Азимов Айзек. Роботы и империя

   — А тебе не надоело быть связанным Законами?
   — Я не представляю себе ничего иного, мадам.
   — Меня всю жизнь связывала гравитация, даже во время моего первого путешествия на космическом корабле, но я могу представить себя невесомой.
   — Вас это радует, мадам?
   — В каком-то смысле — да.
   — Это не доставляет вам неудобства?
   — Ну, в каком-то смысле, и это тоже.
   — Иногда, мадам, когда я думаю, что человек не связан Законами, мне становится не по себе.
   — Почему, Дэниел? Ты когда-нибудь пытался понять, почему мысль об отсутствии Законов неприятна тебе?
   Дэниел помолчал и сказал:
   — Я пытаюсь, мадам, но полагаю, что стал задумываться о таких вещах только после моего краткого сотрудничества с партнером Илайджем. Он имел манеру…
   — Да, я знаю. Он желал знать все. Его неугомонность заставляла его задавать вопросы всегда и везде.
   — Похоже, что так. Я пытаюсь подражать ему, задаю вопросы. Я спрашиваю себя, на что похоже отсутствие Законов, и не могу представить. Не быть связанным Законами, вероятно, то же самое, что быть человеком, и от этого мне становится не по себе. Я спрашиваю себя, отчего вы спросили меня, почему у меня такое ощущение?
   — И что же ты себе ответил?
   — После долгих размышлений я решил, что Три Закона управляют поведением моих позитронных путей. В любое время, при любых условиях Законы определяют направление и интенсивность позитронного потока по этим путям, и я всегда знаю, что делать. Однако уровень этого знания не всегда одинаков. Бывает, что мое «поступать как должно» находится под меньшим принуждением, чем в других случаях. Я всегда замечаю это понижение потенциала и последующее отступление от уверенности, какое именно действие следует предпринимать. Чем дальше я отхожу от уверенности, тем я ближе к болезненному состоянию. Решения, принятые за миллисекунду вместо наносекунды, вызывают очень неприятное ощущение. И я подумал: «А что, если бы для меня совсем не существовало Законов, как для человека? Что если бы я вообще четко не представлял себе, что предпринять в тех или иных условиях?». Это было бы невозможно, и у меня пропало желание даже думать об этом.
   — Но ты все-таки думал, Дэниел, и сейчас думаешь.
   — Только потому, что я сотрудничал с партнером Илайджем, мадам. Я наблюдал за ним, когда он какое-то время не мог решить как поступить, потому что его сбивала с толку запутанность стоящей перед ним проблемы. В результате он становился прямо-таки больным, и я тоже чувствовал себя больным, потому что ничем не мог помочь ему. Но я, вероятно, понимал лишь малую часть того, что понимал он. Если бы я понял больше и лучше осознал последствия его неспособности что-то предпринять, я бы, наверное… — Дэниел замолчал.
   — Перестал бы функционировать? Дезактивировался? — спросила Глэдия. Она вдруг с болью подумала о Джандере.
   — Да, мадам. Моя неспособность помочь могла бы расстроить защитное приспособление в моем позитронном мозгу. Но потом я заметил, что, несмотря на то что Илайдж болезненно переживает свою нерешительность, он продолжает попытки разрешить проблемы. Меня это восхищало.
   — Значит, ты способен восхищаться?
   — Я употребляю слово, слышанное мною от людей. Я не знаю, насколько верно оно выражает то ощущение, которое вызывали во мне действия партнера Илайджа.
   Глэдия кивнула:
   — Но человеком тоже управляют — инстинкты, побуждения, доктрины.
   — Так думает и друг Жискар.
   — Вот как?
   — Но он находит эти законы слишком сложными для анализа. Он думает, что когда-нибудь разработают математическую систему анализа человеческого поведения и из нее выведут неоспоримые Законы управления человеческим поведением.
   — Сомневаюсь, — сказала Глэдия.
