Страница:
В этом городе меня преследует невезение. Все мои попытки разыскать нужных людей по адресам не увенчались успехом. Дело в том, что адрес, по местным понятиям, это название района, далее нужно спрашивать встречных-поперечных, где проживает твой адресат. Занятие не для слабонервных. Мы колесили целый час по одному району, приставая к прохожим, нас посылали в разных направлениях, пока какой-то подозрительный тип не вызвался указать нам нужный дом. (Подозреваю, он просто решил прокатиться.) По дороге он попытался стащить бумажник Леши, лежавший на заднем сиденье.
Леша становится невыносим – он делает попытки прижать меня в любом удобном месте. Последней каплей была его идиотская выходка в машине. Стоя на перекрестке в ожидании сигнала светофора, он спросил: "Знаешь, как можно оскорбить мусульманскую мораль?" – спросил он. "Как?" – "А вот так", – сказал он и впился в мои искусанные губы. Соседние машины засигНалили, а некоторые в знак протеста даже рванули на красный свет. Что за ребячество! Завтра же Уеду из этого города. 23 августа: Еще одна такая ночка, и я пове-! Вчера вечером у меня затеплилась надежда, °, протрезвев, Леша стал нормальным человек- Он извинился за укусы, мы помирились и даже отправились в бар распить бутылочку вина Все шло хорошо, Леша даже съязвил на свой собственный счет, что у консульства надо повесить табличку "Осторожно, кусачий атташе". Тут в бар занесло пьяного сингапурского матроса. Он бесцеремонно подсел к нам и предложил Леше продать меня по дешевке: "Друг, продай бабу. Ну, что тебе, жалко, что ли?" Да, с такой шеей, как у меня, показываться в общественных местах опасно. Леша сделал знак секьюрити, сингапурца вежливо, но решительно вывели из бара. Он где-то шастал минут десять, потом вернулся, пожал Леше руку и заявил: "Да, чуть не забыл! Я же у тебя бабу хотел купить". – "А ведь и впрямь сейчас продаст со злости пьяной матросне", – со страхом подумала я. Сингапурца снова увели.
Вечером у дверей моей квартиры Леша мило пожелал мне спокойной ночи и удалился с достоинством, как хорошо воспитанный мужчина. Укладываясь в постель, я подумала, что наконец-то как следует высплюсь. Но в три часа ночи я проснулась от неясного чувства опасности. Кто-то тихо, но настойчиво ковырялся в дверном замке. Путаясь в остатках сна, я никак не могла отделить вымысел от реальности и сообразить, в какой стране и в каком городе я нахожусь. Когда в голове прояснилось, я пришла в ярость. Осторожно, на цыпочках я подкралась к двери и рявкнула: "И чем же ты пытаешься открыть замок?" После паузы я услышала Лешин голос: "Очками". Подавив желание рассмеяться, я спросила: "Ну и как, получается?" – "Не очень. Даша, открой,, у меня появилась гениальная идея". – "Я все твои гениальные идеи знаю наперечет. Иди проспись". Он стал ломиться с криками: "Открой! Нам нужно поговорить!" А дверь в моей квартире совсем хлипкая, такие были у нас в общежитии, – их можно вышибить хорошим пинком. "Если ты сейчас не уберешься, я открою окно и начну кричать". – "Ты еще пожалеешь!" – крикнул он в бессильной злости.
Наутро пришел мой черед ломиться к Леше в квартиру. Я трезвонила и пинала ногами дверь, пока он не открыл, весь помятый, опухший, раздавленный ночным пьянством. "Чудесно выглядишь", – заметила я, добавив яду в голосе. Моя ирония на него не действовала. В квартире мне ударил в нос застоявшийся запах ночной оргии – бесчисленного количества выкуренных сигарет, неубранных остатков пищи, разлитого джина. "Господи, я вижу эту картину уже третий день! – воскликнула я. – Ты скоро по уши зарастешь дерьмом. Где у тебя тут тряпка? Если мне предстоит торчать у тебя до самолета, я хотя бы вычищу эту дрянь". Леша не слишком сопротивлялся.
Видя, как я шурую на кухне, он подобострастно спросил:
– Чего это ты такая сердитая?
– А у тебя, наверное, память отшибло. Может, ты пытался взломать мою дверь, чтобы поделать мне сладких снов?
– У меня были совсем невинные намерения. " хотел сделать тебе сюрприз – только войти и оставить нежную записку.
– А потом бы ты заглянул ко мне в спальню, Где я, по обыкновению, сплю голая, зашел бы просто так, чтобы запечатлеть невинный братний поцелуй на моем лбу и тихо уйти, благословляя мой сон. – Плеснув себе утреннюю порцию джина, я уничтожающе добавила: -
Знаешь ты кто? Типичный мальчик из дипломатической семьи, любящий вспоминать свой особняк в детстве в далекой стране, садовника и горничных. Ты никогда не сталкивался по-настоящему ни с одной серьезной проблемой. Все, что я слышу три дня, – это высокопарные философские разговоры. Я понимаю, все вы тут утомленные солнцем и у вас крыша едет. Но ты просто зарос жиром от безделья и слюнтяйства. Тебе надо встряхнуться, посольский мальчик. Ты даже целуя женщину думаешь только о собственном удовольствии, а не о тех неприятностях, которые ты можешь доставить ей своими "засосами". Меня целую неделю будут донимать вопросами, не болит ли у меня шея.
Джин сделал меня злой, и всю дорогу до аэропорта я молчала. Приехав, мы обратились в справочную и выяснили, что мой самолет улетел еще в шесть утра. Я заскрипела зубами и спросила Лешу: "Кто из нас говорит по-арабски – ты или я? Кто вчера, докупая билет на самолет, уверял меня, что он летит в шесть часов вечера? Или ты сделал это нарочно? Не потому ли ты уже три дня мне твердишь, что этот город засасывает и я никуда не улечу?" Я задыхалась от бешенства, чем страшно напугала Лешу. "Поверь мне, это ошибка, – залепетал он. – Я просто шутил, когда так говорил". – "Черт бы тебя побрал! Дай мне сигарету! – Я затянулась и немного успокоилась. – Если ты еще раз полезешь ко мне ночью, я разобью тебе голову. Еще один гнусный день в этом городе!" 24 августа. Мне повезло. Один русский, едущий в Сану, согласился захватить меня с собой. В семь утра я смешала в пластиковой бутылке джин с тоником. Не слишком приятно будет пить его днем, нагретым от солнца, зато настоящий тоник – это уже кое-что, лучше, чем разбавлять джин водой из-под крана.
