Страница:
— Очень успокаивает нервы, шеф, — сказал ему Таратура, вытаскивая из портфеля мешочек с фишками.
— Почем? — спросил Чвиз, азартно потирая руки.
— По кларку за карту, не меньше! — убежденно произнес Таратура. — Иначе интереса не будет.
— Чепуха какая-то, — вновь сказал Миллер, садясь за стол. — Дайте мне… четыре карты.
— По количеству президентов, шеф? — неуклюже сострил Таратура, но Чвиз больно толкнул его коленкой. — Простите, шеф, сорвалось…
Мешочек с фишками уже был в руках Чвиза, и как только монеты звякнули о дно чашки, стоящей на столе, он жестом фокусника выудил первую фишку, отдалил ее на почтительное расстояние от своих дальнозорких глаз и торжественно провозгласил:
— Пятьдесят семь!
На ближайшие десять минут все общество, казалось, с головой ушло в игру. Таратура сопел, с трудом поспевая за быстрой сменой цифр, Миллер с внешним равнодушием заполнял свои карты, а Чвиз успевал и говорить, и фокусничать с фишками, и заполнять клетки, и даже ревниво присматривать за картами партнеров:
— Два!.. Тридцать шесть!.. На второй карте, Миллер, вам осталась сорок девятая фишка… Восемьдесят четыре!.. А где же моя двадцатка?.. «Барабанные палочки»!.. Коллега, вы невнимательны…
— Чепуха какая-то! — в третий раз произнес Миллер. — Вам не кажется, господа, что все это выглядит как в водевиле?
Он решительно встал со стула, неловким движением сбросив свои карты на пол. Таратура тут же закурил сигарету, а Чвиз стал разочарованно поглаживать свою бороду.
— Вместо того, — сказал Миллер, — чтобы срочно предпринимать какие-то действия, от которых зависит развитие событий, а в конечном итоге, быть может, и наша жизнь, мы занимаемся этими дурацкими «барабанными палочками»!
— Но какие действия, шеф? — сказал Таратура.
— Надо бежать, — убежденно произнес Чвиз. — Бежать, пока не поздно.
— У вас, коллега, побег — идефикс, — сказал Миллер. — Уже надоело.
— А мне надоела ваша беспрерывная жажда деятельности, хотя вы сами не знаете, чего вы хотите!
— Я хочу немедленно информировать общественное мнение, Чвиз! — с жаром воскликнул Миллер. — Поднять на ноги прессу, позвонить в посольства, расклеить по городу объявления…
— Вам никто не поверит, шеф, — спокойно произнес Таратура. — Или сочтут за остроумную шутку, или признают вас за сумасшедшего.
— Прав! Тысячу раз прав! — подхватил Чвиз. — Новость о том, что в стране четыре президента, должна исходить от самих президентов, и только тогда она будет достоверной. Мы выпустили джинна из бутылки, и теперь мы лишились власти над ним. Вам понятно, Миллер, хотя бы это?
— К сожалению, я вынужден это понимать.
— Но кое-что еще вы поймете несколько позже, — вдруг загадочно произнес Чвиз. — Не хочу вас разочаровывать раньше времени…
Он не успел договорить, как в комнате погас свет. Таратура тут же зажег фонарик, а Миллер сказал:
— Вероятно, перегорели пробки.
— А где щиток? — спросил Таратура.
— Откуда я знаю? — ответил Чвиз. — Это же не моя квартира.
Таратура стал шарить лучом по стенам, а Миллер тем временем подошел к окну. В доме напротив тоже не было света. Не горели даже уличные фонари. «Странно, очень странно…» — подумал Миллер, и вдруг острая догадка пронзила его.
— Чвиз, поднимите телефонную трубку! — воскликнул он.
Профессор нащупал в темноте аппарат и поднял трубку. Телефон был мертв.
— А радио? — воскликнул Миллер.
Молчало и радио!
— Друзья мои, — не сдерживая волнения, сказал Миллер, — они выключили электричество!..
— Вы думаете? — спросил Чвиз. — Во всем городе?
— Может быть, даже во всей стране!
— Но почему? — удивился Таратура.
— Они нас лишают электричества! Они боятся нас! Они хотят сохранить статус-кво! И это — начало хаоса, уже определенно, господа, определенно!
Когда Таратура, обшарив несколько ящиков, обнаружил случайно завалившийся с каких-то доисторических пор огарок и маленький язычок пламени, чуть-чуть разгоревшись, потеснил темноту и без того мрачной комнаты, Миллер решительно сел за стол и тоном полководца произнес:
— Пора!
— Что вы намерены делать? — спросил Чвиз.
— Бумагу мне, Таратура! Дайте мне бумагу! Наш час, господа, пробил!
— Почем? — спросил Чвиз, азартно потирая руки.
— По кларку за карту, не меньше! — убежденно произнес Таратура. — Иначе интереса не будет.
— Чепуха какая-то, — вновь сказал Миллер, садясь за стол. — Дайте мне… четыре карты.
— По количеству президентов, шеф? — неуклюже сострил Таратура, но Чвиз больно толкнул его коленкой. — Простите, шеф, сорвалось…
Мешочек с фишками уже был в руках Чвиза, и как только монеты звякнули о дно чашки, стоящей на столе, он жестом фокусника выудил первую фишку, отдалил ее на почтительное расстояние от своих дальнозорких глаз и торжественно провозгласил:
— Пятьдесят семь!
На ближайшие десять минут все общество, казалось, с головой ушло в игру. Таратура сопел, с трудом поспевая за быстрой сменой цифр, Миллер с внешним равнодушием заполнял свои карты, а Чвиз успевал и говорить, и фокусничать с фишками, и заполнять клетки, и даже ревниво присматривать за картами партнеров:
— Два!.. Тридцать шесть!.. На второй карте, Миллер, вам осталась сорок девятая фишка… Восемьдесят четыре!.. А где же моя двадцатка?.. «Барабанные палочки»!.. Коллега, вы невнимательны…
— Чепуха какая-то! — в третий раз произнес Миллер. — Вам не кажется, господа, что все это выглядит как в водевиле?
Он решительно встал со стула, неловким движением сбросив свои карты на пол. Таратура тут же закурил сигарету, а Чвиз стал разочарованно поглаживать свою бороду.
— Вместо того, — сказал Миллер, — чтобы срочно предпринимать какие-то действия, от которых зависит развитие событий, а в конечном итоге, быть может, и наша жизнь, мы занимаемся этими дурацкими «барабанными палочками»!
