Страница:
Оставленная без внимания Иллира прикусила язык и подавила панику
прежде, чем она стала явной.
- Возможно... хотя нет. Не могу быть уверен. Я сомневаюсь, поскольку
никогда не обращался к мальчишке по имени.
Хакон пожал плечами, как если бы его вопросы носили праздный
характер. Иллира доела остатки апельсина и затем отправилась в ветхую
палатку, где она зажгла три рожка лампады, прежде, чем вернуться к
мужчинам с кувшином воды.
- Иллира, я только что попросил твоего мужа пойти со мной во дворец.
У меня два мешка апельсинов для Принца, и еще одна пара рук облегчила бы
мне работу. Но он говорит, что не оставит тебя здесь одну.
Иллира задумалась. Воспоминания Хакона пробудили ее впечатления, еще
сохранившие свежесть, хотя прошло уже пятнадцать лет, как он сказал. Она
посмотрела на затянутое тучами небо.
- Нет, с этим не будет проблемы. Сегодня будет дождь, и, я думаю, на
этой неделе вы уже получили все деньги за апельсины, - сказала она с
притворной бодростью.
- Ну, вот видишь, Даброу: нет проблем. Погаси огонь и отправляемся.
Мы вернемся прежде, чем упадут первые капли дождя.
Иллира наблюдала за их уходом. Страх заполнил кузницу, исходя от
смутно припоминаемого детства. Видения, которыми она не делилась ни с кем,
даже с Даброу. Они не были дарами С'данзо, которые могли бы превратиться в
истину или в иллюзии.
Скрепив свои черные кудри гребнем, она вернулась внутрь. Когда
постель была покрыта безвкусным ярким покрывалом, а ее молодость слоем
косметики, Иллира была готова к встрече с посетителями. Она не
преувеличивала своего недовольства в отношении апельсинов. Это было
справедливо, поскольку продажа их у Хакона почти сошла на нет. Уже два дня
и у нее не было клиентов. Одинокая и скучающая, она наблюдала, как в
темноте от лампады поднимался дым, теряясь в своих бесконечных догадках.
- Иллира?
Человек откинул тяжелый занавес. Иллира не узнала голос. Силуэт
говорил лишь о том, что человек был высок как Даброу, хотя и не таким
широким в плечах.
- Иллира? Мне сказали, что я могу найти ее здесь.
Она замерла. Любой мог иметь причину возмущаться пророчествами
С'данзо, независимо от их истинности и пытаться отомстить пророкам. Совсем
недавно ей угрожал человек в красной с золотом ливрее из дворца. Ее рука
проскользнула под складками скатерти и извлекла из ножен, крепившихся к
ножке стола, крошечный кинжал.
- Чем могу быть полезна? - она придала своему голосу спокойствие. Это
было приветствие скорее потенциальному клиенту, чем разбойнику.
- Поговорить с тобой. Я могу войти? - он сделал паузу, подождал
ответа и, не получив его, продолжил:
- Ты кажешься чрезмерно подозрительной, С'данзо. У тебя много врагов,
сестричка?
Он вошел в комнату, опустив за собой занавеску. Кинжал Иллиры
бесшумно скользнул в складки юбки.
- Уэлгрин.
- Как быстро ты вспомнила?! Значит, ты унаследовала дар пророчества?
- Да, я унаследовала его, и в это утро узнала, что ты вернулся в
Санктуарий.
- Прошло три недели. Ничего не изменилось, за исключением, возможно,
перемен к худшему. Я надеялся закончить свои дела, не беспокоя тебя, но у
меня возникли осложнения, и я сомневаюсь, что кто-либо иной из С'данзо
сможет помочь мне.
- С'данзо никогда ничего не забывают.
Уэлгрин развалился в одном из кресел Даброу. Свет от канделябров
падал на его лицо. Оно выдержало испытание временем, хотя, как и полагал
Даброу, в его чертах не сохранилось следов юности. Он был высок и бледен,
сухощав, как те сильные люди, у которых мягкие ткани "выкипели". Его
волосы были выжжены солнцем до цвета соломы и скреплены четырьмя толстыми
лентами и бронзовым браслетом. Даже для Санктуария он представлял
экзотически-варварскую фигуру.
- Ты удовлетворена? - спросил он, когда ее пристальный взгляд
опустился на бархатную скатерть стола.
- Ты стал очень похож на него, - медленно ответила она.
- Я не думаю, Иллира. В любом случае мои вкусы не таковы, как у
нашего отца, так что забудь свои опасения на этот счет. Я пришел к тебе за
помощью. Только истинная С'данзо может помочь мне, такая, какой была твоя
мать. Я мог бы заплатить тебе золотом, но у меня есть кое-что другое, что
может оказаться более привлекательным для тебя.
Он сунул руку под свой кожаный кильт с бронзовыми заклепками, чтобы
достать замшевый кисет, который и положил, не открывая, на стол. Она
хотела открыть его, но он наклонился вперед и крепко схватил ее за руку.
- Это не мое, Иллира. Я не был там той ночью. Я убежал прочь, как,
вероятно, сделала и ты.
Его голос перенес Иллиру назад на пятнадцать лет, развеяв сомнения.
- Я тогда была ребенком, Уэлгрин. Маленьким ребенком четырех лет.
Куда я могла убежать?
Он отпустил ее руку и уселся обратно в кресло. Иллира высыпала
содержимое кисета на стол. Она узнала лишь несколько бусин и браслетов, но
этого было достаточно, чтобы понять, что она видит драгоценности своей
матери. Она подняла ожерелье с синими бусами, нанизанное на плетеный
шелковый шнурок кремового цвета.
- Они нанизаны повторно, - сказала она просто.
Уэлгрин кивнул.
- Кровь испортила шелк и жутко воняла. У меня не было другого выхода.
Все остальное такое же, как и было.
Иллира ссыпала бусы назад в кучу. Он знал, чем привлечь ее. Все это
не стоило и одной золотой монеты, но никакие богатства не могли быть для
нее ценнее.
- Ну хорошо, что ты хочешь от меня?
Он отодвинул безделушки в сторону и достал из другого кисета
керамический черепок, размером в ладонь, который аккуратно положил на
бархатную скатерть.
- Скажи мне все об этом: где остальная часть дощечки, как она
разбилась, что означают эти символы - все!
В этом зазубренном осколке не было ничего такого, что объяснило бы
перемену, которая произошла с Уэлгрином, пока он рассказывал о нем. Иллира
видела перед собой кусок обычной оранжевой керамики, плотно заполненный
черным узором под глазурью; подобные вещи можно было найти среди домашней
утвари в любом доме Империи. Даже с пророчествами С'данзо, собранными на
этом черепке, он оставался обычной вещью. Иллира посмотрела в ледяные
зеленые глаза Уэлгрина, на его приподнятые в задумчивости брови,
подбородок, возвышающийся над плечами, усеянными заклепками, и подумала о
том, как бы лучше сказать ему то, что она увидела.
