Страница:
зеленые, голубые. Добавим ко всему луну и девушку - она сидит,
свесив ноги, на парапете, и рядом с ней юноша, не красавец, не
урод, а так, что ни на есть самый ординарный.
Прошел рабочий-тоже не из таких, какие мне нравятся. Он
нес железный ящик и длинный кусок водопроводной трубы.
Несмотря на масляные пятна и отбросы, плававшие на воде,
воздух был ароматен - может быть, благодаря морскому бризу...
Нет, не морскому. Мне казалось, что ветер дует с океана.
Я не заметила, как проскочила два или три лишних квартала,
и только тут, опомнившись, уже совсем усталая, повернула домой.
Тогда-то у меня в голове и зародились самые невероятные
предположения.
Чтобы кто-то сунул вдруг ни с того ни с сего пальто в руки
мне, незнакомке, посреди улицы, не сказав ни единого слова? С
чего бы это?
Может, оно "горячее", как в Соединенных Штатах . принято
говорить о краденых вещах?
Может быть, в его карманах пистолет, драгоценности или
гремучая змея? Может, оно снято с гангстера, только что
убитого, чтобы уничтожить все улики?
Тот, кто всучил мне пальто, был в боксерских перчатках. В
двух перчатках или в одной? Я помнила только одну - ту, которой
он с какой-то Яростью размахивал в воздухе. Нет, конечно, это
боксер. Он изрядно отделал (а может быть, и угробил) собрата по
профессии и теперь скрывается от рук правосудия. Могло
бытьтакое? Могло. Потом, не зная, как отделаться от тяжелого
пальто (но чье же оно все-таки?), он сунул его первому
встречному.
Неправдоподобно. Разве я была первой встречной? Нет. До
меня этот человек в боксерской перчатке наверняка встретил
многих других людей. И потом, я не прохожий, а прохожая. Он дал
мужское пальто молодой женщине. Почему?
По дороге домой я перебрала мысленно всевозможные варианты
и теперь не знала, что и думать.
Студенческий пансион, давший мне приют (точнее - мне, моим
мечтам и,моим художническим дерзаниям), снаружи выглядел очень
прилично. Вход был Двенадцатой улицы, через парадное с семью
каменными ступеньками.
Внутри, как это ни печально, пансион служил пристанищем не
только таким же бедным, как я, студентам, но также тараканам и
крысам.
В этот вечер, после всей дневной беготни, после
нескончаемых блужданий по бесконечным улицам, моя комната на
пятом этаже, под самой крышей, казалась мне, когда я
поднималась по бесконечно длинным лестницам с шаткими перилами,
самой прекрасной комнатой в мире.
Войдя в свою комнату с мужским пальто под мышкой, я
сильным ударом кулака распахнула настежь окно.
Надо сказать, что в те времена я старательно
культивировала все, что только было мужественного в моей
натуре, чтобы уравновесить таким образом чрезмерную
женственность своей внешности. В те дни я носилась с мыслью,
что совершенное существо должно быть наполовину мужчиной,
наполовину женщиной. Я и в выражениях не особенно стеснялась.
Итак, ударом кулака я распахнула окно, и теперь, чтобы
закрыть его, понадобилось бы притянуть створки к себе.
Американцы называют такие окна французскими.
Я плюхнулась на постель, вздохнула и блаженно вытянулась,
переполненная впечатлениями этого дня.
Пальто, небрежно брошенное на спинку стула, соскользнуло
на пол. В комнату проникало немного света с улицы - достаточно,
чтобы разглядеть контуры предметов, но недостаточно, чтобы
разглядеть их детально.
Нажав кнопку на безобразной штуковине, болтавшейся на
шнурке над самым моим носом, я включила свет. Резвившиеся в
раковине прусаки моментально исчезли.
Я встала - и запел матрац, еженощно баюкавший меня в моих
кошмарах.
Я осмотрела пальто. Собственно говоря, это было полупальто
из верблюжьей шерсти цвета светлой охры. Почти новое, с широким
поясом и двумя косыми карманами. Я сунула руку в один из них,
чтобы узнать, что в нем, и извлекла предмет, от первого же
прикосновения к которому у меня по коже побежали мурашки.
Моя рука тут же швырнула на стол то, что вынула из
кармана, и страшный предмет оказался перед моими глазами.
Это были пять пальцев левой руки, отрубленные у основания
и связанные шнурком.
Мгновенно сработали два рефлекса: сначала меня вырвало в
умывальник, а потом я схватила шнурок за конец и выбросила этот
ужас за окно.
Меня начало трясти, и я не могла сдержать икоту. В течение
десяти минут мне казалось, что я умираю, К счастью, я не
обедала в этот день, и после нескольких болезненных судорог мой
желудок успокоился.
Стало ясно, что этим вечером мне уже не выбраться в
маленький бар, где собирались мои собратья по Гринвич-Виллидж:
пара бесталанных художников, неудавшаяся актриса, полные надежд
поэтессы. Более везучие, случалось, угощали там мазил вроде
меня черствым сандвичем и чашкой кофе с коньяком.
Это подвальное заведение в псевдофранцузском стиле
называлось "Кошачья миска", и действительно, с завсегдатаями
там неособенно церемонились-не больше, чем с бездомными кошками
из водосточных труб.
Я начала снимать блузку, когда вдруг, повернувшись к окну,
увидела ногти этих жутких пальцев, взобравшихся по стене дома к
самой оконной раме.
Ужас! Ужас!
Я взяла туфлю и стала бить по ним каблуком, и била до тех
пор, пока они не разжались. Они свалились вниз, и я сразу
захлопнула окно.
Неужели все это происходит наяву?
Схватив пальто, я выскочила из комнаты и сбежала вниз к
привратнице.
- Я нашла это на скамейке у Ист-Ривер,- сказала я ей.-
Отдайте вашему мужу, мне оно ни к чему.
- Прекрасное полупальто,- сказала она,- вы могли бы его
продать. Я снижу вам квартирную плату.
Я поднялась к себе, думая, что, может, хоть теперь у меня
будет покой.
Я не понимала, что происходит. А вы бы поняли?
Я вошла в комнату - и Сердце чуть не выскочило у меня из
груди. Пальцы, проклятые пальцы барабанили по стеклу, явно
требуя, чтобы я их впустила!
С воплем; "Входите! Входите же! Давайте кончать!" - я
распахнула окно.
" Пальцы спустились на паркет, быстрыми, уверенными
шажками двинулись к столу, вцепились в деревянную ножку и стали
карабкаться по ней вверх.
