Тира вернулась домой и, взглянув на Харрана большими черными женскими глазами, заметила, что он держит таз. Она тотчас же встала на задние лапы, приплясывая и переступая, чтобы сохранить равновесие, и задрала голову, разглядывая содержимое.
Харран не смог сдержать смех. Тира была бездомной собакой, он нашел ее на базаре, избитую и скулящую, два года назад… когда еще только приступал к новой работе и испытывал сострадание к брошенным и одиноким. Тира выросла и похорошела, превратилась в короткошерстную поджарую суку, коричневую и стройную, как газель Но она по-прежнему оставалась тощей, и это беспокоило Харрана. Война у Стены Чародеев и последующее нашествие бейсибцев подняли цену на говядину, как и на все прочее. Псевдопасынки проклинали подаваемую трижды в неделю кашу и набрасывались на мясо, когда оно появлялось, словно голодные звери, оставляя слишком скудные объедки, которых Тире явно не хватало. А выпускать ее с территории казарм Харран не осмеливался: меньше чем через час собака сама закончила бы свои дни в чьей-нибудь кастрюле Поэтому обычно Тира съедала половину обеда хозяина. Тот не возражал, он готов был платить и больше. В отличие от давно минувших дней, когда он был занят только тем, что передавал любовь Сивени ее почитателям и нуждался в немногом, сейчас Харрану нужна была вся любовь, какую он только мог получить…
Наблюдая за приплясываниями Тиры, Харран почувствовал неприятный запах — более сильный, чем тот, что можно было бы списать на то, что Шал обмочился на столе.
— Тира, — воскликнул он, делая вид, что сердится, — ты снова шлялась на кухонную помойку?
Собака прекратила танцевать.., очень-очень медленно села, виновато прижав уши. Но не перестала смотреть на таз.
Харран печально поглядел на нее.
— Ну да ладно, — сказал он. — Мне все равно нужны только кости. Но это в последний раз, слышишь?
Подпрыгнув, Тира заплясала.
Подойдя к столу, Харран девятью-десятью уверенными движениями отделил мясо от костей.
— Хорошо, — наконец сказал он, протягивая Тире первый кусок. — Подходи, любимая! Сидеть! Взять!
«О, моя госпожа, — подумал он, — твой слуга услышал. Вооружайся. Бери свой меч. Скоро ты перестанешь быть потерянной.
Я верну тебя».
Потом врач некоторое время был занят приготовлениями. Он все хранил в тайне. Не было смысла посвящать пасынков в свои задумки или давать Райку возможность проследить за ним — Райку, плевавшему в Харрана при каждой встрече и обещавшему «разобраться с ним», как только Шалу станет лучше. Харран старался не замечать его. «Навоз» в последнее время активизировался, усложнив Харрану его обычную задачу зашивать, прижигать, накладывать лубки. А когда ему все надоедало, была Мрига.
Еще одно одинокое существо, косолапая девчонка-нищенка, найденная сидящей в полуголодном состоянии в сточной канаве Подветренной стороны, бессмысленно водя выброшенным куском железа по точильному камню. Поддавшись сиюминутному порыву, Харран забрал ее домой, плохо представляя, что будет с ней делать. Но очень скоро обнаружил, что принял необыкновенно правильное решение. У нее были золотые руки, хотя, похоже, теперь Мрига совершенно лишилась рассудка, если он вообще когда-либо был у нее. Любую работу она могла выполнять бесконечно долго, до тех пор, пока не остановят; даже во сне ее неугомонные руки продолжали безостановочно двигаться, и любую операцию ей достаточно было показать лишь один раз.
Особенно хорошо Мрига точила — пасынки все как один приносили ей свои мечи. Со временем Тира стала буквально боготворить девушку, что было довольно любопытным фактом: собака привязывалась далеко не ко всем. Что с того, что Мрига хромает и некрасива — меньше вероятность, что она уйдет или ее заберут у Харрана; она не может говорить — что ж, молчаливая женщина почитается за чудо, так, кажется, говорят?
А поскольку Харран был недостаточно богат, чтобы частенько позволять себе проституток, возможность иметь рядом Мригу давала ему еще кое-какие преимущества. Иногда, как нормальный мужчина, он испытывал определенные потребности, удовлетворить которые скрепя сердце заставлял Мригу, временами отчетливо понимая, что делает нечистое дело, за которое еще предстоит заплатить. Но чаще он не думал об этом. Расплата и вечность были слишком далеки от грязной действительности Санктуария и мужчины с откровенным желанием, которое требовало удовлетворения. Харран занимался этим, когда уставал от работы на пасынков и над своим колдовством.