- Его секреты глубоко внутри. Для случайного взгляда это совершенно
недоступно. Только длительное изучение позволит извлечь их наружу, - она
положила черепок назад на стол.
- Как долго?
- Трудно сказать. Пророчества усиливаются через символические циклы.
Это может длиться до тех пор, пока не подойдет цикл этого черепка...
- Я знаю С'данзо! Я был с тобой и твоей матерью - не играй со мной в
базарные игры, маленькая сестричка. Я знаю слишком много.
Иллира откинулась на спинку кресла. Кинжал из ее юбки вывалился на
пол. Уэлгрин нагнулся и поднял его. Он повертел его в руках и без
предупреждения вонзил в стол через бархат покрывала. Затем, взявшись рукой
за гладкую часть лезвия, согнул его так, что рукоятка коснулась стола.
Когда он убрал руку, кинжал остался согнутым.
- Дешевая сталь. Современная дрянь, смерть для того, кто рассчитывает
на него, - объяснил он, с обидой вытаскивая кинжал из стола. Он положил
нож из темной стали вместе с бусами и браслетами.
- Теперь расскажи мне о моем черепке.
- Это не базарные игры. Если бы я не знала тебя, я бы сказала, что
это просто осколок керамики. Ты владел им долгое время. И он не говорит ни
о чем, кроме связи с тобой. Но полагаю, это нечто очень важное, иначе ты
не был бы здесь. Ты знаешь о С'данзо и о том, что ты называешь "базарные
игры", но, я в самом деле сейчас ничего не вижу, может смогу позднее. Есть
способы усилить видение. Я попытаюсь это сделать.
Он бросил на стол золотую монету.
- Возьми то, что тебе нужно.
- Только мои карты, - ответила она, возбужденная его жестом.
- Достань их! - приказал он, не поднимая монету.
Иллира извлекла потертую колоду карт из глубин своей блузки и
положила на нее черепок, зажгла еще несколько свечей и лампаду. Она
разрешила Уэлгрину разделить колоду на три стопки, затем в каждой
перевернула верхнюю карту.
ТРИ ЯЗЫКА ПЛАМЕНИ: туннель, ведущий из света в тьму с тремя
подсвечниками вдоль пути.
ЛЕС: первобытные искривленные стволы, зеленый купол, живой полумрак.
СЕМЬ РУД: красная глина, гончар с кругом и печью для обжига.
Иллира смотрела на изображения, теряясь в догадках и не находя
гармонии или направления. Карта Пламени была центральной, но связка не
открывала перспективы для нее. Лес - символ мудрости во все времена,
казался маловероятным как цель или начало пути для ее брата, и Семерка
должна означать больше, чем обычно. Представала ли карта Руд как
созидательная? Или же красная глина была знаком кровопускания, что часто
оказывалось правдой, когда она появлялась в связке с другими картами
Санктуария.
- Я вижу пока недостаточно. Базарные игры или нет, но видимо еще не
время разгадать эту вещь.
- Я приду вновь после захода солнца - это будет более подходящее
время, не так ли? Я свободен от несения гарнизонной службы до завтрашнего
утра.
- Для карт - да, но Даброу к этому времени закончит работу в кузнице,
а я не хочу вовлекать его в это дело.
Уэлгрин согласился с этим доводом.
- Я понимаю. Приду в полночь. Он в это время будет спать, если,
конечно, ты не заставишь его бодрствовать.
Иллира почувствовала, что было бы бесполезно что-либо доказывать. Она
молча наблюдала, как он сгреб кучу безделушек, кинжал и черепок в один
кисет, слегка вздрогнув, когда он убирал с ее глаз последние бусинки.
- По обычаю С'данзо оплаты не будет до получения ответа на вопрос, -
сказал он.
Иллира кивнула. Уэлгрин провел много лет возле ее матери и знал
многое из жизни С'данзо, возбуждая подозрительность своего отца. Кожа его
юбки заскрипела, когда он встал. Попрощавшись, он покинул палатку в
молчании.
Когда Уэлгрин шагал большими шагами через толпу, перед ним
расступались. Он отметил это. Здесь, на этом базаре, где его воспоминания
продирались через проклятия, драки, насмешки и воровство. В любом другом
месте к нему отнеслись бы с уважением, но не в этом месте, которое было
однажды его домом некоторое время.
Один из немногих в толпе, что могли помериться с ним ростом -
смуглолицый человек в фартуке кузнеца загородил ему на секунду дорогу.
Уэлгрин искоса посмотрел на него и предположил, что это Даброу. Несколько
раз он видел в городе невысокого с орлиным носом напарника кузнеца, не
зная ни имени, ни прозвища этого человека. Они посматривали по сторонам,
чтобы избежать случайных встреч.
На входе в базар, где стояли полуразрушенные колонны, сохранившие
следы построивших их королей Илсиг, из тени выбрался человек и пошел в
ногу рядом с Уэлгрином. Хотя он имел манеры и одежду горожанина, его лицо
было схоже с лицом Уэлгрина, худощавое, суровое, обожженное солнцем.
- Что ты узнал, Трашер? - спросил Уэлгрин, не глядя.
- Этот человек с Подветренной заявил, что знает эти вещи...
- Да?
- Руно вышел, чтобы встретиться с ним, как вы и договаривались. Когда
он не вернулся утром, Мелм и я пошли искать его. Мы нашли их обоих... и
это. Он передал своему капитану две небольших медных монеты.
Уэлгрин перевернул их на ладони и отбросил далеко в сторону.
- Я позабочусь об этом сам. Скажи другим, что у нас в гарнизоне в
этот вечер будет гость - женщина.
- Да, капитан, - ответил Трашер, удивленно ухмыльнувшись во весь рот.
- Мне отослать людей?
- Нет, поставь их в качестве часовых. Не все идет как надо. Каждый
раз, когда мы назначали свидания, получалось что-то не то. Сначала это
были мелкие неприятности, а теперь Руно мертв. У меня в этом городе больше
шансов, чем у других. И еще, Трашер, - Уэлгрин схватил своего подчиненного
за локоть. - Трашер, эта женщина С'данзо, моя полукровная сестра. Смотри,
чтобы солдаты поняли это.
- Они поймут, у нас у всех где-то есть семьи. Уэлгрин скорчил
гримасу, и Трашер понял, что командир не расслабился, проникшись
беспокойством о семьях.
- Разве мы нуждаемся в С'данзо? Когда есть более надежные пророки в
Санктуарии, чем попрошайки в проходах базара. Наше золото добротное и его
достаточно много, - Трашер, подобно многим людям в Рэнканской Империи,
считал С'данзо наиболее подходящими лишь для разрешения любовных
треугольников среди домашних слуг.
- Нам нужна именно она.
