Страница:
- За это строго требуется взыскивать, - задумчиво протянул Соболев. Дёмин будто славный парень. Как это угораздило его?
- Плохого, наверно, не стало бы жалко. А то... - Василий Иванович поднялся. - Явится Зайцев с ребятами, пусть ко мне без промедления скачет.
Когда Чапаев вернулся в штаб, Исаев сидел за столом и, шевеля губами, читал букварь.
- Разве так можно, Василий Иванович! - раздосадованно заговорил, вставая из-за стола, Петька. - Взметнулся и ускакал один! - Он вынул из книжки лист помятой бумаги и положил перед Чапаевым. - На полу валялся. Видно, у Дёмина из кармана выпал.
Щурясь, Василий Иванович принялся читать крупные косые каракули:
"Дорогой мой сынок Фёдор Прокофьевич!
Пишет вам от меня Захар Лексеич Лыскин, что живёт по соседству. Поди, не забыл, как он тебе дудки в малолетстве вырезал. И случилось, ненаглядный ты мой Федюшка, великое горе. Незадаром у меня глазоньки чесались и покоя я себе целую неделю не знала. Понаехали во двор белые и долго глумились, опосля чего зарубили шашками твою жену Прасковью Матвеевну с её дитяткой - твоим сынком. А завыла когда я, то молчать приказали: "Тебя тоже, старая ведьма, прикончим!.."
- Фонарь! - отрывисто выкрикнул Чапаев. Рука с письмом дрожала, и глаза, кроме белого мутного четырёхугольника, ничего не видели...
Исаев шёл первым, с фонарём.
Когда толкнули низкую дверь амбара, в углу на соломе кто-то завозился. Чапаев шагнул туда, угадывая в рыхлой, расплывчатой фигуре Дёмина.
- Не спишь, голова?
С полу тяжело встал Дёмин.
- Ждал всё, - сипловато сказал он и медленно стал обирать с одежды соломинки.
Чапаев не знал, как начать разговор, виновато покашливал и смотрел себе под ноги. Дёмин вздохнул.
- Об одном прошу, Василь Иваныч, матери пропиши: сын, мол, твой Фёдор в бою с белой сволочью погиб.
Сказал и решительно шагнул к выходу. Чапаев поймал его за плечо и потянул к себе.
- Перестань дурить!.. А меня, что накричал я, ты того... Ну уж, право, извини. Сам знаешь - горяч бываю... Выпил, а зачем? Горю этим не поможешь. Сам знаешь, не терплю такое.
Дёмин поднял на Чапаева глаза.
- Если по-прежнему веришь мне, - не сразу заговорил он, - куда хочешь посылай... хоть к чёрту в пекло. Жизни своей не пожалею... Любое задание выполню!
Взгляды их встретились.
- Ну, ну, - кивнул Василий Иванович. - За этим дело не станет, - и крепко обнял Дёмина.
ПОД ОСИНОВКОЙ
На широкой площади села шумно, тесно, как на ярмарке.
Всюду телеги с поднятыми к знойному небу оглоблями, мерно жующие траву лошади, пешие и конные красноармейцы.
Около коновязи молодящаяся женщина в цветастом платье угощает весёлых, бравых кавалеристов молоком из большого глиняного кувшина с запотевшими боками.
У составленных в козлы винтовок сидят на земле кружком бойцы и с увлечением играют в домино. Они громко стучат костями по крышке от снарядного ящика, положенной на чурбаки, а самый старший из них, краснощёкий пулемётчик, после каждого хода азартно кричит:
- Эх, где мои семнадцать лет!
Невдалеке от игроков на разгорячённом коне, нервно кусающем удила, красуется статный безусый паренёк с узкой талией, перехваченной офицерским поясом.
Всадник разговаривает с девушкой, такой же юной, как и он, застенчиво прикрывающей лицо шёлковым полушалком.
У ног девушки осмелевший воробей клюёт уроненную ею шляпку подсолнечника с белыми, не созревшими ещё семенами.
