Страница:
Не каждому в этих краях везет получить утешение церкви в смертный час или перед битвой. А тут запросто можно войти в царствие небесное с рекомендательным письмом от духовного лица. И "росичи" ценят это. Отец Андрей – свой парень в этой компании, над ним дружески подтрунивают. Он легко принимает шутки и легко прикладывается к стаканчику водки, словно к причастию. Но глаза У него тревожные, словно у пастуха, что не успел загнать стадо в коровник до наступления грозы. Он уверен, что война в Чечне – это не вопрос борьбы с терроризмом, а схватка не на жизнь, а на смерть двух религий.
Главная работа для "росичей" – зачистки. Военные это Делали просто. Бросали гранату в подвал, потом спрашивали: "Документы есть?" Если остался кто-нибудь, кто мог ответить "есть", тогда бросали вторую гранату и после этого входили. Это называлось "постучаться". Сейчас на зачистки ходят внутренние войска и обязательно с представителями Минюста, чтобы соблюсти хотя бы минимальную законность. Все это называется вполне мирно и пристойно – проверка паспортного режима.
У "росичей" есть свои приметы перед операцией. Нельзя фотографироваться и нельзя бриться. Бреются ребята, в лучших французских любовных традициях, не с утра, а к вечеру. И еще одно правило: не брать с собой журналистов.
Мы не сразу поладили с ребятами. Сначала была настороженность, неприятие, язвительная ирония. Потом выпили водки, съели яичницу, и атмосфера потеплела.
После долгих раздумий Игорь сказал: "Ладно, возьмем вас с собой. Выезд завтра в пять утра".
К ночи они разошлись, разгулялись, их было не угомонить. Давали жизни помаленьку. И под водочку, под водочку. А я умирала от желания поспать. Свет белый не мил, так спать хочется. Закрыть глаза и раствориться в усталости. Я порывалась уйти. Но они держали меня железно: "Ну, нет уж. Раз начали, надо идти до конца. Догуляем, а после на зачистку". Я упиралась. Но они неплохие психологи, эти ребята. Они решили нас с Олегом разъединить, а для начала поссорить. Они сталкивали нас лбами, дразнили его мужское самолюбие:
– Ну, ладно, она баба, спать хочет. Что с нее Возьмешь? Но ты же мужик. Пусть она идет, а ты оставайся. – Как это так? – возмутилась я. – Я без Олега не уйду.
– Тогда оставайтесь оба.
Они "разводили" нас в таком духе минут тридцать, пока Олег не начал смеяться.
– Мужики, хватит дурковать. Мы вместе пришли и вместе уйдем.
Мы вышли от "росичей" в час ночи. Я шла и думала, как странно устроен человек.
Вот кругом холод, война, вечно мокрые ноги, люди озверевшие и усталые, повидавшие то, чего не следует человеку видеть, развалины домов, зачистки. А я радуюсь. Радуюсь тому, что влюблена. Вот дурочка! Кто бы мне сказал, что я буду так счастлива в Чечне? Ну и дела. А главное, стоит только руку протянуть, и мой человек рядом. А сейчас мы идем домой, в "бабочку" – в наш с ним "дом" на несколько ночей. Хорошо-то как! И ужасно весело!
На следующее утро мы поехали на зачистку села Алхазурово. Меня посадили на танк сверху. Просто подняли и закинули наверх, как мешок с картошкой. Внутри танка ехать опасно, еще опаснее, чем сверху. Если танк подорвется, сгоришь внутри заживо, как в гробнице.
Я сидела, вцепившись одной рукой в какие-то железяки, и ледяной ветер с такой силой бил мне в лицо, прерывая дыхание, что приходилось свободной рукой прикрывать нос и рот, чтобы дышать"Ветер-ветрило, не дуй в мое рыло". На мне была защитная толстая куртка (Сема одолжил). Мою прекрасную белую куртку, которая давно уже не белого цвета, велено было снять. Я сидела на танке и страдала от того, что на мне огромный бронежилет, и я стала неповоротливой, неуклюжей и медлительной, как медведь. Нагибаться невозможно, а поворачиваюсь я теперь только всем телом.
– Ребята, – скулила я. – Можно я его сниму? Я похожа на пивной бочонок.
– Не смей!
Ох, как я страдала! Я так упрямо боролась за свою красоту в здешних условиях. В моем маленьком элегантном сундучке – косметика всех видов: тоники, кремы, пудра, помада, термальная вода для умывания, душистые очищающие салфетки. И мои губы всегда накрашены, а ногти наманикюрены. И голову я умудряюсь мыть холодной водой, а с утра брызгаю на себя духами "Ангел". И сапоги каждый вечер я очищаю мокрой грязной тряпкой в корытце, что совершенно бессмысленно. Как только я выскакиваю на двор по малой нужде, то тут же проваливаюсь в грязь.
А теперь еще этот чертов-чертов бронежилет!
Когда мы приехали в село Алхазурово, меня сняли с танка. Ко мне приставили молодого красавца по кличке Титаник, в сущности, мальчика с очень нежной, юной кожей и великолепной фигурой.
– Смотри, Титаник, – сказали ему. – За нее отвечаешь головой. Ни на шаг не отходи.
Когда я забегала вперед, меня притормаживал Игорь:
– Даша, я не понял. Ты что, бессмертная или бесстрашная? А ну назад! Не беги впереди паровоза.
Я сняла бронежилет, потому что он придавливал к земле, и сразу почувствовала себя птицей, все было любопытно. Признаться, я любовалась ребятами как женщина.
Я не смогла остаться Равнодушной к мужской силе, которая струилась от "Их, как тепло от нагретой печки. В их внутренней Напряженности не было ничего общего с той взвинценностью, от которой сводит скулы и холодеет низ живота. Им не приходилось брать себя в руки, они просто не знали, что такое колебания, и оценивали опасность с филигранной точностью.
Каждый дом в селе сулил расправу. Если верить донесениям разведки, жители здесь по ночам превращаются в волков и убегают в лес. "Росичи" шли подобравшись, как для прыжка, красивые и страшные одновременно. Женщины села высыпали на улицу, и в глазах их был такой огонь, что мои собственные глаза начало жечь. Нелегко дышится в атмосфере крови, которая окружает любого русского в Чечне.
От помощи местных гантамировцев спецназовцы пренебрежительно отказались: "А-а, тимуровцы! Без вас обойдемся!" Молодых мужчин, диковато-красивых, вороной масти вытаскивали из домов и раздевали прямо на улице, искали шрамы от ран и следы приклада на плече. Метод, с помощью которого "вычисляют" ваххабитов, поразил меня своей простотой. "Мы их ловим и заставляем снимать штаны. Если нет трусов, значит, ваххабит. Они не носят нижнего белья", – так объяснил мне суть дела один из спецназовцев.
