Ласло, подобно Кате, рано потерял мать и воспитывался у бабушки. Они жили недалеко от Печа, в селе Чёкёс. Это очень самобытное место, в нем до сих пор сохранились старинные и кажущиеся странными обычаи. Тут еще можно увидеть старух, носящих не темное платье, а белое, ибо этот цвет считается более приличествующим для пожилого возраста. А на похороны надевают траур желтого цвета.
Когда Катя увидела бабушку Ласло в белом, она, с присущей ей сдержанностью, ничем не показала своего изумления, словно и не мыслила себе, что в этом возрасте можно носить что-нибудь иное. Юре не удалось скрыть удивления, и Ласло пришлось совершить небольшой экскурс в историю родного края.
Бабушка давно не видела внука и была, конечно, очень рада его приезду, но, как и Катя, своих чувств не показала. Внук был с гостями, и она не могла допустить, чтобы они подумали, что им она рада меньше. За обедом она всячески потчевала Катю и Юру; Катю особенно – то ли ей казалось, что Катя недостаточно упитана, то ли ей еще что-то казалось…
– Вы прямо как моя бабушка, – сказала Катя. – Она тоже – пока я не лопну…
Ласло перевел. Бабушка усмехнулась и что-то ответила.
– Бабушка говорит, – сказал Ласло, – что бабушка – понятие интернациональное. У них во всем мире одни и те же привычки. Она говорит, – продолжал Ласло, – что каждый человек должен прежде всего быть накормлен и у него должна быть крыша над головой. А уже потом можно спрашивать, как его зовут и откуда он и куда идет.
Катя засмеялась.
– Ну точно как моя. Позовет ученика – взбучку устроить, а сначала кормить его начинает. А они все это знают, прикидываются страшно голодными. Ну, пока она накормит, уж и забудет, зачем звала. И все понимает, а каждый раз на эту удочку…
– Удочку? – переспросил Ласло. – Это что?
– Это выражение такое. Попадается – в смысле.
– А, понял, – сказал Ласло и перевел, показав в конце фразы на стоящий в углу спиннинг.
Бабушка закивала.
– Она говорит, – сказал Ласло, – что это они думают, что она у них на крючке. А на самом деле – они у нее.
– А вы вместе живете? – спросила бабушка Катю.
– Нет, – сказала Катя с сожалением. – Я сейчас в Сибири работаю. Пишем письма друг другу.
– Часто?
– Нет, к сожалению, – сказала Катя. – Через день.
Ласло помедлил, потом нехотя перевел. Бабушка посмотрела на него и ничего не сказала. Ласло виновато пожал плечами.
Потом бабушка что-то спросила Юру.
– Она спрашивает, – сказал Ласло, – есть ли у тебя бабушка.
– Нет, – сказал Юра. – Была. Но я ее не помню.
– Она спрашивает, знаком ли ты с Катиной бабушкой?
– Нет, – сказал Юра. – Пока нет. Но надеюсь… – И он многозначительно посмотрел на Катю.
В холле гостиницы Катя и Юра сидели за маленьким столиком в баре.
– Вот… – сказал Юра. – Вот мы и съездили в Венгрию. А ты не верила. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…
Катя молчала.
– И то, что я говорил тогда, там, о чем мы… ну, помнишь… это все тоже – не сомневайся. А?
Катя молчала.
– Ну чего ты молчишь все?
Катя смотрела на Юру очень внимательно, как смотрят на человека или в первый, или в последний раз. Юра, по-видимому, ощущал что-то, и это лишало его обычной уверенности.
– Вы когда обратно? Послезавтра?
– Да.
Я встречу.
– Зачем? Нас встретит автобус.
– При чем здесь автобус? Ну при чем здесь автобус?
Катя не отвечала. Юра помолчал, потом спросил другим тоном.
– Слушай, да, пока не забыл – дай мне свой адрес, на всякий случай.
– Адрес? – удивилась Катя. – У тебя же он есть. Был, во всяком случае.
– Ну да, конечно, но чтобы не искать.
– А… А зачем он тебе?
– Как – зачем? Напишу.
– Зачем?
