору Карчи-хана.
Хорешани облегченно вздохнула: «барсы» не пойдут на Ломта-гору, не будут драться с картлийцами.
И хотя она знала о неизбежности столкновения, но оттяжка всегда приносит радость. Целый день Хорешани обдумывала твердо принятое решение. Впервые за совместную счастливую жизнь она скрыла от Дато волнение души, скрыла опасный замысел.
Она вынула из арабского ларца чернильницу в обкладке тамбурного вязания цветным бисером, обмакнула тростниковую палочку в чернила из растительных красок и решительно развернула вощеную бумагу:
Выслушав Хорешани, Омар сказал – или он сегодня увидит Луарсаба, или черт увидит сегодня его, Омара, на своем вонючем обеде. В Терки он тоже проберется, если даже царю Луарсабу не угодно будет его послать. Он давно дал обет пожить в русийской стране, дабы очиститься от мусульманского поганства. Это слово он выучил у русийских послов.
Омар смущенно провел по опущенным густым усам, когда Хорешани велела ему снять чоху и тут же зашила послание под левый рукав. Она сунула тугой кисет в карман чохи, перекрестила Омара и дала «на счастье» поцеловать свою руку.
С наступлением темноты Омар незаметно выскользнул на своем коне из стана.
Отряд курчи – легкой персидской конницы – проходил длинное глухое ущелье реки Дебеда-чай. Курчибаши осторожно осматривал местность. За конницей двигались колонны шах-севани. И в центре своих отборных войск на золотом коне, украшенном крупной бирюзой и перьями, величественно ехал шах Аббас, окруженный пышной свитой. Рядом с шахом ехали Караджугай-хан и Саакадзе.
Властелин в ожидании победы Карчи-хана переносил свой стан из Кахети на южный край равнины «ада» – Джоджохета…
Мутный рассвет едва осветил шатры из козьих шкур. Иранский стан, раскинутый на равнине и на склоне, еще спал. Бродили только караульные сарбазы. Вдали над полосатым шелковым шатром шаха Аббаса развевалось оранжевое знамя с золотым львом.
Внезапно на сторожевом холме персидский набат рассыпал тревожную дробь. На окровавленном коне в стан ворвался чапар, придерживал повязку на лбу. Несмотря на ранний час, чапара сразу пропустили к шахскому шатру, и он, соскочив с коня, распростерся ниц перед закрытым пологом.
Стан пришел в движение. Полусонные сарбазы, хватая оружие, выбегали из шатров. Проснулись ханы. Но никто не решался нарушить сон повелителя Ирана. На ходу набрасывая бурку, крупными шагами приближался Саакадзе.
Посмотрев на распростертого чапара, Караджугай-хан перешагнул через него, отстранил дежурного молодого хана и осторожно вошел в шатер.
– Говори! – послышался грозный голос шаха Аббаса.
Телохранители шаха втащили чапара в шатер. Заплетающимся от страха языком чапар поведал об ужасном поражении Карчи-хана.
Сначала все предвещало победу. Высланные Луарсабом с правого края Ломта-горы дружинники на черных конях и с левого края на белых, увидя тучу сарбазов, повернули коней за своими начальниками и позорно ускакали обратно, не приняв боя. Их преследовали до самой лощины, где они мгновенно исчезли. На стрелы и на раскаты пушек грузины не отвечали, на всех выступах зоркие сарбазы видели смятение.
Сам Карчи-хан с высокой горы наблюдал, как грузинские дружины вскакивали на коней и бежали со всех укреплений. Но осторожный Карчи-хан только ночью повелел начать общий штурм Ломта-горы.
Сарбазы плотными рядами, сливаясь с ночным мраком, бесшумно подползали к укреплениям. Курды первые вскарабкались на средние утесы и сбрасывали вниз плетеные лестницы и канаты. Когда весь склон был облеплен сарбазами и курдами, стали втаскивать метательное оружие. В корзинах подымали пищали, зажигательные снаряды, стеклянные шары, наполненные зловонным ядом и порохом. Курды начали взбираться выше, таща за собой крючки и плетеные лестницы. И когда они уже закидывали веревочные петли за зубцы крепостных стен, на боевых башнях внезапно запылали тысячи огромных факелов.
Напрасно сарбазы и курды прижались к скалистым бокам. Пламя осветило все выступы и склоны. И словно рухнула Ломта-гора. С громоподобным грохотом обрушились глыбы камней, бревна, лилась горячая смола, известь, обвалом сыпались песок, мелкая соль, угольная пыль.
Лопались стеклянные шары, воспламенялись зажигательные снаряды, зловонный яд и пылающий порох довершили поражение сарбазов. Тысячи зажженных стрел догоняли спасавшихся.
Сарбазы, стоящие у Ломта-горы, обогнув подножие, бросились к равнине, но из темных расщелин выскочили всадники на черных и белых конях и, преследуя, рубили бегущих. Карчи-хан с мазандеранцами спешил укрыться в узком ущелье Куры, но легкая грузинская конница, перерезав дорогу, обрушилась на Карчи-хана. И только благодаря храбрости и ловкости хану удалось прорвать смертельное кольцо и ускакать с горсточкой мазандеранцев.
Спасшиеся сарбазы видели, как всю ночь на высоком выступе Ломта-горы стоял воин в белой бурке и высокой белой папахе.
Вечером прискакал Карчи-хан. На коране хан поклялся вернуть в беспощадном покорении Гурджистана славу непобедимого полководца.
Саакадзе усмехнулся: «Разве можно доверчиво лезть в львиную пасть?»
