Астахова Людмила Викторовна. Армия Судьбы

   – А как же иначе, Ирье? – удивился Пард. – Ланга может жить только на доверии. Я верю в тебя, ты – в меня, на том и стоим. А девчонка просто не понимает. Она видит лишь шестерых одержимых мужчин, наемников, которые слепо идут за своим командиром, не размышляя и не подвергая его решения сомнению, точно мертвецы под властью некроманта.
   Эльф продолжал испытующе смотреть на Парда, и тот чувствовал, что обязан высказаться до конца:
   – Мы никогда не считали тебя тираном, иначе ланги как таковой не получилось бы. Даже Сийгин, который везде и во всем ищет ущемление своей свободы, безоговорочно признал за тобой лидерство. Ты разве никогда не задумывался, почему все мы: и люди и нелюди – сколько бы ни спорили с тобой, никогда не подвергали сомнению твои приказы? Не потому, что ты эльф, не потому, что ты волшебник, и не потому, что ты мудрее хотя бы в силу многих прожитых лет. Нет! Ты раз за разом доказывал и доказываешь нам, что готов пожертвовать своей длинной эльфьей жизнью ради каждого из нас, ради наших мотылиных жизней, мы – твоя подлинная семья. И для тебя нет разницы Между Унанки – твоим сородичем, другом детства и юности, и Мэдом Малаганом, Тором или мною – Аннупардом Шого, чьи предки убивали твоих предков не одно столетие подряд. Мы все знаем это, и потому ты – наш командир, а значит, твои решения – это и наши решения тоже.
   – Но ведь и я могу ошибиться, – вздохнул Альс. – А вдруг я ошибаюсь и с чистой совестью веду вас всех на погибель? Джасс права хотя бы в одном: я иногда забываю, что мы разные, и то, что выдержу я, тебе и Мэду не перенести.
   – Не такие уж мы и хрупкие, выбирались и не из таких переделок. Если ты считаешь, что надо идти через ущелье, значит, так тому и быть. И не переживай за нас, как-нибудь сдюжим.
   Прежде чем уйти, Пард похлопал эльфа по плечу, посылая ему кривоватую ухмылку. Мол, не дрейфь.
   – Думаешь, мне самому хочется в это пекло? Или вас всех тянуть? – тихо и отчаянно пробормотал Альс, бросая взгляд на немилосердное белесое небо, которое, казалось, с жестоким любопытством разглядывало маленькую букашку-эльфа на огромной ладони Великой степи. Смотрело и ухмылялось.
   Себя в этот миг он мучительно и жестоко ненавидел, как только эльфы это умеют, то есть самозабвенно и всем сердцем.
 
   Они выехали посреди ночи, чтобы до утра преодолеть треть пути по относительной прохладе. Ночью камень отдавал тепло, и назвать банную жару прохладой можно было только в сравнении с дневным огненным адом. Мужчины разделись до пояса, и их перевитые мышцами тела блестели от пота. Быстро ехать тоже не было никакой возможности, так узка и извилиста была тропа. Джасс сидела за спиной у Малагана и думала о том, что если ночь так мучительна, то какое же утро их ждет. А если бы знала, то побежала бы со всех ног обратно. Прямо в руки охотников тунга Фурути.
   Драконье ущелье дышало огнем. Воздух трепетал, расслаиваясь на узкие мерцающие полоски, раскаленным языком облизывал лицо, стремясь иссушить слезящиеся глаза. Кони стонали и плакали от жара. Но останавливаться было нельзя. Стоило только замереть на месте, как казалось, что кожа вот-вот начнет отпадать лоскутами. Но еще хуже становилось, когда налетал ветер, гнавший впереди себя тучи мелкого черного песка, мгновенно забивающегося в нос, в рот и глаза. Лангеры плевались и на чем свет стоит костерили проклятое ущелье, безумное солнце и свою авантюру. Но скоро сил на ругань у них не осталось совсем, даже рот открывать стало тяжело. В горле все спеклось коркой, которая не рассасывалась даже после глотка воды. Никогда Джасс не испытывала таких мучений, даже в вонючем хисарском зиндане, даже когда ее связанную бросил в степи Бьен-Бъяр. Одно дело – солнцепек, а другое дело – дьявольский жар от раскаленного чуть ли не докрасна камня.