— Но какие действия, шеф? — сказал Таратура.
— Надо бежать, — убежденно произнес Чвиз. — Бежать, пока не поздно.
— У вас, коллега, побег — идефикс, — сказал Миллер. — Уже надоело.
— А мне надоела ваша беспрерывная жажда деятельности, хотя вы сами не знаете, чего вы хотите!
— Я хочу немедленно информировать общественное мнение, Чвиз! — с жаром воскликнул Миллер. — Поднять на ноги прессу, позвонить в посольства, расклеить по городу объявления…
— Вам никто не поверит, шеф, — спокойно произнес Таратура. — Или сочтут за остроумную шутку, или признают вас за сумасшедшего.
— Прав! Тысячу раз прав! — подхватил Чвиз. — Новость о том, что в стране четыре президента, должна исходить от самих президентов, и только тогда она будет достоверной. Мы выпустили джинна из бутылки, и теперь мы лишились власти над ним. Вам понятно, Миллер, хотя бы это?
— К сожалению, я вынужден это понимать.
— Но кое-что еще вы поймете несколько позже, — вдруг загадочно произнес Чвиз. — Не хочу вас разочаровывать раньше времени…
Он не успел договорить, как в комнате погас свет. Таратура тут же зажег фонарик, а Миллер сказал:
— Вероятно, перегорели пробки.
— А где щиток? — спросил Таратура.
— Откуда я знаю? — ответил Чвиз. — Это же не моя квартира.
Таратура стал шарить лучом по стенам, а Миллер тем временем подошел к окну. В доме напротив тоже не было света. Не горели даже уличные фонари. «Странно, очень странно…» — подумал Миллер, и вдруг острая догадка пронзила его.
— Чвиз, поднимите телефонную трубку! — воскликнул он.
Профессор нащупал в темноте аппарат и поднял трубку. Телефон был мертв.
— А радио? — воскликнул Миллер.
Молчало и радио!
— Друзья мои, — не сдерживая волнения, сказал Миллер, — они выключили электричество!..
— Вы думаете? — спросил Чвиз. — Во всем городе?
— Может быть, даже во всей стране!
— Но почему? — удивился Таратура.
— Они нас лишают электричества! Они боятся нас! Они хотят сохранить статус-кво! И это — начало хаоса, уже определенно, господа, определенно!
Когда Таратура, обшарив несколько ящиков, обнаружил случайно завалившийся с каких-то доисторических пор огарок и маленький язычок пламени, чуть-чуть разгоревшись, потеснил темноту и без того мрачной комнаты, Миллер решительно сел за стол и тоном полководца произнес:
— Пора!
— Что вы намерены делать? — спросил Чвиз.
— Бумагу мне, Таратура! Дайте мне бумагу! Наш час, господа, пробил!
10. Появление пятого (окончание)
Получасом раньше в Круглом зале президентского ранчо развернулись события, которые внесли такую ясность в создавшуюся обстановку, что полностью ее запутали.
Пятый президент, появившись столь неожиданно в дверях, оглядывал всех присутствующих, резко поворачивая голову то вправо, то влево. Кисточка его ночного колпака, подвешенная на длинной тесемке, с каждым поворотом дважды обкручивалась вокруг головы, издавая в последний момент странный звук, напоминающий звук поцелуя. Наконец президент понял, что только два человека из собравшихся здесь двенадцати способны перенести его раздраженный тон. Поэтому он, наградив членов Совета совершенно неуместной в данном случае улыбкой, строго посмотрел в сторону камина, где стояли Дорон и Воннел, после чего сердито произнес, обращаясь определенно к ним, но и не называя их по фамилиям:
— Господа, потрудитесь дать объяснения!
Дорон даже не пошевелился, поскольку чутьем опытного интригана понял, что ситуация может оказаться для него либо смертельной, либо выигрышной, но и в том, и в другом случае она не зависела от него. Надо было ждать развития событий, а уже потом решать: либо спасаться, либо выходить на сцену в качестве исполнителя главной роли. Дорон, закусив губу, бросил взгляд на Воннела, как бы призывая его выкручиваться из нелепого положения самому.
Воннел так же быстро вспотел, как и высох.
— Присядьте, господин президент, — сказал он, чувствуя себя сапером, дотронувшимся до взрывателя мины. — Пожалуйста, присядьте.
Курс был дан — Воннел определил отношение к появившемуся президенту, и теперь он мог передать штурвал тем, кто должен был вести корабль дальше. Если бы министр внутренних дел, сардонически улыбнувшись, воскликнул: «Что-о-о? Объяснение?! Давать тебе, пятому дубликату, отштампованному из воздуха, нулю без палочки, пятой спице в колеснице, объяснение?! Много вас тут!..» — то, возможно, члены Совета в две секунды вышвырнули бы самозванца за шиворот из Круглого зала.
Теперь же им пришлось на какое-то время признать в президенте президента и продолжить начатую игру.
— Прошу вас. — Будущее любезно указало на пустующее рядом с собой кресло. — Сейчас мы вам все объясним, но прежде я прошу принять наши извинения за то, что мы оказались в вашем доме без вашего разрешения.
Декорум был соблюден, хотя все, в том числе и президент, отлично понимали, что никаких разрешений на сбор члены Совета ни от кого не требуют и что не только дом, но даже кресло, в которое президент сел, ему не принадлежат.
— Генерал, — после некоторой паузы сказала Сталь, — вы умеете считать до пяти?
Дорон промолчал, не дрогнув ни единым мускулом, хотя можно себе представить, что было бы, если бы он вдруг ответил: «Виноват, господа, не умею!»
— Вы нас сознательно вводили в заблуждение или сами ничего не знаете? — резко спросили Ракеты, поправляя галстук.
— Я могу проверить, господа, в чем дело, — сказал наконец Дорон и сделал попытку шагнуть к выходу из зала.
Но из десяти членов Совета восемь, способных стоять без посторонней помощи, мгновенно встали, как будто их пронзило током.
— Дорон! — проревела Сталь, выплевывая изжеванную сигару прямо на пол. — Вы никуда не уйдете отсюда!
Воннел при этих словах уже готов был прикоснуться к пуговице своего костюма, чтобы срочно вызвать необходимых для такого случая людей. Но все обошлось. Дорон лишь качнулся, не двигаясь с места, и вновь застыл, слегка пожав плечами.
