– Боюсь, друг Элидж, что это невозможно. Они не могут покинуть лайнер из-за карантина. И по той же причине к ним не можете явиться вы.
– Да, конечно, Дэниил, но я имел в виду беседу по видеофону.
– К сожалению, они вряд ли согласятся, чтобы их допрашивал простой полицейский следователь. Опять-таки вопрос престижа.
– Ну, а с роботами-то я могу поговорить по видеофону?
– Это, я полагаю, можно будет устроить.
– Попробуем обойтись и этим. Значит, мне придется взять на себя функции робопсихолога-любителя.
– Но вы же сыщик, друг Элидж, а не робопсихолог.
– Ну, неважно. Только прежде, чем я увижусь с ними, давайте поразмыслим. Скажите, а не может ли быть так, что оба робота говорят правду? Например, разговор между математиками велся полунамеками. И тогда каждый робот искренне верит, что идея принадлежала его хозяину. Или оба слышали лишь часть разговора, причем не одну и ту же, и пришли к одному и тому же выводу.
– Абсолютно невозможно, друг Элидж. Оба робота повторяют разговор совершенно одинаково, если не считать главного противоречия.
– Таким образом, несомненно, что один из роботов лжет?
– Да.
– Можно мне будет получить копию показаний, дававшихся в присутствии капитана?
– Я предвидел, что копия может вам понадобиться, и захватил ее с собой.
– Вот и чудесно. А роботам была устроена очная ставка? И это отражено в протоколе?
– Роботы просто рассказали то, что им было известно. Устраивать очную ставку правомочен только робопсихолог.
– Или я?
– Вы – сыщик, друг Элидж, а не…
– Ну ладно, ладно, Даниил. Подумаем-ка еще. При обычных обстоятельствах робот лгать не станет. Однако он солжет, чтобы не нарушить какой-нибудь из трех законов. Он может солгать, чтобы сохранить собственное существование в соответствии с Третьим законом. Еще легче он солжет, чтобы выполнить распоряжение, полученное от человека, поскольку это соответствует Второму закону. И он скорее всего солжет, если это понадобится для спасения человеческой жизни или если он таким способом воспрепятствует тому, чтобы человеку был причинен вред, согласно Первому закону.
– Совершенно верно.
– В данном случае каждый из этих роботов предположительно защищает профессиональную репутацию своего хозяина и ради этого в случае необходимости, несомненно, будет лгать. Ведь профессиональная репутация тут почти эквивалентна жизни, и Первый закон вынудит его ко лжи.
– Однако такой ложью каждый камердинер будет вредить профессиональной репутации другого математика, друг Элидж.
– Да, пожалуй. Но ведь репутация хозяина может представляться ему более значимой и важной, чем репутация любого другого человека. И в этом случае, с его точки зрения, ложь принесет намного меньше вреда, нежели правда.
Сказав это, Элидж Бейли умолк и задумался. Затем он продолжал:
– Ну, хорошо. Так вы мне дадите возможность побеседовать с роботами? Я думаю, лучше будет начать с Р.Аида.
– Робота доктора Себбета?
– Да.
– Ну, так подождите минутку, – сказал Р.Даниил. – Я захватил с собой микроприемник, соединенный с проектором. Мне потребуется только белая стена. Вот эта вполне подойдет, если вы разрешите мне отодвинуть ящики с картотекой.
– Валяйте. Мне что, нужно будет говорить в микрофон?
– Нет. Вы сможете говорить так, словно ваш собеседник находится перед вами. Но, извините, друг Элидж, мне придется еще немножко вас задержать. Я должен сперва связаться с космолетом и вызвать Р.Аида к передатчику.
– Ну, в таком случае, Даниил, может, вы мне пока дадите копии протоколов?
Пока Р.Даниил налаживал оборудование, Элидж Бейли, закурив трубку, принялся перелистывать протоколы, которые передал ему робот.
Через несколько минут Р.Даниил сказал:
– Р.Аид вас ждет, друг Элидж. Но может быть, вы хотели бы еще несколько минут посвятить протоколам?
– Нет, – вздохнул Бейли. – Ничего нового я в них не нахожу. Включайте передатчик и последите, чтобы наш разговор записывался.