Вскарабкавшись, они расположились на столе. Остолбенев,
стояла я в ногах кровати и смотрела, как они движутся,-
смотрела не протестуя, не испытывая любопытства, не давая себе
труда поискать объяснение этому ужасу, от которого не могла
отвести глаз.
Между тем пальцы, немного отдохнув, отодвинули в сторону
картон и другие рисовальные принадлежности и вытащили из-под
них чистую тетрадь. Потом они собрались вокруг моей авторучки и
начали писать. Невидимая, но исключительно точная рука водила
ими по странице.
На душе у меня становилось все тоскливей. Воздух густел.
Звуки становились громче. Я задыхалась.
С того места, где я стояла, я очень хорошо видела, что
именно пишут пальцы.
"Мы были послушными орудиями левши, с которым расправился
его враг. Наш хозяин умер сегодня вечером. Только в нас он еще
живет, но нам, чтобы мы жили, нужна ты".
На какое-то мгновенье между мной и миром встало черное
облако. Отрезанные пальцы все писали, а я надела берет, жакетку
и бросилась вниз по лестнице.
Я бежала по улице - бежала и бежала. Я поняла, что ужас
навсегда поселился рядом со мной. Я бежала и говорила себе:
"Четырнадцатая улица... ведет к Ист-Ривер... там уже не будет
страха..."
Парапет над рекой был не очень высокий. Я занесла над ним
ногу, но какая-то неведомая сила за моей спиной удержала меня.
Морской ветер сдул с моего лица гримасу тоски. Я села на
скамью, а мое сердце покидали последние мятежные порывы. Надо
было смириться со своей горькой судьбой - ничего другого не
оставалось.
Пальцы, удержавшие меня от самоубийства, лежали у моих
ног. Я не задавалась вопросом, как они меня догнали. Я взяла их
и положила в берет, и этот берет я несла в руках до самого
дома.
Дома я вытряхнула содержимое берета прямо на стол. Пальцы
ударились о стол с глухим стуком.
- Выкладывайте, что там у вас,-сказала я им. Они снова
сплелись вокруг моей авторучки и написали: "Мы дадим тебе
богатство".
- Каким образом?
"Береги пас. Без души нас ждет разложение. Дай нам свою.
Люди бессмертны в той мере, в какой их помнят или любят.
Помнить о чьем-то присутствии - уже значит любить. Мы не просим
у тебя ничего, кроме духовной поддержки. Доверь нам свою жизнь,
а мы дадим тебе богатство".
-- Оставайтесь.
И добавила, желая сохранить за собой на всякий случай путь
к отступлению:
- Вы мерзки. Я смогу терпеть вас, только пересиливая
отвращение.
Пальцы нетерпеливо задвигались и приступили к работе.
Не могу сказать, что я хорошо спала эту ночь. I Всю ночь
напролет в темноте моей конуры скрипело перо, которым водили по
бумаге проклятые пальцы.
Я попросила у знакомого пишущую машинку, и пальцы
перепечатали текст. На другой день с рукописью под мышкой и
пальцами в кармане (я все время их чувствовала) я вошла в самое
крупное издательство, и меня почему-то сразу же принял шеф.
Бросив беглый взгляд на кипу бумаги, которую я положила
перед ним, он с места в карьер предложил мне великолепный
договор, который я тут же приняла, и аванс в десять тысяч
долларов.
Он почти насильно навязал мне своего агента, проныру,
который тут же подобрал мне роскошно обставленные апартаменты.
Большой магазин обновил мой гардероб, модный парикмахер придал
новый и много-лучший вид моей голове, который и увековечили
фотографы. Вскоре эту фотографию можно было лицезреть во всех
журналах и газетах Америки, многократно воспроизведенную со
многими и всегда лестными комментариями.
Издательский агент познакомил меня со всеми театрами и
ресторанами города. Обо мне он говорил не иначе как с
величайшим почтением. Скоро мое имя перестали употреблять без
эпитета "гениальная".
Я-то хорошо знала, что такое моя гениальность:
пять кусков мертвечины, связанные шнурком от ботинок.
Когда пальцы писали мой второй шедевр, я была уже
известнее Эйнштейна, прославленнее любой кинозвезды.
Временами наедине с ;собой я пыталась вновь обрести себя.
Я рисовала. Мои наброски, какими бы они ни были неудачными,
были моими.
Вскоре для меня был отрезан и этот путь. Издательский
агент застал меня, когда я рисовала небоскребы, схватил,
несмотря на все мои протесты, стопку рисунков и использовал их
для рекламы.
Люди буквально рвали их у меня из рук, и о них было много
разговоров-мои рисунки называли "любимым времяпрепровождением
гениальной женщины".
Мужчины, как я вижу теперь, докучнее тараканов. Мне некуда
деваться от них, и фальшивый рай, который для меня создали
живые пальцы мертвеца, оказывается страшнее преисподней.
Они, эти немыслимые пальцы, присвоили меня, и я стала
существом без собственной жизни.
Ночью они создают романы, статьи, элегии. Когда я не сплю,
я слышу, как они пишут.
На рассвете они соскакивают со стола на ковер и идут в мою
комнату. Они хватаются за полог кровати, и потом я чувствую
их-ледяные и неподвижные, у самого своего горла.
Когда ужас становится непереносимым, я встаю и ставлю
пластинки. Я часто напиваюсь, хотя терпеть не могу алкоголя.
Я, не стану выбрасывать пальцы за окно - они все равно
вернутся. Я не говорю им ничего, но, быть может, в один
прекрасный день я их сожгу. Или проверю, как на них действует
кислота.
Я чувствую, что скоро мне будет просто невмоготу выносить
их присутствие. А ведь они любят меня и наверняка читают без
труда мои самые затаенные мысли.
Не сильнее ли обычного сжимали они сегодня утром мое
горло?
(1) Международная организация по оказанию помощи странам,
пострадавшим от войны.-Существовала с 1943 по 1947 год, когда
по решению Генеральной Ассамблеи ООН была распущена. (Примеч.
перев.)
Источник: журнал "Вокруг света"
QMS, Fine Reader 4.0 pro
MS Word 97, Win 95
Новиков Василий Иванович
вторник 1 Сентября 1998
Феликс снова попытался сосредоточиться (последний час он
был занят исключительно этим). Он надеялся, что все-таки
сочинит стихотворение, хотя никакому поэту и в голову бы не
пришло сесть за работу в восемь часов вечера.
"Волны распластываются на безлюдном пляже..."
