Страница:
– Ну и что?
– Через четыре дня после того, как я дал эту клятву, я встретил другую девушку и потерял голову от любви.
– Значит, ты любил дочь соседа не по-настоящему, – неожиданно сказал Ратислав.
– Может быть, что и так, – Хейдин был удивлен словами юноши. – Но жизнь человека длинна, и судьба распоряжается нами по-своему. Поэтому надо думать, что твоя настоящая любовь еще ждет тебя в будущем, а не осталась в прошлом.
– Иногда ты начинаешь говорить, как батюшка Варсонофий.
– Даже так? – Хейдин коснулся плеча Ратислава. – Не держи на Липку обиды, парень. Она заслужила счастье. А я клянусь, что буду ей опорой во всем. И Заряту не оставлю.
– Ну, так вот тебе мое слово, коли гак, – решился Ратислав. – Я своей любви не оставлю. Сделаю все, чтобы Липка со мной была. А коли встанешь у меня на пути, я буду с тобой драться.
– Значит, враги? – Хейдин перестал улыбаться.
– Значит, так, – выдохнул Ратислав.
– Жаль. Ты мне объявляешь войну в тот момент, когда нам с Липкой больше всего нужна твоя помощь. И Заряте нужна.
– Ты Зарятой-то не прикрывайся! За себя говори.
– Я сказал, что есть. Сейчас я слушаю тебя и понимаю, что jo мной говоришь не ты – говорят твои ревность и твое обиженное самолюбие. Но я рад, что мы выяснили отношения. Липка для того и ушла, чтобы мы могли потолковать по душам. Она поняла тебя, знала, что ты неизбежно попытаешься выяснить со мной отношения.
– А ты как думал? Решил, я ее так тебе запросто и отдам?
– Я уже все тебе сказал, – спокойно сказал Хейдин. – Если ты высказался, то ступай. Обсуждать кто, кого и почему любит, я не буду.
– И пойду! – Ратислав побледнел, схватил шапку, набросил полушубок и выскочил в дверь. Хейдин покачал головой. Конечно, это все молодость – пройдет совсем немного времени, и парень поймет, что погорячился. Но все равно, это неприятно.
– Ты ничем не обидел его? – спросила Липка, появившись в дверном проеме.
– Скорее, это он меня обидел. Ну да ладно. Он ревнует тебя. И похоже, это надолго.
– Мы поторопились, – сказала Липка, сев рядом с Хейдином и обняв ортландца за шею. – Это моя вина. Надо было объяснить ему, что я его не люблю.
– Он это понимает. Но все равно считает, что мы с тобой его предали.
– Бог с ним! – Липка посмотрела Хейдину в глаза. – Мне одно нужно: чтобы ты со мной был. Чтобы сидели мы вот так, обнявшись, и смотрели друг другу в глаза. Сокол мой, витязь ненаглядный, теперь только ради тебя живу, тобой одним сердце мое полно. Не думай ни о чем, не кручинься! Только люби меня, целуй, ласки свои дари – ничего мне больше не нужно.
– Люблю тебя, – шепнул Хейдин, поцеловал Липку в мочку уха, привлек к себе. – Никто тебя у меня не отнимет. Умру за тебя, если прикажешь.
– Любитесь? – Руменика возникла в дверях неожиданно, будто привидение. – Чем мальчишку обидели? Он с таким лицом вышел, будто прогнали вы его с позором.
– Так, пустое, – Липка покраснела, поспешила отсесть от Хейдина. – Молод еще, глуп.
– А мне он понравился, – простодушно сказала Руменика. – Красивый паренек, сильный, и душа у него чистая, хорошая. Такой, если любит, то любит, если ненавидит – то ненавидит. Девушка за таким, как за крепостной стеной будет.
– Вот и займись им, чтобы с глупостями своими не лез, – сказала Липка, поправляя волосы. – А то он тут Хейдину наговорил с три короба, нрав свой ревнивый вздумал казать!
– Подумаешь! Перебесится и придет обратно. Такие долго зло держать не могут, в два счета перекипают, – Руменика перевела взгляд на спящего Заряту. – Вот кто меня волнует куда больше. Искала я брата, нашла, и даже поговорить с ним не могу! Чертово невезение!
– Вот как раз поговорить с ним, пожалуй, можно, – неожиданно сказал Хейдин.
– Это каким же манером? Он спит.
– Каролитовый перстень еще не то может, – заметил Хейдин. – У меня, правда, не получилось. Может, ты окажешься везучее?
– Дьявол, а ведь это мысль! – Руменика заулыбалась. – Прямо сейчас попробую. А как надо говорить? Прямо в голос?
– Просто возьми его за руку. – Хейдин и сам загорелся этой, в общем-то, случайной идеей. – Ага, вот так!
Руменика с готовностью взяла ребенка за руку, склонилась над ним, пытаясь разглядеть хоть какую-то жизнь на застывшем лице Заряты. Она ждала знаков этой жизни, подергивания век, судорожного сокращения мелких мышц, дрожания губ, вздохов – но лицо мальчика оставалось неподвижным, как лик каменной статуи. Вместе с тем девушка почти сразу ощутила уже знакомое тепло в руке, державшей пальцы Заряты. Потом замерцал каролит в перстне, и Руменика начала свой мысленный разговор с братом. И брат услышал ее.
Ее окружала темнота. Но это не был мертвый, безжизненный мрак – скорее, просто очень темная ночь Испуга Руменика не ощутила, тем более что вскоре в этой ночи замерцал зеленый огонек, совсем такой же, как в ее каролитовом перстне. А потом она услышала голос – глубокий, бархатистый, с раскатистыми согласными и сильным эхом, будто шел из пропасти. Это не был голос ребенка, но Руменика поняла, что тот, кто говорит с ней, так или иначе связан с ее братом.
– Руменика! – позвал голос. – Руменика, слышишь?
– Дана? – Девушка всматривалась во мрак, но там был только зеленый огонь. – Дана, это ты?
– Дана? Ты зовешь меня Даной? Ах, я понимаю – ты все еще считаешь меня своим братом! Ты храбрая девушка, Руменика. Немногие смогли бы сделать то, что сделала ты.
– А что я сделала?
– Ты прошла границу между мирами, чтобы найти и освободить меня.
– Освободить от чего?
– От прошлого. От мальчика по имени Дана.
– Я не понимаю тебя.
– Разве ты не знаешь об обряде?
– Ах, вот ты о чем. Да, старик Видящий рассказал мне, что спас тебе жизнь, когда ты заболел в Нидариене. Ты об этом обряде говоришь?
– Знаешь ли ты, в чем заключался этот обряд?
– Понятия не имею.
– Ди Ривард пытался спасти принца. Он сделал то, что было предсказано еще в древности.
– Дана, ты говоришь загадками Говори яснее.