На стене появилось двумерное изображение Р.Аида. В отличие от Р.Даниила он вовсе не походил на человека и был сделан из металла. Он был высок, но состоял из нескольких блоков и мало чем отличался от обыкновенных роботов. Бейли заметил только несколько мелких отклонений от привычного стандарта.
– Добрый день, Р.Аид, – сказал Бейли.
– Добрый день, сэр, – ответил Р.Аид негромким и совсем человеческим голосом.
– Ты камердинер Дженнана Себбета, не так ли?
– Да, сэр.
– И давно ты у него служишь?
– Двадцать два года, сэр.
– И репутация твоего хозяина для тебя важна?
– Да, сэр.
– Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?
– Да, сэр.
– Наравне с его жизнью?
– Нет, сэр.
– Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?
После некоторого колебания Р.Аид сказал:
– Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет, зависеть от конкретных обстоятельств.
Бейли помолчал, собираясь с мыслями. Этот робот рассуждал много тоньше и логичнее, чем те, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор. И он вовсе не был уверен, что сумеет расставить ему ловушку. Бейли сказал:
– Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Альфреда Гумбольдта, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию твоего хозяина?
– Да, сэр.
– Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Гумбольдтом?
– Нет, сэр.
– Но если бы ты солгал, ты бы отрицал это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?
– Да, сэр.
– В таком случае, – сказал Бейли, – рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин, Дженнан Себбет, имеет репутацию замечательного математика, но он еще очень молод. Если доктор Гумбольдт сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Но у него впереди вся жизнь, и он сумеет искупить свой проступок. Его ждет еще много блестящих открытий, и со временем все забудут про эту попытку плагиата, объяснив ее опрометчивостью, свойственной молодым людям. То есть для него все еще поправимо. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Гумбольдт, то положение создается гораздо более серьезное. Он уже стар, и главные его свершения относятся к прошлому. До сих пор его репутация оставалась незапятнанной. И этот единственный проступок на склоне лет зачеркнет все его славное прошлое, а у него уже не будет времени поправить дело. За остающиеся ему годы он вряд ли сумеет сделать что-нибудь значительное. По сравнению с твоим хозяином доктор Гумбольдт теряет гораздо больше, а возможностей поправить случившееся у него гораздо меньше. Таким образом, ты видишь, что положение Гумбольдта намного более серьезно и чревато, несомненно, более опасными последствиями, не так ли?
Наступила долгая пауза. Затем Р.Аид сказал ровным голосом:
– Мои показания были ложью. Работа принадлежит доктору Гумбольдту, а мой хозяин попытался присвоить ее, не имея на то права.
– Прекрасно, – сказал Бейли. – По распоряжению капитана корабля ты не должен никому ничего говорить о нашей беседе, пока тебе не будет дано на это разрешение. Можешь быть свободен.
Экран померк, и Бейли, затянувшись, выпустил клуб дыма.
– Капитан все слышал, Дэниил?
– Разумеется. Он – единственный свидетель, не считая нас.
– Очень хорошо. А теперь давай второго робота.
– Но зачем, друг Элидж? Ведь Р.Аид во всем признался!
– Нет, это необходимо. Признание Р.Аида ничего не стоит.
– Ничего?
– Абсолютно ничего. Я объяснил ему, что доктор Гумбольдт находится в худшем положении, чем его хозяин. Естественно, если он лгал, защищая Себбета, то тут он сказал бы правду, как он и утверждает. Но если он говорил правду раньше, то теперь он солгал бы, чтобы защитить Гумбольдта. Это по-прежнему зеркальное изображение, и мы ничего не добились.
– Но в таком случае чего мы добьемся, допросив Р.Престона?
– Если бы зеркальное изображение было абсолютно точным, мы бы ничего не добились. Но одно различие существует. Ведь кто-то из роботов начал с того, что сказал правду, а кто-то солгал. И вот тут симметрия нарушена. Давай-ка мне Р. Престона, а если запись допроса Р.Аида готова, я хотел бы ее посмотреть.
На стене вновь появилось изображение. Р.Престон ничем не отличался от Р.Аида, если не считать узора на грудной пластине.