   Полдень, когда ущелье заливали прямые лучи солнца, ланга пережила на пределе сил. Малагана мутило, и Джасс едва удерживала его в седле, чтоб эрмидэец не свалился под копыта. Малиновый оттенок кожи Тора и налитые кровью глаза внушали опасение за его сердце. Эльфы, создания невероятно выносливые, и те едва терпели жару, мокрые, обожженные солнцем, с черными растрескавшимися губами. Сийгин не мог открыть век, Пард дышал с таким трудом, что казалось, вот-вот задохнется. Себя Джасс со стороны не видела, но подозревала, что выглядит не лучше остальных.
   Двух лошадей пришлось прикончить, чтоб не мучились. Остальных повели в поводу. Мэд Малаган окончательно потерял сознание, и его мешком перекинули через седло. Джасс закрыла глаза всего на минутку…
   …Маленькая вытоптанная площадка между бурыми валунами, нещадно палимая солнцем. Руки онемели, а плечи превратились в один сплошной синяк. Солнце – жгучая пытка, горячий ветер, несущий буро-желтую пыль, которая впитывается в воспаленные легкие… Его голос…
   – Усталости нет. Ненависти нет. Только твое живое тело, ловкое, сильное и умелое. Оно все вспомнит, оно справится. Ты ощущаешь, как кровь течет по венам?
   – Да.
   – Громче!
   – Да!!!!
   Очистить разум… Это просто. И вот мышцы, измученные бесконечными повторениями, сами находят оптимальное решение, чтобы отразить быструю и коварную атаку.
   – Олень не раздумывает, как убежать от волка, он убегает, полагаясь на силу своих ног и выносливость сердца. Птица никогда не задумывалась о том, как махать крыльями, а ведь каждая птица когда-то была голым птенцом и не умела летать. Ты слышишь меня?
   – Угу.
   – Громче!
   – Да!!!!
   Для Хэйбора воинская премудрость была так же естественна, как дыхание, как улыбка, как голубизна его пронзительных глаз. Возможно, когда-то он и пользовался волшебством в поединке, но те времена давно миновали. «Нельзя осквернять чистоту стали никаким колдовством», – любил говорить он. Он вообще много чего говорил, видя в ней благодарного слушателя.
   – Возьми оружие, и начнем все сначала. Шире плечи, мягче руку. Готова? Вперед.
   Как учитель он не знал пощады, и тренировка могла продолжаться до полного изнеможения и потом еще чуть-чуть сверх того. Но ради мимолетной похвалы можно выдержать все что угодно.
   – Не пяться! Не отступай! Резче!
   – Ха-а-а!
   – Вот видишь. Уже неплохо… Неплохо… Плохо… Ох…
   – Открой глаза, Джасс, – сказал Хэйбор.
   Она послушалась, но увидела перед собой тревожные серые глаза Ириена. Он пытался залить ей в рот немного воды, осторожно поддерживая голову. На землю пали сумерки, лиловые, как траурные одежды аймолайцев.
   – Уже вечер, – прошелестела она иссохшимися губами.
   – Да, и мы вышли из ущелья, – подтвердил эльф, помогая ей сесть.
   Рядом сидел измученный до крайности Яримраэн. Лицо его опухло, а на лбу виднелись желтые пузыри от ожогов.
   – Я в обморок упала?
   – Скорее чуть не сдохла, – подал голос Пард. – Ты не переживай, барышня, Малаган тоже только-только очухался.
   Джасс попила, приняв из рук Ириена чашку. Она бы с удовольствием еще поспала, но должен же кто-нибудь позаботиться о лангерах. У всех были ожоги, даже у Сийгина. Орк, как оказалось, пострадал больше всех. У него носом шла кровь, да и дышал он с трудом. Джасс всю ночь провела возле него, обтирая его отваром корней числолиста, который снимал жар.
   На следующий день никто никуда не смог идти, даже эльфы. Ириен спал как убитый до самого заката. Пард и Тор приготовили ужин, и когда эльф соизволил продрать заплывшие глаза, то его уже ждала ароматная похлебка с мясом и травами. Лангеры ели молча и сосредоточенно, берегли силы.