Трашер кивнул и скрылся в тени так же искусно, как появился. Уэлгрин
подождал, пока не остался один на грязной улице, а затем повернул и пошел
широкими шагами, расправив плечи и сжав в кулаки руки, по запутанным
улочкам Лабиринта.
Проститутки Лабиринта были племенем, нежеланным в увеселительных
заведениях за пределами городских стен. Их объятия шли рука об руку с
отравленным кинжалом, а ночные сборы включали все, что можно снять с
человека. Стайка этих женщин вилась у дверей "Распутного Единорога" -
таверны Лабиринта, но они кротко расступились при приближении Уэлгрина.
Выживание в Лабиринте прямо зависело от правильного выбора цели.
Темная душная атмосфера окружила Уэлгрина, когда он спустился в
подвальную комнату. Мгновенно среди посетителей наступило затишье, так
происходило всегда, когда входил кто-нибудь. Цербер, персональный
телохранитель Принца, мог бы прервать беседу на время этого визита, но
любой гарнизонный офицер, каким был Уэлгрин, считался имеющим легальный
бизнес и его приход был проигнорирован, хотя и с настороженностью
профессионалов.
Странствующий рассказчик Хаким занимал лавку, выбранную Уэлгрином.
Скрытный маленький человек был большим хитрецом, чем можно было
предположить. Аккуратно взяв свою кружку с пивом, он выбрал себе одно из
немногих мест в зале, которое обеспечивало хороший обзор всех входящих, и
государственных служащих, и частных лиц. Уэлгрин шагнул вперед,
намереваясь спугнуть проныру с его "насеста", но передумал. Его дело в
Лабиринте требовало осторожности, и не стоило столь опрометчиво обращать
на себя внимание.
Со своего места он подал знак бармену. Честная девушка не стала бы
работать в "Единороге", поэтому Бубо сам принес пенящееся пиво, а затем
вернулся с одним из энлибарских апельсинов, которые он держал под
прилавком. Уэлгрин содрал с апельсина кожуру ногтем большого пальца, и
красный сок потек, образуя рисунок, схожий с тем, что был на его
керамическом черепке.
Однорукий нищий со шрамом на лице и бельмом на глазу бочком пробрался
в "Единорог", стараясь избежать подозрительного взгляда Бубо. Пока
оборванное существо передвигалось от стола к столу, собирая медное
подаяние с более обеспеченных клиентов, Уэлгрин заметил под его тряпьем
плотно примотанную к телу левую руку, такую же нормальную, как и та, что
хватала монеты. Кроме того, шрам был самодельным уродством, а желтые
выделения, стекающие по его щекам, явились результатом действия семян,
помещенных под веки. Нищий мучительным хрипом объявил о своем прибытии к
столу Уэлгрина. Не поднимая глаз, тот бросил ему серебряную монету. В
детстве он сам бегал с нищими и слишком часто видел, как их хитрости
превращались в реальное уродство.
Бубо раздавил грязными ногтями вошь, попавшуюся ему в его пышной
бороде и, глянув на нищего, которому он подавал на улице, притащил еще
несколько кружек пива своим клиентам, после чего вернулся к своему
нескончаемому занятию - охоте за вшами.
Дверь открылась, впустив еще одного человека, который подобно
Уэлгрину был в Лабиринте по делам. Уэлгрин изобразил в воздухе пальцем
небольшой круг и вновь прибывший поспешил к его столу.
- Мой человек был убит прошлой ночью, - говоря, Уэлгрин смотрел прямо
в глаза вошедшему.
- Я слышал это, и оружейник Энлибрайт тоже. Я бросился сюда, чтобы
доказать тебе, что это не моих рук дело, хотя и знал, что ты можешь
подозревать меня. Ну, Уэлгрин, даже если я хотел перехитрить тебя, а я
уверяю тебя, что такие мысли никогда не приходили мне в голову, я едва ли
убил бы Энлибрайта, не так ли?
Уэлгрин что-то проворчал. Кто возьмется сказать, что человек из
Санктуария готов сделать для достижения своей цели? Но доносчик, вероятно,
сказал правду. Он относился к нему со скрытой подозрительностью, как к
лжецу, который не думает притворяться. И если он говорил правду в тот раз,
что весьма вероятно. Руно пал жертвой случайного преступления. Монеты
показали, что грабеж не был причиной. Возможно, у гончара были враги.
Уэлгрин напомнил себе о необходимости вписать двойное убийство в
гарнизонную ведомость, из которой легко можно было установить, когда были
убиты их предшественники.
- Опять у меня нет информации. Я пока не буду платить, -
разговаривая, Уэлгрин произвольно переставлял кружку с пивом из одной руки
в другую, скрывая важность беседы от любопытных глаз.
- Есть другие, кто мог бы клюнуть на твою приманку: Маркмор, Инас
Йорл, даже Литанде, если цена будет подходящей. Считай это, приятель,
только задержкой, но не неудачей!
- Нет. Плохое предзнаменование. Трижды ты пытался и не смог дать мне
то, что я требую. Я больше не буду иметь с тобой дел.
Доносчик выживал за счет того, что знал, когда не стоит спорить.
Вежливо кивнув, он оставил Уэлгрина, не сказав ничего, и покинул
"Единорог" прежде, чем Бубо собрался принять у него заказ.
Уэлгрин откинулся на стуле, обхватив сзади голову руками. Глаза его
были настороже, но мысли были бессвязными. Смерть Руно глубоко потрясла
его не потому, что он был хорошим солдатом и давнишним компаньоном, хотя и
то и другое имело место, но потому, что его смерть продемонстрировала
большую силу воздействия проклятья С'данзо на его семью. Пятнадцать лет
назад община С'данзо постановила, что все вещи, важные для его отца,
должны быть изъяты и уничтожены, тогда как он беспомощно наблюдал за
происходящим. Чтобы воздать полной мерой, старухи распространили проклятье
на пять поколений. Уэлгрин был первым. Он опасался, что день, когда его
путь пересечется с его собственным, обделенным судьбой ребенком, будет так
же горек, как и встречи со своим собственным обесчещенным предком.
Было бы чистым безумием возвратиться в Санктуарий, к месту проклятья,
несмотря на заверения Пурпурного Мага о защите. Безумие! С'данзо
чувствовали его приход. Пурпурный Маг единственный человек, которому
Уэлгрин доверился раскрыть колдовство, исчез задолго до того, как он и его
люди прибыли в город. А теперь Энлибрайт и Руно убиты неизвестной рукой.
Сколько еще он может позволить себе ждать? Действительно, здесь много
волшебников; и любой из них может быть куплен, но все они лояльны. Если бы
они смогли воссоздать надписи на черепке, на них, несомненно, нельзя было
бы положиться в плане сохранения тайны. Если Иллира не даст ответа в
полночь, Уэлгрин решил увести своих людей куда-нибудь подальше от этого
проклятого города.
