Страница:
— Прежде всего, Ваня, мы стороны земные узнаем. Тогда и ветры сподручнее будет примечать. Вот солнышко к полдню движется — тень от жерди все короче будет. — С этими словами Химков снял поясной ремень и привязал его к нижней части шеста. К другому концу ремня, на расстоянии, как раз равном длине тени, он прикрепил небольшую палочку и, как циркулем, вычертил на земле небольшую дугу. На конце тени он вбил острый колышек. — Теперь, Ванюха, смотри не зевай. Тень сначала совсем окоротеет, а потом, как солнышко за полдень пойдет, снова вытягиваться станет. Только она до моей черты доберется, ты в то место другой колышек вбей. Тогда и мне скажешь.
Кое-что о солнце мальчик уже знал: знал он, что в полдень оно бывает как раз на юге. Если в полдень встать к солнышку лицом, то на правой руке будет запад, на левой — восток, а позади — север. Все это было ему знакомо; теперь его разбирало любопытство узнать, как отец будет делать часы. Едва тень коснулась черты, Ваня вбил второй колышек и тотчас позвал отца.
— Молодец! Сейчас полуденную линию найдем. Алексей разделил дугу между колышками пополам и провел от шеста к середине дуги длинную линию.
— Вот эта стрелка как раз север показывает, а другой ее конец, где я перышки нарисовал, на полдень смотрит. Алексей провел новую линию поперек первой.
— Смотри, черта вправо — восток указывает, а влево — запад.
— Знаю, отец. А часы как замечать? — не выдержал Ваня.
— Сейчас, — Химков провел накрест еще две линии. Получилась восьмилучевая звезда. — Вот тебе и часы, Ванюха. Между лучами как раз по три часа времени протечет. Примечай тень и часы отсчитывай. Понял, сынок?
Ваня кивнул головой.
— А теперь прапорnote 30 на крыше сладим.
Алексей взял жердь, прикрепил сверху крестовину и в самый конец воткнул гвоздь. На гвоздь насадил крыло от большой чайки — бургомистра. Все это сооружение он пристроил к крыше избы, придав лучам крестовины истинное направление на страны света.
Ваня долго еще вертелся у солнечных часов, наблюдая, как медленно движется за солнышком тень, делаясь все длиннее и длиннее…
Устраиваясь пока в старой избе, Алексей не оставлял намерения перенести зимовье на южный берег и разведать остров поподробнее. Попутно он хотел выяснить, где находятся лучшие места для промысла моржей, где расположены удобные становища, на случай, если в будущем придется снова вести лодью на Малый Берун.
В том, что они попали на Малый Берун, и именно на его западный берег, Химков не сомневался. В ясные дни он отчетливо видел на западе снежные, остроконечные вершины соседнего Большого Беруна.
Химков знал, что между этими островами тянулся пролив, достигавший в южной части ста верст ширины. «Ростислав» погиб именно в этом проливе, почти всегда заполненном дрейфующими льдами.
Грумаланы долго не теряли надежды на возвращение судна. О «Ростиславе» больше не говорили, но ежедневно всматривались в море.
Там ничего не было видно.
Кое-что о солнце мальчик уже знал: знал он, что в полдень оно бывает как раз на юге. Если в полдень встать к солнышку лицом, то на правой руке будет запад, на левой — восток, а позади — север. Все это было ему знакомо; теперь его разбирало любопытство узнать, как отец будет делать часы. Едва тень коснулась черты, Ваня вбил второй колышек и тотчас позвал отца.
— Молодец! Сейчас полуденную линию найдем. Алексей разделил дугу между колышками пополам и провел от шеста к середине дуги длинную линию.
— Вот эта стрелка как раз север показывает, а другой ее конец, где я перышки нарисовал, на полдень смотрит. Алексей провел новую линию поперек первой.
— Смотри, черта вправо — восток указывает, а влево — запад.
— Знаю, отец. А часы как замечать? — не выдержал Ваня.
— Сейчас, — Химков провел накрест еще две линии. Получилась восьмилучевая звезда. — Вот тебе и часы, Ванюха. Между лучами как раз по три часа времени протечет. Примечай тень и часы отсчитывай. Понял, сынок?
Ваня кивнул головой.
— А теперь прапорnote 30 на крыше сладим.
Алексей взял жердь, прикрепил сверху крестовину и в самый конец воткнул гвоздь. На гвоздь насадил крыло от большой чайки — бургомистра. Все это сооружение он пристроил к крыше избы, придав лучам крестовины истинное направление на страны света.
Ваня долго еще вертелся у солнечных часов, наблюдая, как медленно движется за солнышком тень, делаясь все длиннее и длиннее…
Устраиваясь пока в старой избе, Алексей не оставлял намерения перенести зимовье на южный берег и разведать остров поподробнее. Попутно он хотел выяснить, где находятся лучшие места для промысла моржей, где расположены удобные становища, на случай, если в будущем придется снова вести лодью на Малый Берун.
В том, что они попали на Малый Берун, и именно на его западный берег, Химков не сомневался. В ясные дни он отчетливо видел на западе снежные, остроконечные вершины соседнего Большого Беруна.
Химков знал, что между этими островами тянулся пролив, достигавший в южной части ста верст ширины. «Ростислав» погиб именно в этом проливе, почти всегда заполненном дрейфующими льдами.
Грумаланы долго не теряли надежды на возвращение судна. О «Ростиславе» больше не говорили, но ежедневно всматривались в море.
Там ничего не было видно.
Глава пятая. СТРАШНАЯ НАХОДКА
Прошло несколько дней с тех пор, как в избе заменили последнее негодное бревно, старательно проконопатили стены, плотно, доска к доске, уложили крышу и потолок. Давно просохла заново сложенная каменная печь.
Завершение первоочередных предзимних работ позволяло Химкову привести в исполнение его замысел обследовать весь остров. Но стала хмуриться погода. Однажды ночью крупными липкими хлопьями пошел мокрый снег, с моря навалил густой туман.
Непогожее время не пропало для Алексея даром. Ему удалось смастерить новый интересный прибор.
Готовясь к исследованию острова, он долго ломал голову, как обойтись без компаса и в то же время точно определить направление береговой линии.
— Что замолк, Алексей, о чем думу думаешь? — участливо спрашивал Федор.
— Хотел чертеж наших берегов сделать, да матки нет… И примыслить ничего не могу.
Веригин стал что-то вспоминать.
