Азерников Валентин Захарович. Отпуск за свой счет

   – Испытывают свои чувства. – Ада Петровна посмотрела на Катю.
   – О, у вас так принято?
   – Да, у отдельных граждан.
   – О, фольклор? – обрадовалась гид.
   – Именно, – сказала Ада Петровна, – народное творчество. Такое вытворяют… – Она снова посмотрела на Катю.
   – Что это – вытворяют? – не поняла гид.
   – Ну… Это когда один человек дает прикурить десяти.
   – Прикурить… А если не все курят?
   – Закурят, – убежденно сказала Ада Петровна. – Еще и пить начнут.
   – О, я поняла вас, – засмеялась гид. – Это шутка. Игра слов. А я подумала…
   – Ничего себе шутки, – вздохнула Ада Петровна. – Ладно, – примирительно сказала она Кате. – Я так… Настигнем мы твоего красавца, куда он денется.
   И тут они увидели «Икарус», который сначала пошел на обгон, но потом, вместо того чтобы уйти вперед, пристроился рядом с их автобусом. К окну прильнул Ласло и стал делать Кате какие-то знаки. Она обрадовано закивала и начала объяснять ему жестами и прикладывая к стеклу записки, что вечером они будут в загородном ресторане на гуляш-парти.
   Сзади автобуса, занимавшего левый ряд, предназначенный для обгона, выстроилась целая очередь автомашин, мигавших левыми подфарниками. Задние нетерпеливо сигналили, требуя пропустить их, те же, кто оказался поближе и был, так сказать, приобщен, покорно ждали, не решаясь прервать столь романтическое свидание.
 