– Все яснее ясного. Никакая магия не может вернуть душу в умершее тело. В ту ночь в Нидариене принц Дана умер. Прости, что говорю тебе об этом. Душа принца Даны покинула тело. На ее место Риман ди Ривард при помощи каролитовой магии вложил другую душу.
– Чью же?
– Мою. С той ночи я живу в теле принца. Я как бы был принцем Даной. Все считали меня сыном императора Ялмара, и только Великий Видящий знал истину. Но я не Дана. Вернее, я не совсем Дана.
– Кто же ты? Как твое имя?
– Тебе, Руменика, мое имя ничего не скажет. Но я благодарен тебе. Ты пришла, чтобы принц Дана смог обрести покой. Его чистая душа давно нуждается в этом покое. И в то же время ты пришла помочь мне родиться.
– Ни за что! Мой брат будет жить! Убирайся прочь, лживый демон, и дай мне поговорить с братом.
– Я не демон, – голос зазвучал обиженно. – Превращение почти закончено, и тело принца, в котором я жил, скоро станет мне не нужно. Мне жаль его, но с другой стороны, Переход так изувечил его, что принц, будь он жив, сильно бы от этого страдал.
– Ты снова лжешь, демон! Я знаю пророчество о девятом императоре девятой династии. Он не может умереть! Дана жив, и ты напрасно плетешь свои черные козни.
– Кто сказал тебе, что Дана и есть девятый император девятой династии? От кого ты это слышала?
– Я знаю это наверняка. Не думай, что перед тобой наивная дура. Тебе не удастся меня запутать.
– Милая девушка! – Голос добродушно рассмеялся и затих рыкающим эхом. – Кто, кроме тебя, знает лучше, кто же на самом деле девятый император Лаэды!?
– Ты что, на Шендрегона намекаешь?
– Нет. Девятый император девятой династии – женщина.
– Выходит, это…
– Точно. Представляешь, что бы случилось, если бы ты осталась в Гесперополисе, и темные силы довели бы свой план до конца?
– Ты и это знаешь? Откуда?
– Мне даровано Знание.
– Все, что ты мне здесь говоришь, о невидимый всезнайка, с трудом укладывается в моей голове. Почему же тогда я оказалась здесь, разыскивая своего брата, который каким-то невероятным образом оказывается тобой? Что за хреновина такая?
– Все просто. У тебя был брат, и ты разыскивала брата, не так ли? Все знали, что у императора Ялмара был сын, который вскоре после гибели отца куда-то исчез. Ты знаешь, что с ним случилось. Он был переправлен через Круг в этот мир – в мир, в котором ты сейчас находишься. При Переходе за границы Круга стихии повели себя непредсказуемо, и принц получил сильные ожоги, а его провожатая погибла. Однако принц Дана уже не был им – он был лишь оболочкой, в которой жил я. Но и я не мог разрушить; оболочку, то есть тело принца и выйти на свободу. Мне предстояло пройти процесс, предопределенный Магией Превращения.
– И тебе была нужна я. Почему?
– Потому что пробудить меня может только девятый император девятой династии. Теперь император нашел меня. И Превращение подходит к концу. Осталось совсем недолго.
– Значит, ты не мой брат?
– Если честно, то во мне есть кое-что от Даны. И я бы очень хотел быть для тебя братом.
– Я все еще не понимаю, что происходит, и представления не имею, кто ты такой. Но твой голос почему-то вызывает у меня симпатию к тебе. Вместе с тем ты больно ранил мое сердце, сказав, что мой брат мертв. Мне хочется верить, что он жив. Поэтому, если я имею над тобой власть, приказываю тебе – отныне ты будешь моим братом. И я буду звать тебя Даной.
– К несчастью, я пока не могу тебя видеть, – внезапно сказал голос. – Для меня очень важно, какая ты. Расскажи мне о себе.
– Какая? – Руменика меньше всего ожидала такого поворота разговора. – А тебе-то что, какая я?
– Мне нужно знать. Ты красивая?
– Очень, – совершенно искренне ответила Руменика. – Мужики как глянут на меня, так писаются от восторга.
– Что ты сказала?
– Да так, ничего… Говорю, что я красивая.
– Наверное, у тебя золотистые волосы и синие глаза, белая кожа и царственная походка?
– Ошибаешься. Вот кожа у меня золотистая, чуть смуглая, но глаза и волосы темные. А насчет походки не знаю, другим видней.
– Это несколько неожиданно, но темноволосые мне тоже нравятся, – произнес голос.
– А вот мне не нравятся парни, которые обсуждают девушек, будто говорят о лошади или о новом камзоле. Тебе-то что до моей внешности?
– Если ты красивая, то я, пожалуй, соглашусь стать твоим братом и откликаться на имя Дана.
– Странное условие. А если я некрасивая?
– Единственная сила, которая заставляет меня повиноваться – это красота, – дипломатично ответил голос.
– А сам-то ты каков? Еще неизвестно, захочу ли я с тобой иметь дело. Я ведь тоже с абы каким мужиком не пойду. Может, ты безобразный урод, вонючка. Или ты у нас малый несказанной красоты? Что скажешь?
– Придет время, – ответил голос, – и ты убедишься в том, что я необычайно красив. А пока поверь мне на слово. А я поверю тебе.
– Я вижу, что ты до охренения скромен, – сказала Руменика. – Надеюсь, дело не закончится нашей свадьбой. Или кончится?
– Я бы с удовольствием, – сказал голос. – Но это, скорее всего, будет невозможно. Ты поймешь, почему.
– Конечно, ты ведь мой брат. – Руменика вздохнула. – Ты заинтриговал меня, Дана. Скажи мне, почему я не могу тебя видеть прямо сейчас?
– Я же сказал – Превращение еще не окончено. Ты увидишь мальчика, который спит. Это все, что пока доступно твоему телесному взору.
– И когда же закончится Превращение?
– С первым лучом солнца…
Темнота расступилась, и Руменика вновь увидела горницу в доме Липки, лежащего в постели Заряту, Хейдина рядом с собой, а за его спиной – встревоженную хозяйку дома. У нее было ощущение того, что ее внезапно разбудили. Однако разговор за той стороной реальности она запомнила почти слово в слово.
– Он жив? – Это было первое, что спросила Липка.
– Жив, – Руменика рассудила, что русинка спрашивает ее не о Дане, а о своем брате. – И как я поняла его слова, завтра утром он собирается проснуться.
– Завтра? – Хейдин глянул в окошко. – Уже темнеет. Хвала Оарту, ждать осталось совсем недолго. Что он еще сказал тебе?
– Что Превращение, о котором говорил Акун, почти завершено.
– Слава Богу! – всхлипнула Липка, погладила нежно лоб спящего. – Я-то уже боялась, что никогда больше не загляну в его глаза. Зарятка мой, хороший мой!
