Азимов Айзек. Кризис основания

   Когда он нажал рычаг, в комнате потемнело, но почти сразу же тьма рассеялась в жемчужной дымке. Обе длинные стены стали слегка кремовыми, затем более белые и яркие, и в конце концов на них появились почти напечатанные уравнения, такие мелкие, что их трудно было читать.
   – Если вы не возражаете, – сказал Первый Оратор, хотя было совершенно ясно, что никаких возражений здесь быть не может, – мы понизим увеличение, чтобы увидеть одновременно как можно больше.
   Ближайший отпечаток съежился до волосяной линии, слабо-черной паутины на перламутровом фоне.
   Первый Оратор дотронулся до кнопок маленького аппарата, встроенного в подлокотник его кресла.
   – Мы вернемся к началу – ко времени Хари Селдона – и поставим на медленное движение. Мы прикроем его так, чтобы видеть за раз только десятилетие развития. Это дает удивительное ощущение потока истории без отвлечения на детали. Интересно, делали ли вы когда-нибудь так?
   – Точно так – никогда, Первый Оратор.
   – А должны бы. Это чудесное ощущение. Наблюдать разбросанность черного узора с самого начала. Мало было шансов для альтернативы в первые несколько десятилетий. Точечные ответвления, однако, невероятные экспоненты во времени. Разве не факт, что, как только образуется специфическое отклонение, наблюдается затухание широкого слоя других в его будущем, все скоро становится трудноуправляемым. Конечно, в деле с будущим мы должны стремиться быть уверенными в затухании.
   – Я знаю, Первый Оратор. – В ответе Джиндибела были суховатые нотки, которые он не смог подавить.
   Первый Оратор не отреагировал на это.
   – Обратите внимание на извилистые линии красных стволов. Здесь есть их рисунок. По всей вероятности они будут существовать беспорядочно, так как каждый Оратор зарабатывает свое место, добавляя усовершенствования к первоначальному Плану Селдона. Казалось бы, нет возможности предсказать, где можно легко добавить усовершенствование, или определенный оратор найдет признание своим интересам или своим способностям. Однако же, я давно подозреваю, что смесь черной Селдона и красной оратора следует точно закону и зависит сильно от времени и очень мало от чего-нибудь другого.
   Джиндибел следил, как проходят годы и как черная и красная линии составляют почти гипнотический переплетающийся узор. Сам по себе узор, конечно, ничего не означал. Учитывались символы, из которых он состоял.
   То тут, то там появлялся голубой ручей, надувался, ветвился, начинал выдаваться над другими, а затем опадал и исчезал в черном или красном.
   – Голубое Отклонение, – сказал Первый Оратор, и чувство глубокого отвращения, возникшее у обоих, наполнило пространство между ними. – Мы захватываем его снова и снова и в конечном счете придем к Веку Отклонения.
   Так и было. Можно было сказать точно, когда разрушительный феномен Мула на короткий срок наполнит Галактику, когда Первоисточник внезапно разбух от ветвящихся ручьев голубого – слишком продвинувшегося, чтобы быть подавленным – пока сама комната не стала голубой, потому что линия утолщалась и отмечала стену все более ярким истечением.
   Отклонение достигло пика, а затем потускнело, утончилось, и прошло долгое столетие, прежде чем тонкая струйка подошла к своему концу. Когда она исчезла и План снова вернулся к черному и красному, стало ясно, что тут действовала рука Прима Палвера.
   Вперед, вперед…
   – Это настоящее время, с удовлетворением сказал Первый Оратор.
   Вперед, вперед…
   Затем сужение и подлинный узел плотно скрученного черного с еле заметным красным.
   – Это установление Второй Империи, – сказал Первый Оратор.
   Он выключил Первоисточник, и комната окунулась в обычный свет.
   – Эмоциональный опыт, – сказал Джиндибел.
   – Да, – улыбнулся Первый Оратор, – и вы осторожно не указываете эмоции, поскольку можете промахнуться в определении ее. Но это не важно. Разрешите мне расставить точки, которые я хотел бы расставить.
