Василий Алексеевич достал из кармашка белоснежный платочек и
промакнул лоб и глубокие залысины.
- Нет, вы мне скажите, как вы намерены отсюда выбираться? -
официально потребовал он.
- Наверное, надо отключить стартовую нагрузку, - уныло сказал
незнакомец. - А может, что еще. Только в институте сейчас уже никого
нет. Слушайте! - оживился он. - Позвоните Вадиму Сергеевичу Байкову.
Скажите ему, что я, то есть Акимов...
- Говорите номер, - Василий Алексеевич взял с журнального столика
блокнот, карандаш и приготовился записывать.
- Сейчас, - сказал Акимов. - Сейчас. Двести тридцать четыре... Нет,
двести тридцать два... - Он похлопал себя по карманам пиджака, потом
поскреб стену за собой.
- Ну так что же? - нетерпеливо поднял глаза Кузовкин.
- Понимаете, - беспомощно сказал Акимов, - номер у меня в записной
книжке, а на память не помню.
- А книжка где?
- В брюках. - Акимов потупился. - В заднем кармане. Я ее чувствую,
а достать не могу. Наверное, придется ждать до утра, пока в
лаборатории кто-нибудь не появится.
От смущения он ерошил и без того растрепанные волосы.
- Черт с вами, - устало сказал Кузовкин. - Торчите теперь в стене
как гвоздь. Безобразное отношение, просто безобразное.
Он не стал уточнять, к чему именно, хотя и без того было ясно, что
имеется в виду и непонятная работа Акимова, и уютная квартира Василия
Алексеевича, и его же, Василия Алексеевича душевное равновесие.
Он сделал круг по комнате, стараясь лишний раз не наступать на
пушистый ковер на полу, потом взглянул на часы и вдруг всплеснул
руками.
- Боже мой! Как я мог забыть?
- Что-нибудь случилось? - участливо спросил Акимов.
- Он еще спрашивает! - огрызнулся Кузовкин. - Ко мне сейчас гость
должен прийти. Между прочим, дама. Как я ей буду все это объяснять?
- Симпатичная? - спросил Акимов и невесело улыбнулся.
- Что вы себе позволяете? - Василий Алексеевич даже чуть покраснел
от возмущения и надулся. - Это моя невеста. Прошу оставить ваши
двусмысленные смешки.
- Я и не подразумевал ничего такого... - растерялся Акимов.
- Вот именно! Такого! Ничего такого и быть не может, - с
достоинством сказал Кузовкин.
- Почему же? - раздумчиво произнес Акимов.
Василий Алексеевич подозрительно уставился на него, и в этот момент
в дверь позвонили. Кузовкин сорвался с места и забегал по комнате.
- Вот, пожалуйста, она! Какой кошмар! Что я ей скажу? Знакомьтесь,
пожалуйста, это товарищ Акимов. Зашел в гости, понимаете ли, только
брюки на работе оставил. Какой кошмар! Что же делать?
Акимов, весь преисполненный сочувствия, заелозил, с ощутимым
усилием пытаясь забраться поглубже в стену. Затем, убедившись в
бесплодности своих попыток, пошарил вокруг глазами.
- Накройте меня чем-нибудь, - громким шепотом подсказал он
Кузовкину.
Тот впопыхах содрал с постели покрывало и кинул Акимову, ловко
поймавшему его на лету. Звонок зазвонил еще раз.
- Ни звука у меня! - крикнул Василий Алексеевич и кинулся в
прихожую.
- Васенька, ты что меня ждать заставляешь? - весело прощебетала
румяная от легкого морозца Елена Николаевна, бросая на руки Кузовкину
сумочку. - С кем это ты тут разговаривал?
- Я, Елена Николаевна... то есть... ни с кем, конечно, - закашлялся
Василий Алексеевич, косясь на приоткрытую дверь в комнату.
Елена Николаевна удивленно уставилась на него и сделала большие
глаза.
- Что с тобой? - спросила она. - С каких это пор мы перешли на
"вы"? У тебя кто-нибудь есть?
- Нет, нет, что вы. Еле... что ты, Лена, - заторопился Василий
Алексеевич. - Кто у меня может быть еще? Я как раз тебя жду, понимаешь
ли... Пойдем поужинаем! - осенило его. - Да! Конечно же, поужинаем в
ресторане. Да! Словом, приглашаю тебя поужинать.
Елена Николаевна, внимательно наблюдая за Кузовкиным, стала
потихоньку приближаться к комнате.
- Посидим, отвлечемся, так сказать, от житейских... хе-хе...
насущных... - бодро продолжал он, все больше обретая уверенность и
пытаясь непринужденно перегородить ей дорогу. - Мы давно уже никуда с
тобой не выбирались...
Из комнаты донесся сдавленный хлюпающий звук, отдаленно
напоминающий чихание.
- У тебя кто-то есть, - высоким голосом сказала Елена Николаевна,
решительно оттолкнула с дороги Василия Алексеевича и вошла в комнату.
Окинув взглядом раскрытую постель, висящее у стены заметно.
подрагивающее покрывало, которое отчетливо обрисовывало голову и тощие
плечи Акимова, она молча повернулась и направилась к выходу.
- Леночка, куда же ты? Я сейчас все объясню. Это совсем не то, что
ты думаешь... Это же далеко не женщина...
- Мне нет до нее дела, - обрезала на ходу Елена Николаевна. На
пороге она остановилась и, слегка откинув назад голову, посмотрела в
бегающие глаза Кузовкина.
- Подлец! - громко сказала она, вырвала сумочку и хлопнула дверью.
Кузовкин постоял несколько секунд, держа себя за хохолок, потом
повернулся и поплелся в комнату.
Акимов жалобно смотрел на Василия Алексеевича поверх покрывала.
- Не могли потерпеть со своим чиханием, - печально сказал Кузовкин.
- Или вам там из лаборатории спину надуло? Форточки надо закрывать.
- Перышко попало в нос, - убитым голосом произнес Акимов. -
Наверное, из подушки, - предположил он.
Василий Алексеевич механически посмотрел на подушку, вздохнул и
достал из шкафчика початую бутылку коньяку и две рюмки. Наполнил их и
протянул одну Акимову.
- В желудок-то это у вас попадет? - брюзгливо спросил он. - Или тут
останется?
Акимов ненадолго задумался, решительно вздохнул и выпил коньяк. Он
с минуту прислушивался к своим ощущениям, затем с сомнением
проговорил:
- Попало, кажется!
- Еще бы! - сардонически засмеялся Кузовкин, тоже опорожнивший свою
рюмку. - Это у вас и на дне морском, в безвоздушном пространстве
получится. Знаю я вашего брата.
- Напрасно вы так думаете, - обиделся Акимов.
- Чего уж там, - ворчливо сказал Василий Алексеевич, махнул рукой и
еще раз наполнил рюмки,
- И почему именно ко мне? - затосковал он. - Тридцать лет без
"чепе", и на тебе, пожалуйста. Ведь каждый обязательно подумает,
почему именно в мою квартиру? А с Еленой как теперь объясняться буду?