   Гуляш-парти – непременная часть любой туристической программы. Вечером к загородному ресторану съезжаются автобусы всевозможных туристических компаний, привозящие туристов, машины разных марок с гостями. У входа их встречает цыганский оркестр, подтянутые гусары подносят бокалы с палин-кой, а потом всех ведут в большой зал и усаживают за длинными столами, а на сцене снова играет оркестр и танцуют народные танцы и поют арии из «Сильвы», а потом танцовщицы и танцовщики становятся официантами и разносят по столам знаменитый гуляш, от которого у самых сильных слезятся глаза, а кто послабее – спешит отдать последние распоряжения… В промежутках элегантный шоумен на всех мыслимых языках ведет программу, общается с залом, развлекает гостей, а в конце тем, кто выжил после гуляша, предлагает шутливые между народные соревнования: кто быстрее наполнит кувшин вином из старинной реторты, кто быстрее надует воздушный шарик, качая насос, лежащий на стуле, тем местом, каким на стул и полагается садиться; кто быстрее и лучше запомнит слова венгерской песни, в которой человек, не знающий венгерского, ни слова выговорить не может, и, наконец, чардаш… Катя вошла в зал со своей группой, поискала глазами Юру, Они с Ласло сидели в другом конце зала. Ласло увидел Катт, помахал ей рукой. Катя подсела к ним. Ласло сказал, что ему надо позвонить, и ушел. Катя поставила на его место чемоданчик с «Питоном».
   – А вы что, прямо отсюда уезжаете? – удивился Юра. – Оставила б его в автобусе. Никто твой чемодан не тронет.
   – А это не мой.
   – А чей?
   – Твой.
   – Привет. Мой – у нас в автобусе.
   – А ты посмотри.
   Юра опасливо открыл чемодан и ахнул.
   – Откуда это у тебя?
   – Почему у меня – у тебя.
   – Но откуда?
   – Подарок фирмы.
   – Но как же… Я не понимаю… Ты что, украла?
   – Юра… – укоризненно сказала Катя.
   – Ну а откуда? Он же стоит…
   – Говорю тебе – подарили.
   – Кто подарил?
   – Вице-президент. Господин… как его… Фашон. Очень милый дядя. Просил писать, будет с нетерпением ожидать.
   – Слушай, перестань морочить голову. Что все это значит?
   – Я же говорю.
   – Ну хорошо, я же не идиот, чтобы верить всяким сказкам. Откуда это у тебя?
   – Ну, какая тебе разница, откуда у меня. Важно, откуда у тебя. У тебя – от меня. Подарок. Презент, по-ихнему. Чтоб защитил до того, как поседеешь.
   – Что ты несешь?… Ну что ты несешь?… Какой презент? От кого? Что я на таможне скажу: Катин подарок? А где разрешение на вывоз? Катя дала? У тебя есть разрешение?
   – Нет.
   – Ну, так что ты мне предлагаешь – под неприятности подставиться?
   – Да что ты, Юра, я хотела…
   – Словом так. Я не знаю, откуда это у тебя, и знать не хочу. Но я знаю, что будет потом. Последствия…
   – Но ты же сам хотел, ты говорил…
   – Слушай, ты что, совсем, да? – Юра старался сдерживаться: на них смотрели. – Ты вообще понимаешь хоть иногда, что делаешь? Или привыкла – что левая нога захотела… Захотела в Москву – запросто… Решила в Венгрию – подумаешь… И еще одолжение этим делаешь? А теперь вот и это, чтобы совсем под монастырь меня?
   – Но чем, Юрочка?…
   – А тем… Тем… Тем, что конфискуют. И больше никогда не пустят. По твоей милости. – Юра вынужден был говорить это с таким видом, с каким говорят даме любезности.
   – Но я же не знала…
   – Так не надо делать то, чего не знаешь. Не надо. Спрашивать надо сначала, нужны ли твои подарки.
   – Но ты же сам говорил. При Ласло.
   – Что я говорил, что я говорил?… Я вообще говорил. Абстрактно. А ты – конкретно. Раз – в Москву, раз – в Венгрию, раз – прибор… Может, это у вас там так принято, а у нормальных людей…
   Катя, отвернувшись, молчала.
   – Так вот, отдашь его обратно, – подвел итог Юра, глядя мимо Кати. – И скажи спасибо, если у тебя не будет неприятностей…
   Катя шла между столиками, слезы застилали ей глаза, справа и слева на нее смотрели туристы, но она ничего не видела, кроме светлого квадрата двери – она шла туда, ошеломленная, в надежде, что там, на улице, этот кошмар рассеется и случится что-то, что объяснит – почему, за что?…
   Но ничего не случилось. Кроме того, что за ней вышел Ласло. Она посмотрела мимо него, сказала: «Спасибо, Ласло, все хорошо!» – и пошла к автобусу.
   С горы, где расположилось старинное аббатство Паннон-хольма, открывался прекрасный вид на открестности Дьёра. И само аббатство было строго и величественно. Среди пестрой толпы туристов чернели одежды слуг божьих – старых и молодых, ибо здесь помещалась и духовная семинария.
   В церкви играл орган. Катя сидела на скамье, уронив руки, словно окаменев, с полными слез глазами.
   К ней подсела Ада Петровна.
   – Поссорились, что ль?
   Катя молчала.
   – Быстро. Стоило ехать для этого.
   Катя сжала губы.
   – Ладно, не расстраивайся. Двадцать раз еще помиритесь.
   Катя отвернулась, чтобы скрыть слезы.
   – Эй, ты что?… Катенька… Перестань… Ну нашла из-за чего… Господи, если б из-за всего, что мы от них слышим, плакать, это же целую гидростанцию питать можно. Зачем у вас там строить?… Ну… Это потому, что ты только жить начинаешь, у тебя еще слез… Вот и не жалко. А у меня уж почти… Экономить приходится. Вдруг пригодятся: соринка попадет или тушь. Не все же на мужчин тратить. Особенно если они не видят. Совсем глупо… – Она достала платок и вытерла Кате слезы. – Впрочем, я такая же дура, для себя реву. Ну все, хватит, а то глаза потекут… А, да, ты ведь без туши, я забыла… А между прочим, зря. С ними знаешь как надо – во всеоружии. Думаешь, им душа твоя распрекрасная нужна? Им же фасад важен, вывеска, они ж поверхностные все. Они пока твою душу тонкую разглядят, двадцать раз сбегут. – Ада Петровна на Катю не глядела, словно говорила это себе самой, отчего ее монолог в гулкой тишине храма походил на исповедь. – С волками жить – нечего блеять, – подвела она итог и, поглядев наверх, откуда на них взирали постные лики святых мучеников, а потом на Катю, на ее прическу – гордость верхнеярского общежития, – и ее платье, из тех, про которые говорят: «простенько, но со вкусом», закончила решительно, тоном, не терпящим возражений: – Ничего, приоденемся, наведем марафет – пусть знают, что теряют.
 
