ТАК МНЕ И НАДО!
Ателье индпошива называлось красиво - "Радость". В витрине стоял манекен, и на нем был как раз такой костюм, о котором я уже давно мечтал. В эту "Радость" я ходил раз десять. Сначала мой костюм кроили, потом шили, потом распарывали, перекраивали и шили опять. Но костюм с каждым разом все меньше походил на тот элегантный образец, который был выставлен в витрине. Вначале я был терпелив, как больной у зубного врача, затем стал нервничать, и однажды после очередной примерки я, не снимая костюма, бросился к директору ателье и потребовал жалобную книгу. Директор встретил меня, как родного, и тотчас вызвал приемщицу. - Кто занимается костюмом этого товарища? - Замойченко! - с вызовом ответила приемщица, которой я, видимо, успел уже изрядно надоесть. - Павел Замойченко? - удивленно переспросил директор. - Ну да! - В таком случае, дорогой товарищ, я вас не понимаю, - сказал мне директор, разводя руками. - Если с вами работает сам Павел Замойченко, считайте, что вам просто повезло! - Повезло? Да вы взгляните на этот костюм! - И смотреть нечего. Замойченко - гордость нашего ателье! О нем даже в газетах писали. - Да что в газетах! В журнале - и то была его фотография! - подхватила приемщица. - Совершенно верно, - директор достал из стола популярный журнал, вот, пожалуйста. На глянцевой обложке я увидел молодого человека во фраке, белых перчатках и цилиндре. "Мастер ателье "Радость" Павел Замойченко с успехом выступил в роли Чацкого в спектакле народного театра им. К. С. Станиславского", прочитал я - Ну?! - торжествующе воскликнул директор. - Да при чем здесь Чацкий? - удивился я. - Ваш Замойченко запорол мой костюм! А я за один матерьял, между прочим, отдал сто двадцать рублей! - А Замойченко, между прочим, без отрыва от производства изучил португальский!- легко парировал директор. А к тому же, опять-таки без отрыва, он овладел второй специальностью и теперь сам умеет чинить свою швейную машину. - Лучше бы он первой специальностью как следует овладел, - сказал я, теребя левую полу пиджака, которая была сантиметров на пять длиннее правой. - Ну что это такое? - А спорт? - отвечал директор. - Знаете ли вы, что у Павла первый разряд по фигурному катанию и второй по шашкам? - И почему разрез на пиджаке не посредине, а где-то сбоку? - Значит, вы не интересуетесь фигурным катанием... - вздохнул тяжело директор. - И шашки вас тоже не волнуют, так я вас должен понимать? - Одно плечо у пиджака выше другого! - не унимался я. - Это что - новая мода? - Ну, если вы так ставите вопрос, то я вам скажу, что Замойченко на мандолине играет Баха и Шостаковича! - Даже ширинку и ту ваш Павел умудрился сделать на месте левого кармана... Дайте жалобную книгу! - А известно ли вам, что Замойченко собрал такую коллекцию брючных пуговиц, которая считается самой большой коллекцией во всех центральных и черноземных областях нашей республики? - Дайте жалобную книгу! - повторил я. - Ах, знаете, с вами очень трудно разговаривать! - сказал вдруг директор. - Вы типичный мещанин, и вас ничто не волнует: ни спорт, ни театр, ни музыка... Вас волнует только ваша частная собственность. Я не ожидал таких слов, и мне стало как-то не по себе... - Неужели вы хотите, - продолжал с укоризной директор, - чтобы интересы такого разносторонне талантливого человека, как Замойченко, ограничились вашим однобортным костюмом? Нет, лично я за гармоничное многогранное развитие личности. В человеке все должно быть красиво, как сказал Антон Павлович Чехов. Впрочем, я не знаю, говорит ли вам хоть что-нибудь это имя... Чехов мой любимый писатель. И мне вдруг стало стыдно за то, что я, думая только о себе, мешал своим костюмом гармоничному развитию Павла Замойченко и стоял на пути его прогресса. Мне стало стыдно за то, что, заставляя переделывать плохо сшитый костюм, я отрывал Замойченко от искусства и коллекционирования пуговиц. Боже мой, какой же я действительно отсталый тип, какой я тупой и ограниченный мещанин! - Ну, так как, давать вам жалобную книгу? - спросил директор. - Давайте! - решительно ответил я. И когда приемщица принесла книгу жалоб, я, все еще негодуя и волнуясь, написал длинную жалобу на самого себя. Так мне и надо!
ТРЕБУЕТСЯ БОЛЬШАЯ ГРУСТНАЯ СОБАКА...