Он предпочел бы оставить руку в термитнике — насекомые за несколько дней очистили бы косточки от оставшихся кусочков мяса, а заодно и от костного мозга, но термиты, стерильные комнаты для работы в храме и все остальное теперь были для него недосягаемы. Поэтому ему пришлось поместить руку в негашеную известь, чтобы она пролежала там неделю, а потом целый день продержать в лигроине, чтобы избавиться от вони и остатков костного мозга. Пока Харран трудился над котлом, Тира возбужденно скулила и плясала вокруг.
— Это не для тебя, малыш, — рассеянно сказал цирюльник, вылавливая из котла фаланги пальцев и складывая их в прохладном месте в треснувшую миску. — Ты наверняка подавишься.
Убирайся.
Тира еще некоторое время с надеждой смотрела на хозяина, но, не увидев ничего обнадеживающего, заметила перебегавшую двор крысу и бросилась за ней в погоню.
Найти корень мандрагоры было занятием потрудней. Самые лучшие росли на могилах преступников, желательно тех, что были повешены. Если Санктуарию чего-то и недоставало, то только не преступников. Вся трудность состояла в том, что живых их можно было отличить от порядочных людей гораздо вернее, чем мертвых. Навестив на скотобойне своего старого приятеля Гриана, Харран мимоходом поинтересовался недавно повешенными.
— А-а-а, тебе нужны трупы, — с легким отвращением произнес Гриан, погружая руку по локоть в грудную полость выловленного недавно утопленника. — У нас их просто чума как много.
И убийцы, да проклянет их Шальпа, не имеют порядочности хотя бы не выставлять свою работу напоказ. Взгляни на эту заблудшую душу. Третий за последние два дня. Несколько камешков к ногам — и в Белую Лошадь. Неужели тот тип, который бросил его в реку, не знал, что пара камней не удержит тело, когда начнется гниение и его раздует трупными газами? Можно подумать, он хотел, чтобы труп обнаружили. Это все проклятый «навоз». Они зовут себя Народным Освободительным Фронтом?
Народные раздражители, вот как я их зову. Город должен что-то предпринять.
Харран кивнул, с трудом сдерживая тошноту. В минувшие золотые денечки Гриан поставлял жрецам Сивени неопознанные трупы и был сейчас ближе всех к тому, кого Харран мог назвать другом — и, вероятно, единственным человеком в Санктуарии, знавшим, кем был Харран до того, как стал цирюльником.
Гриан на минутку оторвался от своего занятия, чтобы сделать большой глоток из кувшина с вином, который принес ему Харран, облегчив немного кладовую пасынков.
— Душновато здесь, — сказал Гриан, вытер лоб и неопределенно махнул рукой.
Харран кивнул, всеми силами сдерживая вдох, когда волна зловония прошла у него перед самым носом. «Душновато» — слишком мягко сказано для того, чтобы описать атмосферу скотобойни в безветренный полдень. Гриан сделал еще один глоток и, поставив с довольным покрякиванием кувшин между ног трупа, взял нож для разрезания ребер.
— Неплохое вино, — заметил он, удовлетворенно причмокивая. — Смотри, как бы тебя не застукали.
— Буду осторожен, — ответил Харран не дыша.
— Если хочешь тихо заполучить замечательный свежий труп, — посоветовал Гриан, склоняясь к нему и понизив пропитанный запахом вина рык до ворчания, — иди на пустырь рядом со старым погостом Подветренной. На север от него, за пустующими домами. Позапрошлой ночью я сам закопал там нескольких. Последние две недели туда свозят всякий сброд, в том числе и повешенных. На старом погосте больше нет места. Проклятые рыбоглазые усердно «очищают город» для своих дам.
Последние слова он произнес с издевкой; что с того, что сейчас Гриан вскрывает трупы, подрабатывая по совместительству могильщиком, — он был «воспитан в старом духе» и не одобрял женщин (рыбоглазых и всех прочих), разгуливающих средь бела дня выше талии одетыми лишь в косметику. По его мнению, для подобных вещей существовали более подходящие места.