Один из задержанных попытался удрать. Ergo поймали и раздели, предварительно разбив лицо крепким, рассчитанным ударом. Трусов у него не оказалось так же, как и документов. Его поставили К стенке. Глядя черными, дымящимися злобой глазами на своих обидчиков, он истово молился. У задержанного изъяли записную книжку, где несколько страниц были исписаны номерами стволов оружия-"По всему видать, главным был, – сказал молодой мент. – Отвечал за раздачу оружия". Еще двоих мужчин нашли в подвале местной мечети. Парень лет восемнадцати нервно сжимал и разжимал кулаки, острые глаза его воровски бегали, лоб покрылся испариной, несмотря на холод. Вторым оказался красивый, зрелый мужчина с уверенными, спокойными манерами. Их тоже увели.
– Они свежевыбриты, – объяснил мне Игорь. – А здесь это большая редкость. Они за бритву хватаются только тогда, когда видят входящие войска. И потом – оба прятались в мечети, значит, не местные. Уже подозрительно;
Кстати, нормальных документов нет практически ни у кого. Здесь можно встретить подтертые подписи, разноцветные штампы, короче, все виды фальшивок. Да и где же было брать нормальные паспорта местным жителям, если российская власть на их территории фактически не действовала?
Двух беспаспортных женщин тоже едва не замели, но за них вступился парень, которому больше повезло с документами. Он не стал лебезить и пресмыкаться.
Только холодно глянул на спецназовцев и сказал: "Мы с вами все равно враги. Но женщины тут ни при чем. Отпустите их!" Это честное признание вызвало даже своего рода уважение к противнику, женщин отпустили.
Один из тех, кто попался под горячую руку, был лысый старик, стоявший с видом патриарха в толпе. У него не оказалось документов. Я робко попыталась вступиться за него, но тут же получила суровый отпор:
– Когда нас будет интересовать твое мнение, мы тебя спросим. А сейчас стой в сторонке и помалкивай.
Позже мне объяснили причину такой резкости: – Здесь никому нельзя доверять. Старики легко прячутся за свой возраст. На одной зачистке вот такой же дедушка, сидя в подвале, расстрелял из пулемета двух наших ребят. Мы, конечно, подвал гранатами закидали, но парней-то не вернешь.
В селе нашли двух русских рабов, живущих там уже больше десяти лет. Эти тихие, забитые люди приехали сюда на "шабашку" еще в мирные времена. Хозяева у них отобрали документы и принудили работать. Денег на обратную дорогу у них не было, так и остались бывшие "шабашники" в селе, работая за еду и кров. Теперь уже и возвращаться некуда, родители умерли, семьи распались.
– Хочешь, я дам тебе автомат? – предложил один из спецназовцев рабу. – Пойдем к этим подонкам. Ты их сам расстреляешь и отомстишь, а потом мы тебя отсюда вывезем.
– Куда ж я поеду? – растерялся раб. – У меня больше никого нет. Тут я останусь, и тут я умру.
Село колонна внутренних войск покидала, увозя в качестве добычи с десяток нарушителей паспортного режима. Их доставят в следственный изолятор и там разъяснят. Мальчишки кидали камешки вслед российским БТРам и что-то кричали почеченски. Жители провожали колонну скорбными взглядами, и ничего, кроме ненависти, нельзя было прочесть в черной дичи их глаз. Надо всем нависла зловещая атмосфера утраты уважения к человеческой личности, которую неизбежно приносит с собой война.
Чечня словно гноящаяся конечность, которую ради исцеления прижигают огнем.
Российские власти твердо уверены, что известковый раствор, замешенный на крови, обеспечит прочность новому зданию республики. Люди здесь уже не люди, они подвергаются классификации по военным признакам. Но справедливость – это роскошь, о которой мечтают только в мирные времена.
Когда мы ехали с зачистки, танки, вырвавшиеся вперед колонны, остановились подождать отстающих. Ребята курили и рассматривали невесть откуда взявшийся порножурнал. Народ с соседнего танка тоже заинтересовался картинками.
– Покажите нам, – кричали спецназовцы. Один парень развернул журнал и поднял его на вытянутых руках так, чтоб было видно соседям. Те достали бинокли и пялились на порнуху, отпуская такие комментарии, что у меня уши загорелись. Один из ребят, рассматривая фотографию, на которой пышная блондинка делала минет клиенту, ухмыльнулся и сказал: "Зубов боятся, в рот не давать".
Я смотрела на все это и думала: "Вот она жизнь!" Когда мы вернулись в штаб, голубоглазый "росич" спрыгнул с танка на землю и протянул мне руки.
– Прыгай! – закричал он.
– Лови! – крикнула я и очень удачно приземлилась в огромную лужу.
– Теперь ты нам как сестра, раз с нами была на зачистке, – со значением сказал голубоглазый. – Если кто тебя в Москве серьезно обидит, ты знаешь, К кому обращаться. Приедем и все сделаем в луч виде. Ой, не надо, братишка, – засмеялась я мы с Олегом пожали множество рук и всем сказ "до свидания". День был в разгаре.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
КАК Я ИСКАЛА МУЖА – МИЛЛИОНЕРА
Главная работа для "росичей" – зачистки. Военные это Делали просто. Бросали гранату в подвал, потом спрашивали: "Документы есть?" Если остался кто-нибудь, кто мог ответить "есть", тогда бросали вторую гранату и после этого входили. Это называлось "постучаться". Сейчас на зачистки ходят внутренние войска и обязательно с представителями Минюста, чтобы соблюсти хотя бы минимальную законность. Все это называется вполне мирно и пристойно – проверка паспортного режима.
У "росичей" есть свои приметы перед операцией. Нельзя фотографироваться и нельзя бриться. Бреются ребята, в лучших французских любовных традициях, не с утра, а к вечеру. И еще одно правило: не брать с собой журналистов.
Мы не сразу поладили с ребятами. Сначала была настороженность, неприятие, язвительная ирония. Потом выпили водки, съели яичницу, и атмосфера потеплела.
После долгих раздумий Игорь сказал: "Ладно, возьмем вас с собой. Выезд завтра в пять утра".
К ночи они разошлись, разгулялись, их было не угомонить. Давали жизни помаленьку. И под водочку, под водочку. А я умирала от желания поспать. Свет белый не мил, так спать хочется. Закрыть глаза и раствориться в усталости. Я порывалась уйти. Но они держали меня железно: "Ну, нет уж. Раз начали, надо идти до конца. Догуляем, а после на зачистку". Я упиралась. Но они неплохие психологи, эти ребята. Они решили нас с Олегом разъединить, а для начала поссорить. Они сталкивали нас лбами, дразнили его мужское самолюбие:
– Ну, ладно, она баба, спать хочет. Что с нее Возьмешь? Но ты же мужик. Пусть она идет, а ты оставайся. – Как это так? – возмутилась я. – Я без Олега не уйду.