Они чокнулись и выпили.
- Отправить бы тебя сразу в милицию, - мечтательно произнес
Кузовкин.
Акимов молча переживал бесконечную глубину своей вины. Глаза его
заметно посоловели. Он моментально опьянел, как бывает с людьми, очень
редко употребляющими спиртное.
- Товарищ Вася! - сказал он с выражением. - Не переживайте так.
Завтра мы к ней всей лабораторией, честное слово... Хотите, прямо
перед ней опыт повторим.
- Повторишь, пожалуй, - проворчал Василий Алексеевич. - Вот
попадешь в следующий раз в зоопарк, там тебе тигры живо голову
оттяпают...
Он опять слегка замечтался и снова налил рюмки.
- Ты не устал крючком-то стоять, экспериментатор? - спросил он,
начиная понемногу проникаться сочувствием к Акимову.
- Да нет, сам удивляюсь, - ответил Акимов, поворачивая из стороны в
сторону головой. - Ощущение такое, будто подвешен в воздухе. Опоры
никакой не чувствую, но вроде ничего. Даже удобно. Только шея слегка
затекает.
- Шея - это ничего, - сказал Василий Алексеевич. - Шею тебе и так
надо намылить.
Они чокнулись и выпили.
- Ты ошибаешься, Вася! - горячо возразил Акимов. Язык его слегка
заплетался. - Это же эпохальное открытие. Ты просто не понимаешь всей
важности этого эксперимента. Это же переворот в науке!
- А вот как не вытащат тебя из стены твои приятели, что будешь
делать, Архимед? - сказал злорадно Василий Алексеевич. - Так и
придется до конца дней своих из штукатурки лекции о пространстве
читать. А еще, - он даже хрюкнул от удовольствия, - не дай бог, под
обоями клопы заведутся.
Посмаковав слегка эту мысль, Василий Алексеевич почувствовал себя
немного отомщенным.
Акимов укоризненно посмотрел на него.
- Ты, Вася, хороший человек, но ты номенклатурный индивидуум, -
последние два слова он произнес со значительными затруднениями. - Не
хватает в тебе творческого полета фантазии.
- Не знаю, чего там у меня не хватает, а вот ты, гляжу, как раз
наполовину отсутствуешь, - убежденно сказал Кузовкин. - Небось есть
хочешь? А?
Акимов опять засмущался и вздохнул.
- Вообще-то я с самого утра ни крошки во рту не держал. Все как-то
некогда...
Кузовкин поднялся из своего кресла, пошел на кухню и притащил
большую миску с салатом, приготовленным еще с утра специально к
приходу Елены Николаевны, и кусок хлеба. Положил все это на столик и
придвинул к стене.
- Спасибо большое, - вежливо сказал Акимов и съел салат. - Вы уж
извините меня в этом деле.
Он уже протрезвел так же быстро, как и поддался действию алкоголя,
и сразу же перешел на "вы".
- А вы сами почему не ужинаете?
- Аппетита нет, - буркнул Кузовкин.
Раздался странный чмокающий звук. Свет в комнате слегка потускнел,
фигура Акимова на стене заколыхалась. Он негромко ойкнул от
неожиданности. Свет мигнул раз, другой и загорелся так же ярко, как и
прежде.
- Что еще такое? - с тревогой произнес Василий Алексеевич.
- Не знаю, - немного испуганно ответил Акимов. - По-моему, я опять
передвинулся.
Василий Алексеевич подошел к нему поближе и, к огромному своему
изумлению, увидел, что между стеной и туловищем Акимова теперь есть
зазор шириной примерно в два пальца. Теперь Акимов выступал не из
стены, а прямо из воздуха.
Кузовкин почувствовал непреодолимое, почти мальчишеское желание
сунуть палец в образовавшуюся щель и уже поднял руку, но вовремя
одернул себя и спрятал руки за спину.
Акимов тоже очень внимательно изучал нынешнее свое положение и
осторожно ощупал воздух там, где кончалось его тело.
- Не пускает, - сказал он через некоторое время.
- Что не пускает? - поинтересовался Кузовкин.
- Да вот это самое и не пускает, - Акимов ткнул пальцем в щель. -
Свет проходит, вот обои дальше видно, а палец нет. Какое-то неощутимое
и упругое поле. Сильней нажмешь - отталкивает. Хотите попробовать?
- Обойдусь, - буркнул Василий Алексеевич, но заглянул, чтобы
проверить, целы ли обои.
- Граница областей пространства переместилась от стены к центру
комнаты, - продолжал Акимов. - Если так пойдет дальше, я окажусь как
раз над вашим креслом. Интересно, как все это выглядит с обратной
стороны?
Василий Алексеевич представил себе и поежился.
- Очень интересно, - фальшиво сказал он.
После этого разговор шел как-то вяло. Заметно было, что Акимов
очень устал. В конце концов, с огромным трудом подавив очередной
зевок, он осторожно предложил ложиться спать. Он так и сказал:
ложиться, - будто ему оставалось надеть пижаму и почистить зубы.
Василий Алексеевич уже не спорил и не огрызался.
Он взгромоздил на журнальный столик стул, а на него положил
подушку, на которой не без удобства устроился Акимов, очень скоро
уснувший.
Ночь прошла для Кузовкина отвратительно. Акимов отчаянно храпел,
чего Василий Алексеевич вообще не мог переносить, а теперь, еще и еще
раз переживая происшедшее с Еленой Николаевной, и подавно не мог
уснуть и всю ночь напролет проворочался в постели.
Уже под утро, когда ему с большим трудом удалось задремать, опять
раздалось противное чмоканье, и со столика на пол с грохотом свалился
стул - Акимов вместе со своим пространством передвинулся еще на пару
сантиметров.
С мучительным стоном Василий Алексеевич встал и снова сунул стул с
подушкой Акимову, сонно бормочущему извинения. Тот моментально
захрапел опять, а Василий Алексеевич так больше и не сомкнул глаз.
Утром невыспавшийся, помятый и серый Кузовкин искусно сварил яйца
вкрутую, накормил Акимова и сам заставил себя поесть. Акимов попытался
как ни в чем не бывало завязать разговор, но Василий Алексеевич
решительно пресек всякие попытки панибратства, тщательно выбрился,
помассировал щеки, обретая необходимую респектабельность, оделся и
только после этого позвонил в институт по номеру, названному
Акимовым.
Брюзгливо, но точно и лаконично Кузовкин объяснил ситуацию
какому-то мужчине, который подошел к телефону, потом пересказал все
еще раз другому мужчине, судя по голосу, постарше и позначительней.
Рассказ его время от времени прерывали взволнованные мужские и женские
голоса, спрашивавшие, жив ли Акимов и все ли с ним в порядке. В конце
концов Василию Алексеевичу категорически приказали ждать на месте и
повесили трубку.