До первой звезды совещался встревоженный шах Аббас с ханами. А когда остался один, погрузился в невеселые думы. Он рассчитывал на беспрепятственное шествие по Грузии, но, еще не переступив порога Картли, потерял большое войско. Сильно тревожила Турция. «Необходимо захватить Гори, дабы отрезать османам путь на соединение с Луарсабом. Султан Ахмет глуп. Но везир Осман двух султанов проглотит. Надо спешить, ибо сказано: опоздавшего всегда ждет неудача. Ханы клянутся: „Лев Ирана“ непобедим!.. А разве однажды лев не погиб от укуса комара? Надо спешить в Гори. Тревожила и Ганджа, где оставлены русийские послы. А что, если их не сумеет удержать Хосро-мирза? Не пленники ведь послы. А что, если русийский царь веру выше торговой дружбы поставит? Говорят, отец молодого царя – патриарх. Нет, опасно медлить, как с Астраханью. Необходимо покорить Грузию и Шамхалат. Но как?»
Затруднительное положение шаха Аббаса разрешили грузинские феодалы.
На верхней башне Ломта-горы реет знамя Багратидов. Но в грузинском стане не празднуют победу, в стане тихо. Луарсаб знает – это только начало.
В белом шатре, переполненном дружинниками, слышится проникновенный голос архиепископа Феодосия. Раскачивается кадильница и стелет синий дым перед потускневшей иконой кватахевской божьей матери.
В шатрах князей шумно. Каждый заносчиво старается приписать победу себе. Каждый думает о выгоде своего замка. Шадиман усиленно разжигает воображение князей обещанием богатых трофеев в случае поражения шаха, а главное, избавлением от азнаурской опасности.
Только в шатре Баграта тихо. Говорят шепотом.
– Уж не думаешь ли, мой светлейший Баграт, стоять, как верный дружинник, в лощине, укрепляя трон Луарсаба?
– Нет, мой Андукапар, думаю другое. Надо уйти не слишком поздно, но и не слишком рано. Бог знает, как может повернуться война? А вдруг Зураб и Нугзар устыдились и придут на помощь Луарсабу? Вдруг собачник Мухран-батони притащится сюда со своей бесчисленной сворой? Вдруг Трифилий пригонит монастырских чертей? Вдруг Георгий Имеретинский, как дурак, вмешается не в свое дело? А разве Леван Дадиани или Мамия Гуриели не чувствуют, где пахнет золотом? А когда ты видел атабага Манучара сидящим дома, если у соседей праздник? Только убедившись, что перечисленное не сбудется, можно уйти. Иначе навек потеряешь Картли и картлийский трон Багратидов. И тогда можно очутиться в Исфахане и, поселившись против дворца Саакадзе, созерцать его величие, обгладывая кости с шахского стола.
Не раз велась эта дружеская беседа. Баграт выжидал. Первый бой встревожил его. Луарсаб может победить, и тогда он, Баграт, навсегда распростится с картлийским троном. Но зачем ждать? Если прийти сейчас, после победы Луарсаба, шах особенно оценит такую покорность… Если прийти после победы шаха, то не посмеется ли персидский пев над запоздалой преданностью? И не отдаст ли проклятому Саакадзе замки его и Андукапара? Конечно, посмеется и, конечно, отдаст. Нет, надо прийти вовремя: не слишком рано, но и не слишком поздно. Тем более, цари Имерети, Гурии и Самегрело медлят.
Баграт, Симон и Андукапар ночью незаметно стянули свои дружины и вывели их из ущелья, оголив правые отроги Ломта-горы.
Когда Луарсабу утром донесли о бегстве трех князей, он задумчиво сказал: «Это только начало».
И действительно, князья, узнав о бегстве светлейшего Баграта и Андукапара, переполошились: не опоздать бы им; ведь шах обещал всем явившимся к нему с покорностью ферманы на сохранение замков и награду владениями тех князей, которые остались верными Луарсабу. Через день Луарсаб узнал о новой измене. С верховьев речки Алгети увел свои дружины Цицишвили.
Обнажив Карадхунанисское ущелье, скрылся с конными лучниками Джавахишвили.
Тихонько ночью за ним ускакали князья Магаладзе с легкоконными дружинами.
Зараженные бегством картлийских князей, кахетинские князья Нодар Джорджадзе и Давид Асланишвили сняли с позиций и увели конницу Теймураза.
И тотчас же из лощины четырех гор вывели личные дружины Эристави Ксанские. За ними, снявшись с высот, исчез со своей дружиной Пешанг Палавандишвили.
Эта неслыханная измена князей Картли в момент напряжения всех народных сил, в момент победы, сильно подорвала дух народа. Города и деревни, замкнувшись, не знали, на что решиться:
– Князья изменили, а если Шадиман победит нашими руками, еще тяжелее на шею ярмо наденет.
– А шах, если победит, что наденет?
– Шах не победит, Георгий Саакадзе не пустит.
– Из Кахети старый Роин пришел. Клянется, Георгий в Кизисхеви к народу доброе сердце держал.
– Георгий на народ не может сердиться, против князей идет.
– С народом Георгий дружен.
– Теперь тоже надо верить…
Такие разговоры не прибавляли дружинников Луарсабу.
И с вершины Ломта-горы Луарсаб видел, как на равнину «ада» – Джоджохета – лавиной хлынуло иранское войско, стремясь к обнаженным позициям.
В этот час Асламаз привел к Луарсабу гонца от Хорешани. На гонце клочьями висела бурка, из рваных цаги торчали посиневшие пальцы. Видно, не легкий путь проделал Омар.
Прочитав послание, Луарсаб посветлел: сколь отрадно знать о душевной чистоте грузинской женщины.
Луарсаб призвал в свой шатер Гуния и Асламаза. Он поблагодарил начальников тваладской конницы за верность Багратидам и спросил – хотят ли они оказать большую услугу Картли?
Гуния и Асламаз вынули шашки и на скрещенных лезвиях поклялись в верности царю.
Луарсаб сказал о своем секретном намерении послать их, опытных в боях и в красноречии, за помощью к русийскому воеводе.
Ночью, воспользовавшись вьюгой, Асламаз и Гуния, выбрав верных дружинников, двадцать на черных конях и двадцать на белых, в сопровождении Омара выехали тайно от всех, особенно от Шадимана, через горы в Терки.
Утром Шадиман язвительно докладывал Луарсабу о позорной измене азнауров Гуния и Асламаза, бежавших ночью с сорока дружинниками.