   — Вот и друг Жискар не такой уж оптимист. Он думает, что это случится через много лет после развития такой системы.
   — Я бы сказала, через очень много лет.
   — А теперь, — сказал Дэниел, — мы приближаемся к земному кораблю и должны приготовиться к стыковке, а это дело непростое.

5б

   Глэдии показалось, что стыковка длилась дольше, чем все их путешествие до земного корабля. Дэниел оставался спокойным — впрочем, он и не мог быть иным — и уверял ее, что все корабли людей стыкуются друг с другом, несмотря на различие форм и размеров.
   — Как люди, — заметила Глэдия, стараясь улыбнуться.
   Но Дэниел не ответил. Он сосредоточился на стыковке. Видно, это и в самом деле не всегда легко сделать.
   На мгновение Глэдия почувствовала беспокойство. Земляне живут недолго и стареют быстро. Прошло пять лет с тех пор, как она видела Илайджа. Сильно ли он постарел? Как выглядит? Может, перемена в нем потрясет или испугает ее?
   Ах, как бы он ни выглядел, он все равно останется тем Илайджем, которому Глэдия бесконечно благодарна.
   Только благодарность ли это?
   Она заметила, что до боли стиснула руки, и с большим трудом заставила их разжаться.
   Когда стыковка закончилась, она это сразу поняла. В момент стыковки псевдогравитационное поле, создаваемое генератором большого земного корабля, распространилось и на маленькую яхту. Пол мгновенно очутился внизу, и Глэдию замутило от внезапно возникшей тяжести. Ее ноги подкосились, как от удара, и она сползла по стене.
   Справившись с этой маленькой трудностью, Глэдия рассердилась на себя: ведь она знала о том, что произойдет, и должна была подготовиться.
   — Мы состыковались, мадам Глэдия, — сказал Дэниел. — Партнер Илайдж просит разрешения войти.
   — Ну конечно, пусть войдет!
   Часть стены отошла с легким жужжанием. В отверстие, пригнувшись, вошел человек, и стена за ним закрылась. Человек выпрямился.
   — Илайдж! — прошептала Глэдия.
   Она почувствовала радость и облегчение.
   Казалось, волосы его поседели, но во всем остальном он остался прежним Илайджем. Никакой заметной перемены, никаких признаков старости.
   Он улыбнулся, с минуту, казалось, пожирал ее глазами, затем поднял палец, как бы говоря: «Подожди», — и подошел к Дэниелу.
   — Дэниел! — Он схватил робота за плечи и потряс. — Вы не изменились! Иосафат! Вы — константа всех наших жизней!
   — Партнер Илайдж, как я рад видеть вас!
   — Как приятно снова услышать, как меня называют партнером, и я хочу, чтобы так и было. Я встречаюсь с вами в пятый раз, но впервые мне не нужно решать проблему. Теперь я уже не полицейский. Я вышел в отставку и переезжаю в один из новых миров. Дэниел, почему вы не приехали с доктором Фастольфом, когда он посещал Землю три года назад?
   — Так решил доктор Фастольф. Он взял с собой Жискара.
   — Я очень огорчился, Дэниел.
   — Мне было бы очень приятно видеть вас, партнер Илайдж, но доктор Фастольф сказал мне потом, что визит прошел весьма успешно; таким образом, его решение было правильным.
   — Он действительно был весьма успешным, Дэниел. До этого земное правительство неохотно занималось процедурой заселения, но теперь вся планета бурлит, миллионы людей хотят уехать. У нас не было столько кораблей, даже несмотря на помощь Авроры, чтобы отправить их всех, и не было столько планет, готовых принять их, потому что каждую еще надо было приспосабливать для жизни людей. Иначе ни на одной из них нельзя будет жить. На той, куда я еду, низкое содержание кислорода, и нам придется жить в куполах, пока на планете не распространится растительность земного типа.
   Илайдж то и дело смотрел на Глэдию, а она сидела и улыбалась.