 
   Ряд высоких деревьев из рода ксонгов, показавшийся на горизонте, выглядел как мираж. Белоствольные и раскидистые, с узкими серебристыми листиками, которые нежно шелестели на ветру, ксонги ощутимой тени не давали. Зато они росли везде, где была вода, и в степи их иногда называли деревьями надежды. Увидевший ксонг имел все основания надеяться на то, что удастся выжить.
   – Озеро Чхогори, – объявил Ириен, и его слова были встречены радостным воем лангеров.
   Теперь они плескались в воде, как дети, и не хотели вылезать из нее, по-детски заупрямившись. Унанки нырял с камня. Тор, Мэд и Пард плавали наперегонки. Сийгин плавать не умел и просто сидел по пояс в воде. Яримраэн пытался отстирать свою рубашку.
   В сторонке на берегу аккуратной стопкой лежала одежда Джасс, а сама она рассекала водную гладь сильными гребками прирожденной пловчихи. Ее стриженая головка виднелась чуть ли не на середине озера. Она держалась в стороне от мужчин, вняв-таки словам Парда и стараясь не смущать их своей наготой.
   Для Ириена ни чужая, ни собственная обнаженность значения не имела, как и вообще для всех эльфов. Но он слишком долго прожил среди людей, чтобы не понимать их отношение к этому вопросу. Когда-то его смешило свойство людей-мужчин приходить в возбуждение от созерцания грубых картинок с изображением голых женщин с огромными грудями. Для эльфа, чтобы пожелать женщину, недостаточно было просто увидеть ее обнаженной. Докапываться до сути явления Альс не стал, а просто отнес его к свойствам расы, которые существуют изначально и не поддаются объяснению. Тангары, например, были еще более стыдливы, чем люди. Известная поговорка утверждала, что тангар бывает голым один раз в жизни – выходя из чрева матери. Злые языки, конечно, преувеличивают, но маниакальная тяга тангаров придумывать одежду для любых случаев жизни общеизвестна. У орков отношение к наготе весьма своеобразное – она считалась одной из форм магии. Потому сородичи Сийгина так любили расписывать свои тела разноцветными татуировками. Это кроме того, что каждая каста имела свой рисунок, который в подростковом возрасте наносился на щеку, шею и вокруг уха.
   Джасс выбралась на берег и, повернувшись спиной к мужчинам, стала неспешно одеваться. Кожа у нее стала золотистой от загара. Коротко и неровно обрезанные волосы отросли совсем немного, и взгляду Ириена открывалась тонкая стройная шея, покрытая нежным, выгоревшим на солнце пушком. Пожалуй, ей даже идет такая прическа, решил эльф, наблюдая за процессом одевания. В мужской одежде, в простой рубашке и штанах, босая, она казалась удивительно хрупкой, словно маргарская статуэтка из бежевой глины. Хотя переход через Драконье ущелье доказал, насколько сильна телом и духом бывшая хатами. Он же странным образом примирил их и даже сблизил меж собой. А возможно, Ириен просто исчерпал все запасы недовольства собой и окружающими. Он махнул рукой, приглашая женщину к кострищу, уже погасшему, где жарил на углях только что пойманную рыбу, отломил кусочек и протянул Джасс:
   – Пробуй.
   Она откусила, осторожно, чтобы не обжечься, и сделала круглые глаза:
   – О! Вкусно! Дай еще, пока никто не видит.
   Ириен улыбнулся. На нее так приятно было смотреть. Солнечная девушка с черными сияющими глазами.
   – Ты хорошо плаваешь, – искренне похвалил он. – Может быть, научишь Сийгина? Сколько я ни пытался, у меня ничего не вышло.
   – А он что, не умеет? – изумилась Джасс, бросая на орка взгляд, полный недоумения. – Первый раз такое вижу. Чтоб орк – и на воде не держался.
   – Сийгин – уроженец Дождевых гор, из Къентри, там плавать негде. Море далеко, а реки – чистый лед. Если падаешь в такую холодную воду, то, даже умея плавать, долго не продержишься. Холод убивает быстрее, – пояснил эльф. – Однажды я сам свалился в горную речку и жив остался только потому, что там было мелко, по пояс.