Как известно, главный человек в кино - режиссер-постановщик. Все это знают. А Портос не знал. Не знал, потому что, во-первых, сниматься он начал недавно, а во-вторых, - был собакой. Когда драматург Евг. Сослуживцев написал первый вариант сценария "На большой дороге", никакой собаки там не было И во втором варианте, доработанном и улучшенном, не было. И в третьем, дополненном и ухудшенном, не было. И в четвертом, исправленном и сокращенном... Собаки не было ни в одном из семи вариантов. А придумал ее сам постановщик фильма - молодой и целенаправленный режиссер Артамон Заозерный. - Я вижу здесь собаку, - сказал режиссер. - Не могу вам объяснить почему, но вижу... Собака пройдет через весь фильм. Большая и грустная. В этом что-то есть. Поверьте мне! - А что она будет делать? - уточнил сценарист. - Ничего. Присутствовать. Быть беспристрастным свидетелем происходящего. - А чья она, эта собака? - Конечно, героя! - уверенно воскликнул режиссер. - А может быть, героини... Впрочем, нет: она ничья. Большая, грустная, ничья. Неужели вы не чувствуете? - Собака для нас не проблема. Собаку можно провести по смете, - согласился многоопытный директор картины Творожный. Он знал, что Заозерный мог случайно увидеть своим режиссерским видением не собаку, а, скажем, слона. И тогда гораздо труднее было бы с кормами... - Но имейте в виду, мне нужна не какая-нибудь обычная собака. Мне нужна такая собака, которая существует в единственном экземпляре, чтобы второй подобной не было! - Второй такой не будет, - спокойно пообещал Творожный. - Дай бог, чтобы нашлась хотя бы первая. ...Три дня киностудия напоминала собачью выставку. На помещенное в вечерней газете объявление "Требуется большая грустная собака" откликнулись две тысячи владельцев грустных и больших собак. Три дня оглушенные лаем ассистенты придирчиво отбирали кандидатов на ответственную роль ничьей собаки. А уж потом сам Заозерный выбрал из дюжины претендентов именно того пса, который наиболее соответствовал его творческим замыслам. Звали победителя конкурса Портос. И следует сразу сказать, что второй такой собаки действительно не было. Огромный пятнистый дог, он даже среди аристократических догов отличался своими изысканными манерами и ростом. И было непонятно, о чем может грустить этот красавец. - Его что - из двоих сшили? - спросил Творожный, опасливо поглядев на гигантского дога. Но Портос подошел к нему и, обнюхав его костюм из чистой полушерсти с лавсаном, привстал и так доверчиво положил свои могучие лапы на хилые директорские плечи, так ласково заглянул ему в очи своими грустными глазами! И растроганный директор тотчас подписал с хозяйкой Портоса трудовое соглашение, по которому владелица собаки Ольга Михайловна Рубашова обязалась за соответствующее вознаграждение приводить Портоса на съемки и сопровождать его в киноэкспедициях. Затем директор обстоятельно растолковал Ольге Михайловне ее права и обязанности. В итоге этой беседы Ольга Михайловна уяснила, что основным ее правом является право исполнять обязанности, а Творожный вдруг увидел, что Ольга Михайловна очень недурна собой, и в душу его закралось смутное предчувствие каких-то больших неприятностей. ...Заозерный был в восторге. Портос вел себя перед камерой так естественно и непринужденно, будто окончил актерский факультет ВГИКа. - Нет, нет, я был неправ, - признался режиссер сценаристу. - Я был неправ, когда говорил, что собака та экране будет лишь присутствовать. Такая собака не может оставаться только беспристрастным свидетелем. У Портоса не тот характер! Портос должен действовать. Поверьте мне! Хоть Артамон Заозерный ставил всего лишь второй фильм, слова "Поверьте мне!" он произносил так убедительно, что даже сам начинал себе верить. И Евг. Сослуживцеву не оставалось ничего другого, как написать еще один - на этот раз специально собачий - вариант сценария. Постепенно Портос занимал в фильме все больше и больше места, деликатно оттесняя остальных героев на второй план. Теперь миловидной Ольге Михайловне приходилось доставлять Портоса на съемки почти каждый день. А потом начались экспедиции. Группа приехала в Батуми. И здесь, в субтропиках, Артамон Заозерный впервые по-настоящему заметил Ольгу Михайловну. - Черт возьми! - только и воскликнул он в своей лаконичной манере. - Ах, черт возьми! Действительно, было совершенно непонятно, как он до сих пор умудрился не заметить такой очаровательной женщины! И этот вечер Портос провел в полном одиночестве, грустно слоняясь по гостиничному номеру и безнадежно обнюхивая ножки стульев из чешского гарнитура. И весь следующий вечер Портос был один. И все последующие вечера тоже... А в понедельник Портос вдруг категорически отказался сниматься. Сначала он вообще не захотел выходить на съемочную площадку. А затем, подойдя к кинокамере, он поднял заднюю ногу и совершил такой хулиганский поступок, какого не позволяла себе по отношению к киноаппаратуре ни одна собака! Кроткого и послушного Портоса нельзя было узнать. Когда Заозерный пытался погладить его по голове, Портос так рявкнул, что режиссер, отскочив, чуть не повалил юпитер. На Ольгу Михайловну Портос не смотрел и на слова ее не обращал внимания. Никто не мог понять, что случилось с собакой... Расстроенный режиссер отправился перекусить в ближайшую шашлычную. Однако, едва он исчез, Портос вдруг вышел на съемочную площадку и стал перед камерой, всем своим видом показывая, что он готов к съемкам. Обрадованные ассистенты помчались за режиссером. Но как только Заозерный, торопливо дожевывая шашлык, появился на площадке, Портос зарычал и демонстративно улегся, не подчиняясь никаким командам. Лежачая забастовка продолжалась до тех пор, пока вконец издерганный режиссер не пошел к морю освежиться. И снова Портос поднялся, потянулся и, добродушно помахивая хвостом, приготовился к съемкам. И опять помчались за режиссером. Опять прибежал Заозерный. И снова Портос, зарычав, бросился на постановщика. И тут уж всем стало ясно, что пес абсолютно здоров и просто не желает сниматься у Артамона Заозерного. Зарвавшийся, слишком возомнивший о себе пес буквально предъявлял ультиматум: или я, или режиссер. Это даже было смешно! Наивный Портос не знал, что в кино первый человек - режиссер, и продолжал упорствовать. Прошло еще три дня. Портос стоял на своем. - Будем менять собаку! - решительно сказал Заозерный. - Как это менять? - строго спросил директор. - С Портосом уже отснято три четверти фильма! - Неважно! Собака не актер. Найдите второго такого же Портоса. - Что значит "найдите"? Вы же сами требовали подобрать вам необычную собаку. Я вам подобрал. И вы прекрасно знали, что второго Портоса не существует в природе! Так что постарайтесь наладить с ним отношения! В конце концов, режиссер должен уметь работать с творческими кадрами! Прошло еще пять дней. Пять съемочных дней! Заозерный пытался честно работать с кадрами. Он говорил Портосу такие неуклюжие комплименты, что даже осветители краснели. Он пытался найти с ним общий язык с помощью краковской полукопченой колбасы. Он старался восстановить с Портосом творческие контакты, выклянчивая для этого в ресторане сахарные кости. Но Портос бросался на режиссера с такой яростью, что Заозерный стал бояться съемочной площадки. А время шло. А график катастрофически срывался. А выхода не было. И Портос победил! Артамона Заозерного от картины отстранили и доснимать фильм "На большой дороге" поручили другому - молодому я талантливому. Так собака, можно сказать, съела режиссера. Представляете? Ну, если бы хоть лев съел - все-таки царь зверей... А то ведь друг человека - собака. Как обидно должно быть режиссеру! А ведь, с другой стороны, в первом варианте сценария никакой собаки не было. И во втором не было. И в седьмом. Так что собаку, которая его съела, режиссер выдумал сам. И никто, кроме него, не виноват! А Портоса, к сожалению, в кино больше не снимают. Хоть он и талантливый, и умный, но уж очень неуступчивый!