А матка-ветромет разве к делу негодна? Отец-то мой без ветромета и в море не ходил. Штука простая, смастерить недолго.
Алексей просиял и обнял товарища.
— Спасибо, надоумил. Теперь я с чертежом за милую душу управлюсь… Ванюха! — крикнул он сыну. — Найди-ко мне тесину поровнее, да мигом, не копайся.
Когда подходящая доска была разыскана, Химков, не откладывая, приступил к делу.
— Округ-то кабыть в аршин надобен, а, Федор? Такой ведь ветромет у отца был? — показал он размер руками.
— Такой, такой, хорошо помню, — загудел Веригин.
— А я вполовину меньше сделаю, — способнее будет в пути. Ветра да межники размечу — и довольно.
Химков разрезал пополам дюймовую доску, сбил половинки гвоздями и аккуратно процарапал окружность в пол-аршина диаметром, работая топором и ножом, он вырезал ровный круг и разбил его перпендикулярными линиями на шестнадцать секторов.
— Теперь, Федор, помоги: дыры по краю выжги и одну дыру в середине не забудь. А я палочки тем временем выточу.
— Ладно, давай, — с охотой отозвался Веригин, взял круг и, присмотрев на полке гвоздь по размеру, сунул его в огонь.
К концу дня были готовы и палочки. Восемь величиной в папиросу и восемь поменьше лежали стопочкой на столе; палочку подлинней — с пол-аршина — Алексей держал в руке. Скоро Ваня увидел готовый прибор — копию первого русского компаса-ветромета, известного с глубокой старины.
— Вот, Ванюха, эти палочки поболе, ветрами называют, — они главные. Ежели, примером, эту за север возьмем, тогда другие как назовешь? Ну-ка, сказывай.
Ваня, указывая по порядку пальцем на большие палочки, отвечал:
— Полуночник, веток, обедник, полуденик, шелоник, запад, побережник…
— Правильно, молодец! А вот эти палочки поменьше — межники, потому что между ветрами они стоят. Эти назови.
— Меж-севера полуночник, меж-встока полуночник, меж-встока обедник, меж-лета обедник, меж-запада шелоник, межзапада побережник, — бойко отсчитывал мальчик.
— Ай да Ваня! Да ты в кормщики гож, хоть сейчас лодью давай, — рассмеялся Степан, ласково теребя его за чуб.
— Большие матки в тридцать две палочки делают, продолжал Алексей. — Шестнадцать малых палок стриками зовут, а по заморскому — румбами. У каждого стрика тоже свое названье есть… Ну, спасибо, ребята, теперь чертеж у нас справный будет.
— Как же, Алексей, матка эта действует без стрелки-то — дерево ведь одно… — нерешительно произнес Степан. Алексей улыбнулся.
— А это что? — указал он на торчавшую посредине прибора высокую палочку. — Это и есть стрелка. В полдень солнышко по ней, как на наших часах, тень бросит и аккурат все ветры укажет.
— Понял, понял, — закивал головой Степан. — Ну-к что ж, по солнышку я и так дорогу сыскать умею… А вот ежели нету солнышка, как сейчас, примером, тогда какnote 31?
— А кресты на что? — вмешался Федор — Кресты ведь, по закону, на восток ставлены — крылья север тебе укажут. Вот и ставь ветромет по кресту: с моря далече разобрать можно, куда крест глядит.
Ну, а ежели и крестов нету? — не унимался Степан.
— Того быть не может, чтобы русский человек на своей земле креста не поставил, — пробасил Федор. — Все мысы, губы да становища крестами помечены. А других людей, кроме русских по всему Студеному морю нет.
— Твоя правда, Федор, — подтвердил Химков. — В море ежели — ветромет по солнцу да по звездам дорогу укажет. А по берегу идешь — кресты замечай, тоже верно. Хороша вещица: и время и путь по ней узнать можно. Одно плохо: по морю идучи, другой раз ни солнца, ни звезд вовсе не увидишь… А давно штуку эту наши мореходы выдумали, магнитной стрелки и в помине не было…
Действительно, ветромету русские мореходы были обязаны той точности, которая искони соблюдалась ими в лоциях и морских картах — чертежах. Поморский прообраз компаса широко употреблялся на севере до появления магнитного, но, несомненно, он применялся и в более позднее время при плавании вблизи берегов, а особенно в районах, изобиловавших островами и подводными камнями.
Соорудив ветромет, Химков восполнил потерю маточки и мог приняться за карту берега. Чем заменить бумагу — он догадался давно: гладкой доской.
Дождавшись, когда солнце вновь оживило помрачневшие скалы и низины. Алексей и Степан Шарапов стали собираться в дальний поход на юг. Федор, большой домосед, сам просил оставить его дома. Ване, хоть он и умолял взять его с собой, тоже пришлось остаться: отец был непреклонен.
— Побудешь с Федором, — отрезал он.
С завистью смотрел Ваня на веселые дорожные хлопоты Степана, но делать было нечего. А Степан, напевая песенку грумаланов, лукаво посматривал на загрустившего мальчика:
Прощаясь. Химков наказывал:
Ну, Федор, смотри, за хозяина остаешься. О чем говорили, не забывай. А ты, Ваня, траву-салату поищи. Ее здесь по берегу немало растет. Сколь можешь больше собирай. Зимой на оленьем мясе щи варить будем: и вкусно, и против цынги хорошо помогает. С Федором траву эту нарубите да заквасьте, как капусту, Федор тебе и корыто смастерит. Где салаты много растет, те места замечай. Ежели заболеет кто, будем из-под снега траву весной доставать. Норы песцовые примечайте. Вернемся — кулемки? поставим.
Прихватив с собой багры, пищаль, заряды и по доброму куску вяленой оленины, поморы ясным сентябрьским утром двинулись в путь.
Дорога шла по берегу моря. Версту за верстой Алексей
замечал контур береговой линии Концом ножа он вырезал на гладко оструганной доске все значительные мысы, выдающиеся в море, заливы, бухты, прибрежные камни, опасные для судов, и все приметные места. Отойдя немного к югу от двух черных скал, мореходы увидели большой залив, тянувшийся на десять — двенадцать верст. Совсем рядом уходил в море низкий песчаный мыс.
Ножом на гладкой доске Алексей вырезал карту острова.
Вдруг Алексей подтолкнул Степана локтем.
— Гляди, медведи! Целое семейство.
Важно переваливаясь и не обращая внимания на людей, по берегу шла рослая медведица с двумя мохнатыми медвежатами.