   Обратите внимание, прежде всего, на почти полное отсутствие Голубого Отклонения после Прима Палвера – иными словами, на последние сто двадцать лет. Обратите внимание, что и следующие пять столетий нет приемлемых вероятностей Отклонений выше пятого класса. Заметьте также, что мы начали распространять усовершенствования психоистории дальше установления Второй Империи. Как, вы, конечно, знаете Хари Селдон при всей своей необыкновенной гениальности, не был и не мог быть всеведущим. Мы более подкованы. Мы больше знаем о психоистории, чем, вероятно, знал он.
   Селдон закончил свои расчеты на Второй Империи, а мы продолжаем дальше. Не хвалясь, скажу, что новый Гиперплан, который идет дальше установления Второй Империи, в основном моя работа, и ей я обязан теперешним моим постом.
   Я говорю вам все это для того, чтобы вы избавили меня от лишних слов.
   Можете ли вы, зная все это, вывести заключение, что План Селдона бессмысленен? Он беспорочен. Простой факт, что он пережил Столетие Отклонения – при всем должном почтении к гению Палвера – лучшая очевидность, что в нем нет изъяна. Где в нем слабость, молодой человек, из-за которой вы заклеймили План, как бессмысленный?
   Джиндибел стоял прямо и твердо.
   – Вы правы, Первый Оратор. План Селдона беспорочен.
   – Значит, вы отказываетесь от своего утверждения?
   – Нет, Первый Оратор. Недостаток порока и есть его порок. Его роковая беспорочность.
   Первый Оратор невозмутимо смотрел на Джиндибела. Он умел управлять своим лицом, и ему было интересно следить за неспособностью Джиндибела держаться.
   В каждом ментообмене молодой человек из всех сил старался скрыть свои чувства, но каждый раз полностью выдавал их.
   Вандисс беспристрастно изучал его. Это был тощий молодой человек, роста чуть выше среднего, узконосый, тонкогубый, с беспокойными руками. Темные глаза имели склонность вспыхивать.
   Первый Оратор понимал, что этого человека трудно отговорить от его убеждений.
   – Вы говорите парадоксами, оратор.
   – Это звучит парадоксом, Первый Оратор, потому что мы навертели вокруг Плана Селдона очень многое, считаем это доказанным и принимаем его в такой бесспорной манере.
   – А о чем вы хотели бы спорить?
   – Насчет истиной базы Плана. Все мы знаем, что План не сработает, если его природа – или даже его существование – известна слишком многим из тех, чье поведение соответствует предсказанию.
   Я уверен, что Хари Селдон понимал это. И даже уверен, что он сделал это одной из своих фундаментальных аксиом психоистории.
   Он не предвидел Мула, Первый Оратор, и, следовательно, не мог предвидеть и степень навязчивой идеи, какой стало Второе Основание для людей Первого Основания, как только Мул показал им важность Второго Основания.
   – Хари Селдон… – начал Первый Оратор, но пожал плечами и замолчал.
   Появляющееся изображение Хари Селдона было известно всем членам Второго Основания. Его репродукции в двух или трех измерениях, фотографические или голографические, в барельефе или кругу, сидящего или стоящего, были вездесущими. Все они представляли его в последние несколько лет его жизни. Все изображали старого доброго человека с мудрым и добрым лицом, символизирующим квинтэссенцию полностью созревшей гениальности. Но Первый Оратор теперь вспомнил одну фотографию, считавшуюся изображением Селдона в молодости. Фотографию забыли, поскольку она была в явном противоречии с представлениями о молодом Селдоне. Но Вандисс видел ее, и ему внезапно пришло на ум, что Стор Джиндибел удивительно похож на молодого Селдона.
   Смешно! Время от времени, каждого беспокоит нечто вроде суеверия, каким рационалистом он бы не был. Вандисса обмануло случайное сходство. Если бы он имел перед глазами ту фотографию, он сразу увидел бы, что сходство иллюзорно. Но почему эта дурацкая мысль пришла ему в голову именно сейчас?
   Он снова овладел собой. На мгновение он вздрогнул мимолетное крушение мысли, слишком короткое, чтобы его заметил кто-либо, кроме оратора. Ладно, пусть Джиндибел истолкует это, как хочет.
   – Хари Селдон, – твердо повторил он, – отлично знал, что существует бесконечное число вероятностей, которых он не мог предвидеть, поэтому он и установил Второе Основание. Мы же не предвидели Мула, но осознали его, как только он пошел на нас, и остановили его. Мы не предвидели последующей навязчивой идеи Первого Основания насчет нас, но увидели, когда это произошло, и остановили его. Какую ошибку вы можете найти в этом?
