Страница:
Он расхохотался.
– Ты невозможная, сумасшедшая, распутная, скверная, но самая потрясающая женщина в мире!
– Я тоже так думаю, – скромно заметила я.
Я ушла от него, когда за окном было светло, и в коридорах уже шастали горничные.
А мне было смешно, что все они думают, что наступило утро, когда на самом деле еще продолжается вчерашняя ночь.
Следующим вечером мы с Тони вели себя куда как примерно – гуляли, держась за руки, умеренно выпивали в разных барах, катались на пароме, а я все время думала о том, что ночью мы должны лечь в постель и наконец-то соединиться. Это заставляло меня нервничать, уж сама не знаю почему. Мне казалось, что секс все испортит.
После прогулки мы пришли к Тони в номер, я второпях выпила коньяк и легла на постель с жертвенным видом. Тони разделся так, как будто делал это передо мной сотни раз, и я снова удивилась тому чувству, когда почти незнакомый человек кажется ужасно родным. Он лег на меня, и мы занялись делом, ради которого я, собственно, и родилась на свет. Это был тихий супружеский классический секс.
Знаете, как это бывает, когда еще любишь своего мужа, и почти каждый вечер делаешь с ним любовь, и оба совершенно счастливы, хотя в этом уже нет той остроты первых дней. И это напоминает семейную трапезу по вечерам – картошка, сосиски, какие-нибудь консервы, баночка соленых огурцов, но все равно вкусно, хотя и без изысков.
Я чувствовала на себе приятную тяжесть нового тела, ощущала, как ходят под руками теплые холмики мужских ягодиц. Движение внутри меня было чуть замедленным, мирным и несущим покой, без той ярости, что сопровождает мои случайные совокупления с первыми встречными.
В два часа ночи я оделась, оставила беспламенный поцелуй на лбу Тони и сказала, что мне пора идти. "Я тебя провожу до номера", – решил вежливый Тони и тоже оделся. "Что ты, не надо!" – "Нет, Нет! Обязательно провожу". Мы вышли в коридор и Пошли мимо чужих дверей, откуда струился сон.
У меня начисто вылетело из головы то, что я обещала Кристофу прийти к нему в полночь. Ведь вещания даются для того, чтобы их не сдерживать.
Тогда я увидела его, стоящим у моей двери, то испытала тихий шок. Было ясно, что он пришел сюда не за хорошим делом. Он стоял как ошалевший кобель, поджидающий суку, и воздух вокруг был насыщен его злым возбуждением.
Несколько секунд я с трудом вырабатывала склеивала, сшивала свою улыбку, но она получилась жалкой и кривой. "Что ты здесь делаешь?" – задала я Кристофу вопрос, пригодный на все случаи жизни. "Жду тебя уже два часа", – просто ответил он. Все трое мы были похожи сейчас на персонажей дрянной комедии, и я засмеялась сухим, нервным, дрожащим смехом, от которого, верно, бьется тонкое стекло.
"Я, пожалуй, пойду, – сказал Тони. – Спокойной ночи". Я посмотрела на его холодное, отчужденное лицо, и сердце у меня сжалось от непонятной боли.
Мы остались с Кристофом вдвоем. Он приблизился ко мне, и я содрогнулась. На его бледном лице с такой исступленной страстью горели расширившиеся злые глаза, что я ни секунды не сомневалась – он может избить меня или изнасиловать прямо здесь и сейчас. "Сука!" – сказал он, вложив в это слово все, что мог.
Дальше было хуже. Он хлестал меня словами, как пощечинами, начисто потеряв свой любезный тон и условную вежливость типичного западного мужчины.
– Что ты делаешь со своей жизнью, дурочка! – говорил он тихо и зло. (Лучше бы кричал.) – Это дерьмо, а не жизнь, и ты знаешь это. Ты швыряешься мужчинами, как непослушный ребенок игрушками. А я ведь мог бы полюбить тебя. Я молод, одинок, умен, обеспечен и знаю много чего о сексе. Чего же тебе еще?
В нем зрел и всходил, как на дрожжах, извечный Ч Длиннее ноги тем легче жизнь.
Лучшее место для мужчины ¦ на груди Д. Асламовой.
С таким лицом я пыталась стать депутатом Государственной Думы.
Голая правда
Даши
Асламовой. рналисти писатель, кандидата упутать Я сделаю Думу при |u"m. Я не да гнев самца, озадаченного прихотями женского вкуса. Он грубо схватил меня за руку.
– Ты гоняешься за деньгами? Но я никогда не платил женщинам за любовь!
– На что ты намекаешь? – я наконец обрела дар речи. – На то, что мне платят за секс? Убирайся!
– Ты сейчас пойдешь со мной в мою комнату! Немедленно!
– Нет! Я не люблю, когда у меня два мужчины за ночь. Я еще не приняла ванну, и на мне чужой запах.
Я улыбалась ему прямо в лицо. Он прижал меня к себе с такой яростью, что сделал мне больно. При этом он издавал нечто вроде рычания, – наверное, так рычат орангутанги, когда у них силой отбирают кокосовый орех.
– Ты обещала быть со мной сегодня, и ты будешь!
– Это правда. Я обещала и выполню свое обещание.
– Когда?
– Завтра. В полночь.
Я почувствовала, как ехидные незримые маленькие дьяволята захихикали вокруг нас.
– Поклянись!
– Черт с тобой! Клянусь!
– Я тебе не верю. Либо ты пойдешь со мной сейчас, либо мы больше никогда не увидимся.
– Нет.
– Прощай и будь проклята, – торжественно объявил он.
– Да пошел ты!
Он отпустил меня, и я перевела дух. Войдя в Свою комнату, я бросилась к телефону и набрала номер Тони. Включился автоответчик. "Тони, миленький! – заголосила я после сигнала. – Возьми трубку, умоляю тебя. Мне надо с тобой поговорить". Но Тони не отозвался. Мне почудилось, что я вижу перед собой его полное укоризны лицо. Мое сердце опьянело от внезапной влюбленности. Я должна его увидеть и вымолить прощение!
Я выбежала из комнаты и бросилась к лифту. Меня всю колотило. Господи! Только бы он открыл мне дверь! "Распутная кукла, продажная девка, последняя тварь! Вот ты кто! Ничего святого!" – твердила я себе и так сжимала кулаки, что острые ногти впивались в ладони.
И Тони открыл дверь на мой отчаянный стук. Когда я увидела его, неожиданно домашнего, в белом гостиничном халате, я упала к нему на грудь и заплакала от облегчения. Он некоторое время молча гладил меня по голове, а потом задал самый верный вопрос:
– Выпить хочешь?
– Виски, если есть.
Тони терпеливо ждал, когда я прикончу порционную бутылочку виски из мини-бара, чтобы задать второй вопрос:
– Это тот парень, с которым ты лежала у лифтов?
– Угу, – я кивнула головой.