Луарсаб выразил сожаление, что позорный пример князей заразил и азнауров, и, словно не замечая неудовольствия Шадимана, повелел младшему Херхеулидзе пригласить царя Теймураза.
На чрезвычайном совете Луарсаб, Теймураз и Шадиман решили не жертвовать бесцельно последним войском, вырваться из окружения и отступить к Тбилиси.
Медленно спустилось с высокой башни Ломта-горы знамя Багратидов.
Хорешани сегодня особенно оживлена. Она на совместной утренней еде с «барсами» и Георгием весело передавала новость, взволновавшую гарем.
Ночью «лев Ирана» перепутал жен и вместо самой юной, третьей, попал к самой старой – первой. Обнаружив на рассвете ошибку, «лев» гневно пригрозил евнуху выколоть глаза. Но чапар с Ломта-горы отбил у «льва Ирана» память, и евнух пока видит разницу между «львицами Ирана».
«Барсы» шумно встретили рассказ Хорешани. Георгий хмурился. Димитрий молчал, и в первый раз за всю жизнь перед ним остался нетронутым кувшин вина.
«Барсы» рвались в Картли. И Георгий поспешил к шаху Аббасу с предложением нового плана взятия им и «барсами» Ломта-горы.
Как бы в знак смирения перед шахом, Георгий был одет в скромную грузинскую чоху, на простом кожаном ремне висела шашка, некогда подаренная Нугзаром.
Еще издали Георгий увидел у шатра шаха оживленную толпу ханов и начальников сарбазов. Шахская стража прогуливала трех берберийских коней в дорогом уборе.
Перед Георгием почтительно расступились молодые ханы. Георгий откинул полог шатра и ужаснулся. Словно раскаленное железо обожгло лицо. Он с усилием разжал руку, сжимающую рукоятку шашки. Овладев собой, Георгий вытер на лбу холодный пот и с непроницаемым лицом вошел в шатер.
В приемной шатра толпились ханы. Баграт, Симон и Андукапар в персидских одеяниях и чалмах ждали выхода шаха. Георгий увидел, как вышел шах и князья бросились перед ним на колени с выражением полной покорности и просьбой принять их в число воюющих с Луарсабом. Баграт и Андукапар особенно старались уверить шаха в своей преданности. Георгий заметил, как шах едва скрывал счастливое изумление.
И действительно, шах несказанно обрадовался и кстати вспомнил, как этот Баграт и Андукапар чуть не изрубили Али-Баиндура, приняв его за турка.
Весь следующий день прошел в приеме гостей. Прибыли Магаладзе, Джавахишвили, прибыли и другие князья – все враги Саакадзе, с которыми он жаждал встречи в бою, которых мечтал раз навсегда убрать со своей дороги.
Князья один за другим изъявляли готовность принять магометанство.
Шах повелел ханам приказать иранскому войску не приближаться на расстояние агаджа к владениям прибывших князей, но не щадить непокорных, оставшихся верными Луарсабу.
На вечернем пиру шах торжественно вручил князьям ферманы на неприкосновенность их жизни и замков. Вместе с ферманами были преподнесены драгоценные дары.
Потрясенный Саакадзе с презрением отвергал все попытки князей сблизиться с ним. Князья, скрывая бешенство, вынуждены были выражать Саакадзе, приближенному шаху Аббаса, уважение и даже восхищение…
Узнав об оставлении картлийцами Ломта-горы, шах Аббас снял стан, оставил правителями Кахети князей Нодара Джорджадзе и Давида Асланишвили и повелел Саакадзе пройти юго-западные земли Картли, а сам пересек с войском Куру и Иори, обошел Тбилиси с севера, переправился через Арагви, победоносно прошел Мцхета и стремительно направился к Гори. Теперь шах Аббас был спокоен: все попытки османов прийти на помощь Луарсабу со стороны Ахалцихе разобьются о грозные стены горийской цитадели.
Побежденные усеивали трупами Ломта-гору, оставались пленными и обогащали трофеями грузин-богатырей.
Победители беспощадно истребляли города и деревни или угоняли десятки тысяч в далекие монгольские, персидские и тюркские земли. Деревни и города заселяли монголами, турками, персиянами и татарами, стремясь омусульманить Грузию.
И вот сейчас грозовые тучи снова легли на притихшую округу.
Отсюда, с Ломта-горы, конечного пункта Картлийского царства, виднелись прижатые к скалистым бокам и распластанные на равнине жилища потомков завоевателей. Тяжелыми тенями нависли туркмено-монгольские поселения Сарзан, Муганло, Гяур-Арх, Лачбадик.
А дальше к востоку татары-сунниты, потомки завоевателей османов, бросали Ягупло, Имир-Ассан, Агбабало и Оромашен. Они поспешно нагружали алачухи – войлочные татарские кибитки, сгоняли скот и через холодный лес устремлялись на Карс, в глубь Турции, спасаясь от шиита – шаха Аббаса.
А на берегах Куры и Храми притаились поселения потомков завоевателей персиян – Караджали, Сарачли, Капанакчи. Они сейчас, надеясь на расширение пастбищ, радостно поджидали иранское войско.
И на эту Ломта-гору сейчас рвался Георгий Саакадзе. Он знал ее, эту гору славы. Каждая лощинка, каждая тропа, каждый ров, каждое ущелье и каждый изгиб на Ломта-горе были знакомы Георгию, как свои руки.
Он знал – Луарсаб и могущественные князья Картли сейчас на Ломта-горе. Он даже определил, где расположены дружины царя и князей, и почти не ошибся.
И вот теперь можно одним ударом расправиться с ненужным царем и с владетельными князьями. Теперь можно без лишних жертв, сохраняя в целости Картли, здесь в одном кулаке раздавить власть князей. А потом мчаться от замка к замку, крошить и разрушать ястребиные гнезда.
И Саакадзе, едва владея собой, едва скрывая нетерпение, вескими доводами убеждал шаха поручить ему взятие Ломта-горы.