– Добрый день, Р.Престон, – сказал Бейли, держа перед собой запись допроса Р.Аида.
– Добрый день, сэр, – сказал Р.Престон. Голос его ничем не отличался от голоса Р.Аида.
– Ты камердинер Альфреда Гумбольдта, не так ли?
– Да, сэр.
– И давно ты у него служишь?
– Двадцать два года, сэр.
– И репутация твоего хозяина для тебя важна?
– Да, сэр.
– Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?
– Да, сэр.
– Наравне с его жизнью?
– Нет, сэр.
– Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?
После некоторого колебания Р.Престон сказал:
– Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет зависеть от конкретных обстоятельств.
Бейли сказал:
– Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Дженнана Себбета, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию твоего хозяина?
– Да, сэр.
– Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Себбетом?
– Нет, сэр.
– Но если бы ты солгал, ты бы отрицал это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?
– Да, сэр.
– В таком случае, – сказал Бейли, – рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин, Альфред Гумбольдт, имеет репутацию замечательного математика, но он старик. Если доктор Себбет сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Однако его почтенный возраст и замечательные открытия, которые он делал на протяжении столетий, перевесят этот единственный неверный шаг и заставят забыть о нем. Эта попытка плагиата будет объяснена утратой чувства реальности, свойственной старикам. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Себбет, то положение создается гораздо более серьезное. Он молод, и репутация его не столь прочна. При обычных обстоятельствах его ждали бы столетия, чтобы он мог совершенствовать свои знания и делать великие открытия. Теперь же он будет всего этого лишен – из-за единственной ошибки молодости. Будущее, которое он теряет, несравненно больше, чем то, которое еще остается твоему хозяину. Таким образом, ты видишь, что положение Себбета намного более серьезно и чревато, несомненно, более опасными последствиями, не так ли?
Наступила долгая пауза. Затем Р.Престон сказал ровным голосом:
– Мои показания были по…
Внезапно он умолк и больше не издал ни звука.
– Так что же ты хотел сказать, Р.Престон? – спросил Бейли.
Робот молчал.
– Боюсь, друг Элидж, – вмешался Р.Дэниил, – что Р.Престон находится в состоянии полного отключения.
Он вышел из строя.
– Наконец-то мы добились асимметричности, – сказал Бейли. – Теперь мы можем установить, кто виновен.
– Каким же образом, друг Элидж?
– А вот подумай. Предположим, ты – человек, который не совершил преступления, что известно твоему личному роботу. Тебе не нужно предпринимать никаких действий. Твой робот скажет правду и подтвердит твои слова. С другой стороны, если ты – человек, который совершил преступление, тебе будет нужно, чтобы твой робот солгал. А это сопряжено с определенным риском: хотя робот в случае необходимости и солжет, стремление сказать правду останется достаточно сильным. Другими словами, правда оказывается намного надежнее лжи. Чтобы обезопасить себя, человек, совершивший преступление, скорее всего прямо прикажет роботу солгать. В результате Первый закон будет подкреплен Вторым законом, и, возможно, в значительной степени.
– Это выглядит логичным, – заметил Р.Дэниил.
– Предположим, мы имеем по одному роботу каждого типа. Один из них переключится с ничем не подкрепленной правды на ложь. И проделает это после некоторых колебаний без каких-либо неприятных последствий. Второй робот переключится от сильно подкрепленной лжи на правду, но при этом он рискует сжечь позитронные связи своего мозга и впасть в состояние полного отключения.
– А поскольку Р.Престон впал в состояние полного отключения…
– Значит, хозяин Р.Престона, доктор Гумбольдт, виновен в плагиате. Если вы передадите это капитану и рекомендуете ему немедленно переговорить с доктором Гумбольдтом, тот, возможно, во всем сознается. В таком случае, я надеюсь, вы мне немедленно об этом сообщите.
– Непременно. Вы меня извините, друг Элидж? Я должен поговорить с капитаном без свидетелей.
– Ну конечно. Пройдите в зал заседаний, он полностью экранирован.
Р.Дэниил вышел, а Бейли обнаружил, что не в состоянии ничем заняться. Он волновался. Слишком многое зависело от правильности его анализа, а он остро чувствовал, как мало знает о психологии роботов.