   – Я смотрю, ты где только не был, – рассмеялась Джасс и уселась рядом.
   – У меня было много времени.
   Она бросила на эльфа странный взгляд, цепкий и внимательный. Сравнивала с Яримраэном? Золотистые искры на дне темных глаз, что они означают? Джасс осторожно коснулась шрама над бровью, нежно, будто перышком провела. Ириен зажмурился, закрыл глаза, наслаждаясь неожиданной лаской с самозабвением бродячего кота, которого вместо ожидаемого пинка вдруг погладили и почесали под подбородком.
   – Это любопытство или ласка? – спросил он, не разжимая век, боясь спугнуть крохотную новорожденную радость.
   – Ласка, – глухо ответила Джасс. – Открой глаза.
   Он послушался, странно покорный ее словам. Мир вокруг растворился в сиянии дня, в плеске воды, в голосах…
   – Эшш! Эшш ху май маэ-хин!
   Ириен обернулся и вскочил на ноги. В оазис входил большой караван кочевников. Смуглые черноволосые люди в ярких одеждах красных и оранжевых тонов. Клан Горни – Рожденных в Пути, если судить по узору и цвету их хаву. Глава клана, крепкий, черный от солнца старик с гривой белых волос, взмахнул рукой в традиционном приветствии:
   – Храни тебя Пестрая Мать, Альс-лангер.
   Эльф низко поклонился почтенному патриарху, как того требовал обычай.
   – Мир-ат хин тэ май. Раздели со мной огонь и воду, – ответствовал он и уже совершенно попросту добавил: – Рад видеть тебя, Хинхур-этто.
   – Когда встретишь в степи хоть одного, кто тебе незнаком, скажи сразу мне, – тихонько хихикнула за его спиной хатами.
   – Кто не знает Альса, тот слышал о стальном сидхи, а кто не слышал, тот проспал всю жизнь, – отозвался Хинхур, у которого оказался отменный слух. – Я не ожидал встретить тебя здесь.
   – Как видишь, Хинхур-этто, я как и прежде полон неожиданностей, – рассмеялся эльф.
   – Ого! Тогда я тоже тебя удивлю. Сегодня у нас будет праздник.
   Руки у патриарха кочевников казались свитыми из тысячи жестких темно-коричневых веревок. Он сделал знак своим людям, чтобы ставили лагерь, и те без промедления принялись за работу. Натягивались пестрые палатки, расстилались ковры, разводились костры под гортанный говор черноглазых мужчин, визг голопузых детишек и смех ярких женщин, звенящих золотыми браслетами. Оказалось, лангеры давно знакомы с кочевым кланом Горни. Многие смуглянки бросали жаркие взгляды на могучего Торвардина и гибкого Сийгина. Джасс оставалось только дивиться тому, как Ириен умудрился завести друзей среди самого гордого клана Великой степи. Рожденные в Пути кочевали из века в век, не меняя уклада, никогда не оседая, никогда не принимая ничьего покровительства, гордые и свободные, как… как драконы. Их бурдюки были полны легкого аймолайского вина, которым они щедро делились с друзьями, равно как и теплом своих костров, лаской женщин, дикими песнями и неистовыми танцами. Детишки норовили доподлинно узнать, на самом ли деле волосы у принца Ярима сделаны из серебра, а глаза – из синих самоцветов, подсылая к эльфу самого смелого и отчаянного из своих рядов. Пард и Мэд перепробовали все вина, не зная, на котором остановиться. Джасс тоже сделала несколько глотков, наблюдая за танцем девушек. Маленькие бубны с серебряными колокольцами звенели в их тонких ловких руках, вторя звонким ножным браслетам. Шелковые ленты в косах, разлетающиеся юбки, обнажающие стройные ноги танцовщиц, жгучие взгляды из-под длинных ресниц.
   – Иди к нам, хатами! Танцуй с нами! Пой с нами!