   – Только одну, – ответил Джиндибел, – одержимость Первого Основания нами еще не преодолена.
   В тоне Джиндибела слышался заметный упадок уважения. Он заметил дрожь в голосе Первого Оратора (так подумал Вандисс) и перевел это как неуверенность. И учел ее.
   Первый Оратор поспешно сказал:
   – Попробую предугадать. Здесь должны быть люди Первого Основания, которые, сравнивая лихорадочные затруднения первых четырех столетий с мирной жизнью последних двенадцати десятилетий, пришли к заключению, что этим они обязаны заботам Второго Основания о Плане. В этом они, конечно, правы! Вообще-то мы получили сведения, что здесь есть молодой человек с главной планеты Первого Основания – Терминуса, член их правительства. Я забыл его имя…
   – Голан Тревиз, – мягко сказал Джиндибел. – Я первый заметил суть в его рапортах и именно я направил его к вам в офис.
   – Да? – сказал Первый Оратор с преувеличенной любезностью. – А каким образом ваше внимание сосредоточилось на этом человеке?
   – Один из наших агентов на Терминусе прислал нудный рапорт о новоизбранных членах Совета – самый обычный рапорт, какие всегда посылаются и всегда игнорируются всеми ораторами. Мне бросилось в глаза описание одного из советников, Голана Тревиза. Судя по описанию, он необычно самоуверен и воинственен.
   – И вы признали родственную душу?
   – Вовсе нет, – сдержанно сказал Джиндибел. – Он, может, личность безрассудная, радуется, делая нелепости – такие описания ко мне не подходят. Не составило труда решить, что он может оказаться хорошим материалом для нас, если его завербовать, пока он молод.
   – Возможно, сказал Первый Оратор, – но вы знаете, что с Терминуса мы не вербуем.
   – Прекрасно знаю. Во всяком случае, даже без нашей тренировки у него необычная интуиция. Конечно, совершенно недисциплинированная. Поэтому я не особо удивился тому, что он уверен в существовании Второго Основания. Я почувствовал, что это очень важно, и послал в ваш офис докладную.
   – И я должен понять так, что это новое развитие.
   – Осознав, благодаря своим высокоразвитым и интуитивным способностям, тот факт, что мы существуем, он употребил этот факт характерно недисциплинированным образом и, в результате, был выслан с Терминуса.
   Первый Оратор поднял брови.
   – Вы вдруг остановились. Вы хотите, чтобы я истолковал значение этого.
   Позвольте мне применить, не пользуясь компьютером, глубокое приближение уравнений Селдона и угадать, что проницательная мэр, способная подозревать о существовании Второго Основания, предпочла не иметь недисциплинированного индивидуума, выкрикивающего это на всю Галактику и могущего насторожить Второе Основание. Я полагаю бронзовая Брэнно решила, что для Терминуса безопаснее, если удалить Тревиза с планеты.
   – Она могла посадить Тревиза в тюрьму, а то и просто убить.
   – Уравнения ненадежны, когда прилагаются к индивидууму, как вам хорошо известно. Они имеют дело только с человеческой массой. Поэтому поведение индивидуума непредсказуемо, а можно предположить, что мэр индивидуальный человек, считающий, что заключение в тюрьму, не говоря уже об убийстве, негуманно.
   Джиндибел некоторое время молчал. Это было красноречивое молчание, и он сохранял его достаточно долго, чтобы Первый Оратор почувствовал неуверенность в себе, но не настолько долго, чтобы вызвать защитную злобу.
   Он рассчитал время до мгновения и потом сказал:
   – У меня иное толкование. Я уверен, что Тревиз в настоящее время представляет режущий край величайшей угрозы Второму Основанию за всю его историю – большую опасность, чем даже Мул.
   Джиндибел был удовлетворен. Сила утверждения сработала хорошо. Первый Оратор не ожидал такого и потерял равновесие. С этой минуты контроль принадлежал Джиндибелу. Если у него были какие-то сомнения на этот счет, они исчезли после следующего вопроса Вандисса:
   – Это имеет какую-то связь с вашим утверждением, что План Селдона бессмысленен?
   Джиндибел рискнул на полную уверенность, вдаваясь в дидактизм, чтобы не дать Первому Оратору оправиться.