Р.Дэниил вернулся через полчаса, и эти полчаса, пожалуй, были самыми длинными в жизни Бейли.
Разумеется, по невозмутимому лицу робота, несмотря на все его сходство с человеком, нельзя было ни о чем догадаться, и Бейли также постарался сохранить полную невозмутимость, когда спросил:
– Ну так что же, Дэниил?
– Все произошло, как вы сказали, друг Элидж. Доктор Гумбольдт признался. По его словам, он рассчитывал, что доктор Себбет отступит и позволит ему насладиться этим последним триумфом. Теперь дело улажено, и капитан просил передать вам, что он в восторге. И думаю, мне тоже зачтется, что я рекомендовал вас.
– Вот и хорошо, – сказал Бейли, который теперь, когда все окончилось благополучно, вдруг почувствовал, что еле держится на ногах. – Но, черт побери, Дэниил, не впутывайте меня больше в такие истории, ладно?
– Постараюсь, друг Элидж. Но, разумеется, дальнейшее будет зависеть от того, насколько важной окажется проблема, от вашего местонахождения в тот момент и от некоторых других факторов. Однако мне хотелось бы задать вам один вопрос…
– Валяйте.
– Разве нельзя было предположить, что переход от лжи к правде должен быть легким, а переход от правды ко лжи трудным? Это означало бы, что робот, полностью отключившийся, собирался вместо правды сказать ложь, а так как полностью отключился Р.Престон, то это означало бы, что виновен не доктор Гумбольдт, а доктор Себбет, не так ли?
– Совершенно верно, Дэниил. Можно было бы рассуждать и таким образом, но правильным оказалось обратное предположение. Ведь Гумбольдт-то признался. Разве нет?
– Да, конечно. Но раз оба эти построения были равно возможны, каким образом вы, друг Элидж, так быстро сделали свой выбор?
Губы Бейли задергались. Он не выдержал и улыбнулся.
– Дело в том, Дэниил, что я исходил из психологии людей, а не роботов. В людях я разбираюсь лучше, чем в роботах. Другими словами, еще до того, как стал допрашивать роботов, я довольно точно представлял себе, кто из математиков виновен. Когда же мне удалось добиться асимметричной реакции роботов, я истолковал ее как доказательство вины того, в чьей виновности я уже не сомневался. Реакция робота была настолько эффективной, что виновный человек не выдержал и сознался. А одним только анализом человеческого поведения я вряд ли сумел бы этого добиться.
– Мне хотелось бы узнать, что именно вам дал анализ человеческого поведения.
– Черт побери, Дэниил, подумайте немножко, и вам незачем будет спрашивать. В этой истории с зеркальными отражениями была еще одна асимметричность, помимо момента правды и лжи. А именно возраст двух математиков, один из которых – глубокий старик, а другой еще очень молод.
– Да, конечно, но что из этого следовало?
– А вот что. Я могу представить себе, что молодой человек, ошеломленный открытием совершенно нового принципа, поторопится поделиться им с маститым ученым, которого он еще на студенческой скамье привык почитать как великое светило. Но я не могу себе представить, чтобы маститый ученый, всемирно прославленный, привыкший к триумфам, открыв совершенно новый принцип, поторопился бы поделиться им с человеком, который моложе его на двести лет и которого он, несомненно, считает желторотым юнцом. Далее. Если бы молодому человеку и представился случай украсть идею у прославленного светила, мог бы он это сделать? Ни в коем случае. С другой стороны, старик, сознающий, что способности его угасают, мог бы многим рискнуть ради последнего триумфа, искренне считая, что у него нет никаких этических обязательств по отношению к тому, в ком он видел молокососа и выскочку. Короче говоря, было бы невероятно, чтобы Гумбольдт представил свое открытие на суд Себбета или чтобы Себбет украл идею Гумбольдта. Виновным в любом случае оказывался доктор Гумбольдт.
Р.Дэниил довольно долго раздумывал над услышанным. Потом он протянул Элиджу Бейли руку.
– Мне пора, друг Элидж. Было очень приятно повидать вас. И надеюсь, до скорой встречи.
Бейли сердечно потряс протянутую руку.