На высоком возу, прикрытом пыльным пологом, восседает, дымя трубкой, пожилой боец с усами Тараса Бульбы. Прищуренными глазами он спокойно и невозмутимо взирает на этот крикливо-бесшабашный мир.
На площади в сопровождении ординарца появляется Чапаев. Исаев, вытирая потное лицо батистовым платком, вышитым незабудками, мечтательно говорит:
- На Волге, болтают, в Жигулёвских горах, кладов золотых много зарыто. Разорял Степан Разин купцов, а бедноту золотом оделял. А что оставалось - в горах прятал... Лихой был атаман, волю для народа хотел добыть.
Исаев взглянул в задумчивое лицо Чапаева и вздохнул:
- Вот бы нам, Василий Иванович, золото это самое!
- Золото? - небрежно переспросил Чапаев, протискиваясь между телегами, загородившими дорогу. - А зачем это оно тебе, дорогой товарищ, понадобилось?
- Как - зачем? - удивился Исаев. - Мы артиллерию бы такую завели... армию свою с головы до ног так одели бы... Эх, да что тут говорить!
Около глаз Василия Ивановича вдруг собрались лучистые морщинки. Он дружелюбно сказал:
- Философ ты у меня, Петька! Настоящий философ!
Штаб помещался в приземистой, в четыре окна избе с красным крыльцом, разукрашенным замысловатой резьбой. У ворот толпились ординарцы и связные. Сытые кони рыли копытами землю.
Чапаев быстро поднялся на крыльцо и, пройдя сени, вошёл, нагнув голову, в растворенную настежь дверь.
В избе было тесно и накурено. На столах - карты, полевые сумки, краюхи хлеба, крынки из-под молока. Безумолчно трещали телефоны.
В угловой комнате с выцветшими, кое-где ободранными обоями Василий Иванович снял папаху и бросил её через стол на подоконник.
С его приходом командиры, перед этим до хрипоты спорившие друг с другом, притихли, а курившие виновато торопливыми движениями тушили самокрутки.
- Все в сборе? - спросил Чапаев, всматриваясь в собравшихся на совещание. - Начнём.
Загорелые, обветренные, в полинялых гимнастёрках, командиры сидели на лавках вокруг стола, на подоконниках, вдоль стен. Все молчали.
Поправив на руке повязку, Василий Иванович присел за стол, морщась от боли, которая то утихала, то снова начинала беспокоить его.
- Болеет наш Иваныч, - с сочувствием полушёпотом сказал своему соседу конный разведчик Семён Кузнецов.
- Петька, сумку мою не видел? - крикнул Чапаев.
Василия Ивановича сердило излишне внимательное, как ему казалось, и заботливое отношение к нему товарищей, считавших его серьёзно больным.
Исаев принёс полевую сумку, достал карандаш и циркуль, развернул на столе карту.
Заскрипели пододвигаемые ближе к столу скамьи. Люди усаживались плотнее друг к другу, но мест на всех не хватило, и многим пришлось стоять и через головы сидевших смотреть на стол.
- Бой будет сильный. У противника в три раза больше нашего войск и оружия. - Чапаев окинул взглядом внимательно слушавших командиров. - И местность под Осиновкой... кругом одно поле. Белякам что! Они на возвышенности, за валом, и нас им видно как на ладони. - Он повёл карандашом по карте и замолчал, о чём-то раздумывая. - Осиновку ночью надо взять. Днём нельзя... только ночью. - Чапаев положил руку на плечо Лоскутова, рослого лобастого мужчины, недавно назначенного командиром Пугачёвского полка: - Тебе атаковать село. В помощь дам батальон пехоты полка Степана Разина и два эскадрона кавалерии. Понятно?
Лоскутов сипловато кашлянул в кулак:
- Понятно, всё понятно!
- Ну, а ты, Соболев, - обратился Василий Иванович к командиру Разинского полка, сидевшему напротив Лоскутова, - навалишься на противника с тылу...