   – Первый Оратор, сказал он, – это параграф норм, что Прим Палвер выправил курс Плана после дикой аберрации Века Отклонений. Загляните в Первоисточник, и вы увидите, что отклонения исчезли только через два десятилетия после смерти Палвера, и с тех пор ни единого отклонения не появлялось. Первые Ораторы после Палвера могли этому верить, но это невероятно.
   – Невероятно? Согласен, никто из нас не был Палвером, но почему невероятно?
   – Вы позволите мне продемонстрировать, Первый Оратор. С помощью математики психоистории я могу ясно показать, что шансы на полное исчезновение отклонений микроскопически малы, что бы не делало Второе Основание. Не разрешайте, если у вас нет времени или желания для этой демонстрации, которая потребует полчаса непрерывного внимания. В качестве альтернативы я могу организовать полную встречу Стола Ораторов и продемонстрировать это там. Но это будет означать потерю моего времени и ненужную полемику.
   – Да, и, возможно, потерю лица для меня. Демонстрируйте сейчас. Но предупреждаю: – Первый Оратор сделал героическое усилие, чтобы прийти в себя, – если вы покажете мне чепуху, я этого не забуду.
   – Если это окажется чепухой, – сказал Джиндибел с легкой гордостью, которая поправила Первого Оратора, – вы немедленно получите мое прошение об отставке.
   На самом деле это заняло куда больше полчаса, потому что Первый Оратор исследовал математические расчеты почти с дикой неистовостью.
   Джиндибел потратил некоторое время, налаживая свой микроисточник. Аппарат, который мог показывать любую часть обширного Плана голографически и не требовал ни стены, ни рычага на столе, вошел в употребление всего десять лет назад, и Первый Оратор так и не научился обращаться с ним. Джиндибел знал об этом, и Первый Оратор знал, что тот знает.
   Джиндибел прикрыл аппарат сверху большим пальцем, а четырьмя остальными манипулировал кнопками, как будто это был музыкальный аппарат (Джиндибел и в самом деле написал небольшую статью об этой аналогии).
   Уравнения, воспроизведенные и умело обоснованные Джиндибелом, по-змеиному двигались взад и вперед в сопровождении его объяснений. Он мог бы получить решения, если понадобиться, установить аксиомы, продемонстрировать графики в двух или трех измерениях, не говоря уже о проекции многомерных отношений.
   Комментарии Джиндибела были ясны и точны, и Первый Оратор сдался. Он был побежден и сказал:
   – Я не помню, чтобы видел анализ такого рода. Кто его разработал?
   – Это моя работа, Первый Оратор. Я опубликовал основы этого математического аппарата.
   – Очень умно, оратор Джиндибел. Что-нибудь вроде этого включит вас в список Первого Ораторства, когда я умру или уйду в отставку.
   – Я не склонен думать об этом деле, Первый Оратор, но, поскольку вы вряд ли мне поверите, я отвожу ваш отзыв. Я склонен думать и надеюсь, что буду Первым Оратором, потому что, кто бы не занял этот пост, он должен будет следовать курсом, который вижу ясно только я.
   – Да, – сказал Первый Оратор, – неумеренная скромность может быть весьма опасной. Что за курс? Может быть теперешний Первый Оратор тоже может следовать им? Если я слишком стар для творческого прыжка, какой делаете вы, то я еще не тек стар, чтобы не быть в силах следовать вашим указаниям.
   Это была сдача на милость победителя, и сердце Джиндибела неожиданно потеплело по отношению к старику, даже когда он осознал, что именно на это рассчитывал Первый Оратор.
   – Спасибо, Первый Оратор; мне чертовски нужна ваша помощь. У меня нет надежды повлиять на Стол без вашего просвещенного лидерства – (милость за милость) – я предлагаю, однако, что вы уже видите из того, что я вам продемонстрировал, что с нашей политикой невозможно выправить Столетия Отклонений, так чтобы намека Отклонения больше не было.
   – Это мне ясно, – сказал Первый Оратор. – Если ваш математический аппарат верен, то, чтобы привести План в порядок и заставить его работать так же отлично, как он, видимо, работал, мы должны научиться предсказывать реакции малого числа людей – даже индивидуумов – с некоторой степенью уверенности.
   – Именно так. Поскольку Математика психоистории не позволяет этого.