Перо зацарапало по сложенному вчетверо листку бумаги,
девственно белому, как фата невесты. Вторая строка никак не
придумывалась. После долгих усилий едау удалось ненадолго
отвлечься от звуков трех или четырех виброфонов, сотрясающих
двор; но до чего же трудно заставить себя думать о безлюдном
пляже и пене набегающих волн на фоне ритма пучи-пучи! Однако
окончательно похоронил вторую строку разговор двух
сервороботов. Они вопили во всю мощь своих динамиков^ и
болтовня их навела его на мысль о неореалистическом романе,
героями которого были бы две скромные прислуги. Потом их
разговор, пахнувший луком и кухонным тряпьем, прервался, и тут
же началась многосерийная телепередача с треском револьверных
выстрелив и голосами, ревущими или сюсюкающими с
пуэрториканским акцентам.
"Волны распластываются на безлюдном пляже... Вдали ковбои
скачут по степям..."
Проклятье! Неужели нет никакого способа оградить сознание
от этих зловредных помех? Но уже поступала исчерпывающая
информация о разногласиях между супругами на третьем этаже, о
состоянии беременной соседки и положении дел на Марсе: на
третьем этаже дети играли в марсиан, и их дикие крики
разносились далеко вокруг. А волны все распластывались на
безлюдном пляже, и что-то не видно было, чтобы вторая строка
собиралась составить Им компанию. Символическим жестом прощания
с музами Феликс порвал в клочки четвертушку бумаги, едва
начавшую терять свою первозданную чистоту.
Он вышел на улицу. Здесь по крайней мере оглушали
только вибраторы гелибусов, жужжание атомных автомобилей и
свист поездов, несущихся по монорельсовым дорогам. Этим вечером
они с женой собирались в стереокино, но чтобы получить место на
стоянке, надо выехать на час раньше и стать в хвосте огромного
каравана машин, медленно движущегося к центру города. Только в
машине можно было чувствовать себя спокойно, только в ней, а уж
никак не в спальне, где никогда не было уверенности в том, что
супружеская чета из соседней квартиры, отделенной перегородкой
в два-три сантиметра толщиной, не начнет рассказывать днем то,
о чем они с женой говорили ночью. Хорошо хоть кровать попалась
без скрипа.
О уединение сидящего за рулем машины, окруженной сотнями
других герметически закрытых машин! О головы, неслышно
говорящие за стеклами окошек, если только их обладатели не
высовываются, чтобы обругать тебя, когда ты чуть не задел за
крыло или помешал себя объехать! Но уединение-это влажное
уединение финской бани, уединение среди тысячи звуков, и в нем
нет аромата сосновой смолы и шиповника.
Наконец они приехали в стереокино. Несмотря на страшную
давку при входе, а потом при выходе, не-смотря на вопли тысяч
зрителей во время страшных сцен и хохот во время смешных, здесь
они тоже были" в уединении, потому что, если не считать этих
моментов (а их было не так уж много), возвращавших Феликса к
действительности, киносеанс был для него тихой пристанью.
Специалисты по акустике обеспечивали абсолютную звукоизоляцию
студий, в которых снимались, фильмы, и если какому-то
нежелательному шуму все же удавалось пробиться на гладкую
поверхность пленкИу существовали технические средства, более
чем достаточные для того, чтобы от него отделаться. Да и какой
фильм можно было бы поставить, если, бы голоса актеров на
звуковой дорожке заглушала реклама моющих средств?
После сеанса они возвратились домой и сели за скромный
ужин, но проглотили его наспех и подавляя отвращение, потомучто
по двору разносились громогласные жалобы одного из соседей,
оповещавшие жильцов о тошнотворном вареве, которое подала ему
жена.
Была суббота. Теоретически это означало еще несколько
часов сна вдобавок к тем, которыми они располагали в будние
дни,- но только теоретически. В квартире этажом выше были
гости, и вечеринка затянулась до пяти утра, а у остальных
соседей гремели телевизоры, работавшие до тех пор, пока
телецентр не закончил передачи. Телевизоры и вечеринка мешали
друг другу, и это немного утешало Феликса,. героическим усилием
воли пытавшегося продолжать прерванное стихотворение. А потом
он стал засыпать по методу йогов, и сон наконец смежил его
усталые веки.
Ему приснился необитаемый остров, где они с женой жили,
как Робинзон Крузо. Не было слышно ничего, кроме шелеста
листьев на верхушках и шепота моря; но вдруг эти гармоничные
звуки расположились в рисунок афро-кубинского ритма и на пляже
необитаемого острова появился дансинг, из которого неслась
душераздирающая танцевальная музыка...
Их разбудило в семь часов утра звонкое пение трубы: сосед
с четвертого этажа под аккомпанемент своей электробритвы и
электрического молотка жены, спешно .готовившей на кухне
отбивные для пикника, ставил жильцов в известность о намерении
вывезти свое семейство за город. Мажорный гимн объявлял
беспощадную войну лодырям и лежебокам, а еще через полчаса к
нему присоединилось серафическое пение детского хора, безбожно
перевиравшего модные песенки. Феликс и его жена торопливо
оделись, и вскоре их автомобиль стал еще одним звеном в
бесконечной цепи машин, двигавшихся к горам. Целых три часа
ушло на то, чтобы одолеть девяносто километров, но зато здесь
их ждала природа! И они скользнули под зеленую сень сосен,
стараясь не наступать на пары, занимающиеся любовью, и на
отдыхающих, раскладывающих свои пожитки.
Феликс дышал полной грудью: нельзя было .упускать
мгновений, когда в ноздри пробивался аромат Природы, потому что
его тут же вытесняли запахи синтетических аминокислот или
других, менее съедобных веществ.
"Отвлечься, любой ценой отвлечься! Неужели зря я занимаюсь
йогой?" - с тоской подумал Феликс. Если говорить о радостях
обоняния, то весь вопрос здесь, с точки зрения йоги, заключался
в том, чтобы путем умственной фильтрации устранить зловоние, а
потом наслаждаться без помех благоуханием сосен и ароматом
растоптанного тимьяна.
Они двинулись дальше. Здесь отдыхающих почти не было: люди
по мере возможности избегали занятий альпинизмом. Со скалы,
украшенной щитом с рекламой знаменитой оптической фирмы, они
окинули взглядом пейзаж. "Какая прелесть!"- подумал Феликс,
обнимая жену за талию. Да, вокруг была настоящая природа - если
отвлечься от рекламного щита и двух-трех сигаретных пакетиков,
валяющихся под ногами, а также от объедков, оставшихся с
прошлых воскресений, от полудюжины окурков и от предмета,
который Феликс поторопился затоптать, прежде чем его увидит
жена.
Он снова нежно обнял ее. Им хотелось вновь ощутить себя
женихом и невестой, которые украдкой обмениваются первыми
поцелуями, захотелось насладиться интимным актом, скрытым от
посторонних глаз и ушей и уже от одного этого более волнующим.