– Я себя чувствовал, как будто меня вымазали дерьмом с ног до головы.
Виски развязывает язык лучше всякого детектора лжи, и я неожиданно начала говорить – горячо и несвязно, всхлипывая, словно обиженный ребенок, Я открыла ему секрет, что когда-то у меня было сокровище – мое собственное сердце и как я дурно обошлась с ним, как я обманывала и как обманывали меня, как мне ужасно хочется любить, но не хватает мужества, как в момент страсти я совершенно забываюсь, а потом краснею от этого, и как я избавилась от своего брака, будто стоматолог от сгнившего зуба, и никак не могу заполнить эту пустоту хотя бы временной пломбой, и что прошлое – ложь, и для любви нет дороги обратно. Я говорила до пяти часов утра, а он слушал. Мы оба падали от усталости, и я все время спрашивала: "Ты меня понимаешь? Ты не осуждаешь мои поступки?" – "Иногда они для меня странные и дикие, – отвечал он.
– Но тебе надо выговориться сегодня. И я здесь, чтобы слушать тебя. Говори".
Я ушла от него под утро, шатаясь от усталости, пьяная от собственной откровенности. А в восемь утра меня разбудила бодрая Соня: "Доброе утро, мамочка! Ты хорошо поспала?" Мне пришлось встать, чтобы выполнить свои материнские обязанности. На полу в коридоре я нашла письмо от Кристофа. Оно дышало высокомерием: "Я не уверен, заслуживаешь ли ты моего прощения, но я готов дать тебе второй шанс. Я жду тебя в восемь вечера в холле. Мы поужинаем, сходим в дансинг, а после ты выполнишь свое обещание". Я почувствовала, как между ног у меня становится горячо. Я вспомнила его глаза разъяренного кота, его жадные руки, вспомнила, как он весь трепыхался от страсти и как он подвел меня к финишу в состоянии чуть ли не беспамятства тогда, около лифтов, и усмешка тронула мои губы. "Ну, распутная девка, ну шлюха, и что из того? – подумала я. – А много ли мне осталось лет, когда я еще могу быть шлюхой?" В этот момент раздался телефонный звонок. Это Кристоф решил выяснить, светит ли ему что-нибудь сегодня ночью.
– Ты читала мое письмо? – спросил он в нетерпении. – Да, но я не могу видеть тебя в восемь вечера. Я обещала своей дочери ночную прогулку на пароме.
– Ты вчера дала клятву, – напомнил он.
– И я ее сдержу.
– Когда?
– Я же сказала тебе: в полночь.
– Я не верю тебе.
Меня мучило похмелье, и я не была склонна к вежливости.
– Послушай, Кристоф. Выбор у тебя небольшой: верить или нет. И я не хочу тратить силы на объяснения. До вечера.
Я положила трубку. Пива! Вот чего мне сейчас не хватает. За завтраком я пребывала в странно равнодушном, выпотрошенном состоянии. Видимо, ночной эмоциональный взрыв не прошел для меня даром. Мне решительно было наплевать на всех мужчин на свете. Особенно на Тони. В этот момент я и представить себе не могла, что нынче вечером, всего через два дня после знакомства, он сделает мне предложение. Вот как это случилось.
Вечером мы с Соней отправились на пароме на полуостров Коулун. Мы долго бродили по этому фешенебельному району, потом свернули к ночному рынку, где на маленьких жаровнях готовятся самые немыслимые блюда на свете. Их острые ароматы наполняют целый квартал и способны расшевелить даже камни.
Я уже привыкла ходить как настоящая жительница Гонконга, опираясь на ручку длинного зонта,. вдыхать фантастические запахи, вежливо кивать белым людям на улицах, торговаться в лавках. Мы поужинали с Соней в маленьком китайском ресторанчике. Ели крохотные, похожие на маленькие уши пельмени, которые просто таяли во рту, маслянистые, как сливки, овощи, выложенные на кружевных листьях салата, похожих на зеленый мох.
Вернулись мы поздно. Уложив девочку спать, я надела вечернее платье, побрызгала духами между ног и в теплую ложбинку на шее, тяжело вздохнула и отправилась выполнять свое обещание. Все-таки мне не откажешь в своеобразной честности.
Кристоф встретил меня весь при параде, лучась победной улыбкой, чем сразу же вызвал мое крайнее раздражение.
– Налей-ка мне виски, – сказала я с порога.
– Подожди минутку. Сейчас принесут лед.
– Не надо льда. Сгодится чистый.
– И все же я прошу тебя подождать.
Я заскрипела зубами от злости. Мне и в голову не приходило, зачем ему понадобился лед.
– Я не люблю ждать, – заявила я. – Дай мне виски, и немедленно.
– А я не люблю выслушивать приказы от женщин, – он поймал мою руку и поцеловал ее. – Я сам отдаю приказания.
– Ах ты боже мой! Какие сложности!
Явился официант с серебряным ведерком, полным льда. Я наконец-то получила свое виски. Я успела сделать несколько глотков, как Кристоф приступил к делу, медленно, с чувством, по всем правилам. Это была не та сумасшедшая страсть, что так подкупила меня у лифтов. Нет. Это была изысканная холодноватая демонстрация секса профессионалом, так сказать, показательные выступления. Кристоф задался целью поразить меня своей изощренностью. Некоторые его приемы явно отдавали плагиатом, Как, например, тающий лед на женском теле.(Вот Для чего понадобились кубики льда!) "Старо, – думала я, пока холодные капли стекали по моей коже. – "Девять с половиной недель" видели даже малолетки".
Весь этот тщательно продуманный и отрепетированный спектакль вызывал любопытство, но не возбуждение. Я всегда предпочту пусть неумелую, но подлинную страсть искусным, прохладным сексуальным играм. Такие игры напоминают мне восковые фрукты – красивые, но не настоящие, без вкуса и аромата.
Я мучилась как подопытный кролик и пыталась подыгрывать, но актриса из меня никудышная. Порядком подустав от экспериментов, я даже спросила: "А по-простому нельзя?" Я пришла к забавному выводу. Чем выше человек взбирается по социальной лестнице, чем больше опутывает себя полным перечнем запретов, правил, табу, тем он необузданнее и изобретательнее в сексе – единственной области, где свобода властвует всегда. Достаточно вспомнить Билла Клинтона и Монику.
Уязвленный моим равнодушием Кристоф наконец спросил:
– В чем дело? Ты не хочешь меня? Я ухватилась за привычную ложь:
– Понимаешь, писатели ничего не чувствуют в сексе. Они наблюдают за чужими реакциями, запоминают их, чтобы потом использовать в своих произведениях. Для меня важнее литература, чем реальная жизнь.
Он молчал, обдумывая мои слова.
– Отпусти меня сегодня, – попросила я как провинившийся ребенок, которого поставили в угол. – Пожалуйста. До завтра. Да и лед уже в ведерке растаял, – не удержалась я от иронии.