– Привет! Зачем люди пишут друг другу?
– Да, действительно… Зачем?
– А ты не знаешь?
– Я? – Катя пожала плечами. – Теперь нет. А когда знала, никто не писал.
– Катя, я же объяснил! Бывают же обстоятельства… Ну что ты, в самом деле… Ну, мало ли… Главное, что все позади…
– Да, это верно. Это – главное.
– Нет, я не это имел в виду. Опять ты за свое, ей-богу! Ну сколько можно? Господи! – в сердцах сказал он. – И кто тебя только воспитывал?
– Бабушка, – кротко сказала Катя.
– Она небось литературу преподает, твоя бабушка.
– Да.
– Оно и видно. Начитанная ты больно. Только в книгах – все с самого начала… Все гладко… Все тип-топ… И ангелы с трубами… А в жизни…
Катя помолчала немного, потом тихо сказала, скорее себе, чем ему:
– Да, ты прав. Я, наверное, действительно книжная дура. А дур надо учить… – Снова помолчала и добавила: – Конечно, лучше бы не ты, лучше бы другой кто…
– Катя… – Юра взял ее за руку.
– Но в конце концов кто-то же должен. Бабушка уже старая. И такая же, как и я, глупая. Она до сих пор считает, что Татьяна не должна была писать Онегину, что это неприлично…
– Катюша…
– Мы с ней даже чуть не поссорились из-за этого. Я дома не ночевала – у подружки. А выясняется, неправы обе.
– Как это обе, кто-то ведь?…
– Обе. И она так и не вышла замуж, когда дедушка погиб. Все были недостаточно благородны.
– Ты что же, как она, хочешь?
– Она не хотела. Получилось.
– Катюша. О чем ты говоришь?…
– А… Действительно. Ерунду какую-то. Извини. – Она отхлебнула кофе. – Холодный. – И поднялась. – Ладно, я пойду.
– Погоди.
– Неудобно. Тебя Ласло ждет.
– Подождет.
– Да и пора тебе – опоздаешь.
– Плевать.
– Ну зачем же такие сложности?
– Ну хорошо, а когда мы увидимся? Послезавтра? – Он посмотрел на Катю, она пожала плечами. – Я тебя встречу.
– Ты это уже говорил.
– Да, слушай, а где тот чертов прибор?
– А что? – удивилась Катя.
– У тебя?
– У меня.
– Принеси.
– Зачем?
– Ты же мне его подарила.
– Но ты не захотел.
– Кто старое помянет… Принеси.
– А неприятности?
– Ничего. Переживу.
– Отнимут ведь.
– Твой подарок? Я им отниму… – сказал он, поднимаясь, и это был прежний Юра, уверенный в себе и неотразимый.
Ада Петровна просматривала в холле у киоска французские газеты. Окликнула Катю.
– Ну? Ты видела? – Она развернула газету. На фото Кате вручали «Питон». – Я права была. Реклама – двигатель торговли.
– А что там пишут?
– Это и пишут. Вот… Рукопожатие через Урал. «Питон» переползает из Европы в Азию. Ишь ты – «переползает».
– Как-то я тут получилась… Не очень…
– Нда, лучше бы ты вообще не получилась. А то как бы теперь чего не получилось.
– Вы прямо всего боитесь. Я же ничего плохого не сделала.
– А хорошего что?
– Ну как… У испытателей будет хороший прибор. Они сделают хорошую работу. Ее внедрят, будут хорошие результаты. Всем будет хорошо.
– А мне?… – спросила Ада Петровна.
– А что? – спросила Катя.
– А то. В торгпредство вызывают.
– Вас?
– И тебя, между прочим, тоже…
Они вошли в кабинет торгпреда. Он встал из-за стола.
– Вот, значит, это вы и есть… – Он взял со стола газету. – Похожа. У вас там все такие шустрые – в Верхнеярске? Чего ж тогда так медленно строите? Надо же… – он показал на стол у стены, где рядышком стояли семь приборов в фирменной упаковке, а рядом знакомый уже «Питон». – Все тебе.
– Мне?
– Вон: «СССР, Котовой». На деревню – дедушке.