Это была чудесная поездка – семь часов через горы, через всю страну. Я попивала джин, чувствуя, как у меня под ногами перекатывается чужая бутылка виски, на которую я втайне рассчитывала. Нас в машине было трое – русский по имени
Володя, араб, ну и я, разумеется. Единственное, что нам отравляло существование, – заграждения на дорогах до полуметра высотой, насыпи из песка и камней едва ли не через каждые два-три километра. Делается это якобы в целях безопасности движения, чтобы водители снижали скорость. Ночью никто не рискнет ехать по такой дороге, можно запросто свалиться в пропасть, врезавшись в темноте в заграждение, что, кстати, уже было не раз. Некоторые хитрые селяне делают такие насыпи около своих магазинчиков, чтобы водители остановились что-нибудь купить. Мы поднимались в горы, из жары к прохладе, а наверху попали в град. Дома там лепятся в морщинах скал, точно ласточкины гнезда. Горы, эта природная естественная крепость, служат им защитой.
В укромном местечке мы остановились перекусить местной жирной курицей, жаренной на Вертеле. Джин я уже прикончила и теперь запила курицу неразбавленным теплым виски. Вокруг стояла могучая, первозданная тишина, какой уже и не бывает на свете. После еды мы вымыли руки минеральной водой и сполоснули духами, как это принято на Востоке.
И снова в путь. Бесконечные желтые тыквенные ряды в деревнях, вымоченных дождем. Мужчины устраивали стриптиз – они шагали через лужи, задирая юбки и высоко поднимая худые длинные ноги. Понятия о теплой одежде здесь престранные. В холодную погоду мужчины надевают шапки-ушанки и шлепанцы на босу ногу. В Сану мы приехали ближе к вечеру, на виллу одного казаха, чудесного человека, который уже лет десять ищет воду прутиком в пустыне и даже получает за это неплохие деньги. Его еще зовут космонавтом, потому что, напившись водки, он любит вспоминать, как летал в космос с Байконура. Ворота на виллу были сломаны предыдущей бурной ночью, о чем предупреждала вежливая записка. Хозяина не было дома, но у Володи имелись ключи. Мы вошли в дом, Володя поставил на огонь кастрюлю с водой и бросил туда целую связку свежих крабов. И вовремя. На запах виски потянулись соседи.
25 августа. Власть мужчин в Йемене, как и в других арабских странах, лишь на первый взгляд очевидна и безоговорочна. Женщины тоже могут держать в своих слабых руках бразды правления, однако делают это с присущей им хитростью незаметно для окружающих, не демонстрируя свое влияние, а прикрывая его флером покорности и послушания. Женщина начинает править после сорока, когда выросли и женились сыновья и в доме появились невестки. Вот на них-то, ханных в духе преклонения перед условностями, и перекладывается вся тяжелая домашняя работа. Наша Кабаниха из "Грозы" Островского ни в какое сравнение не идет с местными свекровями! Они часто правят с жестокостью, граничащей с тиранством, желая поквитаться за свое тяжелое прошлое, когда сами, будучи невестками, волокли бесконечную цепь семейных повинностей большого дома. Сыновья боятся им перечить, ибо Коран гласит: "Рай лежит под ногами матери". С приближением старости женщины становятся сварливыми, как будто старость дает право на злобу. Их мучает свобода, которую они получили благодаря утрате своей привлекательности, и они горят желанием отомстить за годы рабства. И молодые невестки, чьи робкие умы не в силах противостоять давлению, мечтают о том дне, когда их сыновья подрастут и они потешатся властью.
Многие наши русские женщины по настоянию родителей мужа принимают мусульманство. "Это очень просто, – сказала мне русская мусульманка Наташа, – ты приходишь в мечеть и говоришь по-арабски одну фразу: "Нет бога кроме Аллаха, и Магомет пророк его". Наташа подписалась под всеми законами родины своего мужа – она ходит в черном, закрывает лицо и посещает мечеть. "А ты общаешься с йеменскими Женщинами?" – спросила я Наташу. "В пределах Разумного, – ответила она. – Соблюдаю нормы Вежливости – привет и как дела. С ними трудно Разговаривать – на всех тусовках один вопрос, чему я еще не беременна? Мол, твой муж себе 5Угую жену в дом возьмет. По их понятиям, раз моя дочка уже подросла, я должна срочно плодить других детей. Еще для них загадка, как можно спать с мужем и не беременеть. Моим объяснениям они не верят. А сестры мужа вечно что-нибудь у нас выпрашивают. Здесь так принято у женщин – выпрашивать подарки у отца, мужа, братьев, рыться в шкафах у золовки. Самая большая радость для них – выклянчить денежку и побежать в магазин золото покупать. Если мне муж что-нибудь дарит, так тут же его сестры начинают ныть:
"Ты почему, Яхе, нам то же самое не купил?" Здесь каждый завидует маслу на чужом куске хлеба, зависть сочится отовсюду, как будто даруемое одному человеку отнимается у других". У Наташиного свекра померла жена, и он задумал жениться вторично в 60 лет. Все родственники хором уговаривали его отказаться от этой идеи. "Я ему говорю: "Папа, мы все будем делать – обстирывать вас, кормить, полностью обслуживать, – рассказывает Наташа. – А он мне в ответ: "Но я же мужчина. Я хочу женщину в постель и чтобы меня мыли". Понимаешь, здесь так принято. Одна из сексуальных обязанностей жены – мыть мужа раз в неделю. Ну, вот, нашли ему 28-летнюю женщину, которая один раз была замужем в 9 лет, забеременела, и у нее случился выкидыш. Это не удивительно – в девять-то лет! Потом она развелась с мужем и жила в одиночестве. Наш папа перед свадьбой занервничал, забегал, приходит к моему Яхе (а он в аптеке работает) и говорит:
"Сынок, выручай, дай мне каких-нибудь таблеток, чтобы я в первую брачную ночь не опозорился". К Яхе часто приходят мужчины перед свадьбой, даже молодые, за гормональными препаратами. Дело в том, что по обычаям муж после женитьбы должен первую неделю не выходить из спальни жены и беспрерывно заниматься любовью, чтобы доказать свою мужскую силу. Согласись, это не просто.
Папу мы накормили таблетками, он женился и засел в спальне. Только слышали, как двери хлопали, – это они в туалет и за едой бегали. В первый же месяц молодуха забеременела и вскоре говорит нашему папе: "Дорогой, можно я навещу свою маму?"
– "Конечно!" – восклицает тот и отпускает ее с легким сердцем. Она ушла к маме и осталась там на полгода. Папа затосковал. Теперь его беременная жена шлет ультиматумы: "Твоя дочь всячески унижала меня. Не вернусь, пока она в доме". Папаша выгнал дочь. Теперь молодуха требует подарков и золота. Папа ходит к нам плакаться и все время твердит: "Да я же и ребенка-то не хотел! Я уже старый!" – "А раз не хотели, – говорю я ему, – так нечего было, папа, дверьми неделю хлопать в спальне!" Как видишь, женщины тут умеют воздействовать на мужчин своими женскими способами".