– Тогда оставайтесь оба.
Они "разводили" нас в таком духе минут тридцать, пока Олег не начал смеяться.
– Мужики, хватит дурковать. Мы вместе пришли и вместе уйдем.
Мы вышли от "росичей" в час ночи. Я шла и думала, как странно устроен человек.
Вот кругом холод, война, вечно мокрые ноги, люди озверевшие и усталые, повидавшие то, чего не следует человеку видеть, развалины домов, зачистки. А я радуюсь. Радуюсь тому, что влюблена. Вот дурочка! Кто бы мне сказал, что я буду так счастлива в Чечне? Ну и дела. А главное, стоит только руку протянуть, и мой человек рядом. А сейчас мы идем домой, в "бабочку" – в наш с ним "дом" на несколько ночей. Хорошо-то как! И ужасно весело!
На следующее утро мы поехали на зачистку села Алхазурово. Меня посадили на танк сверху. Просто подняли и закинули наверх, как мешок с картошкой. Внутри танка ехать опасно, еще опаснее, чем сверху. Если танк подорвется, сгоришь внутри заживо, как в гробнице.
Я сидела, вцепившись одной рукой в какие-то железяки, и ледяной ветер с такой силой бил мне в лицо, прерывая дыхание, что приходилось свободной рукой прикрывать нос и рот, чтобы дышать"Ветер-ветрило, не дуй в мое рыло". На мне была защитная толстая куртка (Сема одолжил). Мою прекрасную белую куртку, которая давно уже не белого цвета, велено было снять. Я сидела на танке и страдала от того, что на мне огромный бронежилет, и я стала неповоротливой, неуклюжей и медлительной, как медведь. Нагибаться невозможно, а поворачиваюсь я теперь только всем телом.
– Ребята, – скулила я. – Можно я его сниму? Я похожа на пивной бочонок.
– Не смей!
Ох, как я страдала! Я так упрямо боролась за свою красоту в здешних условиях. В моем маленьком элегантном сундучке – косметика всех видов: тоники, кремы, пудра, помада, термальная вода для умывания, душистые очищающие салфетки. И мои губы всегда накрашены, а ногти наманикюрены. И голову я умудряюсь мыть холодной водой, а с утра брызгаю на себя духами "Ангел". И сапоги каждый вечер я очищаю мокрой грязной тряпкой в корытце, что совершенно бессмысленно. Как только я выскакиваю на двор по малой нужде, то тут же проваливаюсь в грязь.
А теперь еще этот чертов-чертов бронежилет!
Когда мы приехали в село Алхазурово, меня сняли с танка. Ко мне приставили молодого красавца по кличке Титаник, в сущности, мальчика с очень нежной, юной кожей и великолепной фигурой.
– Смотри, Титаник, – сказали ему. – За нее отвечаешь головой. Ни на шаг не отходи.
Когда я забегала вперед, меня притормаживал Игорь:
– Даша, я не понял. Ты что, бессмертная или бесстрашная? А ну назад! Не беги впереди паровоза.
Я сняла бронежилет, потому что он придавливал к земле, и сразу почувствовала себя птицей, все было любопытно. Признаться, я любовалась ребятами как женщина.
Я не смогла остаться Равнодушной к мужской силе, которая струилась от "Их, как тепло от нагретой печки. В их внутренней Напряженности не было ничего общего с той взвинценностью, от которой сводит скулы и холодеет низ живота. Им не приходилось брать себя в руки, они просто не знали, что такое колебания, и оценивали опасность с филигранной точностью.
Каждый дом в селе сулил расправу. Если верить донесениям разведки, жители здесь по ночам превращаются в волков и убегают в лес. "Росичи" шли подобравшись, как для прыжка, красивые и страшные одновременно. Женщины села высыпали на улицу, и в глазах их был такой огонь, что мои собственные глаза начало жечь. Нелегко дышится в атмосфере крови, которая окружает любого русского в Чечне.
От помощи местных гантамировцев спецназовцы пренебрежительно отказались: "А-а, тимуровцы! Без вас обойдемся!" Молодых мужчин, диковато-красивых, вороной масти вытаскивали из домов и раздевали прямо на улице, искали шрамы от ран и следы приклада на плече. Метод, с помощью которого "вычисляют" ваххабитов, поразил меня своей простотой. "Мы их ловим и заставляем снимать штаны. Если нет трусов, значит, ваххабит. Они не носят нижнего белья", – так объяснил мне суть дела один из спецназовцев.
Один из задержанных попытался удрать. Ergo поймали и раздели, предварительно разбив лицо крепким, рассчитанным ударом. Трусов у него не оказалось так же, как и документов. Его поставили К стенке. Глядя черными, дымящимися злобой глазами на своих обидчиков, он истово молился. У задержанного изъяли записную книжку, где несколько страниц были исписаны номерами стволов оружия-"По всему видать, главным был, – сказал молодой мент. – Отвечал за раздачу оружия". Еще двоих мужчин нашли в подвале местной мечети. Парень лет восемнадцати нервно сжимал и разжимал кулаки, острые глаза его воровски бегали, лоб покрылся испариной, несмотря на холод. Вторым оказался красивый, зрелый мужчина с уверенными, спокойными манерами. Их тоже увели.
– Они свежевыбриты, – объяснил мне Игорь. – А здесь это большая редкость. Они за бритву хватаются только тогда, когда видят входящие войска. И потом – оба прятались в мечети, значит, не местные. Уже подозрительно;
Кстати, нормальных документов нет практически ни у кого. Здесь можно встретить подтертые подписи, разноцветные штампы, короче, все виды фальшивок. Да и где же было брать нормальные паспорта местным жителям, если российская власть на их территории фактически не действовала?
Двух беспаспортных женщин тоже едва не замели, но за них вступился парень, которому больше повезло с документами. Он не стал лебезить и пресмыкаться.
Только холодно глянул на спецназовцев и сказал: "Мы с вами все равно враги. Но женщины тут ни при чем. Отпустите их!" Это честное признание вызвало даже своего рода уважение к противнику, женщин отпустили.
Один из тех, кто попался под горячую руку, был лысый старик, стоявший с видом патриарха в толпе. У него не оказалось документов. Я робко попыталась вступиться за него, но тут же получила суровый отпор:
– Когда нас будет интересовать твое мнение, мы тебя спросим. А сейчас стой в сторонке и помалкивай.
Позже мне объяснили причину такой резкости: – Здесь никому нельзя доверять. Старики легко прячутся за свой возраст. На одной зачистке вот такой же дедушка, сидя в подвале, расстрелял из пулемета двух наших ребят. Мы, конечно, подвал гранатами закидали, но парней-то не вернешь.