Очень скоро в уютную и комфортабельную квартиру Василия Алексеевича
ввалилась целая толпа волосатых и бородатых, гладко побритых и коротко
подстриженных людей, среди которых были даже девицы в совершенно
неприлично вытертых джинсах. Все они орали, кричали, вопили, ахали,
задавали глупые вопросы друг другу и Акимову, на которые тот едва
успевал отвечать, вертя во все стороны головой.
Наконец по приказу строго одетого мужчины с крупными чертами лица
двое или трое из них решительно выставили вон всех остальных, а вместе
с ними и Василия Алексеевича, которого, очевидно, не успели запомнить
как хозяина квартиры. Кузовкин собрался было возразить, но потом
раздумал и пошел в министерство.
В этот день он, как обычно, ушел с работы чуть позже остальных, как
всегда аккуратно заперев кабинет.
К своей квартире он подошел с некоторой опаской, но там было темно
и тихо. В комнате чувствовался запах табака, хотя все было тщательно
прибрано. Акимова в стене уже не было. И все равно неприятное ощущение
не оставляло Василия Алексеевича. Все вещи. вроде бы находились на
своих местах, но на самом деле это было не так, Кузовкин ясно это
видел. В квартире остро ощущалось недавнее присутствие компании
безалаберных и безответственных людей.
На следующий день его вызвали в институт, где вежливо и подробно
расспрашивали об обстоятельствах появления Акимова в квартире. О
случившемся узнали на работе, и Василию Алексеевичу пришлось раз
двадцать в приватных беседах с весьма ответственными лицами еще и еще
повторять свой рассказ о необыкновенном вечере. От многократного
повторения рассказ Кузовкина был теперь идеально отшлифован - в меру
деловитости, немного юмора. Он, конечно, полностью исключил из
рассказа эпизод с Еленой Николаевной, но на остроту изложения это не
повлияло.
Еще чуть позже вся история попала в газеты, причем и тут все было
расписано со слов Акимова самым лестным для Василия Алексеевича
образом. Кузовкин стал знаменитостью, машинистки показывали на него в
буфете пальцем и восхищенно шептались.
К этому времени он давно уже помирился с Еленой Николаевной,
которая никак, впрочем, не могла ему простить того, что осталась в
стороне от таких редких событий, хотя имела вполне реальный шанс
разделить славу участия в них с Кузовкиным. Они поженились и
съехались, удачно обменяв две однокомнатные квартиры на трехкомнатную
в хорошем районе, с доплатой.
Однажды Кузовкин увидел Акимова на улице. Тот шел навстречу по
тротуару со стареньким портфельчиком, без шапки, в недорогом клетчатом
пальто, сосредоточенно глядя себе под ноги.
Василий Алексеевич остановился, перешел на другую сторону улицы и
зашагал к себе в министерство.
ИГОРЬ РОСОХОВАТСКИЙ (г. Киев)
Острие самописца вывело на ленте пик - и голова Андрея откинулась
вправо. Пик - спад, пик - спад: голова, моталась вправо-влево. Мутные
капли пота дрожали на его лбу, глаза были закрыты сине-желтыми веками.
Все мне казалось сейчас нереальным: и эта голова, и светящиеся
индикаторы модулятора, и змеи магнитных лент, и сам я у постели
умирающего Андрея.
- Шестая программа, - я отдал команду компьютеру, управляющему
модулятором.
Послышался щелчок, шевельнулся наборный диск...
- Мать, а мать, - внятно позвал Андрей, - спой мне песню. Ты знаешь
какую!
Манипулируя кольцом, я пытался нащупать поправку в модуляции.
А он продолжал:
- Спой, мать...
Я снова потянул к себе микрофон:
- Тринадцатая!
Щелчок - и гудение модулятора изменилось, в нем появились высокие
тона.
Глаза Андрея открылись. Сначала они были тусклыми, потом в них
появился блеск, и они остановились на мне.
- Устал? - спросил он. Если б на его месте был кто-нибудь другой, я
бы удивился.
- А результаты близки к нулевым?
Пожалуй, надо что-то сказать. Но где найти нужные слова...
- Введи в медицине обозначение - "бесперспективный больной". На
карточке гриф - "БП". Чтобы врачи знали, кого бояться...
Сейчас он начнет доказывать эту мысль. Четырнадцать лет он был моим
командиром. Однажды мы три часа провели в ледяной воде, и все это
время он развивал гипотезу, что именно здесь начинается теплое
течение, пока нас не обнаружили с вертолета.
- Не болтай, вредно, - сказал я как можно тверже.
- Не злись. Сколько программ ты перепробовал?
- Семнадцать.
Семнадцать характеристик электромагнитного поля, в котором, будто в
ловушке, я пытался удержать жизнь в его угасающем, с перебитым
позвоночником теле. Это было последнее, что я мог применить: химия и
механика оказались бессильными.
- А не хватит ли? Может, перестанешь меня мучить и переведешь в
отделение Астахова?
Его глаза с любопытством смотрят на меня, изучают... Неужели он
разуверился во мне и в моем модуляторе? Конечно, модулятор не
всемогущ... Но ведь отделение Астахова - это спокойная, тихая
смерть...
Мы всегда называли его командиром. Как только кто-то произносил это
слово, все знали: речь идет не о командующем базой, не о командире
вездехода, а именно об Андрее.
- Так не хочешь? - поинтересовался он.
- Ты же знаешь, что модулятор может излечить любого, - проговорил
я. - Нужно только найти характеристику модуляции организма.
- Одну-единственную? - заговорщицки подмигнул он. - А среди
скольких?
Я понял, что попал в ловушку. В медкарте Андрея была его
электрограмма. Я мог вычислить по ней серию и тип модуляции: мощность
поля и примерную частоту импульсов. Но я не знал главного - номера
модуляции, а он определял, как расположить импульсы во времени. То
есть я не знал ритма. И компьютер, мозг модулятора, пока не сумел
определить искомой комбинации...
- Раньше или позже мы ее найдем, - пробормотал я.
- А сколько у нас времени?
Я взглянул на часы: Андрей отдыхал десять минут, можно сменить
программу.
Он заметил, как дрогнула чашечка микрофона, и спросил:
- А что я болтаю в бреду?
Я заглянул в его глаза. Нет, в них не было страха. В них не было
ничего, кроме любопытства.
- Ты звал мать. Просил, чтобы она спела песню.
- Вот как... Песню... А знаешь, какую?
Он попробовал запеть, но в горле заклокотало, и мелодии не
получилось.
- Не напрягайся, - попросил я, положив ему руки на плечи.
Его мышцы послушно расслабились. Да, пожалуй, ему не протянуть и
суток. Неожиданно в его взгляде сочувствие сменилось жалостью.
Несомненно, он видел мою растерянность.
- Погоди, дай сообразить, вспомнить... Значит, тебе нужен номер
модуляции и характеристика ритма...
Беспомощный, умирающий человек стал вдруг опять похож на командира,
водившего нас на штурм бездны Аль-Тобо.
- Ты когда передал сообщение моей матери?