– Если можно, Дэниил, – не до очень скорой.
– Да, конечно, Дэниил, но я имел в виду беседу по видеофону.
– К сожалению, они вряд ли согласятся, чтобы их допрашивал простой полицейский следователь. Опять-таки вопрос престижа.
– Ну, а с роботами-то я могу поговорить по видеофону?
– Это, я полагаю, можно будет устроить.
– Попробуем обойтись и этим. Значит, мне придется взять на себя функции робопсихолога-любителя.
– Но вы же сыщик, друг Элидж, а не робопсихолог.
– Ну, неважно. Только прежде, чем я увижусь с ними, давайте поразмыслим. Скажите, а не может ли быть так, что оба робота говорят правду? Например, разговор между математиками велся полунамеками. И тогда каждый робот искренне верит, что идея принадлежала его хозяину. Или оба слышали лишь часть разговора, причем не одну и ту же, и пришли к одному и тому же выводу.
– Абсолютно невозможно, друг Элидж. Оба робота повторяют разговор совершенно одинаково, если не считать главного противоречия.
– Таким образом, несомненно, что один из роботов лжет?
– Да.
– Можно мне будет получить копию показаний, дававшихся в присутствии капитана?
– Я предвидел, что копия может вам понадобиться, и захватил ее с собой.
– Вот и чудесно. А роботам была устроена очная ставка? И это отражено в протоколе?
– Роботы просто рассказали то, что им было известно. Устраивать очную ставку правомочен только робопсихолог.
– Или я?
– Вы – сыщик, друг Элидж, а не…
– Ну ладно, ладно, Даниил. Подумаем-ка еще. При обычных обстоятельствах робот лгать не станет. Однако он солжет, чтобы не нарушить какой-нибудь из трех законов. Он может солгать, чтобы сохранить собственное существование в соответствии с Третьим законом. Еще легче он солжет, чтобы выполнить распоряжение, полученное от человека, поскольку это соответствует Второму закону. И он скорее всего солжет, если это понадобится для спасения человеческой жизни или если он таким способом воспрепятствует тому, чтобы человеку был причинен вред, согласно Первому закону.
– Совершенно верно.
– В данном случае каждый из этих роботов предположительно защищает профессиональную репутацию своего хозяина и ради этого в случае необходимости, несомненно, будет лгать. Ведь профессиональная репутация тут почти эквивалентна жизни, и Первый закон вынудит его ко лжи.
– Однако такой ложью каждый камердинер будет вредить профессиональной репутации другого математика, друг Элидж.
– Да, пожалуй. Но ведь репутация хозяина может представляться ему более значимой и важной, чем репутация любого другого человека. И в этом случае, с его точки зрения, ложь принесет намного меньше вреда, нежели правда.
Сказав это, Элидж Бейли умолк и задумался. Затем он продолжал:
– Ну, хорошо. Так вы мне дадите возможность побеседовать с роботами? Я думаю, лучше будет начать с Р.Аида.
– Робота доктора Себбета?
– Да.
– Ну, так подождите минутку, – сказал Р.Даниил. – Я захватил с собой микроприемник, соединенный с проектором. Мне потребуется только белая стена. Вот эта вполне подойдет, если вы разрешите мне отодвинуть ящики с картотекой.
– Валяйте. Мне что, нужно будет говорить в микрофон?
– Нет. Вы сможете говорить так, словно ваш собеседник находится перед вами. Но, извините, друг Элидж, мне придется еще немножко вас задержать. Я должен сперва связаться с космолетом и вызвать Р.Аида к передатчику.
– Ну, в таком случае, Даниил, может, вы мне пока дадите копии протоколов?
Пока Р.Даниил налаживал оборудование, Элидж Бейли, закурив трубку, принялся перелистывать протоколы, которые передал ему робот.
Через несколько минут Р.Даниил сказал:
– Р.Аид вас ждет, друг Элидж. Но может быть, вы хотели бы еще несколько минут посвятить протоколам?
– Нет, – вздохнул Бейли. – Ничего нового я в них не нахожу. Включайте передатчик и последите, чтобы наш разговор записывался.