– А что это? – не поняла Катя.
– Что? Конкуренция. Французы лезут в Сибирь на русский рынок, чем мы хуже? И пожалуйста: ФРГ, Япония, Бельгия… Американский даже один. Что прикажешь с ними делать?
– Я?
– Ты. Тебе же прислали. Ты такой крупный ученый… Давай, измеряй, если есть что.
– Я не просила, – испуганно сказала Катя.
– Я тоже.
– А что же теперь делать?
– Теперь? Может, надо было раньше подумать?
– Отдайте обратно.
– Обратно? Легко сказать.
– Ну, возьмите. Пригодятся.
– Кому?
– Многим.
– Ara. A потом придут к тебе корреспонденты ихние и спросят: как, мол, наши приборчики?… А ты скажешь, спасибо, хорошо. А они напишут: советские гидростроители дают высокую оценку продукции такой-то фирмы. А внешняя торговля, между прочим, – монополия государства, а не частных лиц.
– Но я же не виновата…
– А я? А расхлебывать-то мне. Вон: семь красавцев, семь скандалов.
– Почему семь – шесть. Этот мой, – Катя положила руку на «Питон».
– Как это – твой? Он конфискован на таможне у одного нашего инженера.
Катя замолчала и поглядела в окно, словно что-то пыталась там увидеть. Торгпред невольно тоже поглядел туда, но ничего интересного не заметил.
– Ты чего? – спросил он удивленно.
– Дело в том, – сказала Катя, – что подарили его мне. Вон, там написано. – Она кивнула на газету.
– Минуточку. А как он попал?…
– А я ему подарила.
– Кому?
Катя помолчала, потом тихо сказала:
– Инженеру.
– Что значит – подарила? А документы на вывоз у тебя есть?
– Еще нету. Но вы ведь дадите? – она грустно улыбнулась торгпреду.
– Я? С чего бы это?
– Вы ведь торговый представитель.
– Представитель. Но – государства.
– А разве государство не заинтересовано, чтобы его граждане работали на хороших приборах?
– Слушай… Ты когда уезжаешь?
– Завтра.
– Ну, вот и езжай с богом.
– Так я возьму тогда? – она взяла чемоданчик.
Торгпред с изумлением посмотрел на Катю, потом вдруг хитро улыбнулся:
– Минуточку. А остальные как же?
– Я не знаю, – сказала Катя. – Это – не мои.
– Как не твои? Вон, читай – все твои.
– А что же я с ними со всеми буду делать?
– Лететь, – сказал торгпред и довольный засмеялся.
Будапештский аэропорт. Туристы сидели в зале ожидания, обложенные сумками, пакетами, свертками. Одна Катя держала на коленях лишь свою старую шляпу, которая, как ей казалось всего две недели назад, в этом сезоне должна была быть особенно модной. На ней было ее прежнее платье.
По радио объявили:
– Пассажира Котову просят зайти на таможню.
– Ну, ты даешь, – ахнула соседка. – Откуда они прознали?…
На таможне Катя увидела торгпреда.
– Вот это вот она и есть – сама товарищ Котова, Советский Союз, – представил ее торгпред.
– Такая молодая? – удивился таможенник и оглядел Катины ящики с приборами. – И уже такая известная. Даже адреса не указывают.
– А зачем? – сказала Ада Петровна. – У нас ее любой мальчишка знает.
Таможенник уважительно поцокал языком, подвинул Кате квитанцию.
– Распишитесь, пожалуйста. Это для нас. – Катя расписалась. – А это для меня лично, если можно. – Таможенник протянул ей красочный буклет Аэрофлота. – Автографы собираю. У меня уже есть ваша хоккейная сборная, три космонавта, Игорь Моисеев, а теперь – вы.
Катя в нерешительности посмотрела на торгпреда.
– Давай, давай, – сказал он. – Слава обременительна.
Катя вздохнула и старательно вывела свой первый в жизни автограф.
Группа шла к самолету. На тележке везли багаж. Семь ребят из Катиной группы тащили семь ящиков с приборами. Катя бережно несла шляпу.