Он клялся – ни один не уйдет от его тяжелого меча. Он клялся склонить к стопам шах-ин-шаха величие царя и князей. Он клялся – все богатство замков бросить к стопам шах-ин-шаха. Он клялся… а шах Аббас пристально смотрел на Саакадзе, и глубокое подозрение все больше охватывало повелителя Ирана.
«О аллах, – размышлял шах Аббас, – не хочет ли великодушный Саакадзе, отправив царя и князей в невольное путешествие на седьмое небо, захватить картлийский трон? Недаром проницательный сардар заблаговременно увез семью из Исфахана. Не отягощает ли грузин мои уши лживыми уверениями? Отпустить? Дать сарбазов? А может, у него остались в Картли самонадеянные приверженцы? Может, моя благосклонность укрепила их в желании видеть Саакадзе на престоле? Но мудрость, подсказывающая мне осторожность, не затемняет моей памяти. Не я ли его оживил? Не я ли дал ему вкусить сладость неувядаемых побед? Нет, клянусь Неджефом! Это частые измены высокорожденных ханов навели меня на подозрительные размышления. Ибо сколько побед через Георгия Саакадзе ниспослал мне аллах! Сколько караванов с золотом пригнал в Исфахан мой неустрашимый в битвах сардар! Но предосторожность – лучший щит от глупости, да не оставит меня милость аллаха. Пусть грузин продолжает одерживать для меня неувядаемые победы, пусть продолжает следовать за моим конем…»
И шах Аббас послал на Ломта-гору Карчи-хана.
Хорешани облегченно вздохнула: «барсы» не пойдут на Ломта-гору, не будут драться с картлийцами.
И хотя она знала о неизбежности столкновения, но оттяжка всегда приносит радость. Целый день Хорешани обдумывала твердо принятое решение. Впервые за совместную счастливую жизнь она скрыла от Дато волнение души, скрыла опасный замысел.
Она вынула из арабского ларца чернильницу в обкладке тамбурного вязания цветным бисером, обмакнула тростниковую палочку в чернила из растительных красок и решительно развернула вощеную бумагу:
"Светлейший, богом возлюбленный и боговенчанный царь Картли, Луарсаб!Хорешани позвала слугу Омара, сопутствующего ей с детства. Омар не раз клялся – он за княгиню Хорешани с удовольствием проглотит раскаленный кинжал.
Во имя бога, я, княгиня Хорешани, обращаю к тебе мольбу. Выслушай без горечи и насмешки верную Хорешани, не изменяющую во веки вечные своему сердцу.
Что может женщина сказать мудрому царю? Но посылаю тебе, царь мой, вести, по воле божией и пресвятой богородицы дошедшие до моего слуха в Гандже.
Русийские послы, прибывшие к шаху Аббасу с грамотой от нового царя Московии, много говорили шаху о заступничестве русийского царя Михаила за Иверские земли и напоминали шаху о единоверии и о давнишнем покровительстве Русии всем землям грузинских царств.
Царь, мой светлый Луарсаб, немедля шли гонцов в Терки, проси воеводу русийского на помощь. Пусть пришлет христианского войска стрельцов с огненным боем.
Знай, мой царь, незаконнорожденный царевич магометанин Хосро открыл свои хищные глаза на картлийский трон. Да не будет царю царствующих, Луарсабу, страшна битва с коршуном.
Царь мой, пошли со своими людьми в Терки и моего гонца, верного Омара. Он, по желанию азнаура Дато, находился при русийских послах и учился толмачить у русийских людей.
Умоляю во имя пречистой богородицы – не пренебрегай советом верной тебе Хорешани. Уповаю на милосердного бога, он снизошлет благословение на царя Луарсаба, снизошлет прозрение, дабы ты, как в волшебном кристалле, мог разглядеть твоих ближних князей.
Да восстановится страна наша, Иверская земля, и христианство, да не погибнет вера Христова и твой царский род.
Приложила руку княгиня Хорешани".
Выслушав Хорешани, Омар сказал – или он сегодня увидит Луарсаба, или черт увидит сегодня его, Омара, на своем вонючем обеде. В Терки он тоже проберется, если даже царю Луарсабу не угодно будет его послать. Он давно дал обет пожить в русийской стране, дабы очиститься от мусульманского поганства. Это слово он выучил у русийских послов.
Омар смущенно провел по опущенным густым усам, когда Хорешани велела ему снять чоху и тут же зашила послание под левый рукав. Она сунула тугой кисет в карман чохи, перекрестила Омара и дала «на счастье» поцеловать свою руку.
С наступлением темноты Омар незаметно выскользнул на своем коне из стана.
Отряд курчи – легкой персидской конницы – проходил длинное глухое ущелье реки Дебеда-чай. Курчибаши осторожно осматривал местность. За конницей двигались колонны шах-севани. И в центре своих отборных войск на золотом коне, украшенном крупной бирюзой и перьями, величественно ехал шах Аббас, окруженный пышной свитой. Рядом с шахом ехали Караджугай-хан и Саакадзе.
Властелин в ожидании победы Карчи-хана переносил свой стан из Кахети на южный край равнины «ада» – Джоджохета…
Мутный рассвет едва осветил шатры из козьих шкур. Иранский стан, раскинутый на равнине и на склоне, еще спал. Бродили только караульные сарбазы. Вдали над полосатым шелковым шатром шаха Аббаса развевалось оранжевое знамя с золотым львом.
Внезапно на сторожевом холме персидский набат рассыпал тревожную дробь. На окровавленном коне в стан ворвался чапар, придерживал повязку на лбу. Несмотря на ранний час, чапара сразу пропустили к шахскому шатру, и он, соскочив с коня, распростерся ниц перед закрытым пологом.
Стан пришел в движение. Полусонные сарбазы, хватая оружие, выбегали из шатров. Проснулись ханы. Но никто не решался нарушить сон повелителя Ирана. На ходу набрасывая бурку, крупными шагами приближался Саакадзе.
Посмотрев на распростертого чапара, Караджугай-хан перешагнул через него, отстранил дежурного молодого хана и осторожно вошел в шатер.