На стене появилось двумерное изображение Р.Аида. В отличие от Р.Даниила он вовсе не походил на человека и был сделан из металла. Он был высок, но состоял из нескольких блоков и мало чем отличался от обыкновенных роботов. Бейли заметил только несколько мелких отклонений от привычного стандарта.
– Добрый день, Р.Аид, – сказал Бейли.
– Добрый день, сэр, – ответил Р.Аид негромким и совсем человеческим голосом.
– Ты камердинер Дженнана Себбета, не так ли?
– Да, сэр.
– И давно ты у него служишь?
– Двадцать два года, сэр.
– И репутация твоего хозяина для тебя важна?
– Да, сэр.
– Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?
– Да, сэр.
– Наравне с его жизнью?
– Нет, сэр.
– Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?
После некоторого колебания Р.Аид сказал:
– Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет, зависеть от конкретных обстоятельств.
Бейли помолчал, собираясь с мыслями. Этот робот рассуждал много тоньше и логичнее, чем те, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор. И он вовсе не был уверен, что сумеет расставить ему ловушку. Бейли сказал:
– Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Альфреда Гумбольдта, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию твоего хозяина?
– Да, сэр.
– Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Гумбольдтом?
– Нет, сэр.
– Но если бы ты солгал, ты бы отрицал это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?
– Да, сэр.
– В таком случае, – сказал Бейли, – рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин, Дженнан Себбет, имеет репутацию замечательного математика, но он еще очень молод. Если доктор Гумбольдт сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Но у него впереди вся жизнь, и он сумеет искупить свой проступок. Его ждет еще много блестящих открытий, и со временем все забудут про эту попытку плагиата, объяснив ее опрометчивостью, свойственной молодым людям. То есть для него все еще поправимо. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Гумбольдт, то положение создается гораздо более серьезное. Он уже стар, и главные его свершения относятся к прошлому. До сих пор его репутация оставалась незапятнанной. И этот единственный проступок на склоне лет зачеркнет все его славное прошлое, а у него уже не будет времени поправить дело. За остающиеся ему годы он вряд ли сумеет сделать что-нибудь значительное. По сравнению с твоим хозяином доктор Гумбольдт теряет гораздо больше, а возможностей поправить случившееся у него гораздо меньше. Таким образом, ты видишь, что положение Гумбольдта намного более серьезно и чревато, несомненно, более опасными последствиями, не так ли?
Наступила долгая пауза. Затем Р.Аид сказал ровным голосом:
– Мои показания были ложью. Работа принадлежит доктору Гумбольдту, а мой хозяин попытался присвоить ее, не имея на то права.
– Прекрасно, – сказал Бейли. – По распоряжению капитана корабля ты не должен никому ничего говорить о нашей беседе, пока тебе не будет дано на это разрешение. Можешь быть свободен.
Экран померк, и Бейли, затянувшись, выпустил клуб дыма.
– Капитан все слышал, Дэниил?
– Разумеется. Он – единственный свидетель, не считая нас.
– Очень хорошо. А теперь давай второго робота.
– Но зачем, друг Элидж? Ведь Р.Аид во всем признался!
– Нет, это необходимо. Признание Р.Аида ничего не стоит.
– Ничего?
– Абсолютно ничего. Я объяснил ему, что доктор Гумбольдт находится в худшем положении, чем его хозяин. Естественно, если он лгал, защищая Себбета, то тут он сказал бы правду, как он и утверждает. Но если он говорил правду раньше, то теперь он солгал бы, чтобы защитить Гумбольдта. Это по-прежнему зеркальное изображение, и мы ничего не добились.
– Но в таком случае чего мы добьемся, допросив Р.Престона?
– Если бы зеркальное изображение было абсолютно точным, мы бы ничего не добились. Но одно различие существует. Ведь кто-то из роботов начал с того, что сказал правду, а кто-то солгал. И вот тут симметрия нарушена. Давай-ка мне Р. Престона, а если запись допроса Р.Аида готова, я хотел бы ее посмотреть.
На стене вновь появилось изображение. Р.Престон ничем не отличался от Р.Аида, если не считать узора на грудной пластине.
– Добрый день, Р.Престон, – сказал Бейли, держа перед собой запись допроса Р.Аида.
