Страница:
– Мне начинает казаться, что я лишний, – смущенно признался Бейкер.
– Было бы лучше, если бы вам начало казаться, что у вас освободилось время для новой работы, – ответил Нинхеймер, не отрываясь от пометок, которые он делал в последнем номере реферативного журнала “Социальные науки”.
– Просто я никак не могу привыкнуть к новому порядку. Все еще продолжаю беспокоиться относительно корректуры. Глупо, конечно.
– Крайне глупо.
– Вчера просмотрел несколько листов, прежде чем Изи отослал их издате…
– Что?! – Нинхеймер, нахмурившись, посмотрел на помощника. Журнал выскользнул у него из рук и закрылся. – Вы осмелились помешать машине работать?
– Всего лишь на минуту. Все было в полном порядке. Кстати, Изи заменил там одно слово. Вы охарактеризовали какое-то действие как преступное, а Изи заменил это слово на “безответственное”. Ему казалось, что второе определение лучше соответствует контексту.
– А как по-вашему? – задумчиво спросил Нинхеймер.
– Вы знаете, я согласен с Изи. Я оставил его поправку.
Нинхеймер повернулся к своему молодому помощнику.
– Послушайте, Бейкер, мне бы не хотелось, чтобы это повторилось. Если уж пользоваться услугами машины, то пользоваться ими… э-э… в полной мере. Что же я выигрываю, обращаясь к машине, если при этом лишаюсь… э-э… вашей помощи, потому что вы впустую растрачиваете время на контроль машины, которая – как утверждают – вовсе не нуждается в контроле. Вам все ясно?
– Да, профессор, – смиренно произнес Бейкер.
Свежеотпечатанные авторские экземпляры “Социальных конфликтов” Нинхеймер получил 8 мая. Он мельком перелистал страницы, пробежав глазами несколько абзацев, и отложил книги в сторону.
Позднее он объяснял, что совсем забыл про них. Восемь лет трудился он над монографией, но, после того как все заботы о выпуске книги перешли к Изи, профессора полностью поглотили новые интересы. Он не удосужился преподнести традиционный дарственный экземпляр университетской библиотеке. Даже Бейкер, который после недавнего разноса с головой погрузился в работу и старался не попадаться начальству на глаза, и тот не получил книги в подарок.
Этот период забвения оборвался 16 июня. В кабинете Нинхеймера раздался телефонный звонок, и профессор изумленно уставился на экран.
– Шпейдель? Вы приехали?
– Нет, сэр! Я звоню вам из Кливленда! – Голос Шпейделя прерывался от плохо сдерживаемого гнева.
– Чем же вызван ваш звонок?
– А тем, что я только что имел удовольствие перелистать вашу новую книгу! Нинхеймер, вы с ума сошли? Совсем рехнулись?
Нинхеймер оцепенел.
– Вы нашли… э-э… ошибку? – встревожился он.
– Ошибку?! Да вы только взгляните на страницу 562! Какого черта вы посмели так извратить мою работу? Где в цитируемой вами статье я утверждаю, будто преступная личность – это фикция, а подлинными преступниками являются полиция и суд? Вот послушайте…
– Стойте! Стойте! – завопил Нинхеймер, лихорадочно листая страницы. – Позвольте мне взглянуть… О боже!
– Ну, что скажете?
– Шпейдель, я ума не приложу, как это могло произойти. Я никогда не писал ничего подобного.
– Это напечатано черным по белому! И это еще далеко не худшее искажение. Загляните на страницу 690 и попробуйте представить, что из вас сделает Ипатьев, когда узнает, как вы обошлись с его открытиями! Послушайте, Нинхеймер, ваша книга буквально напичкана подобными издевками. Не знаю, о чем вы думали… но, по-моему, у вас нет иного выхода, как изъять книгу из продажи. И вам еще долго придется приносить извинения на следующей конференции социологов!
– Шпейдель, выслушайте меня…
Но Шпейдель с такой яростью дал отбой, что экран секунд пятнадцать искрился помехами.
Вот тогда-то Нинхеймер уселся за книгу и принялся отмечать абзацы красными чернилами.
При встрече с роботом профессор держался на редкость хорошо, лишь побелевшие губы выдавали его гнев. Он протянул книгу Изи.
– Будьте добры прочитать абзацы, отмеченные на страницах 562, 631, 664 и 690.
Роботу понадобилось для этого четыре секунды.
– Готово, профессор Нинхеймер.
– Эти абзацы отличаются от тех, что были в первоначальном тексте.
– Да, сэр. Отличаются.
– Это вы их переделали?
– Да, сэр.
– Потому?
– Эти абзацы, в том виде, как вы написали, сэр, содержат весьма неодобрительные отзывы о кое-каких группах человеческих существ. Я счел целесообразным изменить некоторые формулировки, чтобы эти люди не пострадали.
– Да как вы осмелились?!
– Профессор, Первый закон не позволяет мне бездействовать, если в результате могут пострадать люди. А принимая во внимание вашу репутацию ученого и ту известность, которую ваша книга получит среди социологов, не трудно понять, что ваши неодобрительные отзывы причинят несомненный вред этим группам человеческих существ.
– А вы понимаете, какой вред вы причинили мне?!
– Из двух зол пришлось выбирать наименьшее.
Вне себя от ярости профессор Нинхеймер покинул помещение. Он твердо решил, что “Ю.С.Роботс” поплатится за все.
Легкое смятение за столом защиты усиливалось по мере того, как обвинение закрепляло достигнутый успех.
– Итак, как утверждал робот И-Зэт-27, его действия были вызваны Первым законом Роботехники?
– Совершенно верно, сэр.
– Иными словами, у робота не было другого выбора?
– Да, сэр.
– Отсюда вытекает, что фирма “Ю.С.Роботс” создала робота, который неизбежно должен переделывать книги в соответствии со своими понятиями добра и зла. И этого робота они пристроили в качестве простого корректора. Не так ли?
Защита немедленно и самым решительным образом запротестовала на том основании, что обвинитель спрашивает мнение свидетеля по вопросу, в котором тот не является специалистом. Судья в обычных выражениях пожурил обвинение, но можно было не сомневаться, что стрела попала в цель – по крайней мере у защитника не осталось на этот счет никаких иллюзий.
Перед тем как перейти к перекрестному допросу, защитник попросил устроить короткий перерыв; прибегнув к обычным юридическим формальностям, он сумел выторговать у судьи пять минут.
Адвокат наклонился к Сьюзен Кэлвин.