   — Так и должно быть, — сказал Дэниел. — Насколько я знаком с человеческой историей, Внешние миры тоже прошли период формировании поверхности.
   — Конечно! Благодаря этому опыту теперь такой процесс пойдет быстрее. Дэниел, не побудете ли вы некоторое время в рубке? Мне надо поговорить с Глэдией.
   — Конечно, партнер Илайдж.
   Дэниел вышел; Бейли вопросительно посмотрел на Глэдию и сделал движение рукой. Она поняла, подошла к двери и нажала кнопку. Дверь бесшумно закрылась. Теперь они были одни. Бейли протянул руки.
   — Глэдия!
   Она взяла его за руки, не подумав даже, что она без перчаток, и сказала:
   — Если бы Дэниел остался, он бы не помешал нам.
   — Физически — да, но психологически — мог бы! — Бейли печально улыбнулся. — Прости меня, Глэдия, что я сначала заговорил с Дэниелом.
   — Ты знаком с ним дольше, — тихо сказала она. — У него право первенства.
   — Нет, но он беззащитен. Если я тебе надоем, ты можешь прогнать меня с глаз долой, если захочешь, а Дэниел не может. Я могу игнорировать его, приказать уйти, обращаться с ним, как с роботом, а он должен повиноваться и оставаться таким же преданным и безропотным.
   — Но ведь он и есть робот, Илайдж.
   — Для меня — нет. Умом я сознаю, что он робот и не имеет физических ощущений, но в душе считаю его человеком и должен обходиться с ним соответственно. Я бы попросил доктора Фастольфа отпустить Дэниела со мной, но на новые поселения роботам путь закрыт.
   — А меня ты не хотел бы взять с собой?
   — Космонитов туда тоже не пускают.
   — Похоже, у землян столько же неразумных ограничений, сколько и у нас, космонитов.
   Бейли угрюмо кивнул:
   — Глупость с обеих сторон. Но даже если бы мы были умнее, я бы не взял тебя с собой. Ты не смогла бы там жить. А я бы вечно боялся, что твой иммунный механизм не справится и ты умрешь от какой-нибудь пустяковой болезни. Или наоборот, будешь жить слишком долго и наблюдать, как умирают наши поколения. Прости меня, Глэдия.
   — За что, дорогой?
   — За это… — Он протянул руки ладонями вверх. — За то, что я просил тебя приехать.
   — Но я так рада увидеть тебя.
   — Я знаю. Я пытался не видеть тебя, но мысль о том, что я буду в космосе и не остановлюсь на Авроре, мучила меня. Но и в том, что мы встретились, тоже нет ничего хорошего, Глэдия. Это означает новую разлуку, которая будет терзать меня. Поэтому я никогда не вызывал тебя по гиперволне. Ты, наверное, удивлялась.
   — Нет, пожалуй. Я согласна с тобой, надо было поставить точку, иначе все было бы бесконечно труднее. Но я писала тебе много раз.
   — Правда? Я не получил ни одного письма.
   — Я их не посылала. Я писала и уничтожала.
   — Почему же?
   — Потому, Илайдж, что частное письмо с Авроры на Землю проходит цензуру, а я этого не хотела. Если бы ты послал мне письмо, оно скорее всего не дошло бы до меня, каким бы невинным ни было. Я думала, что именно поэтому не получала писем. Теперь, когда я знаю, что ты подозревал о такой ситуации, я страшно рада, что ты не сделал глупости и не писал мне: ты не понял бы, почему я тебе не отвечаю.
   Бейли удивленно уставился на нее.
   — Как же ты попала сюда?
   — Незаконно. Я воспользовалась частным кораблем доктора Фастольфа, поэтому прошла мимо пограничной стражи, и нас не остановили. Не принадлежи этот корабль доктору Фастольфу, меня отправили бы обратно. Я думаю, ты тоже понял, в чем дело и связался со мной через доктора Фастольфа.