– Он говорил странные вещи, – шепнула Руменика Хейдину. – Очень странные. Честно говоря, я мало что поняла из его болтовни.
– Будем ждать пробуждения. Надеюсь, он все нам потом толком объяснит.
Руменика кивнула. А Хейдина захватила новая мысль; завтра принц Дана, тот, кого называют девятым императором девятой династии, очнется от своего таинственного сна. Что означает Превращение, о котором говорил покойный Акун? Как оно изменит мальчика? И что принесет пробуждение Даны им всем? С этим пробуждением для Хейдина неминуемо начнется новое испытание – в этом ортландец нисколько не сомневался. Призрак ди Риварда сказал ему, что он станет первым, кто будет защищать новый мир. Меч Ро-Руэда попал к нему в руки не для того, чтобы мирно ржаветь в простой деревенской избе, среди снегов и болот. И еще призрак сказал, что время покоя для него еще не наступило. Так чего же ждать от пробуждения мальчика – добра или худа?
Когда-то, много лет назад, он решил, что любовь в жизни не главное – и потерял Мело. Теперь он не повторит ошибку юности. Что бы с ним ни случилось завтра, в первую очередь он будет думать о Липке. И только во вторую – о спасении мира.
Впервые в жизни Ратиславу захотелось напиться. Душа его была переполнена злобой, ревностью, обидой, и казалось, что только две-три чаши крепкого меда смогут смыть всю эту черноту с души и заставить посмотреть на жизнь не так мрачно. Но меда не было. Ратислав знал, у кого в Чудовом Бору можно разжиться квартой-другой меда или хмельной браги, но для этого были нужны деньги, либо что-нибудь ценное, на обмен.
Оружие, подумал Ратислав. Конечно, саблю, шлем или лук он за выпивку не отдаст. Но на ножнах сабли есть фигурные медные накладки. За них, пожалуй, нальют полный кухоль.
Вернувшись домой, Ратислав запалил лучину и начал ножом отковыривать накладки с ножен. Одну он оторвал без труда, вторая сидела крепко, и Ратислав, пытаясь снять ее, порвал сафьян.
– Тьфу ты, бесовская немочь! – выругался он.
Ему вдруг стало стыдно за самого себя. Вспомнились слова, как-то сказанные отцом: пить с горя – последнее дело. Сам Юрята почти не пил, помнил о судьбе своего отца. Дядя Славко сказал как-то, что дед Ратислава выпивал крепко, от того и помер. Оторванные от ножен медные пластинки были украшены затейливой чеканкой – то была изящная работа половецкого или, что вернее, булгарского мастера. Отдать их за выпивку было непростительной глупостью. Но Ратислав принял решение. Сегодня он напьется – впервые в жизни.
Избушка – развалюха старухи Агапихи находилась в двух дворах от дома Ратислава. Юноша прошел дворами, чтобы не привлекать ненужного внимания. Сумерки уже сгустились, небо к ночи расчистилось и теперь быстро становилось из розового темно-лиловым. Ратислав долго стучал в ставень, прежде чем старуха открыла.
– Меду дай! – буркнул Ратислав, сунув старухе одну пластинку.
– Что за деньга-то у тебя? – Подслеповатая старуха пыталась разглядеть в свете лучины кусочек металла. – Не пойму что-то. За таку деньгу ничо не дам!
– Дай хоть полкухоля!
– Ты мне чего хорошее принеси. А за это не дам! – Ставень закрылся, и Ратислав напрасно колотил в него кулаком.
В Чудовом Бору чуть ли не в каждом дворе варили мед и брагу, но перед Ратиславом встала почти неразрешимая задача. Завтра все село будет знать, что он искал выпивку. Пойдут пересуды – а чего это юнак решил кровь медом разбавить? Глядишь, и Липку приплетут, которой и так после позавчерашнего нападения несладко. Так что ходить по дворам и требовать продать меду – мысль не самая лучшая. Разве вот только дядька Шолох выручит. Этот и без денег может налить, все ж когда-то был отцовым шабером,[52] всего три года как срубил на селе новый дом. Черт его дернул идти к старухе! Надо было сразу к Шолоху идти.
Повеселев, Ратислав надвинул шапку поглубже на лицо, чтобы узнать было труднее, и опять же дворами направился к избе Шолоха. Но едва он зашел за дровяной сарай Агапихи, как навстречу ему выскочил какой-то человек и полушепотом, но отчетливо произнес;
– Стой, паря!
Ратислав замер, больше от неожиданности, чем от испуга. Несмотря на темноту, он сразу определил, что остановивший его человек не местный. Рослый, крепкий, с седой бородой и вооруженный: на незнакомце была длинная кольчуга, а на поясе меч в ножнах.
– Стой! – повторил незнакомец уже громче. – Тутошний?
– Ага, – Ратислав с интересом посмотрел на чужака. – Чудовоборский.
– Дом твой далеко?
– Недалече. Минуты две ходьбы.
– Дома есть кто?
– Никого. Сирота я. А что?
– Ничего, – незнакомец, казалось, успокоился. – Чужие в селе есть, монголы?
– Монголы? Не. А ты, дяденька, кто будешь?
– Воин. Раненый у нас. К тебе в дом потащим. Показывай дорогу!
– Так вы из Торжка? – обрадовался Ратислав. – Чего же сразу не сказал? Идем, я дорогу покажу.
Воин шел за ним задними дворами до самого дома, потом, осмотревшись, велел ждать и исчез в темноте. Ратислав ждал долго. Потом в темноте послышался стук копыт и звяканье сбруи, а еще тихие приглушенные голоса. Ратислав всмотрелся в темноту, но не увидел ничего, кроме каких-то движущихся теней, – на дворе уже была ночь. Лишь когда гости подъехали к самому дому, Ратислав смог разглядеть, что их четверо, все верхами. Один из четырех комонников[53] был тот самый седобородый воин, что остановил его у сарая Агапихи.
– Ты бы посветил, – велел он Ратиславу. – Раненого, не ровен час, уроним.
Ратислав провозился с мазницей дольше обычного – пальцы, застывшие на улице, пока он колотил в окно Агапихи, не слушались. Наконец фитиль разгорелся. Ратислав светил и смотрел, как трое воинов осторожно сняли с коня четвертого, богато одетого молодого мужа, а после внесли его в дом.
– Сюда несите! – Ратислав показал на голбец,[54] на котором спал сам.
Раненый застонал, когда его опустили на полати, но в сознание не пришел. Ратислав заметил, что левая нога у него выше колена замотана тряпкой, и порты из хорошей ткани заскорузли от крови. Раненый был в кольчуге с квадратными железными пластинами на груди, в зеленых сафьяновых сапогах и в кольчужных рукавицах, но без шлема, щита и оружия.
– Постник, посмотри сено для лошадей! – распорядился седобородый. – Тебя как звать, паря?