Он бы продолжал свою литанию о нерасположении богов к нему, если бы
его внимание не привлек тревожный крик горного ястреба - птицы, которую
никогда не видели и не слышали в стенах Санктуария. Для его людей это был
сигнал тревоги. Он оставил несколько монет на столе и покинул "Единорог"
без уведомления.
Второй сигнал направил его вниз по проходу, слишком узкому, чтобы
назвать его аллеей, и гораздо более узкому, чем улица. Двигаясь скрытно и
осторожно, Уэлгрин замедлял движение возле закрытых дверей, подозревая
засаду на каждом шагу. Только третий сигнал и появление в тени знакомого
лица ускорили его темп.
- Мэлм, что случилось? - спросил он, остановившись над какой-то
мягкой зловонной массой и не глядя вниз.
- Смотрите сами.
Слабый луч света, пробившийся между остроконечными крышами нескольких
зданий, осветил два трупа. Одним из них был доносчик, только что
покинувший компанию Уэлгрина, из его шеи торчал самодельный нож. Вторым
был нищий, которому Уэлгрин подал серебряную монету. На нем были явные
следы совершенного убийства.
- Я вижу, - глухо сказал Уэлгрин.
- Один из них, нищий, шел за вторым от "Единорога". Я следил за
доносчиком с тех пор, как мы разузнали о Руно, поэтому я стал следить за
обоими. Когда доносчик понял, что его ведут, он неожиданно свернул в этот
глухой переулок, я полагаю, по ошибке, и нищий последовал за ним. Я
обнаружил доносчика мертвыми убил нищего сам.
- Еще две смерти за проклятье, - Уэлгрин посмотрел на тела, затем
похвалил Мэлма за усердие и отправил его назад в гарнизонные казармы
подготовиться к визиту Иллиры. Он оставил трупы в этом глухом переулке,
где их могли никогда не найти. Эту пару он не впишет в гарнизонную
ведомость.
Уэлгрин шел по городу, напуская на себя вид гарнизонного офицера,
находящегося при исполнении служебных обязанностей, хотя если бы убийство
произошло у его ног, он не пошевелил бы и пальцем. Дважды он проходил мимо
входа в базар, дважды колебался и дважды продолжал свой путь. Заход солнца
застал его обещанием блаженства, поскольку священники отправлялись в свои
храмы, а женщины с Улицы Красных Фонарей вышли на первые прогулки. К
наступлению полной темноты он был на набережной, голодный и близкий по
своему душевному состоянию к пятнадцатилетнему возрасту, когда он бежал в
гавань и спрятался в трюме уходящего за границу корабля в одну страшную
ночь много лет назад.
В безлунную ночь это воспоминание вернулось к нему с осязаемой силой.
В тисках своих пороков и одержимый воображаемой идеей безбожия своей
возлюбленной, его отец замучил и убил ее. Уэлгрин мог многое вспомнить об
этом. После убийства он бежал из казарм в гавань. Конец истории он узнал
из бивуачных рассказов после того, как сам присоединился к армии.
Неудовлетворенный убийством отец расчленил ее тело, бросил голову и
внутренности в сточную канаву дворца, остальное в гарнизонный отстойник.
Санктуарий гордился отсутствием глашатаев, выкрикивающих ночью время.
Когда светила луна, ее движение позволяло примерно определить время, но
при отсутствии ее ночь казалась вечностью, и полночь - это время, когда
ваши суставы затекли от сидения на сырых каменных сваях набережной, а
ночные видения угрожали вашему зрению. Уэлгрин купил светильник у
хранителя трупов в склепе и вышел на тихий базар.
Иллира появилась из палатки кузнеца, когда Уэлгрин во второй раз
использовал крик горного ястреба. Она укрылась в темную мантию, плотно
обернутую вокруг ее фигуры. Ее движения выдавали страх. Уэлгрин шел
торопливо и молча. Он взял ее за локоть, когда они подошли к казармам. Она
заколебалась, но продолжила путь без понуждений. В общей комнате,
разделявшей жилые помещения солдат и офицеров, не было видно людей
Уэлгрина. Иллира ходила по комнате, как зверь в клетке.
- Тебе нужен стол, свечи и что-нибудь еще? - спросил он, страстно
желая начать работу и внезапно вспомнив, что он привел ее именно на то
место.
- Комната намного меньше, чем я помню ее, - сказала она, а затем
добавила, - только стол и свечи, остальное я принесла с собой.
Уэлгрин пододвинул стол поближе к очагу. Пока он собирал свечи, она
сняла мантию и положила ее на стол. На ней была темная шерстяная одежда,
подобающая скромной женщине из лучшей части города, вместо безвкусных
одежд С'данзо. Уэлгрину было интересно знать, откуда у нее эта одежда, и
расскажет ли она обо всем мужу. Это не имело большого значения, если бы
она смогла овладеть тайной его черепка.
- Я могу оставить тебя одну? - спросил Уэлгрин, достав глиняный
осколок из кисета и положив его на стол.
- Нет, я не хочу оставаться одна здесь, - Иллира перетасовала свои
гадальные карты, немного успокоилась, а затем положила колоду на стол и
спросила:
- Не будет ли слишком много, если я попрошу вина и пояснений о том,
что я должна отыскать? - следы базарной задиристости возвратились в ее
голос, и она выглядела уже менее растерянном в этой комнате.
- Мой человек, Трашер, отправился на вечеринку, когда я сказал ему,
что мне нужна комната на эту ночь. Я сказал ему, что хочу, чтобы солдаты
ушли, но это бедные казармы, в них не найти бутылки; они беднее, чем
Санктуарий, - он обнаружил полмеха вина позади буфета, выдавил из него
струю себе в рот и проглотил с довольным смехом.
- Не лучшее вино, но вполне приемлемое. Ты можешь выпить из меха... -
он подал ей вино.
- Я пила из меха до того, как увидела кубок. Эту хитрость никогда не
забываешь, - Иллира взяла у него мех и набрала полный рот вина, не пролив
ни капли.
- Теперь Уэлгрин... - начала она, взбодренная старым вином, -
Уэлгрин, я не могу выбросить из головы ни твою керамику, ни апельсины
Хакона. Какая здесь связь?
- Если этот Хакон торгует энлибарскими апельсинами, это просто. Я
подобрал черепок в Энлибаре, в руинах арсенала. Мы копались три дня и
нашли только это. Если кто и взял больший кусок, он не представляет, что
имеет; где-то должен быть еще черепок, который может заставить
содрогнуться Империю.
Иллира удивленно раскрыла глаза:
- Все из-за куска дешевой красной глины?
- Нет, керамики, моя дорогая сестра. Оружейник нанес формулу
энлибарской стали на глиняную дощечку и заколдовал глазурь, чтобы скрыть
ее. Я чувствовал колдовство, но не смог его разрушить.
- Но это лишь небольшой кусок, - Иллира провела пальцами по неровным
краям осколка. - Возможно, даже не главная часть.