   — Ничего я не понимал. Я удивляюсь, что двойное неведение спасло меня. Тройное! Ведь я не знал правильной комбинации гиперволны, чтобы добраться непосредственно до тебя, а на Земле узнать эту комбинацию оказалось невозможно. Сделать это частным образом я не мог — и так о нас с тобой болтали по всей Галактике благодаря тому идиотскому фильму, который сняли после Солярии. Но комбинацию доктора Фастольфа я достал, и, добравшись до орбиты Авроры, сразу же связался с ним.
   — Так или иначе, но мы встретились.
   Глэдия села на край койки и протянула Илайджу руки.
   Он сжал их и хотел было сесть на табурет, который стоял рядом, но она притянула его к себе и усадила рядом.
   — Ну, как ты, Глэдия? — неловко произнес он.
   — Хорошо, а ты?
   — Старею. Три недели назад отметил пятидесятилетие.
   — Пятьдесят — это не… — Она замолчала.
   — Для землянина это старость. Ведь наш век недолог, ты знаешь.
   — Даже для землянина пятьдесят лет не старость. Ты нисколько не изменился.
   — Приятно слышать, но я мог бы сказать тебе, что скрип усилился. Глэдия!..
   — Да, Илайдж?
   — Глэдия, я должен спросить: ты и Сантирикс Гремионис…
   Глэдия улыбнулась и кивнула:
   — Он мой муж. Я послушалась твоего совета.
   — Он помог?
   — Да. Живем неплохо.
   — Это хорошо. Надеюсь, так все и останется.
   — На столетия — вряд ли, а вот на годы, даже на десятилетия, — очень может быть.
   — Детей нет?
   — Пока нет. Ну а как твоя семья, мой женатый мужчина? Как сын, жена?
   — Бентли уехал два года назад с переселенцами. Я еду к нему. Он крупное должностное лицо на новой планете. Ему всего двадцать четыре, но он уже заслужил уважение и почет. — В глазах Бейли заплясали огоньки. — Я уж думаю, не придется ли мне обращаться к нему «ваша честь» — на людях, конечно.
   — Великолепно. А миссис Бейли? Она с тобой?
   — Джесси? Нет. Она не захотела покинуть Землю. Я говорил ей, что мы будем жить в куполах, так что большой разницы с Землей она не почувствует. Правда, жизнь будет попроще. Может, со временем она переменит мнение. Может, ей надоест одиночество, и она захочет приехать. Посмотрим.
   — А пока ты один.
   — На корабле больше сотни переселенцев, так что на самом деле я не один.
   — Они по ту сторону стыковочной стены. И я тоже одна.
   Бейли бросил быстрый взгляд в сторону рубки, и Глэдия сказала:
   — Не считая Дэниела, конечно. Но он там, за дверью, и он робот, хоть ты и думаешь о нем, как о человеке. Но ты, наверное, хотел увидеться со мной не для того, чтобы поговорить о наших семьях?
   Лицо Бейли помрачнело.
   — Я не могу просить тебя…
   — А я могу. Эта койка вообще-то не предназначена для занятий сексом, но я надеюсь, что ты с нее не свалишься.
   — Глэдия, я не могу отрицать, что… — начал он. И умолк.
   — Ох, Илайдж, не надо пускаться в долгие рассуждения, чтобы надлежащим образом удовлетворить вашу земную мораль. Я предлагаю себя тебе согласно аврорианским обычаям. У тебя есть полное право отказать, и я не могу спрашивать о причинах отказа. Впрочем, я думаю, что право отказываться принадлежит только аврорианам. Я не приму отказа от землянина.
   Бейли вздохнул:
   — Я уже не землянин.
   — Еще меньше я рассчитываю получить отказ от несчастного переселенца, едущего на варварскую планету. Илайдж, у нас было так мало времени, и его так мало сейчас, и я, наверное, никогда больше не увижу тебя. Эта встреча так неожиданна, что было бы космическим преступлением упустить такой случай.