   И она танцевала и пела на их языке, которого почти не понимала, но песня была так хороша, а звезды над оазисом так прекрасны, что только глухой и немой мог сдержаться. Потом мужчины стали в круг, обхватив друг друга за плечи, женщины ударили в барабаны, зазвенели флейты, и круг пришел в движение. Дикий танец дикого степного племени. Яркие блики огня выхватывали из темноты то хищное лицо кочевника, то смоляной хвост на макушке Сийгина, то серебряные глаза Ириена, то рыжую бороду оньгъе. Кружились вместе со всеми Яримраэн и Торвардин, что-то весело кричал Малаган, сверкая зубами, и казалось, что пляска не кончится никогда. Рожденные в Пути как никто иной умели радоваться жизни.
   – Ешь, хатами, пей с нами, – сказала пожилая женщина в желтом хаву, протягивая Джасс медный ковш с вином.
   – Откуда ты знаешь, что я хатами, почтенная эттуи?
   Женщина хитро усмехнулась.
   – Вся степь знает, что лангер-сидхи по имени Альс и женщина-хатами идут в Чефал взять цену крови со Степного Волка. Дни Бьен-Бъяра сочтены и подобны праху под ногами. Как же тебя не узнать, хатами Джасс?
   – О! – только и смогла сказать Джасс.
   – Сегодня у нас праздник, моя внучка даст имена своим двойняшкам. Ешь и пей за их здоровье, за их будущую славу и удачу, потому что встреча наша есть знамение, – отозвалась старуха, вкладывая в ладонь Джасс теплую лепешку, и исчезла в темноте и тенях.
   – Слова в степи носит ветер, и каждая травинка повторяет их, – напомнил Яримраэн старую поговорку, присаживаясь рядом, чтобы отдохнуть после пляски.
   Он завязал, по примеру Сийгина, простой орочий хвост, подобрав все волосы наверх, и его высокий лоб блестел от пота. Вина он, конечно, не пил, но мясо и кашу уплетал за обе щеки.
   – У Ириена, похоже, везде найдутся знакомые и друзья. Кто бы мог подумать.
   – Отрадно видеть, что ты заметила, какой он… мм… интересный эльф, – одобрительно бросил принц. – Эти простые и бесхитростные люди прекрасно разбираются и в людях, и в эльфах. Не будь Ириен таким, каков он есть на самом деле, они бы не пели и не танцевали с ним в одном кругу. Это знак огромного уважения, Джасс. Тебе и мне поверили только потому, что мы вместе с ним.
   – Да, ты прав, я не слышала, чтобы Рожденные в Пути так привечали хатамиток, – согласилась Джасс.
   – И не услышишь. Ириен вместе с воинами-горни защищал их становище в год звездопада, когда хисарский владыка попытался истребить род кочевников.
   – И давно это было?
   – Лет двенадцать назад, если я не ошибаюсь.
   – И сколько ему тогда было лет?
   – Ай-ай-ай, хатами, ты же знаешь, что у эльфа неприлично спрашивать о возрасте, – снисходительно пожурил ее принц. – Он еще относительно молод по нашим понятиям, если тебя это так волнует. Волнует ведь?
   Джасс молчала. Вот он стоит, полуобернувшись, на границе света и тьмы, и странные тени бесприютными стадами бродят по его лицу, превращая прихотливый изгиб губ то в сияющую улыбку, то в хищный оскал, то в хитрую маску.
   – Волнует, – призналась она почти через силу.
   – Повелительница ветров обнаружила, что у нее тоже есть сердце? – мягко усмехнулся одними глазами Яримраэн. – Не нужно иметь волшебное зрение Ведающих, чтобы понять, глядя на вас двоих, что нет в этом мире более близких душ.
   Она склонила голову к его плечу, пряча улыбку. Если и был у Джасс кто-то безусловно родной в этом мире, то это Яримраэн, эльфийский принц-изгнанник. И пусть породнила их хисарская темница, но чем такое родство хуже прочего? Будь иначе, они никогда не смогли бы говорить так откровенно.
   – Только… только у меня одна просьба.
   – Какая?
   – Не сожги его в своем огне, человеческая женщина, – прошептал эльф ей на ухо.
   – У него своего более чем достаточно. Мы разные.
   – Да. Он готов в любой момент принять смерть, а ты выживешь назло всем. Но вы оба так страстно любите жизнь.
   Тон у принца был совершенно несерьезный. Как всегда.