- Позавчера.
- Выходит, она прибудет с минуты на минуту. Ну так ты впустишь ее
сюда. И она споет мне.
Я не находил слов. Что можно было ответить на его безумную
просьбу?
- И вот еще что. Пусть модулятор себе работает на здоровье. Она не
помешает ни ему, ни тебе.
Он говорил тем же тоном, каким отдавал нам когда-то команды. Он
никогда не повышал голоса и не жаловал повелительное наклонение.
Конечно, он на многое имел право, потому что рисковал чаще других,
оставляя для себя самое трудное. Пусть Павел был смелее его, Илья -
остроумней, Саша - эрудированней. Но все беспрекословно слушались
только его. В наше время не могло быть и речи об армейской дисциплине
прошлых столетий. Командиры не назначались, а выбирались. Но если б
нам пришлось тысячу раз выбирать, мы б остановились только на нем.
Я включил четвертую программу - подготовительную. Вышел, в коридор.
Остановил медсестру и, проклиная себя за слабость, сказал:
- Разыщите в приемной Веру Степановну Городецкую.
Продолжая честить себя, я вернулся в палату. Почему я выполнил
более чем странную просьбу Андрея? Жалость к умирающему? Нет:
сработала привычка выполнять все распоряжения командира.
Дверь приоткрылась, заглянула сестра:
- Городецкая здесь.
- Пусть войдет, - сказал я.
Обычная пожилая женщина с измученным лицом. Круглые, испуганные
глаза. Под ними отечные мешки. Даже не верилось, что она мать нашего
командира.
- С ним очень плохо?
Голос ее дрожит.
- Вы не ответили мне, доктор.
Я выразительно посмотрел на нее и заметил, как в отчаянии
изогнулись ее губы.
- Что можно сделать, доктор?
Да, это ее слова: в комнате, кроме нас и Андрея, никого. Выходит,
первое впечатление обмануло меня. Не случайно он был ее сыном.
- Андрей просил... - я запнулся, - чтобы вы спели песню. Вы знаете,
какую...
- Ладно, спою, - она даже не удивилась. - Сейчас?
- Сейчас, - выдавил я, протягивая ей стакан с тоником.
Она отрицательно покачала головой и тихо, будто колыбельную,
запела:
Наверх вы, товарищи, все по местам -
Последний парад наступает...
У нее был приятный голос. Наверное, действовала необычность
обстановки, и песня воспринималась острее, особенно слова; "Пощады
никто не жела-а-ет".
Я искоса взглянул на Андрея. Его лицо оставалось таким же
сине-бледным, как и прежде, с невидящими, полураскрытыми глазами. Ну а
чего же я ожидал? Чуда?
Я рывком придвинул микрофон и скомандовал:
- Меняю программу...
Я уже хотел было добавить "на седьмую", но подумал: а что, если
сразу перескочить на одиннадцатую?.. Но не слишком ли резкий переход?
Зато потом можно перейти на двенадцатую, и это пройдет для него
безболезненно...
- Еще петь?
Совсем забыл и о ней, и о песне.
Я хотел извиниться перед женщиной, но не успел этого сделать,
потому что посмотрел на Андрея. Его губы слегка порозовели. А может
быть, мне это почудилось?
- Ему немного лучше, - сказала женщина.
И она заметила? Случайное улучшение? На несколько минут? Совпадение
по времени с песней?
Я снова посмотрел на Андрея. Пальцы уже не были такими белыми,
ногти будто оттаивали от синевы. Опять совпадение? А не слишком ли их
много?
Но в таком случае... В таком случае выходит, что... Но ведь каждый
здравомыслящий человек знает, что этого не может быть.
"Постой, - сказал бы Андрей, командир, - а кого мы называем
здравомыслящими? Да, ты правильно меня понял. По этой-то причине
именно безумные идеи и оказываются верными".
"Чепуха! - говорю я себе. - Так и в самом деле недолго свихнуться.
Главное - факты. Факты..."
Но или факты тоже безумны, или у меня что-то неладно с глазами.
Андрею явно становится лучше, и дышит он все ровнее.
Пусть врут глаза. А приборы?
Я прилип взглядом к контрольной доске. Показатели пульса
наполнения, насыщения кислородом, азотом, иннервации отдельных
участков менялись. Менялись - и все тут.
Песня? Древняя героическая народная песня?
Я вспомнил еще об одном безмолвном участнике происходящего. На
объективность его можно полностью положиться. Компьютер - мозг
модулятора. И сказал в микрофон:
- Нуждаюсь в совете. Оцени состояние больного и действенность
программы. Какая из них сейчас предпочтительнее?
Засветился экран, на нем появились слова и цифры: "Состояние
больного по шкале Войтовского - 11*9Х*4. Искомая модуляция найдена".
Меня била нервная лихорадка. Что же это такое? Что его спасло?
Песня? Голос матери? Ее присутствие? Конечно, каждому приятно верить,
что его могут спасти ласка матери, песня детства, руки любимой,
бинтующие рану. Вера иногда помогает исцелению. Но не в такой же
мере.
И я не сказочник, а ученый. Я не имею права верить. Чем приятнее
сказка, тем больше должен я ее опасаться. Я должен ЗНАТЬ, что
происходит.
Только что произошли весьма определенные явления. Они кажутся мне
сверхъестественными, загадочными. Кажутся. Мне. Однако они
подтверждаются объективно: показаниями датчиков и компьютера, режимом
работы модулятора. Значит, происходят на самом деле. Просто их надо
объяснить. Найти их причину. И она должна быть реальной, поддающейся
математическому описанию.
Итак, была просьба. Была песня. Песня: музыка и слова. Звуковые
волны. В определенном ритме. В определенном ритме...
А что ты искал? Чего не хватало для определения модуляции? Данных
мощности поля? Частоты импульсов? Да нет же! Расположения их между
паузами! Тебе не хватало ритма - и ты его получил. Может быть, ты
забыл тривиальную истину? Ритм - основа всех процессов организованной
системы. Основа жизни в любом ее проявлении. Любая болезнь - нарушение
ритма. Восстановление его - выздоровление.
Перейдем к человеку, к народу, частью которого он состоит, к миру,
создавшему его. В этом мире наивысшее средоточие ритмов, их
отчеканенная устойчивость, их плавные переходы - музыка. А человека
музыка сопровождает с детства. Есть любимая музыка. Что это такое? В
определенном смысле - ритмы, наиболее соотносящиеся с ритмами
организма. Нервная настройка усиливает или ослабляет их...
Стоп! Я делаю непростительную ошибку. Музыка сама по себе не
оказала бы такого влияния на больного. Я искал ритмы для задания
модулятору. Они могли ТАК воздействовать на больного только через
команду компьютеру, управляющему модулятором... Но команды исходили от
меня...
Стараюсь с мельчайшими подробностями вспомнить все, что происходило
в течение последнего часа. Песня... Я сказал: "меняю программу", а
затем... Затем стал размышлять, вычислять. А песня звучала. И ищущий
промакнул лоб и глубокие залысины.