Весь йеменский быт регулируется нормами шариата, особенно в последнее время, когда усилилось влияние исламистов. Однако при всей своей страстной религиозности йеменцы научились обходить строгие законы. Например, в Рамадан, когда нельзя есть и пить с восхода солнца и До заката, пока глаз различает черную и белую нитку, некоторые хитрецы ловят машину, просят Подвезти и, находясь в пути, быстро пьют и едят, поскольку Коран разрешает путнику в дороге перекусить.
В религиозной стране иногда опасно проявлять свою ученость и таланты. Один русский врач-офтальмолог рассказывал мне, как однажды ему привели пятнадцатилетнюю девочку, внезапно ослепшую. Ее фанатик-папа целую ночь бил ее тапочкой по голове, чтобы выгнать чертей, и читал над ней Коран. К утру ее отвели в больницу. "Я осмотрел девочку и обнаружил, что у нее зрачок даже не реагирует на свет, – говорил мне доктор…- Это меня удивило; никакой травмы не было, значит, ничего не повреждено. Я предположил, что скорее всего это реакция на стресс, шок. (Потом выяснилось, что причина крылась в несчастной любви, ее выдавали замуж, а она любила другого.) Я понял: надо ее расслабить. Я просто поговорил с девочкой, убедил ее, что все будет хорошо, сейчас я помассирую ей глазные яблоки, и она будет видеть. Это было нечто вроде гипнотического сеанса. После массажа девочка вдруг говорит: "Папа, мама, я вижу!" Честное слово, я на минуту почувствовал себя Иисусом Христом. Зато ее родители были в шоке, они смотрели на меня, как на духа, дьявола. Ты можешь не верить, но по закону парных чиселсяц произошла точно такая же ис-\п;евочкой. Только на этот раз пос-"го сеанса я предпочел ей сделатьы, чтобы создать видимость по-Vhtob. Это обезопасило меня отночь не\ь семейных традиций в Иеме не обуславливается сложнейшей лестницей общественных отношений. Здесь очень развито чувство социальных расстояний. Существуют классы, и самый презираемый из них – ахдамы, потомки африканских рабов, члены ремесленных цехов, считающиеся нечистыми. Это банщики, мясники, овощники, цирюльники. Это своего рода "каста неприкасаемых", как в Индии. Даже если эти люди богаты, их права на уважение ничтожны. Они никогда не войдут в парламент, никогда не займут высокий государственный пост, и жениться они могут, не выходя за пределы своего круга. На самом верху находятся сейиды, лица, считающиеся потомками Мухам- меда. Это, как водится, люди голубейшей крови и богатейшей мошны, всего несколько семей, обладающих огромным влиянием. До них не дотянуться, как до неба.
26 августа. Чем занимаются арабы, живущие в моей гостинице, по вечерам? Как они развлекаются? Ума не приложу. Все это состоятельные, Уважаемые люди из разных арабских стран, приехавшие в Йемен заключать сделки. Целыми днями они шатаются по отелю, подметая пол своими белыми балахонами. К вечеру постояльцы усаживаются в холле или сбиваются в кучки возле бассейна, попивают лимонный сок и шушукаются, ТО1шо женщины. Спиртное им запрещено Кораном, проститутки в городе не водятся, – короче, тоска зеленая. Единственное развлечение – следить за моей персоной, составлять график моих 1еРедвижений и звонить ко мне в номер, молча дыша в трубку. Я получаю несказанное удовольствие, всячески поддразнивая их откровенными нарядами. Поскольку я единственная и к тому же белая женщина в отеле (две старушки-немки не в счет), я окружена странным, почти болезненным вниманием.
В первый день, когда я спустилась в ресторан к завтраку в длинном белом полупрозрачном платье, больше похожем на ночную сорочку, арабы в шоке перебили уйму посуды. Ко мне подошел сладко улыбающийся менеджер отеля и в самых изысканных выражениях попросил подобрать более закрытую одежду для визитов в ресторан. "А то наши гости кушать не могут", – так объяснил он причину своей просьбы. "Но позвольте, – запротестовала я. – Это мой самый скромный наряд. Он хотя бы длинный, все остальные платья короткие". Переговоры кончились тем, что делегация работников гостиницы явилась ко мне в номер и перерыла весь мой гардероб в надежде найти что-нибудь приличное. Перед ними встала трудная задача: длинные платья оголяли руки (что, по их мнению, верх неприличия!), короткие платья, соответственно, обнажали ноги. Наконец, выбор пал на темно-синий плотный пиджак и шорты. Голые ноги их не смутили, главное, спина и руки прикрыты. Мне было предписано появляться в ресторане только в этом костюме, иначе меня отказывались кормить.
По законам этой страны, женщина не имеет права приводить мужчину в свой номер в ночные часы. Я обычно обделывала свои делишки на стороне, но сегодня не удержалась, и служащие отеля теперь мучают меня внешне невинными, но провокационными вопросами: "Вы прекрасно выглядите сегодня. Наверное, вы хорошо спали этой ночью?" – "Как вам спалось? Не мешал ли вам шум вечеринки?" и т. д. Я отделываюсь односложными ответами. Вот как все случилось. Я рассчитывала встретиться с Димой и даже выхолила для этих целей свое тело. Но когда мы созвонились, он холодным, официальным тоном заявил, что у него вечером серьезная деловая встреча, и если он освободится раньше двенадцати, то, может быть (!), мы увидимся. Я бросила трубку и заскрипела зубами от ярости. Подумать только! Говорить со мной таким тоном, как будто не я вчера ночью прижималась к нему со сладострастием кошки. По его сценарию я должна весь вечер, вся из себя прекрасная, покорно сидеть у телефона в ожидании звонка и потенциального свидания, пока он будет жрать водку с арабскими кагэбэшниками. "Ну и хрен с тобой! – подумала я. – Нет тебя, найдем другого".
Словно в ответ на мои мысли зазвонил телефон. Я сняла трубку, и бархатный голос врача Валеры предложил поехать на дискотеку в американское посольство. "Заезжай за мной через Полчаса", – тут же согласилась я. Положив трубку" я натянула узкие, в звездочках дискотечные таны и короткое боди, наспех замазала засосы На Шее и на всякий случай сунула в сумочку пачку презервативов. Мало ли что на свете бывает!