   — Ты и в самом деле хочешь старика?
   — Ты в самом деле хочешь, чтобы я тебя умоляла?
   — Но мне стыдно.
   — Закрой глаза.
   — Я имею в виду — стыдно за себя, за свое дряхлое тело.
   — Переживешь. Твое дурацкое мнение о себе меня нисколько не касается.
   Она обняла его, и застежка на ее платье расстегнулась.

5в

   Многое открыла для себя Глэдия. Она с удивлением узнала, что Илайдж остался таким, каким она его помнила. Пять лет ничего не изменили. Ей не пришлось оживлять воспоминания. Он был Илайджем.
   Она обнаружила разницу между ним и Сантириксом Гремионисом. Впечатление, что у Гремиониса, кроме главного недостатка, о котором она уже знала, были и другие, усилилось. Сантирикс был нежным, мягким, рациональным, в меру неглупым и… однообразным. Она не могла бы сказать, почему он был однообразным, но что бы он ни делал и ни говорил, он не возбуждал ее, как Бейли, даже когда тот молчал. Бейли был старше Сантирикса годами, много старше физиологически, не так красив, как Сантирикс, он, что всего важнее, нес в себе неуловимый дух распада, ауру быстрого старения и короткой жизни, как все земляне. И все же…
   Она узнала, как глупы мужчины: Бейли приближался к ней нерешительно, совершенно не оценив своего воздействия на нее.
   Она осознала, что его нет, когда он вышел поговорить с Дэниелом. Земляне ненавидели и боялись роботов, но Бейли, отлично зная, что Дэниел — робот, всегда обращался с ним как с человеком. А вот космониты любили роботов и чувствовали себя без них неуютно, но никогда не думали о них иначе, как о машинах.
   И она почувствовала время. Она знала, что прошло ровно три часа тридцать пять минут с того момента, как Бейли вошел в маленькую яхту Фастольфа, что времени остается очень мало. Чем дольше она отсутствует и чем дольше корабль Бейли находится на орбите, тем больше шансов, что кто-нибудь их заметит, а если уже заметил, то почти наверняка заинтересуется, станет расследовать, и тогда Фастольфу грозят крупные неприятности.
   Бейли вышел из рубки и грустно посмотрел на Глэдию:
   — Мне пора, Глэдия.
   — Я знаю.
   — Дэниел будет заботиться о тебе. Он станет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом — ради меня. Но я хочу, чтобы ты слушалась Жискара. Пусть он будет твоим советником.
   Глэдия нахмурилась.
   — Почему Жискар? Я недолюбливаю его.
   — Я не прошу любить его. Я прошу тебя верить ему.
   — Почему, Илайдж?
   — Этого я не могу тебе сказать. Ты просто должна поверить мне.
   Они смотрели друг на друга и молчали. Молчание остановило время, сдерживало неуловимый бег секунд. Но ненадолго.
   — Ты не жалеешь? — спросил Бейли.
   — Как я могу жалеть, если я больше не увижу тебя?
   Бейли хотел ответить, но она прижала свой маленький кулачок к его губам.
   — Не надо лгать, — сказала она. — Я никогда не увижу тебя.
   Она его больше никогда не увидела.

6

   Глэдия болезненно ощущала, как ее тянет в настоящее через мертвую пустоту лет.
   «Я так и не увидела его больше, — подумала она. — Никогда».
   Она так долго защищала себя от этой горькой сладости, а сейчас окунулась в нее — больше горькую, чем сладкую, и все из-за этого типа, Мандамуса, из-за того, что Жискар попросил ее принять Мандамуса и она обещала слушаться Жискара.
   Это была последняя его просьба…
   Она сосредоточилась на настоящем. Сколько времени прошло? Мандамус холодно смотрел на нее.
   — По вашей реакции, мадам Глэдия, я вижу, что это правда. Вы не могли бы рассказать откровенно?
   — Что правда? О чем вы говорите?