Президент, наблюдавший всю эту странную сцену, мучительно пытался хоть что-то понять.
— Господа, — сказал он наконец, — я все же хотел бы знать…
— Одну минуту, — довольно бесцеремонно перебили его Ракеты. — Генерал, у вас есть язык? Я уж не спрашиваю, есть ли у вас голова и насколько дорога она вам.
Дорон неожиданно улыбнулся — это была его давняя привычка прикрывать мушкетерской улыбкой бурю, происходящую в душе, — и презрительным взглядом смерил самого молодого члена Совета.
— Между прочим, — сказал он с деланным спокойствием, — ваши головы, господа, тоже мне дороги.
Это была неслыханная дерзость, но генерал уже не давал никому опомниться:
— Мне известно, что на каждого из вас профессором Миллером заготовлена матрица, и я не уверен, что в эту минуту он не приступает к осуществлению своей программы.
Дорон откровенно переходил в наступление, решив, вероятно, что терять ему уже нечего.
— Своей программы? — сказала Сталь, сделав упор на слово «своей». — Или вашей, генерал?
Дорон предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей, как и все последующие:
— Вы знали, что их пятеро?
— Где сейчас Миллер? Вам известно его местонахождение?
— Это ваш заговор, генерал?
— Вы с ним заодно?
Вопросы сыпались со всех сторон, и, когда наступила пауза, вновь раздался голос президента:
— Господа, я все же не понимаю, что случилось?
— В стране сейчас пять одинаковых президентов, — сказал Дорон. — Вы продублированы профессором Миллером. Ваши…
— То есть как?! — простонал президент, чуть не лишаясь чувств.
Но Дорон, не меняя тональности, продолжал:
— Ваши двойники находятся здесь же, в соседнем зале, и вам, президент, есть смысл отправиться к ним и не мешать нам наводить порядок в стране.
Когда Дорон сказал «нам», члены Совета сделали движение, какое обычно делают театральные зрители после открытия занавеса, когда каждый в последний раз пытается найти себе удобную точку для обзора.
Воннел молча подошел к президенту, тот молча встал и, шлепая тапочками по паркету, медленно вышел из зала. Через минуту, вернувшись, министр внутренних дел уже увидел Дорона сидящим за круглым столом в том единственном пустующем кресле, где только что сидел президент.
Но «круглого стола» явно не получалось. На одной стороне его были члены Совета, на другой — Дорон. Это можно было определить хотя бы по взглядам, которые они дарили друг другу.
Дорон отлично понимал, что в любой войне с могущественными финансистами он немедленно проиграет, как, впрочем, проиграет и в мире с ними. И потому он сказал:
— Господа, прошу прощения за то, что я так решительно вмешался в события. Я человек военный, а не штатский. Прошу также поверить мне, что я намерен действовать в наших общих интересах. Вы спрашивали меня, где сейчас Миллер. Отвечаю: в данный момент будем считать, что его местонахождение мне неизвестно… — (Дорон вдруг перехватил взгляд Прогнозиста будущего, недвусмысленно обращенный к Воннелу.) «Пора!» — тут же подумал Дорон. — Я понимаю, господа, что вы можете подозревать меня в причастности к той игре, которую ведет Миллер. Это ваше право, и у меня нет возможности немедленно вас переубедить. Следовательно, вы вольны арестовать меня, связать мне руки и заткнуть мне глотку и даже убрать меня вообще, но… — Он сделал паузу, во время которой все отчетливо услышали астматическое дыхание угольного короля. — … но я прошу вас иметь в виду, что и сам не уверен, я ли перед вами или мой дубликат!
Пятый президент, появившись столь неожиданно в дверях, оглядывал всех присутствующих, резко поворачивая голову то вправо, то влево. Кисточка его ночного колпака, подвешенная на длинной тесемке, с каждым поворотом дважды обкручивалась вокруг головы, издавая в последний момент странный звук, напоминающий звук поцелуя. Наконец президент понял, что только два человека из собравшихся здесь двенадцати способны перенести его раздраженный тон. Поэтому он, наградив членов Совета совершенно неуместной в данном случае улыбкой, строго посмотрел в сторону камина, где стояли Дорон и Воннел, после чего сердито произнес, обращаясь определенно к ним, но и не называя их по фамилиям:
— Господа, потрудитесь дать объяснения!
Дорон даже не пошевелился, поскольку чутьем опытного интригана понял, что ситуация может оказаться для него либо смертельной, либо выигрышной, но и в том, и в другом случае она не зависела от него. Надо было ждать развития событий, а уже потом решать: либо спасаться, либо выходить на сцену в качестве исполнителя главной роли. Дорон, закусив губу, бросил взгляд на Воннела, как бы призывая его выкручиваться из нелепого положения самому.
Воннел так же быстро вспотел, как и высох.
— Присядьте, господин президент, — сказал он, чувствуя себя сапером, дотронувшимся до взрывателя мины. — Пожалуйста, присядьте.
Курс был дан — Воннел определил отношение к появившемуся президенту, и теперь он мог передать штурвал тем, кто должен был вести корабль дальше. Если бы министр внутренних дел, сардонически улыбнувшись, воскликнул: «Что-о-о? Объяснение?! Давать тебе, пятому дубликату, отштампованному из воздуха, нулю без палочки, пятой спице в колеснице, объяснение?! Много вас тут!..» — то, возможно, члены Совета в две секунды вышвырнули бы самозванца за шиворот из Круглого зала.
Теперь же им пришлось на какое-то время признать в президенте президента и продолжить начатую игру.
— Прошу вас. — Будущее любезно указало на пустующее рядом с собой кресло. — Сейчас мы вам все объясним, но прежде я прошу принять наши извинения за то, что мы оказались в вашем доме без вашего разрешения.
Декорум был соблюден, хотя все, в том числе и президент, отлично понимали, что никаких разрешений на сбор члены Совета ни от кого не требуют и что не только дом, но даже кресло, в которое президент сел, ему не принадлежат.
— Генерал, — после некоторой паузы сказала Сталь, — вы умеете считать до пяти?
Дорон промолчал, не дрогнув ни единым мускулом, хотя можно себе представить, что было бы, если бы он вдруг ответил: «Виноват, господа, не умею!»
— Вы нас сознательно вводили в заблуждение или сами ничего не знаете? — резко спросили Ракеты, поправляя галстук.