– Ратиславом зовут. А тебя, дядя?
– Прокопом. У вас в селе бабка-травница али знахарь имеются?
– А как же. Есть знахарка, – Ратислав осекся, невольно вспомнив то, что случилось позавчера в доме Липки.
– Коли позвать ее, придет?
– Придет. А кто его так? – Ратислав показал на раненого.
– Монголы. Мы из города пробивались, да и в засаду попали. Здесь все, кто ушел. Ты не серчай, паря, – Прокоп порылся в калите у себя на поясе, протянул Ратиславу на ладони несколько медяков. – Чем богаты. Еды бы нам, меда. Коли есть, давай.
– Деньги не возьму! – замотал головой Ратислав. – Али мы не русские, не хрестьяне? Все вам будет, только срок дайте.
– Ты сперва знахарку-то приведи.
– Приведу. Тотчас же! – Ратислав выбежал из дома, не зная, чему больше радоваться – то ли возможности помочь своим воинам, попавшим в беду, то ли увидеть Липку.
– Как бы в переплет не попасть, – буркнул четвертый ратник, когда хозяин дома ушел.
– Мы, чаю, на своей земле, – ответил Прокоп Псковитянин. – И парень это наш. Все сделает, что обещал.
Ратники ели хлеб с салом, пшенную кашу и пили мед, а Липка тем временем осматривала Радима. Воевода был в сильном жару, бредил, стонал. Липка несколько раз промыла рану, сначала кипяченой водой, потом отваром арники, смазала ее выпаренной коровьей мочой и забинтовала чистой тряпицей. Хейдин наблюдал за ее работой из одного угла, Ратислав – из другого.
– Ну что, дочка? – спросил Липку Прокоп, увидев, что она заканчивает перевязку.
– Плохо дело. Кость цела, да и сухожилия тоже не задело, но стрела грязная была. Грязь попала в рану, теперь у него горячка. Как бы заражение не пошло.
– Дела! – Прокоп засопел. – Неужто так плох?
– Говорю, что есть. Я пойду, отвар приготовлю, будешь поить его каждые три часа до утра. Если утром от раны пойдет дурной запах, до Новгорода вы его не довезете.
– Ты бы, дочка, сама с ним посидела до утра.
– У меня братец дома больной, – сказала Липка, глянув на Хейдина. – Его нельзя оставлять. Но я буду заходить. Коли что, Ратислава пришлите.
Липка вернулась через час, неся горшочек с отваром. Раненый бредил, говорил о каких-то припасах, о воине по имени Яков, временами кашлял. Ратники, сытые и разомлевшие от тепла в хате, клевали носом на лавках, только Прокоп сидел подле раненого Радима.
– Он ведь еще от прежней хворобы не оправился, а тут такое, – сказал он Липке. – Только бы спасти его. Жалко будет, коли помрет, молодой еще. Жена-молодуха вдовой останется.
– Думай о хорошем, дядечка. Глядишь, он и поправится.
– Тебя как звать, хорошая?
– Липкой кличут.
– А этот с бородкой, с сединой в волосах – никак, отец твой?
– Муж.
– Муж? – Прокоп с удивлением посмотрел на девушку. – Что ж ты, девонька, ровню себе найти не могла?
– Отчего ж, могла. Вон и ухажер мой спит, – Липка показала на Ратислава, прикорнувшего на лавке. – Только сердцу не прикажешь, дядечка. Для меня мой муж – самый лучший.
– Оно верно, конечно. Дело твое, чего уж… Он что, не русский у тебя, не православный?
– А тебе-то что?
– Заметил я, что он вроде как при мече был. Меч-то не нашенский, таких на Руси не куют. Вроде, как латинский меч, я похожие у ливонцев видел. И по облику муж. твой на воина похож.
– Воин и есть, – просто ответила Липка. – Пойду я, дядечка. Раненый ваш стонать перестал, похоже, боль у него прошла малость. Это хорошо. Я в отвар немного сонного молока добавила, чтобы он спал хорошо. Давай ему отвар, как я тебе сказала.
– Прокоп! – Молодой Постник, едва Липка ушла, подошел к псковитянину, наклонился к самому уху: – Ну-ка, ходи за мной!
Они подошли к печи. Постник с многозначительной миной одернул наброшенную на печь рогожку, и воевода увидел под рогожей два отличных лука, колчаны со стрелами, саблю и шлем.
– Ишь ты, прям застава богатырская! – усмехнулся Прокоп. – У смерда в избе оружия, что у боярина в гриднице! Лепо!
– Оружие-то знакомое, – шепнул Постник. – Саблю эту я у половца нашего Субара видел. Нечисто тут что-то, Прокоп. Надо парня спытать, расспросить, откуда у него оружие Субара.
– А и верно! – Прокоп схватил саблю, поднес к глазам. – Субара меч. как есть. Откуда она у него?
– Разбудим, спросим?
– Эй, соколик! – Прокоп подошел к спящему юноше, потряс Ратислава за плечо. – Вставай, свадьбу свою проспишь. Разговор есть.
– Какую свадьбу? – Ратислав не сразу сообразил, что происходит. – Чего вы?
– Сабельку мы у тебя на печке нашли, знакомая она нам больно, – сказал прокоп, присев на лавку рядом с юношей. – Эта сабля у одного нашего товарища была, да только сгинул он без вести где-то в ваших краях. Его это сабля, с другой не спутаешь. Откуда взял?
– Так она разбойничья, в бою взята, – ответил Ратислав.
Прокоп и Постник переглянулись.
– В каком еще бою? – спросил Прокоп.
– В обыкновенном. Третьего дня тут к нам тати заехали, тоже, как вы, с раненым. Остановились у Липки в доме. Мы с Хейдином и Зарятой в лесу были, из лука стреляли. А как домой возвращаться стали, так брех собачий услышали. Дядя Хейдин вперед пошел. Он их там, татей этих, и порубал. А я одного из них стрелой свалил за то, что Заряту хотел ножом порезать. Оружие ихнее мне дядя Хейдин отдал.
– Это он один всех порешил?
– Ага. Как курят посек, они и пикнуть не успели. Четверых он кончил, пятого – я. Так это что, дальше и вовсе было такое, что в двух словах не расскажешь! У нас тут дьявол был.
– Какой еще дьявол? – Прокоп похолодел.
– Самый настоящий. На белом коне, сам в черном, и замест лица – маска безглазая. Как он по селу ехал, так все собаки выли.
– Брось вирухать,[55] паря. Я шутковать что-то не расположен.
– Ей-бо, не вру! – Ратислав перекрестился. – Этот дьявол к дому Липки подъехал, так дядя Хейдин и старик, который с девушкой приехал, его встретили во дворе и начали с ним драться. Дьявол старика зарубил, и уже было готовился дядю Хейдина засечь, но я стрелу пустил и убил его.