РАССКАЗ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ БЫЛ ГЕНИЕМ
Этот препарат называется просто: "Озарин". Если вы захотите стать на 5 минут гениальным, зайдите в аптеку и в отделе готовых лекарств купите его. Правда, озарин отпускается по рецептам, но вы попросите - и вам дадут его так. Человек, открывший озарин, был моим лучшим другом. Еще тогда, когда нигде и ни за какие деньги нельзя было достать этот препарат, потому что каждый миллиграмм его выдавался на руки только после соответствующего постановления Организации Объединенных Наций, - еще тогда мой друг подарил мне целую таблетку этого чудодейственного средства. - Я знаю,- оказал мой друг, - что ты уже десять лет работаешь над своим изобретением. Эта таблетка поможет тебе с блеском завершить твой труд. - Но действие таблетки продолжается всего пять минут. - Ну и что? Пять минут гениальности - это более чем достаточно для любого открытия. Конечно, если бы, например, Ньютон не подумывал и раньше над тем, что такое тяготение, гениальная догадка вряд ли озарила бы его при виде падающего яблока. Но ведь сам момент озарения длился не более минуты. За одну минуту он увидел то, чего не замечал прежде, - увидел связь между вроде бы не связанными явлениями, и ему открылась Великая Истина. А у тебя будет пять таких минут. И ты столько лет вынашивал свою идею и накопил такое количество знаний, что достаточно будет мгновенного озарения, и все станет на свои места. Бери! - И он протянул мне плексигласовую коробочку, в которой находилась драгоценная таблетка. И я сам, и все мои друзья не сомневались в том, что я талантлив и удачлив. В институте гордились мной, а изобретение, которому я отдал десять лет .и которое считал главным делом всей своей жизни, могло принести мне в один прекрасный день настоящую славу. И таблетка озарина должна была приблизить этот день. Едва мой друг ушел, я заперся, набрал полную авторучку чернил и, положив перед собой стопку бумаги, чтобы записывать все гениальные мысли, какие только придут мне в голову, проглотил таблетку. Я проглотил таблетку и стал с нетерпением ждать, как проявится моя гениальность и какие великие истины откроются мне. И озарин не подвел. Я действительно в тот же день довел до конца многолетнюю работу, увидел то, чего никто не замечал раньше, и великие истины открылись мне... Уже в первую минуту действия озарина я увидел, что мое изобретение ни к черту не годится и не представляет собой никакого интереса... Во вторую минуту я с гениальной ясностью понял, до чего я бездарен... А оставшиеся три минуты гениальности я вдохновенно писал заявление директору нашего НИИ. Я просил разрешить мне прекратить работу над изобретением, ввиду полной бесперспективности последнего. Все говорили потом, что заявление было написано гениально. Так вот, как я уже сказал, в продажу поступил новый препарат озарин. Требуйте во всех аптеках и аптечных киосках! Но я бы на вашем месте хорошенько подумал, прежде чем требовать...
А ЗА СЦЕНОЙ НЕСЛЫШНО ПЕЛ НЕВИДИМЫЙ ХОР...
1 Я - литератор, если хотите - писатель. Счелкунов Евгений Антонович. Я автор таких довольно известных книг, как... Но если вы их случайно и не читали, то вам несомненно знакомы мои многочисленные статьи и выступления в защиту аквариумных рыб и растений, этих замечательных представителей комнатной фауны и флоры. Видите ли, я глубоко убежден, что только нежелание серьезно задуматься, только отсутствие гибкости и наличие косности мешают нам по-настоящему осознать, как важен и современен вопрос разведения аквариумных рыбок именно сегодня. Сегодня, когда такими небывалыми темпами ведется жилищное строительство, когда ежедневно вступают в строй новые дома, и там, где еще вчера были глухие окраины с покосившимися избушками, теперь встают могучие корпуса жилмассивов. Теперь, когда ежедневно десятки и сотни тысяч счастливых новоселов въезжают в светлые квартиры, - теперь вопрос разведения комнатных рыб приобретает, если хотите, общегосударственное значение. Я писал об этом и в таких серьезных газетах, как, например... И в таких серьезных журналах, как... Я неоднократно говорил об этом по радио и имел честь выступать содокладчиком на международном симпозиуме домашних рыбоводов в Улан-Баторе. Я трижды избирался вице-президентом европейской ассоциации аквариумистов и дважды присутствовал в качестве наблюдателя на совещаниях панамериканского общества по охране комнатных рыб. Во всем мире ширится движение за разведение. И от этого нельзя отмахнуться! Интерес к новым видам аквариумных рыб несомненно растет. Достаточно сказать, что только в результате моего последнего выступления по интервидению я получил со всех концов нашей необъятной родины более ста трех писем. Пишут врачи и кинолюбители, мастера кожаной перчатки и жители Дальнего Севера, представители интеллигенции и читатели журнала "Огонек". Все это является ярким свидетельством! Я получаю множество приглашений. Мои беседы о комнатных рыбах хотят послушать школьники и старожилы, труженики сельского хозяйства и любители шахмат, пограничники и поклонники джазовой музыки. И я, как член "Общества сеятелей разумного, доброго, вечного", охотно выступаю перед благодарными слушателями. Только по самым приблизительным подсчетам мною прочитано уже более трех тысяч трехсот двух лекций. Это замечательно, товарищи! Но если вначале я читал свои лекции по бумажке, то после первых ста выступлений я уже знал весь текст наизусть и говорил, даже не заглядывая в шпаргалку Более того. После пятисотой лекции я с интересом обнаружил, что во время своих выступлений я могу думать о совершенно посторонних вещах, не сбиваясь и не пропуская ни одного слова из семи тысяч четырехсот двадцати пяти слов моей беседы о домашнем рыбоводстве. Никто, кроме меня, разумеется, не догадывался об этой феноменальной особенности. А я продолжал шлифовать и оттачивать свое мастерство. И в результате достиг такого совершенства, что, едва произнеся вступительные слова ("Дорогие товарищи, вопрос об охране комнатных рыб возник не сегодня. Еще в древнем Египте... "), я отключался и думал о чем-нибудь нерыбном до того момента, как мой голос восклицал: "И я уверен, товарищи, что каждый из нас внесет посильный вклад в это благородное дело. Благодарю за внимание!" Тут я включался, кланялся на аплодисменты и начинал отвечать на различные вопросы. А как-то раз, читая доклад, я вдруг почувствовал, что внутренне спорю с самим собой и в глубине души мысленно не оставляю камня на камне от своих рыбных убеждений. И хоть голос мой, слава богу, продолжал звучать так же взволнованно и убежденно, что-то внутри меня повторяло: "Рыбочки, рыбешки, маленькие крошки, до чего же вы мне надоели!" И это в то время, как!.. О, этот безмолвный ехидный голосок! С каждым моим выступлением он становился все наглей и насмешливей! Я не знаю, что это было. Нервы или переутомление после поездки на афро-азиатский конгресс аквариумистов... Но дошло до того, что однажды во время моего выступления внутренний голос победил меня, я вдруг прервал свою лекцию и, никому ничего не объясняя, спрыгнул со сцены и пошел к выходу!