— Я могу проверить, господа, в чем дело, — сказал наконец Дорон и сделал попытку шагнуть к выходу из зала.
Но из десяти членов Совета восемь, способных стоять без посторонней помощи, мгновенно встали, как будто их пронзило током.
— Дорон! — проревела Сталь, выплевывая изжеванную сигару прямо на пол. — Вы никуда не уйдете отсюда!
Воннел при этих словах уже готов был прикоснуться к пуговице своего костюма, чтобы срочно вызвать необходимых для такого случая людей. Но все обошлось. Дорон лишь качнулся, не двигаясь с места, и вновь застыл, слегка пожав плечами.
Президент, наблюдавший всю эту странную сцену, мучительно пытался хоть что-то понять.
— Господа, — сказал он наконец, — я все же хотел бы знать…
— Одну минуту, — довольно бесцеремонно перебили его Ракеты. — Генерал, у вас есть язык? Я уж не спрашиваю, есть ли у вас голова и насколько дорога она вам.
Дорон неожиданно улыбнулся — это была его давняя привычка прикрывать мушкетерской улыбкой бурю, происходящую в душе, — и презрительным взглядом смерил самого молодого члена Совета.
— Между прочим, — сказал он с деланным спокойствием, — ваши головы, господа, тоже мне дороги.
Это была неслыханная дерзость, но генерал уже не давал никому опомниться:
— Мне известно, что на каждого из вас профессором Миллером заготовлена матрица, и я не уверен, что в эту минуту он не приступает к осуществлению своей программы.
Дорон откровенно переходил в наступление, решив, вероятно, что терять ему уже нечего.
— Своей программы? — сказала Сталь, сделав упор на слово «своей». — Или вашей, генерал?
Дорон предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей, как и все последующие:
— Вы знали, что их пятеро?
— Где сейчас Миллер? Вам известно его местонахождение?
— Это ваш заговор, генерал?
— Вы с ним заодно?
Вопросы сыпались со всех сторон, и, когда наступила пауза, вновь раздался голос президента:
— Господа, я все же не понимаю, что случилось?
— В стране сейчас пять одинаковых президентов, — сказал Дорон. — Вы продублированы профессором Миллером. Ваши…
— То есть как?! — простонал президент, чуть не лишаясь чувств.
Но Дорон, не меняя тональности, продолжал:
— Ваши двойники находятся здесь же, в соседнем зале, и вам, президент, есть смысл отправиться к ним и не мешать нам наводить порядок в стране.
Когда Дорон сказал «нам», члены Совета сделали движение, какое обычно делают театральные зрители после открытия занавеса, когда каждый в последний раз пытается найти себе удобную точку для обзора.
Воннел молча подошел к президенту, тот молча встал и, шлепая тапочками по паркету, медленно вышел из зала. Через минуту, вернувшись, министр внутренних дел уже увидел Дорона сидящим за круглым столом в том единственном пустующем кресле, где только что сидел президент.
Но «круглого стола» явно не получалось. На одной стороне его были члены Совета, на другой — Дорон. Это можно было определить хотя бы по взглядам, которые они дарили друг другу.
Дорон отлично понимал, что в любой войне с могущественными финансистами он немедленно проиграет, как, впрочем, проиграет и в мире с ними. И потому он сказал:
— Господа, прошу прощения за то, что я так решительно вмешался в события. Я человек военный, а не штатский. Прошу также поверить мне, что я намерен действовать в наших общих интересах. Вы спрашивали меня, где сейчас Миллер. Отвечаю: в данный момент будем считать, что его местонахождение мне неизвестно… — (Дорон вдруг перехватил взгляд Прогнозиста будущего, недвусмысленно обращенный к Воннелу.) «Пора!» — тут же подумал Дорон. — Я понимаю, господа, что вы можете подозревать меня в причастности к той игре, которую ведет Миллер. Это ваше право, и у меня нет возможности немедленно вас переубедить. Следовательно, вы вольны арестовать меня, связать мне руки и заткнуть мне глотку и даже убрать меня вообще, но… — Он сделал паузу, во время которой все отчетливо услышали астматическое дыхание угольного короля. — … но я прошу вас иметь в виду, что и сам не уверен, я ли перед вами или мой дубликат!
11. При свечах
Арчибальд Крафт — владелец ракет, самолетов-снарядов, баз и прочего и прочего, способного убивать, — был весьма практичен. Он мыслил обычно с удивительной прямолинейностью, не допускающей никаких нюансов и кривотолков, и любое событие вызывало его точную и прямую реакцию. Когда же событий случалось много, он ухитрялся из многочисленных прямых линий выстраивать поступки, такие же стройные и целеустремленные, как Эйфелева башня в Париже. По всей вероятности, в делах комбинаторских иначе строить было и невозможно.
Во всяком случае, у Крафта не вызывало сомнения то обстоятельство, что генерал Дорон являлся непосредственным участником проделок профессора Миллера. Институт перспективных проблем — его институт. Миллер — его человек. Установка по дублированию — его установка. В чем же сомневаться?
«Из этого, — решил Крафт, — и надо исходить!» И в свою «Эйфелеву башню» он вставил первую прямую балку вывода.
Какова же цель Дорона? Крафт много раз видел этого человека, но взглянул на него еще раз, чтобы окончательно убедиться: желание власти. С таким ростом, как у Дорона, с металлическим, несмотря на его солидный возраст, каркасом мышц, с такими сухими и тонкими губами, прямым носом и маленькими зоркими глазами, человек вряд ли стремится к тому, чтобы иметь галантерейную лавочку на площади Отдохновения.
Это — вторая балка, положенная в основание башни. Теперь можно возводить и всю конструкцию.
Конечно, Дорон сразу знал, что президентов пятеро. На всякий случай одного он припрятал, и правильно сделал. Совет мог решить убрать президентов и тем покончить с делом, объявив стране о скоропостижной кончине главы государства. Тогда бы Дорон воспользовался пятым как ракетоносителем, чтобы выйти в диктаторы.
Кстати, надо заложить в конструкцию и эту балочку, потому что на случай хаоса и неразберихи Дорон действительно неплохая кандидатура в диктаторы, и его можно будет поддержать, тем самым ограничив его возможности.