Химков назвал песчаную косу Мысом Трех Медведей. Залив между скалами решили назвать заливом Спасения, а большую бухту — бухтой Ростислава и отметили их на походной карте.
Дальше на протяжении всего пути берег уходил прямо на юг, почти не изменяя характера.
Ширина низкой прибрежной полосы, покрытой то галечником, то крупным песком, была различной. Местами отвесные скалы подходили почти к самому морю, местами отступали вглубь острова, образуя небольшие долины по берегам мелких речушек, шумливо сбегавших с горных склонов.
Все низкие береговые участки представляли отличные ягельные пастбища. Оленьи стада то и дело встречались на пути, особенно у водопоев. Смешные маленькие оленята резвясь возле маток, неуклюже прыгали, взбрасывая свои длинные ноги.
— Тьма здесь оленей! — то и дело восторгался Шарапов. В море на льдинах отдыхали, греясь на солнце, морские звери.
На низких берегах не раз встречались залежки моржей.
— Вот где зверя промышлять надо, Степан! — радовался и Химков — Если выберемся целы, только сюда артель поведу.
— Путь-то не легкий. Зверь тоже умен, собрался, где бьют его мало.
Путь тяжелый, это верно. Все льды и льды… — вздохнув, согласился Химков — Когда то еще мы судна дождемся…
— Ну-к что ж, не впервой русским на Груманте.
К концу третьего дня берег резко повернул сначала к юго-западу, а затем к востоку, образовав тупой широкий мыс, которым оканчивался западный берег. Этот берег Химков назвал Моржовым.
Идти стало труднее. Прибрежные скалы неприступными обрывами подходили прямо к морю. Появились во множестве морские птицы. Они лепились на утесах, куда не могли забраться песцы и медведи.
Химков решил все же пройти к южному берегу. Подъем на высокий скалистый мыс оказался сложным. Пробираться пришлось вдоль горного потока, русло которого местами суживалось до тесного ущелья. Кружной путь приходилось искать, когда дорогу преграждал водопад, сверившийся с уступа на уступ: неширокая горная речка с размаху бросалась вниз, на вечно мокрые спины камней, и, пенясь в водовороте, неистово шумела. Иногда к реву воды примешивался глухой стук: поток толкал по каменистому дну крупные валуны, увлекал их к морю.
Несмотря на трудности, Алексей не забывал свою карту. Он заполнял ее по масштабу десять верст в дюйме. Масштаб был намечен прямо на доске. Большие расстояния брал на глаз, а где можно измерял шагами или багром, еще в плавании разбитым на сажени и футы.
Ночь путники провели у костра в небольшой пещере почти на середине подъема.
Разведя огонь, отправились собирать мох и скоро вернулись с двумя большими охапками. Когда костер прогорел, Степан багром сгреб угли в сторону. — Ну-к что ж, — позевывая, сказал он, — нынче тепло будет, как дома на печке.
Химков покрыл горячий камень мягким слоем мха, и усталые поморы заснули, лишь поворачиваясь на другой бок, когда начинало слишком припекать.
Утром их разбудил сильный пронизывающий ветер. Небо было ясное, холодное, солнце низко стояло над горизонтом.
Пещера находилась у каменистой площадки на отвесной скале, опускавшейся прямо в море. У самого края площадки громоздились острые камни. Некоторые из них еле держались. Степан чуть прикоснулся ногой, и огромный камень угрожающе заколебался над обрывом.
— Оберегайся! — крикнул Алексей. — До беды недолго. Стоит одному камню упасть, за ним тысячи пойдут. Попадешь в камнепад, живым не быть.
Поморы осторожно легли у края скалы, сняв шапки, чтобы не уронить. Их глазам открылся один из красивейших видов острова. Внизу расстилалось темное море, покрытое белой пеной плавающей птицы; отвесный мыс был облеплен кайрами и чайками, сплошь закрывшими черные камни. Сидящие на узком карнизе, совсем близко от охотников, кайры без всякого страха смотрели на две всклокоченные головы над скалой.
— Велики птичьи базары на острове. Жаль, прошло время яйца собирать. А неплохо бы яичницу сейчас…
— Успеем еще за зимовку попробовать. Ну, пошли дальше, насмотрелись.
Дорога вела все выше и выше, но после хорошего отдыха она покачалась много легче. К полудню путешественники добрались до перевала.
Химков укрепил на куче камней свой прибор и, дождавшись полудня, когда тень от длинной шпильки ветромета показала север, осмотрелся.
К западу горели снеговые вершины Большого Беруна. На юге расстилался огромный залив с бесчисленными черными островками, сверкающими голубыми айсбергами и множеством плавающего льда. В прибрежных низинах осколками стекла поблескивали озерки. В глубине острова виднелась высокая, довольно ровная поверхность, покрытая ледниками и голыми скалами. Морозы избороздили остров трещинами и ущельями; ледники рассыпали там и сям груды каменных обломков. Высоких гор на Малом Беруне не было.
Химков быстро наносил на карту все, что видел, пока его не отвлек возглас Степана.
— Ну-ка, поди сюда, глянь, — манил его рукой товарищ, показавшись из-за большого камня.
Они нашли тесаный, в несколько саженей, крест, поваленный на землю.
— Заметка на кресте-то, Алексей, топором кто-то высек, — Шарапов ткнул пальцем в широкую нижнюю перекладину.
«22 апреля 1732 года», — прочитал Химков и некоторое время что-то молча соображал.
— Ну да.. Как раз тем годом и зимовали наши мезенские-то. Теперь и избу найдем. Где-то близко должна быть.
И тут же, вглядевшись в отлогий берег маленького заливчика к востоку от мыса, он взволнованно воскликнул:
— Гляди, зимовье, Степан! Видишь, чернеет? Вот радость-то! Недалече, рукой подать, там и заночуем. Сперва только крест поставим на место.
Крест был тяжелый, грубо, но крепко сколоченный из толстых бревен плавника. С ним пришлось долго повозиться.
Сверившись с ветрометом, Алексей и Степан установили этот поморский маяк ребрами точно на север — юг.
Спустившись на берег, они обогнули небольшой мысок и оказались возле заброшенного зимовья. На фоне вечернего неба темнело несколько небольших крестов. Проходя мимо покосившихся, старых надгробных памятников, мореходы сняли шапки.