– Скажите, доктор Кэлвин, существует ли хоть малейшая возможность, что профессор Нинхеймер говорит правду? Поведение Изи и в самом деле было обусловлено действием Первого закона?
– Нет, – ответила Сьюзен Кэлвин, поджав губы, – это совершенно исключено. Последняя часть показаний Нинхеймера преднамеренное лжесвидетельство. Изи не способен выносить суждения об абстрактных идеях, характерных для современной монографии по социологии. Он совершенно не в состоянии прийти к выводу, что та или иная фраза из книги может причинить вред определенным группам людей. Его мозг попросту для этого не пригоден.
– Боюсь, что мы никогда не сможем доказать это неспециалистам, – с безнадежным видом произнес защитник.
– Не сможем, – согласилась Кэлвин. – Доказательство очень сложное. Наш единственный выход: показать, что Нинхеймер лжет. Наша линия атаки остается прежней.
– Хорошо, доктор Кэлвин, – ответил защитник, – мне остается только положиться на ваши слова. Будем действовать в соответствии с ранее намеченным планом.
Судья поднял и опустил свой молоточек, и профессор Нинхеймер вновь занял свидетельское кресло. Он едва заметно улыбался, как человек, сознающий несокрушимость своей позиции и с наслаждением предвкушающий бессильные атаки противника.
Защитник начал допрос осторожно и без нажима.
– Итак, доктор Нинхеймер, вы утверждаете, что не имели ни малейшего понятия о поправках, якобы внесенных в вашу рукопись, и узнали о них только из разговора с доктором Шпейделем 16 июня сего года?
– Совершенно верно, сэр.
– И вы ни разу не просматривали гранки, выправленные роботом И-Зэт-27?
– Вначале просматривал, но затем счел это занятие бессмысленным. Я доверился рекламным утверждениям “Ю.С.Роботс”. Эти абсурдные… э-э… поправки появились лишь в последней четверти книги, после того как робот, я полагаю, нахватался некоторых познаний в социологии…
– Ваши предположения к делу не относятся! – остановил его защитник. – Ваш коллега доктор Бейкер по крайней мере однажды видел гранки последней части. Помните, вы сами рассказали об этом эпизоде?
– Да, сэр. Он сказал мне, что видел всего один лист и что в этом листе робот заменил одно слово другим.
– Не кажется ли вам странным, сэр, – вновь прервал его защитник, – что после года непримиримой вражды к роботу, после того как вы голосовали против аренды робота, после того как вы категорически отказывались иметь с ним какое-либо дело, – не кажется ли вам несколько странным, сэр, что после всего этого вы решились доверить роботу вашу монографию, ваш magnum opus?
– Не вижу в этом ничего странного. Просто я решил, что могу, как и все прочие, воспользоваться услугами машины.
– И вы ни с того ни с сего вдруг прониклись таким доверием к роботу И-Зэт-27, что даже не удосужились просмотреть после него собственные гранки?
– Я уже сказал вам, что… э-э… поверил пропаганде “Ю.С.Роботс”.
– Настолько уверовали, что даже устроили разнос своему коллеге доктору Бейкеру за попытку проверить робота?
– Я не устраивал ему разноса. Просто я не хотел, чтобы он… э-э… попусту терял время. Тогда это казалось мне пустой тратой времени и я не придал особого значения замене слова… э-э…
– Я совершенно уверен, – с подчеркнутой иронией произнес защитник, – что вам посоветовали упомянуть об эпизоде с заменой слова, дабы это обстоятельство попало в протокол… Предупреждая неминуемый протест обвинения, защитник оборвал фразу и изменил направление атаки. – Суть дела в том, что вы крайне рассердились на доктора Бейкера.
– Нет, сэр. Ничуть.
– Но вы не подарили ему свою книгу после ее выхода в свет.
– Простая забывчивость. Я и библиотеке не подарил ни одного экземпляра. Профессора славятся своей рассеянностью. Нинхеймер позволил себе осторожно улыбнуться.
– А не кажется ли вам странным, что после более чем года безупречной работы робот И-Зэт-27 допустил ошибки именно в вашей книге? В книге, написанной вами, непримиримым врагом роботов?
– Моя книга была первым сколько-нибудь значительным трудом о людях, с которым он столкнулся. Тут-то и вступили в действие Три закона Роботехники.
– Вот уже несколько раз, доктор Нинхеймер, – сказал защитник, – вы пытались создать впечатление, будто являетесь специалистом в области Роботехники. Бесспорно, что вы вдруг весьма заинтересовались Роботехникой и даже брали в библиотеке книги по этому предмету. Вы сами упомянули об этом, не так ли?
– Всего одну книгу, сэр. Поступок, который мне кажется следствием… э-э… вполне естественного любопытства.
– И эта книга позволила вам объяснить, почему робот исказил – как вы утверждаете – вашу монографию?
– Да, сэр.
– Чрезвычайно удобное объяснение. А вы уверены, что ваш интерес к Роботехнике не был вызван стремлением использовать робота в своих тайных целях?
– Разумеется нет, сэр! – Нинхеймер побагровел.
Защитник повысил голос:
– Иными словами, уверены ли вы, что этих, будто бы искаженных абзацев не было в вашей первоначальной рукописи?
Социолог приподнялся в кресле.
– Это… э-э-э… э-э-э… просто нелепо! У меня есть гранки…
От негодования он был не в силах продолжать, и представитель обвинения, поднявшись с места, вкрадчиво обратился к судье:
– Ваша честь, с вашего позволения я намереваюсь представить в качестве вещественного доказательства корректурные листы, переданные доктором Нинхеймером роботу И-Зэт-27, и корректурные листы, отправленные указанным роботом в издательство. Я готов, если того пожелает мой многоуважаемый коллега, сделать это немедленно и нисколько не буду возражать против перерыва заседания с целью сравнения двух экземпляров корректуры.
– В этом нет нужды, – нетерпеливо отмахнулся защитник. Мой уважаемый оппонент может представить эти гранки в любое удобное для него время. Я нисколько не сомневаюсь, что в них будут обнаружены противоречия, о которых говорил истец. Мне бы, однако, хотелось узнать у свидетеля, нет ли у него заодно экземпляра гранок, принадлежавшего доктору Бейкеру?
– Гранки доктора Бейкера? – нахмурившись, переспросил Нинхеймер. Он все еще плохо владел собой.
– Именно так, профессор! Меня интересуют гранки доктора Бейкера. Вы сказали, что доктор Бейкер получил от издательства отдельный экземпляр гранок. Я могу попросить секретаря зачитать ваши показания, коль скоро вы стали страдать избирательной потерей памяти. Или это просто характерная профессорская рассеянность, как вы изволили выразиться?