   Кочевники начали хлопать в ладоши, задавая изысканно-сложный ритм. Такого Джасс еще никогда не слышала и подошла ближе к большому костру посмотреть, что будет дальше. Внезапно хлопки оборвались, и в небеса взлетела ночной птицей песня. Ее пели в два голоса Унанки и Сийгин, оба обнаженные по пояс, с распущенными волосами. Это было удивительно красиво. Светло-русые с золотом локоны эльфа ветер перемешивал с черными в синеву прядями орка. Один голос вплетался в другой, подхватывал мелодию, и щедрыми горстями бросал ее прямо навстречу звездам.

 
Там далеко-далеко
В небе, горящем огнем,
Ветер, что рвет паруса
Черным могучим крылом.
Там далеко-далеко
Наш позаброшенный дом,
Радость, печали и гнев
Пеплом рассыпаны в нем.
Там далеко-далеко…
 

   Старая песня, которую часто поют странники на привалах. Но у Джасс защипало в глазах от непрошеных и нежданных слез. Она закусила губу и отвернулась. Сколько лет она не плакала? Пять или больше? Что разбудила в ней эта песня?
   Слезы надобно смыть, пока никто не заметил, пока никто не успел ткнуть заскорузлым пальцем в едва поджившую рану.
   В тихих черных водах озера толстыми ленивыми рыбами плавали луны, ловили звездную мошкару, не страшась попасться на острый крючок рыболова. Любоваться этим зрелищем можно было до бесконечности, а еще белыми стволами ксонгов, отблесками костров и всеми теми чудесами, что дарует щедрая южная ночь.
   Скоро Джасс позвали воздать должное зажаренному жертвенному барану, и тут выяснилось, что сидеть ей придется на почетном месте, рядышком с Альсом. Единственная женщина со стороны ланги должна исполнить обязанности спутницы их главы.
   – Смирись, женщина, у тебя сегодня такая судьба, – усмехнулся лукавый эльф. – Это я тебе как лангер говорю. Будешь мне подкладывать самые вкусные кусочки. Так принято у Рожденных в Пути, а мы не будем обижать щедрых хозяев. Верно?
   – Я смотрю, ты отлично устроился! – фыркнула Джасс.
   – Прекрасная ночь, праздник, красивые песни. Разве этого мало?
   – И на удивление романтичен. С чего бы?
   – Это, знаешь ли, наша расовая черта. – Альс мечтательно закатил глаза. – Мы, эльфы, вообще существа на редкость романтичные, любим смотреть на звезды, петь песни, цветочки любим, птичек там всяких разных. Неужели никогда не слышала?
   Голос у Ириена был так безмятежен, что Джасс специально присмотрелась к его лицу: лукавому, с кривоватой ухмылкой на губах и насмешливым взглядом. Словом, обычное для Альса выражение. Это несказанно успокаивало. Благодушия и романтики содержалось в Ириене Альсе убивающе мало.
   – Ты не заболел, случаем? – встревожилась Джасс. – Или все же Пард уговорил тебя хлебнуть вина? Успокой меня скорее, потому что слышать из твоих уст о звездах и песнях более чем странно. Ты меня пугаешь, лангер.
   Ириен пропустил ее слова мимо ушей. Он улыбался с видом полного довольства собой и жизнью и стал удивительно похож на горного барса после удачной охоты.
   – Я хочу вернуться к нашей прерванной беседе, хатами, – в тон ей сказал эльф, заставляя Джасс серьезно пожалеть о жесте, вырвавшемся у нее помимо воли. – Мне понравилось, если хочешь знать. Давно ко мне никто не прикасался по доброй воле и так… приятно.
   Скажи такое любой другой мужчина, возможно, девушка почувствовала бы себя польщенной. Но от Альса… Чего от него вообще можно ждать? Поэтому Джасс поторопилась выполнить свои обязанности, ткнув эльфу под нос баранье ребро, сочащееся жиром.
   Ириен умел понимать намеки и больше не лез ни с разговором, ни с подначками. Чересчур быстро крепнущая связующая нить между ним и хисарской беглянкой доставляла немало беспокойства и растерянности. Если так пойдет и дальше, то неизвестно, чем дело кончится для них обоих.