И они пошли дальше в своих ласках, как никогда полно
наслаждаясь тем, что другие уже давным-давно привыкли
выставлять на всеобщее обозрение.
Над их головами пронесся камень, а вслед за ним и другой
ударился о землю всего в- нескольких сантиметрах от них. Феликс
вскочил, разъяренный, но увидел лишь, как из-за соседней скалы,
хохоча, убегают несколько мальчишек. И они решили воздержаться
от дальнейших интимностей, точнее - предаться им мысленно. Но
уже настал час второго завтрака и давал о себе знать голод. Они
развернули свертки, а эпизод с камнями постарались забыть.
Потом Феликс спустился с бумагой и остатками пищи к ближайшей
урне, которая, по счастью, оказалась пустой, и со спокойной
совестью вернулся на их любимую скалу. Здесь можно было
говорить обо всем на свете и даже лежать, провожая взглядом
облака и стараясь не замечать пролетевшие один за другим три
рейсовых космических корабля, эскадрилью турбореактивных
самолетов и два гелитакси. Несмотря на все это, были минуты,
когда, глядя на пышные тела облаков, можно было пофантазировать
и увидеть сказочных чудовищ, пока транзистор где-то рядом не
начал информировать их о результатах последних игр и они не
поплелись, понурив головы, к оставленной ими машине.
-Есть ли у вас такое место, где мы с женой смогли бы
провести несколько дней совсем одни? - спросил-Феликс у
представителя туристского агентства.
- Вы мечтаете о невозможном, но наше агентство все-таки
попробует подыскать для вас что-нибудь похожее на то, что вам
нужно,- ответил тот и как-то странно посмотрел на Феликса,
будто Феликс был психический больной, сбежавший из
соответствующей клиники. Без малейшей надежды на успех Феликс
вновь окунулся в уличный шум.
Неужели он обречен до конца дней своих слышать и
запоминать наизусть бесконечные рекламные объявления? Когда он
был ребенком и учителя в школе заставляли его утаить таблицу
умножения, у иего хоть были дни отдыха. Но теперь для него не
осталось никакого просвета. Он то и дело ловил себя на том,
что, говоря с женой, пользуется словами и интонациями героев
телеэкрана. Да и вся жизнь его, коли уж на то пошло, вовсе не
была его жизнью: словно в теле его нашел приют не один мозг, а
пятьдесят или более и все они работают одновременно. Например,
об интимной жизни соседок он знал не меньше, чем их собственные
мужья, и, если бы в один прекрасный день у него появилось вдруг
желание обмануть какого-нибудь из них, он оказался бы в постели
с женщиной, все тайны которой ему известны. То же самое
произошло бы и с его женой-как если бы он и она были обречены
на вечное пребывание в чужих постелях.
Отвлечься, отвлечься любой ценой! Но связанная с этим
психическая нагрузка была не по силам его организму, и это
давало ему право искать уединения.
Через два дня затрезвонил видеотелефон. Нет, это не была
ошибка, и это не был один из вечных телефонных шутников или
радиодиктор, страшно расстроенный тем, что, не зная о передаче
X, которую патронирует компания по производству моющего
средства Y, Феликс с женой потеряли столько сотен песет. Нет,
на этот раз они услышали голос человека, обращающегося к ним
лично! Представитель туристского агентства сообщал, что найдено
райское местечко на одном из прибрежных островов! Агентство
заказало гелитакси, которое перенесет их туда со всем багажом.
Гарантируется абсолютное уединение, так как островок необитаем.
Правда, спать придется в палатке, готовить самим, но ведь
именно об этом мечтали супруги!
Ониприняли предложение не торгуясь и на следующий же день
были там, одинокие, как Робинзон Крузо, перед лицом
одного-единственного свидетеля, бившегося своей бирюзовой
грустью об острые грани скал. И еще были чайки и несколько
деревьев, крепко вцепившихся корнями в каменистую землю и
вознесших высоко в небо пышные кроны.
Первое, что сделал Феликс, оказавшись на острове, было
нечто такое, на что он никогда не считал себя способным: он
начал скакать как одержимый, стремясь Дать выход мышечной
энергии, подавляемой конторской работой и сидячим образом
жизни. А потом они стали разыгрывать ту самую сцену, которую им
никогда не удавалось довести до конца на их любимой скале с
рекламой оптических товаров. Они закатывались смехом, как дети,
и, так как был уже полдень, они сорвали с себя одежду,
бросились в воды идиллической маленькой бухты, без смущения
принявшей обнаженную молодую пару, и прорезвились там больше,
двух часов.
И это были лишь первые из многих безумств, которым они
предались в течение субботы и воскресенья. О, если бы так было
всю жизнь! Но будни уже предъявляли свои права на них, и в
назначенный срок за ними прибыло то же самое гелитакси, которое
сорок восемь часов назад доставило их на остров. С тоской
глядели они на крохотную серую точку в кружеве пены,
скрывающуюся за горизонтом.
В тот вечер они включили телевизор. Пришлось перетерпеть
неизбежные кадры рекламы, вестерн и телеконкурс, но потом они
увидели на экране нечто удивительно знакомое-маленький
островок, на котором они провели сорок восемь часов счастья.
Крупными буквами поверх изображения проплыло название передачи:
"Чем бы вы занялись, если бы остались одни?" И им стало плохо,
когда в.двух Робинзонах, скачущих и кувыркающихся как безумные,
они узнали самих себя. Кадры были засняты группой
операторов-аквалангистов.
Источник: журнал "Вокруг света"
QMS, Fine Reader 4.0 pro
MS Word 97, Win 95
Новиков Василий Иванович
вторник 1 Сентября 1998
Крейсер "Илькор" только-только вышел за орбиту Плутона и
начал межзвездный рейс, когда встревоженный офицер доложил
Командиру:
- К сожалению, по халатности одного из техников на третьей
планете оставлен руум типа Х-9, а с ним и все, что он смог там
собрать.
На какой-то миг треугольные глаза Командира
скрылись под пластинчатыми веками, но, когда он заговорил,
голос его звучал ровно.
- Какая программа?
- Радиус операций - до тридцати миль, вес объектов - сто
шестьдесят плюс-минус пятнадцать фунтов.
Помедлив, Командир сказал:
- Вернуться сейчас мы не можем. Через несколько недель на
обратном пути, мы обязательно подберем его. У меня нет никакого
желания выплачивать стоимость этой дорогой модели; чтобы
виновный понес суровое наказание,- холодно приказал он.