2 ...Счелкунов спрыгнул со сцены и пошел к выходу. Слушатели недовольно зашикали на него, потому что как раз в эту минуту лектор на трибуне зачитывал крайне интересные цифры, свидетельствующие о неуклонном росте производства малогабаритных аквариумов. А Счелкунов, покидая зал, оглянулся, и его даже не очень удивило, что стоявшим сейчас на трибуне лектором был тоже он - Счелкунов. Просто Евгений Антонович Счелкунов как бы раздвоился. Рассчитался на первый-второй. И пока Первый привычно читал лекцию, Второй вышел из клуба и, облегченно вздохнув, пошел по весенней улице. Свобода, наконец-то свобода! Наконец-то он поступил так, как велел ему внутренний голос! Первый уже закончил лекцию и отвечал на вопросы... А Второй, беззаботно напевая какой-то мотивчик, остановился у просторной витрины и не без интереса стал рассматривать отражавшихся в зеркальных стеклах витрины торопливых москвичек. Первый взглянул на часы и, ахнув, заспешил на заседание секции рыболюбов, где вот-вот должен был начаться доклад профессора Астраханского... А Второй вошел в кафе "Романтика" и, усевшись за угловым столиком, попросил коньяку... Первый с неослабевающим интересом слушая сообщение известного любителя-рыбознатца профессора Астраханского о перспективах культурного обмена комнатными рыбками с передовыми аквариумистами Чили... А Второй отхлебнул коньяк и увидел, что к его столику приближается известный рыбознатец профессор Астраханский. Счелкунов инстинктивно попытался спрятаться за газету: ведь сейчас ему полагалось находиться не в кафе, а на докладе профессора. Но Астраханский, как-то странно улыбаясь, сел рядом и сказал: - Ну вот и вы. Здравствуйте. Очень, очень приятно! - Понимаете, - хотел было извиниться Счелкунов, - я совершенно забыл... - Ах, оставьте, оставьте! - похлопал его по плечу Астраханский. - Ничего вы не забыли, просто вы - Второй. Так ведь? И я Второй. А Первый мой делает сейчас доклад, и ваш Первый моего Первого слушает. И, представив себе эту хорошо знакомую картину, они весело расхохотались. - Вы, я вижу, совсем новичок! - смеялся, поглаживая могучую лысину, профессор. - Вы только сегодня на первый-второй рассчитались. А я уж не помню, когда был не таким, как теперь... Однако попрошу вас за наш стол. Не смущайтесь, там все свои - вторые. И Астраханский подвел его к большому столу, за которым сидели давно известные Счелкунову по рыбной комиссии лица... За столом, хранившим многочисленные следы бесшабашного мужского междусобойчика, были и знаменитый автор народных поговорок Лошаков, и тихий, робкий укротитель тигров Будимир Кошкин, и хорошо воспитанный диктор телевидения, так неподражаемо читающий сводки погоды - Баритонов, и другие рыбные активисты. - Прошу любить и жаловать - Счелкунов-Второй! - представил его Астраханский, и рыболюбы приветственно зашумели, загомонили, задвигали стульями и потребовали, чтобы вновь прибывший немедленно выпил штрафной, что Счелкунов и проделал. Счелкунов никогда не подозревал, что его коллеги по борьбе за внедрение комнатного рыбоводства такие веселые люди. Ах, как они веселились! Как тонко и метко, с какой иронией рассуждали они о своем рыбном комитете и международных рыбоконгрессах, о европейских посиделках и панамериканских сабантуях. А потом ехидный старичок Лошаков (Второй знатного фольклориста и неутомимого пропагандиста шарообразных аквариумов) показал, как его Первый вынашивает в тиши кабинета новейшие народные поговорки типа: "комбайн что трактор - положительный фактор" или "нет механизации без электрификации". И все так смеялись, что заказали еще по порции цыпленка-табака. А потом и сам Счелкунов, расхрабрившись, пересказал новый роман своего Первого "Великий нерест". И это было так смешно, что пришлось взять еще пару бутылок болгарскою коньяка "Плиска". - Я предлагаю, - четко, с профессиональной торжественностью произнес диктор телевидения Баритонов, - я предлагаю выпить за наших кормильцев и поильцев - первых! И все выпили. А Счелкунов, счастливо улыбаясь, думал: "О господи, до чего же мне хорошо с ними! Какие мы умные! Какие мы остроумные! Как мы все понимаем!" Из кафе вышли поздно. И, не желая расставаться, вместе пошли вниз по улице, все еще хохоча и щедро сыпя остротами на уровне мирового стандарта.