– Но завтра я уезжаю
Тогда отпусти навсегда. Он снова обрел свое высокомерие.
– Никто тебя не держит. Что ты сейчас будешь делать?
– Спать. Не сердись. Я бываю невозможной.
Я вышла из комнаты и с облегчением закрыла за собой дверь. Ненавижу такие сцены.
Все так неловко и нескладно. И мне в самом деле пора выспаться. Ночи я провожу с мужчинами, а в восемь утра меня будит ребенок. Надо иметь железное здоровье, чтобы выдерживать такой образ жизни.
В моей комнате автоответчик раскалился от страстных посланий. И все от Тони.
"Моя девочка, моя любимая! Где ты? Я ищу тебя весь вечер. Не покидай меня!
Позвони! Я жду!" Одни восклицательные знаки. Ах, Тони! Нет у нас с тобой ни прошлого, ни будущего, одно только хрупкое настоящее, которое мы можем промотать сегодняшней ночью, как завзятые игроки на гонконгском ипподроме. Решено! Я позвонила ему и сказала только два слова: "Я иду".
Есть люди, которые попадаются на самых простых вещах. Я села в лифт, нажала кнопку шестнадцатого этажа, а на двадцать втором этаже лифт открылся, и я увидела Кристофа. О черт!
– Ты же собиралась лечь спать? – подозрительно спросил он.
– У меня бессонница и головная боль. Сейчас выпью стаканчик коньяка в баре, и все пройдет.
Для убедительности я потерла свой висок.
– Я тоже собираюсь в бар.
Он придвинулся ко мне и взял меня за руку.
– Может быть, начнем все сначала?
Тут лифт остановился на шестнадцатом этаже, но никто, разумеется, не вошел. – Странно, – сказал Кристоф. – Кто же вызвал лифт?
– Какие пустяки! Просто человек уехал на другом подошедшем лифте.
– Тогда бы кнопка вызова погасла.
– О какой ерунде мы болтаем! Значит, человек передумал ехать и ушел.
– В самом деле?
Кристоф обнял меня, и я почувствовала сквозь его штаны, как напрягся его крупный член. Проклятие! По-видимому, он хочет женщин только в лифтах.
– Мы же хотели в бар, – напомнила я и нажала кнопку первого этажа.
Когда мы спустились в холл, я виновато улыбнулась и сказала:
– Извини, Кристоф. Мне придется подняться наверх. Я забыла свои сигареты.
– Но у меня есть с собой.
– У тебя слишком крепкие. Жди меня в баре. Я сейчас вернусь.
Господи! Я совсем завралась. Подавив последние вздохи совести, я нажала кнопку проклятого шестнадцатого этажа.
Когда Тони открыл мне дверь, я поняла только одно: если он улыбается, мне отчего-то становится хорошо. Он прижал меня к себе, послушную, еще не остывшую от чужого мужского жара.
– Где ты была всю ночь?
Я зажала ему рот поцелуем. На несколько секунд мы замерли, у нас обоих порвалось дыхание. Потом, торопясь, словно врач, который спешит сделать операцию, пока пациент под наркозом, я прошептала:
– Давай-ка быстренько в постель. Я тебя хочу.
Я стремительно разделась перед ним, бесстыдная и невинная, и мы поспешно удовлетворили первый голод. Но это лишь отсрочило разговор. Насытившись, он вернулся к мучившему его вопросу:
– Где ты была всю ночь?
– Тони, почему мужчины так любят задавать дурацкие вопросы?
Тем более когда ответ заранее известен.
– Где ты была всю ночь?
Его не так-то легко было сбить с толку.
– Я гуляла с Соней.
– Не морочь мне голову. Соня ложится спать в десять вечера.
– Но мы задержались, и она легла спать в одиннадцать.
– Что ты делала после?
– Я пошла в бар "Шампанское".
– Я был там, но не нашел тебя.
– Значит, мы разминулись. Потом я отправилась в тот ночной клуб, где мы с тобой познакомились.
– Я и туда заходил.
– И что? Не нашел? – я делала жалкую попытку потянуть время.
Он расхохотался и крепко поцеловал меня, но поцелуй все еще был продолжением допроса. Я вдруг почувствовала безмерную усталость. Я могла бы сочинить сто сказок, но не хочу я лгать. Тем более в постели.
– Тебе нужна правда?
– От тебя только правда, какой бы она ни была. Я тебе помогу. Ты была с тем мужчиной?
Пойманная на горячем, я и не думала отрицать. После бесстыдно пояснительного диалога он вдруг сказал:
– Не вижу иного способа удержать тебя, как только жениться на тебе.
– Логично. И когда ты это придумал?
– Сегодня днем. Я много думал о нас с тобой.
Я смеялась так долго, что на глазах у меня выступили слезы. Ну надо же! Поехать черт знает куда за мужем и в самом деле найти его.
– Ты не принц Чарльз, – сказала я.
– Я не принц Чарльз, – подтвердил он.
– И ты не миллионер, – заметила я.
– Не миллионер, – согласился он.
– Где ты живешь? – спросила я.
– В Англии, в Манчестере, – ответил он.
– Что я буду делать в Манчестере?
– Спать со мной каждую ночь.
Этот сумасшедший разговор настроил меня на легкомысленный лад, и под влиянием любви и алкоголя я сказала: "Да". Я не стала ему объяснять, что я не та девушка, которую мужчина рад привести домой и познакомить с мамой, и я не из тех, кто празднует золотую свадьбу. Он и сам это понял.
Я приникла к нему, и мы снова соединились. В ту ночь я была заласкана им, залюблена, зацелована. Со всем пылом неверной женщины я шептала ему на ухо порусски что-то несказанно-милое, ласковое, глупое. Он напрасно пытался понять и все время просил перевести. "Невозможно!" – смеялась я. И он делал мне большое, очень большое удовольствие. Блаженство все росло и наконец завершилось последней ослепляющей вспышкой. Мы впервые кончили вместе, и в приливе стыдливой радости я спрятала лицо у него на груди.
– А теперь я должен признаться тебе в одной веши, – тихо сказал он, когда страсти улеглись.
– Я слушаю тебя.
– Ты – вторая женщина в моей жизни.
От неожиданности я поперхнулась коньяком, который пила в тот момент.
– Не может быть! Не верю своим ушам. Тебе уже тридцать три года!
– Ну и что? Я женат уже десять лет и все эти годы хранил верность своей жене.
Сейчас мы подали на развод, живем раздельно и ждем процесса. Через три месяца весь этот кошмар закончится. В Англии развод – жутко сложная штука. Если б мы не расстались с ней, я никогда бы не посмотрел на другую женщину.
– Ух! Вот это новость. Это почти то же самое, что спать с девственником.
– А сколько мужчин было у тебя?
Я замялась.
– Ну, я точно не помню. У меня плохо с математикой.
– Мне кажется, единственный способ заставить тебя хранить верность – это держать тебя все время беременной.