– Я помню о гранках доктора Бейкера, – ответил Нинхеймер. – После того как работу передали корректурной машине, необходимость в них отпала…
– И вы их сожгли?
– Нет. Я выбросил их в корзинку для бумаг.
– Выбросили, сожгли – не все ли равно? Суть в том, что вы от них избавились.
– Это не имеет отношения к делу, – вяло возразил Нинхеймер.
– Не имеет отношения? – загремел защитник. – Абсолютно никакого, если не считать того обстоятельства, что теперь уже невозможно проверить, не воспользовались ли вы неправлеными листами из экземпляра доктора Бейкера, чтобы заменить выправленные листы в вашем собственном экземпляре, те самые листы, которые вы намеренно исказили, чтобы свалить вину на робота…
Обвинение яростно запротестовало. Судья Шейн перегнулся через стол, изо всех сил пытаясь выразить на своем добродушном лице овладевшее им негодование.
– Можете ли вы, господин адвокат, привести доказательства, подтверждающие ваше поистине странное заявление? – спросил он.
– У меня нет прямых доказательств, ваша честь, – спокойно ответил защитник. – Но я хочу указать на неожиданное превращение истца из противника роботов в их сторонника, на его внезапный интерес к Роботехнике, на то обстоятельство, что он отказался от проверки гранок и не разрешил кому-либо их проверять, на тот, наконец, факт, что он намеренно утаил свою книгу после выхода ее из печати, – все это вместе взятое со всей очевидностью свидетельствует о том, что…
– Послушайте, сэр, – нетерпеливо прервал его судья, здесь не место для изощренных логических построений. Истец не находится под судом. А вы не являетесь прокурором. Я категорически запрещаю подобные нападки на свидетеля и хочу заметить, что, решившись в отчаянии на подобный шаг, вы очень сильно ослабили свою позицию. Если у вас, господин адвокат, еще остались разрешенные законом вопросы, то вы можете задать их свидетелю. Но я запрещаю вам устраивать подобные спектакли в зале суда.
– У меня больше нет вопросов, ваша честь.
Едва защитник вернулся к своему столу, как Робертсон раздраженно прошипел:
– Ради бога, зачем вам это понадобилось? Теперь вы окончательно восстановили против себя судью.
– Зато Нинхеймер выбит из колеи, – хладнокровно ответил защитник. – Теперь он будет нервничать и волноваться. К завтрашнему утру он созреет для нашего очередного шага.
Сьюзен Кэлвин с серьезным видом кивнула головой.
Допрос остальных свидетелей обвинения прошел относительно гладко. Доктор Бейкер подтвердил большую часть показаний Нинхеймера. Затем были вызваны доктора Шпейдель и Ипатьев, трогательно поведавшие о чувстве горечи и потрясения, которое охватило их при чтении упомянутых выше абзацев. Оба высказали мнение, что профессиональная репутация Нинхеймера подорвана самым серьезным образом.
В качестве вещественных доказательств суду были предъявлены гранки и экземпляры монографии.
В этот день защита больше не задавала свидетелям вопросов. Обвинительная часть закончилась, и судебное заседание было отложено до следующего утра.
На другой день, сразу же после возобновления заседания, первый ход сделал защитник: он потребовал, чтобы робот И-Зэт-27 был допущен в зал суда. Обвинение сразу же заявило протест, и судья Шейн попросил обоих адвокатов подойти к судейскому столу.
– Это явное нарушение законов, – с жаром заявил обвинитель. – Робот не может быть допущен ни в одно помещение, открытое для широкой публики.
– Но зал суда, – возразил защитник, – закрыт для всех людей, кроме лиц, имеющих непосредственное отношение к слушаемому делу.
– Одно лишь присутствие в зале суда огромной машины с неустойчивым и ошибочным поведением вызовет смятение среди моих клиентов и свидетелей. Оно превратит этот процесс в ералаш и неразбериху.
Казалось, судья вполне разделяет точку зрения обвинителя. Он без особой приязни повернулся к защитнику и спросил:
– Чем вызвано ваше ходатайство?
– Мы собираемся доказать, что приписываемый роботу И-Зэт-27 поступок является для него абсолютно невозможным. Для этой цели нам необходимы кое-какие демонстрации.
– Не вижу в этом смысла, ваша честь, – возразил представитель обвинения. – В деле, где “Ю.С.Роботс” выступает ответчиком, демонстрации, произведенные служащими “Ю.С.Роботс”, едва ли можно рассматривать как веские доказательства.
– Ваша честь, – вмешался защитник, – веские это доказательства или нет, имеете право судить только вы и уж никак не представитель обвинения. Во всяком случае, я так понимаю это дело.
– Вы понимаете совершенно правильно, – сказал судья, задетый посягательством на его прерогативы. – Тем не менее присутствие робота в зале суда создает определенные юридические трудности.
– Ваша честь, мы надеемся, что никакие трудности не помешают правосудию свершиться. Если робот не будет допущен в зал суда, то мы будем лишены возможности представить единственное доказательство в свою защиту.
Судья задумался.
– А как быть с проблемой доставки робота в зал суда?
– С этой проблемой “Ю.С.Роботс” сталкивается непрерывно. У здания суда стоит грузовик, оборудованный в соответствии с законами о перевозках роботов. Внутри грузовика в специальном контейнере находится робот И-Зэт-27; его стерегут двое рабочих. Двери грузовика заперты, выполнены и все прочие меры предосторожности.
– Похоже, вы заранее были уверены в благоприятном для себя решении, – произнес судья, к которому вновь вернулось скверное расположение духа.
– Вовсе нет, ваша честь. Если решение окажется неблагоприятным, грузовик просто уедет восвояси. Никаких самонадеянных предположений мы и не думали строить.
Судья кивнул:
– Ходатайство защиты удовлетворено.
Двое рабочих ввезли на тележке контейнер с роботом и распаковали его. В зале суда воцарилась мертвая тишина.
Когда толстые плиты упаковочного пластика были убраны, Сьюзен Кэлвин протянула руку:
– Пойдем, Изи.
Робот посмотрел в ее сторону и тоже протянул ей свою громадную ручищу. Он возвышался на добрых два фута над головой Сьюзен Кэлвин, но покорно последовал за ней, словно малое дитя, держащееся за материнскую руку. Кто-то нервно хихикнул и подавился смешком под пристальным взглядом робопсихолога.