прежде, чем она стала явной.
- Возможно... хотя нет. Не могу быть уверен. Я сомневаюсь, поскольку
никогда не обращался к мальчишке по имени.
Хакон пожал плечами, как если бы его вопросы носили праздный
характер. Иллира доела остатки апельсина и затем отправилась в ветхую
палатку, где она зажгла три рожка лампады, прежде, чем вернуться к
мужчинам с кувшином воды.
- Иллира, я только что попросил твоего мужа пойти со мной во дворец.
У меня два мешка апельсинов для Принца, и еще одна пара рук облегчила бы
мне работу. Но он говорит, что не оставит тебя здесь одну.
Иллира задумалась. Воспоминания Хакона пробудили ее впечатления, еще
сохранившие свежесть, хотя прошло уже пятнадцать лет, как он сказал. Она
посмотрела на затянутое тучами небо.
- Нет, с этим не будет проблемы. Сегодня будет дождь, и, я думаю, на
этой неделе вы уже получили все деньги за апельсины, - сказала она с
притворной бодростью.
- Ну, вот видишь, Даброу: нет проблем. Погаси огонь и отправляемся.
Мы вернемся прежде, чем упадут первые капли дождя.
Иллира наблюдала за их уходом. Страх заполнил кузницу, исходя от
смутно припоминаемого детства. Видения, которыми она не делилась ни с кем,
даже с Даброу. Они не были дарами С'данзо, которые могли бы превратиться в
истину или в иллюзии.
Скрепив свои черные кудри гребнем, она вернулась внутрь. Когда
постель была покрыта безвкусным ярким покрывалом, а ее молодость слоем
косметики, Иллира была готова к встрече с посетителями. Она не
преувеличивала своего недовольства в отношении апельсинов. Это было
справедливо, поскольку продажа их у Хакона почти сошла на нет. Уже два дня
и у нее не было клиентов. Одинокая и скучающая, она наблюдала, как в
темноте от лампады поднимался дым, теряясь в своих бесконечных догадках.
- Иллира?
Человек откинул тяжелый занавес. Иллира не узнала голос. Силуэт
говорил лишь о том, что человек был высок как Даброу, хотя и не таким
широким в плечах.
- Иллира? Мне сказали, что я могу найти ее здесь.
Она замерла. Любой мог иметь причину возмущаться пророчествами
С'данзо, независимо от их истинности и пытаться отомстить пророкам. Совсем
недавно ей угрожал человек в красной с золотом ливрее из дворца. Ее рука
проскользнула под складками скатерти и извлекла из ножен, крепившихся к
ножке стола, крошечный кинжал.
- Чем могу быть полезна? - она придала своему голосу спокойствие. Это
было приветствие скорее потенциальному клиенту, чем разбойнику.
- Поговорить с тобой. Я могу войти? - он сделал паузу, подождал
ответа и, не получив его, продолжил:
- Ты кажешься чрезмерно подозрительной, С'данзо. У тебя много врагов,
сестричка?
Он вошел в комнату, опустив за собой занавеску. Кинжал Иллиры
бесшумно скользнул в складки юбки.
- Уэлгрин.
- Как быстро ты вспомнила?! Значит, ты унаследовала дар пророчества?
- Да, я унаследовала его, и в это утро узнала, что ты вернулся в
Санктуарий.
- Прошло три недели. Ничего не изменилось, за исключением, возможно,
перемен к худшему. Я надеялся закончить свои дела, не беспокоя тебя, но у
меня возникли осложнения, и я сомневаюсь, что кто-либо иной из С'данзо
сможет помочь мне.
- С'данзо никогда ничего не забывают.
Уэлгрин развалился в одном из кресел Даброу. Свет от канделябров
падал на его лицо. Оно выдержало испытание временем, хотя, как и полагал
Даброу, в его чертах не сохранилось следов юности. Он был высок и бледен,
сухощав, как те сильные люди, у которых мягкие ткани "выкипели". Его
волосы были выжжены солнцем до цвета соломы и скреплены четырьмя толстыми
лентами и бронзовым браслетом. Даже для Санктуария он представлял
экзотически-варварскую фигуру.
- Ты удовлетворена? - спросил он, когда ее пристальный взгляд
опустился на бархатную скатерть стола.
- Ты стал очень похож на него, - медленно ответила она.
- Я не думаю, Иллира. В любом случае мои вкусы не таковы, как у
нашего отца, так что забудь свои опасения на этот счет. Я пришел к тебе за
помощью. Только истинная С'данзо может помочь мне, такая, какой была твоя
мать. Я мог бы заплатить тебе золотом, но у меня есть кое-что другое, что
может оказаться более привлекательным для тебя.
Он сунул руку под свой кожаный кильт с бронзовыми заклепками, чтобы
достать замшевый кисет, который и положил, не открывая, на стол. Она
хотела открыть его, но он наклонился вперед и крепко схватил ее за руку.
- Это не мое, Иллира. Я не был там той ночью. Я убежал прочь, как,
вероятно, сделала и ты.
Его голос перенес Иллиру назад на пятнадцать лет, развеяв сомнения.
- Я тогда была ребенком, Уэлгрин. Маленьким ребенком четырех лет.
Куда я могла убежать?
Он отпустил ее руку и уселся обратно в кресло. Иллира высыпала
содержимое кисета на стол. Она узнала лишь несколько бусин и браслетов, но
этого было достаточно, чтобы понять, что она видит драгоценности своей
матери. Она подняла ожерелье с синими бусами, нанизанное на плетеный
шелковый шнурок кремового цвета.
- Они нанизаны повторно, - сказала она просто.
Уэлгрин кивнул.
- Кровь испортила шелк и жутко воняла. У меня не было другого выхода.
Все остальное такое же, как и было.
Иллира ссыпала бусы назад в кучу. Он знал, чем привлечь ее. Все это
не стоило и одной золотой монеты, но никакие богатства не могли быть для
нее ценнее.
- Ну хорошо, что ты хочешь от меня?
Он отодвинул безделушки в сторону и достал из другого кисета
керамический черепок, размером в ладонь, который аккуратно положил на
бархатную скатерть.
- Скажи мне все об этом: где остальная часть дощечки, как она
разбилась, что означают эти символы - все!
В этом зазубренном осколке не было ничего такого, что объяснило бы
перемену, которая произошла с Уэлгрином, пока он рассказывал о нем. Иллира
видела перед собой кусок обычной оранжевой керамики, плотно заполненный
черным узором под глазурью; подобные вещи можно было найти среди домашней
утвари в любом доме Империи. Даже с пророчествами С'данзо, собранными на
этом черепке, он оставался обычной вещью. Иллира посмотрела в ледяные
зеленые глаза Уэлгрина, на его приподнятые в задумчивости брови,
подбородок, возвышающийся над плечами, усеянными заклепками, и подумала о
том, как бы лучше сказать ему то, что она увидела.