– Добрый день, сэр, – сказал Р.Престон. Голос его ничем не отличался от голоса Р.Аида.
– Ты камердинер Альфреда Гумбольдта, не так ли?
– Да, сэр.
– И давно ты у него служишь?
– Двадцать два года, сэр.
– И репутация твоего хозяина для тебя важна?
– Да, сэр.
– Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?
– Да, сэр.
– Наравне с его жизнью?
– Нет, сэр.
– Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?
После некоторого колебания Р.Престон сказал:
– Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет зависеть от конкретных обстоятельств.
Бейли сказал:
– Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Дженнана Себбета, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию твоего хозяина?
– Да, сэр.
– Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Себбетом?
– Нет, сэр.
– Но если бы ты солгал, ты бы отрицал это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?
– Да, сэр.
– В таком случае, – сказал Бейли, – рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин, Альфред Гумбольдт, имеет репутацию замечательного математика, но он старик. Если доктор Себбет сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Однако его почтенный возраст и замечательные открытия, которые он делал на протяжении столетий, перевесят этот единственный неверный шаг и заставят забыть о нем. Эта попытка плагиата будет объяснена утратой чувства реальности, свойственной старикам. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Себбет, то положение создается гораздо более серьезное. Он молод, и репутация его не столь прочна. При обычных обстоятельствах его ждали бы столетия, чтобы он мог совершенствовать свои знания и делать великие открытия. Теперь же он будет всего этого лишен – из-за единственной ошибки молодости. Будущее, которое он теряет, несравненно больше, чем то, которое еще остается твоему хозяину. Таким образом, ты видишь, что положение Себбета намного более серьезно и чревато, несомненно, более опасными последствиями, не так ли?
Наступила долгая пауза. Затем Р.Престон сказал ровным голосом:
– Мои показания были по…
Внезапно он умолк и больше не издал ни звука.
– Так что же ты хотел сказать, Р.Престон? – спросил Бейли.
Робот молчал.
– Боюсь, друг Элидж, – вмешался Р.Дэниил, – что Р.Престон находится в состоянии полного отключения.
Он вышел из строя.
– Наконец-то мы добились асимметричности, – сказал Бейли. – Теперь мы можем установить, кто виновен.
– Каким же образом, друг Элидж?
– А вот подумай. Предположим, ты – человек, который не совершил преступления, что известно твоему личному роботу. Тебе не нужно предпринимать никаких действий. Твой робот скажет правду и подтвердит твои слова. С другой стороны, если ты – человек, который совершил преступление, тебе будет нужно, чтобы твой робот солгал. А это сопряжено с определенным риском: хотя робот в случае необходимости и солжет, стремление сказать правду останется достаточно сильным. Другими словами, правда оказывается намного надежнее лжи. Чтобы обезопасить себя, человек, совершивший преступление, скорее всего прямо прикажет роботу солгать. В результате Первый закон будет подкреплен Вторым законом, и, возможно, в значительной степени.
– Это выглядит логичным, – заметил Р.Дэниил.
– Предположим, мы имеем по одному роботу каждого типа. Один из них переключится с ничем не подкрепленной правды на ложь. И проделает это после некоторых колебаний без каких-либо неприятных последствий. Второй робот переключится от сильно подкрепленной лжи на правду, но при этом он рискует сжечь позитронные связи своего мозга и впасть в состояние полного отключения.
– А поскольку Р.Престон впал в состояние полного отключения…
– Значит, хозяин Р.Престона, доктор Гумбольдт, виновен в плагиате. Если вы передадите это капитану и рекомендуете ему немедленно переговорить с доктором Гумбольдтом, тот, возможно, во всем сознается. В таком случае, я надеюсь, вы мне немедленно об этом сообщите.
– Непременно. Вы меня извините, друг Элидж? Я должен поговорить с капитаном без свидетелей.
– Ну конечно. Пройдите в зал заседаний, он полностью экранирован.
Р.Дэниил вышел, а Бейли обнаружил, что не в состоянии ничем заняться. Он волновался. Слишком многое зависело от правильности его анализа, а он остро чувствовал, как мало знает о психологии роботов.