– Говори! – послышался грозный голос шаха Аббаса.
Телохранители шаха втащили чапара в шатер. Заплетающимся от страха языком чапар поведал об ужасном поражении Карчи-хана.
Сначала все предвещало победу. Высланные Луарсабом с правого края Ломта-горы дружинники на черных конях и с левого края на белых, увидя тучу сарбазов, повернули коней за своими начальниками и позорно ускакали обратно, не приняв боя. Их преследовали до самой лощины, где они мгновенно исчезли. На стрелы и на раскаты пушек грузины не отвечали, на всех выступах зоркие сарбазы видели смятение.
Сам Карчи-хан с высокой горы наблюдал, как грузинские дружины вскакивали на коней и бежали со всех укреплений. Но осторожный Карчи-хан только ночью повелел начать общий штурм Ломта-горы.
Сарбазы плотными рядами, сливаясь с ночным мраком, бесшумно подползали к укреплениям. Курды первые вскарабкались на средние утесы и сбрасывали вниз плетеные лестницы и канаты. Когда весь склон был облеплен сарбазами и курдами, стали втаскивать метательное оружие. В корзинах подымали пищали, зажигательные снаряды, стеклянные шары, наполненные зловонным ядом и порохом. Курды начали взбираться выше, таща за собой крючки и плетеные лестницы. И когда они уже закидывали веревочные петли за зубцы крепостных стен, на боевых башнях внезапно запылали тысячи огромных факелов.
Напрасно сарбазы и курды прижались к скалистым бокам. Пламя осветило все выступы и склоны. И словно рухнула Ломта-гора. С громоподобным грохотом обрушились глыбы камней, бревна, лилась горячая смола, известь, обвалом сыпались песок, мелкая соль, угольная пыль.
Лопались стеклянные шары, воспламенялись зажигательные снаряды, зловонный яд и пылающий порох довершили поражение сарбазов. Тысячи зажженных стрел догоняли спасавшихся.
Сарбазы, стоящие у Ломта-горы, обогнув подножие, бросились к равнине, но из темных расщелин выскочили всадники на черных и белых конях и, преследуя, рубили бегущих. Карчи-хан с мазандеранцами спешил укрыться в узком ущелье Куры, но легкая грузинская конница, перерезав дорогу, обрушилась на Карчи-хана. И только благодаря храбрости и ловкости хану удалось прорвать смертельное кольцо и ускакать с горсточкой мазандеранцев.
Спасшиеся сарбазы видели, как всю ночь на высоком выступе Ломта-горы стоял воин в белой бурке и высокой белой папахе.
Вечером прискакал Карчи-хан. На коране хан поклялся вернуть в беспощадном покорении Гурджистана славу непобедимого полководца.
Саакадзе усмехнулся: «Разве можно доверчиво лезть в львиную пасть?»
До первой звезды совещался встревоженный шах Аббас с ханами. А когда остался один, погрузился в невеселые думы. Он рассчитывал на беспрепятственное шествие по Грузии, но, еще не переступив порога Картли, потерял большое войско. Сильно тревожила Турция. «Необходимо захватить Гори, дабы отрезать османам путь на соединение с Луарсабом. Султан Ахмет глуп. Но везир Осман двух султанов проглотит. Надо спешить, ибо сказано: опоздавшего всегда ждет неудача. Ханы клянутся: „Лев Ирана“ непобедим!.. А разве однажды лев не погиб от укуса комара? Надо спешить в Гори. Тревожила и Ганджа, где оставлены русийские послы. А что, если их не сумеет удержать Хосро-мирза? Не пленники ведь послы. А что, если русийский царь веру выше торговой дружбы поставит? Говорят, отец молодого царя – патриарх. Нет, опасно медлить, как с Астраханью. Необходимо покорить Грузию и Шамхалат. Но как?»
Затруднительное положение шаха Аббаса разрешили грузинские феодалы.
На верхней башне Ломта-горы реет знамя Багратидов. Но в грузинском стане не празднуют победу, в стане тихо. Луарсаб знает – это только начало.
В белом шатре, переполненном дружинниками, слышится проникновенный голос архиепископа Феодосия. Раскачивается кадильница и стелет синий дым перед потускневшей иконой кватахевской божьей матери.
В шатрах князей шумно. Каждый заносчиво старается приписать победу себе. Каждый думает о выгоде своего замка. Шадиман усиленно разжигает воображение князей обещанием богатых трофеев в случае поражения шаха, а главное, избавлением от азнаурской опасности.
Только в шатре Баграта тихо. Говорят шепотом.
– Уж не думаешь ли, мой светлейший Баграт, стоять, как верный дружинник, в лощине, укрепляя трон Луарсаба?
– Нет, мой Андукапар, думаю другое. Надо уйти не слишком поздно, но и не слишком рано. Бог знает, как может повернуться война? А вдруг Зураб и Нугзар устыдились и придут на помощь Луарсабу? Вдруг собачник Мухран-батони притащится сюда со своей бесчисленной сворой? Вдруг Трифилий пригонит монастырских чертей? Вдруг Георгий Имеретинский, как дурак, вмешается не в свое дело? А разве Леван Дадиани или Мамия Гуриели не чувствуют, где пахнет золотом? А когда ты видел атабага Манучара сидящим дома, если у соседей праздник? Только убедившись, что перечисленное не сбудется, можно уйти. Иначе навек потеряешь Картли и картлийский трон Багратидов. И тогда можно очутиться в Исфахане и, поселившись против дворца Саакадзе, созерцать его величие, обгладывая кости с шахского стола.
Не раз велась эта дружеская беседа. Баграт выжидал. Первый бой встревожил его. Луарсаб может победить, и тогда он, Баграт, навсегда распростится с картлийским троном. Но зачем ждать? Если прийти сейчас, после победы Луарсаба, шах особенно оценит такую покорность… Если прийти после победы шаха, то не посмеется ли персидский пев над запоздалой преданностью? И не отдаст ли проклятому Саакадзе замки его и Андукапара? Конечно, посмеется и, конечно, отдаст. Нет, надо прийти вовремя: не слишком рано, но и не слишком поздно. Тем более, цари Имерети, Гурии и Самегрело медлят.