Соболев молча кивнул головой.
- А теперь давайте план наступления разработаем. - Чапаев вооружился циркулем и справа, возле здоровой руки, положил чистые листы бумаги.
Командиры ещё теснее сгрудились у стола, держа наготове записные книжки.
План разгрома белоказаков в районе Осиновки, разработанный Василием Ивановичем, был смелым и дерзким. На полк Лоскутова возлагалась задача атаковать белых в селе и привлечь внимание всех сил неприятеля. Первый артиллерийский залп Пугачёвского полка должен был служить сигналом основным силам для атаки врага с фланга и с тыла. Чапаев надеялся, что с этой трудной операцией его части справятся и победа будет за ними.
Когда совещание было закончено, Василий Иванович сказал, устало откинувшись на спинку стула:
- Теперь всё. К утру мы должны быть в Осиновке.
- Не сомневайся, Василий Иванович, - отозвался Лоскутов, пощипывая короткую жёсткую бородку, - Осиновка будет наша.
- Ну и жара, ровно в бане! - воскликнул командир эскадрона Зайцев, выходя из штаба на улицу.
- Днём жарко, - сказал Кузнецов, расстёгивая ворот гимнастёрки, - а ночью хоть тулуп надевай... Тоже природой называется!
- Сегодня и ночью будет жарко, - усмехнулся кто-то за спиной разведчиков.
Когда Лоскутов и Соболев собрались ехать на передовую, Чапаев остановил их:
- Подождите, вместе поедем.
- Василь Иваныч, обождать бы тебе надо, - с грубоватой ласковостью сказал Соболев. - Отдохни немного, не езди. Подживёт рука...
- Будет тебе! Маленький, что ли, я? - оборвал его Чапаев и первым направился к выходу.
Петька помог ему сесть в седло, и они вчетвером поехали на линию фронта.
* * *
Жара и тряска утомили Чапаева. К вечеру у него открылась рана, и ему пришлось вернуться в село.
- Я вас предупреждал: два-три дня вам нужен полный покой, - монотонно и скрипуче тянул полковой врач, высокий старик, перевязывая Чапаеву руку. - Покой... Ещё бинта. Так, так... Малейшее расстройство, переутомление могут вызвать обострение. Ну, вот и всё. Сейчас же ложитесь в постель.
Сестра стала складывать в саквояж бинты, флакон с йодом, а врач пошёл мыть руки. Исаев поливал из ковша тёплой, пахнущей тиной водой на длинные костлявые пальцы врача и слушал его наставления:
- К больному никого не пускать. Не разговаривать с ним. Это ему ве-есьма вредно.
Проводив врача, Петька вошёл в горницу.
Завидев ординарца, Чапаев гневно закричал:
- Чёрт знает что! Ночью наступление, а тут... - И отвернулся к стене, рывком натянув на голову простыню.
- Поесть, Василий Иваныч, не хочешь? С утра ведь не ел.
Чапаев не ответил. Исаев вздохнул, захлопнул створки окна и вышел на крыльцо.
Подкрадывались сумерки: блаженно прохладные, освежающие, прозрачно-лазоревые. Во дворе тонкими певучими струйками звенело о днище подойника парное молоко.
И так вдруг стало отрадно на душе, что на миг-другой показалось: вся эта кровавая, кошмарная междоусобица, охватившая мир, - лишь тяжёлый дурной сон...
Слипались глаза.
"Я чуток посижу. Только посижу", - сказал себе Петька и мешковато опустился на ступеньку, такую домашнюю, такую привычную с детства.
Было совсем темно, когда через открытую дверь горницы послышался голос Чапаева:
- Петька!.. Ну где ты там, Петька!
Исаев очнулся и, хватаясь рукой за косяк, нетвёрдо шагнул в сени.
- Огонь бы засветил, что ли... Скука смертная, - говорил Василий Иванович, ворочаясь на кровати.