Ателье индпошива называлось красиво - "Радость". В витрине стоял манекен, и на нем был как раз такой костюм, о котором я уже давно мечтал. В эту "Радость" я ходил раз десять. Сначала мой костюм кроили, потом шили, потом распарывали, перекраивали и шили опять. Но костюм с каждым разом все меньше походил на тот элегантный образец, который был выставлен в витрине. Вначале я был терпелив, как больной у зубного врача, затем стал нервничать, и однажды после очередной примерки я, не снимая костюма, бросился к директору ателье и потребовал жалобную книгу. Директор встретил меня, как родного, и тотчас вызвал приемщицу. - Кто занимается костюмом этого товарища? - Замойченко! - с вызовом ответила приемщица, которой я, видимо, успел уже изрядно надоесть. - Павел Замойченко? - удивленно переспросил директор. - Ну да! - В таком случае, дорогой товарищ, я вас не понимаю, - сказал мне директор, разводя руками. - Если с вами работает сам Павел Замойченко, считайте, что вам просто повезло! - Повезло? Да вы взгляните на этот костюм! - И смотреть нечего. Замойченко - гордость нашего ателье! О нем даже в газетах писали. - Да что в газетах! В журнале - и то была его фотография! - подхватила приемщица. - Совершенно верно, - директор достал из стола популярный журнал, вот, пожалуйста. На глянцевой обложке я увидел молодого человека во фраке, белых перчатках и цилиндре. "Мастер ателье "Радость" Павел Замойченко с успехом выступил в роли Чацкого в спектакле народного театра им. К. С. Станиславского", прочитал я - Ну?! - торжествующе воскликнул директор. - Да при чем здесь Чацкий? - удивился я. - Ваш Замойченко запорол мой костюм! А я за один матерьял, между прочим, отдал сто двадцать рублей! - А Замойченко, между прочим, без отрыва от производства изучил португальский!- легко парировал директор. А к тому же, опять-таки без отрыва, он овладел второй специальностью и теперь сам умеет чинить свою швейную машину. - Лучше бы он первой специальностью как следует овладел, - сказал я, теребя левую полу пиджака, которая была сантиметров на пять длиннее правой. - Ну что это такое? - А спорт? - отвечал директор. - Знаете ли вы, что у Павла первый разряд по фигурному катанию и второй по шашкам? - И почему разрез на пиджаке не посредине, а где-то сбоку? - Значит, вы не интересуетесь фигурным катанием... - вздохнул тяжело директор. - И шашки вас тоже не волнуют, так я вас должен понимать? - Одно плечо у пиджака выше другого! - не унимался я. - Это что - новая мода? - Ну, если вы так ставите вопрос, то я вам скажу, что Замойченко на мандолине играет Баха и Шостаковича! - Даже ширинку и ту ваш Павел умудрился сделать на месте левого кармана... Дайте жалобную книгу! - А известно ли вам, что Замойченко собрал такую коллекцию брючных пуговиц, которая считается самой большой коллекцией во всех центральных и черноземных областях нашей республики? - Дайте жалобную книгу! - повторил я. - Ах, знаете, с вами очень трудно разговаривать! - сказал вдруг директор. - Вы типичный мещанин, и вас ничто не волнует: ни спорт, ни театр, ни музыка... Вас волнует только ваша частная собственность. Я не ожидал таких слов, и мне стало как-то не по себе... - Неужели вы хотите, - продолжал с укоризной директор, - чтобы интересы такого разносторонне талантливого человека, как Замойченко, ограничились вашим однобортным костюмом? Нет, лично я за гармоничное многогранное развитие личности. В человеке все должно быть красиво, как сказал Антон Павлович Чехов. Впрочем, я не знаю, говорит ли вам хоть что-нибудь это имя... Чехов мой любимый писатель. И мне вдруг стало стыдно за то, что я, думая только о себе, мешал своим костюмом гармоничному развитию Павла Замойченко и стоял на пути его прогресса. Мне стало стыдно за то, что, заставляя переделывать плохо сшитый костюм, я отрывал Замойченко от искусства и коллекционирования пуговиц. Боже мой, какой же я действительно отсталый тип, какой я тупой и ограниченный мещанин! - Ну, так как, давать вам жалобную книгу? - спросил директор. - Давайте! - решительно ответил я. И когда приемщица принесла книгу жалоб, я, все еще негодуя и волнуясь, написал длинную жалобу на самого себя. Так мне и надо!
ТРЕБУЕТСЯ БОЛЬШАЯ ГРУСТНАЯ СОБАКА...