Баграт, Симон и Андукапар ночью незаметно стянули свои дружины и вывели их из ущелья, оголив правые отроги Ломта-горы.
Когда Луарсабу утром донесли о бегстве трех князей, он задумчиво сказал: «Это только начало».
И действительно, князья, узнав о бегстве светлейшего Баграта и Андукапара, переполошились: не опоздать бы им; ведь шах обещал всем явившимся к нему с покорностью ферманы на сохранение замков и награду владениями тех князей, которые остались верными Луарсабу. Через день Луарсаб узнал о новой измене. С верховьев речки Алгети увел свои дружины Цицишвили.
Обнажив Карадхунанисское ущелье, скрылся с конными лучниками Джавахишвили.
Тихонько ночью за ним ускакали князья Магаладзе с легкоконными дружинами.
Зараженные бегством картлийских князей, кахетинские князья Нодар Джорджадзе и Давид Асланишвили сняли с позиций и увели конницу Теймураза.
И тотчас же из лощины четырех гор вывели личные дружины Эристави Ксанские. За ними, снявшись с высот, исчез со своей дружиной Пешанг Палавандишвили.
Эта неслыханная измена князей Картли в момент напряжения всех народных сил, в момент победы, сильно подорвала дух народа. Города и деревни, замкнувшись, не знали, на что решиться:
– Князья изменили, а если Шадиман победит нашими руками, еще тяжелее на шею ярмо наденет.
– А шах, если победит, что наденет?
– Шах не победит, Георгий Саакадзе не пустит.
– Из Кахети старый Роин пришел. Клянется, Георгий в Кизисхеви к народу доброе сердце держал.
– Георгий на народ не может сердиться, против князей идет.
– С народом Георгий дружен.
– Теперь тоже надо верить…
Такие разговоры не прибавляли дружинников Луарсабу.
И с вершины Ломта-горы Луарсаб видел, как на равнину «ада» – Джоджохета – лавиной хлынуло иранское войско, стремясь к обнаженным позициям.
В этот час Асламаз привел к Луарсабу гонца от Хорешани. На гонце клочьями висела бурка, из рваных цаги торчали посиневшие пальцы. Видно, не легкий путь проделал Омар.
Прочитав послание, Луарсаб посветлел: сколь отрадно знать о душевной чистоте грузинской женщины.
Луарсаб призвал в свой шатер Гуния и Асламаза. Он поблагодарил начальников тваладской конницы за верность Багратидам и спросил – хотят ли они оказать большую услугу Картли?
Гуния и Асламаз вынули шашки и на скрещенных лезвиях поклялись в верности царю.
Луарсаб сказал о своем секретном намерении послать их, опытных в боях и в красноречии, за помощью к русийскому воеводе.
Ночью, воспользовавшись вьюгой, Асламаз и Гуния, выбрав верных дружинников, двадцать на черных конях и двадцать на белых, в сопровождении Омара выехали тайно от всех, особенно от Шадимана, через горы в Терки.
Утром Шадиман язвительно докладывал Луарсабу о позорной измене азнауров Гуния и Асламаза, бежавших ночью с сорока дружинниками.
Луарсаб выразил сожаление, что позорный пример князей заразил и азнауров, и, словно не замечая неудовольствия Шадимана, повелел младшему Херхеулидзе пригласить царя Теймураза.
На чрезвычайном совете Луарсаб, Теймураз и Шадиман решили не жертвовать бесцельно последним войском, вырваться из окружения и отступить к Тбилиси.
Медленно спустилось с высокой башни Ломта-горы знамя Багратидов.
Хорешани сегодня особенно оживлена. Она на совместной утренней еде с «барсами» и Георгием весело передавала новость, взволновавшую гарем.
Ночью «лев Ирана» перепутал жен и вместо самой юной, третьей, попал к самой старой – первой. Обнаружив на рассвете ошибку, «лев» гневно пригрозил евнуху выколоть глаза. Но чапар с Ломта-горы отбил у «льва Ирана» память, и евнух пока видит разницу между «львицами Ирана».
«Барсы» шумно встретили рассказ Хорешани. Георгий хмурился. Димитрий молчал, и в первый раз за всю жизнь перед ним остался нетронутым кувшин вина.
«Барсы» рвались в Картли. И Георгий поспешил к шаху Аббасу с предложением нового плана взятия им и «барсами» Ломта-горы.
Как бы в знак смирения перед шахом, Георгий был одет в скромную грузинскую чоху, на простом кожаном ремне висела шашка, некогда подаренная Нугзаром.
Еще издали Георгий увидел у шатра шаха оживленную толпу ханов и начальников сарбазов. Шахская стража прогуливала трех берберийских коней в дорогом уборе.
Перед Георгием почтительно расступились молодые ханы. Георгий откинул полог шатра и ужаснулся. Словно раскаленное железо обожгло лицо. Он с усилием разжал руку, сжимающую рукоятку шашки. Овладев собой, Георгий вытер на лбу холодный пот и с непроницаемым лицом вошел в шатер.
В приемной шатра толпились ханы. Баграт, Симон и Андукапар в персидских одеяниях и чалмах ждали выхода шаха. Георгий увидел, как вышел шах и князья бросились перед ним на колени с выражением полной покорности и просьбой принять их в число воюющих с Луарсабом. Баграт и Андукапар особенно старались уверить шаха в своей преданности. Георгий заметил, как шах едва скрывал счастливое изумление.
И действительно, шах несказанно обрадовался и кстати вспомнил, как этот Баграт и Андукапар чуть не изрубили Али-Баиндура, приняв его за турка.
Весь следующий день прошел в приеме гостей. Прибыли Магаладзе, Джавахишвили, прибыли и другие князья – все враги Саакадзе, с которыми он жаждал встречи в бою, которых мечтал раз навсегда убрать со своей дороги.