- Нет, вы мне скажите, как вы намерены отсюда выбираться? -
официально потребовал он.
- Наверное, надо отключить стартовую нагрузку, - уныло сказал
незнакомец. - А может, что еще. Только в институте сейчас уже никого
нет. Слушайте! - оживился он. - Позвоните Вадиму Сергеевичу Байкову.
Скажите ему, что я, то есть Акимов...
- Говорите номер, - Василий Алексеевич взял с журнального столика
блокнот, карандаш и приготовился записывать.
- Сейчас, - сказал Акимов. - Сейчас. Двести тридцать четыре... Нет,
двести тридцать два... - Он похлопал себя по карманам пиджака, потом
поскреб стену за собой.
- Ну так что же? - нетерпеливо поднял глаза Кузовкин.
- Понимаете, - беспомощно сказал Акимов, - номер у меня в записной
книжке, а на память не помню.
- А книжка где?
- В брюках. - Акимов потупился. - В заднем кармане. Я ее чувствую,
а достать не могу. Наверное, придется ждать до утра, пока в
лаборатории кто-нибудь не появится.
От смущения он ерошил и без того растрепанные волосы.
- Черт с вами, - устало сказал Кузовкин. - Торчите теперь в стене
как гвоздь. Безобразное отношение, просто безобразное.
Он не стал уточнять, к чему именно, хотя и без того было ясно, что
имеется в виду и непонятная работа Акимова, и уютная квартира Василия
Алексеевича, и его же, Василия Алексеевича душевное равновесие.
Он сделал круг по комнате, стараясь лишний раз не наступать на
пушистый ковер на полу, потом взглянул на часы и вдруг всплеснул
руками.
- Боже мой! Как я мог забыть?
- Что-нибудь случилось? - участливо спросил Акимов.
- Он еще спрашивает! - огрызнулся Кузовкин. - Ко мне сейчас гость
должен прийти. Между прочим, дама. Как я ей буду все это объяснять?
- Симпатичная? - спросил Акимов и невесело улыбнулся.
- Что вы себе позволяете? - Василий Алексеевич даже чуть покраснел
от возмущения и надулся. - Это моя невеста. Прошу оставить ваши
двусмысленные смешки.
- Я и не подразумевал ничего такого... - растерялся Акимов.
- Вот именно! Такого! Ничего такого и быть не может, - с
достоинством сказал Кузовкин.
- Почему же? - раздумчиво произнес Акимов.
Василий Алексеевич подозрительно уставился на него, и в этот момент
в дверь позвонили. Кузовкин сорвался с места и забегал по комнате.
- Вот, пожалуйста, она! Какой кошмар! Что я ей скажу? Знакомьтесь,
пожалуйста, это товарищ Акимов. Зашел в гости, понимаете ли, только
брюки на работе оставил. Какой кошмар! Что же делать?
Акимов, весь преисполненный сочувствия, заелозил, с ощутимым
усилием пытаясь забраться поглубже в стену. Затем, убедившись в
бесплодности своих попыток, пошарил вокруг глазами.
- Накройте меня чем-нибудь, - громким шепотом подсказал он
Кузовкину.
Тот впопыхах содрал с постели покрывало и кинул Акимову, ловко
поймавшему его на лету. Звонок зазвонил еще раз.
- Ни звука у меня! - крикнул Василий Алексеевич и кинулся в
прихожую.
- Васенька, ты что меня ждать заставляешь? - весело прощебетала
румяная от легкого морозца Елена Николаевна, бросая на руки Кузовкину
сумочку. - С кем это ты тут разговаривал?
- Я, Елена Николаевна... то есть... ни с кем, конечно, - закашлялся
Василий Алексеевич, косясь на приоткрытую дверь в комнату.
Елена Николаевна удивленно уставилась на него и сделала большие
глаза.
- Что с тобой? - спросила она. - С каких это пор мы перешли на
"вы"? У тебя кто-нибудь есть?
- Нет, нет, что вы. Еле... что ты, Лена, - заторопился Василий
Алексеевич. - Кто у меня может быть еще? Я как раз тебя жду, понимаешь
ли... Пойдем поужинаем! - осенило его. - Да! Конечно же, поужинаем в
ресторане. Да! Словом, приглашаю тебя поужинать.
Елена Николаевна, внимательно наблюдая за Кузовкиным, стала
потихоньку приближаться к комнате.
- Посидим, отвлечемся, так сказать, от житейских... хе-хе...
насущных... - бодро продолжал он, все больше обретая уверенность и
пытаясь непринужденно перегородить ей дорогу. - Мы давно уже никуда с
тобой не выбирались...
Из комнаты донесся сдавленный хлюпающий звук, отдаленно
напоминающий чихание.
- У тебя кто-то есть, - высоким голосом сказала Елена Николаевна,
решительно оттолкнула с дороги Василия Алексеевича и вошла в комнату.
Окинув взглядом раскрытую постель, висящее у стены заметно.
подрагивающее покрывало, которое отчетливо обрисовывало голову и тощие
плечи Акимова, она молча повернулась и направилась к выходу.
- Леночка, куда же ты? Я сейчас все объясню. Это совсем не то, что
ты думаешь... Это же далеко не женщина...
- Мне нет до нее дела, - обрезала на ходу Елена Николаевна. На
пороге она остановилась и, слегка откинув назад голову, посмотрела в
бегающие глаза Кузовкина.
- Подлец! - громко сказала она, вырвала сумочку и хлопнула дверью.
Кузовкин постоял несколько секунд, держа себя за хохолок, потом
повернулся и поплелся в комнату.
Акимов жалобно смотрел на Василия Алексеевича поверх покрывала.
- Не могли потерпеть со своим чиханием, - печально сказал Кузовкин.
- Или вам там из лаборатории спину надуло? Форточки надо закрывать.
- Перышко попало в нос, - убитым голосом произнес Акимов. -
Наверное, из подушки, - предположил он.
Василий Алексеевич механически посмотрел на подушку, вздохнул и
достал из шкафчика початую бутылку коньяку и две рюмки. Наполнил их и
протянул одну Акимову.
- В желудок-то это у вас попадет? - брюзгливо спросил он. - Или тут
останется?
Акимов ненадолго задумался, решительно вздохнул и выпил коньяк. Он
с минуту прислушивался к своим ощущениям, затем с сомнением
проговорил:
- Попало, кажется!
- Еще бы! - сардонически засмеялся Кузовкин, тоже опорожнивший свою
рюмку. - Это у вас и на дне морском, в безвоздушном пространстве
получится. Знаю я вашего брата.
- Напрасно вы так думаете, - обиделся Акимов.
- Чего уж там, - ворчливо сказал Василий Алексеевич, махнул рукой и
еще раз наполнил рюмки,
- И почему именно ко мне? - затосковал он. - Тридцать лет без
"чепе", и на тебе, пожалуйста. Ведь каждый обязательно подумает,
почему именно в мою квартиру? А с Еленой как теперь объясняться буду?