- Его секреты глубоко внутри. Для случайного взгляда это совершенно
недоступно. Только длительное изучение позволит извлечь их наружу, - она
положила черепок назад на стол.
- Как долго?
- Трудно сказать. Пророчества усиливаются через символические циклы.
Это может длиться до тех пор, пока не подойдет цикл этого черепка...
- Я знаю С'данзо! Я был с тобой и твоей матерью - не играй со мной в
базарные игры, маленькая сестричка. Я знаю слишком много.
Иллира откинулась на спинку кресла. Кинжал из ее юбки вывалился на
пол. Уэлгрин нагнулся и поднял его. Он повертел его в руках и без
предупреждения вонзил в стол через бархат покрывала. Затем, взявшись рукой
за гладкую часть лезвия, согнул его так, что рукоятка коснулась стола.
Когда он убрал руку, кинжал остался согнутым.
- Дешевая сталь. Современная дрянь, смерть для того, кто рассчитывает
на него, - объяснил он, с обидой вытаскивая кинжал из стола. Он положил
нож из темной стали вместе с бусами и браслетами.
- Теперь расскажи мне о моем черепке.
- Это не базарные игры. Если бы я не знала тебя, я бы сказала, что
это просто осколок керамики. Ты владел им долгое время. И он не говорит ни
о чем, кроме связи с тобой. Но полагаю, это нечто очень важное, иначе ты
не был бы здесь. Ты знаешь о С'данзо и о том, что ты называешь "базарные
игры", но, я в самом деле сейчас ничего не вижу, может смогу позднее. Есть
способы усилить видение. Я попытаюсь это сделать.
Он бросил на стол золотую монету.
- Возьми то, что тебе нужно.
- Только мои карты, - ответила она, возбужденная его жестом.
- Достань их! - приказал он, не поднимая монету.
Иллира извлекла потертую колоду карт из глубин своей блузки и
положила на нее черепок, зажгла еще несколько свечей и лампаду. Она
разрешила Уэлгрину разделить колоду на три стопки, затем в каждой
перевернула верхнюю карту.
ТРИ ЯЗЫКА ПЛАМЕНИ: туннель, ведущий из света в тьму с тремя
подсвечниками вдоль пути.
ЛЕС: первобытные искривленные стволы, зеленый купол, живой полумрак.
СЕМЬ РУД: красная глина, гончар с кругом и печью для обжига.
Иллира смотрела на изображения, теряясь в догадках и не находя
гармонии или направления. Карта Пламени была центральной, но связка не
открывала перспективы для нее. Лес - символ мудрости во все времена,
казался маловероятным как цель или начало пути для ее брата, и Семерка
должна означать больше, чем обычно. Представала ли карта Руд как
созидательная? Или же красная глина была знаком кровопускания, что часто
оказывалось правдой, когда она появлялась в связке с другими картами
Санктуария.
- Я вижу пока недостаточно. Базарные игры или нет, но видимо еще не
время разгадать эту вещь.
- Я приду вновь после захода солнца - это будет более подходящее
время, не так ли? Я свободен от несения гарнизонной службы до завтрашнего
утра.
- Для карт - да, но Даброу к этому времени закончит работу в кузнице,
а я не хочу вовлекать его в это дело.
Уэлгрин согласился с этим доводом.
- Я понимаю. Приду в полночь. Он в это время будет спать, если,
конечно, ты не заставишь его бодрствовать.
Иллира почувствовала, что было бы бесполезно что-либо доказывать. Она
молча наблюдала, как он сгреб кучу безделушек, кинжал и черепок в один
кисет, слегка вздрогнув, когда он убирал с ее глаз последние бусинки.
- По обычаю С'данзо оплаты не будет до получения ответа на вопрос, -
сказал он.
Иллира кивнула. Уэлгрин провел много лет возле ее матери и знал
многое из жизни С'данзо, возбуждая подозрительность своего отца. Кожа его
юбки заскрипела, когда он встал. Попрощавшись, он покинул палатку в
молчании.
Когда Уэлгрин шагал большими шагами через толпу, перед ним
расступались. Он отметил это. Здесь, на этом базаре, где его воспоминания
продирались через проклятия, драки, насмешки и воровство. В любом другом
месте к нему отнеслись бы с уважением, но не в этом месте, которое было
однажды его домом некоторое время.
Один из немногих в толпе, что могли помериться с ним ростом -
смуглолицый человек в фартуке кузнеца загородил ему на секунду дорогу.
Уэлгрин искоса посмотрел на него и предположил, что это Даброу. Несколько
раз он видел в городе невысокого с орлиным носом напарника кузнеца, не
зная ни имени, ни прозвища этого человека. Они посматривали по сторонам,
чтобы избежать случайных встреч.
На входе в базар, где стояли полуразрушенные колонны, сохранившие
следы построивших их королей Илсиг, из тени выбрался человек и пошел в
ногу рядом с Уэлгрином. Хотя он имел манеры и одежду горожанина, его лицо
было схоже с лицом Уэлгрина, худощавое, суровое, обожженное солнцем.
- Что ты узнал, Трашер? - спросил Уэлгрин, не глядя.
- Этот человек с Подветренной заявил, что знает эти вещи...
- Да?
- Руно вышел, чтобы встретиться с ним, как вы и договаривались. Когда
он не вернулся утром, Мелм и я пошли искать его. Мы нашли их обоих... и
это. Он передал своему капитану две небольших медных монеты.
Уэлгрин перевернул их на ладони и отбросил далеко в сторону.
- Я позабочусь об этом сам. Скажи другим, что у нас в гарнизоне в
этот вечер будет гость - женщина.
- Да, капитан, - ответил Трашер, удивленно ухмыльнувшись во весь рот.
- Мне отослать людей?
- Нет, поставь их в качестве часовых. Не все идет как надо. Каждый
раз, когда мы назначали свидания, получалось что-то не то. Сначала это
были мелкие неприятности, а теперь Руно мертв. У меня в этом городе больше
шансов, чем у других. И еще, Трашер, - Уэлгрин схватил своего подчиненного
за локоть. - Трашер, эта женщина С'данзо, моя полукровная сестра. Смотри,
чтобы солдаты поняли это.
- Они поймут, у нас у всех где-то есть семьи. Уэлгрин скорчил
гримасу, и Трашер понял, что командир не расслабился, проникшись
беспокойством о семьях.
- Разве мы нуждаемся в С'данзо? Когда есть более надежные пророки в
Санктуарии, чем попрошайки в проходах базара. Наше золото добротное и его
достаточно много, - Трашер, подобно многим людям в Рэнканской Империи,
считал С'данзо наиболее подходящими лишь для разрешения любовных
треугольников среди домашних слуг.
- Нам нужна именно она.