Но пока что у Дорона явно сорвался какой-то крючок, если пятый президент появился раньше времени. «Эксцесс исполнителя», — подумал Крафт, прекрасно разбирающийся в юридической терминологии. Что же из всего этого следует? А то, что Дорона пока нельзя трогать. Во-первых, у него может быть в запасе еще один президент. Во-вторых, он сам может оказаться дублем. В-третьих, если его убрать, Миллер тут же начнет печатать членов Совета. В-четвертых, убрать никогда не поздно, куда важнее держать человека на мушке. Такова третья балка для башни выводов.
Наконец, четвертая. Если захватить Миллера с его установкой и нейтрализовать Дорона, в крайнем случае войти с ним в деловую сделку, — а куда он денется, ведь деньги ему будут нужны в любых случаях! — то открываются захватывающие дух перспективы, о которых даже думать страшно в присутствии этих волкодавов, состоящих членами Совета.
Так думал Арчибальд Крафт, то и дело поправляя какую-нибудь деталь своего туалета.
— Господа, — сказал Чарлз Роберт Саймак-младший, нарушая молчание, словно он каким-то прибором успел отметить, что Крафт уже закончил строительство своей «Эйфелевой башни», — я предлагаю приступить к выработке наших решений.
Все девять прочих членов Совета, сбросив с себя оцепенение задумчивости, с готовностью переменили позы.
— Прежде всего, — сказал первым Крафт, — я считаю нужным немедленно вырубить по всей стране электричество, чтобы предупредить возможность дублирования кого бы то ни было.
Все согласились, и прямо из Круглого зала король электроэнергии, получив заверение других членов Совета в том, что они покроют его убытки, отдал по телефону приказ погрузить страну в темноту.
Воннел не без труда добыл несколько канделябров со свечами, и дальнейшее заседание Совета продолжалась уже при свете робких язычков огня.
Совет быстро согласился с предложением Мохамеда Уиндема-седьмого, что необходимо употребить всю мощь государственного розыскного аппарата, чтобы в течение суток найти Миллера «живым или мертвым».
— Лучше живым, — сказал Уиндем-седьмой после недолгой паузы.
И Крафт подумал: «А ты, бестия, имеешь на него виды».
В свою собственную «Эйфелеву башню» он добавил при этом особую балочку: пустить на розыски Миллера и своих собственных людей, чтобы опередить Воннела и прочих членов Совета. То, что каждый из них поступит так же, Крафт понял, когда внимательно оглядел физиономии присутствующих, уловив при этом столь же внимательные взгляды.
«Придется раскошеливаться», — подумал Крафт, прикидывая, во сколько обойдется ему поиск Миллера, не говоря уже о слежке за каждым членом Совета в отдельности.
Когда два главных решения были приняты, Крафт перевел взгляд на Дорона, и все члены Совета сделали то же самое. Пришла пора решить судьбу генерала.
— Генерал, — торжественно произнес тогда Крафт, еле сдерживая раздражение, — я полагаю, что выражу мнение всего Совета, если скажу, что мы хотели бы верить в вашу преданность нам и в вашу непричастность к действиям Миллера.
Половина того, что надо было сказать, было сказано. Члены Совета молчали, склонив чуть-чуть головы в знак согласия с Крафтом.
— Кроме того, генерал, — тщательно подыскивая слова, произнес Крафт, — мы хотим быть уверенными, что вы не совершите ни одного поступка и не отдадите ни одного распоряжения, не согласовав их прежде с нами (головы членов Совета, как по команде, дружно закивали). Для связи с нами, — сказал Крафт, — вы будете пользоваться нашими людьми, которые, я полагаю, вас не оставят в трудную минуту, а также людьми ведомства Воннела.
Все, кроме Дорона, не изменившегося в лице, облегченно вздохнули.
— Воннел, — сказал Уиндем-седьмой, — вам понятно решение?
— О да, господа, — с готовностью произнес министр внутренних дел, не ожидая удара, который готовил ему Уиндем-седьмой.
— Кроме того, Воннел, мы хотели бы обеспечить постоянную связь и с вами, а потому наши люди тоже будут находиться постоянно при вас.
Крафт кивком головы подтвердил правильность этой мысли. Как и все члены Совета, он тоже подумал: «Знаем мы и тебя, голубчик Воннел, тебе палец в рот не клади!»
Воннел покорно выслушал решение Совета. За то время, пока он руководил министерством внутренних дел, ему пришлось второй раз присутствовать на заседании Совета, и он вновь убедился в совершенно невероятной способности его членов принимать общие решения без каких бы то ни было обсуждений. «Будто у них внутренние телефоны!» — подумал Воннел, готовый поверить хоть в нечистую силу.
Наконец молчавшее до сих пор Будущее взяло слово:
— Я думаю, господа, нам стоит сейчас же принять решение о создании акционерного общества по эксплуатации установки Миллера, когда она будет обнаружена.
Секунду-вторую все молчали, поскольку никто из присутствующих не додумался до этой мысли и должен был ее оценить. Это была чужая балка, но Крафт нередко прибегал к подобным материалам, строя свои высотные выводы. Он первым сказал:
— На равных паях, разумеется?
— Конечно! — сказало Будущее, и члены Совета дружно поддержали это предложение.
Крафт заметил, что поддержка была высказана всеми с такой же внешней радостью, с какой ее высказал он сам, хотя Крафт поторопился с согласием лишь для того, чтобы никто не подумал, что у него есть собственные виды на установку. «В конце концов, — подумал Крафт, — если ее обнаружу не я и не кто-нибудь из этих волкодавов, а Воннел, акционерное общество на равных паях нейтрализует членов Совета. Молодец Прогнозист!.. Впрочем, потому он и Прогнозист, что молодец…»
Дорон во время всей процедуры не пошевелил даже рукой. Он сидел каменным изваянием, переводя взгляд с одного лица на другое, испытывая удовольствие от того, что заранее угадывает каждое решение Совета. «Вот сейчас они предпримут шаги, чтобы нейтрализовать Миллера, — думал он. — Теперь перейдут к его поискам. Затем примут решение о моем домашнем аресте, — интересно, в какой форме это будет ими высказано? Теперь они возьмут на мушку этого болвана Воннела. Что, акционерное общество?» Эта мысль была неожиданной даже для Дорона, хотя и представилась ему достаточно эфемерной и уж по крайней мере преждевременной: шкура неубитого медведя. Дорон никогда и никого в жизни не боялся, кроме… Это «кроме» неотступно сопровождало его все пятьдесят четыре года жизни. Ребенком он не боялся никого, кроме точильщика ножей, который никогда не переступал порог его дома, а лишь один раз в месяц проходил по улице мимо, крича зловещим голосом: «Точу ножи!» Маленький Дорон забивался тогда под кровать, дрожа от страха и вызывая смех окружающих. Юношей он не боялся никого, кроме смерти, мысли о которой появились где-то в пятнадцать — шестнадцать лет и преследовали его вплоть до совершеннолетия, после чего вдруг исчезли, перейдя в некую философскую категорию. Молодым человеком он боялся только отца — его дурацкого сумасбродства, которое могло лишить Дорона наследства. А затем, когда наследство было получено, он вообще никого и ничего не боялся, кроме… Совета Богов.