   И Ада Петровна повела Катю в салон красоты, расположенный в отеле «Термаль», – по ее сведениям, самый лучший в Будапеште.
   У выхода из лифта их встретила дежурная в белом халате и любезно осведомилась, что желают гости. Ада Петровна сказала, что гости желают, чтобы одна из них, та, что помоложе, вышла отсюда неузнаваемо прекрасной. Дежурная уточнила, желает ли молодая дама полный комплект процедур? Молодая дама безразлично пожала плечами, а Ада Петровна сказала, что молодая дама желает.
 
   Дежурная предложила Кате следовать за ней. Сначала Катю привели в зал с тремя бассейнами, каждый из которых имел чуть более высокую температуру. Над лежаками светили кварцевые лампы.
   Затем Катю, еще влажную после бассейна, провели на массаж.
   В следующем кабинете ей сделали педикюр, после чего повели на мытье головы – в специальный кабинет, где руки мастера готовили ее волосы к следующей операции – стрижке и укладке. Потом Катю провели по коридору в кабинет косметики, и мастер-косметолог через огромную, в полметра, лупу, установленную на штативе, рассматривал ее лицо с видом полководца, обозревавшего перед боем расположение войск противника.
   После косметических процедур Катя снова перешла к парикмахерам, чтобы поправить растрепавшуюся прическу.
   И пока Катя претерпевала все эти метаморфозы, автор размышлял:
   – Современный женский салон – это высокопроизводительный конвейер по выпуску нестандартной продукции в экспортном исполнении. Однако здесь все еще большое место занимает ручной труд. Это, естественно, значительно повышает себестоимость готового изделия. Что поделать, за удовольствие надо платить. К сожалению, только нередко платят одни, а удовольствие получают совсем другие…
   И когда Катя наконец вышла в холл, где ее ожидала Ада Петровна, узнать Катю было нельзя.
   Ада Петровна и не узнала ее сначала. А когда узнала, сказала изумленно:
   – Да…
   А потом взглянула на счет, который Катя держала в руках, и еще более изумленно сказала:
   – Нет…
 
   Они стояли у большого зеркала в примерочной магазина женской одежды на улице Ваци, и два продавца помогали Кате выбирать платье, которое более всего подходило бы к ее неузнаваемому лицу…
   И туфли – к платью.
   И сумку – к туфлям.
   И пояс – к сумке.
   И бусы – к поясу.
   И сережки – к бусам.
   И браслет – к сережкам.
   И заколку для волос – уже непонятно к чему…
   А все, что раньше было на Кате, они сложили в пакет и обещали доставить его к ней в отель.
   И пока длилось это чародейство, сравнимое по величию лишь с превращением куколки в бабочку, автор вспоминал:
   – Судя по дошедшим до нас произведениям литературы и искусства, мужчины всегда стремились раздеть женщину, в то время как женщина хотела, чтобы ее одели. Желательно – получше. Так родилась индустрия моды. Вместе с тем женщина всегда стремилась понравиться мужчине, но он не замечал ее красоты, ибо вечно спешил на войну или на футбол. Так родилась индустрия косметики. Специалисты расходятся во мнении относительно того, чему женщина отдавала предпочтение – одежде или гриму. У древних греков более принято было заботиться о красоте тела, а древние римляне главное внимание уделяли одежде. Наши предки шли своим путем: они считали, что женщину красит труд. И до сих пор, если спросить мужчину, что он больше всего ценит в женщине, он, не задумываясь, скажет – душу. И посмотрит на ее ноги…
 
   К отелю, расположенному на берегу Балатона и украшенному флагами разных стран, подъехал знакомый нам «Икарус», из него вышли Ласло и Юра.
   Около отеля прогуливались поджидавшие кого-то фотокорреспонденты, кинооператоры протягивали кабель.
   – Киносъемки, – констатировал Юра. – Здесь не поужинаешь. Поехали дальше.
   Ласло поглядел на окна отеля, на столики ресторана, установленные прямо в саду, и сказал:
   – Ну почему же?
 