Трашер кивнул и скрылся в тени так же искусно, как появился. Уэлгрин
подождал, пока не остался один на грязной улице, а затем повернул и пошел
широкими шагами, расправив плечи и сжав в кулаки руки, по запутанным
улочкам Лабиринта.
Проститутки Лабиринта были племенем, нежеланным в увеселительных
заведениях за пределами городских стен. Их объятия шли рука об руку с
отравленным кинжалом, а ночные сборы включали все, что можно снять с
человека. Стайка этих женщин вилась у дверей "Распутного Единорога" -
таверны Лабиринта, но они кротко расступились при приближении Уэлгрина.
Выживание в Лабиринте прямо зависело от правильного выбора цели.
Темная душная атмосфера окружила Уэлгрина, когда он спустился в
подвальную комнату. Мгновенно среди посетителей наступило затишье, так
происходило всегда, когда входил кто-нибудь. Цербер, персональный
телохранитель Принца, мог бы прервать беседу на время этого визита, но
любой гарнизонный офицер, каким был Уэлгрин, считался имеющим легальный
бизнес и его приход был проигнорирован, хотя и с настороженностью
профессионалов.
Странствующий рассказчик Хаким занимал лавку, выбранную Уэлгрином.
Скрытный маленький человек был большим хитрецом, чем можно было
предположить. Аккуратно взяв свою кружку с пивом, он выбрал себе одно из
немногих мест в зале, которое обеспечивало хороший обзор всех входящих, и
государственных служащих, и частных лиц. Уэлгрин шагнул вперед,
намереваясь спугнуть проныру с его "насеста", но передумал. Его дело в
Лабиринте требовало осторожности, и не стоило столь опрометчиво обращать
на себя внимание.
Со своего места он подал знак бармену. Честная девушка не стала бы
работать в "Единороге", поэтому Бубо сам принес пенящееся пиво, а затем
вернулся с одним из энлибарских апельсинов, которые он держал под
прилавком. Уэлгрин содрал с апельсина кожуру ногтем большого пальца, и
красный сок потек, образуя рисунок, схожий с тем, что был на его
керамическом черепке.
Однорукий нищий со шрамом на лице и бельмом на глазу бочком пробрался
в "Единорог", стараясь избежать подозрительного взгляда Бубо. Пока
оборванное существо передвигалось от стола к столу, собирая медное
подаяние с более обеспеченных клиентов, Уэлгрин заметил под его тряпьем
плотно примотанную к телу левую руку, такую же нормальную, как и та, что
хватала монеты. Кроме того, шрам был самодельным уродством, а желтые
выделения, стекающие по его щекам, явились результатом действия семян,
помещенных под веки. Нищий мучительным хрипом объявил о своем прибытии к
столу Уэлгрина. Не поднимая глаз, тот бросил ему серебряную монету. В
детстве он сам бегал с нищими и слишком часто видел, как их хитрости
превращались в реальное уродство.
Бубо раздавил грязными ногтями вошь, попавшуюся ему в его пышной
бороде и, глянув на нищего, которому он подавал на улице, притащил еще
несколько кружек пива своим клиентам, после чего вернулся к своему
нескончаемому занятию - охоте за вшами.
Дверь открылась, впустив еще одного человека, который подобно
Уэлгрину был в Лабиринте по делам. Уэлгрин изобразил в воздухе пальцем
небольшой круг и вновь прибывший поспешил к его столу.
- Мой человек был убит прошлой ночью, - говоря, Уэлгрин смотрел прямо
в глаза вошедшему.
- Я слышал это, и оружейник Энлибрайт тоже. Я бросился сюда, чтобы
доказать тебе, что это не моих рук дело, хотя и знал, что ты можешь
подозревать меня. Ну, Уэлгрин, даже если я хотел перехитрить тебя, а я
уверяю тебя, что такие мысли никогда не приходили мне в голову, я едва ли
убил бы Энлибрайта, не так ли?
Уэлгрин что-то проворчал. Кто возьмется сказать, что человек из
Санктуария готов сделать для достижения своей цели? Но доносчик, вероятно,
сказал правду. Он относился к нему со скрытой подозрительностью, как к
лжецу, который не думает притворяться. И если он говорил правду в тот раз,
что весьма вероятно. Руно пал жертвой случайного преступления. Монеты
показали, что грабеж не был причиной. Возможно, у гончара были враги.
Уэлгрин напомнил себе о необходимости вписать двойное убийство в
гарнизонную ведомость, из которой легко можно было установить, когда были
убиты их предшественники.
- Опять у меня нет информации. Я пока не буду платить, -
разговаривая, Уэлгрин произвольно переставлял кружку с пивом из одной руки
в другую, скрывая важность беседы от любопытных глаз.
- Есть другие, кто мог бы клюнуть на твою приманку: Маркмор, Инас
Йорл, даже Литанде, если цена будет подходящей. Считай это, приятель,
только задержкой, но не неудачей!
- Нет. Плохое предзнаменование. Трижды ты пытался и не смог дать мне
то, что я требую. Я больше не буду иметь с тобой дел.
Доносчик выживал за счет того, что знал, когда не стоит спорить.
Вежливо кивнув, он оставил Уэлгрина, не сказав ничего, и покинул
"Единорог" прежде, чем Бубо собрался принять у него заказ.
Уэлгрин откинулся на стуле, обхватив сзади голову руками. Глаза его
были настороже, но мысли были бессвязными. Смерть Руно глубоко потрясла
его не потому, что он был хорошим солдатом и давнишним компаньоном, хотя и
то и другое имело место, но потому, что его смерть продемонстрировала
большую силу воздействия проклятья С'данзо на его семью. Пятнадцать лет
назад община С'данзо постановила, что все вещи, важные для его отца,
должны быть изъяты и уничтожены, тогда как он беспомощно наблюдал за
происходящим. Чтобы воздать полной мерой, старухи распространили проклятье
на пять поколений. Уэлгрин был первым. Он опасался, что день, когда его
путь пересечется с его собственным, обделенным судьбой ребенком, будет так
же горек, как и встречи со своим собственным обесчещенным предком.
Было бы чистым безумием возвратиться в Санктуарий, к месту проклятья,
несмотря на заверения Пурпурного Мага о защите. Безумие! С'данзо
чувствовали его приход. Пурпурный Маг единственный человек, которому
Уэлгрин доверился раскрыть колдовство, исчез задолго до того, как он и его
люди прибыли в город. А теперь Энлибрайт и Руно убиты неизвестной рукой.
Сколько еще он может позволить себе ждать? Действительно, здесь много
волшебников; и любой из них может быть куплен, но все они лояльны. Если бы
они смогли воссоздать надписи на черепке, на них, несомненно, нельзя было
бы положиться в плане сохранения тайны. Если Иллира не даст ответа в
полночь, Уэлгрин решил увести своих людей куда-нибудь подальше от этого
проклятого города.