И вот она уже летела домой. Поглядеть на нее – так она выглядела почти так же, как и тогда, когда уезжала, и вместе с тем, что-то в ней изменилось. Она уже не походила на ту наивную девочку, которая две недели назад вот так же вот смотрела в иллюминатор, пытаясь разглядеть в облаках воздушные замки. Сейчас она не видела за окном ничего, кроме пустоты – почти такой же, что была в ее душе.
Автор сказал:
– Каждый человек после отпуска всегда выглядит чуть иначе, чем до него. Это естественно – он стал старше. Две недели – срок небольшой, но за него иногда можно прожить больше, чем за несколько лет. Еще древние египтяне заметили, что возраст определяется не годами, а напряженностью чувств. Может, поэтому некоторые женщины кажутся вечно молодыми. В этом смысле отпуск, проведенный в поисках счастья, всегда оказывается за свой счет, даже если он оплачен профсоюзом…
К Кате подсела Ада Петровна.
– Юра встретит? – спросила она.
– Не знаю.
– Но ты бы хотела?
– Не знаю.
– Смешно. Когда ты впервые пришла, я подумала, вот сумасшедшая. Потом – вот наивная. Когда полетела – вот, думаю, везучая.
– А теперь?
– А теперь я думаю, что лучше сожалеть о ненайденном, чем о потерянном.
– Вы о Юре?
– Нет, нет, я о своем. У каждого – свой Юра.
– Николаевич?
Ада Петровна усмехнулась.
– А твоего как отчество?
– Не знаю.
– Не знаешь отчества?
– Не знаю – мой ли…
Ада Петровна достала из сумки визитную карточку.
– Вот. Приходи завтра вечером. Тут телефон и адрес. Я же не такая знаменитая, меня мальчишки не знают.
– Спасибо, – сказала Катя. – Но вы от меня, наверное, уже не знаете, как отделаться?
– Не знаю. Потому и зову.
Юра встречал ее с цветами. И даже не один. С ним был его приятель, известный киноактер. Юра подошел к дежурной в зале прибытия.
– Что, будапештский рейс уже впустили?
– Не знаю, – сухо сказала дежурная. – Выйдут – увидите. Юра посмотрел на приятеля. Тот вздохнул и подошел к дежурной. Она увидела его и только и сказала:
– Ой… Это вы?…
– Я, – скромно сказал актер. – А это мой друг. Мы встречаем из Будапешта нашу киноактрису. Хотелось бы не омрачать встречи.
– Вы проходите. Только не здесь, а то все полезут. Вы с той стороны, через зал депутатов.
– Спасибо.
– Скажите… Вы извините, вот мы спорили: у вас мальчик или девочка? Клава говорит, она читала, что сын, а мне один пилот сказал, что вы с дочерью летели.
– В настоящее время, – сказал актер, – у меня только голубой пудель и язва желудка. Передайте это, пожалуйста, Клаве и вашему другу-пилоту.
Они сидели в зале ожидания для депутатов. К ним подошла девушка в форме, поставила на стол две чашки кофе.
– Вот, – сказала она, – пожалуйста. Этот вот – без сахара, как вы любите. – И она подвинула чашку актеру.
– Кто вам сказал, что я так люблю? – удивился актер.
– У нас одна стюардесса читала ваше интервью.
– Она ошиблась. Это Марчелло Мастроянни пьет несладкий. И вот – мой друг. А я – три куска. – Он взял сахар у Юры и сказал ему: – Что у тебя за манера рассказывать о своих привычках? – И улыбнулся девушке: – А вы не посидите с нами? Скрасили бы, так сказать.
– Не могу, работа. Я вам скажу, когда их подвезут. А что за актриса? Демидова?
– Нет, это новая кинозвезда. На наших экранах она еще не сверкала.
– Иностранка?
– Нет, наша. Но в экспортном исполнении.
– А вы дома тоже все время вот так вот, шутите?
– Дома? Трудно сказать, поскольку дома я практически не бываю.
– Все время играете?
– Все время.
– И все время разные роли?
– Все время одну и ту же.
– Ну да… Кого же?
– Актера высшей категории, – мрачно сказал актер.