   Они поставили автобус на стоянку и направились через парк к ресторану.
 
   А в парке среди подстриженных деревьев, подсвечиваемых цветными фонарями, на берегу розоватого в этот вечер Балатона, среди белых гипсовых скульптур и белых деревянных ротонд задумчиво прохаживалась молодая элегантная женщина в палевом костюме, по-видимому, от Диора, с лицом кинозвезды, отрешенным от земных забот… Она словно не замечала, как все проходившие через сад мужчины – независимо от возраста и национальности – столбенели при виде ее, лихорадочно поправляли встрепанные ветром волосы (у кого они были) и начинали лихорадочно искать повод задержаться в этом саду Эдема.
 
   Юра и Ласло, видя, что все куда-то смотрят, тоже поглядели в ту сторону. В ранних розовых сумерках среди деревьев мелькнул палевый костюм, золотистые волосы, красивые черты лица.
   – Сила, – восхищенно сказал Юра. – Ничего гражданка, а? Знакомое лицо. Где она играла?…
   Ласло пожал плечами.
   – А, знаешь где? – вспомнил Юра. – В прошлом году мы, омнишь, смотрели американский… Там еще пожар… А? По-моему, она.
   – На Катю похожа, – сказал Ласло.
   – Да? – Юра обернулся. – Вообще точно, есть что-то. Ее бы приодеть, нашу Катерину, – человеком бы стала. Но – как это у Киплинга: Запад есть Запад, Восток есть Восток… Куда нам…
   Они подошли к свободному столику, сели.
 
   Из двери вышла Ада Петровна, огляделась, посмотрела в сад, помахала кому-то рукой и крикнула:
   – Катюша! Я здесь…
 
   Юра в этот момент наливал себе кока-колу. Пенящаяся коричневая жидкость заполнила бокал, потом стол, потом часть земли около стола, – Юра ничего не замечал. Он смотрел на Катю с таким видом, что автор его даже пожалел:
   – Да, – сказал он, вздохнув, – Юре не позавидуешь. Бежать вдогонку за уходящим поездом – занятие малоперспективное. Даже если догонишь, будешь являть собой плачевное зрелище. Тут есть опасность совершить в глазах женщины эволюцию, обратную той, что совершила она в твоих собственных.
 