Они чокнулись и выпили.
- Отправить бы тебя сразу в милицию, - мечтательно произнес
Кузовкин.
Акимов молча переживал бесконечную глубину своей вины. Глаза его
заметно посоловели. Он моментально опьянел, как бывает с людьми, очень
редко употребляющими спиртное.
- Товарищ Вася! - сказал он с выражением. - Не переживайте так.
Завтра мы к ней всей лабораторией, честное слово... Хотите, прямо
перед ней опыт повторим.
- Повторишь, пожалуй, - проворчал Василий Алексеевич. - Вот
попадешь в следующий раз в зоопарк, там тебе тигры живо голову
оттяпают...
Он опять слегка замечтался и снова налил рюмки.
- Ты не устал крючком-то стоять, экспериментатор? - спросил он,
начиная понемногу проникаться сочувствием к Акимову.
- Да нет, сам удивляюсь, - ответил Акимов, поворачивая из стороны в
сторону головой. - Ощущение такое, будто подвешен в воздухе. Опоры
никакой не чувствую, но вроде ничего. Даже удобно. Только шея слегка
затекает.
- Шея - это ничего, - сказал Василий Алексеевич. - Шею тебе и так
надо намылить.
Они чокнулись и выпили.
- Ты ошибаешься, Вася! - горячо возразил Акимов. Язык его слегка
заплетался. - Это же эпохальное открытие. Ты просто не понимаешь всей
важности этого эксперимента. Это же переворот в науке!
- А вот как не вытащат тебя из стены твои приятели, что будешь
делать, Архимед? - сказал злорадно Василий Алексеевич. - Так и
придется до конца дней своих из штукатурки лекции о пространстве
читать. А еще, - он даже хрюкнул от удовольствия, - не дай бог, под
обоями клопы заведутся.
Посмаковав слегка эту мысль, Василий Алексеевич почувствовал себя
немного отомщенным.
Акимов укоризненно посмотрел на него.
- Ты, Вася, хороший человек, но ты номенклатурный индивидуум, -
последние два слова он произнес со значительными затруднениями. - Не
хватает в тебе творческого полета фантазии.
- Не знаю, чего там у меня не хватает, а вот ты, гляжу, как раз
наполовину отсутствуешь, - убежденно сказал Кузовкин. - Небось есть
хочешь? А?
Акимов опять засмущался и вздохнул.
- Вообще-то я с самого утра ни крошки во рту не держал. Все как-то
некогда...
Кузовкин поднялся из своего кресла, пошел на кухню и притащил
большую миску с салатом, приготовленным еще с утра специально к
приходу Елены Николаевны, и кусок хлеба. Положил все это на столик и
придвинул к стене.
- Спасибо большое, - вежливо сказал Акимов и съел салат. - Вы уж
извините меня в этом деле.
Он уже протрезвел так же быстро, как и поддался действию алкоголя,
и сразу же перешел на "вы".
- А вы сами почему не ужинаете?
- Аппетита нет, - буркнул Кузовкин.
Раздался странный чмокающий звук. Свет в комнате слегка потускнел,
фигура Акимова на стене заколыхалась. Он негромко ойкнул от
неожиданности. Свет мигнул раз, другой и загорелся так же ярко, как и
прежде.
- Что еще такое? - с тревогой произнес Василий Алексеевич.
- Не знаю, - немного испуганно ответил Акимов. - По-моему, я опять
передвинулся.
Василий Алексеевич подошел к нему поближе и, к огромному своему
изумлению, увидел, что между стеной и туловищем Акимова теперь есть
зазор шириной примерно в два пальца. Теперь Акимов выступал не из
стены, а прямо из воздуха.
Кузовкин почувствовал непреодолимое, почти мальчишеское желание
сунуть палец в образовавшуюся щель и уже поднял руку, но вовремя
одернул себя и спрятал руки за спину.
Акимов тоже очень внимательно изучал нынешнее свое положение и
осторожно ощупал воздух там, где кончалось его тело.
- Не пускает, - сказал он через некоторое время.
- Что не пускает? - поинтересовался Кузовкин.
- Да вот это самое и не пускает, - Акимов ткнул пальцем в щель. -
Свет проходит, вот обои дальше видно, а палец нет. Какое-то неощутимое
и упругое поле. Сильней нажмешь - отталкивает. Хотите попробовать?
- Обойдусь, - буркнул Василий Алексеевич, но заглянул, чтобы
проверить, целы ли обои.
- Граница областей пространства переместилась от стены к центру
комнаты, - продолжал Акимов. - Если так пойдет дальше, я окажусь как
раз над вашим креслом. Интересно, как все это выглядит с обратной
стороны?
Василий Алексеевич представил себе и поежился.
- Очень интересно, - фальшиво сказал он.
После этого разговор шел как-то вяло. Заметно было, что Акимов
очень устал. В конце концов, с огромным трудом подавив очередной
зевок, он осторожно предложил ложиться спать. Он так и сказал:
ложиться, - будто ему оставалось надеть пижаму и почистить зубы.
Василий Алексеевич уже не спорил и не огрызался.
Он взгромоздил на журнальный столик стул, а на него положил
подушку, на которой не без удобства устроился Акимов, очень скоро
уснувший.
Ночь прошла для Кузовкина отвратительно. Акимов отчаянно храпел,
чего Василий Алексеевич вообще не мог переносить, а теперь, еще и еще
раз переживая происшедшее с Еленой Николаевной, и подавно не мог
уснуть и всю ночь напролет проворочался в постели.
Уже под утро, когда ему с большим трудом удалось задремать, опять
раздалось противное чмоканье, и со столика на пол с грохотом свалился
стул - Акимов вместе со своим пространством передвинулся еще на пару
сантиметров.
С мучительным стоном Василий Алексеевич встал и снова сунул стул с
подушкой Акимову, сонно бормочущему извинения. Тот моментально
захрапел опять, а Василий Алексеевич так больше и не сомкнул глаз.
Утром невыспавшийся, помятый и серый Кузовкин искусно сварил яйца
вкрутую, накормил Акимова и сам заставил себя поесть. Акимов попытался
как ни в чем не бывало завязать разговор, но Василий Алексеевич
решительно пресек всякие попытки панибратства, тщательно выбрился,
помассировал щеки, обретая необходимую респектабельность, оделся и
только после этого позвонил в институт по номеру, названному
Акимовым.
Брюзгливо, но точно и лаконично Кузовкин объяснил ситуацию
какому-то мужчине, который подошел к телефону, потом пересказал все
еще раз другому мужчине, судя по голосу, постарше и позначительней.
Рассказ его время от времени прерывали взволнованные мужские и женские
голоса, спрашивавшие, жив ли Акимов и все ли с ним в порядке. В конце
концов Василию Алексеевичу категорически приказали ждать на месте и
повесили трубку.