В американском посольстве мы прошли проверку на металлоискателе, а Валеру дополнительно обыскали морские пехотинцы. В маленькой прокуренной зале билось в танцевальных судорогах все иностранное население Саны – работники посольств и международных представительств. Валера тут же расцеловался с обольстительной молодой негритянкой, отчего я почувствовала легкий укол ревности. Вот не нужен мне этот мужик, но красив, сукин сын, как молодой бог. Как тут удержаться! Негритянка вытащила Валеру танцевать, и, невольно залюбовавшись такой яркой парой, я инстинктивно почувствовала, что тут не просто приятное знакомство, а давняя близость, пот и сладость жарких ночей.
Ко мне клеился какой-то мордоворот-пехотинец, и я затосковала. Что за дурацкий вечер! Один "продинамил" меня, сославшись на важную встречу, другой приволок на дискотеку только для того, чтоб весь вечер танцевать со своей старой подружкой. С меня хватит! Я залпом выпила чей-то стакан коньяка, стоявший на стойке бара, взяла свою сумочку и вышла на улицу. На газонах били крохотные фонтанчики воды, и я тут же промочила ноги в густой траве.
Валера догнал меня у выхода. Мы бурно поссорились, тихо помирились и поехали в отель спать. Когда мы приехали в гостиницу, время уже перевалило за полночь. Все постояльцы как всегда ошивались внизу. Наши намерения были столь очевидны, что арабы издали общий глухой вздох зависти. Но Валера был так хорои1 "что один необъятный господин поднял палец вверх в знак одобрения
В моем номере было душно, и я распахнула окна, выходящие во внутренний дворик. Ночь вошла в комнату, а вместе с ней шум вечеринки под открытым небом. Это была типичная гулянка по-арабски – когда одни мужчины болтают у столиков с пирожными и соком. И ни капли спиртного.
У меня нашлась бутылка кофейного ликера. Мы выпили по рюмочке, и Валера вдруг сказал: "Здесь невыносимо жарко. Ты не возражаешь, если я приму душ?" Я, конечно, не возражала. Когда он вышел из душа совершенно голый, все стало просто. Я покачивалась в кресле-качалке, наблюдая за ним глазами голодной кошки. Он опустился передо мной на колени и бережно раздел меня. Потом губы его пустились в длинное путешествие от моих ступней до темной ложбинки между ног, где мужчина получает паспорт в небеса. Валера взял бутылку ликера и плеснул крепкой, пахучей жидкости на мой живот. Густой ликер медленно стекал вниз, и я почувствовала сильное жжение между ног. В ту же секунду он склонился надо мной, и его язык скользнул горячей улиткой к моему клитору. Он вылизал каждую каплю ликера, заставив меня извиваться От Удовольствия. Потом взял меня на руки, всю Переполненную болью желания, и понес к кровати. Когда я легла перед ним, вся нагая, как в день Рождения, дрожащая от пылкого ликования молодого тела, он встал надо мной так, что его здоровенный пенис коснулся моих губ. Я почувствовала запах томящейся любовью плоти. "Ого! – 0 Думал а я. – Вот это размер! На такой член смело можно вешать ведро с водой". Внутренне засмеявшись, я обхватила губами головку его пениса.
Это была запредельная ночь. Мы начали заниматься любовью в час ночи и не останавливались до шести часов утра, когда птицы заголосили вовсю и все уже сверкало чистыми, яркими красками раннего утра. Мы порвали эту ночь в клочья! Валера оказался настоящим художником в смысле плотских радостей. Все мои прихотливые инстинкты, уснувшие было во время беременности и родов, пробудились с новой силой. Мое тело созрело не менее, чем мой характер, – все в нем обогатилось и все окрасилось страстью. Я чувствовала себя как дерево весной, где на каждой ветке лопаются тысячи и тысячи набухших почек. Мне казалось, что я могу принять в себя любого мужчину, что я лишь волна, не имеющая формы, и могу усвоить форму любого сосуда.
Как мы весело не спали! Стены в нашей гостинице картонные. Мои вопли спятившей мартовской кошки перебудили весь отель. Мы производили чертовски много шума, и арабы, веселившиеся на уличной вечеринке, затихли. Стояла фантастическая, что-то знающая тишина, нарушаемая лишь дьявольским скрежетом нашей раздолбанной кровати и моими разнузданными криками. Потом у меня хватило ума дотянуться до влажного полотенца, валявшегося на полу, и вцепиться в него зубами. Я впала в состояние любовной комы. Время и обстоятельства утратили свое значение. Когда в пять часов утра раздались неистовые крики утренней молитвы, небо уже посветлело и цветом напоминало тонкий фарфор. Сознание того, что вся страна молится, а мы без удержу грешим, только подстегнуло нас. Я лежала, вся пропитанная дикой и чувственной терпкостью, и стонала, словно животное, приготовившееся к смерти. В тот момент мне казалось, что оргазм чем-то схож с умиранием своим бессознательным стремлением уйти в небытие, раствориться в этом мгновении, не существовать больше. Мои стоны смешивались с заунывными криками молящихся, и все вместе звучало как какой-то богохульственный гимн.
Я медленно опускалась в глубинные воды собственных темных желаний, опасных даже для меня самой, и, достигнув дна, резко взмыла вверх, подброшенная мощным потоком острого, как боль, последнего оргазма. В этот момент мне со всей беспощадностью открылась истина обнаженных инстинктов, не подвергшихся никакому воздействию цивилизации. В судорогах боли и Радости родилась новая женщина, очищенная жгучей правдивостью наслаждения.
Я лежала, сладко утомленная любовью, вся насквозь светившаяся удовольствием, и наблюдала, как Валера одевается. Он посмотрел на меня сверху вниз, на голую, вольготно раскинувшуюся самку, пахнущую недавним соитием, и спросил с довольной улыбкой: "Ну что, когда Тебя в последний раз так оттрахали?"
И У него был такой неприкрыто самодовольней вид, что я не удержалась от ответа:
"Вчера", надо было видеть его лицо в тот момент! Всю его самоуверенность как ветром сдуло. Я начала хохотать. С перекошенным лицом он вцепился в меня: "Кто? Скажи, кто это был?" Он перебрал имена всех наших знакомых, я отрицательно качала головой. Вдруг его осенило: "Димка! Как я не догадался раньше! Димка, сукин сын! Когда же он успел?" – "Дорогой мой, дурное дело – нехитрое. Так что вы с ним теперь не только "кровные братья", но, как бы это выразиться попристойнее, и "молочные братья". Но только умоляю, ничего не рассказывай ему об этом". Я даже приподнялась в испуге для убедительности. Валера заверил меня, что сохранит тайну, но что-то подсказывало мне, что он не удержится от пикантного рассказа.
Когда он ушел, весь кипятясь при мысли, что его обошли, я осталась летать в блаженном усваивании ночного переживания. Все мне казалось чудесным. С какой легкостью я избавилась от комплексов недавно родившей женщины! Какой огненной бабочкой я поднялась из мертвого кокона и расправила крылья! Мне казалось, еще чуть-чуть, и в воздухе повеет благоуханием весенних костров. Но моя радость была не радостью девчонки, хватающей любую игрушку, а удовольствием женщины, знающей толк в наслаждениях и смакующей их после тщательного выбора без всяких угрызений совести.