Они были страшнее точильщика ножей, эти десять гангстеров, страшнее сумасшедшего отца и, конечно же, страшнее смерти, потому что в наказание могли сохранить жизнь, но какую страшную жизнь!..
И вот — впервые в жизни — Дорону удалось «примерить седла к их спинам», как любил говаривать покойный Дорон-старший, когда был еще в здравом уме. Генерал Дорон отлично понимал, что он сейчас не по зубам Совету, а человек, который был Совету не по зубам, уже одним этим обстоятельством возвышался в ранг зубастых.
«Следовательно, — думал Дорон, — мне нужно и впредь делать вид, что Миллер у меня в руках, а сам я — двойник Дорона». Кстати, эта выдумка была одним из самых блестящих ходов Дорона, которые приходили ему когда-либо в голову. С другой стороны, он не мог не понимать, что его зубастость не вечна. Как только Миллер будет найден, ей придет конец, а Дорон и так уже зашел слишком далеко, чтобы ждать от Совета пощады.
Опередить! — такова главная и основная забота Дорона на ближайшие сутки. Опередить всех, захватить Миллера и перепрятать его в надежное место.
Что потом? Потом убедить профессора в необходимости сотрудничать с Дороном и захватить с его помощью власть. Но если Миллер откажется… его придется нейтрализовать, а если понадобится, то и убрать вообще. Пока что нужно позаботиться о побеге в самом крайнем случае.
— Господа, пока, кажется, все? — сказал Прогнозист.
Члены Совета поднялись, церемонно раскланялись друг с другом и направились к выходу. У западного входа в ранчо их ждали десять машин разных марок и личная охрана каждого. Хлопнули десять дверок, зажглись почти одновременно десять пар подфарников, и бесшумно заработали десять моторов. Одна за другой машины выехали с территории и уже там, на шоссе, показали друг другу все, на что они были способны.
В голове каждого члена Совета дозревали собственные планы и выстраивались собственные «Эйфелевы башни». В этих сложных конструкциях не было ни одной балочки, посвященной президентам.
Судьба людей, формально стоящих у власти, никого не волновала.
Во всяком случае, у Крафта не вызывало сомнения то обстоятельство, что генерал Дорон являлся непосредственным участником проделок профессора Миллера. Институт перспективных проблем — его институт. Миллер — его человек. Установка по дублированию — его установка. В чем же сомневаться?
«Из этого, — решил Крафт, — и надо исходить!» И в свою «Эйфелеву башню» он вставил первую прямую балку вывода.
Какова же цель Дорона? Крафт много раз видел этого человека, но взглянул на него еще раз, чтобы окончательно убедиться: желание власти. С таким ростом, как у Дорона, с металлическим, несмотря на его солидный возраст, каркасом мышц, с такими сухими и тонкими губами, прямым носом и маленькими зоркими глазами, человек вряд ли стремится к тому, чтобы иметь галантерейную лавочку на площади Отдохновения.
Это — вторая балка, положенная в основание башни. Теперь можно возводить и всю конструкцию.
Конечно, Дорон сразу знал, что президентов пятеро. На всякий случай одного он припрятал, и правильно сделал. Совет мог решить убрать президентов и тем покончить с делом, объявив стране о скоропостижной кончине главы государства. Тогда бы Дорон воспользовался пятым как ракетоносителем, чтобы выйти в диктаторы.
Кстати, надо заложить в конструкцию и эту балочку, потому что на случай хаоса и неразберихи Дорон действительно неплохая кандидатура в диктаторы, и его можно будет поддержать, тем самым ограничив его возможности.
Но пока что у Дорона явно сорвался какой-то крючок, если пятый президент появился раньше времени. «Эксцесс исполнителя», — подумал Крафт, прекрасно разбирающийся в юридической терминологии. Что же из всего этого следует? А то, что Дорона пока нельзя трогать. Во-первых, у него может быть в запасе еще один президент. Во-вторых, он сам может оказаться дублем. В-третьих, если его убрать, Миллер тут же начнет печатать членов Совета. В-четвертых, убрать никогда не поздно, куда важнее держать человека на мушке. Такова третья балка для башни выводов.
Наконец, четвертая. Если захватить Миллера с его установкой и нейтрализовать Дорона, в крайнем случае войти с ним в деловую сделку, — а куда он денется, ведь деньги ему будут нужны в любых случаях! — то открываются захватывающие дух перспективы, о которых даже думать страшно в присутствии этих волкодавов, состоящих членами Совета.
Так думал Арчибальд Крафт, то и дело поправляя какую-нибудь деталь своего туалета.
— Господа, — сказал Чарлз Роберт Саймак-младший, нарушая молчание, словно он каким-то прибором успел отметить, что Крафт уже закончил строительство своей «Эйфелевой башни», — я предлагаю приступить к выработке наших решений.
Все девять прочих членов Совета, сбросив с себя оцепенение задумчивости, с готовностью переменили позы.
— Прежде всего, — сказал первым Крафт, — я считаю нужным немедленно вырубить по всей стране электричество, чтобы предупредить возможность дублирования кого бы то ни было.
Все согласились, и прямо из Круглого зала король электроэнергии, получив заверение других членов Совета в том, что они покроют его убытки, отдал по телефону приказ погрузить страну в темноту.
Воннел не без труда добыл несколько канделябров со свечами, и дальнейшее заседание Совета продолжалась уже при свете робких язычков огня.
Совет быстро согласился с предложением Мохамеда Уиндема-седьмого, что необходимо употребить всю мощь государственного розыскного аппарата, чтобы в течение суток найти Миллера «живым или мертвым».
— Лучше живым, — сказал Уиндем-седьмой после недолгой паузы.