Как известно, главный человек в кино - режиссер-постановщик. Все это знают. А Портос не знал. Не знал, потому что, во-первых, сниматься он начал недавно, а во-вторых, - был собакой. Когда драматург Евг. Сослуживцев написал первый вариант сценария "На большой дороге", никакой собаки там не было И во втором варианте, доработанном и улучшенном, не было. И в третьем, дополненном и ухудшенном, не было. И в четвертом, исправленном и сокращенном... Собаки не было ни в одном из семи вариантов. А придумал ее сам постановщик фильма - молодой и целенаправленный режиссер Артамон Заозерный. - Я вижу здесь собаку, - сказал режиссер. - Не могу вам объяснить почему, но вижу... Собака пройдет через весь фильм. Большая и грустная. В этом что-то есть. Поверьте мне! - А что она будет делать? - уточнил сценарист. - Ничего. Присутствовать. Быть беспристрастным свидетелем происходящего. - А чья она, эта собака? - Конечно, героя! - уверенно воскликнул режиссер. - А может быть, героини... Впрочем, нет: она ничья. Большая, грустная, ничья. Неужели вы не чувствуете? - Собака для нас не проблема. Собаку можно провести по смете, - согласился многоопытный директор картины Творожный. Он знал, что Заозерный мог случайно увидеть своим режиссерским видением не собаку, а, скажем, слона. И тогда гораздо труднее было бы с кормами... - Но имейте в виду, мне нужна не какая-нибудь обычная собака. Мне нужна такая собака, которая существует в единственном экземпляре, чтобы второй подобной не было! - Второй такой не будет, - спокойно пообещал Творожный. - Дай бог, чтобы нашлась хотя бы первая. ...Три дня киностудия напоминала собачью выставку. На помещенное в вечерней газете объявление "Требуется большая грустная собака" откликнулись две тысячи владельцев грустных и больших собак. Три дня оглушенные лаем ассистенты придирчиво отбирали кандидатов на ответственную роль ничьей собаки. А уж потом сам Заозерный выбрал из дюжины претендентов именно того пса, который наиболее соответствовал его творческим замыслам. Звали победителя конкурса Портос. И следует сразу сказать, что второй такой собаки действительно не было. Огромный пятнистый дог, он даже среди аристократических догов отличался своими изысканными манерами и ростом. И было непонятно, о чем может грустить этот красавец. - Его что - из двоих сшили? - спросил Творожный, опасливо поглядев на гигантского дога. Но Портос подошел к нему и, обнюхав его костюм из чистой полушерсти с лавсаном, привстал и так доверчиво положил свои могучие лапы на хилые директорские плечи, так ласково заглянул ему в очи своими грустными глазами! И растроганный директор тотчас подписал с хозяйкой Портоса трудовое соглашение, по которому владелица собаки Ольга Михайловна Рубашова обязалась за соответствующее вознаграждение приводить Портоса на съемки и сопровождать его в киноэкспедициях. Затем директор обстоятельно растолковал Ольге Михайловне ее права и обязанности. В итоге этой беседы Ольга Михайловна уяснила, что основным ее правом является право исполнять обязанности, а Творожный вдруг увидел, что Ольга Михайловна очень недурна собой, и в душу его закралось смутное предчувствие каких-то больших неприятностей. ...Заозерный был в восторге. Портос вел себя перед камерой так естественно и непринужденно, будто окончил актерский факультет ВГИКа. - Нет, нет, я был неправ, - признался режиссер сценаристу. - Я был неправ, когда говорил, что собака та экране будет лишь присутствовать. Такая собака не может оставаться только беспристрастным свидетелем. У Портоса не тот характер! Портос должен действовать. Поверьте мне! Хоть Артамон Заозерный ставил всего лишь второй фильм, слова "Поверьте мне!" он произносил так убедительно, что даже сам начинал себе верить. И Евг. Сослуживцеву не оставалось ничего другого, как написать еще один - на этот раз специально собачий - вариант сценария. Постепенно Портос занимал в фильме все больше и больше места, деликатно оттесняя остальных героев на второй план. Теперь миловидной Ольге Михайловне приходилось доставлять Портоса на съемки почти каждый день. А потом начались экспедиции. Группа приехала в Батуми. И здесь, в субтропиках, Артамон Заозерный впервые по-настоящему заметил Ольгу Михайловну. - Черт возьми! - только и воскликнул он в своей лаконичной манере. - Ах, черт возьми! Действительно, было совершенно непонятно, как он до сих пор умудрился не заметить такой очаровательной женщины! И этот вечер Портос провел в полном одиночестве, грустно слоняясь по гостиничному номеру и безнадежно обнюхивая ножки стульев из чешского гарнитура. И весь следующий вечер Портос был один. И все последующие вечера тоже... А в понедельник Портос вдруг категорически отказался сниматься. Сначала он вообще не захотел выходить на съемочную площадку. А затем, подойдя к кинокамере, он поднял заднюю ногу и совершил такой хулиганский поступок, какого не позволяла себе по отношению к киноаппаратуре ни одна собака! Кроткого и послушного Портоса нельзя было узнать. Когда Заозерный пытался погладить его по голове, Портос так рявкнул, что режиссер, отскочив, чуть не повалил юпитер. На Ольгу Михайловну Портос не смотрел и на слова ее не обращал внимания. Никто не мог понять, что случилось с собакой... Расстроенный режиссер отправился перекусить в ближайшую шашлычную. Однако, едва он исчез, Портос вдруг вышел на съемочную площадку и стал перед камерой, всем своим видом показывая, что он готов к съемкам. Обрадованные ассистенты помчались за режиссером. Но как только Заозерный, торопливо дожевывая шашлык, появился на площадке, Портос зарычал и демонстративно улегся, не подчиняясь никаким командам. Лежачая забастовка продолжалась до тех пор, пока вконец издерганный режиссер не пошел к морю освежиться. И снова Портос поднялся, потянулся и, добродушно помахивая хвостом, приготовился к съемкам. И опять помчались за режиссером. Опять прибежал Заозерный. И снова Портос, зарычав, бросился на постановщика. И тут уж всем стало ясно, что пес абсолютно здоров и просто не желает сниматься у Артамона Заозерного. Зарвавшийся, слишком возомнивший о себе пес буквально предъявлял ультиматум: или я, или режиссер. Это даже было смешно! Наивный Портос не знал, что в кино первый человек - режиссер, и продолжал упорствовать. Прошло еще три дня. Портос стоял на своем. - Будем менять собаку! - решительно сказал Заозерный. - Как это менять? - строго спросил директор. - С Портосом уже отснято три четверти фильма! - Неважно! Собака не актер. Найдите второго такого же Портоса. - Что значит "найдите"? Вы же сами требовали подобрать вам необычную собаку. Я вам подобрал. И вы прекрасно знали, что второго Портоса не существует в природе! Так что постарайтесь наладить с ним отношения! В конце концов, режиссер должен уметь работать с творческими кадрами! Прошло еще пять дней. Пять съемочных дней! Заозерный пытался честно работать с кадрами. Он говорил Портосу такие неуклюжие комплименты, что даже осветители краснели. Он пытался найти с ним общий язык с помощью краковской полукопченой колбасы. Он старался восстановить с Портосом творческие контакты, выклянчивая для этого в ресторане сахарные кости. Но Портос бросался на режиссера с такой яростью, что Заозерный стал бояться съемочной площадки. А время шло. А график катастрофически срывался. А выхода не было. И Портос победил! Артамона Заозерного от картины отстранили и доснимать фильм "На большой дороге" поручили другому - молодому я талантливому. Так собака, можно сказать, съела режиссера. Представляете? Ну, если бы хоть лев съел - все-таки царь зверей... А то ведь друг человека - собака. Как обидно должно быть режиссеру! А ведь, с другой стороны, в первом варианте сценария никакой собаки не было. И во втором не было. И в седьмом. Так что собаку, которая его съела, режиссер выдумал сам. И никто, кроме него, не виноват! А Портоса, к сожалению, в кино больше не снимают. Хоть он и талантливый, и умный, но уж очень неуступчивый!