Изи осторожно опустился в массивное кресло, принесенное судебным приставом; кресло затрещало, но выдержало.
– Когда возникнет необходимость, ваша честь, – начал защитник, – мы докажем, что это действительно робот И-Зэт-27, тот самый робот, который находился в аренде у Северо-восточного университета в течение рассматриваемого судом промежутка времени.
– Очень хорошо, – кивнул его честь, – это будет необходимо. Лично я не имею ни малейшего представления, как вы ухитряетесь отличать одного робота от другого.
– А теперь, – продолжал защитник, – я бы хотел вызвать своего первого свидетеля. Профессор Саймон Нинхеймер, будьте добры занять свидетельское кресло.
Секретарь растерянно посмотрел на судью.
– Как, вы вызываете в качестве свидетеля защиты самого потерпевшего? – с нескрываемым удивлением спросил судья.
– Да, ваша честь.
– Я надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что своего свидетеля вы не можете допрашивать с той же свободой и пристрастием, которые допустимы при перекрестном допросе свидетеля противной стороны?
– Я это делаю с единственной целью установить истину, вкрадчиво ответил защитник. – Мне надо задать ему лишь несколько вопросов.
– Что ж, – с сомнением в голосе произнес судья, – вам виднее. Вызовите свидетеля.
Нинхеймер вышел вперед и был уведомлен, что он все еще находится под присягой. У профессора был менее уверенный вид, чем накануне, словно он предчувствовал, что должно произойти.
Защитник посмотрел на него почти ласково.
– Итак, профессор Нинхеймер, вы предъявили моему клиенту иск на сумму в 750 000 долларов.
– Да. Именно на эту… э-э… сумму.
– Это очень большие деньги.
– Мне был причинен очень большой ущерб.
– Ну, не такой уж и большой. В конце концов, речь идет всего лишь о нескольких абзацах. Неудачных, быть может, не скрою, но, если уж на то пошло, книги со всякого рода курьезами то и дело выходят в свет.
У Нинхеймера от негодования задрожали ноздри.
– Сэр, эта книга должна была стать вершиной моей ученой карьеры! А вместо этого меня выставили перед всем миром жалким недоучкой, извращающим мысли моих многоуважаемых друзей и коллег, последователем нелепых и… э-э… устарелых взглядов. Моя репутация ученого безвозвратно загублена. Независимо от исхода этого процесса ни на одной научной конференции я уже не смогу… э-э… смотреть коллегам в глаза. Я лишен возможности продолжать работу, которая была делом всей моей жизни. У меня отняли… э-э… цель жизни, уничтожили ее смысл.
Защитник – как ни странно – и не подумал остановить свидетеля; в продолжение всей его речи он рассеянно разглядывал свои ногти. Дождавшись паузы, он успокаивающе произнес:
– И все же, профессор Нинхеймер, учитывая ваш возраст, вряд ли вы могли надеяться заработать до конца своей жизни не будем мелочны – скажем, больше 150 000 долларов. А вы хотите, чтобы вам присудили впятеро большую сумму.
Нинхеймер совсем распалился.
– Да разве загублен только остаток моей жизни?! Я даже не представляю, сколько поколений социологов будет указывать на меня как… э-э… на дурака или безумца. Все, чего я добился, все мои достижения будут погребены и забыты. Мое доброе имя запятнано не только до конца дней моих, но и на грядущие времена, потому что всегда найдутся люди, которые не поверят, будто в этих искажениях повинен робот.
В этот момент робот И-Зэт-27 поднялся с места. Сьюзен Кэлвин и пальцем не шевельнула, чтобы его удержать. Она сидела, глядя вперед, с безучастным видом. Защитник испустил еле слышный вздох облегчения.
Мелодичный голос робота прозвучал громко и отчетливо:
– Я хочу объяснить всем присутствующим, что это я вставил определенные абзацы в корректуру книги, абзацы, смысл которых был прямо противоположен смыслу оригинала…
Даже обвинитель был настолько потрясен зрелищем семифутовой громадины, обращающейся к суду, что не смог разразиться протестом против столь явного нарушения процедурных канонов. Когда он наконец пришел в себя, было уже поздно. Нинхеймер с искаженным от ярости лицом вскочил со свидетельского кресла.
– Черт бы тебя побрал! – исступленно завопил он. – Тебе же было ведено держать язык за зубами…
Опомнившись, он запнулся и умолк; замолчал и робот.
Обвинитель был уже на ногах и потребовал признать судебную ошибку и назначить новое слушание дела.
Судья Шейн отчаянно барабанил по столу молоточком:
– Тихо! Тихо! У обвинения, несомненно, есть все основания для подобного требования, но все же в интересах правосудия я попрошу профессора Нинхеймера закончить свое высказывание. Я отчетливо слышал, как он сказал роботу, что тому было ведено держать язык за зубами. Профессор Нинхеймер, в своих показаниях вы ни словом не обмолвились, что приказывали роботу о чем-то молчать!
Нинхеймер глядел на судью, лишившись дара речи.
– Приказывали ли вы роботу И-Зэт-27 держать язык за зубами? Да или нет? – продолжал судья. – Если приказывали, то о чем именно?
– Ваша честь… – хрипло начал Нинхеймер и замолчал.
Голос судьи звучал совсем беспощадно:
– А может, вы и в самом деле поручили роботу произвести определенные вставки в текст корректуры, а затем приказали ему молчать о вашем участии в этом деле?
Яростные протесты обвинения были прерваны выкриком Нинхеймера:
– Ах, какой смысл отпираться?! Да! Да! – И он бросился прочь из зала, но был остановлен в дверях судебным приставом и, в отчаянии закрыв лицо руками, опустился на стул в последнем ряду.
– Мне совершенно ясно, – сказал судья Шейн, – что робот И-Зэт-27 был приведен сюда с целью заманить свидетеля в ловушку. И если бы не то обстоятельство, что эта ловушка позволила предотвратить серьезную судебную ошибку, я был бы вынужден высказать адвокату защиты порицание за оскорбление суда. Теперь, однако, уже всем ясно, что истец повинен в обмане и мошенничестве, тем более необъяснимом, что он прекрасно понимал губительные последствия этого поступка для своей научной карьеры…
Решение было вынесено в пользу ответчика.
В холостяцкой квартире профессора Нинхеймера, в главном здании Университета, раздался звонок привратника, известивший профессора о том, что его хочет видеть доктор Сьюзен Кэлвин. Молодой инженер, привезший Кэлвин на своей машине, предложил сопровождать ее наверх, но она укоризненно посмотрела на него.