Леша становится невыносим – он делает попытки прижать меня в любом удобном месте. Последней каплей была его идиотская выходка в машине. Стоя на перекрестке в ожидании сигнала светофора, он спросил: "Знаешь, как можно оскорбить мусульманскую мораль?" – спросил он. "Как?" – "А вот так", – сказал он и впился в мои искусанные губы. Соседние машины засигНалили, а некоторые в знак протеста даже рванули на красный свет. Что за ребячество! Завтра же Уеду из этого города. 23 августа: Еще одна такая ночка, и я пове-! Вчера вечером у меня затеплилась надежда, °, протрезвев, Леша стал нормальным человек- Он извинился за укусы, мы помирились и даже отправились в бар распить бутылочку вина Все шло хорошо, Леша даже съязвил на свой собственный счет, что у консульства надо повесить табличку "Осторожно, кусачий атташе". Тут в бар занесло пьяного сингапурского матроса. Он бесцеремонно подсел к нам и предложил Леше продать меня по дешевке: "Друг, продай бабу. Ну, что тебе, жалко, что ли?" Да, с такой шеей, как у меня, показываться в общественных местах опасно. Леша сделал знак секьюрити, сингапурца вежливо, но решительно вывели из бара. Он где-то шастал минут десять, потом вернулся, пожал Леше руку и заявил: "Да, чуть не забыл! Я же у тебя бабу хотел купить". – "А ведь и впрямь сейчас продаст со злости пьяной матросне", – со страхом подумала я. Сингапурца снова увели.
Вечером у дверей моей квартиры Леша мило пожелал мне спокойной ночи и удалился с достоинством, как хорошо воспитанный мужчина. Укладываясь в постель, я подумала, что наконец-то как следует высплюсь. Но в три часа ночи я проснулась от неясного чувства опасности. Кто-то тихо, но настойчиво ковырялся в дверном замке. Путаясь в остатках сна, я никак не могла отделить вымысел от реальности и сообразить, в какой стране и в каком городе я нахожусь. Когда в голове прояснилось, я пришла в ярость. Осторожно, на цыпочках я подкралась к двери и рявкнула: "И чем же ты пытаешься открыть замок?" После паузы я услышала Лешин голос: "Очками". Подавив желание рассмеяться, я спросила: "Ну и как, получается?" – "Не очень. Даша, открой,, у меня появилась гениальная идея". – "Я все твои гениальные идеи знаю наперечет. Иди проспись". Он стал ломиться с криками: "Открой! Нам нужно поговорить!" А дверь в моей квартире совсем хлипкая, такие были у нас в общежитии, – их можно вышибить хорошим пинком. "Если ты сейчас не уберешься, я открою окно и начну кричать". – "Ты еще пожалеешь!" – крикнул он в бессильной злости.
Наутро пришел мой черед ломиться к Леше в квартиру. Я трезвонила и пинала ногами дверь, пока он не открыл, весь помятый, опухший, раздавленный ночным пьянством. "Чудесно выглядишь", – заметила я, добавив яду в голосе. Моя ирония на него не действовала. В квартире мне ударил в нос застоявшийся запах ночной оргии – бесчисленного количества выкуренных сигарет, неубранных остатков пищи, разлитого джина. "Господи, я вижу эту картину уже третий день! – воскликнула я. – Ты скоро по уши зарастешь дерьмом. Где у тебя тут тряпка? Если мне предстоит торчать у тебя до самолета, я хотя бы вычищу эту дрянь". Леша не слишком сопротивлялся.
Видя, как я шурую на кухне, он подобострастно спросил:
– Чего это ты такая сердитая?
– А у тебя, наверное, память отшибло. Может, ты пытался взломать мою дверь, чтобы поделать мне сладких снов?
– У меня были совсем невинные намерения. " хотел сделать тебе сюрприз – только войти и оставить нежную записку.
– А потом бы ты заглянул ко мне в спальню, Где я, по обыкновению, сплю голая, зашел бы просто так, чтобы запечатлеть невинный братний поцелуй на моем лбу и тихо уйти, благословляя мой сон. – Плеснув себе утреннюю порцию джина, я уничтожающе добавила: -
Знаешь ты кто? Типичный мальчик из дипломатической семьи, любящий вспоминать свой особняк в детстве в далекой стране, садовника и горничных. Ты никогда не сталкивался по-настоящему ни с одной серьезной проблемой. Все, что я слышу три дня, – это высокопарные философские разговоры. Я понимаю, все вы тут утомленные солнцем и у вас крыша едет. Но ты просто зарос жиром от безделья и слюнтяйства. Тебе надо встряхнуться, посольский мальчик. Ты даже целуя женщину думаешь только о собственном удовольствии, а не о тех неприятностях, которые ты можешь доставить ей своими "засосами". Меня целую неделю будут донимать вопросами, не болит ли у меня шея.
Джин сделал меня злой, и всю дорогу до аэропорта я молчала. Приехав, мы обратились в справочную и выяснили, что мой самолет улетел еще в шесть утра. Я заскрипела зубами и спросила Лешу: "Кто из нас говорит по-арабски – ты или я? Кто вчера, докупая билет на самолет, уверял меня, что он летит в шесть часов вечера? Или ты сделал это нарочно? Не потому ли ты уже три дня мне твердишь, что этот город засасывает и я никуда не улечу?" Я задыхалась от бешенства, чем страшно напугала Лешу. "Поверь мне, это ошибка, – залепетал он. – Я просто шутил, когда так говорил". – "Черт бы тебя побрал! Дай мне сигарету! – Я затянулась и немного успокоилась. – Если ты еще раз полезешь ко мне ночью, я разобью тебе голову. Еще один гнусный день в этом городе!" 24 августа. Мне повезло. Один русский, едущий в Сану, согласился захватить меня с собой. В семь утра я смешала в пластиковой бутылке джин с тоником. Не слишком приятно будет пить его днем, нагретым от солнца, зато настоящий тоник – это уже кое-что, лучше, чем разбавлять джин водой из-под крана.