РАССКАЗ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ БЫЛ ГЕНИЕМ
Этот препарат называется просто: "Озарин". Если вы захотите стать на 5 минут гениальным, зайдите в аптеку и в отделе готовых лекарств купите его. Правда, озарин отпускается по рецептам, но вы попросите - и вам дадут его так. Человек, открывший озарин, был моим лучшим другом. Еще тогда, когда нигде и ни за какие деньги нельзя было достать этот препарат, потому что каждый миллиграмм его выдавался на руки только после соответствующего постановления Организации Объединенных Наций, - еще тогда мой друг подарил мне целую таблетку этого чудодейственного средства. - Я знаю,- оказал мой друг, - что ты уже десять лет работаешь над своим изобретением. Эта таблетка поможет тебе с блеском завершить твой труд. - Но действие таблетки продолжается всего пять минут. - Ну и что? Пять минут гениальности - это более чем достаточно для любого открытия. Конечно, если бы, например, Ньютон не подумывал и раньше над тем, что такое тяготение, гениальная догадка вряд ли озарила бы его при виде падающего яблока. Но ведь сам момент озарения длился не более минуты. За одну минуту он увидел то, чего не замечал прежде, - увидел связь между вроде бы не связанными явлениями, и ему открылась Великая Истина. А у тебя будет пять таких минут. И ты столько лет вынашивал свою идею и накопил такое количество знаний, что достаточно будет мгновенного озарения, и все станет на свои места. Бери! - И он протянул мне плексигласовую коробочку, в которой находилась драгоценная таблетка. И я сам, и все мои друзья не сомневались в том, что я талантлив и удачлив. В институте гордились мной, а изобретение, которому я отдал десять лет .и которое считал главным делом всей своей жизни, могло принести мне в один прекрасный день настоящую славу. И таблетка озарина должна была приблизить этот день. Едва мой друг ушел, я заперся, набрал полную авторучку чернил и, положив перед собой стопку бумаги, чтобы записывать все гениальные мысли, какие только придут мне в голову, проглотил таблетку. Я проглотил таблетку и стал с нетерпением ждать, как проявится моя гениальность и какие великие истины откроются мне. И озарин не подвел. Я действительно в тот же день довел до конца многолетнюю работу, увидел то, чего никто не замечал раньше, и великие истины открылись мне... Уже в первую минуту действия озарина я увидел, что мое изобретение ни к черту не годится и не представляет собой никакого интереса... Во вторую минуту я с гениальной ясностью понял, до чего я бездарен... А оставшиеся три минуты гениальности я вдохновенно писал заявление директору нашего НИИ. Я просил разрешить мне прекратить работу над изобретением, ввиду полной бесперспективности последнего. Все говорили потом, что заявление было написано гениально. Так вот, как я уже сказал, в продажу поступил новый препарат озарин. Требуйте во всех аптеках и аптечных киосках! Но я бы на вашем месте хорошенько подумал, прежде чем требовать...
А ЗА СЦЕНОЙ НЕСЛЫШНО ПЕЛ НЕВИДИМЫЙ ХОР...
1 Я - литератор, если хотите - писатель. Счелкунов Евгений Антонович. Я автор таких довольно известных книг, как... Но если вы их случайно и не читали, то вам несомненно знакомы мои многочисленные статьи и выступления в защиту аквариумных рыб и растений, этих замечательных представителей комнатной фауны и флоры. Видите ли, я глубоко убежден, что только нежелание серьезно задуматься, только отсутствие гибкости и наличие косности мешают нам по-настоящему осознать, как важен и современен вопрос разведения аквариумных рыбок именно сегодня. Сегодня, когда такими небывалыми темпами ведется жилищное строительство, когда ежедневно вступают в строй новые дома, и там, где еще вчера были глухие окраины с покосившимися избушками, теперь встают могучие корпуса жилмассивов. Теперь, когда ежедневно десятки и сотни тысяч счастливых новоселов въезжают в светлые квартиры, - теперь вопрос разведения комнатных рыб приобретает, если хотите, общегосударственное значение. Я писал об этом и в таких серьезных газетах, как, например... И в таких серьезных журналах, как... Я неоднократно говорил об этом по радио и имел честь выступать содокладчиком на международном симпозиуме домашних рыбоводов в Улан-Баторе. Я трижды избирался вице-президентом европейской ассоциации аквариумистов и дважды присутствовал в качестве наблюдателя на совещаниях панамериканского общества по охране комнатных рыб. Во всем мире ширится движение за разведение. И от этого нельзя отмахнуться! Интерес к новым видам аквариумных рыб несомненно растет. Достаточно сказать, что только в результате моего последнего выступления по интервидению я получил со всех концов нашей необъятной родины более ста трех писем. Пишут врачи и кинолюбители, мастера кожаной перчатки и жители Дальнего Севера, представители интеллигенции и читатели журнала "Огонек". Все это является ярким свидетельством! Я получаю множество приглашений. Мои беседы о комнатных рыбах хотят послушать школьники и старожилы, труженики сельского хозяйства и любители шахмат, пограничники и поклонники джазовой музыки. И я, как член "Общества сеятелей разумного, доброго, вечного", охотно выступаю перед благодарными слушателями. Только по самым приблизительным подсчетам мною прочитано уже более трех тысяч трехсот двух лекций. Это замечательно, товарищи! Но если вначале я читал свои лекции по бумажке, то после первых ста выступлений я уже знал весь текст наизусть и говорил, даже не заглядывая в шпаргалку Более того. После пятисотой лекции я с интересом обнаружил, что во время своих выступлений я могу думать о совершенно посторонних вещах, не сбиваясь и не пропуская ни одного слова из семи тысяч четырехсот двадцати пяти слов моей беседы о домашнем рыбоводстве. Никто, кроме меня, разумеется, не догадывался об этой феноменальной особенности. А я продолжал шлифовать и оттачивать свое мастерство. И в результате достиг такого совершенства, что, едва произнеся вступительные слова ("Дорогие товарищи, вопрос об охране комнатных рыб возник не сегодня. Еще в древнем Египте... "), я отключался и думал о чем-нибудь нерыбном до того момента, как мой голос восклицал: "И я уверен, товарищи, что каждый из нас внесет посильный вклад в это благородное дело. Благодарю за внимание!" Тут я включался, кланялся на аплодисменты и начинал отвечать на различные вопросы. А как-то раз, читая доклад, я вдруг почувствовал, что внутренне спорю с самим собой и в глубине души мысленно не оставляю камня на камне от своих рыбных убеждений. И хоть голос мой, слава богу, продолжал звучать так же взволнованно и убежденно, что-то внутри меня повторяло: "Рыбочки, рыбешки, маленькие крошки, до чего же вы мне надоели!" И это в то время, как!.. О, этот безмолвный ехидный голосок! С каждым моим выступлением он становился все наглей и насмешливей! Я не знаю, что это было. Нервы или переутомление после поездки на афро-азиатский конгресс аквариумистов... Но дошло до того, что однажды во время моего выступления внутренний голос победил меня, я вдруг прервал свою лекцию и, никому ничего не объясняя, спрыгнул со сцены и пошел к выходу!