Но в конце рейса, недалеко от звезды Ригель, крейсер
свесив ноги, на парапете, и рядом с ней юноша, не красавец, не
урод, а так, что ни на есть самый ординарный.
Прошел рабочий-тоже не из таких, какие мне нравятся. Он
нес железный ящик и длинный кусок водопроводной трубы.
Несмотря на масляные пятна и отбросы, плававшие на воде,
воздух был ароматен - может быть, благодаря морскому бризу...
Нет, не морскому. Мне казалось, что ветер дует с океана.
Я не заметила, как проскочила два или три лишних квартала,
и только тут, опомнившись, уже совсем усталая, повернула домой.
Тогда-то у меня в голове и зародились самые невероятные
предположения.
Чтобы кто-то сунул вдруг ни с того ни с сего пальто в руки
мне, незнакомке, посреди улицы, не сказав ни единого слова? С
чего бы это?
Может, оно "горячее", как в Соединенных Штатах . принято
говорить о краденых вещах?
Может быть, в его карманах пистолет, драгоценности или
гремучая змея? Может, оно снято с гангстера, только что
убитого, чтобы уничтожить все улики?
Тот, кто всучил мне пальто, был в боксерских перчатках. В
двух перчатках или в одной? Я помнила только одну - ту, которой
он с какой-то Яростью размахивал в воздухе. Нет, конечно, это
боксер. Он изрядно отделал (а может быть, и угробил) собрата по
профессии и теперь скрывается от рук правосудия. Могло
бытьтакое? Могло. Потом, не зная, как отделаться от тяжелого
пальто (но чье же оно все-таки?), он сунул его первому
встречному.
Неправдоподобно. Разве я была первой встречной? Нет. До
меня этот человек в боксерской перчатке наверняка встретил
многих других людей. И потом, я не прохожий, а прохожая. Он дал
мужское пальто молодой женщине. Почему?
По дороге домой я перебрала мысленно всевозможные варианты
и теперь не знала, что и думать.
Студенческий пансион, давший мне приют (точнее - мне, моим
мечтам и,моим художническим дерзаниям), снаружи выглядел очень
прилично. Вход был Двенадцатой улицы, через парадное с семью
каменными ступеньками.
Внутри, как это ни печально, пансион служил пристанищем не
только таким же бедным, как я, студентам, но также тараканам и
крысам.
В этот вечер, после всей дневной беготни, после
нескончаемых блужданий по бесконечным улицам, моя комната на
пятом этаже, под самой крышей, казалась мне, когда я
поднималась по бесконечно длинным лестницам с шаткими перилами,
самой прекрасной комнатой в мире.
Войдя в свою комнату с мужским пальто под мышкой, я
сильным ударом кулака распахнула настежь окно.
Надо сказать, что в те времена я старательно
культивировала все, что только было мужественного в моей
натуре, чтобы уравновесить таким образом чрезмерную
женственность своей внешности. В те дни я носилась с мыслью,
что совершенное существо должно быть наполовину мужчиной,
наполовину женщиной. Я и в выражениях не особенно стеснялась.
Итак, ударом кулака я распахнула окно, и теперь, чтобы
закрыть его, понадобилось бы притянуть створки к себе.
Американцы называют такие окна французскими.
Я плюхнулась на постель, вздохнула и блаженно вытянулась,
переполненная впечатлениями этого дня.
Пальто, небрежно брошенное на спинку стула, соскользнуло
на пол. В комнату проникало немного света с улицы - достаточно,
чтобы разглядеть контуры предметов, но недостаточно, чтобы
разглядеть их детально.
Нажав кнопку на безобразной штуковине, болтавшейся на
шнурке над самым моим носом, я включила свет. Резвившиеся в
раковине прусаки моментально исчезли.
Я встала - и запел матрац, еженощно баюкавший меня в моих
кошмарах.
Я осмотрела пальто. Собственно говоря, это было полупальто
из верблюжьей шерсти цвета светлой охры. Почти новое, с широким
поясом и двумя косыми карманами. Я сунула руку в один из них,
чтобы узнать, что в нем, и извлекла предмет, от первого же
прикосновения к которому у меня по коже побежали мурашки.
Моя рука тут же швырнула на стол то, что вынула из
кармана, и страшный предмет оказался перед моими глазами.
Это были пять пальцев левой руки, отрубленные у основания
и связанные шнурком.
Мгновенно сработали два рефлекса: сначала меня вырвало в
умывальник, а потом я схватила шнурок за конец и выбросила этот
ужас за окно.
Меня начало трясти, и я не могла сдержать икоту. В течение
десяти минут мне казалось, что я умираю, К счастью, я не
обедала в этот день, и после нескольких болезненных судорог мой
желудок успокоился.
Стало ясно, что этим вечером мне уже не выбраться в
маленький бар, где собирались мои собратья по Гринвич-Виллидж:
пара бесталанных художников, неудавшаяся актриса, полные надежд
поэтессы. Более везучие, случалось, угощали там мазил вроде
меня черствым сандвичем и чашкой кофе с коньяком.
Это подвальное заведение в псевдофранцузском стиле
называлось "Кошачья миска", и действительно, с завсегдатаями
там неособенно церемонились-не больше, чем с бездомными кошками
из водосточных труб.
Я начала снимать блузку, когда вдруг, повернувшись к окну,
увидела ногти этих жутких пальцев, взобравшихся по стене дома к
самой оконной раме.
Ужас! Ужас!
Я взяла туфлю и стала бить по ним каблуком, и била до тех
пор, пока они не разжались. Они свалились вниз, и я сразу
захлопнула окно.
Неужели все это происходит наяву?
Схватив пальто, я выскочила из комнаты и сбежала вниз к
привратнице.
- Я нашла это на скамейке у Ист-Ривер,- сказала я ей.-
Отдайте вашему мужу, мне оно ни к чему.
- Прекрасное полупальто,- сказала она,- вы могли бы его
продать. Я снижу вам квартирную плату.
Я поднялась к себе, думая, что, может, хоть теперь у меня
будет покой.
Я не понимала, что происходит. А вы бы поняли?
Я вошла в комнату - и Сердце чуть не выскочило у меня из
груди. Пальцы, проклятые пальцы барабанили по стеклу, явно
требуя, чтобы я их впустила!
С воплем; "Входите! Входите же! Давайте кончать!" - я
распахнула окно.
" Пальцы спустились на паркет, быстрыми, уверенными
шажками двинулись к столу, вцепились в деревянную ножку и стали
карабкаться по ней вверх.