   Юра стоял в холле гостиницы, делая вид, что рассматривает сувениры в киоске. Из ресторана вышли Катя и Ада Петровна. Когда они поравнялись с киоском, Юра обернулся и как бы случайно налетел на Катю:
   – О, привет, – игриво сказал он. – Давно приехали?
   Катя ничего не ответила. Ада Петровна посмотрела на Юру, пожала плечами, отошла. Катя хотела было пойти за ней, но Юра взял ее под руку.
   – Тебя прямо не узнать. Парижанка. Ты в каком номере?
   – Мне больно, – тихо сказала Катя и высвободила руку.
   – Слушай, может, пройдемся? Хорошая погода, теплынь.
   – Спасибо, я устала. Лягу.
   – С такой прической? Помнешь. Тебе теперь только стоя спать.
   Катя смотрела в пол.
   – Кать, ну что ты? Обиделась, что ли? Ну я же так, господи, шутя. Совсем шуток не понимаешь… Может, я неудачно… Ну так прости, ладно? – Он взял ее руку. – Ну не будем больше, а? Ну все, мир, да?…
   Катя вяло отняла руку.
   – Ну ей-богу, прямо детский сад. Ну я же прошу прощения. Ну неправ я был, неправ… Погорячился… Нервы что-то совсем… Ну правда, я очень сожалею… Ну вот, спроси у Ласло…
   – А где Ласло? – тихо спросила Катя.
   – Он? Не знаю. Где-то там. Пойдем к Балатону, такой вечер.
   – Я устала.
   – Ну что ты заладила: устала, устала?… Ты что сюда, спать приехала? Спать и дома можно. А тут, тут ходить надо, смотреть. Впитывать. Мы же мечтали, помнишь, чтоб вместе – на Балатоне… Ну так вон Балатон, вот ты, вот я. А?
   Катя покачала головой:
   – Нету.
   – Чего нету?
   – Тебя нету. – И она пошла к лифту.
   – Катя, нам осталось здесь всего… Тратить вечер на глупые обиды…
   Подошел лифт. Катя вошла, Юра – за ней. Он нажал кнопку последнего этажа.
   – Мне третий, – сказала Катя.
   Юра обнял ее. Катя не сопротивлялась. Она безучастно смотрела на мелькающие цифры этажей. Лифт вздрогнул, остановился, двери открылись. Катя хотела выйти, но Юра нажал первый этаж. Лифт пошел вниз.
   – Катюша, родная… – Юра хотел ее поцеловать, но Катя отвернулась.
   – Пусти, – тихо сказала она.
   Лифт остановился, открылись двери. Вошел Ласло.
   – Вот, ты искал Ласло, – сказала Катя и вышла.
   Юра и Ласло вышли вслед за ней.
   В холле к ней кинулся венгерский режиссер – элегантно-небрежный и напористый.
   – А… Вот вы. Я вас обыскался. Целую ручки. Извините, не знаю имени…
   – Катя. Котова Катя.
   – Очень приятно. Я учился во ВГИКе, в Москве, но уже давно. Вас тогда, наверное… Вы давно снимаетесь?
   – Я не снимаюсь.
   – Как? Уже?
   – Вы что-то спутали.
   – Что спутал? Что я мог спутать? Я же вижу вас. Мои глаза еще ничего не путают.
   – Я не актриса.
   – У вас приятный юмор. Я тоже иногда говорю себе, что я никакой не режиссер.
   – Нет, но я…
   – Да-да, я вас понял. Вы у кого учились? Я всех у вас знаю.
   – Вы ошиблись, я не актриса.
   – Ну и что? Сейчас в кино много непрофессионалов.
   Ия Саввина ваша. Или Горбачев из Ленинграда. Дай бог, как говорится.
   Юра с изумлением прислушивался к их беседе, но подойти не решался. Катя взглянула на него и Ласло, как бы призывая их в свидетели:
   – Но я не снимаюсь. Поймите. Я не актриса. У меня совсем другая специальность.
   Но режиссер не сдавался.
   – Актриса – это не специальность. Это – божий дар. Или он есть, или его нет. Вместо вашего лица я не сниму диплом киноинститута, мне нужно ваше лицо. Ваши глаза. Ваш тип. Очень выгодный контракт. Два месяца, и все дела. У меня должна была Веру югославка играть. Тоже славянский тип. Но – в больнице. Аппендикс. Я говорил ей: смотри, венгерская кухня – это порох… Вы уже видели декорации?
   – Какие декорации?
   – Я когда вас увидел – все, в десятку, не надо даже грима. Ах да, я не сказал, кажется, я «Месяц в деревне» снимаю, ваша классика. Мне нужна Вера. Мне вы нужны. И картина в кармане. Идемте. – Режиссер взял Катю за руку.
   – Куда? Я занята.
   – Идемте, идемте… – Он почти потащил ее в парк, туда, где белели ротонды и садовые скульптуры – декорации снимающегося фильма и где она недавно гуляла, не замечая, что это съемочная площадка: очевидно, в это время там был перерыв.
   Теперь тут трудились техники, устанавливая свет, оператора возили на тележке между деревьями, словом, шла обычная суета, сопровождающая рождение каждого киноэпизода. Вокруг толпились любопытные, несмотря на то, что их периодически просили отойти подальше. Режиссер, не выпуская Катиной руки, ходил по площадке и всех спрашивал: «А где Имре, не видели?» Все его только что видели, хотя никто толком не знал, где он. Режиссер каждый раз извинялся перед Катей, говорил, что задержит ее еще на минуту, и все повторялось до тех пор, пока не обнаружился Имре – фотограф. Потом Катю ставили около ротонды, сажали в плетеное садовое кресло, набрасывали на плечи газовый шарф и делали фотопробы, хотя Катя каждый раз пыталась объяснить, что она не собирается сниматься. Но ее никто и не слушал, словно бы она была частью декорации.
   Юра и Ласло стояли в стороне, в толпе зрителей, и не знали, что им делать: то ли спасать Катю, то ли любоваться ею – уж больно хороша она была, освещенная юпитерами.
   А пока разворачивались эти неожиданные для Кати события, автор воспользовался случаем, чтобы поделиться своими соображениями о пользе киносъемок:
   – Есть сравнительно немного явлений, которые воспринимаются во всем мире одинаково. Среди них не последнее место занимает киносъемка. По своему влиянию на поведение человека она даже превосходит неполное солнечное затмение и выигрыш любимой футбольной команды. Магнитное поле, возникающее вокруг проходящей на натуре съемки, столь велико, что притягивает все живое, находящееся в радиусе двух-трех километров. Возраст, пол, занятость на работе роли не играют. Эта сила прямо пропорциональна количеству снимающихся любимых актеров, мастерство же режиссера значения не имеет. Готовый фильм может быть хорошим и плохим, интересным и неинтересным; съемки – интересны всегда. Более того, съемки будущего плохого фильма практически ничем не отличаются от съемок будущего гениального. Это, может быть, не очень справедливо, но что поделать, кино не юстиция, на справедливость тут и не рассчитывают. В живописи еще хуже. Маленькая акварель, которую художник при жизни не мог продать даже за ужин, после его смерти иногда кормит наследников много лет, причем три раза в день.
   Хождение на съемки – занятие опасное. Оно порождает разочарование. Эпизод, производящий при съемке неизгладимое впечатление, причем не один, а несколько раз, в кинозале можно вообще не увидеть. А если и увидишь, то расстроишься – тогда он казался таким значительным… Мы вообще склонны думать, что все, что происходит при нас, имеет особое значение.
   Вторая опасность, подстерегающая зрителя на съемочной площадке, – несоответствие живых кумиров тому облику, который они имеют на экране. Когда выясняется, что Он мал ростом и кривоног, а Она – дылда и ее снимают поэтому всегда сидя, нервное потрясение бывает столь велико, что наиболее слабонервные вообще перестают ходить в кино и переносят свою нерастраченную любовь на домашних животных.
   Но при всем при этом топтание на съемках – занятие полезное. Во-первых, оно укрепляет здоровье, все-таки свежий воздух. Во-вторых, оно сближает людей. Даже заклятые соседи, имеющие диаметрально противоположные взгляды по всем жизненным вопросам, здесь находят давно утраченный общий язык и в конце даже начинают вновь обращаться друг к другу по имени – если вспоминают его.
   К тому же, не следует забывать, что съемки, как это ни странно, ведутся не для нас…
 