Это была чудесная поездка – семь часов через горы, через всю страну. Я попивала джин, чувствуя, как у меня под ногами перекатывается чужая бутылка виски, на которую я втайне рассчитывала. Нас в машине было трое – русский по имени
Володя, араб, ну и я, разумеется. Единственное, что нам отравляло существование, – заграждения на дорогах до полуметра высотой, насыпи из песка и камней едва ли не через каждые два-три километра. Делается это якобы в целях безопасности движения, чтобы водители снижали скорость. Ночью никто не рискнет ехать по такой дороге, можно запросто свалиться в пропасть, врезавшись в темноте в заграждение, что, кстати, уже было не раз. Некоторые хитрые селяне делают такие насыпи около своих магазинчиков, чтобы водители остановились что-нибудь купить. Мы поднимались в горы, из жары к прохладе, а наверху попали в град. Дома там лепятся в морщинах скал, точно ласточкины гнезда. Горы, эта природная естественная крепость, служат им защитой.
В укромном местечке мы остановились перекусить местной жирной курицей, жаренной на Вертеле. Джин я уже прикончила и теперь запила курицу неразбавленным теплым виски. Вокруг стояла могучая, первозданная тишина, какой уже и не бывает на свете. После еды мы вымыли руки минеральной водой и сполоснули духами, как это принято на Востоке.
И снова в путь. Бесконечные желтые тыквенные ряды в деревнях, вымоченных дождем. Мужчины устраивали стриптиз – они шагали через лужи, задирая юбки и высоко поднимая худые длинные ноги. Понятия о теплой одежде здесь престранные. В холодную погоду мужчины надевают шапки-ушанки и шлепанцы на босу ногу. В Сану мы приехали ближе к вечеру, на виллу одного казаха, чудесного человека, который уже лет десять ищет воду прутиком в пустыне и даже получает за это неплохие деньги. Его еще зовут космонавтом, потому что, напившись водки, он любит вспоминать, как летал в космос с Байконура. Ворота на виллу были сломаны предыдущей бурной ночью, о чем предупреждала вежливая записка. Хозяина не было дома, но у Володи имелись ключи. Мы вошли в дом, Володя поставил на огонь кастрюлю с водой и бросил туда целую связку свежих крабов. И вовремя. На запах виски потянулись соседи.
25 августа. Власть мужчин в Йемене, как и в других арабских странах, лишь на первый взгляд очевидна и безоговорочна. Женщины тоже могут держать в своих слабых руках бразды правления, однако делают это с присущей им хитростью незаметно для окружающих, не демонстрируя свое влияние, а прикрывая его флером покорности и послушания. Женщина начинает править после сорока, когда выросли и женились сыновья и в доме появились невестки. Вот на них-то, ханных в духе преклонения перед условностями, и перекладывается вся тяжелая домашняя работа. Наша Кабаниха из "Грозы" Островского ни в какое сравнение не идет с местными свекровями! Они часто правят с жестокостью, граничащей с тиранством, желая поквитаться за свое тяжелое прошлое, когда сами, будучи невестками, волокли бесконечную цепь семейных повинностей большого дома. Сыновья боятся им перечить, ибо Коран гласит: "Рай лежит под ногами матери". С приближением старости женщины становятся сварливыми, как будто старость дает право на злобу. Их мучает свобода, которую они получили благодаря утрате своей привлекательности, и они горят желанием отомстить за годы рабства. И молодые невестки, чьи робкие умы не в силах противостоять давлению, мечтают о том дне, когда их сыновья подрастут и они потешатся властью.
Многие наши русские женщины по настоянию родителей мужа принимают мусульманство. "Это очень просто, – сказала мне русская мусульманка Наташа, – ты приходишь в мечеть и говоришь по-арабски одну фразу: "Нет бога кроме Аллаха, и Магомет пророк его". Наташа подписалась под всеми законами родины своего мужа – она ходит в черном, закрывает лицо и посещает мечеть. "А ты общаешься с йеменскими Женщинами?" – спросила я Наташу. "В пределах Разумного, – ответила она. – Соблюдаю нормы Вежливости – привет и как дела. С ними трудно Разговаривать – на всех тусовках один вопрос, чему я еще не беременна? Мол, твой муж себе 5Угую жену в дом возьмет. По их понятиям, раз моя дочка уже подросла, я должна срочно плодить других детей. Еще для них загадка, как можно спать с мужем и не беременеть. Моим объяснениям они не верят. А сестры мужа вечно что-нибудь у нас выпрашивают. Здесь так принято у женщин – выпрашивать подарки у отца, мужа, братьев, рыться в шкафах у золовки. Самая большая радость для них – выклянчить денежку и побежать в магазин золото покупать. Если мне муж что-нибудь дарит, так тут же его сестры начинают ныть:
"Ты почему, Яхе, нам то же самое не купил?" Здесь каждый завидует маслу на чужом куске хлеба, зависть сочится отовсюду, как будто даруемое одному человеку отнимается у других". У Наташиного свекра померла жена, и он задумал жениться вторично в 60 лет. Все родственники хором уговаривали его отказаться от этой идеи. "Я ему говорю: "Папа, мы все будем делать – обстирывать вас, кормить, полностью обслуживать, – рассказывает Наташа. – А он мне в ответ: "Но я же мужчина. Я хочу женщину в постель и чтобы меня мыли". Понимаешь, здесь так принято. Одна из сексуальных обязанностей жены – мыть мужа раз в неделю. Ну, вот, нашли ему 28-летнюю женщину, которая один раз была замужем в 9 лет, забеременела, и у нее случился выкидыш. Это не удивительно – в девять-то лет! Потом она развелась с мужем и жила в одиночестве. Наш папа перед свадьбой занервничал, забегал, приходит к моему Яхе (а он в аптеке работает) и говорит:
"Сынок, выручай, дай мне каких-нибудь таблеток, чтобы я в первую брачную ночь не опозорился". К Яхе часто приходят мужчины перед свадьбой, даже молодые, за гормональными препаратами. Дело в том, что по обычаям муж после женитьбы должен первую неделю не выходить из спальни жены и беспрерывно заниматься любовью, чтобы доказать свою мужскую силу. Согласись, это не просто.
Папу мы накормили таблетками, он женился и засел в спальне. Только слышали, как двери хлопали, – это они в туалет и за едой бегали. В первый же месяц молодуха забеременела и вскоре говорит нашему папе: "Дорогой, можно я навещу свою маму?"
– "Конечно!" – восклицает тот и отпускает ее с легким сердцем. Она ушла к маме и осталась там на полгода. Папа затосковал. Теперь его беременная жена шлет ультиматумы: "Твоя дочь всячески унижала меня. Не вернусь, пока она в доме". Папаша выгнал дочь. Теперь молодуха требует подарков и золота. Папа ходит к нам плакаться и все время твердит: "Да я же и ребенка-то не хотел! Я уже старый!" – "А раз не хотели, – говорю я ему, – так нечего было, папа, дверьми неделю хлопать в спальне!" Как видишь, женщины тут умеют воздействовать на мужчин своими женскими способами".