Вскарабкавшись, они расположились на столе. Остолбенев,
стояла я в ногах кровати и смотрела, как они движутся,-
смотрела не протестуя, не испытывая любопытства, не давая себе
труда поискать объяснение этому ужасу, от которого не могла
отвести глаз.
Между тем пальцы, немного отдохнув, отодвинули в сторону
картон и другие рисовальные принадлежности и вытащили из-под
них чистую тетрадь. Потом они собрались вокруг моей авторучки и
начали писать. Невидимая, но исключительно точная рука водила
ими по странице.
На душе у меня становилось все тоскливей. Воздух густел.
Звуки становились громче. Я задыхалась.
С того места, где я стояла, я очень хорошо видела, что
именно пишут пальцы.
"Мы были послушными орудиями левши, с которым расправился
его враг. Наш хозяин умер сегодня вечером. Только в нас он еще
живет, но нам, чтобы мы жили, нужна ты".
На какое-то мгновенье между мной и миром встало черное
облако. Отрезанные пальцы все писали, а я надела берет, жакетку
и бросилась вниз по лестнице.
Я бежала по улице - бежала и бежала. Я поняла, что ужас
навсегда поселился рядом со мной. Я бежала и говорила себе:
"Четырнадцатая улица... ведет к Ист-Ривер... там уже не будет
страха..."
Парапет над рекой был не очень высокий. Я занесла над ним
ногу, но какая-то неведомая сила за моей спиной удержала меня.
Морской ветер сдул с моего лица гримасу тоски. Я села на
скамью, а мое сердце покидали последние мятежные порывы. Надо
было смириться со своей горькой судьбой - ничего другого не
оставалось.
Пальцы, удержавшие меня от самоубийства, лежали у моих
ног. Я не задавалась вопросом, как они меня догнали. Я взяла их
и положила в берет, и этот берет я несла в руках до самого
дома.
Дома я вытряхнула содержимое берета прямо на стол. Пальцы
ударились о стол с глухим стуком.
- Выкладывайте, что там у вас,-сказала я им. Они снова
сплелись вокруг моей авторучки и написали: "Мы дадим тебе
богатство".
- Каким образом?
"Береги пас. Без души нас ждет разложение. Дай нам свою.
Люди бессмертны в той мере, в какой их помнят или любят.
Помнить о чьем-то присутствии - уже значит любить. Мы не просим
у тебя ничего, кроме духовной поддержки. Доверь нам свою жизнь,
а мы дадим тебе богатство".
-- Оставайтесь.
И добавила, желая сохранить за собой на всякий случай путь
к отступлению:
- Вы мерзки. Я смогу терпеть вас, только пересиливая
отвращение.
Пальцы нетерпеливо задвигались и приступили к работе.
Не могу сказать, что я хорошо спала эту ночь. I Всю ночь
напролет в темноте моей конуры скрипело перо, которым водили по
бумаге проклятые пальцы.
Я попросила у знакомого пишущую машинку, и пальцы
перепечатали текст. На другой день с рукописью под мышкой и
пальцами в кармане (я все время их чувствовала) я вошла в самое
крупное издательство, и меня почему-то сразу же принял шеф.
Бросив беглый взгляд на кипу бумаги, которую я положила
перед ним, он с места в карьер предложил мне великолепный
договор, который я тут же приняла, и аванс в десять тысяч
долларов.
Он почти насильно навязал мне своего агента, проныру,
который тут же подобрал мне роскошно обставленные апартаменты.
Большой магазин обновил мой гардероб, модный парикмахер придал
новый и много-лучший вид моей голове, который и увековечили
фотографы. Вскоре эту фотографию можно было лицезреть во всех
журналах и газетах Америки, многократно воспроизведенную со
многими и всегда лестными комментариями.
Издательский агент познакомил меня со всеми театрами и
ресторанами города. Обо мне он говорил не иначе как с
величайшим почтением. Скоро мое имя перестали употреблять без
эпитета "гениальная".
Я-то хорошо знала, что такое моя гениальность:
пять кусков мертвечины, связанные шнурком от ботинок.
Когда пальцы писали мой второй шедевр, я была уже
известнее Эйнштейна, прославленнее любой кинозвезды.
Временами наедине с ;собой я пыталась вновь обрести себя.
Я рисовала. Мои наброски, какими бы они ни были неудачными,
были моими.
Вскоре для меня был отрезан и этот путь. Издательский
агент застал меня, когда я рисовала небоскребы, схватил,
несмотря на все мои протесты, стопку рисунков и использовал их
для рекламы.
Люди буквально рвали их у меня из рук, и о них было много
разговоров-мои рисунки называли "любимым времяпрепровождением
гениальной женщины".
Мужчины, как я вижу теперь, докучнее тараканов. Мне некуда
деваться от них, и фальшивый рай, который для меня создали
живые пальцы мертвеца, оказывается страшнее преисподней.
Они, эти немыслимые пальцы, присвоили меня, и я стала
существом без собственной жизни.
Ночью они создают романы, статьи, элегии. Когда я не сплю,
я слышу, как они пишут.
На рассвете они соскакивают со стола на ковер и идут в мою
комнату. Они хватаются за полог кровати, и потом я чувствую
их-ледяные и неподвижные, у самого своего горла.
Когда ужас становится непереносимым, я встаю и ставлю
пластинки. Я часто напиваюсь, хотя терпеть не могу алкоголя.
Я, не стану выбрасывать пальцы за окно - они все равно
вернутся. Я не говорю им ничего, но, быть может, в один
прекрасный день я их сожгу. Или проверю, как на них действует
кислота.
Я чувствую, что скоро мне будет просто невмоготу выносить
их присутствие. А ведь они любят меня и наверняка читают без
труда мои самые затаенные мысли.
Не сильнее ли обычного сжимали они сегодня утром мое
горло?
(1) Международная организация по оказанию помощи странам,
пострадавшим от войны.-Существовала с 1943 по 1947 год, когда
по решению Генеральной Ассамблеи ООН была распущена. (Примеч.
перев.)
Источник: журнал "Вокруг света"
QMS, Fine Reader 4.0 pro
MS Word 97, Win 95
Новиков Василий Иванович
вторник 1 Сентября 1998
Феликс снова попытался сосредоточиться (последний час он
был занят исключительно этим). Он надеялся, что все-таки
сочинит стихотворение, хотя никакому поэту и в голову бы не
пришло сесть за работу в восемь часов вечера.
"Волны распластываются на безлюдном пляже..."