Р.Дэниил вернулся через полчаса, и эти полчаса, пожалуй, были самыми длинными в жизни Бейли.
Разумеется, по невозмутимому лицу робота, несмотря на все его сходство с человеком, нельзя было ни о чем догадаться, и Бейли также постарался сохранить полную невозмутимость, когда спросил:
– Ну так что же, Дэниил?
– Все произошло, как вы сказали, друг Элидж. Доктор Гумбольдт признался. По его словам, он рассчитывал, что доктор Себбет отступит и позволит ему насладиться этим последним триумфом. Теперь дело улажено, и капитан просил передать вам, что он в восторге. И думаю, мне тоже зачтется, что я рекомендовал вас.
– Вот и хорошо, – сказал Бейли, который теперь, когда все окончилось благополучно, вдруг почувствовал, что еле держится на ногах. – Но, черт побери, Дэниил, не впутывайте меня больше в такие истории, ладно?
– Постараюсь, друг Элидж. Но, разумеется, дальнейшее будет зависеть от того, насколько важной окажется проблема, от вашего местонахождения в тот момент и от некоторых других факторов. Однако мне хотелось бы задать вам один вопрос…
– Валяйте.
– Разве нельзя было предположить, что переход от лжи к правде должен быть легким, а переход от правды ко лжи трудным? Это означало бы, что робот, полностью отключившийся, собирался вместо правды сказать ложь, а так как полностью отключился Р.Престон, то это означало бы, что виновен не доктор Гумбольдт, а доктор Себбет, не так ли?
– Совершенно верно, Дэниил. Можно было бы рассуждать и таким образом, но правильным оказалось обратное предположение. Ведь Гумбольдт-то признался. Разве нет?
– Да, конечно. Но раз оба эти построения были равно возможны, каким образом вы, друг Элидж, так быстро сделали свой выбор?
Губы Бейли задергались. Он не выдержал и улыбнулся.
– Дело в том, Дэниил, что я исходил из психологии людей, а не роботов. В людях я разбираюсь лучше, чем в роботах. Другими словами, еще до того, как стал допрашивать роботов, я довольно точно представлял себе, кто из математиков виновен. Когда же мне удалось добиться асимметричной реакции роботов, я истолковал ее как доказательство вины того, в чьей виновности я уже не сомневался. Реакция робота была настолько эффективной, что виновный человек не выдержал и сознался. А одним только анализом человеческого поведения я вряд ли сумел бы этого добиться.
– Мне хотелось бы узнать, что именно вам дал анализ человеческого поведения.
– Черт побери, Дэниил, подумайте немножко, и вам незачем будет спрашивать. В этой истории с зеркальными отражениями была еще одна асимметричность, помимо момента правды и лжи. А именно возраст двух математиков, один из которых – глубокий старик, а другой еще очень молод.
– Да, конечно, но что из этого следовало?
– А вот что. Я могу представить себе, что молодой человек, ошеломленный открытием совершенно нового принципа, поторопится поделиться им с маститым ученым, которого он еще на студенческой скамье привык почитать как великое светило. Но я не могу себе представить, чтобы маститый ученый, всемирно прославленный, привыкший к триумфам, открыв совершенно новый принцип, поторопился бы поделиться им с человеком, который моложе его на двести лет и которого он, несомненно, считает желторотым юнцом. Далее. Если бы молодому человеку и представился случай украсть идею у прославленного светила, мог бы он это сделать? Ни в коем случае. С другой стороны, старик, сознающий, что способности его угасают, мог бы многим рискнуть ради последнего триумфа, искренне считая, что у него нет никаких этических обязательств по отношению к тому, в ком он видел молокососа и выскочку. Короче говоря, было бы невероятно, чтобы Гумбольдт представил свое открытие на суд Себбета или чтобы Себбет украл идею Гумбольдта. Виновным в любом случае оказывался доктор Гумбольдт.
Р.Дэниил довольно долго раздумывал над услышанным. Потом он протянул Элиджу Бейли руку.
– Мне пора, друг Элидж. Было очень приятно повидать вас. И надеюсь, до скорой встречи.
Бейли сердечно потряс протянутую руку.
– Если можно, Дэниил, – не до очень скорой.