   В одной из множества легенд о сотворении Четырех Народов говорилось, что боги создали эльфов, решив примерно покарать жаждущих бессмертия. И поначалу Властелин земли и небес Арраган в страшном гневе решил дать наглецам подлинное бессмертие, но ипостась Двуединого Куммунга – Милостивый Хозяин и бог-хранитель Яххан вымолили меньшее наказание, ограничив срок жизни эльфов пятью столетиями. Во всяком случае, Ириен никогда не считал долгую жизнь своей расы благом.
   Костры горели всю ночь, всю ночь над озером Чхогори звенели песни и смех, двое младенцев, Рожденных в Пути, получили имена, а вино было выпито. И настал рассвет.
 
   Горнийская лошадка, такая неказистая с виду, оказалась выше всяческих похвал. Послушная, быстрая и неутомимая, как и ее бывшие хозяева, она обладала удивительно плавным ходом. Джасс назвала ее по-аймолайски – Оссула. Почти Осса. В память об Оссе, которую украл Бьен-Бъяр. Джасс из принципа не стала брать лошадей у лангеров. Зловредный эльф мог запросто обвинить ее в воровстве, а в Чефале конокрадов не жаловали.
   Как же, оказывается, приятно вдруг оказаться в совершенном одиночестве. Когда вокруг только бесконечная степь, седовато-бурые травы, обжигающе горячий ветер, бездонная синь неба и ни одной живой души в округе. Еще неизвестно, что хуже – лишить человека свободы или лишить его возможности побыть одному. Без того и другого можно запросто тронуться рассудком.
   Конечно, нужно было сказать хоть слово Яримраэну… Однако совесть – это такая юркая штучка… Вот она противно скребется, как ящерица в темноте, но стоит немного напрячься, и она поспешит шмыгнуть в отдаленный уголок, чтобы там затаиться до поры до времени.
   «Ну в конце-то концов ланга рано или поздно тоже окажется в Чефале, – думала Джасс. – Тогда, понятное дело, придется объясняться и с Яримом, и с Альсом. Но это будет потом…»
   Она еще не забыла уроки Хэйбора, справедливо полагавшего, что нет никакой необходимости забивать себе голову всем сразу. Сначала Бьен-Бъяр, потом Хэйборов и ее меч, а уж потом оба эльфа и вся шустрая компания лангеров. Именно в такой последовательности.
   От озера Чхогори до Чефала пролегало ровно восемь дневных переходов. Восемь великолепных одиноких дней, наполненных спокойствием и тишиной, как соты медом, и семь коротких ночей, таких звездных, что проспать эту несусветную красоту грешно. Как будто вернулись те дни, когда жизнь Джасс была проста и ясна и подобна растущей траве.
   «Трава растет навстречу солнцу, – говорили хатами. – Мы живем, как трава, выходим из земли и уходим в нее, согретые любовью Великой Пестрой Матери. Незачем задумываться о замысле Праматери, ибо для всего у нее найдется важное место и нужное время».
   У Хатами все просто и все ясно, иногда даже слишком просто и чересчур ясно. А Джасс была одной из немногих хатамиток, которой хватало времени на подобные раздумья. Наверное, это случилось оттого, что она оказалась среди Сестер не малышкой-несмышленышем, а взрослой девушкой, достаточно строптивой и критичной. И девушка эта никогда не отождествляла себя с травой. Наверное, потому что ни в коем случае не желала быть скошенной. Те безмятежные дни безвозвратно ушли, утонув в зловонной бездне хисарской ямы-темницы. Хатами отреклись от своей сестры, а Джасс отказалась от них. Но, странное дело, теперь она ощущала себя гораздо более свободной, чем когда-либо. Ланга, удивительное сборище рубак, каким-то невероятным образом одарила свою незваную гостью хрупким ощущением свободы, о котором, как выяснилось, Джасс даже не подозревала. И вот теперь она пила свою нежданную вольность, вдыхала ее полной грудью, купалась в ней. Только теперь, только сейчас, спустя столько лет Джасс наконец поняла, о чем хотел сказать Хэйбор, когда утверждал, что самым тяжким бременем и самым сладким наслаждением в жизни может стать… нет, не любовь, а только свобода. Когда перед тобой лежит целый мир и все его дороги, какие есть, все они твои. Вот с этого самого места и начинаются все трудности, когда требуется срочно решить по какому пути пойти.