Тут же стояла плавниковая изба, с мрачно темневшим дверным отверстием. Невдалеке виднелся сруб другой, заметно разрушенной избы. Алексей высек огонь и зажег сухую щепу, подняв ее к дверному брусу над входом.
Медленно разбирая славянскую вязь, он прочел. «Сия изба староверска», — и как-то нерешительно вошел в сени. За ним Шарапов. Из сеней в горницу двери были плотно закрыты. Удары по двери глухо отдались в темной избе.
— Ну-ка, ломай двери, — сказал Алексей.
Долго возились поморы, стараясь отбить толстые доски. Видимо, дверь была приперта чем-то изнутри. Стали осматривать окна. И окна были плотно закрыты. Когда удалось выбить одну ставню, из избы пахнуло затхлым холодным воздухом.
Химков первым влез в окно, осторожно нащупывая ногой полати. Степан передал ему горящий пук лучины и тем же путем забрался в избу.
— Кто-то лежит на лавке, — прошептал Шарапов. Они подошли ближе. При свете лучины на них глянуло черное лицо мертвеца. Друзья невольно отпрянули и перекрестились.
Кто был этот человек, умерший в одиночестве на безлюдном острове, далеко от родной земли?
— От зверей, видно, спасался, высказал догадку Шарапов, глядя на дверь, заваленную камнем.
Мореходы решили похоронить покойника, но копать яму в мерзлой каменистой почве было нечем, и они оставили его пока в избе, прикрыв окно. — Последним умер. Остальных схоронить успел, вишь, крестов сколько, — все еще шепотом говорил Степан, выйдя на волю и озираясь по сторонам.
Молча стояли поморы, стиснув в руках шапки. Наконец Алексей, пересилив себя, очнулся.
— Долго здесь тело человеческое не гниет, — думая о чем-то другом, сказал он. — Ведь сколько лет прошло…
Уходя из избы, они взяли закопченный медный котелок, нож и топор. Пищаль без зарядов и пороха была бесполезна, ее оставили на месте. На рукоятке ножа из пожелтевшей моржовой кости было вырезано неровными буквами имя владельца: «Иван Медведев».
Подумав, Алексей вспомнил:
— Слыхал, был такой. Крепкий старик, хороший промышленник. Не одну зимовку пережил, да здесь, вишь, и смерть свою нашел… Но избу эту не Медведев ставил, помнится, будто другой кормщик был…
Залив, у которого было расположено зимовье, Химков назвал Крестовым, так же как и высокий мыс, на котором они устанавливали крест. Берег напротив, покрытый ледниками, назвали Ледяным, а его западный скалистый мыс — Летним.
Переночевали в сенях и утром двинулись в обратный путь, твердо решив перебраться сюда.
— Приметил, Степан? Здешняя изба дверью прямо на берег выходит. И становище на полдень… Все как надо.
Перевалив Крестовый мыс, мореходы снова спускались к морю. Все громче и громче становился шум прибоя. Начинался шторм.
Пока они смотрели на широкую, ровную поверхность моря с горы, им трудно было представить, что едва различимые складки и тонкие белые барашки вблизи превратятся в грозные валы, с ревом опрокидывающиеся на берег.
— Смотри, Степан, кипит море у мыса, будто раскалили камень да в воду поставили!
— Ну-к что ж… правда, — невозмутимо ответил Шарапов.
Перебравшись по камням на самую оконечность мыса, на островок, выступивший в море, они залюбовались величественной картиной.
Море бросало на каменную громаду мыса горы воды. Вгрызаясь в берег, волны яростно били его камнями; шумно откатываясь, они уносили с собой новые обломки, отвоеванные у скал.
Море заглушало все остальные звуки, и чтобы сказать что-то Алексею, Шарапов тронул его за плечо.
— Чего ты?
— Ходуном под ногами наш остров ходит!
— Новый удар потряс островок и покрыл его тучей соленых брызг. Степан и не заметил, как ноги сами отнесли его подальше от грозно набухавшего вала, готового вот-вот обрушиться на берег.
— Пойдем, Алексей, на матеру! — в самое ухо ему крикнул Степан, поеживаясь не то от воды, попавшей за ворот, не то от ощущения смутного страха перед слепой силой стихии.
Мореходы стали осторожно перебираться на берег.
Дальнейший путь к своей избе они проделали без особых приключений и к концу пятого дня благополучно вернулись домой.
Встреча была радостная, у яркого, веселого огонька, после сытного ужина, путешественники с наслаждением закурили свои трубочки. Сберегая остаток табака, они разрешали себе это удовольствие только в особых случаях.
После путешествия Химков отдыхал всего один день. За этот день он успел привести в порядок свои путевые чертежи и раскаленным гвоздем подчернил линии, вырезанные на доске. Получилась довольно подробная карта юго-западного побережья острова.
Завершение первоочередных предзимних работ позволяло Химкову привести в исполнение его замысел обследовать весь остров. Но стала хмуриться погода. Однажды ночью крупными липкими хлопьями пошел мокрый снег, с моря навалил густой туман.
Непогожее время не пропало для Алексея даром. Ему удалось смастерить новый интересный прибор.
Готовясь к исследованию острова, он долго ломал голову, как обойтись без компаса и в то же время точно определить направление береговой линии.
— Что замолк, Алексей, о чем думу думаешь? — участливо спрашивал Федор.
— Хотел чертеж наших берегов сделать, да матки нет… И примыслить ничего не могу.
Веригин стал что-то вспоминать.
А матка-ветромет разве к делу негодна? Отец-то мой без ветромета и в море не ходил. Штука простая, смастерить недолго.
Алексей просиял и обнял товарища.
— Спасибо, надоумил. Теперь я с чертежом за милую душу управлюсь… Ванюха! — крикнул он сыну. — Найди-ко мне тесину поровнее, да мигом, не копайся.
Когда подходящая доска была разыскана, Химков, не откладывая, приступил к делу.
— Округ-то кабыть в аршин надобен, а, Федор? Такой ведь ветромет у отца был? — показал он размер руками.
— Такой, такой, хорошо помню, — загудел Веригин.
— А я вполовину меньше сделаю, — способнее будет в пути. Ветра да межники размечу — и довольно.
Химков разрезал пополам дюймовую доску, сбил половинки гвоздями и аккуратно процарапал окружность в пол-аршина диаметром, работая топором и ножом, он вырезал ровный круг и разбил его перпендикулярными линиями на шестнадцать секторов.
— Теперь, Федор, помоги: дыры по краю выжги и одну дыру в середине не забудь. А я палочки тем временем выточу.