Весь йеменский быт регулируется нормами шариата, особенно в последнее время, когда усилилось влияние исламистов. Однако при всей своей страстной религиозности йеменцы научились обходить строгие законы. Например, в Рамадан, когда нельзя есть и пить с восхода солнца и До заката, пока глаз различает черную и белую нитку, некоторые хитрецы ловят машину, просят Подвезти и, находясь в пути, быстро пьют и едят, поскольку Коран разрешает путнику в дороге перекусить.
В религиозной стране иногда опасно проявлять свою ученость и таланты. Один русский врач-офтальмолог рассказывал мне, как однажды ему привели пятнадцатилетнюю девочку, внезапно ослепшую. Ее фанатик-папа целую ночь бил ее тапочкой по голове, чтобы выгнать чертей, и читал над ней Коран. К утру ее отвели в больницу. "Я осмотрел девочку и обнаружил, что у нее зрачок даже не реагирует на свет, – говорил мне доктор…- Это меня удивило; никакой травмы не было, значит, ничего не повреждено. Я предположил, что скорее всего это реакция на стресс, шок. (Потом выяснилось, что причина крылась в несчастной любви, ее выдавали замуж, а она любила другого.) Я понял: надо ее расслабить. Я просто поговорил с девочкой, убедил ее, что все будет хорошо, сейчас я помассирую ей глазные яблоки, и она будет видеть. Это было нечто вроде гипнотического сеанса. После массажа девочка вдруг говорит: "Папа, мама, я вижу!" Честное слово, я на минуту почувствовал себя Иисусом Христом. Зато ее родители были в шоке, они смотрели на меня, как на духа, дьявола. Ты можешь не верить, но по закону парных чиселсяц произошла точно такая же ис-\п;евочкой. Только на этот раз пос-"го сеанса я предпочел ей сделатьы, чтобы создать видимость по-Vhtob. Это обезопасило меня отночь не\ь семейных традиций в Иеме не обуславливается сложнейшей лестницей общественных отношений. Здесь очень развито чувство социальных расстояний. Существуют классы, и самый презираемый из них – ахдамы, потомки африканских рабов, члены ремесленных цехов, считающиеся нечистыми. Это банщики, мясники, овощники, цирюльники. Это своего рода "каста неприкасаемых", как в Индии. Даже если эти люди богаты, их права на уважение ничтожны. Они никогда не войдут в парламент, никогда не займут высокий государственный пост, и жениться они могут, не выходя за пределы своего круга. На самом верху находятся сейиды, лица, считающиеся потомками Мухам- меда. Это, как водится, люди голубейшей крови и богатейшей мошны, всего несколько семей, обладающих огромным влиянием. До них не дотянуться, как до неба.
26 августа. Чем занимаются арабы, живущие в моей гостинице, по вечерам? Как они развлекаются? Ума не приложу. Все это состоятельные, Уважаемые люди из разных арабских стран, приехавшие в Йемен заключать сделки. Целыми днями они шатаются по отелю, подметая пол своими белыми балахонами. К вечеру постояльцы усаживаются в холле или сбиваются в кучки возле бассейна, попивают лимонный сок и шушукаются, ТО1шо женщины. Спиртное им запрещено Кораном, проститутки в городе не водятся, – короче, тоска зеленая. Единственное развлечение – следить за моей персоной, составлять график моих 1еРедвижений и звонить ко мне в номер, молча дыша в трубку. Я получаю несказанное удовольствие, всячески поддразнивая их откровенными нарядами. Поскольку я единственная и к тому же белая женщина в отеле (две старушки-немки не в счет), я окружена странным, почти болезненным вниманием.
В первый день, когда я спустилась в ресторан к завтраку в длинном белом полупрозрачном платье, больше похожем на ночную сорочку, арабы в шоке перебили уйму посуды. Ко мне подошел сладко улыбающийся менеджер отеля и в самых изысканных выражениях попросил подобрать более закрытую одежду для визитов в ресторан. "А то наши гости кушать не могут", – так объяснил он причину своей просьбы. "Но позвольте, – запротестовала я. – Это мой самый скромный наряд. Он хотя бы длинный, все остальные платья короткие". Переговоры кончились тем, что делегация работников гостиницы явилась ко мне в номер и перерыла весь мой гардероб в надежде найти что-нибудь приличное. Перед ними встала трудная задача: длинные платья оголяли руки (что, по их мнению, верх неприличия!), короткие платья, соответственно, обнажали ноги. Наконец, выбор пал на темно-синий плотный пиджак и шорты. Голые ноги их не смутили, главное, спина и руки прикрыты. Мне было предписано появляться в ресторане только в этом костюме, иначе меня отказывались кормить.
По законам этой страны, женщина не имеет права приводить мужчину в свой номер в ночные часы. Я обычно обделывала свои делишки на стороне, но сегодня не удержалась, и служащие отеля теперь мучают меня внешне невинными, но провокационными вопросами: "Вы прекрасно выглядите сегодня. Наверное, вы хорошо спали этой ночью?" – "Как вам спалось? Не мешал ли вам шум вечеринки?" и т. д. Я отделываюсь односложными ответами. Вот как все случилось. Я рассчитывала встретиться с Димой и даже выхолила для этих целей свое тело. Но когда мы созвонились, он холодным, официальным тоном заявил, что у него вечером серьезная деловая встреча, и если он освободится раньше двенадцати, то, может быть (!), мы увидимся. Я бросила трубку и заскрипела зубами от ярости. Подумать только! Говорить со мной таким тоном, как будто не я вчера ночью прижималась к нему со сладострастием кошки. По его сценарию я должна весь вечер, вся из себя прекрасная, покорно сидеть у телефона в ожидании звонка и потенциального свидания, пока он будет жрать водку с арабскими кагэбэшниками. "Ну и хрен с тобой! – подумала я. – Нет тебя, найдем другого".
Словно в ответ на мои мысли зазвонил телефон. Я сняла трубку, и бархатный голос врача Валеры предложил поехать на дискотеку в американское посольство. "Заезжай за мной через Полчаса", – тут же согласилась я. Положив трубку" я натянула узкие, в звездочках дискотечные таны и короткое боди, наспех замазала засосы На Шее и на всякий случай сунула в сумочку пачку презервативов. Мало ли что на свете бывает!
В американском посольстве мы прошли проверку на металлоискателе, а Валеру дополнительно обыскали морские пехотинцы. В маленькой прокуренной зале билось в танцевальных судорогах все иностранное население Саны – работники посольств и международных представительств. Валера тут же расцеловался с обольстительной молодой негритянкой, отчего я почувствовала легкий укол ревности. Вот не нужен мне этот мужик, но красив, сукин сын, как молодой бог. Как тут удержаться! Негритянка вытащила Валеру танцевать, и, невольно залюбовавшись такой яркой парой, я инстинктивно почувствовала, что тут не просто приятное знакомство, а давняя близость, пот и сладость жарких ночей.