Князья один за другим изъявляли готовность принять магометанство.
Шах повелел ханам приказать иранскому войску не приближаться на расстояние агаджа к владениям прибывших князей, но не щадить непокорных, оставшихся верными Луарсабу.
На вечернем пиру шах торжественно вручил князьям ферманы на неприкосновенность их жизни и замков. Вместе с ферманами были преподнесены драгоценные дары.
Потрясенный Саакадзе с презрением отвергал все попытки князей сблизиться с ним. Князья, скрывая бешенство, вынуждены были выражать Саакадзе, приближенному шаху Аббаса, уважение и даже восхищение…
Узнав об оставлении картлийцами Ломта-горы, шах Аббас снял стан, оставил правителями Кахети князей Нодара Джорджадзе и Давида Асланишвили и повелел Саакадзе пройти юго-западные земли Картли, а сам пересек с войском Куру и Иори, обошел Тбилиси с севера, переправился через Арагви, победоносно прошел Мцхета и стремительно направился к Гори. Теперь шах Аббас был спокоен: все попытки османов прийти на помощь Луарсабу со стороны Ахалцихе разобьются о грозные стены горийской цитадели.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Безмолвны долины и предгорья Картли. Не тянутся по аробным путям арбы. Не слышно урмули. Не вздымаются веселые дымки из очагов. Не звенят песни девушек за вышиванием. Не сзывают пандури на игру в лело и малаки. Не сбивают наездники шашками чашу. Не спускаются женщины с кувшинами к горному роднику. Не танцуют вокруг храмов праздничное лекури. Не резвится табун молодых коней.
Через сердце Картли идет шах Аббас, идет враг грузин. Но не покорится народ врагу.
Собираются крестьяне. Упрямо вглядываясь в даль, шепчутся:
– Люди, люди! Князья с шахом идут, спокойствие Картли обещают.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие не верят.
– Люди, люди! Гонцы князей грозят отнять скот у бежавших.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
– Люди, люди! Гонцы князей угрожают сжечь наши жилища.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
– Люди, люди! Гонцы шаха угрожают непокорным рубить головы.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
– Люди, люди! Гонцы шаха обещают милость повелителя Ирана.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
И, несмотря на зимнюю стужу, народ, проклиная князей-изменников, уходил в холодные леса и за ледяные скалы.
И шах Аббас сумрачно проходил опустевшие долины Арагви, Куры и Ксани. Гнев все больше охватывал властелина Ирана. Шах не сомневался, что влиятельные князья Гурджистана, с незапамятных времен заискивавшие перед персидским «львом», и сейчас не только раболепно падут ниц перед лучами «солнца Ирана», но принудят к тому и царей Картли и Кахети. И вдруг… рабы осмелились исчезнуть.
Охваченный жаждой мщения, шах приказал освещать дорогу коню. И на всем кровавом пути персидских полчищ запылали деревни.
Молчит дремучий Ничбисский лес. Зимний ветер воет в оголенных ветвях. Серебряный иней качается на мохнатых лапах сосен. Далеко в берлогу забрался медведь, изредка промелькнет олень или шустрая белка покажется на колючей ветке, осыпая сухие иглы.
Суровое безмолвие леса нарушили торопливые шаги. К Медвежьей пещере спешили старые, спешили молодые. Здесь на поваленном дереве, покручивая ус и нагайкой ударяя по цаги, стоял Квливидзе, утром прискакавший из Имерети по просьбе гонцов из Дзегви, Ничбиси, Хидистави и Ахалкалаки.
Около него собралось несколько азнауров.
Выборные от деревень раздавали оружие. Старые и совсем мальчики жадно хватали шашки, щиты и самострелы.
Народ шумел.
Не слушая друг друга, одни требовали немедленно двигаться навстречу собаке-шаху, другие уговаривали ждать Саакадзе.
– Что ждать?! – кричал высокий ничбисец, и огненная борода его развевалась, как пламя. – Может, перс решил из наших шкур седла для сарбазов делать?!
– Почему не видим гонцов от Саакадзе?
– Может, его гонец еще не родился, а мы ждать здесь будем?!
– Зачем Саакадзе народ, Саакадзе сейчас золотые цаги носит!
– Кто такое сказал?! Разве эту шашку не Саакадзе прислал?! – кричал молодой дружинник из Хидистави.
Выборный от Дзегви сурово крикнул:
– Почему слова, как солому, крошите? Пусть скажет азнаур Квливидзе, как решит он, так и будем делать, – и добавил упрямо: – Медвежью пещеру кто обогатил?
Обрадованно подхватили:
– Говори, азнаур Квливидзе; как скажешь, батоно, так и поступим!
Квливидзе, пошептавшись с азнаурами, громко крикнул:
– В чем дело, люди?! Саакадзе оружие вам прислал? Очень хорошо! Саакадзе персов к вам привел? Очень хорошо! Берите его оружие и бейте его персов!
Одобрительный смех раскатился по Ничбисскому лесу.
Выполняя повеление шаха покорить ему юго-западные земли Картли, Саакадзе шел к верховьям Алгети.
На Саакадзе переливались синевой рыцарские доспехи: месир – стальная сетка, ниспадавшая с шишака, пластинчатое забрало, налокотники, наколенники и щит.
Так же были закованы в броню и «барсы». Они страшились быть пронзенными грузинской стрелой.
На всем пути Саакадзе разорял владения князей, еще не успевших добраться до шаха.
Точно огромные факелы, вонзенные исполином в скалистые расщелины, пылали на вершинах замки. Грохотал камень. Звенело стекло. Обуреваемый гневом, Георгий Саакадзе брал приступом замки, беспощадно истреблял дружинников, защищавших князей, и зачислял в личное войско перебегавших к нему или к «барсам».
К восторгу сарбазов и грузин-дружинников, Саакадзе разрешил им все отобранное у князей разделить между собой. И за войском потянулся длинный вьючный караван, табуны коней и рогатый скот.