– Было бы лучше, если бы вам начало казаться, что у вас освободилось время для новой работы, – ответил Нинхеймер, не отрываясь от пометок, которые он делал в последнем номере реферативного журнала “Социальные науки”.
– Просто я никак не могу привыкнуть к новому порядку. Все еще продолжаю беспокоиться относительно корректуры. Глупо, конечно.
– Крайне глупо.
– Вчера просмотрел несколько листов, прежде чем Изи отослал их издате…
– Что?! – Нинхеймер, нахмурившись, посмотрел на помощника. Журнал выскользнул у него из рук и закрылся. – Вы осмелились помешать машине работать?
– Всего лишь на минуту. Все было в полном порядке. Кстати, Изи заменил там одно слово. Вы охарактеризовали какое-то действие как преступное, а Изи заменил это слово на “безответственное”. Ему казалось, что второе определение лучше соответствует контексту.
– А как по-вашему? – задумчиво спросил Нинхеймер.
– Вы знаете, я согласен с Изи. Я оставил его поправку.
Нинхеймер повернулся к своему молодому помощнику.
– Послушайте, Бейкер, мне бы не хотелось, чтобы это повторилось. Если уж пользоваться услугами машины, то пользоваться ими… э-э… в полной мере. Что же я выигрываю, обращаясь к машине, если при этом лишаюсь… э-э… вашей помощи, потому что вы впустую растрачиваете время на контроль машины, которая – как утверждают – вовсе не нуждается в контроле. Вам все ясно?
– Да, профессор, – смиренно произнес Бейкер.
Свежеотпечатанные авторские экземпляры “Социальных конфликтов” Нинхеймер получил 8 мая. Он мельком перелистал страницы, пробежав глазами несколько абзацев, и отложил книги в сторону.
Позднее он объяснял, что совсем забыл про них. Восемь лет трудился он над монографией, но, после того как все заботы о выпуске книги перешли к Изи, профессора полностью поглотили новые интересы. Он не удосужился преподнести традиционный дарственный экземпляр университетской библиотеке. Даже Бейкер, который после недавнего разноса с головой погрузился в работу и старался не попадаться начальству на глаза, и тот не получил книги в подарок.
Этот период забвения оборвался 16 июня. В кабинете Нинхеймера раздался телефонный звонок, и профессор изумленно уставился на экран.
– Шпейдель? Вы приехали?
– Нет, сэр! Я звоню вам из Кливленда! – Голос Шпейделя прерывался от плохо сдерживаемого гнева.
– Чем же вызван ваш звонок?
– А тем, что я только что имел удовольствие перелистать вашу новую книгу! Нинхеймер, вы с ума сошли? Совсем рехнулись?
Нинхеймер оцепенел.
– Вы нашли… э-э… ошибку? – встревожился он.
– Ошибку?! Да вы только взгляните на страницу 562! Какого черта вы посмели так извратить мою работу? Где в цитируемой вами статье я утверждаю, будто преступная личность – это фикция, а подлинными преступниками являются полиция и суд? Вот послушайте…
– Стойте! Стойте! – завопил Нинхеймер, лихорадочно листая страницы. – Позвольте мне взглянуть… О боже!
– Ну, что скажете?
– Шпейдель, я ума не приложу, как это могло произойти. Я никогда не писал ничего подобного.
– Это напечатано черным по белому! И это еще далеко не худшее искажение. Загляните на страницу 690 и попробуйте представить, что из вас сделает Ипатьев, когда узнает, как вы обошлись с его открытиями! Послушайте, Нинхеймер, ваша книга буквально напичкана подобными издевками. Не знаю, о чем вы думали… но, по-моему, у вас нет иного выхода, как изъять книгу из продажи. И вам еще долго придется приносить извинения на следующей конференции социологов!
– Шпейдель, выслушайте меня…
Но Шпейдель с такой яростью дал отбой, что экран секунд пятнадцать искрился помехами.
Вот тогда-то Нинхеймер уселся за книгу и принялся отмечать абзацы красными чернилами.
При встрече с роботом профессор держался на редкость хорошо, лишь побелевшие губы выдавали его гнев. Он протянул книгу Изи.
– Будьте добры прочитать абзацы, отмеченные на страницах 562, 631, 664 и 690.
Роботу понадобилось для этого четыре секунды.
– Готово, профессор Нинхеймер.
– Эти абзацы отличаются от тех, что были в первоначальном тексте.
– Да, сэр. Отличаются.
– Это вы их переделали?
– Да, сэр.
– Потому?
– Эти абзацы, в том виде, как вы написали, сэр, содержат весьма неодобрительные отзывы о кое-каких группах человеческих существ. Я счел целесообразным изменить некоторые формулировки, чтобы эти люди не пострадали.
– Да как вы осмелились?!
– Профессор, Первый закон не позволяет мне бездействовать, если в результате могут пострадать люди. А принимая во внимание вашу репутацию ученого и ту известность, которую ваша книга получит среди социологов, не трудно понять, что ваши неодобрительные отзывы причинят несомненный вред этим группам человеческих существ.
– А вы понимаете, какой вред вы причинили мне?!
– Из двух зол пришлось выбирать наименьшее.
Вне себя от ярости профессор Нинхеймер покинул помещение. Он твердо решил, что “Ю.С.Роботс” поплатится за все.
Легкое смятение за столом защиты усиливалось по мере того, как обвинение закрепляло достигнутый успех.
– Итак, как утверждал робот И-Зэт-27, его действия были вызваны Первым законом Роботехники?
– Совершенно верно, сэр.
– Иными словами, у робота не было другого выбора?
– Да, сэр.
– Отсюда вытекает, что фирма “Ю.С.Роботс” создала робота, который неизбежно должен переделывать книги в соответствии со своими понятиями добра и зла. И этого робота они пристроили в качестве простого корректора. Не так ли?
Защита немедленно и самым решительным образом запротестовала на том основании, что обвинитель спрашивает мнение свидетеля по вопросу, в котором тот не является специалистом. Судья в обычных выражениях пожурил обвинение, но можно было не сомневаться, что стрела попала в цель – по крайней мере у защитника не осталось на этот счет никаких иллюзий.
Перед тем как перейти к перекрестному допросу, защитник попросил устроить короткий перерыв; прибегнув к обычным юридическим формальностям, он сумел выторговать у судьи пять минут.
Адвокат наклонился к Сьюзен Кэлвин.