– Через четыре дня после того, как я дал эту клятву, я встретил другую девушку и потерял голову от любви.
– Значит, ты любил дочь соседа не по-настоящему, – неожиданно сказал Ратислав.
– Может быть, что и так, – Хейдин был удивлен словами юноши. – Но жизнь человека длинна, и судьба распоряжается нами по-своему. Поэтому надо думать, что твоя настоящая любовь еще ждет тебя в будущем, а не осталась в прошлом.
– Иногда ты начинаешь говорить, как батюшка Варсонофий.
– Даже так? – Хейдин коснулся плеча Ратислава. – Не держи на Липку обиды, парень. Она заслужила счастье. А я клянусь, что буду ей опорой во всем. И Заряту не оставлю.
– Ну, так вот тебе мое слово, коли гак, – решился Ратислав. – Я своей любви не оставлю. Сделаю все, чтобы Липка со мной была. А коли встанешь у меня на пути, я буду с тобой драться.
– Значит, враги? – Хейдин перестал улыбаться.
– Значит, так, – выдохнул Ратислав.
– Жаль. Ты мне объявляешь войну в тот момент, когда нам с Липкой больше всего нужна твоя помощь. И Заряте нужна.
– Ты Зарятой-то не прикрывайся! За себя говори.
– Я сказал, что есть. Сейчас я слушаю тебя и понимаю, что jo мной говоришь не ты – говорят твои ревность и твое обиженное самолюбие. Но я рад, что мы выяснили отношения. Липка для того и ушла, чтобы мы могли потолковать по душам. Она поняла тебя, знала, что ты неизбежно попытаешься выяснить со мной отношения.
– А ты как думал? Решил, я ее так тебе запросто и отдам?
– Я уже все тебе сказал, – спокойно сказал Хейдин. – Если ты высказался, то ступай. Обсуждать кто, кого и почему любит, я не буду.
– И пойду! – Ратислав побледнел, схватил шапку, набросил полушубок и выскочил в дверь. Хейдин покачал головой. Конечно, это все молодость – пройдет совсем немного времени, и парень поймет, что погорячился. Но все равно, это неприятно.
– Ты ничем не обидел его? – спросила Липка, появившись в дверном проеме.
– Скорее, это он меня обидел. Ну да ладно. Он ревнует тебя. И похоже, это надолго.
– Мы поторопились, – сказала Липка, сев рядом с Хейдином и обняв ортландца за шею. – Это моя вина. Надо было объяснить ему, что я его не люблю.
– Он это понимает. Но все равно считает, что мы с тобой его предали.
– Бог с ним! – Липка посмотрела Хейдину в глаза. – Мне одно нужно: чтобы ты со мной был. Чтобы сидели мы вот так, обнявшись, и смотрели друг другу в глаза. Сокол мой, витязь ненаглядный, теперь только ради тебя живу, тобой одним сердце мое полно. Не думай ни о чем, не кручинься! Только люби меня, целуй, ласки свои дари – ничего мне больше не нужно.
– Люблю тебя, – шепнул Хейдин, поцеловал Липку в мочку уха, привлек к себе. – Никто тебя у меня не отнимет. Умру за тебя, если прикажешь.
– Любитесь? – Руменика возникла в дверях неожиданно, будто привидение. – Чем мальчишку обидели? Он с таким лицом вышел, будто прогнали вы его с позором.
– Так, пустое, – Липка покраснела, поспешила отсесть от Хейдина. – Молод еще, глуп.
– А мне он понравился, – простодушно сказала Руменика. – Красивый паренек, сильный, и душа у него чистая, хорошая. Такой, если любит, то любит, если ненавидит – то ненавидит. Девушка за таким, как за крепостной стеной будет.
– Вот и займись им, чтобы с глупостями своими не лез, – сказала Липка, поправляя волосы. – А то он тут Хейдину наговорил с три короба, нрав свой ревнивый вздумал казать!
– Подумаешь! Перебесится и придет обратно. Такие долго зло держать не могут, в два счета перекипают, – Руменика перевела взгляд на спящего Заряту. – Вот кто меня волнует куда больше. Искала я брата, нашла, и даже поговорить с ним не могу! Чертово невезение!
– Вот как раз поговорить с ним, пожалуй, можно, – неожиданно сказал Хейдин.
– Это каким же манером? Он спит.
– Каролитовый перстень еще не то может, – заметил Хейдин. – У меня, правда, не получилось. Может, ты окажешься везучее?
– Дьявол, а ведь это мысль! – Руменика заулыбалась. – Прямо сейчас попробую. А как надо говорить? Прямо в голос?
– Просто возьми его за руку. – Хейдин и сам загорелся этой, в общем-то, случайной идеей. – Ага, вот так!
Руменика с готовностью взяла ребенка за руку, склонилась над ним, пытаясь разглядеть хоть какую-то жизнь на застывшем лице Заряты. Она ждала знаков этой жизни, подергивания век, судорожного сокращения мелких мышц, дрожания губ, вздохов – но лицо мальчика оставалось неподвижным, как лик каменной статуи. Вместе с тем девушка почти сразу ощутила уже знакомое тепло в руке, державшей пальцы Заряты. Потом замерцал каролит в перстне, и Руменика начала свой мысленный разговор с братом. И брат услышал ее.
Ее окружала темнота. Но это не был мертвый, безжизненный мрак – скорее, просто очень темная ночь Испуга Руменика не ощутила, тем более что вскоре в этой ночи замерцал зеленый огонек, совсем такой же, как в ее каролитовом перстне. А потом она услышала голос – глубокий, бархатистый, с раскатистыми согласными и сильным эхом, будто шел из пропасти. Это не был голос ребенка, но Руменика поняла, что тот, кто говорит с ней, так или иначе связан с ее братом.
– Руменика! – позвал голос. – Руменика, слышишь?
– Дана? – Девушка всматривалась во мрак, но там был только зеленый огонь. – Дана, это ты?
– Дана? Ты зовешь меня Даной? Ах, я понимаю – ты все еще считаешь меня своим братом! Ты храбрая девушка, Руменика. Немногие смогли бы сделать то, что сделала ты.
– А что я сделала?
– Ты прошла границу между мирами, чтобы найти и освободить меня.
– Освободить от чего?
– От прошлого. От мальчика по имени Дана.
– Я не понимаю тебя.
– Разве ты не знаешь об обряде?
– Ах, вот ты о чем. Да, старик Видящий рассказал мне, что спас тебе жизнь, когда ты заболел в Нидариене. Ты об этом обряде говоришь?
– Знаешь ли ты, в чем заключался этот обряд?
– Понятия не имею.
– Ди Ривард пытался спасти принца. Он сделал то, что было предсказано еще в древности.
– Дана, ты говоришь загадками Говори яснее.