Очень скоро в уютную и комфортабельную квартиру Василия Алексеевича
ввалилась целая толпа волосатых и бородатых, гладко побритых и коротко
подстриженных людей, среди которых были даже девицы в совершенно
неприлично вытертых джинсах. Все они орали, кричали, вопили, ахали,
задавали глупые вопросы друг другу и Акимову, на которые тот едва
успевал отвечать, вертя во все стороны головой.
Наконец по приказу строго одетого мужчины с крупными чертами лица
двое или трое из них решительно выставили вон всех остальных, а вместе
с ними и Василия Алексеевича, которого, очевидно, не успели запомнить
как хозяина квартиры. Кузовкин собрался было возразить, но потом
раздумал и пошел в министерство.
В этот день он, как обычно, ушел с работы чуть позже остальных, как
всегда аккуратно заперев кабинет.
К своей квартире он подошел с некоторой опаской, но там было темно
и тихо. В комнате чувствовался запах табака, хотя все было тщательно
прибрано. Акимова в стене уже не было. И все равно неприятное ощущение
не оставляло Василия Алексеевича. Все вещи. вроде бы находились на
своих местах, но на самом деле это было не так, Кузовкин ясно это
видел. В квартире остро ощущалось недавнее присутствие компании
безалаберных и безответственных людей.
На следующий день его вызвали в институт, где вежливо и подробно
расспрашивали об обстоятельствах появления Акимова в квартире. О
случившемся узнали на работе, и Василию Алексеевичу пришлось раз
двадцать в приватных беседах с весьма ответственными лицами еще и еще
повторять свой рассказ о необыкновенном вечере. От многократного
повторения рассказ Кузовкина был теперь идеально отшлифован - в меру
деловитости, немного юмора. Он, конечно, полностью исключил из
рассказа эпизод с Еленой Николаевной, но на остроту изложения это не
повлияло.
Еще чуть позже вся история попала в газеты, причем и тут все было
расписано со слов Акимова самым лестным для Василия Алексеевича
образом. Кузовкин стал знаменитостью, машинистки показывали на него в
буфете пальцем и восхищенно шептались.
К этому времени он давно уже помирился с Еленой Николаевной,
которая никак, впрочем, не могла ему простить того, что осталась в
стороне от таких редких событий, хотя имела вполне реальный шанс
разделить славу участия в них с Кузовкиным. Они поженились и
съехались, удачно обменяв две однокомнатные квартиры на трехкомнатную
в хорошем районе, с доплатой.
Однажды Кузовкин увидел Акимова на улице. Тот шел навстречу по
тротуару со стареньким портфельчиком, без шапки, в недорогом клетчатом
пальто, сосредоточенно глядя себе под ноги.
Василий Алексеевич остановился, перешел на другую сторону улицы и
зашагал к себе в министерство.
ИГОРЬ РОСОХОВАТСКИЙ (г. Киев)
Острие самописца вывело на ленте пик - и голова Андрея откинулась
вправо. Пик - спад, пик - спад: голова, моталась вправо-влево. Мутные
капли пота дрожали на его лбу, глаза были закрыты сине-желтыми веками.
Все мне казалось сейчас нереальным: и эта голова, и светящиеся
индикаторы модулятора, и змеи магнитных лент, и сам я у постели
умирающего Андрея.
- Шестая программа, - я отдал команду компьютеру, управляющему
модулятором.
Послышался щелчок, шевельнулся наборный диск...
- Мать, а мать, - внятно позвал Андрей, - спой мне песню. Ты знаешь
какую!
Манипулируя кольцом, я пытался нащупать поправку в модуляции.
А он продолжал:
- Спой, мать...
Я снова потянул к себе микрофон:
- Тринадцатая!
Щелчок - и гудение модулятора изменилось, в нем появились высокие
тона.
Глаза Андрея открылись. Сначала они были тусклыми, потом в них
появился блеск, и они остановились на мне.
- Устал? - спросил он. Если б на его месте был кто-нибудь другой, я
бы удивился.
- А результаты близки к нулевым?
Пожалуй, надо что-то сказать. Но где найти нужные слова...
- Введи в медицине обозначение - "бесперспективный больной". На
карточке гриф - "БП". Чтобы врачи знали, кого бояться...
Сейчас он начнет доказывать эту мысль. Четырнадцать лет он был моим
командиром. Однажды мы три часа провели в ледяной воде, и все это
время он развивал гипотезу, что именно здесь начинается теплое
течение, пока нас не обнаружили с вертолета.
- Не болтай, вредно, - сказал я как можно тверже.
- Не злись. Сколько программ ты перепробовал?
- Семнадцать.
Семнадцать характеристик электромагнитного поля, в котором, будто в
ловушке, я пытался удержать жизнь в его угасающем, с перебитым
позвоночником теле. Это было последнее, что я мог применить: химия и
механика оказались бессильными.
- А не хватит ли? Может, перестанешь меня мучить и переведешь в
отделение Астахова?
Его глаза с любопытством смотрят на меня, изучают... Неужели он
разуверился во мне и в моем модуляторе? Конечно, модулятор не
всемогущ... Но ведь отделение Астахова - это спокойная, тихая
смерть...
Мы всегда называли его командиром. Как только кто-то произносил это
слово, все знали: речь идет не о командующем базой, не о командире
вездехода, а именно об Андрее.
- Так не хочешь? - поинтересовался он.
- Ты же знаешь, что модулятор может излечить любого, - проговорил
я. - Нужно только найти характеристику модуляции организма.
- Одну-единственную? - заговорщицки подмигнул он. - А среди
скольких?
Я понял, что попал в ловушку. В медкарте Андрея была его
электрограмма. Я мог вычислить по ней серию и тип модуляции: мощность
поля и примерную частоту импульсов. Но я не знал главного - номера
модуляции, а он определял, как расположить импульсы во времени. То
есть я не знал ритма. И компьютер, мозг модулятора, пока не сумел
определить искомой комбинации...
- Раньше или позже мы ее найдем, - пробормотал я.
- А сколько у нас времени?
Я взглянул на часы: Андрей отдыхал десять минут, можно сменить
программу.
Он заметил, как дрогнула чашечка микрофона, и спросил:
- А что я болтаю в бреду?
Я заглянул в его глаза. Нет, в них не было страха. В них не было
ничего, кроме любопытства.
- Ты звал мать. Просил, чтобы она спела песню.
- Вот как... Песню... А знаешь, какую?
Он попробовал запеть, но в горле заклокотало, и мелодии не
получилось.
- Не напрягайся, - попросил я, положив ему руки на плечи.
Его мышцы послушно расслабились. Да, пожалуй, ему не протянуть и
суток. Неожиданно в его взгляде сочувствие сменилось жалостью.
Несомненно, он видел мою растерянность.
- Погоди, дай сообразить, вспомнить... Значит, тебе нужен номер
модуляции и характеристика ритма...
Беспомощный, умирающий человек стал вдруг опять похож на командира,
водившего нас на штурм бездны Аль-Тобо.
- Ты когда передал сообщение моей матери?
- Позавчера.