И Крафт подумал: «А ты, бестия, имеешь на него виды».
В свою собственную «Эйфелеву башню» он добавил при этом особую балочку: пустить на розыски Миллера и своих собственных людей, чтобы опередить Воннела и прочих членов Совета. То, что каждый из них поступит так же, Крафт понял, когда внимательно оглядел физиономии присутствующих, уловив при этом столь же внимательные взгляды.
«Придется раскошеливаться», — подумал Крафт, прикидывая, во сколько обойдется ему поиск Миллера, не говоря уже о слежке за каждым членом Совета в отдельности.
Когда два главных решения были приняты, Крафт перевел взгляд на Дорона, и все члены Совета сделали то же самое. Пришла пора решить судьбу генерала.
— Генерал, — торжественно произнес тогда Крафт, еле сдерживая раздражение, — я полагаю, что выражу мнение всего Совета, если скажу, что мы хотели бы верить в вашу преданность нам и в вашу непричастность к действиям Миллера.
Половина того, что надо было сказать, было сказано. Члены Совета молчали, склонив чуть-чуть головы в знак согласия с Крафтом.
— Кроме того, генерал, — тщательно подыскивая слова, произнес Крафт, — мы хотим быть уверенными, что вы не совершите ни одного поступка и не отдадите ни одного распоряжения, не согласовав их прежде с нами (головы членов Совета, как по команде, дружно закивали). Для связи с нами, — сказал Крафт, — вы будете пользоваться нашими людьми, которые, я полагаю, вас не оставят в трудную минуту, а также людьми ведомства Воннела.
Все, кроме Дорона, не изменившегося в лице, облегченно вздохнули.
— Воннел, — сказал Уиндем-седьмой, — вам понятно решение?
— О да, господа, — с готовностью произнес министр внутренних дел, не ожидая удара, который готовил ему Уиндем-седьмой.
— Кроме того, Воннел, мы хотели бы обеспечить постоянную связь и с вами, а потому наши люди тоже будут находиться постоянно при вас.
Крафт кивком головы подтвердил правильность этой мысли. Как и все члены Совета, он тоже подумал: «Знаем мы и тебя, голубчик Воннел, тебе палец в рот не клади!»
Воннел покорно выслушал решение Совета. За то время, пока он руководил министерством внутренних дел, ему пришлось второй раз присутствовать на заседании Совета, и он вновь убедился в совершенно невероятной способности его членов принимать общие решения без каких бы то ни было обсуждений. «Будто у них внутренние телефоны!» — подумал Воннел, готовый поверить хоть в нечистую силу.
Наконец молчавшее до сих пор Будущее взяло слово:
— Я думаю, господа, нам стоит сейчас же принять решение о создании акционерного общества по эксплуатации установки Миллера, когда она будет обнаружена.
Секунду-вторую все молчали, поскольку никто из присутствующих не додумался до этой мысли и должен был ее оценить. Это была чужая балка, но Крафт нередко прибегал к подобным материалам, строя свои высотные выводы. Он первым сказал:
— На равных паях, разумеется?
— Конечно! — сказало Будущее, и члены Совета дружно поддержали это предложение.
Крафт заметил, что поддержка была высказана всеми с такой же внешней радостью, с какой ее высказал он сам, хотя Крафт поторопился с согласием лишь для того, чтобы никто не подумал, что у него есть собственные виды на установку. «В конце концов, — подумал Крафт, — если ее обнаружу не я и не кто-нибудь из этих волкодавов, а Воннел, акционерное общество на равных паях нейтрализует членов Совета. Молодец Прогнозист!.. Впрочем, потому он и Прогнозист, что молодец…»
Дорон во время всей процедуры не пошевелил даже рукой. Он сидел каменным изваянием, переводя взгляд с одного лица на другое, испытывая удовольствие от того, что заранее угадывает каждое решение Совета. «Вот сейчас они предпримут шаги, чтобы нейтрализовать Миллера, — думал он. — Теперь перейдут к его поискам. Затем примут решение о моем домашнем аресте, — интересно, в какой форме это будет ими высказано? Теперь они возьмут на мушку этого болвана Воннела. Что, акционерное общество?» Эта мысль была неожиданной даже для Дорона, хотя и представилась ему достаточно эфемерной и уж по крайней мере преждевременной: шкура неубитого медведя. Дорон никогда и никого в жизни не боялся, кроме… Это «кроме» неотступно сопровождало его все пятьдесят четыре года жизни. Ребенком он не боялся никого, кроме точильщика ножей, который никогда не переступал порог его дома, а лишь один раз в месяц проходил по улице мимо, крича зловещим голосом: «Точу ножи!» Маленький Дорон забивался тогда под кровать, дрожа от страха и вызывая смех окружающих. Юношей он не боялся никого, кроме смерти, мысли о которой появились где-то в пятнадцать — шестнадцать лет и преследовали его вплоть до совершеннолетия, после чего вдруг исчезли, перейдя в некую философскую категорию. Молодым человеком он боялся только отца — его дурацкого сумасбродства, которое могло лишить Дорона наследства. А затем, когда наследство было получено, он вообще никого и ничего не боялся, кроме… Совета Богов.
Они были страшнее точильщика ножей, эти десять гангстеров, страшнее сумасшедшего отца и, конечно же, страшнее смерти, потому что в наказание могли сохранить жизнь, но какую страшную жизнь!..
И вот — впервые в жизни — Дорону удалось «примерить седла к их спинам», как любил говаривать покойный Дорон-старший, когда был еще в здравом уме. Генерал Дорон отлично понимал, что он сейчас не по зубам Совету, а человек, который был Совету не по зубам, уже одним этим обстоятельством возвышался в ранг зубастых.
«Следовательно, — думал Дорон, — мне нужно и впредь делать вид, что Миллер у меня в руках, а сам я — двойник Дорона». Кстати, эта выдумка была одним из самых блестящих ходов Дорона, которые приходили ему когда-либо в голову. С другой стороны, он не мог не понимать, что его зубастость не вечна. Как только Миллер будет найден, ей придет конец, а Дорон и так уже зашел слишком далеко, чтобы ждать от Совета пощады.
Опередить! — такова главная и основная забота Дорона на ближайшие сутки. Опередить всех, захватить Миллера и перепрятать его в надежное место.