В селе нашли двух русских рабов, живущих там уже больше десяти лет. Эти тихие, забитые люди приехали сюда на "шабашку" еще в мирные времена. Хозяева у них отобрали документы и принудили работать. Денег на обратную дорогу у них не было, так и остались бывшие "шабашники" в селе, работая за еду и кров. Теперь уже и возвращаться некуда, родители умерли, семьи распались.
– Хочешь, я дам тебе автомат? – предложил один из спецназовцев рабу. – Пойдем к этим подонкам. Ты их сам расстреляешь и отомстишь, а потом мы тебя отсюда вывезем.
– Куда ж я поеду? – растерялся раб. – У меня больше никого нет. Тут я останусь, и тут я умру.
Село колонна внутренних войск покидала, увозя в качестве добычи с десяток нарушителей паспортного режима. Их доставят в следственный изолятор и там разъяснят. Мальчишки кидали камешки вслед российским БТРам и что-то кричали почеченски. Жители провожали колонну скорбными взглядами, и ничего, кроме ненависти, нельзя было прочесть в черной дичи их глаз. Надо всем нависла зловещая атмосфера утраты уважения к человеческой личности, которую неизбежно приносит с собой война.
Чечня словно гноящаяся конечность, которую ради исцеления прижигают огнем.
Российские власти твердо уверены, что известковый раствор, замешенный на крови, обеспечит прочность новому зданию республики. Люди здесь уже не люди, они подвергаются классификации по военным признакам. Но справедливость – это роскошь, о которой мечтают только в мирные времена.
Когда мы ехали с зачистки, танки, вырвавшиеся вперед колонны, остановились подождать отстающих. Ребята курили и рассматривали невесть откуда взявшийся порножурнал. Народ с соседнего танка тоже заинтересовался картинками.
– Покажите нам, – кричали спецназовцы. Один парень развернул журнал и поднял его на вытянутых руках так, чтоб было видно соседям. Те достали бинокли и пялились на порнуху, отпуская такие комментарии, что у меня уши загорелись. Один из ребят, рассматривая фотографию, на которой пышная блондинка делала минет клиенту, ухмыльнулся и сказал: "Зубов боятся, в рот не давать".
Я смотрела на все это и думала: "Вот она жизнь!" Когда мы вернулись в штаб, голубоглазый "росич" спрыгнул с танка на землю и протянул мне руки.
– Прыгай! – закричал он.
– Лови! – крикнула я и очень удачно приземлилась в огромную лужу.
– Теперь ты нам как сестра, раз с нами была на зачистке, – со значением сказал голубоглазый. – Если кто тебя в Москве серьезно обидит, ты знаешь, К кому обращаться. Приедем и все сделаем в луч виде. Ой, не надо, братишка, – засмеялась я мы с Олегом пожали множество рук и всем сказ "до свидания". День был в разгаре.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Провожал нас Сема. Мы выпили на посошок Семин коньяк, который он хранил под кроватью к празднику Восьмого марта, но за-ради такого случая расщедрился и разлил.
– Мы тебе, Сема, водки достанем во Владикавказе и с кем-нибудь вертолетом передадим, – пообещал Олег. – Не переживай. Будет к празднику водка.
Мы допили коньяк, Сема взял мою сумку, и мы все вместе пошли на вертолетную площадку по деревянным мосткам. Солнце припекало уже по-весеннему, снег подтаял, и грязи вокруг было море разливанное. Сема очень изящно прыгал по доскам, но перед самой площадкой, совершая очередной виртуозный прыжок, не удержался и, нелепо взмахнув руками, со всего маху шлепнулся в жидкое черное месиво. В жизни не видела, чтобы кто-нибудь так пачкался с головы до ног. Когда он поднялся, с него стекали потоки черной жижи. Это был какой-то глиняный человечек, а не Сема.
О сумке своей я не говорю – она просто превратилась в кусок черного жидкого дерьма.
Я хохотала так, что просто не могла остановиться. И в перерывах между припадками смеха приговаривала:
– Ой, Семочка! Ой, извини! Но не могу не смеяться! Ой, держите меня, люди добрые!
Сема убежал переодеваться, а я достала из кармана носовой платок, обернула руку и взялась за сумку. Но дело мое было гиблое. Сумка терлась об штаны, и я мигом испачкалась.
Мы ждали вертолет больше часа вместе с кучкой вояк, – все терпеливо месили грязь. Когда стоять стало невмоготу, мы с Олегом принялись приплясывать на месте, ежиться от холода и обмениваться радостными взглядами. Затерянные среди людей, мы глубже и острее чувствовали взаимную близость. Но ведь об этом не расскажешь, о таких вещах только глазами говорят. "Тебе хорошо? Ну, и мне хорошо. Вот и славно, правда?" Вот что глаза говорят.
Но мы с ним оба циники и насмешники. И даже если я сегодня в ударе нежных чувств, все равно ничего ему не скажу, – мигом засмеет. А мне ужасно, ужасно хочется ему сказать: "Милый, мы с тобой сейчас вдвоем против всех остальных в мире, а значит, мир ничего не сделает нам плохого. И я люблю тебя, потому что ты талантливый грешник, как и я, и так умело и безоглядно пользуешься всеми дарами жизни". Но не сказала я этого, не сказала. Ну их к черту, эти сантименты!
Вертолет прилетел, когда уже начало темнеть. Мы сели в него и полетели выше, в горы, чтобы забрать раненых из лагеря, и приземлились там, где горели красные факелы в темноте. Раненые были совсем молодые ребята и, слава богу, все держались на ногах. Только один из них сразу забился в угол и сильно стонал, согнувшись пополам.
Когда вертолет приземлился во Владикавказе, Уже наступила ночь. Дверцу открыли, спустили лестницу, и по ней поднялась немолодая женщина в ватнике, медсестра.
"Тут все ходячие? – спросила она. – Или есть лежачие?" Но никто не ответил. Люди молча поднялись и пошли к выходу.
Я шла первой, и Олег спросил меня сзади:
– Даша, а ты ходячая или лежачая?
– Я, дорогой, всегда лежачая, – весело ответила я" купила на лесенку, покачнулась и полетела головой вниз на землю, в глубокую, вязкую грязь. Потом села и ощупала голову.
Кажется, ничего страшного. А вот бок болит. Видать, сильно ударилась бедром. Но все это пустяки.
Олег помог мне подняться. Он хохотал как безумный. Я была грязной, как тысяча чертей. Не хуже Семы,
– Что, Сема отомщен? – спросила я.
Олег, не переставая смеяться, притянул меня к себе и бегло поцеловал в щеку.
– Ты в порядке, лежачая моя? – спросил он.
– Да вроде.
Какой-то подполковник вызвался нас подвезти в город. Его отпустили на побывку, и через два дня ему предстояло снова возвращаться в горы, в Чечню. По пути Олег купил три бутылки водки, отдал их подполковнику и сказал: "Передайте коменданту Семе с приветом от нас".