– До чего же вы забавно говорите… А правда, что у вас жена замминистра?
– Кто?
– Девочки говорили.
– А в каком министерстве – не говорили?
– Нет.
– Жалко.
– Ой, ну почему все так любят сочинять? И главное, так авторитетно.
– Обидно. А у нас сценарии писать некому.
– Вон, – сказала девушка. – Идут.
В зал ожидания вошла Катя. Юра уже встал ей навстречу, но тут он увидел, как к ней подошел таможенник, они поговорили и пошли куда-то. За ними поплыли ящики. Через некоторое время Катя вышла: в руках у нее была только шляпа.
– Катя! – крикнул ей через барьер Юра. Она увидела его, помахала рукой.
Юра заметил, что актер несколько разочарован ее видом, – он ожидал, очевидно, увидеть совсем иное, и сказал как бы извиняясь:
– Понимаешь, – группа, коллектив. Неудобно выделяться…
И вот они уже стояли втроем, все трое ощущая некоторую неловкость.
– Симпатичная штучка, – сказал актер, разглядывая Катину шляпу. – Умеют делать, черти…
– Ну, хорошо, – сказал Юра. – Чего мы стоим? Поехали.
– Куда? – спросила Катя.
– Как куда? Ко мне. Стол накрыт.
– Но мне домой, – сказала Катя.
– Куда домой? – не понял Юра. – В Верхнеярск?
– Домой – домой. К бабушке.
– Но слушай, это же глупо.
– Почему? У меня еще два дня отпуска.
– Вот и хорошо. Проведешь их здесь. Подготовлена культурная и деловая программа.
– Да нет, Юра, спасибо, в другой раз.
– Какой другой раз? О чем ты говоришь? Уже все договорено. Завтра тебя ждут на киностудии. Будет кинопроба. Скажи спасибо, – он кивнул на приятеля.
– Спасибо, – сказала Катя, – но это лишнее.
– Иметь лишнюю роль никогда не лишне, – заметил актер. – Или вы теперь только в зарубежных?
– Да нет, что вы, это ведь так… Случайно.
– Все так начинают. А некоторые даже…
– Нет, но я и начинать не хочу.
– Это хорошо. Молодец, – похвалил актер. – У нас не любят, кто сам хочет. У нас любят уговаривать. Но не пережимайте.
– Ладно, – решительно сказал Юра. – В общем, никуда ты не едешь, ни к какой бабушке, едем ко мне, там все обговорим.
– Нет, Юра, я поеду домой.
– Ну, ладно, братцы, – сказал актер. – Вы тут решайте, я пока колесами займусь. Ехать все равно надо. – И он ушел.
На площади, на стоянке такси, стояла огромная очередь. Актер стал чуть в стороне.
– Слушай, я не понимаю тебя, – кипятился Юра. – Ведь если утвердят, ты понимаешь, что это значит? Это же – другая жизнь…
– Я понимаю. Но я не хочу другой.
Около актера выстроилась очередь такси. Шоферы спорили:
– Со мной поехали, начальник, – доказывал один. – Аппаратик вон, новенький…
– Ты на этой неделе Олега Попова возил? Хватит с тебя, – отвечал ему другой.
Не слушай их, шеф, – возражал третий. – Они ж темные люди, они ж в кино не ходят, они же тебя только по ящику смотрят…
Подошел диспетчер.
– В чем дело, братцы? Почему не работаем? Вон где очередь, а ну-ка… – Он козырнул актеру. – Здравия желаю. А где вещички?
– Там вон.
– Понял. Сейчас все будет. Бурдюков! – крикнул он стоящему в хвосте таксисту. – Обслужи культурно. – И подмигнул актеру. – Новичок. Моральное стимулирование.
Юра злился.
– Ну что с тобой, я не понимаю?
– Со мной ничего, Юра. Со мной все в порядке.
– Значит – со мной?
– И с тобой все в порядке.
– Так что же тогда?
– А как Ласло, приедет?
– Да что тебе Ласло?
– Просто так. То вы все вместе, а то…
– Не знаю. Катя, слушай… Глупо так, посреди площади… Что мы, дома не можем? Поехали, там все обсудим. Не захочешь, уедешь.