   Отклонения не могли исчезнуть и, более того, не могли оставаться рассеянными. Теперь вы понимаете, что я имел ввиду, говоря, что порок Плана Селдона в его беспорочности.
   – Значит, либо План Селдона заключал в себе отклонения, либо в его математике что-то неправильно. И с пор как я должен был признать, что План Селдона не показывал Отклонений столетие и больше, ясно, что что-то неладно с нашей математикой, хотя я не заметил ошибок и промахов.
   – Вы ошибаетесь, – сказал Джиндибел, – исключив третью альтернативу. Вполне возможно, что План Селдона не обладает Отклонениями, однако, в моем математическом аппарате нет ничего неправильного, он только говорит, чего не может быть.
   – Я не вижу третьей альтернативы.
   – Допустим, План Селдона управляется такими передовыми средствами психоисторического метода, что реакции малой группы людей – может быть, даже индивидуумов – могли быть предсказаны; тогда, и только тогда мой математический аппарат показал бы, что План Селдона действительно не испытал Отклонений.
   Некоторое время Первый Оратор молчал. Затем сказал:
   – Такого передового психоисторического метода нет, это я знаю, и вы тоже, судя по вашим словам. Если мы с вами знаем, что его нет, то шанс, что какой-нибудь другой оратор или группа ораторов разработали такую микроисторию – если я могу так ее назвать – и держат ее в тайне от остальных бесконечно мал. Вы не согласны?
   – Согласен.
   – Тогда, значит, либо ваши анализы неверны, либо микроистория существует у какой-то группы вне Основания.
   – Точно, Первый Оратор, последняя альтернатива должна быть верна.
   – Вы можете продемонстрировать истину такого утверждения?
   – Никаким официальным путем я не могу. Но подумайте: не было ли здесь уже личности, которая могла воздействовать на План Селдона, имея дело с отдельными индивидуумами?
   – Вы, я полагаю, имеете в виду Мула?
   – Да, конечно.
   – Мул мог только разрушать. Проблема в том, что План Селдона работает слишком хорошо, много ближе к идеалу, чем может позволить наша математика.
   Вам нужен Анти-Мул – тот, кто способен взять верх над Планом, как это сделал Мул, но действовать в противоположном направлении – не разрушать, а улучшать.
   – Точно, Первый Оратор. Я не додумался до этого выражения. Кто был Мул?
   Мутант. Но откуда он взялся? Как он стал таким? Никто этого, в сущности, не знает. Но могут ли быть еще такие?
   – По-видимому, нет. Единственное, что я хорошо знаю о Муле – то, что он был стерильным. Отсюда его имя. Может быть, вы думали, что это миф?
   – Я не имел в виду потомков Мула. Но разве не могло быть, что Мул был отклонившимся членом бывшей тогда или ставшей теперь большой группы людей со способностями Мула, и что это группа людей по каким-то своим причинам не разрушает, а поддерживает План Селдона.
   – А зачем кому-то в Галактике поддерживать его?
   – А зачем поддерживаем его мы? Мы планируем Вторую Империю, в которой мы, вернее сказать, наши интеллектуальные потомки будут иметь решающий голос.
   Если какая-то группа поддерживает План даже более эффективно, чем мы, она не планирует оставить решающий голос нам. Править будет она – но в какую сторону? Не попытаться ли нам найти этот род Второй Империи, куда они нас затягивают?
   – Как вы предлагаете их искать?
   – Ну, почему мэр Терминуса выгнала Голана Тревиза? Сделав так, она позволила возможно опасной личности свободно двигаться по Галактике. Не могу поверить, чтобы она сделала это из гуманных побуждений. Во все времена правители Первого Основания были реалистами, что обычно означало «без оглядки на мораль». Один из их героев, Силвер Хардин, в сущности, выступил против морали. Нет, я думаю, что мэр действовала под внушением агентов Анти-Мула, выражаясь вашими словами. Я думаю, что Тревиз был завербован ими, и считаю его острием опасности для нас. Смертельной опасности!
   – По Селдону, вы, наверное, правы, – сказал Первый Оратор. – Но как мы убедим в этом Стол?
   – Первый Оратор, вы недооцениваете мою известность.

Земля

   Тревизу было жарко и он злился. Он и Пилорат сидели в маленьком обеденном помещении, только что покончив с ленчем.