— Ладно, давай, — с охотой отозвался Веригин, взял круг и, присмотрев на полке гвоздь по размеру, сунул его в огонь.
К концу дня были готовы и палочки. Восемь величиной в папиросу и восемь поменьше лежали стопочкой на столе; палочку подлинней — с пол-аршина — Алексей держал в руке. Скоро Ваня увидел готовый прибор — копию первого русского компаса-ветромета, известного с глубокой старины.
— Вот, Ванюха, эти палочки поболе, ветрами называют, — они главные. Ежели, примером, эту за север возьмем, тогда другие как назовешь? Ну-ка, сказывай.
Ваня, указывая по порядку пальцем на большие палочки, отвечал:
— Полуночник, веток, обедник, полуденик, шелоник, запад, побережник…
— Правильно, молодец! А вот эти палочки поменьше — межники, потому что между ветрами они стоят. Эти назови.
— Меж-севера полуночник, меж-встока полуночник, меж-встока обедник, меж-лета обедник, меж-запада шелоник, межзапада побережник, — бойко отсчитывал мальчик.
— Ай да Ваня! Да ты в кормщики гож, хоть сейчас лодью давай, — рассмеялся Степан, ласково теребя его за чуб.
— Большие матки в тридцать две палочки делают, продолжал Алексей. — Шестнадцать малых палок стриками зовут, а по заморскому — румбами. У каждого стрика тоже свое названье есть… Ну, спасибо, ребята, теперь чертеж у нас справный будет.
— Как же, Алексей, матка эта действует без стрелки-то — дерево ведь одно… — нерешительно произнес Степан. Алексей улыбнулся.
— А это что? — указал он на торчавшую посредине прибора высокую палочку. — Это и есть стрелка. В полдень солнышко по ней, как на наших часах, тень бросит и аккурат все ветры укажет.
— Понял, понял, — закивал головой Степан. — Ну-к что ж, по солнышку я и так дорогу сыскать умею… А вот ежели нету солнышка, как сейчас, примером, тогда какnote 31?
— А кресты на что? — вмешался Федор — Кресты ведь, по закону, на восток ставлены — крылья север тебе укажут. Вот и ставь ветромет по кресту: с моря далече разобрать можно, куда крест глядит.
Ну, а ежели и крестов нету? — не унимался Степан.
— Того быть не может, чтобы русский человек на своей земле креста не поставил, — пробасил Федор. — Все мысы, губы да становища крестами помечены. А других людей, кроме русских по всему Студеному морю нет.
— Твоя правда, Федор, — подтвердил Химков. — В море ежели — ветромет по солнцу да по звездам дорогу укажет. А по берегу идешь — кресты замечай, тоже верно. Хороша вещица: и время и путь по ней узнать можно. Одно плохо: по морю идучи, другой раз ни солнца, ни звезд вовсе не увидишь… А давно штуку эту наши мореходы выдумали, магнитной стрелки и в помине не было…
Действительно, ветромету русские мореходы были обязаны той точности, которая искони соблюдалась ими в лоциях и морских картах — чертежах. Поморский прообраз компаса широко употреблялся на севере до появления магнитного, но, несомненно, он применялся и в более позднее время при плавании вблизи берегов, а особенно в районах, изобиловавших островами и подводными камнями.
Соорудив ветромет, Химков восполнил потерю маточки и мог приняться за карту берега. Чем заменить бумагу — он догадался давно: гладкой доской.
Дождавшись, когда солнце вновь оживило помрачневшие скалы и низины. Алексей и Степан Шарапов стали собираться в дальний поход на юг. Федор, большой домосед, сам просил оставить его дома. Ване, хоть он и умолял взять его с собой, тоже пришлось остаться: отец был непреклонен.
— Побудешь с Федором, — отрезал он.
С завистью смотрел Ваня на веселые дорожные хлопоты Степана, но делать было нечего. А Степан, напевая песенку грумаланов, лукаво посматривал на загрустившего мальчика:
— Не горюй, Ванюха, — утешал Федор, — придет еще твое время, находишься.
Друг на друга мы взглянули,
Тяжелехонько вздохнули:
«Ну, ребята, не тужить!
Надо зиму здесь прожить.
Поживем, попромышляем,
Зверей разных постреляем,
Скоро темная зима
Проминуется сама;
Там наступит весна красна.
Нам тужить теперь напрасно»
Прощаясь. Химков наказывал:
Ну, Федор, смотри, за хозяина остаешься. О чем говорили, не забывай. А ты, Ваня, траву-салату поищи. Ее здесь по берегу немало растет. Сколь можешь больше собирай. Зимой на оленьем мясе щи варить будем: и вкусно, и против цынги хорошо помогает. С Федором траву эту нарубите да заквасьте, как капусту, Федор тебе и корыто смастерит. Где салаты много растет, те места замечай. Ежели заболеет кто, будем из-под снега траву весной доставать. Норы песцовые примечайте. Вернемся — кулемки? поставим.
Прихватив с собой багры, пищаль, заряды и по доброму куску вяленой оленины, поморы ясным сентябрьским утром двинулись в путь.
Дорога шла по берегу моря. Версту за верстой Алексей
замечал контур береговой линии Концом ножа он вырезал на гладко оструганной доске все значительные мысы, выдающиеся в море, заливы, бухты, прибрежные камни, опасные для судов, и все приметные места. Отойдя немного к югу от двух черных скал, мореходы увидели большой залив, тянувшийся на десять — двенадцать верст. Совсем рядом уходил в море низкий песчаный мыс.
Ножом на гладкой доске Алексей вырезал карту острова.
Вдруг Алексей подтолкнул Степана локтем.
— Гляди, медведи! Целое семейство.
Важно переваливаясь и не обращая внимания на людей, по берегу шла рослая медведица с двумя мохнатыми медвежатами.
Химков назвал песчаную косу Мысом Трех Медведей. Залив между скалами решили назвать заливом Спасения, а большую бухту — бухтой Ростислава и отметили их на походной карте.
Дальше на протяжении всего пути берег уходил прямо на юг, почти не изменяя характера.
Ширина низкой прибрежной полосы, покрытой то галечником, то крупным песком, была различной. Местами отвесные скалы подходили почти к самому морю, местами отступали вглубь острова, образуя небольшие долины по берегам мелких речушек, шумливо сбегавших с горных склонов.