– Не захочу, Юра, поэтому лучше сразу.
– Мама хотела тебя видеть. Обед приготовила.
– Передай ей привет. Я обязательно пришлю ей варенье. И вот – отдай это Лене, – Катя достала из чемодана набор косметики.
– Я не вижу ее. Так что не смогу.
– Не видишь? Почему?
– Ну… Так получилось.
– Поссорились, что ли?
Появился актер. За ним семенил Бурдюков и два носильщика.
– Вот, – сказал актер.
Шофер хотел было взять чемодан, но его опередил носильщик:
– Минуточку, а как насчет узкой специализации?…
Второй носильщик захватил сумку, и Бурдюкову ничего не оставалось, как взять Катину шляпу.
По дороге к такси Юра придержал Катю.
– Тебе когда на работу?
– Через два дня.
– Я, может, тогда приеду к тебе. Пробью командировку и приеду.
– А чем же государство виновато? – спросила Катя.
Сели в такси. Катя сказала шоферу:
– Пожалуйста, Шереметьево-один…
Мчится по шоссе «Икарус», летит, подобно своему предку, рассекая упругий воздух. Из кабины водителя кажется, что парит он над землей – остаются внизу и крыши обгоняемых машин, и стайки велосипедистов, и одинокий всадник, пылящий по обочине, и старушка, бредущая с узелком на соседний хутор, и мальчик на трехколесном велосипеде, едущий по тротуару…
Мчится «Икарус» сквозь тоннели, по мосту, через виадук, через железнодорожные переезды…
Мчится навстречу слепящему солнцу, надвинув на лобовое стекло темный козырек, и в дождь, включив два солнца противотуманных фар…
Мчится по четырехрядному шоссе и по проселочной дороге, вдоль взлетной полосы аэродрома – под взмывающими лайнерами и вдоль берега озера, обгоняя катера на подводных крыльях…
Мчится, чтобы легко взобраться на железнодорожную платформу, вползти в зев транспортного самолета, нырнуть в трюм теплохода…
Мы не видим водителя, видим только его руки, легко вращающие баранку, видим приборную доску, мигающие указатели поворотов и стрелку спидометра, словно залипшую на цифре «90»…
Меняется пейзаж за окном – степи сменяются горами, а горы – лесами, все больше елей и все меньше берез и все чаще включает рука водителя отопление салона…
Мчится «Икарус», мчится навстречу своей судьбе, словно что-то торопит его, заставляя не знать отдыха ни днем, ни ночью, останавливаясь только у бензоколонок, будто кто-то ждет его там, в конце пути…
Катя спала. По-видимому, ей что-то снилось. И, похоже, что-то тревожное: она металась, вскрикивала, плакала. Потом вдруг села и открыла глаза. Сначала даже не поняла, где она. Обвела глазами комнату – увидела с детства знакомые вещи. Улыбнулась. Но улыбка все еще была грустной. Встала, подошла к столу. Завтрак был накрыт салфеткой, около чашки лежала записка от бабушки. Катя прочитала ее, улыбнулась на этот раз уже не так грустно. Подошла к окну, отдернула одну из штор. Удивилась: напротив их дома стояли люди и смотрели куда-то левее и выше. Она отдернула вторую штору и увидела прямо перед собой дерево – гладкое и ровное. Посмотрела наверх: только на самой макушке зеленела крона. Катя распахнула окно и глянула вниз. У подножия дерева, свернувшись, спал мужчина. Около него стояла воткнутая в землю лопата.
– Юра, ты?… – тихо ахнула Катя.
Мужчина поднялся. Это был Ласло. Он поднял голову, посмотрел на Катю и улыбнулся, словно говоря: «А вот и я…»
– А вот и он, – сказал автор. – Мы же говорили вначале, что неразделенной любви практически не бывает. Хорошего человека всегда кто-нибудь полюбит. А то, что это сделал совсем другой, в общем-то ничего не меняет. Потому что еще неизвестно, кто тут другой, а кто – тот самый. Это еще Кате предстоит выяснить. Впрочем, не будем забегать вперед…