   Пилорат сказал:
   – Мы в космосе всего два дня, а я чувствую себя превосходно, хотя лишен свежего воздуха, природы и всего такого. Удивительно! Никогда вроде бы не замечал такие вещи, когда они окружали меня. Кроме вашего замечательного компьютера, у меня здесь вся моя библиотека, или, по крайней мере, все важное, и я теперь не ощущаю никакого страха, находясь в космосе.
   Поразительно!
   Тревиз издал непонятный звук. Его глаза сфокусировались внутрь. Пилорат вежливо сказал:
   – Я не имел намерения навязываться, Голан, да, по правде сказать, и не думал, что вы слушаете. Не то чтобы я был особо интересной личностью – всегда был скучноват, знаете. Но вы, кажется, чем-то озабоченны. Мы в затруднении? Не бойтесь сказать мне. Я полагаю, что мало что могу сделать, но в панику не впаду, дорогой мой собрат.
   – В затруднении? – Тревиз, видимо, очнулся и слегка нахмурился.
   – Я имею ввиду корабль. Это новая модель, вот я и предположил, что в ней может быть неладно, – Пилорат позволил себе легкую, неуверенную улыбку.
   Тревиз решительно покачал головой.
   – С моей стороны было бы глупо оставить вас в такой неуверенности. В корабле нет решительно никаких неисправностей. Он работает безупречно.
   Просто я задумался о гипертрансляторе.
   – Ага, понятно, только не мне. Что такое гипертранслятор?
   – Сейчас объясню, Янов. Я поддерживаю связь с Терминусом – во всяком случае, могу в любое время снестись с ним, и Терминус в свою очередь тоже может общаться с нами. Там знают местонахождение корабля, наблюдая за его траекторией. Даже если они этого не делают, они могут определить, где мы с помощью сканирующего устройства для массы, которое предупреждает их о присутствии корабля или, скажем, метеорита. И они, могут определить энергетическую систему, которая различна не только у корабля и метеорита, но даже у двух кораблей, потому что они используют энергию не одинаково. В любом случае, наша структура остается характерной только для нас, независимо от того, какими приборами или инструментами мы пользуемся.
   Корабль может быть незнакомым, конечно, но если его энергетическая система записана на Терминусе – как наша – корабль будет опознан, как только его обнаружат.
   – Мне кажется, Голан, – сказал Пилорат, – что развитие цивилизации идет исключительно по линии ограничения обособленности.
   – Вы, вероятно, правы. Однако, рано или поздно, мы должны пройти через гиперпространство, иначе мы будем осуждены до конца дней оставаться в одном-двух парсеках от Терминуса. Мы не сможем совершить межзвездного путешествия. С другой стороны, проходя через гиперпространство, мы подвергаемся разрыву с обычным пространством. Мы проходим отсюда туда – я имел ввиду через интервал в сотни парсеков – за секунду известного нам времени. Мы внезапно оказываемся безмерно далеко в том направлении, которое предсказать трудно, и нас практически нельзя будет определить.
   – Я понял. Да.
   – Если только нам не встроили гипертранслятор. Он посылает сигнал через гиперпространство – сигнал, характерный именно для этого корабля – и власти Терминуса будут знать, где мы, во всякое время. Это ответ на ваш вопрос.
   Возможно, что мы не сможем скрыться нигде в Галактике, и нет такой комбинации прыжков через гиперпространство, которая дала бы нам возможность ускользнуть от их контроля.
   – Но, Голан, разве мы не нуждаемся в защите Основания?
   – Нуждаемся, Янов, но только в том случае, если мы попросим ее. Вы сами сказали, что развитие цивилизации означает продолжающееся ограничение изолированности. Ну а я не хочу этого развития. Я хочу быть свободным и идти, куда пожелаю – до тех пор, пока не прошу защиты. Поэтому я чувствовал бы себя куда лучше, безмерно лучше, если бы на борту не было гипертранслятора.
   – Вы обнаружили его, Голан?
   – Нет. Если бы обнаружил, я, может быть, сумел бы его испортить.
   – Вы его узнаете, если увидите?
   – В этом одна из трудностей. Могу и не узнать. Я знаю, как обычно выглядит гипертранслятор, и знаю способы проверки подозрительных предметов. Но этот корабль последней модели, имеющей специальное назначение. Гипертранслятор может быть встроен таким образом, что никаких признаков не будет видно.