– Бесполезно. И тут недоглядишь.
Мы рассмеялись и принялись составлять шутливый устный договор об условиях совместной жизни.
– Что бы ты хотела?
– Видеть мужа не больше чем неделю в месяц.
– Так мало?!
– Так много! Мужья жуткие зануды. А твои условия?
– О-о, их много! Первое – ты должна полюбить Регби.
– Да пошел ты!
– Второе, – не смущаясь, продолжал он, – научиться пить чай в пять часов вечера. Это время классического английского чаепития.
– Это будет нетрудно.
– Третье – ты должна любить только меня. Я подумала немножко, а потом спросила:
– Слушай, а компромисс возможен?
– Какого рода?
– Я даже согласна на регби, но вот третье условие мне не по силам.
Он сделал вид, что собирается меня задушить, и мы оба рассмеялись.
– Я такая, какая есть. Меня не переделать.
– Знаю. И не надо тебе меняться.
И он подарил мне один из тех взглядов, которые проникают в самое сердце.
Следующий вечер был прощальным. Мы сидели в элегантном кафе, и Тони смотрел на меня с грустью, как на птицу, которая еще сидит на ветвях, но уже расправила крылья для полета и зорко смотрит вдаль. Для меня он утратил всякую реальность; я еще могла коснуться его, но между нами легли материки, страны, города. Перед расставанием всегда бывает минута, когда любимый человек уже не с нами.
– Что ты будешь делать сегодня вечером, когда я уеду? – спросил он.
– Я пойду в свою комнату, лягу на кровать и буду плакать в подушку, – ответила я, пустив в ход свои самые бархатные интонации.
– Ты лжешь. Как только меня здесь не будет, ты наденешь вечернее платье и пойдешь в бар "Шампанское".
– Я не лгу. Я просто говорю то, что тебе больше всего на свете хочется услышать.
На прощание я оставила на его губах тонкий слой помады.
Он улетел, и мне стало скучно. Я сидела в пьяном тумане среди блеска и одиночества ночного заведения и думала о том, что после тридцати лет жизни, разгромленной тысячью случайностей, нужны только подлинные, длительные привязанности. Но моих благочестивых мыслей хватило ненадолго. Мне захотелось кого-нибудь поцеловать, все равно кого. Привычно рыская глазами по лицам мужчин, я вдруг увидела Уродца, богатого англичанина-плейбоя, любителя водки с тоником.
Как кстати! Я помахала ему рукой, и он поспешил ко мне.
Мы очень весело выпили, а после направились в битком набитый ночной клуб, где творилось нечто невообразимое. Был субботний вечер, и народ отрывался вовсю.
Совершенно незнакомые люди говорили друг другу "Хай", танцевали, обнимались и целовались. К стойке бара невозможно было пробиться, но меня увидел бармен китаец, который не раз ставил мне бесплатный стаканчик виски со словами: "Самой красивой женщине в Гонконге".
– Это ваша девушка? – заорал он Уродцу, пытаясь перекричать сумасшедший гам.
– Моя! – проорал польщенный Уродец.
– Быстрей заказывайте, пока вас не смели! – завопил бармен, игнорируя десятки протянутых Рук.
Мы получили свое виски, и Уродец удивленно спросил меня:
– Тебя здесь знают?
– Еще бы! – ответила я со счастливой улыбкой. Потом Уродца перехватили трое друзей-британев, и я потеряла его из виду. Я пыталась танцевать На маленькой сцене, но поскользнулась на блестящем паркете и упала, увлекая за собой маленького официанта с подносом, уставленным бокалами. Звон стекла, сверкание осколков, выплеснувшееся виски на моем ядовито-розовом платье, маленькая паника на сцене. Все как в плохом кино. Я чудом не порезалась. Меня с превеликой осторожностью извлекли из останков стекла, и, полагаю, я надолго потеряла в этом баре репутацию благовоспитанной леди.
Вскоре меня обнаружил Уродец, мы добавили горючего в нашу жизнь, и, танцуя у стойки бара, я почувствовала, как он прижимается ко мне сзади. Мне пришло в голову, что он имеет совершенно извращенное представление о нашей программе на сегодняшний вечер. И вот почему. Я была потрясена гигантским размером того, что упиралось в мои ягодицы. Он не поддавался никакому описанию. Я всякие повидала в жизни, но такой! "Перо бессильно описать", – как говорили с легким вздохом писатели XX века.
Я почувствовала бесконечную и подлую слабость в руках и ногах. Меня не переделать! Я всегда пытаюсь то здесь, то там урвать немножко любви.
– Я живу в соседнем отеле, – сказал Уродец. – Поехали ко мне.
– Не могу. Я сегодня храню верность другому мужчине.
– Где этот мужчина сейчас?
– Летит в самолете.
– Верность хранят только на земле, а он в воздухе. Вот когда он приземлится…
– И все же нет.
– Позволь хотя бы проводить тебя до твоего номера.
Мы поднялись на двадцать шестой этаж, и он прижал меня у двери моей комнаты. – Я тебя хочу.
– Это не причина. И потом здесь негде…
– Сейчас я что-нибудь придумаю.
И придумал, сукин сын! Он нашел дверь, ведущую к черной лестнице для прислуги.
"Что, прямо здесь?!" – в ужасе воскликнула я, очутившись на холодной каменной площадке, залитой беспощадным электрическим светом.
Он не ответил. Потом был короткий рывок друг к другу, внезапное и яростное сплетение тел, стремительное и беспорядочное утоление страсти. Кто-то не спеша поднимался по лестнице, и этот страх чужих шагов подтолкнул нас к финишу. Во время оргазма я вцепилась зубами в рубашку Уродца, чтоб не заорать.
Когда схлынула помрачающая волна бесстыдного наслаждения, я очнулась и увидела себя, лежащей голой спиной на твердом, как лед, каменном полу. Шаги приближались, мы подпрыгнули, как напроказившие школьники, которых вот-вот застанет учитель с указкой в руках, схватили одежду и выскочили в коридор в чем мать родила. На наше счастье, там никого не оказалось.
Я одевалась, приплясывая от нервного возбуждения, как вдруг вспомнила, что мы оставили на лестнице использованный презерватив.
– Глупости! – небрежно заметил Уродец. – Найдут и уберут. Лучше скажи мне, мы увидимся завтра?
Я кивнула и крепко поцеловала его в губы. Потом сказала:
– А теперь иди. Мне надо побыть одной.
Спать мне совершенно не хотелось. На земле вообще нет времени, чтобы спать, раз ты женщина. Я тихо вошла в свою комнату, налила виски и со стаканом в руках и с сигаретой заперлась в ванной, чтобы не разбудить Соньку.
Там, сидя на унитазе, я пила виски и рассматривала свое умноженное зеркалами разгоряченное лицо. Не лицо, а маска похоти, сука в охоте. Нравственность моя, дочь московских общежитий, ничуть не была задета недавней сценой на лестнице.