   — О том, что вы виделись с землянином Илайджем Бейли через пять лет после его визита на Аврору. Его корабль был на орбите, вы ездили туда, чтобы увидеть Бейли, и были с ним примерно в то время, когда был зачат ваш сын.
   — Какие у нас доказательства?
   — Мадам, это не было абсолютной тайной. Земной корабль заметили на орбите. Яхту Фастольфа заметили в полете. Самого Фастольфа на борту яхты не было, там были предположительно вы. Влияние доктора Фастольфа было достаточно велико, чтобы запись об этом изъяли.
   — Если нет записи, нет и доказательства.
   — Доктор Амадейро две трети жизни ненавидел доктора Фастольфа. Среди правительственных чиновников всегда находились такие, кто был душой и телом предан политике доктора Амадейро и стремился сохранить Галактику для космонитов. Они охотно сообщали ему все, что он хотел знать. Доктор Амадейро услышал о вашей маленькой эскападе почти сразу же.
   — Это еще не доказательство. Ничем не подкрепленное слово мелкого чиновника-подлизы не в счет. Амадейро ничего не мог сделать. Даже он понимал, что у него нет доказательств.
   — Нет доказательств, на основании которых он мог бы обвинить кого-то в преступлении. Нет доказательств, на основании которых он мог бы навредить Фастольфу. Но их достаточно для подозрения, что я потомок Бейли, и для крушения моей карьеры.
   — Можете не беспокоиться, — с горечью сказала Глэдия. — Мой сын — сын Сантирикса Гремиониса, настоящий аврорианин, и вы его потомок.
   — Убедите меня в этом, мадам. Я больше ни о чем не прошу. Убедите меня, что вы провели несколько часов наедине с землянином, разговаривая о политике, о дружбе, о былом, рассказывая анекдоты, но не прикасаясь друг к другу. Убедите меня.
   — Что мы делали — не ваше дело, так что оставьте при себе свой сарказм. Когда я виделась с ним — я уже была беременна от мужа. Я несла в себе трехмесячный аврорианский плод.
   — Вы можете доказать это?
   — Зачем мне доказывать? Дата рождения моего сына занесена в записи, а Амадейро наверняка знает дату моего визита к землянину.
   — Как я уже говорил, ему сообщили, но с тех пор прошло уже два столетия, и он не помнит точно. Визит ваш не был записан, так что справиться негде. Доктор Амадейро, кажется, думает, что это было за девять месяцев до рождения вашего сына.
   — За шесть.
   — Докажите.
   — Даю слово.
   — Этого недостаточно.
   — Ну тогда… Дэниел, ты был там со мной… Когда я виделась с Илайджем Бейли?
   — Мадам, это было за сто семьдесят три дня до рождения вашего сына.
   — Как раз за шесть месяцев до родов.
   — Этого мало, — сказал Мандамус.
   Глэдия вздернула голову.
   — У Дэниела идеальная память, а свидетельства роботов считаются доказательством в судах Авроры.
   — Это дело не для суда, а память Дэниела ничего для Амадейро не значит. Дэниел создан Фастольфом и находился при нем почти два столетия. Мы не знаем, какие изменения в него внесли, не знаем, как инструктировали Дэниела во всем, что касается доктора Амадейро.
   — Подумайте вот о чем: земляне генетически совершенно отличны от нас. Мы практически разные образцы. И мы взаимно не даем потомства.
   — Это не доказано.
   — Хорошо, существуют генетические записи Даррела и Сантирикса. Сравните их. Если мой бывший муж не отец Даррела, генетические различия будут очень заметны.
   — Генетические записи не показывают никому. Вы это знаете.
   — Амадейро не посчитается с этическими соображениями. При его влиянии можно увидеть эти записи нелегально. Может, он боится, что его гипотеза не получит подтверждения?
   — Он ни за что не нарушит право аврорианина на личные тайны.