– Все яснее ясного. Никакая магия не может вернуть душу в умершее тело. В ту ночь в Нидариене принц Дана умер. Прости, что говорю тебе об этом. Душа принца Даны покинула тело. На ее место Риман ди Ривард при помощи каролитовой магии вложил другую душу.
– Чью же?
– Мою. С той ночи я живу в теле принца. Я как бы был принцем Даной. Все считали меня сыном императора Ялмара, и только Великий Видящий знал истину. Но я не Дана. Вернее, я не совсем Дана.
– Кто же ты? Как твое имя?
– Тебе, Руменика, мое имя ничего не скажет. Но я благодарен тебе. Ты пришла, чтобы принц Дана смог обрести покой. Его чистая душа давно нуждается в этом покое. И в то же время ты пришла помочь мне родиться.
– Ни за что! Мой брат будет жить! Убирайся прочь, лживый демон, и дай мне поговорить с братом.
– Я не демон, – голос зазвучал обиженно. – Превращение почти закончено, и тело принца, в котором я жил, скоро станет мне не нужно. Мне жаль его, но с другой стороны, Переход так изувечил его, что принц, будь он жив, сильно бы от этого страдал.
– Ты снова лжешь, демон! Я знаю пророчество о девятом императоре девятой династии. Он не может умереть! Дана жив, и ты напрасно плетешь свои черные козни.
– Кто сказал тебе, что Дана и есть девятый император девятой династии? От кого ты это слышала?
– Я знаю это наверняка. Не думай, что перед тобой наивная дура. Тебе не удастся меня запутать.
– Милая девушка! – Голос добродушно рассмеялся и затих рыкающим эхом. – Кто, кроме тебя, знает лучше, кто же на самом деле девятый император Лаэды!?
– Ты что, на Шендрегона намекаешь?
– Нет. Девятый император девятой династии – женщина.
– Выходит, это…
– Точно. Представляешь, что бы случилось, если бы ты осталась в Гесперополисе, и темные силы довели бы свой план до конца?
– Ты и это знаешь? Откуда?
– Мне даровано Знание.
– Все, что ты мне здесь говоришь, о невидимый всезнайка, с трудом укладывается в моей голове. Почему же тогда я оказалась здесь, разыскивая своего брата, который каким-то невероятным образом оказывается тобой? Что за хреновина такая?
– Все просто. У тебя был брат, и ты разыскивала брата, не так ли? Все знали, что у императора Ялмара был сын, который вскоре после гибели отца куда-то исчез. Ты знаешь, что с ним случилось. Он был переправлен через Круг в этот мир – в мир, в котором ты сейчас находишься. При Переходе за границы Круга стихии повели себя непредсказуемо, и принц получил сильные ожоги, а его провожатая погибла. Однако принц Дана уже не был им – он был лишь оболочкой, в которой жил я. Но и я не мог разрушить; оболочку, то есть тело принца и выйти на свободу. Мне предстояло пройти процесс, предопределенный Магией Превращения.
– И тебе была нужна я. Почему?
– Потому что пробудить меня может только девятый император девятой династии. Теперь император нашел меня. И Превращение подходит к концу. Осталось совсем недолго.
– Значит, ты не мой брат?
– Если честно, то во мне есть кое-что от Даны. И я бы очень хотел быть для тебя братом.
– Я все еще не понимаю, что происходит, и представления не имею, кто ты такой. Но твой голос почему-то вызывает у меня симпатию к тебе. Вместе с тем ты больно ранил мое сердце, сказав, что мой брат мертв. Мне хочется верить, что он жив. Поэтому, если я имею над тобой власть, приказываю тебе – отныне ты будешь моим братом. И я буду звать тебя Даной.
– К несчастью, я пока не могу тебя видеть, – внезапно сказал голос. – Для меня очень важно, какая ты. Расскажи мне о себе.
– Какая? – Руменика меньше всего ожидала такого поворота разговора. – А тебе-то что, какая я?
– Мне нужно знать. Ты красивая?
– Очень, – совершенно искренне ответила Руменика. – Мужики как глянут на меня, так писаются от восторга.
– Что ты сказала?
– Да так, ничего… Говорю, что я красивая.
– Наверное, у тебя золотистые волосы и синие глаза, белая кожа и царственная походка?
– Ошибаешься. Вот кожа у меня золотистая, чуть смуглая, но глаза и волосы темные. А насчет походки не знаю, другим видней.
– Это несколько неожиданно, но темноволосые мне тоже нравятся, – произнес голос.
– А вот мне не нравятся парни, которые обсуждают девушек, будто говорят о лошади или о новом камзоле. Тебе-то что до моей внешности?
– Если ты красивая, то я, пожалуй, соглашусь стать твоим братом и откликаться на имя Дана.
– Странное условие. А если я некрасивая?
– Единственная сила, которая заставляет меня повиноваться – это красота, – дипломатично ответил голос.
– А сам-то ты каков? Еще неизвестно, захочу ли я с тобой иметь дело. Я ведь тоже с абы каким мужиком не пойду. Может, ты безобразный урод, вонючка. Или ты у нас малый несказанной красоты? Что скажешь?
– Придет время, – ответил голос, – и ты убедишься в том, что я необычайно красив. А пока поверь мне на слово. А я поверю тебе.
– Я вижу, что ты до охренения скромен, – сказала Руменика. – Надеюсь, дело не закончится нашей свадьбой. Или кончится?
– Я бы с удовольствием, – сказал голос. – Но это, скорее всего, будет невозможно. Ты поймешь, почему.
– Конечно, ты ведь мой брат. – Руменика вздохнула. – Ты заинтриговал меня, Дана. Скажи мне, почему я не могу тебя видеть прямо сейчас?
– Я же сказал – Превращение еще не окончено. Ты увидишь мальчика, который спит. Это все, что пока доступно твоему телесному взору.
– И когда же закончится Превращение?
– С первым лучом солнца…
Темнота расступилась, и Руменика вновь увидела горницу в доме Липки, лежащего в постели Заряту, Хейдина рядом с собой, а за его спиной – встревоженную хозяйку дома. У нее было ощущение того, что ее внезапно разбудили. Однако разговор за той стороной реальности она запомнила почти слово в слово.
– Он жив? – Это было первое, что спросила Липка.
– Жив, – Руменика рассудила, что русинка спрашивает ее не о Дане, а о своем брате. – И как я поняла его слова, завтра утром он собирается проснуться.
– Завтра? – Хейдин глянул в окошко. – Уже темнеет. Хвала Оарту, ждать осталось совсем недолго. Что он еще сказал тебе?
– Что Превращение, о котором говорил Акун, почти завершено.
– Слава Богу! – всхлипнула Липка, погладила нежно лоб спящего. – Я-то уже боялась, что никогда больше не загляну в его глаза. Зарятка мой, хороший мой!