Переправившись через Алгети, Саакадзе провел войско через Биртвиси на Манглиси. Перейдя перевал, он спустился к Кавтисхеви и двинулся через Ахалкалаки в Гори на соединение с шахом Аббасом.
На всем пути следования Саакадзе пылали замки.
Победоносно подходят к Гори сплоченные колонны шах-севани. Мерно рассыпается дробь думбеков. Тяжелый топот гулко отдается в лощине. Свинцовой синевой отсвечивают наконечники копий. На тюрбанах минбашей колышутся перья. Позади последних рядов сарбазов на верблюдах, в раззолоченных закрытых кибитках, передвигается гарем шаха, окруженный ханами, евнухами и телохранителями. Впереди на позолоченном шесте развевается иранское знамя. На спине золотого льва торжествующие лучи восходящего солнца.
Через сердце Картли идет шах Аббас, идет враг грузин. Но не покорится народ врагу.
Собираются крестьяне. Упрямо вглядываясь в даль, шепчутся:
– Люди, люди! Князья с шахом идут, спокойствие Картли обещают.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие не верят.
– Люди, люди! Гонцы князей грозят отнять скот у бежавших.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
– Люди, люди! Гонцы князей угрожают сжечь наши жилища.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
– Люди, люди! Гонцы шаха угрожают непокорным рубить головы.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
– Люди, люди! Гонцы шаха обещают милость повелителя Ирана.
– Напрасно думают! Такое не поможет, уже многие скрылись.
И, несмотря на зимнюю стужу, народ, проклиная князей-изменников, уходил в холодные леса и за ледяные скалы.
И шах Аббас сумрачно проходил опустевшие долины Арагви, Куры и Ксани. Гнев все больше охватывал властелина Ирана. Шах не сомневался, что влиятельные князья Гурджистана, с незапамятных времен заискивавшие перед персидским «львом», и сейчас не только раболепно падут ниц перед лучами «солнца Ирана», но принудят к тому и царей Картли и Кахети. И вдруг… рабы осмелились исчезнуть.
Охваченный жаждой мщения, шах приказал освещать дорогу коню. И на всем кровавом пути персидских полчищ запылали деревни.
Молчит дремучий Ничбисский лес. Зимний ветер воет в оголенных ветвях. Серебряный иней качается на мохнатых лапах сосен. Далеко в берлогу забрался медведь, изредка промелькнет олень или шустрая белка покажется на колючей ветке, осыпая сухие иглы.
Суровое безмолвие леса нарушили торопливые шаги. К Медвежьей пещере спешили старые, спешили молодые. Здесь на поваленном дереве, покручивая ус и нагайкой ударяя по цаги, стоял Квливидзе, утром прискакавший из Имерети по просьбе гонцов из Дзегви, Ничбиси, Хидистави и Ахалкалаки.
Около него собралось несколько азнауров.
Выборные от деревень раздавали оружие. Старые и совсем мальчики жадно хватали шашки, щиты и самострелы.
Народ шумел.
Не слушая друг друга, одни требовали немедленно двигаться навстречу собаке-шаху, другие уговаривали ждать Саакадзе.
– Что ждать?! – кричал высокий ничбисец, и огненная борода его развевалась, как пламя. – Может, перс решил из наших шкур седла для сарбазов делать?!
– Почему не видим гонцов от Саакадзе?
– Может, его гонец еще не родился, а мы ждать здесь будем?!
– Зачем Саакадзе народ, Саакадзе сейчас золотые цаги носит!
– Кто такое сказал?! Разве эту шашку не Саакадзе прислал?! – кричал молодой дружинник из Хидистави.
Выборный от Дзегви сурово крикнул:
– Почему слова, как солому, крошите? Пусть скажет азнаур Квливидзе, как решит он, так и будем делать, – и добавил упрямо: – Медвежью пещеру кто обогатил?
Обрадованно подхватили:
– Говори, азнаур Квливидзе; как скажешь, батоно, так и поступим!
Квливидзе, пошептавшись с азнаурами, громко крикнул:
– В чем дело, люди?! Саакадзе оружие вам прислал? Очень хорошо! Саакадзе персов к вам привел? Очень хорошо! Берите его оружие и бейте его персов!
Одобрительный смех раскатился по Ничбисскому лесу.
Выполняя повеление шаха покорить ему юго-западные земли Картли, Саакадзе шел к верховьям Алгети.
На Саакадзе переливались синевой рыцарские доспехи: месир – стальная сетка, ниспадавшая с шишака, пластинчатое забрало, налокотники, наколенники и щит.
Так же были закованы в броню и «барсы». Они страшились быть пронзенными грузинской стрелой.
На всем пути Саакадзе разорял владения князей, еще не успевших добраться до шаха.
Точно огромные факелы, вонзенные исполином в скалистые расщелины, пылали на вершинах замки. Грохотал камень. Звенело стекло. Обуреваемый гневом, Георгий Саакадзе брал приступом замки, беспощадно истреблял дружинников, защищавших князей, и зачислял в личное войско перебегавших к нему или к «барсам».
К восторгу сарбазов и грузин-дружинников, Саакадзе разрешил им все отобранное у князей разделить между собой. И за войском потянулся длинный вьючный караван, табуны коней и рогатый скот.
Переправившись через Алгети, Саакадзе провел войско через Биртвиси на Манглиси. Перейдя перевал, он спустился к Кавтисхеви и двинулся через Ахалкалаки в Гори на соединение с шахом Аббасом.
На всем пути следования Саакадзе пылали замки.
Победоносно подходят к Гори сплоченные колонны шах-севани. Мерно рассыпается дробь думбеков. Тяжелый топот гулко отдается в лощине. Свинцовой синевой отсвечивают наконечники копий. На тюрбанах минбашей колышутся перья. Позади последних рядов сарбазов на верблюдах, в раззолоченных закрытых кибитках, передвигается гарем шаха, окруженный ханами, евнухами и телохранителями. Впереди на позолоченном шесте развевается иранское знамя. На спине золотого льва торжествующие лучи восходящего солнца.