В гостинице мы произвели фурор. Грязь на нас подсохла, и теперь ее можно было соскребать ножом. Мы шли, оставляя за собой глиняные дорожки. Но нам-то было плевать.
– Берем один номер или два? – спросил Олег и посмотрел мне прямо в глаза.
Я вздохнула:
– Нет уж, лучше два.
Мы взяли два соседних номера. В гостинице было еще холоднее, чем в прошлый раз, а теплая вода перестала быть теплой и текла тонкой струйкой. Я попробовала вымыть сапоги, но это было все равно что размазывать грязь по раковине. Толку никакого.
Я разделась и попыталась ополоснуться под холодной водой, стуча зубами, а потом плюнула и. Решила к чему этот героизм? Вымоюсь завтра, в Москве. Сильные дела!
Я выключила воду, натянула чистые трусики, свитер и вдруг услышала, как кто-то стучит ко мне в окно. "Не может быть! – подумала я. – Седьмой этаж. У меня глюки. Может быть, птица".
Я вышла из ванной и сквозь оконное стекло увидела Олега, который стоял на балконе в одной рубашке и пританцовывал от холода. "О господи!" – сказала я и открыла балконную дверь. Он вошел в комнату, веселый как никогда, бесцеремонно рассматривая мои голые ноги и трусики. У меня не было сил сердиться.
– Как ты сюда попал? – спросила я.
– Перелез через балкон, разумеется.
– Придурок! Ведь седьмой этаж. А если б поскользнулся и сорвался?
– Но не сорвался же.
– А через дверь нельзя было войти?
– Неинтересно.
– Гляди, какой Ромео!
– Мы ужинать идем?
– Конечно. Только через дверь, а не через балкон.
Мы ужинали в том же ресторанчике, что и в прошлый приезд. Было ужасно грустно.
Наш рай одиночества вдвоем заканчивался, а повторить невозможно ничего. Олег не тот человек, который может Поступиться чем-то ради женщины. Он всегда делал и будет делать только то, что хочет. Авантюрист. чую это кончиком носа, а мой нос никогда меня Не подводил. У него своя дорога, и он идет по ней, Не оглядываясь. Просто мы пересеклись в определимой точке. Ему нужна другая женщина – мягкая, терпеливая, нежная, готовая ждать сколько угодно, когда он покончит со своими странствиями и найдет ее на прежнем месте, а главное, готовая прощать. И более того, эта женщина у него уже есть.
Мы выпили много водки, и меня повело от усталости. Глаза слипались, а руки и ноги отяжелели от усталости, словно к ним привязали гири. Каждая гиря не меньше двух килограмм. Вот так. Мы так недоспали в эту поездку, что теперь разом хотелось отоспаться за все.
– У тебя усталый вид, – сказал Олег.
– У тебя не лучше, – парировала я. – Просто невыносимо хочется спать. Может, это от водки. А может, просто от того, что все дела сделаны. Никогда в жизни так не хотела спать.
Я ошиблась, сказав, что все дела сделаны. Одно дело у нас определенно было, и надо было его сделать напоследок. Перед расставанием. А именно – мы хотели сделать любовь, хотя оба умирали от усталости. Ну, надо так надо. Это ведь последняя ночь. Другого случая не представится.
Мы пришли в номер Олега и сначала немножко повздорили, а потом заказали шампанского и шоколада. В лучших традициях. Это после водки-то!
И он взял меня, но я ничего не помню. Это было как во сне. Да я и в самом деле спала. Просто иногда просыпалась и чувствовала, что со мной делают то, что должен делать мужчина с женщиной. Хотя бы время от времени.
Я проснулась, когда он кончил, и поняла, что надо уходить.
– Ты с ума сошла! – сказал он. – Ложись и спи. Куда ты пойдешь? – В свою комнату. Не могу спать с мужчиной. Ты же знаешь.
Я встала, подошла к зеркалу и стала красить губы.
– Господи! Зачем ты красишь губы? Сейчас час ночи. Кто их увидит? От моей комнаты до твоей два шага.
Я молча дорисовала губы, а вот одеть штаны не смогла. Сил не хватило. Так и вышла в коридор без штанов и с ярко-красными губами. Отворила свою дверь ключом, ощупью, вслепую нашла в темноте кровать, рухнула на нее и сразу же провалилась в глубокий, безмятежный сон.
Утром мы наскоро позавтракали и отправились в авиакассу покупать билеты до Москвы. Там нам сразу напомнили прежние времена. В лучших советских традициях билетов в кассах не оказалось, зато их втридорога из-под полы продавали живописные барыги со всеми набившими оскомину прибаутками: "Только для тебя, дорогой! Как не помочь хорошему человеку?!" и т.д.
– Вот жулье! – сказал помрачневший Олег. – Терпеть не могу, когда меня так откровенно дурят. Я готов платить любые деньги, но не этим козлам. Что я, мальчик, что ли, чтобы меня "разводить"? Лучше возьмем такси до Минеральных Вод и улетим в Москву оттуда, – нормальный билет в нормальной кассе.
– Олег! Ну, где логика? – изумилась я. – Ты готов платить сумасшедшие деньги за такси до Мин-ВоД, ехать пять часов через весь Северный Кавказ и кучу постов ГАИ вместо того, чтобы просто переплатить во Владикавказе и уже через час вылететь в Москву.
Нет, – сказал он, и на лице его появилось знакомое мне упрямое выражение. – Поедем до Минвод.
– Тебе просто хочется сесть в машину и ехать куда глаза глядят. Что за страсть к переездам!
– Как я сказал, так и будет.
– Ах, какой решительный мужчина! Сказал как отрезал.
Мы взяли такси до Минвод и перли пять часов через весь Кавказ с гиканьем и улюлюканьем, пугая ментов на постах своими аккредитациями от Управления делами Президента России. Они сразу вытягивались и отдавали нам честь как важным персонам.
Сначала я захотела шампанского, и Олег купил бутылку в придорожном кафе. Я попробовала, сплюнула и выматерилась. Отвратительная приторно-сладкая шипучка!
Потом мне понадобилась шоколадка. Затем местное пиво. Далее мы взяли водки.
При подъезде к Минводам Олег вдруг сказал:
– А ну их к черту, эти Минводы! Поехали в Пятигорск, там хорошая гостиница.
Зависнем там на денек, оторвемся.
– Ну, нет уж, в Москву так в Москву, – сказала я. В аэропорт Минвод мы ввалились веселые и пьяные. Сразу купили билеты на ближайший рейс, на который уже шла посадка.
– Как ты думаешь, мы успеем выпить водки в баре? – спросил Олег.
– Только в спешке, – подумав, ответила я. Мы выпили водки и для надежности прихватили бутылку с собой. В самолет нас отказались впускать.
– Вы грязные, – сказала стюардесса. – Вы себя в зеркало видели? Вы нам весь салон перепачкаете.