   — Тогда отправляйтесь в космос и задохнитесь в вакууме. Если Амадейро не поддастся убеждению, это его дело. Вы во всяком случае должны были поверить, вот и убеждайте Амадейро, как хотите. Если это не удастся и ваша карьера повернется не так, как вам хочется, то уж, поверьте, меня это абсолютно не касается.
   — Это меня не удивляет. На большее я и не рассчитывал. Что касается меня, то я убежден. Просто я надеялся, что вы дадите мне какое-нибудь материальное доказательство, чтобы я мог убедить Амадейро. Но его у вас нет.
   Глэдия презрительно пожала плечами.
   — Тогда я воспользуюсь другими методами, — сказал Мандамус.
   — Я рада, что они у вас есть, — холодно произнесла Глэдия.
   — Есть, — тихо сказал он, словно боялся, что его подслушают. — Очень мощные методы.
   — Прекрасно. Я думаю, вы попытаетесь шантажировать Амадейро. За ним, наверное, многое водится.
   Мандамус вдруг нахмурился.
   — Не будьте дурой.
   — Теперь можете идти, — сказала Глэдия. — Я достаточно терпела вас. Убирайтесь из моего дома!
   Мандамус поднял руки.
   — Подождите! Я уже сказал, что у меня есть две причины искать с вами встречи: личное дело и государственное. Я потратил слишком много времени на первое и прошу вас уделить мне пять минут на второе.
   — Я даю вам пять минут, но не больше.
   — Еще кое-кто хочет увидеть вас. Это землянин, или, во всяком случае, потомок землян, житель одного из Поселенческих миров.
   — Скажите ему, что никто из землян и их потомков-переселенцев не допускается на Аврору, и отошлите его прочь.
   — К сожалению, мадам, за последние два столетия равновесие сил несколько нарушилось. У землян больше планет, чем у нас, а населения у них всегда было больше. У них больше космических кораблей, хотя и не таких первоклассных, как у нас, и из-за короткой жизни и плодовитости земляне умирают, видимо, с большей готовностью, чем мы.
   — В последнем я не уверена.
   Мандамус напряженно улыбнулся:
   — Почему? Восемь десятилетий значат меньше, чем сорок. В любом случае мы вынуждены обращаться с ними вежливо, куда вежливее, чем во времена Илайджа Бейли. Если хотите знать, к такому положению дел привела политика Фастольфа.
   — От чьего имени вы говорите? От имени Амадейро, который теперь вынужден быть вежливым с поселенцами?
   — Нет, от имени Совета.
   — Вы представитель Совета?
   — Официально нет, но меня просили проинформировать вас.
   — А если я повидаюсь с этим поселенцем, что дальше? Чего он от меня хочет?
   — Как раз этого мы не знаем, мадам. Мы рассчитываем узнать это от вас. Вы увидите его, выясните, чего он хочет, и сообщите нам.
   — Кому это — вам?
   — Как я уже говорил — Совету. Поселенец будет у вас сегодня вечером.
   — Вы, кажется, считаете, что у меня нет иного выбора, кроме как стать доносчицей?
   Мандамус встал, дав понять, что окончил свою миссию.
   — Вы не будете доносчицей. Вы ничем не обязаны этому поселенцу. Вы просто сообщите своему правительству, как честная аврорианская гражданка. Вы же не хотите, чтобы Совет предположил, что солярианское происхождение в какой-то мере умаляет ваш аврорианский патриотизм.
   — Сэр, я живу на Авроре в четыре раза дольше, чем вы.
   — Не спорю, но вы родились и выросли на Солярии. Вы — необычная аномалия, аврорианка чужеземного происхождения, и этого не забыть. Это особенно справедливо, поскольку поселенец хочет видеть именно вас, а не кого-нибудь другого на Авроре, именно потому, что вы солярианского происхождения.
   — Откуда вы это знаете?
   — Предполагаем. Он назвал вас «солярианской женщиной». Мы хотим знать, почему это для него имеет значение, теперь, когда Солярия больше не существует.