– Ты невозможная, сумасшедшая, распутная, скверная, но самая потрясающая женщина в мире!
– Я тоже так думаю, – скромно заметила я.
Я ушла от него, когда за окном было светло, и в коридорах уже шастали горничные.
А мне было смешно, что все они думают, что наступило утро, когда на самом деле еще продолжается вчерашняя ночь.
Следующим вечером мы с Тони вели себя куда как примерно – гуляли, держась за руки, умеренно выпивали в разных барах, катались на пароме, а я все время думала о том, что ночью мы должны лечь в постель и наконец-то соединиться. Это заставляло меня нервничать, уж сама не знаю почему. Мне казалось, что секс все испортит.
После прогулки мы пришли к Тони в номер, я второпях выпила коньяк и легла на постель с жертвенным видом. Тони разделся так, как будто делал это передо мной сотни раз, и я снова удивилась тому чувству, когда почти незнакомый человек кажется ужасно родным. Он лег на меня, и мы занялись делом, ради которого я, собственно, и родилась на свет. Это был тихий супружеский классический секс.
Знаете, как это бывает, когда еще любишь своего мужа, и почти каждый вечер делаешь с ним любовь, и оба совершенно счастливы, хотя в этом уже нет той остроты первых дней. И это напоминает семейную трапезу по вечерам – картошка, сосиски, какие-нибудь консервы, баночка соленых огурцов, но все равно вкусно, хотя и без изысков.
Я чувствовала на себе приятную тяжесть нового тела, ощущала, как ходят под руками теплые холмики мужских ягодиц. Движение внутри меня было чуть замедленным, мирным и несущим покой, без той ярости, что сопровождает мои случайные совокупления с первыми встречными.
В два часа ночи я оделась, оставила беспламенный поцелуй на лбу Тони и сказала, что мне пора идти. "Я тебя провожу до номера", – решил вежливый Тони и тоже оделся. "Что ты, не надо!" – "Нет, Нет! Обязательно провожу". Мы вышли в коридор и Пошли мимо чужих дверей, откуда струился сон.
У меня начисто вылетело из головы то, что я обещала Кристофу прийти к нему в полночь. Ведь вещания даются для того, чтобы их не сдерживать.
Тогда я увидела его, стоящим у моей двери, то испытала тихий шок. Было ясно, что он пришел сюда не за хорошим делом. Он стоял как ошалевший кобель, поджидающий суку, и воздух вокруг был насыщен его злым возбуждением.
Несколько секунд я с трудом вырабатывала склеивала, сшивала свою улыбку, но она получилась жалкой и кривой. "Что ты здесь делаешь?" – задала я Кристофу вопрос, пригодный на все случаи жизни. "Жду тебя уже два часа", – просто ответил он. Все трое мы были похожи сейчас на персонажей дрянной комедии, и я засмеялась сухим, нервным, дрожащим смехом, от которого, верно, бьется тонкое стекло.
"Я, пожалуй, пойду, – сказал Тони. – Спокойной ночи". Я посмотрела на его холодное, отчужденное лицо, и сердце у меня сжалось от непонятной боли.
Мы остались с Кристофом вдвоем. Он приблизился ко мне, и я содрогнулась. На его бледном лице с такой исступленной страстью горели расширившиеся злые глаза, что я ни секунды не сомневалась – он может избить меня или изнасиловать прямо здесь и сейчас. "Сука!" – сказал он, вложив в это слово все, что мог.
Дальше было хуже. Он хлестал меня словами, как пощечинами, начисто потеряв свой любезный тон и условную вежливость типичного западного мужчины.
– Что ты делаешь со своей жизнью, дурочка! – говорил он тихо и зло. (Лучше бы кричал.) – Это дерьмо, а не жизнь, и ты знаешь это. Ты швыряешься мужчинами, как непослушный ребенок игрушками. А я ведь мог бы полюбить тебя. Я молод, одинок, умен, обеспечен и знаю много чего о сексе. Чего же тебе еще?
В нем зрел и всходил, как на дрожжах, извечный Ч Длиннее ноги тем легче жизнь.
Лучшее место для мужчины ¦ на груди Д. Асламовой.
С таким лицом я пыталась стать депутатом Государственной Думы.
Голая правда
Даши
Асламовой. рналисти писатель, кандидата упутать Я сделаю Думу при |u"m. Я не да гнев самца, озадаченного прихотями женского вкуса. Он грубо схватил меня за руку.
– Ты гоняешься за деньгами? Но я никогда не платил женщинам за любовь!
– На что ты намекаешь? – я наконец обрела дар речи. – На то, что мне платят за секс? Убирайся!
– Ты сейчас пойдешь со мной в мою комнату! Немедленно!
– Нет! Я не люблю, когда у меня два мужчины за ночь. Я еще не приняла ванну, и на мне чужой запах.
Я улыбалась ему прямо в лицо. Он прижал меня к себе с такой яростью, что сделал мне больно. При этом он издавал нечто вроде рычания, – наверное, так рычат орангутанги, когда у них силой отбирают кокосовый орех.
– Ты обещала быть со мной сегодня, и ты будешь!
– Это правда. Я обещала и выполню свое обещание.
– Когда?
– Завтра. В полночь.
Я почувствовала, как ехидные незримые маленькие дьяволята захихикали вокруг нас.
– Поклянись!
– Черт с тобой! Клянусь!
– Я тебе не верю. Либо ты пойдешь со мной сейчас, либо мы больше никогда не увидимся.
– Нет.
– Прощай и будь проклята, – торжественно объявил он.
– Да пошел ты!
Он отпустил меня, и я перевела дух. Войдя в Свою комнату, я бросилась к телефону и набрала номер Тони. Включился автоответчик. "Тони, миленький! – заголосила я после сигнала. – Возьми трубку, умоляю тебя. Мне надо с тобой поговорить". Но Тони не отозвался. Мне почудилось, что я вижу перед собой его полное укоризны лицо. Мое сердце опьянело от внезапной влюбленности. Я должна его увидеть и вымолить прощение!
Я выбежала из комнаты и бросилась к лифту. Меня всю колотило. Господи! Только бы он открыл мне дверь! "Распутная кукла, продажная девка, последняя тварь! Вот ты кто! Ничего святого!" – твердила я себе и так сжимала кулаки, что острые ногти впивались в ладони.
И Тони открыл дверь на мой отчаянный стук. Когда я увидела его, неожиданно домашнего, в белом гостиничном халате, я упала к нему на грудь и заплакала от облегчения. Он некоторое время молча гладил меня по голове, а потом задал самый верный вопрос:
– Выпить хочешь?
– Виски, если есть.
Тони терпеливо ждал, когда я прикончу порционную бутылочку виски из мини-бара, чтобы задать второй вопрос:
– Это тот парень, с которым ты лежала у лифтов?
– Угу, – я кивнула головой.
– Я себя чувствовал, как будто меня вымазали дерьмом с ног до головы.