— Попробуй, — продолжил он, вытаскивая похожее на раскисшую зловонную губку легкое и с выражением отвращения швыряя его в ведро на полу. — И захвати лопату, парень, хотя тебе не придется копать глубоко: мы торопимся обслужить всех клиентов, никто из них не лежит на глубине больше двух футов — этого достаточно, чтобы притушить зловоние. А теперь взгляни-ка вот на это…
Промычав, что у него много работы, Харран сбежал.
Предполуночный час застал его крадущимся среди теней вдоль унылой улицы Подветренной. Харран отправился на дело, вооружившись ножом, коротким мечом и (вероятно, к удивлению злоумышленников) совком, но, как оказалось, из трех видов оружия понадобилось лишь последнее. А насчет запаха Гриан ошибался.
За час до полуночи погребальный удар гонга в храме Ильса явился для брадобрея сигналом. Он опустился на четвереньки на неровную землю, колеблющуюся под ним, словно покрывало, укрывающее множество уснувших не по своей воле, и принялся разгребать руками землю, ища небольшой твердый стебель.
Мандрагору он обнаружил почти в углу пустыря. Из страха потерять корень в темноте (чтобы он оказался действенным, нельзя было допустить попадания на него света), Харран сел рядом и стал ждать. Поднялся ветер. Удар гонга пробил полночь, и в тот же миг стремительно расцвел цветок мандрагоры — белый, как закатившиеся глаза мертвеца. Раскрылся, благоухая холодным сладким ароматом, и завял. Цирюльник начал копать.
Сколько времени он стоял на коленях среди ужасного зловония и холода, с завязанными шелковой повязкой глазами, таща упирающийся корень, Харран не знал. Он вообще перестал думать о времени, когда в темноте поблизости услышал звук, похожий на шелест шелка. Цирюльник замер. Словно гром среди ясного неба, рядом с ним зародился небольшой смерч и унесся вдаль.
Цирюльник не мог снять повязку — ни один человек не выживет, увидев живой корень мандрагоры. Само по себе это обнадеживало: любой покушающийся на его жизнь не переживет своего нападения. Дрожа от прошибшего его пота, Харран свинцовым совком ударил по растению и наконец вскрыл дерн, освобождая мандрагору. Искалеченный корень вскрикнул — от этого необычного звука застывший ветер встрепенулся было в панике и какое-то время бешено носился среди могил, а затем затаился снова, успев обдать Харрана холодом вдвое пуще прежнего.
Сорвав повязку, он оглянулся и увидел две достойные внимания картины: извивающийся, трепещущий корень, имеющий форму человека, чей крик по мере того, как он коченел, переходил в шепот, и одетая в черный плащ с капюшоном фигура в противоположном конце кладбища прямо напротив Харрана. Она молча смотрела на него из темноты, смотрела долго, и Харран понял, что напугало холодный ночной ветер, заставив даже его искать укрытие.
Черная фигура, высунув руки из-под величественных складок плаща, подняла их и откинула капюшон, открыв голову с прекрасным строгим лицом цвета оливок с аспидно-черными глазами и цвета воронова крыла волосами, словно образующими над головой второй капюшон. Харран не умер от ее взгляда, как болтали несведущие люди, однако был не уверен, хорошо ли это само по себе. Пусть не лично, но по рассказам он неплохо знал Ишад. Его друг на скотобойне достаточно часто имел дело с результатами ее деятельности.
Харран ждал, чувствуя, как пот струйками бежит по спине.
Никогда в жизни он не видел зрелища столь устрашающего — страшнее разъяренного Темпуса и даже Громовержца-Вашанки, молниями поражающего город в припадке бешенства.
Наконец вампирка, склонив прекрасную голову, моргнула.
— Успокойся, — произнесла она тихим голосом, приправленным ленивой издевкой, — ты не в моем вкусе. Но ты храбрый — выкапываешь корень здесь, в такой час, своими руками, вместо того чтобы использовать для этого какую-нибудь собаку. Видимо, ты попал в безвыходное положение. А может, очень-очень глупый.
Харран сглотнул.
— Наверное, последнее, сударыня, — наконец ответил он, — ведь я вступил в разговор с вами. И что касается корня — тоже глупо. Но иначе это было бы втрое менее действенно. Я мог бы обратиться за выкопанным уже корнем к торговцу травами или колдуну. Но кто может сказать, когда я получил бы его? И в любом случае — золотом или какой другой валютой — мне все равно пришлось бы заплатить цену за риск.
Ишад еще какое-то время разглядывала его, затем очень мягко рассмеялась.