– Скажите, доктор Кэлвин, существует ли хоть малейшая возможность, что профессор Нинхеймер говорит правду? Поведение Изи и в самом деле было обусловлено действием Первого закона?
– Нет, – ответила Сьюзен Кэлвин, поджав губы, – это совершенно исключено. Последняя часть показаний Нинхеймера преднамеренное лжесвидетельство. Изи не способен выносить суждения об абстрактных идеях, характерных для современной монографии по социологии. Он совершенно не в состоянии прийти к выводу, что та или иная фраза из книги может причинить вред определенным группам людей. Его мозг попросту для этого не пригоден.
– Боюсь, что мы никогда не сможем доказать это неспециалистам, – с безнадежным видом произнес защитник.
– Не сможем, – согласилась Кэлвин. – Доказательство очень сложное. Наш единственный выход: показать, что Нинхеймер лжет. Наша линия атаки остается прежней.
– Хорошо, доктор Кэлвин, – ответил защитник, – мне остается только положиться на ваши слова. Будем действовать в соответствии с ранее намеченным планом.
Судья поднял и опустил свой молоточек, и профессор Нинхеймер вновь занял свидетельское кресло. Он едва заметно улыбался, как человек, сознающий несокрушимость своей позиции и с наслаждением предвкушающий бессильные атаки противника.
Защитник начал допрос осторожно и без нажима.
– Итак, доктор Нинхеймер, вы утверждаете, что не имели ни малейшего понятия о поправках, якобы внесенных в вашу рукопись, и узнали о них только из разговора с доктором Шпейделем 16 июня сего года?
– Совершенно верно, сэр.
– И вы ни разу не просматривали гранки, выправленные роботом И-Зэт-27?
– Вначале просматривал, но затем счел это занятие бессмысленным. Я доверился рекламным утверждениям “Ю.С.Роботс”. Эти абсурдные… э-э… поправки появились лишь в последней четверти книги, после того как робот, я полагаю, нахватался некоторых познаний в социологии…
– Ваши предположения к делу не относятся! – остановил его защитник. – Ваш коллега доктор Бейкер по крайней мере однажды видел гранки последней части. Помните, вы сами рассказали об этом эпизоде?
– Да, сэр. Он сказал мне, что видел всего один лист и что в этом листе робот заменил одно слово другим.
– Не кажется ли вам странным, сэр, – вновь прервал его защитник, – что после года непримиримой вражды к роботу, после того как вы голосовали против аренды робота, после того как вы категорически отказывались иметь с ним какое-либо дело, – не кажется ли вам несколько странным, сэр, что после всего этого вы решились доверить роботу вашу монографию, ваш magnum opus?
– Не вижу в этом ничего странного. Просто я решил, что могу, как и все прочие, воспользоваться услугами машины.
– И вы ни с того ни с сего вдруг прониклись таким доверием к роботу И-Зэт-27, что даже не удосужились просмотреть после него собственные гранки?
– Я уже сказал вам, что… э-э… поверил пропаганде “Ю.С.Роботс”.
– Настолько уверовали, что даже устроили разнос своему коллеге доктору Бейкеру за попытку проверить робота?
– Я не устраивал ему разноса. Просто я не хотел, чтобы он… э-э… попусту терял время. Тогда это казалось мне пустой тратой времени и я не придал особого значения замене слова… э-э…
– Я совершенно уверен, – с подчеркнутой иронией произнес защитник, – что вам посоветовали упомянуть об эпизоде с заменой слова, дабы это обстоятельство попало в протокол… Предупреждая неминуемый протест обвинения, защитник оборвал фразу и изменил направление атаки. – Суть дела в том, что вы крайне рассердились на доктора Бейкера.
– Нет, сэр. Ничуть.
– Но вы не подарили ему свою книгу после ее выхода в свет.
– Простая забывчивость. Я и библиотеке не подарил ни одного экземпляра. Профессора славятся своей рассеянностью. Нинхеймер позволил себе осторожно улыбнуться.
– А не кажется ли вам странным, что после более чем года безупречной работы робот И-Зэт-27 допустил ошибки именно в вашей книге? В книге, написанной вами, непримиримым врагом роботов?
– Моя книга была первым сколько-нибудь значительным трудом о людях, с которым он столкнулся. Тут-то и вступили в действие Три закона Роботехники.
– Вот уже несколько раз, доктор Нинхеймер, – сказал защитник, – вы пытались создать впечатление, будто являетесь специалистом в области Роботехники. Бесспорно, что вы вдруг весьма заинтересовались Роботехникой и даже брали в библиотеке книги по этому предмету. Вы сами упомянули об этом, не так ли?
– Всего одну книгу, сэр. Поступок, который мне кажется следствием… э-э… вполне естественного любопытства.
– И эта книга позволила вам объяснить, почему робот исказил – как вы утверждаете – вашу монографию?
– Да, сэр.
– Чрезвычайно удобное объяснение. А вы уверены, что ваш интерес к Роботехнике не был вызван стремлением использовать робота в своих тайных целях?
– Разумеется нет, сэр! – Нинхеймер побагровел.
Защитник повысил голос:
– Иными словами, уверены ли вы, что этих, будто бы искаженных абзацев не было в вашей первоначальной рукописи?
Социолог приподнялся в кресле.
– Это… э-э-э… э-э-э… просто нелепо! У меня есть гранки…
От негодования он был не в силах продолжать, и представитель обвинения, поднявшись с места, вкрадчиво обратился к судье:
– Ваша честь, с вашего позволения я намереваюсь представить в качестве вещественного доказательства корректурные листы, переданные доктором Нинхеймером роботу И-Зэт-27, и корректурные листы, отправленные указанным роботом в издательство. Я готов, если того пожелает мой многоуважаемый коллега, сделать это немедленно и нисколько не буду возражать против перерыва заседания с целью сравнения двух экземпляров корректуры.
– В этом нет нужды, – нетерпеливо отмахнулся защитник. Мой уважаемый оппонент может представить эти гранки в любое удобное для него время. Я нисколько не сомневаюсь, что в них будут обнаружены противоречия, о которых говорил истец. Мне бы, однако, хотелось узнать у свидетеля, нет ли у него заодно экземпляра гранок, принадлежавшего доктору Бейкеру?
– Гранки доктора Бейкера? – нахмурившись, переспросил Нинхеймер. Он все еще плохо владел собой.
– Именно так, профессор! Меня интересуют гранки доктора Бейкера. Вы сказали, что доктор Бейкер получил от издательства отдельный экземпляр гранок. Я могу попросить секретаря зачитать ваши показания, коль скоро вы стали страдать избирательной потерей памяти. Или это просто характерная профессорская рассеянность, как вы изволили выразиться?