Все низкие береговые участки представляли отличные ягельные пастбища. Оленьи стада то и дело встречались на пути, особенно у водопоев. Смешные маленькие оленята резвясь возле маток, неуклюже прыгали, взбрасывая свои длинные ноги.
— Тьма здесь оленей! — то и дело восторгался Шарапов. В море на льдинах отдыхали, греясь на солнце, морские звери.
На низких берегах не раз встречались залежки моржей.
— Вот где зверя промышлять надо, Степан! — радовался и Химков — Если выберемся целы, только сюда артель поведу.
— Путь-то не легкий. Зверь тоже умен, собрался, где бьют его мало.
Путь тяжелый, это верно. Все льды и льды… — вздохнув, согласился Химков — Когда то еще мы судна дождемся…
— Ну-к что ж, не впервой русским на Груманте.
К концу третьего дня берег резко повернул сначала к юго-западу, а затем к востоку, образовав тупой широкий мыс, которым оканчивался западный берег. Этот берег Химков назвал Моржовым.
Идти стало труднее. Прибрежные скалы неприступными обрывами подходили прямо к морю. Появились во множестве морские птицы. Они лепились на утесах, куда не могли забраться песцы и медведи.
Химков решил все же пройти к южному берегу. Подъем на высокий скалистый мыс оказался сложным. Пробираться пришлось вдоль горного потока, русло которого местами суживалось до тесного ущелья. Кружной путь приходилось искать, когда дорогу преграждал водопад, сверившийся с уступа на уступ: неширокая горная речка с размаху бросалась вниз, на вечно мокрые спины камней, и, пенясь в водовороте, неистово шумела. Иногда к реву воды примешивался глухой стук: поток толкал по каменистому дну крупные валуны, увлекал их к морю.
Несмотря на трудности, Алексей не забывал свою карту. Он заполнял ее по масштабу десять верст в дюйме. Масштаб был намечен прямо на доске. Большие расстояния брал на глаз, а где можно измерял шагами или багром, еще в плавании разбитым на сажени и футы.
Ночь путники провели у костра в небольшой пещере почти на середине подъема.
Разведя огонь, отправились собирать мох и скоро вернулись с двумя большими охапками. Когда костер прогорел, Степан багром сгреб угли в сторону. — Ну-к что ж, — позевывая, сказал он, — нынче тепло будет, как дома на печке.
Химков покрыл горячий камень мягким слоем мха, и усталые поморы заснули, лишь поворачиваясь на другой бок, когда начинало слишком припекать.
Утром их разбудил сильный пронизывающий ветер. Небо было ясное, холодное, солнце низко стояло над горизонтом.
Пещера находилась у каменистой площадки на отвесной скале, опускавшейся прямо в море. У самого края площадки громоздились острые камни. Некоторые из них еле держались. Степан чуть прикоснулся ногой, и огромный камень угрожающе заколебался над обрывом.
— Оберегайся! — крикнул Алексей. — До беды недолго. Стоит одному камню упасть, за ним тысячи пойдут. Попадешь в камнепад, живым не быть.
Поморы осторожно легли у края скалы, сняв шапки, чтобы не уронить. Их глазам открылся один из красивейших видов острова. Внизу расстилалось темное море, покрытое белой пеной плавающей птицы; отвесный мыс был облеплен кайрами и чайками, сплошь закрывшими черные камни. Сидящие на узком карнизе, совсем близко от охотников, кайры без всякого страха смотрели на две всклокоченные головы над скалой.
— Велики птичьи базары на острове. Жаль, прошло время яйца собирать. А неплохо бы яичницу сейчас…
— Успеем еще за зимовку попробовать. Ну, пошли дальше, насмотрелись.
Дорога вела все выше и выше, но после хорошего отдыха она покачалась много легче. К полудню путешественники добрались до перевала.
Химков укрепил на куче камней свой прибор и, дождавшись полудня, когда тень от длинной шпильки ветромета показала север, осмотрелся.
К западу горели снеговые вершины Большого Беруна. На юге расстилался огромный залив с бесчисленными черными островками, сверкающими голубыми айсбергами и множеством плавающего льда. В прибрежных низинах осколками стекла поблескивали озерки. В глубине острова виднелась высокая, довольно ровная поверхность, покрытая ледниками и голыми скалами. Морозы избороздили остров трещинами и ущельями; ледники рассыпали там и сям груды каменных обломков. Высоких гор на Малом Беруне не было.
Химков быстро наносил на карту все, что видел, пока его не отвлек возглас Степана.
— Ну-ка, поди сюда, глянь, — манил его рукой товарищ, показавшись из-за большого камня.
Они нашли тесаный, в несколько саженей, крест, поваленный на землю.
— Заметка на кресте-то, Алексей, топором кто-то высек, — Шарапов ткнул пальцем в широкую нижнюю перекладину.
«22 апреля 1732 года», — прочитал Химков и некоторое время что-то молча соображал.
— Ну да.. Как раз тем годом и зимовали наши мезенские-то. Теперь и избу найдем. Где-то близко должна быть.
И тут же, вглядевшись в отлогий берег маленького заливчика к востоку от мыса, он взволнованно воскликнул:
— Гляди, зимовье, Степан! Видишь, чернеет? Вот радость-то! Недалече, рукой подать, там и заночуем. Сперва только крест поставим на место.
Крест был тяжелый, грубо, но крепко сколоченный из толстых бревен плавника. С ним пришлось долго повозиться.
Сверившись с ветрометом, Алексей и Степан установили этот поморский маяк ребрами точно на север — юг.
Спустившись на берег, они обогнули небольшой мысок и оказались возле заброшенного зимовья. На фоне вечернего неба темнело несколько небольших крестов. Проходя мимо покосившихся, старых надгробных памятников, мореходы сняли шапки.
Тут же стояла плавниковая изба, с мрачно темневшим дверным отверстием. Невдалеке виднелся сруб другой, заметно разрушенной избы. Алексей высек огонь и зажег сухую щепу, подняв ее к дверному брусу над входом.
Медленно разбирая славянскую вязь, он прочел. «Сия изба староверска», — и как-то нерешительно вошел в сени. За ним Шарапов. Из сеней в горницу двери были плотно закрыты. Удары по двери глухо отдались в темной избе.
— Ну-ка, ломай двери, — сказал Алексей.
Долго возились поморы, стараясь отбить толстые доски. Видимо, дверь была приперта чем-то изнутри. Стали осматривать окна. И окна были плотно закрыты. Когда удалось выбить одну ставню, из избы пахнуло затхлым холодным воздухом.