— Образованный врач, — сказала она. — Но эта.., штуковина.., имеет очень специфичное применение. Лично я знаю только три. Импотенцией ты не страдаешь, к тому же существуют более дешевые средства. А убийство гораздо проще осуществить с помощью яда. Третье же…
Она умолкла, наблюдая за реакцией Харрана. Тот, не отдавая себе отчета, схватил мандрагору, но понял: худшее, что может случиться — это то, что Ишад убьет его. Или нет? Бросив корень мандрагоры в сумку, он вытер руки.
— Сударыня, — начал цирюльник, — я не боюсь, что вы заберете его у меня. Возможно, вы и впрямь промышляете воровством, но в данном случае нет необходимости в столь грубом средстве.
— Поосторожнее, — прошептала Ишад голосом, в котором все еще сквозила издевка.
— Сударыня, я осторожен, — он дрожал, произнося это. — И знаю, что вы не очень-то благосклонны к жрецам. Мне также известно, что вы оберегаете свои привилегии — весь Санктуарий помнит ту ночь… — он сглотнул. — Но у меня и в мыслях не было воскрешать мертвых. Точнее, мертвых людей.
Ишад туманными глазами посмотрела на него, веселье из них исчезло.
— Софистика! Берегись, а то я спрошу тебя, кто бреет цирюльника. Кого же в таком случае ты собираешься воскресить, мастер софистики?
— Сударыня, — вдруг разом выпалил Харран, — древние боги Илсига обмануты. Обмануты, словно слепой ранканец на базаре.
И это их безмозглые почитатели всучили им билль о правах. Одурачили, заставив поверить, что дела смертных обязаны оказывать влияние на могущество богов! Закопанные под порогом трупы, колокола, переплавленные в мечи и ожерелья, корова, принесенная в жертву здесь или… Все это вздор! Но боги Илсига сидят в безделье в Другом Мире, полагая, что бессильны, а ранканские разгуливают вокруг, меча молнии и натравливая детей трущоб на несчастных смертных, полагая, что владеют миром. Это не так!
Ишад снова моргнула, всего лишь раз, но очень многозначительно.
Сглотнув, Харран продолжил:
— Сударыня, боги Илсига начали верить во время. Их приучило к этому почитание смертных. Жертвоприношения в полдень, благоухающие кадильницы на закате. Убиение Десяти раз в году — каждый обряд, совершаемый регулярно, каждый ритуал, происходящий по распорядку, приучили их к этому. Боги сотворили вечность, но смертные создали часы и календари и связали ими маленькие частицы вечности. Смертные опутали богов! И ранканских, и илсигских. Но смертные могут и освободить их, — он сделал глубокий вдох. — Боги лишились вечности — и это заклинание поможет им вновь обрести ее. По крайней мере одной из них, а уж она сможет открыть дорогу остальным. А как только боги Илсига полностью освободятся…
— ..они изгонят ранканских богов заодно с бейсибской богиней и возьмут свое назад? — Ишад улыбнулась — медленной холодной улыбкой презрения, за которым, однако, проглядывало любопытство. — Тяжелая задача для смертного. Даже для тебя, кто так много времени проводит, орудуя могучими колдовскими препаратами — скальпелем и пилой для костей. И все же один вопрос, лекарь. Зачем?
Харран осекся. Смутное видение Ильса, попирающего Саванкалу, Шипри, вырывающей сердце Сабеллии, и его собственное жестокое удовлетворение этими обстоятельствами было единственной его мыслью все это время. Конечно, помимо образа девы Сивени, воинственной, беспощадной, торжествующей над своими соперниками и возвращающейся к мирным искусствам в своем восстановленном храме…
А Ишад, улыбнувшись, вздохнула и надела капюшон.
— Неважно, — сказала она. В ее голосе сквозило бесконечное веселье — возможно, решил Харран, от того обстоятельства, что он сам не знает, чего хочет, и, вероятно, умрет ради достижения своей цели. Ничто так не сбивает с толку великих колдунов и алхимиков, как неясные побуждения. — Это совсем неважно. Если ты преуспеешь в своем начинании, нас будет ждать веселое времечко, это точно. Я с наслаждением прослежу за развитием событий. А если тебя будет ждать неудача… — худые плечи едва поднялись. — По крайней мере я буду знать, где можно достать хорошую мандрагору. Всего хорошего, господин цирюльник.
И удачи тебе, если таковая существует.