– Девушка, мы журналисты и прямо из Чечнй! – сказала я с ноткой благородного негодования голосе. – Мы, можно сказать, герои, а вы нас в самолет не пускаете.
– В жизни не видела, чтобы люди так пачкались, – с удивлением заметила стюардесса. – В самолете летит председатель Центризбиркома Вишняков. Как мы ему вас покажем?
– А пусть не смотрит!
В самолете мы сидели прямо за Вишняковым, и Олег упирался в его кресло своими грязными ботинками. Мы пили водку и не закусывали. Олег быстро и совершенно скотски напился, как солдат в увольнительной. Я вовсю кокетничала с соседом справа, и Олег по-мальчишески злился.
– Охота тебе разговаривать со всяким быдлом, – довольно громко сказал он.
– А ты никак ревнуешь?
– Ничуть.
Он помолчал немного, а потом сказал:
– А у тебя шея грязная.
– Иди к черту!
– А я вчера тебя в шею целовал.
– Иди к черту!
– А могу я узнать, какую часть тела ты вчера вымыла?
– Иди к черту!
– А ты хоть ноги вчера побрила?
– Да пошел ты..!
Пока мы вели этот в высшей степени содержательный разговор, самолет пошел на снижение. когда я разделалась с последним стаканчиком водки, мы коснулись земли. Я громко зааплодиро и соседи удивленно на меня посмотрели.
Мы простились с Олегом в московском аэропорту, я тщетно искала подходящие слова для прощания, но так ничего и не придумала.
– Ну что, бросаешь меня? – спросил он.
– Кто кого бросает? Скорее ты меня, чем я тебя.
Мы помолчали. Мне хотелось сказать, что я отношусь к нему так хорошо, как мало к кому в жизни. Что нечасто людям выпадают такие встречи. Что я была счастлива с ним. Что… А впрочем, он и сам это знает. Не дурак.
Он посадил меня в такси и помахал мне рукой. И я вдруг поняла, что очень-очень долго его не увижу.
– Мы тебе, Сема, водки достанем во Владикавказе и с кем-нибудь вертолетом передадим, – пообещал Олег. – Не переживай. Будет к празднику водка.
Мы допили коньяк, Сема взял мою сумку, и мы все вместе пошли на вертолетную площадку по деревянным мосткам. Солнце припекало уже по-весеннему, снег подтаял, и грязи вокруг было море разливанное. Сема очень изящно прыгал по доскам, но перед самой площадкой, совершая очередной виртуозный прыжок, не удержался и, нелепо взмахнув руками, со всего маху шлепнулся в жидкое черное месиво. В жизни не видела, чтобы кто-нибудь так пачкался с головы до ног. Когда он поднялся, с него стекали потоки черной жижи. Это был какой-то глиняный человечек, а не Сема.
О сумке своей я не говорю – она просто превратилась в кусок черного жидкого дерьма.
Я хохотала так, что просто не могла остановиться. И в перерывах между припадками смеха приговаривала:
– Ой, Семочка! Ой, извини! Но не могу не смеяться! Ой, держите меня, люди добрые!
Сема убежал переодеваться, а я достала из кармана носовой платок, обернула руку и взялась за сумку. Но дело мое было гиблое. Сумка терлась об штаны, и я мигом испачкалась.
Мы ждали вертолет больше часа вместе с кучкой вояк, – все терпеливо месили грязь. Когда стоять стало невмоготу, мы с Олегом принялись приплясывать на месте, ежиться от холода и обмениваться радостными взглядами. Затерянные среди людей, мы глубже и острее чувствовали взаимную близость. Но ведь об этом не расскажешь, о таких вещах только глазами говорят. "Тебе хорошо? Ну, и мне хорошо. Вот и славно, правда?" Вот что глаза говорят.
Но мы с ним оба циники и насмешники. И даже если я сегодня в ударе нежных чувств, все равно ничего ему не скажу, – мигом засмеет. А мне ужасно, ужасно хочется ему сказать: "Милый, мы с тобой сейчас вдвоем против всех остальных в мире, а значит, мир ничего не сделает нам плохого. И я люблю тебя, потому что ты талантливый грешник, как и я, и так умело и безоглядно пользуешься всеми дарами жизни". Но не сказала я этого, не сказала. Ну их к черту, эти сантименты!
Вертолет прилетел, когда уже начало темнеть. Мы сели в него и полетели выше, в горы, чтобы забрать раненых из лагеря, и приземлились там, где горели красные факелы в темноте. Раненые были совсем молодые ребята и, слава богу, все держались на ногах. Только один из них сразу забился в угол и сильно стонал, согнувшись пополам.
Когда вертолет приземлился во Владикавказе, Уже наступила ночь. Дверцу открыли, спустили лестницу, и по ней поднялась немолодая женщина в ватнике, медсестра.
"Тут все ходячие? – спросила она. – Или есть лежачие?" Но никто не ответил. Люди молча поднялись и пошли к выходу.
Я шла первой, и Олег спросил меня сзади:
– Даша, а ты ходячая или лежачая?
– Я, дорогой, всегда лежачая, – весело ответила я" купила на лесенку, покачнулась и полетела головой вниз на землю, в глубокую, вязкую грязь. Потом села и ощупала голову.
Кажется, ничего страшного. А вот бок болит. Видать, сильно ударилась бедром. Но все это пустяки.
Олег помог мне подняться. Он хохотал как безумный. Я была грязной, как тысяча чертей. Не хуже Семы,
– Что, Сема отомщен? – спросила я.
Олег, не переставая смеяться, притянул меня к себе и бегло поцеловал в щеку.
– Ты в порядке, лежачая моя? – спросил он.
– Да вроде.
Какой-то подполковник вызвался нас подвезти в город. Его отпустили на побывку, и через два дня ему предстояло снова возвращаться в горы, в Чечню. По пути Олег купил три бутылки водки, отдал их подполковнику и сказал: "Передайте коменданту Семе с приветом от нас".
В гостинице мы произвели фурор. Грязь на нас подсохла, и теперь ее можно было соскребать ножом. Мы шли, оставляя за собой глиняные дорожки. Но нам-то было плевать.
– Берем один номер или два? – спросил Олег и посмотрел мне прямо в глаза.
Я вздохнула:
– Нет уж, лучше два.
Мы взяли два соседних номера. В гостинице было еще холоднее, чем в прошлый раз, а теплая вода перестала быть теплой и текла тонкой струйкой. Я попробовала вымыть сапоги, но это было все равно что размазывать грязь по раковине. Толку никакого.
Я разделась и попыталась ополоснуться под холодной водой, стуча зубами, а потом плюнула и. Решила к чему этот героизм? Вымоюсь завтра, в Москве. Сильные дела!
Я выключила воду, натянула чистые трусики, свитер и вдруг услышала, как кто-то стучит ко мне в окно. "Не может быть! – подумала я. – Седьмой этаж. У меня глюки. Может быть, птица".