– Он говорил странные вещи, – шепнула Руменика Хейдину. – Очень странные. Честно говоря, я мало что поняла из его болтовни.
– Будем ждать пробуждения. Надеюсь, он все нам потом толком объяснит.
Руменика кивнула. А Хейдина захватила новая мысль; завтра принц Дана, тот, кого называют девятым императором девятой династии, очнется от своего таинственного сна. Что означает Превращение, о котором говорил покойный Акун? Как оно изменит мальчика? И что принесет пробуждение Даны им всем? С этим пробуждением для Хейдина неминуемо начнется новое испытание – в этом ортландец нисколько не сомневался. Призрак ди Риварда сказал ему, что он станет первым, кто будет защищать новый мир. Меч Ро-Руэда попал к нему в руки не для того, чтобы мирно ржаветь в простой деревенской избе, среди снегов и болот. И еще призрак сказал, что время покоя для него еще не наступило. Так чего же ждать от пробуждения мальчика – добра или худа?
Когда-то, много лет назад, он решил, что любовь в жизни не главное – и потерял Мело. Теперь он не повторит ошибку юности. Что бы с ним ни случилось завтра, в первую очередь он будет думать о Липке. И только во вторую – о спасении мира.
Впервые в жизни Ратиславу захотелось напиться. Душа его была переполнена злобой, ревностью, обидой, и казалось, что только две-три чаши крепкого меда смогут смыть всю эту черноту с души и заставить посмотреть на жизнь не так мрачно. Но меда не было. Ратислав знал, у кого в Чудовом Бору можно разжиться квартой-другой меда или хмельной браги, но для этого были нужны деньги, либо что-нибудь ценное, на обмен.
Оружие, подумал Ратислав. Конечно, саблю, шлем или лук он за выпивку не отдаст. Но на ножнах сабли есть фигурные медные накладки. За них, пожалуй, нальют полный кухоль.
Вернувшись домой, Ратислав запалил лучину и начал ножом отковыривать накладки с ножен. Одну он оторвал без труда, вторая сидела крепко, и Ратислав, пытаясь снять ее, порвал сафьян.
– Тьфу ты, бесовская немочь! – выругался он.
Ему вдруг стало стыдно за самого себя. Вспомнились слова, как-то сказанные отцом: пить с горя – последнее дело. Сам Юрята почти не пил, помнил о судьбе своего отца. Дядя Славко сказал как-то, что дед Ратислава выпивал крепко, от того и помер. Оторванные от ножен медные пластинки были украшены затейливой чеканкой – то была изящная работа половецкого или, что вернее, булгарского мастера. Отдать их за выпивку было непростительной глупостью. Но Ратислав принял решение. Сегодня он напьется – впервые в жизни.
Избушка – развалюха старухи Агапихи находилась в двух дворах от дома Ратислава. Юноша прошел дворами, чтобы не привлекать ненужного внимания. Сумерки уже сгустились, небо к ночи расчистилось и теперь быстро становилось из розового темно-лиловым. Ратислав долго стучал в ставень, прежде чем старуха открыла.
– Меду дай! – буркнул Ратислав, сунув старухе одну пластинку.
– Что за деньга-то у тебя? – Подслеповатая старуха пыталась разглядеть в свете лучины кусочек металла. – Не пойму что-то. За таку деньгу ничо не дам!
– Дай хоть полкухоля!
– Ты мне чего хорошее принеси. А за это не дам! – Ставень закрылся, и Ратислав напрасно колотил в него кулаком.
В Чудовом Бору чуть ли не в каждом дворе варили мед и брагу, но перед Ратиславом встала почти неразрешимая задача. Завтра все село будет знать, что он искал выпивку. Пойдут пересуды – а чего это юнак решил кровь медом разбавить? Глядишь, и Липку приплетут, которой и так после позавчерашнего нападения несладко. Так что ходить по дворам и требовать продать меду – мысль не самая лучшая. Разве вот только дядька Шолох выручит. Этот и без денег может налить, все ж когда-то был отцовым шабером,[52] всего три года как срубил на селе новый дом. Черт его дернул идти к старухе! Надо было сразу к Шолоху идти.
Повеселев, Ратислав надвинул шапку поглубже на лицо, чтобы узнать было труднее, и опять же дворами направился к избе Шолоха. Но едва он зашел за дровяной сарай Агапихи, как навстречу ему выскочил какой-то человек и полушепотом, но отчетливо произнес;
– Стой, паря!
Ратислав замер, больше от неожиданности, чем от испуга. Несмотря на темноту, он сразу определил, что остановивший его человек не местный. Рослый, крепкий, с седой бородой и вооруженный: на незнакомце была длинная кольчуга, а на поясе меч в ножнах.
– Стой! – повторил незнакомец уже громче. – Тутошний?
– Ага, – Ратислав с интересом посмотрел на чужака. – Чудовоборский.
– Дом твой далеко?
– Недалече. Минуты две ходьбы.
– Дома есть кто?
– Никого. Сирота я. А что?
– Ничего, – незнакомец, казалось, успокоился. – Чужие в селе есть, монголы?
– Монголы? Не. А ты, дяденька, кто будешь?
– Воин. Раненый у нас. К тебе в дом потащим. Показывай дорогу!
– Так вы из Торжка? – обрадовался Ратислав. – Чего же сразу не сказал? Идем, я дорогу покажу.
Воин шел за ним задними дворами до самого дома, потом, осмотревшись, велел ждать и исчез в темноте. Ратислав ждал долго. Потом в темноте послышался стук копыт и звяканье сбруи, а еще тихие приглушенные голоса. Ратислав всмотрелся в темноту, но не увидел ничего, кроме каких-то движущихся теней, – на дворе уже была ночь. Лишь когда гости подъехали к самому дому, Ратислав смог разглядеть, что их четверо, все верхами. Один из четырех комонников[53] был тот самый седобородый воин, что остановил его у сарая Агапихи.
– Ты бы посветил, – велел он Ратиславу. – Раненого, не ровен час, уроним.
Ратислав провозился с мазницей дольше обычного – пальцы, застывшие на улице, пока он колотил в окно Агапихи, не слушались. Наконец фитиль разгорелся. Ратислав светил и смотрел, как трое воинов осторожно сняли с коня четвертого, богато одетого молодого мужа, а после внесли его в дом.
– Сюда несите! – Ратислав показал на голбец,[54] на котором спал сам.
Раненый застонал, когда его опустили на полати, но в сознание не пришел. Ратислав заметил, что левая нога у него выше колена замотана тряпкой, и порты из хорошей ткани заскорузли от крови. Раненый был в кольчуге с квадратными железными пластинами на груди, в зеленых сафьяновых сапогах и в кольчужных рукавицах, но без шлема, щита и оружия.
– Постник, посмотри сено для лошадей! – распорядился седобородый. – Тебя как звать, паря?