Что потом? Потом убедить профессора в необходимости сотрудничать с Дороном и захватить с его помощью власть. Но если Миллер откажется… его придется нейтрализовать, а если понадобится, то и убрать вообще. Пока что нужно позаботиться о побеге в самом крайнем случае.
— Господа, пока, кажется, все? — сказал Прогнозист.
Члены Совета поднялись, церемонно раскланялись друг с другом и направились к выходу. У западного входа в ранчо их ждали десять машин разных марок и личная охрана каждого. Хлопнули десять дверок, зажглись почти одновременно десять пар подфарников, и бесшумно заработали десять моторов. Одна за другой машины выехали с территории и уже там, на шоссе, показали друг другу все, на что они были способны.
В голове каждого члена Совета дозревали собственные планы и выстраивались собственные «Эйфелевы башни». В этих сложных конструкциях не было ни одной балочки, посвященной президентам.
Судьба людей, формально стоящих у власти, никого не волновала.
12. Ставка на Гарда
Луна то и дело выглядывала из прорези облаков, словно из амбразуры. Ее свет не в силах был уничтожить темноту равнин. Но лента шоссе высвечивалась луной, как лезвие ножа, и по этому слабо белеющему лезвию едва ползли две черные капли; с высоты казалось немыслимым, что эти капли мчатся со скоростью сто миль в час и что одну из них переполняло нетерпение, а другую — тупое упорство соглядатаев.
Впрочем, внешне Дорон не выглядел ни озабоченным, ни встревоженным. Волнение было привычно загнано им глубоко внутрь; в летящей машине сидел просто усталый, задумавшийся человек с чуть покрасневшими от бессонницы глазами и обмякшими складками морщин властного, крупного лица. Он не оборачивался. Он и так знал, что чужой взгляд будет теперь сопровождать каждый его шаг, а чужие уши ловить любое его слово. Он был еще свободен, но уже связан. Только его мысли оставались никому не подвластными, и Дорон спешил воспользоваться этим единственным своим оружием.
Машину слабо потряхивало, лучи фар сметали с дороги кисейные полосы тумана, пирамидальные тополя с заломленными к небу руками-сучьями выскакивали из-за поворотов, словно вспугнутые дозорные. Дорон ничего не замечал. Он был не здесь, на дороге, он упреждал время, он был там, куда стрелке часов еще предстояло идти и идти.
Не далее как утром он являлся хозяином жизни, и от его решения зависела судьба многих. Теперь его собственная жизнь зависела от других. От Миллера и его необъяснимых поступков. От Совета. От случайных людей, наконец. И чем он дольше думал, тем яснее ему становилось, что он должен поставить себя в зависимость — на этот раз сознательно — и от человека, с которым придется иметь дело, превратившись в скромного просителя.
Этим человеком был комиссар полиции Гард. Его собственная служба сейчас немногого стоила, каждое его движение — Дорон это отлично понимал — будет парализовано людьми членов Совета. Но Гард был вне подозрений Совета и министра внутренних дел. Гард уже не раз занимался Миллером, и потому у него было больше шансов отыскать профессора, чем у кого бы то ни было. К тому же Гард был умен, опытен и обладал интуицией — качеством весьма редким в грубом ремесле сыщика. Правда, Гард не имел бесценного в теперешней ситуации качества — он не был верен ему, Дорону. В какой-то миг размышлений генерал искренне пожалел, что в свое время держался с бывшим инспектором, а ныне комиссаром высокомерно, но сделанного не вернешь. Просто урок на будущее: с людьми, обладающими самостоятельным характером и талантом, лучше быть в дружбе, вне зависимости от того, как низко они стоят по сравнению с тобой.
Итак, на преданность Гарда рассчитывать нечего. И для угроз сейчас не время. Остаются деньги. Купить Гарда, может быть, и нельзя. Но кто с легким сердцем откажется от денег, которые обеспечат все его будущее? «Да, деньги, — решил Дорон. — Только они всесильны и всемогущи в нашем мире».
Впрочем, внешне Дорон не выглядел ни озабоченным, ни встревоженным. Волнение было привычно загнано им глубоко внутрь; в летящей машине сидел просто усталый, задумавшийся человек с чуть покрасневшими от бессонницы глазами и обмякшими складками морщин властного, крупного лица. Он не оборачивался. Он и так знал, что чужой взгляд будет теперь сопровождать каждый его шаг, а чужие уши ловить любое его слово. Он был еще свободен, но уже связан. Только его мысли оставались никому не подвластными, и Дорон спешил воспользоваться этим единственным своим оружием.
Машину слабо потряхивало, лучи фар сметали с дороги кисейные полосы тумана, пирамидальные тополя с заломленными к небу руками-сучьями выскакивали из-за поворотов, словно вспугнутые дозорные. Дорон ничего не замечал. Он был не здесь, на дороге, он упреждал время, он был там, куда стрелке часов еще предстояло идти и идти.
Не далее как утром он являлся хозяином жизни, и от его решения зависела судьба многих. Теперь его собственная жизнь зависела от других. От Миллера и его необъяснимых поступков. От Совета. От случайных людей, наконец. И чем он дольше думал, тем яснее ему становилось, что он должен поставить себя в зависимость — на этот раз сознательно — и от человека, с которым придется иметь дело, превратившись в скромного просителя.
Этим человеком был комиссар полиции Гард. Его собственная служба сейчас немногого стоила, каждое его движение — Дорон это отлично понимал — будет парализовано людьми членов Совета. Но Гард был вне подозрений Совета и министра внутренних дел. Гард уже не раз занимался Миллером, и потому у него было больше шансов отыскать профессора, чем у кого бы то ни было. К тому же Гард был умен, опытен и обладал интуицией — качеством весьма редким в грубом ремесле сыщика. Правда, Гард не имел бесценного в теперешней ситуации качества — он не был верен ему, Дорону. В какой-то миг размышлений генерал искренне пожалел, что в свое время держался с бывшим инспектором, а ныне комиссаром высокомерно, но сделанного не вернешь. Просто урок на будущее: с людьми, обладающими самостоятельным характером и талантом, лучше быть в дружбе, вне зависимости от того, как низко они стоят по сравнению с тобой.
Итак, на преданность Гарда рассчитывать нечего. И для угроз сейчас не время. Остаются деньги. Купить Гарда, может быть, и нельзя. Но кто с легким сердцем откажется от денег, которые обеспечат все его будущее? «Да, деньги, — решил Дорон. — Только они всесильны и всемогущи в нашем мире».