Виски развязывает язык лучше всякого детектора лжи, и я неожиданно начала говорить – горячо и несвязно, всхлипывая, словно обиженный ребенок, Я открыла ему секрет, что когда-то у меня было сокровище – мое собственное сердце и как я дурно обошлась с ним, как я обманывала и как обманывали меня, как мне ужасно хочется любить, но не хватает мужества, как в момент страсти я совершенно забываюсь, а потом краснею от этого, и как я избавилась от своего брака, будто стоматолог от сгнившего зуба, и никак не могу заполнить эту пустоту хотя бы временной пломбой, и что прошлое – ложь, и для любви нет дороги обратно. Я говорила до пяти часов утра, а он слушал. Мы оба падали от усталости, и я все время спрашивала: "Ты меня понимаешь? Ты не осуждаешь мои поступки?" – "Иногда они для меня странные и дикие, – отвечал он.
– Но тебе надо выговориться сегодня. И я здесь, чтобы слушать тебя. Говори".
Я ушла от него под утро, шатаясь от усталости, пьяная от собственной откровенности. А в восемь утра меня разбудила бодрая Соня: "Доброе утро, мамочка! Ты хорошо поспала?" Мне пришлось встать, чтобы выполнить свои материнские обязанности. На полу в коридоре я нашла письмо от Кристофа. Оно дышало высокомерием: "Я не уверен, заслуживаешь ли ты моего прощения, но я готов дать тебе второй шанс. Я жду тебя в восемь вечера в холле. Мы поужинаем, сходим в дансинг, а после ты выполнишь свое обещание". Я почувствовала, как между ног у меня становится горячо. Я вспомнила его глаза разъяренного кота, его жадные руки, вспомнила, как он весь трепыхался от страсти и как он подвел меня к финишу в состоянии чуть ли не беспамятства тогда, около лифтов, и усмешка тронула мои губы. "Ну, распутная девка, ну шлюха, и что из того? – подумала я. – А много ли мне осталось лет, когда я еще могу быть шлюхой?" В этот момент раздался телефонный звонок. Это Кристоф решил выяснить, светит ли ему что-нибудь сегодня ночью.
– Ты читала мое письмо? – спросил он в нетерпении. – Да, но я не могу видеть тебя в восемь вечера. Я обещала своей дочери ночную прогулку на пароме.
– Ты вчера дала клятву, – напомнил он.
– И я ее сдержу.
– Когда?
– Я же сказала тебе: в полночь.
– Я не верю тебе.
Меня мучило похмелье, и я не была склонна к вежливости.
– Послушай, Кристоф. Выбор у тебя небольшой: верить или нет. И я не хочу тратить силы на объяснения. До вечера.
Я положила трубку. Пива! Вот чего мне сейчас не хватает. За завтраком я пребывала в странно равнодушном, выпотрошенном состоянии. Видимо, ночной эмоциональный взрыв не прошел для меня даром. Мне решительно было наплевать на всех мужчин на свете. Особенно на Тони. В этот момент я и представить себе не могла, что нынче вечером, всего через два дня после знакомства, он сделает мне предложение. Вот как это случилось.
Вечером мы с Соней отправились на пароме на полуостров Коулун. Мы долго бродили по этому фешенебельному району, потом свернули к ночному рынку, где на маленьких жаровнях готовятся самые немыслимые блюда на свете. Их острые ароматы наполняют целый квартал и способны расшевелить даже камни.
Я уже привыкла ходить как настоящая жительница Гонконга, опираясь на ручку длинного зонта,. вдыхать фантастические запахи, вежливо кивать белым людям на улицах, торговаться в лавках. Мы поужинали с Соней в маленьком китайском ресторанчике. Ели крохотные, похожие на маленькие уши пельмени, которые просто таяли во рту, маслянистые, как сливки, овощи, выложенные на кружевных листьях салата, похожих на зеленый мох.
Вернулись мы поздно. Уложив девочку спать, я надела вечернее платье, побрызгала духами между ног и в теплую ложбинку на шее, тяжело вздохнула и отправилась выполнять свое обещание. Все-таки мне не откажешь в своеобразной честности.
Кристоф встретил меня весь при параде, лучась победной улыбкой, чем сразу же вызвал мое крайнее раздражение.
– Налей-ка мне виски, – сказала я с порога.
– Подожди минутку. Сейчас принесут лед.
– Не надо льда. Сгодится чистый.
– И все же я прошу тебя подождать.
Я заскрипела зубами от злости. Мне и в голову не приходило, зачем ему понадобился лед.
– Я не люблю ждать, – заявила я. – Дай мне виски, и немедленно.
– А я не люблю выслушивать приказы от женщин, – он поймал мою руку и поцеловал ее. – Я сам отдаю приказания.
– Ах ты боже мой! Какие сложности!
Явился официант с серебряным ведерком, полным льда. Я наконец-то получила свое виски. Я успела сделать несколько глотков, как Кристоф приступил к делу, медленно, с чувством, по всем правилам. Это была не та сумасшедшая страсть, что так подкупила меня у лифтов. Нет. Это была изысканная холодноватая демонстрация секса профессионалом, так сказать, показательные выступления. Кристоф задался целью поразить меня своей изощренностью. Некоторые его приемы явно отдавали плагиатом, Как, например, тающий лед на женском теле.(Вот Для чего понадобились кубики льда!) "Старо, – думала я, пока холодные капли стекали по моей коже. – "Девять с половиной недель" видели даже малолетки".
Весь этот тщательно продуманный и отрепетированный спектакль вызывал любопытство, но не возбуждение. Я всегда предпочту пусть неумелую, но подлинную страсть искусным, прохладным сексуальным играм. Такие игры напоминают мне восковые фрукты – красивые, но не настоящие, без вкуса и аромата.
Я мучилась как подопытный кролик и пыталась подыгрывать, но актриса из меня никудышная. Порядком подустав от экспериментов, я даже спросила: "А по-простому нельзя?" Я пришла к забавному выводу. Чем выше человек взбирается по социальной лестнице, чем больше опутывает себя полным перечнем запретов, правил, табу, тем он необузданнее и изобретательнее в сексе – единственной области, где свобода властвует всегда. Достаточно вспомнить Билла Клинтона и Монику.
Уязвленный моим равнодушием Кристоф наконец спросил:
– В чем дело? Ты не хочешь меня? Я ухватилась за привычную ложь:
– Понимаешь, писатели ничего не чувствуют в сексе. Они наблюдают за чужими реакциями, запоминают их, чтобы потом использовать в своих произведениях. Для меня важнее литература, чем реальная жизнь.
Он молчал, обдумывая мои слова.
– Отпусти меня сегодня, – попросила я как провинившийся ребенок, которого поставили в угол. – Пожалуйста. До завтра. Да и лед уже в ведерке растаял, – не удержалась я от иронии.