Она исчезла. Поднявшийся ветер, завывая, унесся прочь…
Великие колдуны, говорил Харрану давным-давно один из верховных жрецов, предупреждая, всегда «обращают внимание».
Неподвижное темноглазое «внимание», которого он удостоился на погосте, сильно встревожило его. Этой ночью цирюльник возвращался домой, дрожа вовсе не от холода; добравшись до кровати, он небрежно вышвырнул оттуда Тиру и затащил Мригу, воспользовавшись ею с чувством большим, чем обычное безразличие. Сегодня ему не просто хотелось. Харран безуспешно пытался найти хоть какую-то искорку тепла, хотя бы ответное пожатие рук. Но самая последняя шлюха с Подветренной удовлетворила бы его во сто крат лучше этого безумного теплого комка, спокойно лежащего рядом и неосознанно обвивающего его руками и ногами. Неудовлетворенный, Харран прогнал и ее, Мрига уползла к очагу и свернулась там клубком среди пепла, а он остался вертеться один в холодной постели Ишад… Ничего хорошего от ее внимания ждать нельзя. Как знать, возможно, забавы ради она продаст кому-нибудь заинтересованному — скажем, Молину Факельщику — сведения о том, что одинокий беззащитный человек собирается через несколько дней вернуть назад одну из богинь Илсига.
— О, Сивени, — прошептал Харран. Нужно быстрее сделать это, пока не случилось ничего, что может помешать его замыслам.
Сегодня ночью.
Не сегодня, с ужасом и неохотой подумал он. Ужас этот заставил его задуматься, доверившись интуиции жреца и самоанализу.
Что это? Просто знакомая неприязнь к старым развалинам на Дороге Храмов? Или нечто другое?
…Смутная тень на грани сознания, ощущение того, что что-то не так. Кто-то следил за ним.
Райк?
Значит, тем больше причин действовать этой же ночью. Но Харран вспомнил, что видел, как Райк, шатаясь, брел в казарму отсыпаться после вечера, проведенного в винных погребах.
Цирюльник предполагал сходить в храм дважды: сначала, чтобы найти древнюю книгу-свиток, а потом, чтобы, изучив ее, осуществить ритуал. Но это привлечет слишком много внимания. Нет, необходимо все закончить сегодня.
Харран лежал в койке, пытаясь на мгновение оттянуть выход на холод. С того самого дня пять лет назад, когда ранканцы вручили Ирику буллу, он не был внутри храма Сивени. «С храмами покончено. Стоит ли бередить старую рану?»
Взглянув на тощую скрюченную фигуру у очага, Харран задумался. «Каждому храму необходим юродивый», — как-то пошутил в разговоре с ним верховный жрец. Он со смехом согласился, считая себя настолько убогим и глупым, что этого хватило бы на двадцать храмов. Теперь Харран задумался, живет ли по-прежнему храм в душе его, принял ли он несчастную девушку потому, что она похожа на юродивых и нищих, приходивших в храм Сивени в те времена, когда там еще можно было почерпнуть мудрость, найти исцеление, получить еду. Мудрости у него было маловато, с исцелением туго. Вот только насчет еды Мрига не жаловалась. Как и насчет всего остального, впрочем…
Тихо выругавшись, цирюльник встал с постели и начал одеваться. В деревянном ящике, спрятанном под столиком, лежали кости руки, скрепленные в нужном месте, с кольцом из неблагородного металла на пальце; здесь же находилась мандрагора, торопливо скрученная нитью, сплетенной из шелка и свинца, с посеребренной стальной булавкой, воткнутой в «тело», чтобы сделать ее безопасной. И булавка, и кольцо принадлежали затасканной шлюхе, которую Юри приводил в казарму. Последний в очереди, Харран беспокоился, как бы девица не догадалась, когда пропали ее «драгоценности», и сознательно преподнес ей чарку одурманивающего зелья Поразвлекавшись с ней до тех пор, пока оно не подействовало, он стащил кольцо и булавку и ушел, оставив щедрую плату там, где ее не мог найти никто, кроме самой девицы.
Итак, все готово Подняв ящик, Харран подошел к столу, чтобы взять еще кое-что, фляжку, мешочек с зерном, еще один с солью, кусок битума. Затем в последний раз огляделся вокруг. Мрига храпела у очага Свернувшись небольшим коричневым клубочком, уткнувшись носом в хвост, под кроватью лежала Тира, храпя на тон выше, чем девочка. Скомкав убогое постельное белье и подушку, он придал им некое подобие человеческого тела, накинул на себя старый, черный, как сажа, плащ и тихо вышел на конюшню пасынков.