Химков первым влез в окно, осторожно нащупывая ногой полати. Степан передал ему горящий пук лучины и тем же путем забрался в избу.
— Кто-то лежит на лавке, — прошептал Шарапов. Они подошли ближе. При свете лучины на них глянуло черное лицо мертвеца. Друзья невольно отпрянули и перекрестились.
Кто был этот человек, умерший в одиночестве на безлюдном острове, далеко от родной земли?
— От зверей, видно, спасался, высказал догадку Шарапов, глядя на дверь, заваленную камнем.
Мореходы решили похоронить покойника, но копать яму в мерзлой каменистой почве было нечем, и они оставили его пока в избе, прикрыв окно. — Последним умер. Остальных схоронить успел, вишь, крестов сколько, — все еще шепотом говорил Степан, выйдя на волю и озираясь по сторонам.
Молча стояли поморы, стиснув в руках шапки. Наконец Алексей, пересилив себя, очнулся.
— Долго здесь тело человеческое не гниет, — думая о чем-то другом, сказал он. — Ведь сколько лет прошло…
Уходя из избы, они взяли закопченный медный котелок, нож и топор. Пищаль без зарядов и пороха была бесполезна, ее оставили на месте. На рукоятке ножа из пожелтевшей моржовой кости было вырезано неровными буквами имя владельца: «Иван Медведев».
Подумав, Алексей вспомнил:
— Слыхал, был такой. Крепкий старик, хороший промышленник. Не одну зимовку пережил, да здесь, вишь, и смерть свою нашел… Но избу эту не Медведев ставил, помнится, будто другой кормщик был…
Залив, у которого было расположено зимовье, Химков назвал Крестовым, так же как и высокий мыс, на котором они устанавливали крест. Берег напротив, покрытый ледниками, назвали Ледяным, а его западный скалистый мыс — Летним.
Переночевали в сенях и утром двинулись в обратный путь, твердо решив перебраться сюда.
— Приметил, Степан? Здешняя изба дверью прямо на берег выходит. И становище на полдень… Все как надо.
Перевалив Крестовый мыс, мореходы снова спускались к морю. Все громче и громче становился шум прибоя. Начинался шторм.
Пока они смотрели на широкую, ровную поверхность моря с горы, им трудно было представить, что едва различимые складки и тонкие белые барашки вблизи превратятся в грозные валы, с ревом опрокидывающиеся на берег.
— Смотри, Степан, кипит море у мыса, будто раскалили камень да в воду поставили!
— Ну-к что ж… правда, — невозмутимо ответил Шарапов.
Перебравшись по камням на самую оконечность мыса, на островок, выступивший в море, они залюбовались величественной картиной.
Море бросало на каменную громаду мыса горы воды. Вгрызаясь в берег, волны яростно били его камнями; шумно откатываясь, они уносили с собой новые обломки, отвоеванные у скал.
Море заглушало все остальные звуки, и чтобы сказать что-то Алексею, Шарапов тронул его за плечо.
— Чего ты?
— Ходуном под ногами наш остров ходит!
— Новый удар потряс островок и покрыл его тучей соленых брызг. Степан и не заметил, как ноги сами отнесли его подальше от грозно набухавшего вала, готового вот-вот обрушиться на берег.
— Пойдем, Алексей, на матеру! — в самое ухо ему крикнул Степан, поеживаясь не то от воды, попавшей за ворот, не то от ощущения смутного страха перед слепой силой стихии.
Мореходы стали осторожно перебираться на берег.
Дальнейший путь к своей избе они проделали без особых приключений и к концу пятого дня благополучно вернулись домой.
Встреча была радостная, у яркого, веселого огонька, после сытного ужина, путешественники с наслаждением закурили свои трубочки. Сберегая остаток табака, они разрешали себе это удовольствие только в особых случаях.
После путешествия Химков отдыхал всего один день. За этот день он успел привести в порядок свои путевые чертежи и раскаленным гвоздем подчернил линии, вырезанные на доске. Получилась довольно подробная карта юго-западного побережья острова.
Глава шестая. ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ
Сентябрь — лучшее время охоты на оленя. Нагуляв на летних пастбищах жир, животные покрылись пушистым зимним мехом. Нужно было серьезно подумать о заготовке мяса. Шкуры должны были пойти на изготовление постелей и обуви, для утепления избы. Долгая полярная ночь требовала немалого запаса жира для освещения жилья.
Промышленники решили истратить все оставшиеся заряды, чтобы добыть оленей.
Излюбленные животными места водопоя были уже известны зимовщикам. Ответственное поручение взял на себя Степан Шарапов.
Однажды в засаде, в ожидании зверя, Степан рассказывал увязавшемуся с ним Ване о повадках зверя.
— Олень страсть как сторожек, слышит и видит далеко. И нюх у него острый, и хитер он. Во время пастьбы морду всегда против ветра держит. И в пургу собьются в кучу, а головы против ветра обернут.
Рассказывая, охотник то и дело выглядывал из-за камня, где они прятались. Неожиданно он умолк, всмотрелся и подтолкнул Ваню:
— Гляди, стадо!
— Не вижу…
— А вон там, чернеется. — Да это кустики какие-то.
Шарапов засмеялся:
— Не кустики, а рога, олени в западинке, сейчас увидишь.
Действительно, на ягелевой тундре вскоре показалось небольшое стадо оленей, голов на тридцать. Они шли к ручью.
Шарапов, в накинутой на плечи оленьей шкуре, стал медленно подкрадываться к стаду, стараясь держаться против ветра. Приблизившись шагов на пятьдесят, он метким выстрелом в голову наповал убил животное.
К его удивлению, стадо и после выстрела продолжало спокойно пастись.
— Непуганый, видно, зверь здесь, не понимает погибели своей.
Шарапов сбросил маскировочную шкуру и, не остерегаясь, поднялся во весь рост. Олени заметили его, остановились, но не уходили.
Снова выстрел — упал еще олень. Только тогда стадо круто повернулось и ринулось прочь.
Едва дотащили охотники добычу к жилью.
Оленину нарезали кусками и по поморскому обычаю на вешалах — деревянных шестах — провялили на солнце и ветре. Часть мяса закоптили, а шкуры, очистив от жира, развесили просушить. На ночь мясо и шкуры убирали в сени, хороня от песцов и медведей.