Я вышла из ванной и сквозь оконное стекло увидела Олега, который стоял на балконе в одной рубашке и пританцовывал от холода. "О господи!" – сказала я и открыла балконную дверь. Он вошел в комнату, веселый как никогда, бесцеремонно рассматривая мои голые ноги и трусики. У меня не было сил сердиться.
– Как ты сюда попал? – спросила я.
– Перелез через балкон, разумеется.
– Придурок! Ведь седьмой этаж. А если б поскользнулся и сорвался?
– Но не сорвался же.
– А через дверь нельзя было войти?
– Неинтересно.
– Гляди, какой Ромео!
– Мы ужинать идем?
– Конечно. Только через дверь, а не через балкон.
Мы ужинали в том же ресторанчике, что и в прошлый приезд. Было ужасно грустно.
Наш рай одиночества вдвоем заканчивался, а повторить невозможно ничего. Олег не тот человек, который может Поступиться чем-то ради женщины. Он всегда делал и будет делать только то, что хочет. Авантюрист. чую это кончиком носа, а мой нос никогда меня Не подводил. У него своя дорога, и он идет по ней, Не оглядываясь. Просто мы пересеклись в определимой точке. Ему нужна другая женщина – мягкая, терпеливая, нежная, готовая ждать сколько угодно, когда он покончит со своими странствиями и найдет ее на прежнем месте, а главное, готовая прощать. И более того, эта женщина у него уже есть.
Мы выпили много водки, и меня повело от усталости. Глаза слипались, а руки и ноги отяжелели от усталости, словно к ним привязали гири. Каждая гиря не меньше двух килограмм. Вот так. Мы так недоспали в эту поездку, что теперь разом хотелось отоспаться за все.
– У тебя усталый вид, – сказал Олег.
– У тебя не лучше, – парировала я. – Просто невыносимо хочется спать. Может, это от водки. А может, просто от того, что все дела сделаны. Никогда в жизни так не хотела спать.
Я ошиблась, сказав, что все дела сделаны. Одно дело у нас определенно было, и надо было его сделать напоследок. Перед расставанием. А именно – мы хотели сделать любовь, хотя оба умирали от усталости. Ну, надо так надо. Это ведь последняя ночь. Другого случая не представится.
Мы пришли в номер Олега и сначала немножко повздорили, а потом заказали шампанского и шоколада. В лучших традициях. Это после водки-то!
И он взял меня, но я ничего не помню. Это было как во сне. Да я и в самом деле спала. Просто иногда просыпалась и чувствовала, что со мной делают то, что должен делать мужчина с женщиной. Хотя бы время от времени.
Я проснулась, когда он кончил, и поняла, что надо уходить.
– Ты с ума сошла! – сказал он. – Ложись и спи. Куда ты пойдешь? – В свою комнату. Не могу спать с мужчиной. Ты же знаешь.
Я встала, подошла к зеркалу и стала красить губы.
– Господи! Зачем ты красишь губы? Сейчас час ночи. Кто их увидит? От моей комнаты до твоей два шага.
Я молча дорисовала губы, а вот одеть штаны не смогла. Сил не хватило. Так и вышла в коридор без штанов и с ярко-красными губами. Отворила свою дверь ключом, ощупью, вслепую нашла в темноте кровать, рухнула на нее и сразу же провалилась в глубокий, безмятежный сон.
Утром мы наскоро позавтракали и отправились в авиакассу покупать билеты до Москвы. Там нам сразу напомнили прежние времена. В лучших советских традициях билетов в кассах не оказалось, зато их втридорога из-под полы продавали живописные барыги со всеми набившими оскомину прибаутками: "Только для тебя, дорогой! Как не помочь хорошему человеку?!" и т.д.
– Вот жулье! – сказал помрачневший Олег. – Терпеть не могу, когда меня так откровенно дурят. Я готов платить любые деньги, но не этим козлам. Что я, мальчик, что ли, чтобы меня "разводить"? Лучше возьмем такси до Минеральных Вод и улетим в Москву оттуда, – нормальный билет в нормальной кассе.
– Олег! Ну, где логика? – изумилась я. – Ты готов платить сумасшедшие деньги за такси до Мин-ВоД, ехать пять часов через весь Северный Кавказ и кучу постов ГАИ вместо того, чтобы просто переплатить во Владикавказе и уже через час вылететь в Москву.
Нет, – сказал он, и на лице его появилось знакомое мне упрямое выражение. – Поедем до Минвод.
– Тебе просто хочется сесть в машину и ехать куда глаза глядят. Что за страсть к переездам!
– Как я сказал, так и будет.
– Ах, какой решительный мужчина! Сказал как отрезал.
Мы взяли такси до Минвод и перли пять часов через весь Кавказ с гиканьем и улюлюканьем, пугая ментов на постах своими аккредитациями от Управления делами Президента России. Они сразу вытягивались и отдавали нам честь как важным персонам.
Сначала я захотела шампанского, и Олег купил бутылку в придорожном кафе. Я попробовала, сплюнула и выматерилась. Отвратительная приторно-сладкая шипучка!
Потом мне понадобилась шоколадка. Затем местное пиво. Далее мы взяли водки.
При подъезде к Минводам Олег вдруг сказал:
– А ну их к черту, эти Минводы! Поехали в Пятигорск, там хорошая гостиница.
Зависнем там на денек, оторвемся.
– Ну, нет уж, в Москву так в Москву, – сказала я. В аэропорт Минвод мы ввалились веселые и пьяные. Сразу купили билеты на ближайший рейс, на который уже шла посадка.
– Как ты думаешь, мы успеем выпить водки в баре? – спросил Олег.
– Только в спешке, – подумав, ответила я. Мы выпили водки и для надежности прихватили бутылку с собой. В самолет нас отказались впускать.
– Вы грязные, – сказала стюардесса. – Вы себя в зеркало видели? Вы нам весь салон перепачкаете.
– Девушка, мы журналисты и прямо из Чечнй! – сказала я с ноткой благородного негодования голосе. – Мы, можно сказать, герои, а вы нас в самолет не пускаете.
– В жизни не видела, чтобы люди так пачкались, – с удивлением заметила стюардесса. – В самолете летит председатель Центризбиркома Вишняков. Как мы ему вас покажем?
– А пусть не смотрит!
В самолете мы сидели прямо за Вишняковым, и Олег упирался в его кресло своими грязными ботинками. Мы пили водку и не закусывали. Олег быстро и совершенно скотски напился, как солдат в увольнительной. Я вовсю кокетничала с соседом справа, и Олег по-мальчишески злился.
– Охота тебе разговаривать со всяким быдлом, – довольно громко сказал он.
– А ты никак ревнуешь?
– Ничуть.
Он помолчал немного, а потом сказал:
– А у тебя шея грязная.
– Иди к черту!