2 ...Счелкунов спрыгнул со сцены и пошел к выходу. Слушатели недовольно зашикали на него, потому что как раз в эту минуту лектор на трибуне зачитывал крайне интересные цифры, свидетельствующие о неуклонном росте производства малогабаритных аквариумов. А Счелкунов, покидая зал, оглянулся, и его даже не очень удивило, что стоявшим сейчас на трибуне лектором был тоже он - Счелкунов. Просто Евгений Антонович Счелкунов как бы раздвоился. Рассчитался на первый-второй. И пока Первый привычно читал лекцию, Второй вышел из клуба и, облегченно вздохнув, пошел по весенней улице. Свобода, наконец-то свобода! Наконец-то он поступил так, как велел ему внутренний голос! Первый уже закончил лекцию и отвечал на вопросы... А Второй, беззаботно напевая какой-то мотивчик, остановился у просторной витрины и не без интереса стал рассматривать отражавшихся в зеркальных стеклах витрины торопливых москвичек. Первый взглянул на часы и, ахнув, заспешил на заседание секции рыболюбов, где вот-вот должен был начаться доклад профессора Астраханского... А Второй вошел в кафе "Романтика" и, усевшись за угловым столиком, попросил коньяку... Первый с неослабевающим интересом слушая сообщение известного любителя-рыбознатца профессора Астраханского о перспективах культурного обмена комнатными рыбками с передовыми аквариумистами Чили... А Второй отхлебнул коньяк и увидел, что к его столику приближается известный рыбознатец профессор Астраханский. Счелкунов инстинктивно попытался спрятаться за газету: ведь сейчас ему полагалось находиться не в кафе, а на докладе профессора. Но Астраханский, как-то странно улыбаясь, сел рядом и сказал: - Ну вот и вы. Здравствуйте. Очень, очень приятно! - Понимаете, - хотел было извиниться Счелкунов, - я совершенно забыл... - Ах, оставьте, оставьте! - похлопал его по плечу Астраханский. - Ничего вы не забыли, просто вы - Второй. Так ведь? И я Второй. А Первый мой делает сейчас доклад, и ваш Первый моего Первого слушает. И, представив себе эту хорошо знакомую картину, они весело расхохотались. - Вы, я вижу, совсем новичок! - смеялся, поглаживая могучую лысину, профессор. - Вы только сегодня на первый-второй рассчитались. А я уж не помню, когда был не таким, как теперь... Однако попрошу вас за наш стол. Не смущайтесь, там все свои - вторые. И Астраханский подвел его к большому столу, за которым сидели давно известные Счелкунову по рыбной комиссии лица... За столом, хранившим многочисленные следы бесшабашного мужского междусобойчика, были и знаменитый автор народных поговорок Лошаков, и тихий, робкий укротитель тигров Будимир Кошкин, и хорошо воспитанный диктор телевидения, так неподражаемо читающий сводки погоды - Баритонов, и другие рыбные активисты. - Прошу любить и жаловать - Счелкунов-Второй! - представил его Астраханский, и рыболюбы приветственно зашумели, загомонили, задвигали стульями и потребовали, чтобы вновь прибывший немедленно выпил штрафной, что Счелкунов и проделал. Счелкунов никогда не подозревал, что его коллеги по борьбе за внедрение комнатного рыбоводства такие веселые люди. Ах, как они веселились! Как тонко и метко, с какой иронией рассуждали они о своем рыбном комитете и международных рыбоконгрессах, о европейских посиделках и панамериканских сабантуях. А потом ехидный старичок Лошаков (Второй знатного фольклориста и неутомимого пропагандиста шарообразных аквариумов) показал, как его Первый вынашивает в тиши кабинета новейшие народные поговорки типа: "комбайн что трактор - положительный фактор" или "нет механизации без электрификации". И все так смеялись, что заказали еще по порции цыпленка-табака. А потом и сам Счелкунов, расхрабрившись, пересказал новый роман своего Первого "Великий нерест". И это было так смешно, что пришлось взять еще пару бутылок болгарскою коньяка "Плиска". - Я предлагаю, - четко, с профессиональной торжественностью произнес диктор телевидения Баритонов, - я предлагаю выпить за наших кормильцев и поильцев - первых! И все выпили. А Счелкунов, счастливо улыбаясь, думал: "О господи, до чего же мне хорошо с ними! Какие мы умные! Какие мы остроумные! Как мы все понимаем!" Из кафе вышли поздно. И, не желая расставаться, вместе пошли вниз по улице, все еще хохоча и щедро сыпя остротами на уровне мирового стандарта.