Шарапов продолжал охоту, пока оставались заряды. Однажды, возвратившись из тундры, он сказал:
— Принимай, ребята, — памятный, восьмой. Последним выстрелом уложил. Теперь пищаль хоть в море кидай, все равно стрелять нечем, — горько пошутил Степан, сбрасывая с плеч оленью тушу.
Из двенадцати зарядов не осталось ни одного.
Все эти дни Химков усиленно искал выхода, думая, чем заменить ружье, как охотиться, как добывать пропитание, когда кончится запас оленины.
И он решил смастерить лук.
Еще не так давно это оружие употреблялось на Руси наряду с кремневыми пищалями. И неудивительно: трудно было грубому кремневому ружью стать рядом с достигшим совершенства луком.
Двенадцать стрел в минуту мог выпустить хороший лучник. Стрелы пробивали железные кольчуги и латы на далеком расстоянии. Воин, сделавший на сто саженей хотя бы один промах из двенадцати стрел, считался плохим стрелком. Позже, в конце XVIII века, было устроено состязание между лучниками и стрелками из ружей. Тем и другим дали по двадцать выстрелов в одну и ту же мишень на расстоянии трехсот футов. В результате в мишени нашли шестнадцать стрел и только двенадцать пробоин от пуль. Лук долго занимал почетное место у всех народов на охоте и на войне.
— В старину, — вспоминал Алексей, — у поморов лук был главным оружием, а у некоторых жителей тундры он в ходу и по сей день. На конце стрелы железо должно быть. Остренной костью тоже стрелы снаряжают, да хуже это, с железом никак не сравнить.
Знал Химков, как сделать лук, но где добыть нужное дерево и тетиву?!
— Для лука, чтоб бил крепко да далеко, лиственницу надо, — советовал Шарапов. — А еще лучше корень лиственницы толщиною в вершок, а длиной в сажень. Таким луком на сто шагов оленя убить можно. А тут олень совсем близко подпускает. Лиственницу в плавнике поищем.
— А тетиву для лука из сухожилий медвежьих делают — сам видел, — вспомнил Алексей.
Против медведей, по совету Федора, решили применить обычную у поморов рогатину.
Охотничий припас стал самым важным делом. День и ночь зимовщики мастерили оружие, призвав всю свою изобретательность и сметку.
Промышленники решили истратить все оставшиеся заряды, чтобы добыть оленей.
Излюбленные животными места водопоя были уже известны зимовщикам. Ответственное поручение взял на себя Степан Шарапов.
Однажды в засаде, в ожидании зверя, Степан рассказывал увязавшемуся с ним Ване о повадках зверя.
— Олень страсть как сторожек, слышит и видит далеко. И нюх у него острый, и хитер он. Во время пастьбы морду всегда против ветра держит. И в пургу собьются в кучу, а головы против ветра обернут.
Рассказывая, охотник то и дело выглядывал из-за камня, где они прятались. Неожиданно он умолк, всмотрелся и подтолкнул Ваню:
— Гляди, стадо!
— Не вижу…
— А вон там, чернеется. — Да это кустики какие-то.
Шарапов засмеялся:
— Не кустики, а рога, олени в западинке, сейчас увидишь.
Действительно, на ягелевой тундре вскоре показалось небольшое стадо оленей, голов на тридцать. Они шли к ручью.
Шарапов, в накинутой на плечи оленьей шкуре, стал медленно подкрадываться к стаду, стараясь держаться против ветра. Приблизившись шагов на пятьдесят, он метким выстрелом в голову наповал убил животное.
К его удивлению, стадо и после выстрела продолжало спокойно пастись.
— Непуганый, видно, зверь здесь, не понимает погибели своей.
Шарапов сбросил маскировочную шкуру и, не остерегаясь, поднялся во весь рост. Олени заметили его, остановились, но не уходили.
Снова выстрел — упал еще олень. Только тогда стадо круто повернулось и ринулось прочь.
Едва дотащили охотники добычу к жилью.
Оленину нарезали кусками и по поморскому обычаю на вешалах — деревянных шестах — провялили на солнце и ветре. Часть мяса закоптили, а шкуры, очистив от жира, развесили просушить. На ночь мясо и шкуры убирали в сени, хороня от песцов и медведей.
Шарапов продолжал охоту, пока оставались заряды. Однажды, возвратившись из тундры, он сказал:
— Принимай, ребята, — памятный, восьмой. Последним выстрелом уложил. Теперь пищаль хоть в море кидай, все равно стрелять нечем, — горько пошутил Степан, сбрасывая с плеч оленью тушу.
Из двенадцати зарядов не осталось ни одного.
Все эти дни Химков усиленно искал выхода, думая, чем заменить ружье, как охотиться, как добывать пропитание, когда кончится запас оленины.
И он решил смастерить лук.
Еще не так давно это оружие употреблялось на Руси наряду с кремневыми пищалями. И неудивительно: трудно было грубому кремневому ружью стать рядом с достигшим совершенства луком.
Двенадцать стрел в минуту мог выпустить хороший лучник. Стрелы пробивали железные кольчуги и латы на далеком расстоянии. Воин, сделавший на сто саженей хотя бы один промах из двенадцати стрел, считался плохим стрелком. Позже, в конце XVIII века, было устроено состязание между лучниками и стрелками из ружей. Тем и другим дали по двадцать выстрелов в одну и ту же мишень на расстоянии трехсот футов. В результате в мишени нашли шестнадцать стрел и только двенадцать пробоин от пуль. Лук долго занимал почетное место у всех народов на охоте и на войне.
— В старину, — вспоминал Алексей, — у поморов лук был главным оружием, а у некоторых жителей тундры он в ходу и по сей день. На конце стрелы железо должно быть. Остренной костью тоже стрелы снаряжают, да хуже это, с железом никак не сравнить.
Знал Химков, как сделать лук, но где добыть нужное дерево и тетиву?!
— Для лука, чтоб бил крепко да далеко, лиственницу надо, — советовал Шарапов. — А еще лучше корень лиственницы толщиною в вершок, а длиной в сажень. Таким луком на сто шагов оленя убить можно. А тут олень совсем близко подпускает. Лиственницу в плавнике поищем.
— А тетиву для лука из сухожилий медвежьих делают — сам видел, — вспомнил Алексей.
Против медведей, по совету Федора, решили применить обычную у поморов рогатину.
Охотничий припас стал самым важным делом. День и ночь зимовщики мастерили оружие, призвав всю свою изобретательность и сметку.