   Наконец фотопробы были сделаны, и режиссер подошел к Кате.
   – Все хорошо. Еще некоторые формальности – утвердить все это у руководства, но здесь нет проблем.
   – Послушайте, – не выдержала наконец Катя. – Вы что, глухой? Не слышите, что вам говорят? Я не собираюсь сниматься, я вообще уезжаю завтра, мы здесь проездом.
   – Ну, хорошо, я договорюсь, – режиссера ничем нельзя было смутить. – В посольстве? С кем? Меня там все знают. Продлить визу – нет проблем.
   Катя вздохнула, словно говорила с тяжелобольным, и сказала тихо и внятно:
   – До свидания.
   Как ни странно, но эта простая фраза подействовала. Режиссер вдруг сообразил, что Катя действительно уходит. И его лицо сразу стало растерянным и грустным.
   – Но как же? Вы не понимаете. У вас талант, я вижу. Это ваш шанс. Его нельзя упускать. Вы потом этого себе никогда не простите.
   – Я уже слышала однажды нечто похожее, – сказала Катя, посмотрев на Юру. – С меня хватит. – И она пошла в гостиницу.
   Режиссер и Юра, словно парализованные, неподвижно смотрели ей вслед – пока она шла из света площадки в сумрак сада, а потом снова возникла у ярко освещенного подъезда отеля.
 