– А я вчера тебя в шею целовал.
– Иди к черту!
– А могу я узнать, какую часть тела ты вчера вымыла?
– Иди к черту!
– А ты хоть ноги вчера побрила?
– Да пошел ты..!
Пока мы вели этот в высшей степени содержательный разговор, самолет пошел на снижение. когда я разделалась с последним стаканчиком водки, мы коснулись земли. Я громко зааплодиро и соседи удивленно на меня посмотрели.
Мы простились с Олегом в московском аэропорту, я тщетно искала подходящие слова для прощания, но так ничего и не придумала.
– Ну что, бросаешь меня? – спросил он.
– Кто кого бросает? Скорее ты меня, чем я тебя.
Мы помолчали. Мне хотелось сказать, что я отношусь к нему так хорошо, как мало к кому в жизни. Что нечасто людям выпадают такие встречи. Что я была счастлива с ним. Что… А впрочем, он и сам это знает. Не дурак.
Он посадил меня в такси и помахал мне рукой. И я вдруг поняла, что очень-очень долго его не увижу.
КАК Я ИСКАЛА МУЖА – МИЛЛИОНЕРА
"Я хочу рассказать вам об очень богатых людях. Они не похожи на нас с вами".
Так, вторя Скотту фицджеральду, я начинаю свой рассказ о том, как мне исполнилось тридцать лет, как я посмотрела в зеркало и увидела там вот что.
Женщину, похожую на красивый, пустой дом, терпеливо ждущий мебели, и картин, и ковров. Дом этот может стать чем угодно – семейным гнездом или борделем, все зависит от того, кто будет заниматься меблировкой. Женщина в тридцать в равной степени готова к роли образцовой жены или образцовой шлюхи. Разглядывая в зеркале свое смелое, ясное лицо, я гадала, сколько у меня, в сущности, есть еще времени до того, как черты потеряют четкость, а фигура соблазнительность. Совсем немного. Следует поторопиться и просеять через сито мужчин, молодых и старых, в поисках обыкновенного подходящего миллионера. Богатство – это красота, почти добродетель. Я заткну уши, если снова услышу, как священники говорят, что деньги – помет дьявола. Женщины Всегда будут стремиться к роскоши в самой яркой ее Форме. Что за песенку напевала Мерилин Монро? бриллианты – лучшие друзья девушки". С целеустремленностью Золушки я решила устроить правильную облаву на эту редкую, застенчивую и осторожную дичь – миллионера. Но где он водится? такова география его расселения? Русские толстосумы как возможные кандидаты в мужья и любовники отпали сразу. Русский миллионер уже к тридцати годам обременен животиком кучей сопливых ребятишек и женой-манекенщицей' медленно стервенеющей от безделья, меняющей от скуки машины и шпионящей за мужем. Западный миллионер начинает интересоваться институтом брака после тридцати и созревает для окольцовывания к тридцати пяти годам, если не позже.
План мой был прост и решителен. Отправиться в один из шумных деловых центров мира и поселиться в самом дорогом отеле, чтобы по вечерам в длинном платье, облегающем тело, словно перчатка, с загримированным под леди лицом, медленной слоняющейся походкой вплывать в бар, заказывать себе чего-нибудь из выпивки и опытным взглядом расчетливой золотоискательницы выискивать мужчин, вооруженных вместо револьвера толстым кошельком. Уж я-то сумею впоследствии придать блеск их долларам!
Выбор пал на Гонконг (Нью-Йорк по причине отдаленности и дороговизны был отброшен). Дело оставалось за малым – найти деньги. От счета, выставленного мне туристической фирмой, у меня порвалось дыхание, как от удара в солнечное сплетение. Целое состояние для обыкновенного человека! Но мы сами создаем для себя тернии и даже не задумываемся, чего нам это будет стоить. Компромиссы, на которые я пошла ради денег, изумили даже меня. С горячечным блеском в глазах я твердила всем знакомым мужчинам, что мне нужны деньги на Гонконг. Почему Гонконг? Никто не спрашивал. Было во мне нечто безумное, что разом обрывало вопросы.
Так, вторя Скотту фицджеральду, я начинаю свой рассказ о том, как мне исполнилось тридцать лет, как я посмотрела в зеркало и увидела там вот что.
Женщину, похожую на красивый, пустой дом, терпеливо ждущий мебели, и картин, и ковров. Дом этот может стать чем угодно – семейным гнездом или борделем, все зависит от того, кто будет заниматься меблировкой. Женщина в тридцать в равной степени готова к роли образцовой жены или образцовой шлюхи. Разглядывая в зеркале свое смелое, ясное лицо, я гадала, сколько у меня, в сущности, есть еще времени до того, как черты потеряют четкость, а фигура соблазнительность. Совсем немного. Следует поторопиться и просеять через сито мужчин, молодых и старых, в поисках обыкновенного подходящего миллионера. Богатство – это красота, почти добродетель. Я заткну уши, если снова услышу, как священники говорят, что деньги – помет дьявола. Женщины Всегда будут стремиться к роскоши в самой яркой ее Форме. Что за песенку напевала Мерилин Монро? бриллианты – лучшие друзья девушки". С целеустремленностью Золушки я решила устроить правильную облаву на эту редкую, застенчивую и осторожную дичь – миллионера. Но где он водится? такова география его расселения? Русские толстосумы как возможные кандидаты в мужья и любовники отпали сразу. Русский миллионер уже к тридцати годам обременен животиком кучей сопливых ребятишек и женой-манекенщицей' медленно стервенеющей от безделья, меняющей от скуки машины и шпионящей за мужем. Западный миллионер начинает интересоваться институтом брака после тридцати и созревает для окольцовывания к тридцати пяти годам, если не позже.
План мой был прост и решителен. Отправиться в один из шумных деловых центров мира и поселиться в самом дорогом отеле, чтобы по вечерам в длинном платье, облегающем тело, словно перчатка, с загримированным под леди лицом, медленной слоняющейся походкой вплывать в бар, заказывать себе чего-нибудь из выпивки и опытным взглядом расчетливой золотоискательницы выискивать мужчин, вооруженных вместо револьвера толстым кошельком. Уж я-то сумею впоследствии придать блеск их долларам!
Выбор пал на Гонконг (Нью-Йорк по причине отдаленности и дороговизны был отброшен). Дело оставалось за малым – найти деньги. От счета, выставленного мне туристической фирмой, у меня порвалось дыхание, как от удара в солнечное сплетение. Целое состояние для обыкновенного человека! Но мы сами создаем для себя тернии и даже не задумываемся, чего нам это будет стоить. Компромиссы, на которые я пошла ради денег, изумили даже меня. С горячечным блеском в глазах я твердила всем знакомым мужчинам, что мне нужны деньги на Гонконг. Почему Гонконг? Никто не спрашивал. Было во мне нечто безумное, что разом обрывало вопросы.