- Выходит, она прибудет с минуты на минуту. Ну так ты впустишь ее
сюда. И она споет мне.
Я не находил слов. Что можно было ответить на его безумную
просьбу?
- И вот еще что. Пусть модулятор себе работает на здоровье. Она не
помешает ни ему, ни тебе.
Он говорил тем же тоном, каким отдавал нам когда-то команды. Он
никогда не повышал голоса и не жаловал повелительное наклонение.
Конечно, он на многое имел право, потому что рисковал чаще других,
оставляя для себя самое трудное. Пусть Павел был смелее его, Илья -
остроумней, Саша - эрудированней. Но все беспрекословно слушались
только его. В наше время не могло быть и речи об армейской дисциплине
прошлых столетий. Командиры не назначались, а выбирались. Но если б
нам пришлось тысячу раз выбирать, мы б остановились только на нем.
Я включил четвертую программу - подготовительную. Вышел, в коридор.
Остановил медсестру и, проклиная себя за слабость, сказал:
- Разыщите в приемной Веру Степановну Городецкую.
Продолжая честить себя, я вернулся в палату. Почему я выполнил
более чем странную просьбу Андрея? Жалость к умирающему? Нет:
сработала привычка выполнять все распоряжения командира.
Дверь приоткрылась, заглянула сестра:
- Городецкая здесь.
- Пусть войдет, - сказал я.
Обычная пожилая женщина с измученным лицом. Круглые, испуганные
глаза. Под ними отечные мешки. Даже не верилось, что она мать нашего
командира.
- С ним очень плохо?
Голос ее дрожит.
- Вы не ответили мне, доктор.
Я выразительно посмотрел на нее и заметил, как в отчаянии
изогнулись ее губы.
- Что можно сделать, доктор?
Да, это ее слова: в комнате, кроме нас и Андрея, никого. Выходит,
первое впечатление обмануло меня. Не случайно он был ее сыном.
- Андрей просил... - я запнулся, - чтобы вы спели песню. Вы знаете,
какую...
- Ладно, спою, - она даже не удивилась. - Сейчас?
- Сейчас, - выдавил я, протягивая ей стакан с тоником.
Она отрицательно покачала головой и тихо, будто колыбельную,
запела:
Наверх вы, товарищи, все по местам -
Последний парад наступает...
У нее был приятный голос. Наверное, действовала необычность
обстановки, и песня воспринималась острее, особенно слова; "Пощады
никто не жела-а-ет".
Я искоса взглянул на Андрея. Его лицо оставалось таким же
сине-бледным, как и прежде, с невидящими, полураскрытыми глазами. Ну а
чего же я ожидал? Чуда?
Я рывком придвинул микрофон и скомандовал:
- Меняю программу...
Я уже хотел было добавить "на седьмую", но подумал: а что, если
сразу перескочить на одиннадцатую?.. Но не слишком ли резкий переход?
Зато потом можно перейти на двенадцатую, и это пройдет для него
безболезненно...
- Еще петь?
Совсем забыл и о ней, и о песне.
Я хотел извиниться перед женщиной, но не успел этого сделать,
потому что посмотрел на Андрея. Его губы слегка порозовели. А может
быть, мне это почудилось?
- Ему немного лучше, - сказала женщина.
И она заметила? Случайное улучшение? На несколько минут? Совпадение
по времени с песней?
Я снова посмотрел на Андрея. Пальцы уже не были такими белыми,
ногти будто оттаивали от синевы. Опять совпадение? А не слишком ли их
много?
Но в таком случае... В таком случае выходит, что... Но ведь каждый
здравомыслящий человек знает, что этого не может быть.
"Постой, - сказал бы Андрей, командир, - а кого мы называем
здравомыслящими? Да, ты правильно меня понял. По этой-то причине
именно безумные идеи и оказываются верными".
"Чепуха! - говорю я себе. - Так и в самом деле недолго свихнуться.
Главное - факты. Факты..."
Но или факты тоже безумны, или у меня что-то неладно с глазами.
Андрею явно становится лучше, и дышит он все ровнее.
Пусть врут глаза. А приборы?
Я прилип взглядом к контрольной доске. Показатели пульса
наполнения, насыщения кислородом, азотом, иннервации отдельных
участков менялись. Менялись - и все тут.
Песня? Древняя героическая народная песня?
Я вспомнил еще об одном безмолвном участнике происходящего. На
объективность его можно полностью положиться. Компьютер - мозг
модулятора. И сказал в микрофон:
- Нуждаюсь в совете. Оцени состояние больного и действенность
программы. Какая из них сейчас предпочтительнее?
Засветился экран, на нем появились слова и цифры: "Состояние
больного по шкале Войтовского - 11*9Х*4. Искомая модуляция найдена".
Меня била нервная лихорадка. Что же это такое? Что его спасло?
Песня? Голос матери? Ее присутствие? Конечно, каждому приятно верить,
что его могут спасти ласка матери, песня детства, руки любимой,
бинтующие рану. Вера иногда помогает исцелению. Но не в такой же
мере.
И я не сказочник, а ученый. Я не имею права верить. Чем приятнее
сказка, тем больше должен я ее опасаться. Я должен ЗНАТЬ, что
происходит.
Только что произошли весьма определенные явления. Они кажутся мне
сверхъестественными, загадочными. Кажутся. Мне. Однако они
подтверждаются объективно: показаниями датчиков и компьютера, режимом
работы модулятора. Значит, происходят на самом деле. Просто их надо
объяснить. Найти их причину. И она должна быть реальной, поддающейся
математическому описанию.
Итак, была просьба. Была песня. Песня: музыка и слова. Звуковые
волны. В определенном ритме. В определенном ритме...
А что ты искал? Чего не хватало для определения модуляции? Данных
мощности поля? Частоты импульсов? Да нет же! Расположения их между
паузами! Тебе не хватало ритма - и ты его получил. Может быть, ты
забыл тривиальную истину? Ритм - основа всех процессов организованной
системы. Основа жизни в любом ее проявлении. Любая болезнь - нарушение
ритма. Восстановление его - выздоровление.
Перейдем к человеку, к народу, частью которого он состоит, к миру,
создавшему его. В этом мире наивысшее средоточие ритмов, их
отчеканенная устойчивость, их плавные переходы - музыка. А человека
музыка сопровождает с детства. Есть любимая музыка. Что это такое? В
определенном смысле - ритмы, наиболее соотносящиеся с ритмами
организма. Нервная настройка усиливает или ослабляет их...
Стоп! Я делаю непростительную ошибку. Музыка сама по себе не
оказала бы такого влияния на больного. Я искал ритмы для задания
модулятору. Они могли ТАК воздействовать на больного только через
команду компьютеру, управляющему модулятором... Но команды исходили от
меня...
Стараюсь с мельчайшими подробностями вспомнить все, что происходило
в течение последнего часа. Песня... Я сказал: "меняю программу", а
затем... Затем стал размышлять, вычислять. А песня звучала. И ищущий