Нашарив в кармане спички, Исаев зажёг сальную свечу. Поставив её на стол, у изголовья больного, уселся на седло возле кровати.
Чапаев смотрел на узорный самодельный коврик на стене, Петька - на вздрагивающий подслеповато язычок свечи, и оба молчали.
- А который час? - неожиданно встрепенулся Василий Иванович, беспокойно оглядывая тихую, тонувшую в сонливом полумраке горницу.
- За двенадцать, должно быть, перевалило, - скучающе зевнул Исаев.
Где-то в углу протяжно и жалобно зажужжала муха, попавшая в сети к пауку. Потом снова наступила вязкая гнетущая тишина. Лишь изредка её нарушало робкое потрескивание свечи.
Вдруг далеко за селом раздался один, за ним другой, третий орудийные выстрелы. На секунду всё смолкло, затем опять тяжело и надсадно заохали орудия.
- Началось, Петька! - Чапаев с силой рванулся вперёд и, застонав, упал на подушку.
- Пошли... к Лоскутову и Соболеву кого-нибудь, - прошептал он через минуту.
Исаев вышел, но скоро вернулся и снова сел на прежнее место у кровати Чапаева.
- Надеешься на человека, как на себя, - медленно, как бы ощупью, заговорил Чапаев, повернувшись лицом к ординарцу. - Знаешь, поручил что сделать - сделает... А нет вот, тревожишься: вдруг какое замешательство?
- Будет тебе, Василий Иваныч, успокойся. Соболев с Лоскутовым всё исполнят, - сказал Петька. - Они же коммунисты! И комиссары у них в полках смелые, толковые.
Ладонью здоровой руки Чапаев прикрыл глаза.
"Да, они, понятно, крепкие командиры, самостоятельные, - думал Чапаев. - Забыл давеча Лоскутову наказать, чтоб за Семёном Кузнецовым в оба глаза смотрел. Парень прямо сорвиголова. Всегда на рожон лезет, ему ничего не страшно... А вот Зайцев, этот молодчина. Его в самое трудное место пошли - сделает как по писаному".
Он долго ещё вспоминал своих людей, и они возникали перед ним как живые... Всё ещё кружилась голова и звенело в ушах.
- Петька, расскажи что-нибудь, - попросил Чапаев, посмотрев на друга. - О себе расскажи, о жизни...
Выведенный из задумчивости, ординарец вздрогнул и растерянно улыбнулся, откидывая со лба белокурые мягкие пряди волос.
- О чём рассказывать, Василий Иваныч? Какая у меня жизнь? - смущённо заговорил он, разводя руками. - То мальцом был, то на войну пошёл. У тебя вот сколько времени служу... По степям, по деревням как угорелые мыкаемся. А больше чего ещё... Вся она тут, жизнь-то моя, на глазах. - Исаев наклонился и снял с голенища сапога приставшую соломинку. - Друг у меня был один закадычный. Вместе без порток бегали, вместе в подпаски пошли. Товарищеский парень, просто душа... Когда революция началась, кулачьё против Советов поднялось, мы с Гришкой - его Гришкой звали - в партизаны пошли. Смелый такой был, решительный. Только раз, как к тебе в отряд переходить, сражение у нас сильное произошло. С белой бандой. Нас крупица, а их будто гороху в мешке.
Исаев посмотрел на горевшую свечу, потянулся было к столу, чтобы снять нагар, но тут же об этом забыл.
- Нас тогда беляки разгромили. Мало кто в живых остался, - глухо продолжал ординарец, чувствуя на себе пристальный взгляд Чапаева. - А с Гришкой беда такая приключилась... Его в начале боя в живот смертельной раной ранило...
В этот момент распахнулась дверь, и в горницу вихрем влетел прискакавший с фронта вестовой.
Он привёз радостную весть: бегут белоказаки из Осиновки.