– Ратиславом зовут. А тебя, дядя?
– Прокопом. У вас в селе бабка-травница али знахарь имеются?
– А как же. Есть знахарка, – Ратислав осекся, невольно вспомнив то, что случилось позавчера в доме Липки.
– Коли позвать ее, придет?
– Придет. А кто его так? – Ратислав показал на раненого.
– Монголы. Мы из города пробивались, да и в засаду попали. Здесь все, кто ушел. Ты не серчай, паря, – Прокоп порылся в калите у себя на поясе, протянул Ратиславу на ладони несколько медяков. – Чем богаты. Еды бы нам, меда. Коли есть, давай.
– Деньги не возьму! – замотал головой Ратислав. – Али мы не русские, не хрестьяне? Все вам будет, только срок дайте.
– Ты сперва знахарку-то приведи.
– Приведу. Тотчас же! – Ратислав выбежал из дома, не зная, чему больше радоваться – то ли возможности помочь своим воинам, попавшим в беду, то ли увидеть Липку.
– Как бы в переплет не попасть, – буркнул четвертый ратник, когда хозяин дома ушел.
– Мы, чаю, на своей земле, – ответил Прокоп Псковитянин. – И парень это наш. Все сделает, что обещал.
Ратники ели хлеб с салом, пшенную кашу и пили мед, а Липка тем временем осматривала Радима. Воевода был в сильном жару, бредил, стонал. Липка несколько раз промыла рану, сначала кипяченой водой, потом отваром арники, смазала ее выпаренной коровьей мочой и забинтовала чистой тряпицей. Хейдин наблюдал за ее работой из одного угла, Ратислав – из другого.
– Ну что, дочка? – спросил Липку Прокоп, увидев, что она заканчивает перевязку.
– Плохо дело. Кость цела, да и сухожилия тоже не задело, но стрела грязная была. Грязь попала в рану, теперь у него горячка. Как бы заражение не пошло.
– Дела! – Прокоп засопел. – Неужто так плох?
– Говорю, что есть. Я пойду, отвар приготовлю, будешь поить его каждые три часа до утра. Если утром от раны пойдет дурной запах, до Новгорода вы его не довезете.
– Ты бы, дочка, сама с ним посидела до утра.
– У меня братец дома больной, – сказала Липка, глянув на Хейдина. – Его нельзя оставлять. Но я буду заходить. Коли что, Ратислава пришлите.
Липка вернулась через час, неся горшочек с отваром. Раненый бредил, говорил о каких-то припасах, о воине по имени Яков, временами кашлял. Ратники, сытые и разомлевшие от тепла в хате, клевали носом на лавках, только Прокоп сидел подле раненого Радима.
– Он ведь еще от прежней хворобы не оправился, а тут такое, – сказал он Липке. – Только бы спасти его. Жалко будет, коли помрет, молодой еще. Жена-молодуха вдовой останется.
– Думай о хорошем, дядечка. Глядишь, он и поправится.
– Тебя как звать, хорошая?
– Липкой кличут.
– А этот с бородкой, с сединой в волосах – никак, отец твой?
– Муж.
– Муж? – Прокоп с удивлением посмотрел на девушку. – Что ж ты, девонька, ровню себе найти не могла?
– Отчего ж, могла. Вон и ухажер мой спит, – Липка показала на Ратислава, прикорнувшего на лавке. – Только сердцу не прикажешь, дядечка. Для меня мой муж – самый лучший.
– Оно верно, конечно. Дело твое, чего уж… Он что, не русский у тебя, не православный?
– А тебе-то что?
– Заметил я, что он вроде как при мече был. Меч-то не нашенский, таких на Руси не куют. Вроде, как латинский меч, я похожие у ливонцев видел. И по облику муж. твой на воина похож.
– Воин и есть, – просто ответила Липка. – Пойду я, дядечка. Раненый ваш стонать перестал, похоже, боль у него прошла малость. Это хорошо. Я в отвар немного сонного молока добавила, чтобы он спал хорошо. Давай ему отвар, как я тебе сказала.
– Прокоп! – Молодой Постник, едва Липка ушла, подошел к псковитянину, наклонился к самому уху: – Ну-ка, ходи за мной!
Они подошли к печи. Постник с многозначительной миной одернул наброшенную на печь рогожку, и воевода увидел под рогожей два отличных лука, колчаны со стрелами, саблю и шлем.
– Ишь ты, прям застава богатырская! – усмехнулся Прокоп. – У смерда в избе оружия, что у боярина в гриднице! Лепо!
– Оружие-то знакомое, – шепнул Постник. – Саблю эту я у половца нашего Субара видел. Нечисто тут что-то, Прокоп. Надо парня спытать, расспросить, откуда у него оружие Субара.
– А и верно! – Прокоп схватил саблю, поднес к глазам. – Субара меч. как есть. Откуда она у него?
– Разбудим, спросим?
– Эй, соколик! – Прокоп подошел к спящему юноше, потряс Ратислава за плечо. – Вставай, свадьбу свою проспишь. Разговор есть.
– Какую свадьбу? – Ратислав не сразу сообразил, что происходит. – Чего вы?
– Сабельку мы у тебя на печке нашли, знакомая она нам больно, – сказал прокоп, присев на лавку рядом с юношей. – Эта сабля у одного нашего товарища была, да только сгинул он без вести где-то в ваших краях. Его это сабля, с другой не спутаешь. Откуда взял?
– Так она разбойничья, в бою взята, – ответил Ратислав.
Прокоп и Постник переглянулись.
– В каком еще бою? – спросил Прокоп.
– В обыкновенном. Третьего дня тут к нам тати заехали, тоже, как вы, с раненым. Остановились у Липки в доме. Мы с Хейдином и Зарятой в лесу были, из лука стреляли. А как домой возвращаться стали, так брех собачий услышали. Дядя Хейдин вперед пошел. Он их там, татей этих, и порубал. А я одного из них стрелой свалил за то, что Заряту хотел ножом порезать. Оружие ихнее мне дядя Хейдин отдал.
– Это он один всех порешил?
– Ага. Как курят посек, они и пикнуть не успели. Четверых он кончил, пятого – я. Так это что, дальше и вовсе было такое, что в двух словах не расскажешь! У нас тут дьявол был.
– Какой еще дьявол? – Прокоп похолодел.
– Самый настоящий. На белом коне, сам в черном, и замест лица – маска безглазая. Как он по селу ехал, так все собаки выли.
– Брось вирухать,[55] паря. Я шутковать что-то не расположен.
– Ей-бо, не вру! – Ратислав перекрестился. – Этот дьявол к дому Липки подъехал, так дядя Хейдин и старик, который с девушкой приехал, его встретили во дворе и начали с ним драться. Дьявол старика зарубил, и уже было готовился дядю Хейдина засечь, но я стрелу пустил и убил его.