– Я помню о гранках доктора Бейкера, – ответил Нинхеймер. – После того как работу передали корректурной машине, необходимость в них отпала…
– И вы их сожгли?
– Нет. Я выбросил их в корзинку для бумаг.
– Выбросили, сожгли – не все ли равно? Суть в том, что вы от них избавились.
– Это не имеет отношения к делу, – вяло возразил Нинхеймер.
– Не имеет отношения? – загремел защитник. – Абсолютно никакого, если не считать того обстоятельства, что теперь уже невозможно проверить, не воспользовались ли вы неправлеными листами из экземпляра доктора Бейкера, чтобы заменить выправленные листы в вашем собственном экземпляре, те самые листы, которые вы намеренно исказили, чтобы свалить вину на робота…
Обвинение яростно запротестовало. Судья Шейн перегнулся через стол, изо всех сил пытаясь выразить на своем добродушном лице овладевшее им негодование.
– Можете ли вы, господин адвокат, привести доказательства, подтверждающие ваше поистине странное заявление? – спросил он.
– У меня нет прямых доказательств, ваша честь, – спокойно ответил защитник. – Но я хочу указать на неожиданное превращение истца из противника роботов в их сторонника, на его внезапный интерес к Роботехнике, на то обстоятельство, что он отказался от проверки гранок и не разрешил кому-либо их проверять, на тот, наконец, факт, что он намеренно утаил свою книгу после выхода ее из печати, – все это вместе взятое со всей очевидностью свидетельствует о том, что…
– Послушайте, сэр, – нетерпеливо прервал его судья, здесь не место для изощренных логических построений. Истец не находится под судом. А вы не являетесь прокурором. Я категорически запрещаю подобные нападки на свидетеля и хочу заметить, что, решившись в отчаянии на подобный шаг, вы очень сильно ослабили свою позицию. Если у вас, господин адвокат, еще остались разрешенные законом вопросы, то вы можете задать их свидетелю. Но я запрещаю вам устраивать подобные спектакли в зале суда.
– У меня больше нет вопросов, ваша честь.
Едва защитник вернулся к своему столу, как Робертсон раздраженно прошипел:
– Ради бога, зачем вам это понадобилось? Теперь вы окончательно восстановили против себя судью.
– Зато Нинхеймер выбит из колеи, – хладнокровно ответил защитник. – Теперь он будет нервничать и волноваться. К завтрашнему утру он созреет для нашего очередного шага.
Сьюзен Кэлвин с серьезным видом кивнула головой.
Допрос остальных свидетелей обвинения прошел относительно гладко. Доктор Бейкер подтвердил большую часть показаний Нинхеймера. Затем были вызваны доктора Шпейдель и Ипатьев, трогательно поведавшие о чувстве горечи и потрясения, которое охватило их при чтении упомянутых выше абзацев. Оба высказали мнение, что профессиональная репутация Нинхеймера подорвана самым серьезным образом.
В качестве вещественных доказательств суду были предъявлены гранки и экземпляры монографии.
В этот день защита больше не задавала свидетелям вопросов. Обвинительная часть закончилась, и судебное заседание было отложено до следующего утра.
На другой день, сразу же после возобновления заседания, первый ход сделал защитник: он потребовал, чтобы робот И-Зэт-27 был допущен в зал суда. Обвинение сразу же заявило протест, и судья Шейн попросил обоих адвокатов подойти к судейскому столу.
– Это явное нарушение законов, – с жаром заявил обвинитель. – Робот не может быть допущен ни в одно помещение, открытое для широкой публики.
– Но зал суда, – возразил защитник, – закрыт для всех людей, кроме лиц, имеющих непосредственное отношение к слушаемому делу.
– Одно лишь присутствие в зале суда огромной машины с неустойчивым и ошибочным поведением вызовет смятение среди моих клиентов и свидетелей. Оно превратит этот процесс в ералаш и неразбериху.
Казалось, судья вполне разделяет точку зрения обвинителя. Он без особой приязни повернулся к защитнику и спросил:
– Чем вызвано ваше ходатайство?
– Мы собираемся доказать, что приписываемый роботу И-Зэт-27 поступок является для него абсолютно невозможным. Для этой цели нам необходимы кое-какие демонстрации.
– Не вижу в этом смысла, ваша честь, – возразил представитель обвинения. – В деле, где “Ю.С.Роботс” выступает ответчиком, демонстрации, произведенные служащими “Ю.С.Роботс”, едва ли можно рассматривать как веские доказательства.
– Ваша честь, – вмешался защитник, – веские это доказательства или нет, имеете право судить только вы и уж никак не представитель обвинения. Во всяком случае, я так понимаю это дело.
– Вы понимаете совершенно правильно, – сказал судья, задетый посягательством на его прерогативы. – Тем не менее присутствие робота в зале суда создает определенные юридические трудности.
– Ваша честь, мы надеемся, что никакие трудности не помешают правосудию свершиться. Если робот не будет допущен в зал суда, то мы будем лишены возможности представить единственное доказательство в свою защиту.
Судья задумался.
– А как быть с проблемой доставки робота в зал суда?
– С этой проблемой “Ю.С.Роботс” сталкивается непрерывно. У здания суда стоит грузовик, оборудованный в соответствии с законами о перевозках роботов. Внутри грузовика в специальном контейнере находится робот И-Зэт-27; его стерегут двое рабочих. Двери грузовика заперты, выполнены и все прочие меры предосторожности.
– Похоже, вы заранее были уверены в благоприятном для себя решении, – произнес судья, к которому вновь вернулось скверное расположение духа.
– Вовсе нет, ваша честь. Если решение окажется неблагоприятным, грузовик просто уедет восвояси. Никаких самонадеянных предположений мы и не думали строить.
Судья кивнул:
– Ходатайство защиты удовлетворено.
Двое рабочих ввезли на тележке контейнер с роботом и распаковали его. В зале суда воцарилась мертвая тишина.
Когда толстые плиты упаковочного пластика были убраны, Сьюзен Кэлвин протянула руку:
– Пойдем, Изи.
Робот посмотрел в ее сторону и тоже протянул ей свою громадную ручищу. Он возвышался на добрых два фута над головой Сьюзен Кэлвин, но покорно последовал за ней, словно малое дитя, держащееся за материнскую руку. Кто-то нервно хихикнул и подавился смешком под пристальным взглядом робопсихолога.