– Но завтра я уезжаю
Тогда отпусти навсегда. Он снова обрел свое высокомерие.
– Никто тебя не держит. Что ты сейчас будешь делать?
– Спать. Не сердись. Я бываю невозможной.
Я вышла из комнаты и с облегчением закрыла за собой дверь. Ненавижу такие сцены.
Все так неловко и нескладно. И мне в самом деле пора выспаться. Ночи я провожу с мужчинами, а в восемь утра меня будит ребенок. Надо иметь железное здоровье, чтобы выдерживать такой образ жизни.
В моей комнате автоответчик раскалился от страстных посланий. И все от Тони.
"Моя девочка, моя любимая! Где ты? Я ищу тебя весь вечер. Не покидай меня!
Позвони! Я жду!" Одни восклицательные знаки. Ах, Тони! Нет у нас с тобой ни прошлого, ни будущего, одно только хрупкое настоящее, которое мы можем промотать сегодняшней ночью, как завзятые игроки на гонконгском ипподроме. Решено! Я позвонила ему и сказала только два слова: "Я иду".
Есть люди, которые попадаются на самых простых вещах. Я села в лифт, нажала кнопку шестнадцатого этажа, а на двадцать втором этаже лифт открылся, и я увидела Кристофа. О черт!
– Ты же собиралась лечь спать? – подозрительно спросил он.
– У меня бессонница и головная боль. Сейчас выпью стаканчик коньяка в баре, и все пройдет.
Для убедительности я потерла свой висок.
– Я тоже собираюсь в бар.
Он придвинулся ко мне и взял меня за руку.
– Может быть, начнем все сначала?
Тут лифт остановился на шестнадцатом этаже, но никто, разумеется, не вошел. – Странно, – сказал Кристоф. – Кто же вызвал лифт?
– Какие пустяки! Просто человек уехал на другом подошедшем лифте.
– Тогда бы кнопка вызова погасла.
– О какой ерунде мы болтаем! Значит, человек передумал ехать и ушел.
– В самом деле?
Кристоф обнял меня, и я почувствовала сквозь его штаны, как напрягся его крупный член. Проклятие! По-видимому, он хочет женщин только в лифтах.
– Мы же хотели в бар, – напомнила я и нажала кнопку первого этажа.
Когда мы спустились в холл, я виновато улыбнулась и сказала:
– Извини, Кристоф. Мне придется подняться наверх. Я забыла свои сигареты.
– Но у меня есть с собой.
– У тебя слишком крепкие. Жди меня в баре. Я сейчас вернусь.
Господи! Я совсем завралась. Подавив последние вздохи совести, я нажала кнопку проклятого шестнадцатого этажа.
Когда Тони открыл мне дверь, я поняла только одно: если он улыбается, мне отчего-то становится хорошо. Он прижал меня к себе, послушную, еще не остывшую от чужого мужского жара.
– Где ты была всю ночь?
Я зажала ему рот поцелуем. На несколько секунд мы замерли, у нас обоих порвалось дыхание. Потом, торопясь, словно врач, который спешит сделать операцию, пока пациент под наркозом, я прошептала:
– Давай-ка быстренько в постель. Я тебя хочу.
Я стремительно разделась перед ним, бесстыдная и невинная, и мы поспешно удовлетворили первый голод. Но это лишь отсрочило разговор. Насытившись, он вернулся к мучившему его вопросу:
– Где ты была всю ночь?
– Тони, почему мужчины так любят задавать дурацкие вопросы?
Тем более когда ответ заранее известен.
– Где ты была всю ночь?
Его не так-то легко было сбить с толку.
– Я гуляла с Соней.
– Не морочь мне голову. Соня ложится спать в десять вечера.
– Но мы задержались, и она легла спать в одиннадцать.
– Что ты делала после?
– Я пошла в бар "Шампанское".
– Я был там, но не нашел тебя.
– Значит, мы разминулись. Потом я отправилась в тот ночной клуб, где мы с тобой познакомились.
– Я и туда заходил.
– И что? Не нашел? – я делала жалкую попытку потянуть время.
Он расхохотался и крепко поцеловал меня, но поцелуй все еще был продолжением допроса. Я вдруг почувствовала безмерную усталость. Я могла бы сочинить сто сказок, но не хочу я лгать. Тем более в постели.
– Тебе нужна правда?
– От тебя только правда, какой бы она ни была. Я тебе помогу. Ты была с тем мужчиной?
Пойманная на горячем, я и не думала отрицать. После бесстыдно пояснительного диалога он вдруг сказал:
– Не вижу иного способа удержать тебя, как только жениться на тебе.
– Логично. И когда ты это придумал?
– Сегодня днем. Я много думал о нас с тобой.
Я смеялась так долго, что на глазах у меня выступили слезы. Ну надо же! Поехать черт знает куда за мужем и в самом деле найти его.
– Ты не принц Чарльз, – сказала я.
– Я не принц Чарльз, – подтвердил он.
– И ты не миллионер, – заметила я.
– Не миллионер, – согласился он.
– Где ты живешь? – спросила я.
– В Англии, в Манчестере, – ответил он.
– Что я буду делать в Манчестере?
– Спать со мной каждую ночь.
Этот сумасшедший разговор настроил меня на легкомысленный лад, и под влиянием любви и алкоголя я сказала: "Да". Я не стала ему объяснять, что я не та девушка, которую мужчина рад привести домой и познакомить с мамой, и я не из тех, кто празднует золотую свадьбу. Он и сам это понял.
Я приникла к нему, и мы снова соединились. В ту ночь я была заласкана им, залюблена, зацелована. Со всем пылом неверной женщины я шептала ему на ухо порусски что-то несказанно-милое, ласковое, глупое. Он напрасно пытался понять и все время просил перевести. "Невозможно!" – смеялась я. И он делал мне большое, очень большое удовольствие. Блаженство все росло и наконец завершилось последней ослепляющей вспышкой. Мы впервые кончили вместе, и в приливе стыдливой радости я спрятала лицо у него на груди.
– А теперь я должен признаться тебе в одной веши, – тихо сказал он, когда страсти улеглись.
– Я слушаю тебя.
– Ты – вторая женщина в моей жизни.
От неожиданности я поперхнулась коньяком, который пила в тот момент.
– Не может быть! Не верю своим ушам. Тебе уже тридцать три года!
– Ну и что? Я женат уже десять лет и все эти годы хранил верность своей жене.
Сейчас мы подали на развод, живем раздельно и ждем процесса. Через три месяца весь этот кошмар закончится. В Англии развод – жутко сложная штука. Если б мы не расстались с ней, я никогда бы не посмотрел на другую женщину.
– Ух! Вот это новость. Это почти то же самое, что спать с девственником.
– А сколько мужчин было у тебя?
Я замялась.
– Ну, я точно не помню. У меня плохо с математикой.
– Мне кажется, единственный способ заставить тебя хранить верность – это держать тебя все время беременной.