Перо зацарапало по сложенному вчетверо листку бумаги,
девственно белому, как фата невесты. Вторая строка никак не
придумывалась. После долгих усилий едау удалось ненадолго
отвлечься от звуков трех или четырех виброфонов, сотрясающих
двор; но до чего же трудно заставить себя думать о безлюдном
пляже и пене набегающих волн на фоне ритма пучи-пучи! Однако
окончательно похоронил вторую строку разговор двух
сервороботов. Они вопили во всю мощь своих динамиков^ и
болтовня их навела его на мысль о неореалистическом романе,
героями которого были бы две скромные прислуги. Потом их
разговор, пахнувший луком и кухонным тряпьем, прервался, и тут
же началась многосерийная телепередача с треском револьверных
выстрелив и голосами, ревущими или сюсюкающими с
пуэрториканским акцентам.
"Волны распластываются на безлюдном пляже... Вдали ковбои
скачут по степям..."
Проклятье! Неужели нет никакого способа оградить сознание
от этих зловредных помех? Но уже поступала исчерпывающая
информация о разногласиях между супругами на третьем этаже, о
состоянии беременной соседки и положении дел на Марсе: на
третьем этаже дети играли в марсиан, и их дикие крики
разносились далеко вокруг. А волны все распластывались на
безлюдном пляже, и что-то не видно было, чтобы вторая строка
собиралась составить Им компанию. Символическим жестом прощания
с музами Феликс порвал в клочки четвертушку бумаги, едва
начавшую терять свою первозданную чистоту.
Он вышел на улицу. Здесь по крайней мере оглушали
только вибраторы гелибусов, жужжание атомных автомобилей и
свист поездов, несущихся по монорельсовым дорогам. Этим вечером
они с женой собирались в стереокино, но чтобы получить место на
стоянке, надо выехать на час раньше и стать в хвосте огромного
каравана машин, медленно движущегося к центру города. Только в
машине можно было чувствовать себя спокойно, только в ней, а уж
никак не в спальне, где никогда не было уверенности в том, что
супружеская чета из соседней квартиры, отделенной перегородкой
в два-три сантиметра толщиной, не начнет рассказывать днем то,
о чем они с женой говорили ночью. Хорошо хоть кровать попалась
без скрипа.
О уединение сидящего за рулем машины, окруженной сотнями
других герметически закрытых машин! О головы, неслышно
говорящие за стеклами окошек, если только их обладатели не
высовываются, чтобы обругать тебя, когда ты чуть не задел за
крыло или помешал себя объехать! Но уединение-это влажное
уединение финской бани, уединение среди тысячи звуков, и в нем
нет аромата сосновой смолы и шиповника.
Наконец они приехали в стереокино. Несмотря на страшную
давку при входе, а потом при выходе, не-смотря на вопли тысяч
зрителей во время страшных сцен и хохот во время смешных, здесь
они тоже были" в уединении, потому что, если не считать этих
моментов (а их было не так уж много), возвращавших Феликса к
действительности, киносеанс был для него тихой пристанью.
Специалисты по акустике обеспечивали абсолютную звукоизоляцию
студий, в которых снимались, фильмы, и если какому-то
нежелательному шуму все же удавалось пробиться на гладкую
поверхность пленкИу существовали технические средства, более
чем достаточные для того, чтобы от него отделаться. Да и какой
фильм можно было бы поставить, если, бы голоса актеров на
звуковой дорожке заглушала реклама моющих средств?
После сеанса они возвратились домой и сели за скромный
ужин, но проглотили его наспех и подавляя отвращение, потомучто
по двору разносились громогласные жалобы одного из соседей,
оповещавшие жильцов о тошнотворном вареве, которое подала ему
жена.
Была суббота. Теоретически это означало еще несколько
часов сна вдобавок к тем, которыми они располагали в будние
дни,- но только теоретически. В квартире этажом выше были
гости, и вечеринка затянулась до пяти утра, а у остальных
соседей гремели телевизоры, работавшие до тех пор, пока
телецентр не закончил передачи. Телевизоры и вечеринка мешали
друг другу, и это немного утешало Феликса,. героическим усилием
воли пытавшегося продолжать прерванное стихотворение. А потом
он стал засыпать по методу йогов, и сон наконец смежил его
усталые веки.
Ему приснился необитаемый остров, где они с женой жили,
как Робинзон Крузо. Не было слышно ничего, кроме шелеста
листьев на верхушках и шепота моря; но вдруг эти гармоничные
звуки расположились в рисунок афро-кубинского ритма и на пляже
необитаемого острова появился дансинг, из которого неслась
душераздирающая танцевальная музыка...
Их разбудило в семь часов утра звонкое пение трубы: сосед
с четвертого этажа под аккомпанемент своей электробритвы и
электрического молотка жены, спешно .готовившей на кухне
отбивные для пикника, ставил жильцов в известность о намерении
вывезти свое семейство за город. Мажорный гимн объявлял
беспощадную войну лодырям и лежебокам, а еще через полчаса к
нему присоединилось серафическое пение детского хора, безбожно
перевиравшего модные песенки. Феликс и его жена торопливо
оделись, и вскоре их автомобиль стал еще одним звеном в
бесконечной цепи машин, двигавшихся к горам. Целых три часа
ушло на то, чтобы одолеть девяносто километров, но зато здесь
их ждала природа! И они скользнули под зеленую сень сосен,
стараясь не наступать на пары, занимающиеся любовью, и на
отдыхающих, раскладывающих свои пожитки.
Феликс дышал полной грудью: нельзя было .упускать
мгновений, когда в ноздри пробивался аромат Природы, потому что
его тут же вытесняли запахи синтетических аминокислот или
других, менее съедобных веществ.
"Отвлечься, любой ценой отвлечься! Неужели зря я занимаюсь
йогой?" - с тоской подумал Феликс. Если говорить о радостях
обоняния, то весь вопрос здесь, с точки зрения йоги, заключался
в том, чтобы путем умственной фильтрации устранить зловоние, а
потом наслаждаться без помех благоуханием сосен и ароматом
растоптанного тимьяна.
Они двинулись дальше. Здесь отдыхающих почти не было: люди
по мере возможности избегали занятий альпинизмом. Со скалы,
украшенной щитом с рекламой знаменитой оптической фирмы, они
окинули взглядом пейзаж. "Какая прелесть!"- подумал Феликс,
обнимая жену за талию. Да, вокруг была настоящая природа - если
отвлечься от рекламного щита и двух-трех сигаретных пакетиков,
валяющихся под ногами, а также от объедков, оставшихся с
прошлых воскресений, от полудюжины окурков и от предмета,
который Феликс поторопился затоптать, прежде чем его увидит
жена.
Он снова нежно обнял ее. Им хотелось вновь ощутить себя
женихом и невестой, которые украдкой обмениваются первыми
поцелуями, захотелось насладиться интимным актом, скрытым от
посторонних глаз и ушей и уже от одного этого более волнующим.