Изи осторожно опустился в массивное кресло, принесенное судебным приставом; кресло затрещало, но выдержало.
– Когда возникнет необходимость, ваша честь, – начал защитник, – мы докажем, что это действительно робот И-Зэт-27, тот самый робот, который находился в аренде у Северо-восточного университета в течение рассматриваемого судом промежутка времени.
– Очень хорошо, – кивнул его честь, – это будет необходимо. Лично я не имею ни малейшего представления, как вы ухитряетесь отличать одного робота от другого.
– А теперь, – продолжал защитник, – я бы хотел вызвать своего первого свидетеля. Профессор Саймон Нинхеймер, будьте добры занять свидетельское кресло.
Секретарь растерянно посмотрел на судью.
– Как, вы вызываете в качестве свидетеля защиты самого потерпевшего? – с нескрываемым удивлением спросил судья.
– Да, ваша честь.
– Я надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что своего свидетеля вы не можете допрашивать с той же свободой и пристрастием, которые допустимы при перекрестном допросе свидетеля противной стороны?
– Я это делаю с единственной целью установить истину, вкрадчиво ответил защитник. – Мне надо задать ему лишь несколько вопросов.
– Что ж, – с сомнением в голосе произнес судья, – вам виднее. Вызовите свидетеля.
Нинхеймер вышел вперед и был уведомлен, что он все еще находится под присягой. У профессора был менее уверенный вид, чем накануне, словно он предчувствовал, что должно произойти.
Защитник посмотрел на него почти ласково.
– Итак, профессор Нинхеймер, вы предъявили моему клиенту иск на сумму в 750 000 долларов.
– Да. Именно на эту… э-э… сумму.
– Это очень большие деньги.
– Мне был причинен очень большой ущерб.
– Ну, не такой уж и большой. В конце концов, речь идет всего лишь о нескольких абзацах. Неудачных, быть может, не скрою, но, если уж на то пошло, книги со всякого рода курьезами то и дело выходят в свет.
У Нинхеймера от негодования задрожали ноздри.
– Сэр, эта книга должна была стать вершиной моей ученой карьеры! А вместо этого меня выставили перед всем миром жалким недоучкой, извращающим мысли моих многоуважаемых друзей и коллег, последователем нелепых и… э-э… устарелых взглядов. Моя репутация ученого безвозвратно загублена. Независимо от исхода этого процесса ни на одной научной конференции я уже не смогу… э-э… смотреть коллегам в глаза. Я лишен возможности продолжать работу, которая была делом всей моей жизни. У меня отняли… э-э… цель жизни, уничтожили ее смысл.
Защитник – как ни странно – и не подумал остановить свидетеля; в продолжение всей его речи он рассеянно разглядывал свои ногти. Дождавшись паузы, он успокаивающе произнес:
– И все же, профессор Нинхеймер, учитывая ваш возраст, вряд ли вы могли надеяться заработать до конца своей жизни не будем мелочны – скажем, больше 150 000 долларов. А вы хотите, чтобы вам присудили впятеро большую сумму.
Нинхеймер совсем распалился.
– Да разве загублен только остаток моей жизни?! Я даже не представляю, сколько поколений социологов будет указывать на меня как… э-э… на дурака или безумца. Все, чего я добился, все мои достижения будут погребены и забыты. Мое доброе имя запятнано не только до конца дней моих, но и на грядущие времена, потому что всегда найдутся люди, которые не поверят, будто в этих искажениях повинен робот.
В этот момент робот И-Зэт-27 поднялся с места. Сьюзен Кэлвин и пальцем не шевельнула, чтобы его удержать. Она сидела, глядя вперед, с безучастным видом. Защитник испустил еле слышный вздох облегчения.
Мелодичный голос робота прозвучал громко и отчетливо:
– Я хочу объяснить всем присутствующим, что это я вставил определенные абзацы в корректуру книги, абзацы, смысл которых был прямо противоположен смыслу оригинала…
Даже обвинитель был настолько потрясен зрелищем семифутовой громадины, обращающейся к суду, что не смог разразиться протестом против столь явного нарушения процедурных канонов. Когда он наконец пришел в себя, было уже поздно. Нинхеймер с искаженным от ярости лицом вскочил со свидетельского кресла.
– Черт бы тебя побрал! – исступленно завопил он. – Тебе же было ведено держать язык за зубами…
Опомнившись, он запнулся и умолк; замолчал и робот.
Обвинитель был уже на ногах и потребовал признать судебную ошибку и назначить новое слушание дела.
Судья Шейн отчаянно барабанил по столу молоточком:
– Тихо! Тихо! У обвинения, несомненно, есть все основания для подобного требования, но все же в интересах правосудия я попрошу профессора Нинхеймера закончить свое высказывание. Я отчетливо слышал, как он сказал роботу, что тому было ведено держать язык за зубами. Профессор Нинхеймер, в своих показаниях вы ни словом не обмолвились, что приказывали роботу о чем-то молчать!
Нинхеймер глядел на судью, лишившись дара речи.
– Приказывали ли вы роботу И-Зэт-27 держать язык за зубами? Да или нет? – продолжал судья. – Если приказывали, то о чем именно?
– Ваша честь… – хрипло начал Нинхеймер и замолчал.
Голос судьи звучал совсем беспощадно:
– А может, вы и в самом деле поручили роботу произвести определенные вставки в текст корректуры, а затем приказали ему молчать о вашем участии в этом деле?
Яростные протесты обвинения были прерваны выкриком Нинхеймера:
– Ах, какой смысл отпираться?! Да! Да! – И он бросился прочь из зала, но был остановлен в дверях судебным приставом и, в отчаянии закрыв лицо руками, опустился на стул в последнем ряду.
– Мне совершенно ясно, – сказал судья Шейн, – что робот И-Зэт-27 был приведен сюда с целью заманить свидетеля в ловушку. И если бы не то обстоятельство, что эта ловушка позволила предотвратить серьезную судебную ошибку, я был бы вынужден высказать адвокату защиты порицание за оскорбление суда. Теперь, однако, уже всем ясно, что истец повинен в обмане и мошенничестве, тем более необъяснимом, что он прекрасно понимал губительные последствия этого поступка для своей научной карьеры…
Решение было вынесено в пользу ответчика.
В холостяцкой квартире профессора Нинхеймера, в главном здании Университета, раздался звонок привратника, известивший профессора о том, что его хочет видеть доктор Сьюзен Кэлвин. Молодой инженер, привезший Кэлвин на своей машине, предложил сопровождать ее наверх, но она укоризненно посмотрела на него.