– Бесполезно. И тут недоглядишь.
Мы рассмеялись и принялись составлять шутливый устный договор об условиях совместной жизни.
– Что бы ты хотела?
– Видеть мужа не больше чем неделю в месяц.
– Так мало?!
– Так много! Мужья жуткие зануды. А твои условия?
– О-о, их много! Первое – ты должна полюбить Регби.
– Да пошел ты!
– Второе, – не смущаясь, продолжал он, – научиться пить чай в пять часов вечера. Это время классического английского чаепития.
– Это будет нетрудно.
– Третье – ты должна любить только меня. Я подумала немножко, а потом спросила:
– Слушай, а компромисс возможен?
– Какого рода?
– Я даже согласна на регби, но вот третье условие мне не по силам.
Он сделал вид, что собирается меня задушить, и мы оба рассмеялись.
– Я такая, какая есть. Меня не переделать.
– Знаю. И не надо тебе меняться.
И он подарил мне один из тех взглядов, которые проникают в самое сердце.
Следующий вечер был прощальным. Мы сидели в элегантном кафе, и Тони смотрел на меня с грустью, как на птицу, которая еще сидит на ветвях, но уже расправила крылья для полета и зорко смотрит вдаль. Для меня он утратил всякую реальность; я еще могла коснуться его, но между нами легли материки, страны, города. Перед расставанием всегда бывает минута, когда любимый человек уже не с нами.
– Что ты будешь делать сегодня вечером, когда я уеду? – спросил он.
– Я пойду в свою комнату, лягу на кровать и буду плакать в подушку, – ответила я, пустив в ход свои самые бархатные интонации.
– Ты лжешь. Как только меня здесь не будет, ты наденешь вечернее платье и пойдешь в бар "Шампанское".
– Я не лгу. Я просто говорю то, что тебе больше всего на свете хочется услышать.
На прощание я оставила на его губах тонкий слой помады.
Он улетел, и мне стало скучно. Я сидела в пьяном тумане среди блеска и одиночества ночного заведения и думала о том, что после тридцати лет жизни, разгромленной тысячью случайностей, нужны только подлинные, длительные привязанности. Но моих благочестивых мыслей хватило ненадолго. Мне захотелось кого-нибудь поцеловать, все равно кого. Привычно рыская глазами по лицам мужчин, я вдруг увидела Уродца, богатого англичанина-плейбоя, любителя водки с тоником.
Как кстати! Я помахала ему рукой, и он поспешил ко мне.
Мы очень весело выпили, а после направились в битком набитый ночной клуб, где творилось нечто невообразимое. Был субботний вечер, и народ отрывался вовсю.
Совершенно незнакомые люди говорили друг другу "Хай", танцевали, обнимались и целовались. К стойке бара невозможно было пробиться, но меня увидел бармен китаец, который не раз ставил мне бесплатный стаканчик виски со словами: "Самой красивой женщине в Гонконге".
– Это ваша девушка? – заорал он Уродцу, пытаясь перекричать сумасшедший гам.
– Моя! – проорал польщенный Уродец.
– Быстрей заказывайте, пока вас не смели! – завопил бармен, игнорируя десятки протянутых Рук.
Мы получили свое виски, и Уродец удивленно спросил меня:
– Тебя здесь знают?
– Еще бы! – ответила я со счастливой улыбкой. Потом Уродца перехватили трое друзей-британев, и я потеряла его из виду. Я пыталась танцевать На маленькой сцене, но поскользнулась на блестящем паркете и упала, увлекая за собой маленького официанта с подносом, уставленным бокалами. Звон стекла, сверкание осколков, выплеснувшееся виски на моем ядовито-розовом платье, маленькая паника на сцене. Все как в плохом кино. Я чудом не порезалась. Меня с превеликой осторожностью извлекли из останков стекла, и, полагаю, я надолго потеряла в этом баре репутацию благовоспитанной леди.
Вскоре меня обнаружил Уродец, мы добавили горючего в нашу жизнь, и, танцуя у стойки бара, я почувствовала, как он прижимается ко мне сзади. Мне пришло в голову, что он имеет совершенно извращенное представление о нашей программе на сегодняшний вечер. И вот почему. Я была потрясена гигантским размером того, что упиралось в мои ягодицы. Он не поддавался никакому описанию. Я всякие повидала в жизни, но такой! "Перо бессильно описать", – как говорили с легким вздохом писатели XX века.
Я почувствовала бесконечную и подлую слабость в руках и ногах. Меня не переделать! Я всегда пытаюсь то здесь, то там урвать немножко любви.
– Я живу в соседнем отеле, – сказал Уродец. – Поехали ко мне.
– Не могу. Я сегодня храню верность другому мужчине.
– Где этот мужчина сейчас?
– Летит в самолете.
– Верность хранят только на земле, а он в воздухе. Вот когда он приземлится…
– И все же нет.
– Позволь хотя бы проводить тебя до твоего номера.
Мы поднялись на двадцать шестой этаж, и он прижал меня у двери моей комнаты. – Я тебя хочу.
– Это не причина. И потом здесь негде…
– Сейчас я что-нибудь придумаю.
И придумал, сукин сын! Он нашел дверь, ведущую к черной лестнице для прислуги.
"Что, прямо здесь?!" – в ужасе воскликнула я, очутившись на холодной каменной площадке, залитой беспощадным электрическим светом.
Он не ответил. Потом был короткий рывок друг к другу, внезапное и яростное сплетение тел, стремительное и беспорядочное утоление страсти. Кто-то не спеша поднимался по лестнице, и этот страх чужих шагов подтолкнул нас к финишу. Во время оргазма я вцепилась зубами в рубашку Уродца, чтоб не заорать.
Когда схлынула помрачающая волна бесстыдного наслаждения, я очнулась и увидела себя, лежащей голой спиной на твердом, как лед, каменном полу. Шаги приближались, мы подпрыгнули, как напроказившие школьники, которых вот-вот застанет учитель с указкой в руках, схватили одежду и выскочили в коридор в чем мать родила. На наше счастье, там никого не оказалось.
Я одевалась, приплясывая от нервного возбуждения, как вдруг вспомнила, что мы оставили на лестнице использованный презерватив.
– Глупости! – небрежно заметил Уродец. – Найдут и уберут. Лучше скажи мне, мы увидимся завтра?
Я кивнула и крепко поцеловала его в губы. Потом сказала:
– А теперь иди. Мне надо побыть одной.
Спать мне совершенно не хотелось. На земле вообще нет времени, чтобы спать, раз ты женщина. Я тихо вошла в свою комнату, налила виски и со стаканом в руках и с сигаретой заперлась в ванной, чтобы не разбудить Соньку.
Там, сидя на унитазе, я пила виски и рассматривала свое умноженное зеркалами разгоряченное лицо. Не лицо, а маска похоти, сука в охоте. Нравственность моя, дочь московских общежитий, ничуть не была задета недавней сценой на лестнице.