И они пошли дальше в своих ласках, как никогда полно
наслаждаясь тем, что другие уже давным-давно привыкли
выставлять на всеобщее обозрение.
Над их головами пронесся камень, а вслед за ним и другой
ударился о землю всего в- нескольких сантиметрах от них. Феликс
вскочил, разъяренный, но увидел лишь, как из-за соседней скалы,
хохоча, убегают несколько мальчишек. И они решили воздержаться
от дальнейших интимностей, точнее - предаться им мысленно. Но
уже настал час второго завтрака и давал о себе знать голод. Они
развернули свертки, а эпизод с камнями постарались забыть.
Потом Феликс спустился с бумагой и остатками пищи к ближайшей
урне, которая, по счастью, оказалась пустой, и со спокойной
совестью вернулся на их любимую скалу. Здесь можно было
говорить обо всем на свете и даже лежать, провожая взглядом
облака и стараясь не замечать пролетевшие один за другим три
рейсовых космических корабля, эскадрилью турбореактивных
самолетов и два гелитакси. Несмотря на все это, были минуты,
когда, глядя на пышные тела облаков, можно было пофантазировать
и увидеть сказочных чудовищ, пока транзистор где-то рядом не
начал информировать их о результатах последних игр и они не
поплелись, понурив головы, к оставленной ими машине.
-Есть ли у вас такое место, где мы с женой смогли бы
провести несколько дней совсем одни? - спросил-Феликс у
представителя туристского агентства.
- Вы мечтаете о невозможном, но наше агентство все-таки
попробует подыскать для вас что-нибудь похожее на то, что вам
нужно,- ответил тот и как-то странно посмотрел на Феликса,
будто Феликс был психический больной, сбежавший из
соответствующей клиники. Без малейшей надежды на успех Феликс
вновь окунулся в уличный шум.
Неужели он обречен до конца дней своих слышать и
запоминать наизусть бесконечные рекламные объявления? Когда он
был ребенком и учителя в школе заставляли его утаить таблицу
умножения, у иего хоть были дни отдыха. Но теперь для него не
осталось никакого просвета. Он то и дело ловил себя на том,
что, говоря с женой, пользуется словами и интонациями героев
телеэкрана. Да и вся жизнь его, коли уж на то пошло, вовсе не
была его жизнью: словно в теле его нашел приют не один мозг, а
пятьдесят или более и все они работают одновременно. Например,
об интимной жизни соседок он знал не меньше, чем их собственные
мужья, и, если бы в один прекрасный день у него появилось вдруг
желание обмануть какого-нибудь из них, он оказался бы в постели
с женщиной, все тайны которой ему известны. То же самое
произошло бы и с его женой-как если бы он и она были обречены
на вечное пребывание в чужих постелях.
Отвлечься, отвлечься любой ценой! Но связанная с этим
психическая нагрузка была не по силам его организму, и это
давало ему право искать уединения.
Через два дня затрезвонил видеотелефон. Нет, это не была
ошибка, и это не был один из вечных телефонных шутников или
радиодиктор, страшно расстроенный тем, что, не зная о передаче
X, которую патронирует компания по производству моющего
средства Y, Феликс с женой потеряли столько сотен песет. Нет,
на этот раз они услышали голос человека, обращающегося к ним
лично! Представитель туристского агентства сообщал, что найдено
райское местечко на одном из прибрежных островов! Агентство
заказало гелитакси, которое перенесет их туда со всем багажом.
Гарантируется абсолютное уединение, так как островок необитаем.
Правда, спать придется в палатке, готовить самим, но ведь
именно об этом мечтали супруги!
Ониприняли предложение не торгуясь и на следующий же день
были там, одинокие, как Робинзон Крузо, перед лицом
одного-единственного свидетеля, бившегося своей бирюзовой
грустью об острые грани скал. И еще были чайки и несколько
деревьев, крепко вцепившихся корнями в каменистую землю и
вознесших высоко в небо пышные кроны.
Первое, что сделал Феликс, оказавшись на острове, было
нечто такое, на что он никогда не считал себя способным: он
начал скакать как одержимый, стремясь Дать выход мышечной
энергии, подавляемой конторской работой и сидячим образом
жизни. А потом они стали разыгрывать ту самую сцену, которую им
никогда не удавалось довести до конца на их любимой скале с
рекламой оптических товаров. Они закатывались смехом, как дети,
и, так как был уже полдень, они сорвали с себя одежду,
бросились в воды идиллической маленькой бухты, без смущения
принявшей обнаженную молодую пару, и прорезвились там больше,
двух часов.
И это были лишь первые из многих безумств, которым они
предались в течение субботы и воскресенья. О, если бы так было
всю жизнь! Но будни уже предъявляли свои права на них, и в
назначенный срок за ними прибыло то же самое гелитакси, которое
сорок восемь часов назад доставило их на остров. С тоской
глядели они на крохотную серую точку в кружеве пены,
скрывающуюся за горизонтом.
В тот вечер они включили телевизор. Пришлось перетерпеть
неизбежные кадры рекламы, вестерн и телеконкурс, но потом они
увидели на экране нечто удивительно знакомое-маленький
островок, на котором они провели сорок восемь часов счастья.
Крупными буквами поверх изображения проплыло название передачи:
"Чем бы вы занялись, если бы остались одни?" И им стало плохо,
когда в.двух Робинзонах, скачущих и кувыркающихся как безумные,
они узнали самих себя. Кадры были засняты группой
операторов-аквалангистов.
Источник: журнал "Вокруг света"
QMS, Fine Reader 4.0 pro
MS Word 97, Win 95
Новиков Василий Иванович
вторник 1 Сентября 1998
Крейсер "Илькор" только-только вышел за орбиту Плутона и
начал межзвездный рейс, когда встревоженный офицер доложил
Командиру:
- К сожалению, по халатности одного из техников на третьей
планете оставлен руум типа Х-9, а с ним и все, что он смог там
собрать.
На какой-то миг треугольные глаза Командира
скрылись под пластинчатыми веками, но, когда он заговорил,
голос его звучал ровно.
- Какая программа?
- Радиус операций - до тридцати миль, вес объектов - сто
шестьдесят плюс-минус пятнадцать фунтов.
Помедлив, Командир сказал:
- Вернуться сейчас мы не можем. Через несколько недель на
обратном пути, мы обязательно подберем его. У меня нет никакого
желания выплачивать стоимость этой дорогой модели; чтобы
виновный понес суровое наказание,- холодно приказал он.
Но в конце рейса, недалеко от звезды Ригель, крейсер