Он бы продолжал свою литанию о нерасположении богов к нему, если бы
его внимание не привлек тревожный крик горного ястреба - птицы, которую
никогда не видели и не слышали в стенах Санктуария. Для его людей это был
сигнал тревоги. Он оставил несколько монет на столе и покинул "Единорог"
без уведомления.
Второй сигнал направил его вниз по проходу, слишком узкому, чтобы
назвать его аллеей, и гораздо более узкому, чем улица. Двигаясь скрытно и
осторожно, Уэлгрин замедлял движение возле закрытых дверей, подозревая
засаду на каждом шагу. Только третий сигнал и появление в тени знакомого
лица ускорили его темп.
- Мэлм, что случилось? - спросил он, остановившись над какой-то
мягкой зловонной массой и не глядя вниз.
- Смотрите сами.
Слабый луч света, пробившийся между остроконечными крышами нескольких
зданий, осветил два трупа. Одним из них был доносчик, только что
покинувший компанию Уэлгрина, из его шеи торчал самодельный нож. Вторым
был нищий, которому Уэлгрин подал серебряную монету. На нем были явные
следы совершенного убийства.
- Я вижу, - глухо сказал Уэлгрин.
- Один из них, нищий, шел за вторым от "Единорога". Я следил за
доносчиком с тех пор, как мы разузнали о Руно, поэтому я стал следить за
обоими. Когда доносчик понял, что его ведут, он неожиданно свернул в этот
глухой переулок, я полагаю, по ошибке, и нищий последовал за ним. Я
обнаружил доносчика мертвыми убил нищего сам.
- Еще две смерти за проклятье, - Уэлгрин посмотрел на тела, затем
похвалил Мэлма за усердие и отправил его назад в гарнизонные казармы
подготовиться к визиту Иллиры. Он оставил трупы в этом глухом переулке,
где их могли никогда не найти. Эту пару он не впишет в гарнизонную
ведомость.
Уэлгрин шел по городу, напуская на себя вид гарнизонного офицера,
находящегося при исполнении служебных обязанностей, хотя если бы убийство
произошло у его ног, он не пошевелил бы и пальцем. Дважды он проходил мимо
входа в базар, дважды колебался и дважды продолжал свой путь. Заход солнца
застал его обещанием блаженства, поскольку священники отправлялись в свои
храмы, а женщины с Улицы Красных Фонарей вышли на первые прогулки. К
наступлению полной темноты он был на набережной, голодный и близкий по
своему душевному состоянию к пятнадцатилетнему возрасту, когда он бежал в
гавань и спрятался в трюме уходящего за границу корабля в одну страшную
ночь много лет назад.
В безлунную ночь это воспоминание вернулось к нему с осязаемой силой.
В тисках своих пороков и одержимый воображаемой идеей безбожия своей
возлюбленной, его отец замучил и убил ее. Уэлгрин мог многое вспомнить об
этом. После убийства он бежал из казарм в гавань. Конец истории он узнал
из бивуачных рассказов после того, как сам присоединился к армии.
Неудовлетворенный убийством отец расчленил ее тело, бросил голову и
внутренности в сточную канаву дворца, остальное в гарнизонный отстойник.
Санктуарий гордился отсутствием глашатаев, выкрикивающих ночью время.
Когда светила луна, ее движение позволяло примерно определить время, но
при отсутствии ее ночь казалась вечностью, и полночь - это время, когда
ваши суставы затекли от сидения на сырых каменных сваях набережной, а
ночные видения угрожали вашему зрению. Уэлгрин купил светильник у
хранителя трупов в склепе и вышел на тихий базар.
Иллира появилась из палатки кузнеца, когда Уэлгрин во второй раз
использовал крик горного ястреба. Она укрылась в темную мантию, плотно
обернутую вокруг ее фигуры. Ее движения выдавали страх. Уэлгрин шел
торопливо и молча. Он взял ее за локоть, когда они подошли к казармам. Она
заколебалась, но продолжила путь без понуждений. В общей комнате,
разделявшей жилые помещения солдат и офицеров, не было видно людей
Уэлгрина. Иллира ходила по комнате, как зверь в клетке.
- Тебе нужен стол, свечи и что-нибудь еще? - спросил он, страстно
желая начать работу и внезапно вспомнив, что он привел ее именно на то
место.
- Комната намного меньше, чем я помню ее, - сказала она, а затем
добавила, - только стол и свечи, остальное я принесла с собой.
Уэлгрин пододвинул стол поближе к очагу. Пока он собирал свечи, она
сняла мантию и положила ее на стол. На ней была темная шерстяная одежда,
подобающая скромной женщине из лучшей части города, вместо безвкусных
одежд С'данзо. Уэлгрину было интересно знать, откуда у нее эта одежда, и
расскажет ли она обо всем мужу. Это не имело большого значения, если бы
она смогла овладеть тайной его черепка.
- Я могу оставить тебя одну? - спросил Уэлгрин, достав глиняный
осколок из кисета и положив его на стол.
- Нет, я не хочу оставаться одна здесь, - Иллира перетасовала свои
гадальные карты, немного успокоилась, а затем положила колоду на стол и
спросила:
- Не будет ли слишком много, если я попрошу вина и пояснений о том,
что я должна отыскать? - следы базарной задиристости возвратились в ее
голос, и она выглядела уже менее растерянном в этой комнате.
- Мой человек, Трашер, отправился на вечеринку, когда я сказал ему,
что мне нужна комната на эту ночь. Я сказал ему, что хочу, чтобы солдаты
ушли, но это бедные казармы, в них не найти бутылки; они беднее, чем
Санктуарий, - он обнаружил полмеха вина позади буфета, выдавил из него
струю себе в рот и проглотил с довольным смехом.
- Не лучшее вино, но вполне приемлемое. Ты можешь выпить из меха... -
он подал ей вино.
- Я пила из меха до того, как увидела кубок. Эту хитрость никогда не
забываешь, - Иллира взяла у него мех и набрала полный рот вина, не пролив
ни капли.
- Теперь Уэлгрин... - начала она, взбодренная старым вином, -
Уэлгрин, я не могу выбросить из головы ни твою керамику, ни апельсины
Хакона. Какая здесь связь?
- Если этот Хакон торгует энлибарскими апельсинами, это просто. Я
подобрал черепок в Энлибаре, в руинах арсенала. Мы копались три дня и
нашли только это. Если кто и взял больший кусок, он не представляет, что
имеет; где-то должен быть еще черепок, который может заставить
содрогнуться Империю.
Иллира удивленно раскрыла глаза:
- Все из-за куска дешевой красной глины?
- Нет, керамики, моя дорогая сестра. Оружейник нанес формулу
энлибарской стали на глиняную дощечку и заколдовал глазурь, чтобы скрыть
ее. Я чувствовал колдовство, но не смог его разрушить.
- Но это лишь небольшой кусок, - Иллира провела пальцами по неровным
краям осколка. - Возможно, даже не главная часть.