   Катин автобус проезжал через деревню Ормашаг. Перед многими домиками странно высились одинокие деревья: тонкие с кроной на самой макушке.
   – Здесь мы имеем, – объясняла гид, – характерный местный обычай. Молодые люди, кто имеет любимую, должны в ночь на первое мая посадить у нее перед домом дерево. Выкопать в лесу, принести и посадить. И утром все видят, как он ее любит. Чем выше дерево, тем крепче. И это дерево должно простоять месяц, весь май. А тридцатого его спиливают, и тогда родители девушки устраивают как бы прием в честь ее возлюбленного.
   – А свадьба когда? – спросила одна из туристок.
   – О, это как договорятся. Может быть, осенью, когда убран урожай.
   – А если она разлюбит за это время? – спросил один из туристов.
   – Или он? – уточнила туристка.
   – О, тогда хорошо, – сказала гид.
   – Что же хорошего? – удивилась туристка.
   – Хорошо, что не поторопились. Значит, дерево было большим, чем любовь.
   – Значит, липа была, – сказал турист.
   – О, липа… Это порода дерева?
   – Нет, – сказала туристка, – это порода мужчин. Обманывают которые. – И она посмотрела на Катю. Катя безучастно смотрела в сторону.
   – О, я поняла, – обрадовалась гид, – это идиоматический оборот.
   – Да, это точно, оборот. Иногда в такой оборот попадешь, не знаешь, как выбраться, – сказала туристка и снова посмотрела на Катю.
   – Ладно, – сказала Ада Петровна. – Кончайте.
 
   Когда Катин автобус въехал в Печ и подрулил к отелю «Паннония», первое, кого увидела Катя, был Юра, прохаживающийся около подъезда.
   – О! Привет, – пошел он ей навстречу, как будто они заранее договорились о свидании.
   – Здравствуй, – спокойно сказала Катя.
   Юра посмотрел на ее прическу и деланно улыбнулся.
   – Помяла все-таки. Я ж предупреждал.
   Катя поправила волосы.
   – Слушай, – сказал Юра. – Мы тут с Ласло неподалеку… Тут дом его… Бабушка. Она ждет нас.
   – Счастливо, – сказала Катя.
   – Нет, тебя тоже. – Юра оглянулся и помахал через стекло рукой Ласло, сидящему в холле гостиницы.
   – Здравствуйте, Катя, – сказал, подходя, Ласло.
   – Здравствуйте, Ласло.
   – Слушай, скажи ей. Не верит. Насчет бабушки.
   – Она очень вас просит. Ждет. Это близко отсюда, – сказал Ласло.
   – Неудобно, – сказала Катя. – Я ведь не одна. У нас программа.
   – Вечером мы вас обратно доставим – в отель, – Ласло подошел к гиду, что-то ей сказал. – Нет проблем, – вернулся он к Кате.
   Катя посмотрела на Аду Петровну, словно спрашивая у нее совета. Ада Петровна деланно равнодушно пожала плечами:
   – Отчего ж не поехать. Поезжай. Надо укреплять дружбу между народами.
   – Я не знаю, – нерешительно сказала Катя. – Не хочется мне.
   – Ну, раз не хочется, тогда другое дело. Тогда не езжай, – сказала Ада Петровна.
   А потом она махала рукой вслед удаляющемуся автобусу, увозившему Катю, а автор не удержался, чтобы не заметить по этому поводу:
   – Да… Женское непостоянство – вещь непостижимая. По загадочности с ним может сравниться только тунгусский метеорит. С одной стороны, непостоянство женщин выводит из себя ровные мужские души, привыкшие знать наперед все, что может быть, и не знать того, чего быть не может. Но – с другой – что было бы в мире, если бы все, что обещают женщины, свершалось? Не говоря о том, что половина человечества давно бы уже горела в аду, ниспосланном пророчествами другой половины, очень скоро вообще некому стало бы и гореть, ибо каждая женщина хоть раз в месяц клянется, что ее глаза никогда больше не увидят этого… (дальше можно подставить любой эпитет), и если бы эти клятвы не нарушались через минуту или день (это зависит от климата), то опасения демографов насчет перенаселения земли не имели бы под собой никакой почвы. Так что можно назвать женское непостоянство слабостью, а можно – силой. Откуда посмотреть…