У угла третьей коновязи можно было перелезть через стену.
Вверх по крытой дранкой крыше, одна рука хватается за водосточную трубу, несколько мгновений ноги шарят в поисках старых выщербленных кирпичей. Потом на верхушку стены, чтобы через миг грузно упасть с противоположной стороны. Перед тем как прыгнуть, Харран чуть задержался, оглянувшись, и успел заметить неясную фигуру, неподвижно стоящую у дверей казармы.
Цирюльник замер. Ночь стояла безлунная; у дверей краснели, догорая, факелы. Он различил лишь слабый блеск глаз, на мгновение поймавших падающий сбоку свет, и тень, пригнувшись, скрылась в другой, более густой тени.
Харран спрыгнул вниз и, отдышавшись, побежал. Успей он в храм вовремя — и никто не сможет остановить его; вся Ранканская империя вместе с Бейсибской в страхе покинут город после того, что произойдет.
Если он успеет…
Храм Сивени-Сероглазой стоял последним на убогом южном конце Дороги Храмов. Убогом теперь. Было время, когда рядом с храмом Сивени находились почтенные соседи: с одной стороны храм Анена-Виноликого, бога урожая, хозяина лозы и колоса; с другой стороны храм подруги Анена Дены-Чернорясой, мрачной повелительницы сна и смерти. А между ними — шлифованным песчаником храма Анена и темным гранитом Дены — возвышался белый с золотом храм Сивени. Существовала определенная справедливость в их соседстве: Работа, Вино и Сон. Храм Сивени, как и подобает покровительнице ремесел, возвышался над своими соседями. На его широкой лестнице торговцы заключали сделки, отдавая монету-другую на счастье или на пирог для воронов Сивени, а потом отправлялись в соседний храм Анена, чтобы скрепить сделку чаркой вина. Всего лишь одной — вино Анена считалось слишком дорогим, и даже богатые не могли позволить себе подобного расточительства.
Теперь эти дни миновали. Храм Анена стоял темной массой с точкой красноватого огонька над алтарем; приношения почти прекратились, и прежние клиенты бога, видя, что их патрон не в чести, нашли другие места для своих возлияний. Что касается храма Дены, ранканцы, возможно, сочтя богиню слишком малозначимой (или же, наоборот, убоявшись ее), разрушили здание… предоставив торговцам недвижимостью спорить из-за освободившегося дорогого участка.
А храм Сивени… Харран стоял напротив него в тени дверей закрытой на ночь торговой лавки. Он готов был заплакать. Белые колонны забрызганы грязью, белые ступени, ведущие к двери, выломаны или разбиты… Холодный ветер не спеша дул вдоль Дороги Храмов к храму Ильса, смутному силуэту, еле различимому в свете скрытой за облаками луны. Поблизости возвышался недавно возведенный храм Саванкалы, а рядом — храм Вашанки: два угрожающих массивных сооружения, темных в эту ночь, как и храм Ильса. Людей на улице не было. Час для излияний веры давно миновал.
Цирюльник долгое время неподвижно стоял в дверях лавки, не в силах стряхнуть ощущение, что за ним следят. Колокола на храме Ильса пробили третий час пополуночи. Звук задрожал на ветру, подобно сердцу Харрана, и улетел в сторону дворца губернатора и имений. Поблизости что-то захлопало, словно от ветра трепетал флаг. Стремительно обернувшись, Харран всмотрелся в темноту. Ничего, кроме смутного силуэта птицы, тяжело опустившейся, борясь с ветром, на высокий купол храма Сивени, превратившись в еще одну тень среди изваяний. Черная птица, размером не больше ворона…
Харран сглотнул, пытаясь набраться мужества, оглянулся по сторонам и поспешил через улицу. Порыв ветра, обрушившийся на него, когда он достиг середины, был зловеще силен. Это была одна из тех ночей, провести которую лучше всего было дома, в постели…
Харран стремительно взлетел вверх по лестнице (на которой так часто задерживался прежде), то тут, то там спотыкаясь о выпавший камень или трещину, которой не было в дни его молодости. У дверей он остановился, чтобы отдышаться и осмотреться.
Никакого движения, никто не идет по улице.
Но нет, что-то черное, не на улице, а на захламленном пустыре — все, что осталось от храма Дены. Харран нащупал под плащом длинный нож…