Ко мне клеился какой-то мордоворот-пехотинец, и я затосковала. Что за дурацкий вечер! Один "продинамил" меня, сославшись на важную встречу, другой приволок на дискотеку только для того, чтоб весь вечер танцевать со своей старой подружкой. С меня хватит! Я залпом выпила чей-то стакан коньяка, стоявший на стойке бара, взяла свою сумочку и вышла на улицу. На газонах били крохотные фонтанчики воды, и я тут же промочила ноги в густой траве.
Валера догнал меня у выхода. Мы бурно поссорились, тихо помирились и поехали в отель спать. Когда мы приехали в гостиницу, время уже перевалило за полночь. Все постояльцы как всегда ошивались внизу. Наши намерения были столь очевидны, что арабы издали общий глухой вздох зависти. Но Валера был так хорои1 "что один необъятный господин поднял палец вверх в знак одобрения
В моем номере было душно, и я распахнула окна, выходящие во внутренний дворик. Ночь вошла в комнату, а вместе с ней шум вечеринки под открытым небом. Это была типичная гулянка по-арабски – когда одни мужчины болтают у столиков с пирожными и соком. И ни капли спиртного.
У меня нашлась бутылка кофейного ликера. Мы выпили по рюмочке, и Валера вдруг сказал: "Здесь невыносимо жарко. Ты не возражаешь, если я приму душ?" Я, конечно, не возражала. Когда он вышел из душа совершенно голый, все стало просто. Я покачивалась в кресле-качалке, наблюдая за ним глазами голодной кошки. Он опустился передо мной на колени и бережно раздел меня. Потом губы его пустились в длинное путешествие от моих ступней до темной ложбинки между ног, где мужчина получает паспорт в небеса. Валера взял бутылку ликера и плеснул крепкой, пахучей жидкости на мой живот. Густой ликер медленно стекал вниз, и я почувствовала сильное жжение между ног. В ту же секунду он склонился надо мной, и его язык скользнул горячей улиткой к моему клитору. Он вылизал каждую каплю ликера, заставив меня извиваться От Удовольствия. Потом взял меня на руки, всю Переполненную болью желания, и понес к кровати. Когда я легла перед ним, вся нагая, как в день Рождения, дрожащая от пылкого ликования молодого тела, он встал надо мной так, что его здоровенный пенис коснулся моих губ. Я почувствовала запах томящейся любовью плоти. "Ого! – 0 Думал а я. – Вот это размер! На такой член смело можно вешать ведро с водой". Внутренне засмеявшись, я обхватила губами головку его пениса.
Это была запредельная ночь. Мы начали заниматься любовью в час ночи и не останавливались до шести часов утра, когда птицы заголосили вовсю и все уже сверкало чистыми, яркими красками раннего утра. Мы порвали эту ночь в клочья! Валера оказался настоящим художником в смысле плотских радостей. Все мои прихотливые инстинкты, уснувшие было во время беременности и родов, пробудились с новой силой. Мое тело созрело не менее, чем мой характер, – все в нем обогатилось и все окрасилось страстью. Я чувствовала себя как дерево весной, где на каждой ветке лопаются тысячи и тысячи набухших почек. Мне казалось, что я могу принять в себя любого мужчину, что я лишь волна, не имеющая формы, и могу усвоить форму любого сосуда.
Как мы весело не спали! Стены в нашей гостинице картонные. Мои вопли спятившей мартовской кошки перебудили весь отель. Мы производили чертовски много шума, и арабы, веселившиеся на уличной вечеринке, затихли. Стояла фантастическая, что-то знающая тишина, нарушаемая лишь дьявольским скрежетом нашей раздолбанной кровати и моими разнузданными криками. Потом у меня хватило ума дотянуться до влажного полотенца, валявшегося на полу, и вцепиться в него зубами. Я впала в состояние любовной комы. Время и обстоятельства утратили свое значение. Когда в пять часов утра раздались неистовые крики утренней молитвы, небо уже посветлело и цветом напоминало тонкий фарфор. Сознание того, что вся страна молится, а мы без удержу грешим, только подстегнуло нас. Я лежала, вся пропитанная дикой и чувственной терпкостью, и стонала, словно животное, приготовившееся к смерти. В тот момент мне казалось, что оргазм чем-то схож с умиранием своим бессознательным стремлением уйти в небытие, раствориться в этом мгновении, не существовать больше. Мои стоны смешивались с заунывными криками молящихся, и все вместе звучало как какой-то богохульственный гимн.
Я медленно опускалась в глубинные воды собственных темных желаний, опасных даже для меня самой, и, достигнув дна, резко взмыла вверх, подброшенная мощным потоком острого, как боль, последнего оргазма. В этот момент мне со всей беспощадностью открылась истина обнаженных инстинктов, не подвергшихся никакому воздействию цивилизации. В судорогах боли и Радости родилась новая женщина, очищенная жгучей правдивостью наслаждения.
Я лежала, сладко утомленная любовью, вся насквозь светившаяся удовольствием, и наблюдала, как Валера одевается. Он посмотрел на меня сверху вниз, на голую, вольготно раскинувшуюся самку, пахнущую недавним соитием, и спросил с довольной улыбкой: "Ну что, когда Тебя в последний раз так оттрахали?"
И У него был такой неприкрыто самодовольней вид, что я не удержалась от ответа:
"Вчера", надо было видеть его лицо в тот момент! Всю его самоуверенность как ветром сдуло. Я начала хохотать. С перекошенным лицом он вцепился в меня: "Кто? Скажи, кто это был?" Он перебрал имена всех наших знакомых, я отрицательно качала головой. Вдруг его осенило: "Димка! Как я не догадался раньше! Димка, сукин сын! Когда же он успел?" – "Дорогой мой, дурное дело – нехитрое. Так что вы с ним теперь не только "кровные братья", но, как бы это выразиться попристойнее, и "молочные братья". Но только умоляю, ничего не рассказывай ему об этом". Я даже приподнялась в испуге для убедительности. Валера заверил меня, что сохранит тайну, но что-то подсказывало мне, что он не удержится от пикантного рассказа.
Когда он ушел, весь кипятясь при мысли, что его обошли, я осталась летать в блаженном усваивании ночного переживания. Все мне казалось чудесным. С какой легкостью я избавилась от комплексов недавно родившей женщины! Какой огненной бабочкой я поднялась из мертвого кокона и расправила крылья! Мне казалось, еще чуть-чуть, и в воздухе повеет благоуханием весенних костров. Но моя радость была не радостью девчонки, хватающей любую игрушку, а удовольствием женщины, знающей толк в наслаждениях и смакующей их после тщательного выбора без всяких угрызений совести.