* * *
Утро выдалось солнечное, ласковое. Ехали полем, по ржи, варварски истоптанной конницей и пехотой. Из-под ног коней вспархивали рыжие перепёлки и тут же садились где-то рядом.
- Ну-ка, Петька, галопом! - крикнул Чапаев.
- Василий Иванович, - рассердился ординарец, - а рука?
Чапаев подмигнул ему и, весело гикнув, взмахнул плёткой.
У околицы Осиновки их встречали Лоскутов и Соболев. Здоровой рукой Чапаев молча обнял Соболева и поцеловал его в запёкшиеся губы. Потом похлопал по плечу Лоскутова:
- Хороши, люблю таких! Ну, а трофеи какие? Рассказывайте, командиры.
- Есть и трофеи, Василий Иванович, - улыбнулся скромно Соболев. Есть. Двести пятьдесят подвод со снарядами захватили, восемь пулемётов, три орудия да с тысчонку винтовок белогвардейцы нам отказали.
Въехали в главную улицу большого, богатого села. Тут и там пятистенники, многооконные шатровые дома, крытые железом и тёсом. Чапаев здоровался с жителями освобождённой Осиновки, отдавал распоряжения о преследовании бежавшего противника. Лишь изредка он хмурил брови и закусывал нижнюю губу: давала знать о себе больная рука.
- Да, послушай-ка, Василий Иванович, - встрепенулся Лоскутов, молчаливо ехавший рядом с Чапаевым. - История маленькая случилась. К рассвету дело близилось. Неприятельские части уже беспорядочно бежали из Осиновки. Наши отряды с трёх сторон вступали в село. На главную улицу самыми первыми ворвались разинцы. Вдруг из-за колодца два пулемёта забили. Ребята назад. Заминка вышла. Смотрю - сзади пять верховых пробираются. Выскочили на простор - и вихрем прямо к колодцу. Я моргнуть не успел, как они пулемётчиков зарубили и ускакали в переулок. Откуда, думаю, такие смельчаки? А потом оказалось - Кузнецов Сёмка со своими ребятами. Обоз-то они захватили. Впятером.
- Он у нас мастер на разные фокусы, - подтвердил Зайцев.
- Ты тоже птица стреляная, - посмотрел в его сторону Чапаев. Кузнецов молодец! Снаряды нам до зарезу нужны. - Василий Иванович вдруг повернулся в сторону ординарца: - О чём задумался, философ? Может, и взаправду пошлём в Жигулёвские горы кладоискателей, а?
Исаев взглянул на своего командира. Глаза у Чапаева были сощурены, и в них таилось добродушное лукавство.
- Стоит ли, Василий Иваныч? - вопросом ответил Петька, тряхнул головой и от всей души рассмеялся.
ВЗЯТИЕ НИКОЛАЕВСКА
Повернувшись к окну спиной, грузный Лоскутов тяжело прошёлся по комнате.
"Что предпринять? Как выйти из затруднительного положения?" - в сотый раз спрашивал себя командир Пугачёвского полка. В тягостном раздумье Лоскутов то и дело ворошил копну жёстких волос. На лбу собрались морщинки.
Тревожили ненужные, посторонние мысли. Почему-то вспомнилось, что, с тех пор как бригада возвратилась из похода на Уральск, он ни разу не смог съездить в Селезнёвку повидаться с детишками, и сердце вдруг защемило. Как-то раз приезжала на день жена, он обещал непременно навестить детей, но так и не сдержал своего слова.
Лоскутов вздохнул, посмотрел по сторонам.
Комната была большая, неуютная. В раскрытые окна, выходившие на улицу, доносились ружейная перестрелка, прерывистые пулемётные очереди и пофыркивание привязанных к коновязи штабных лошадей. За тонкой тесовой перегородкой исступлённо трещал телефон. Кто-то снимал трубку и торопливо в двадцатый раз кричал охрипшим голосом:
- "Волга" слушает! Кто вызывает?
В окно заглянул лучик солнца. Сизый от махорочного дыма, он упал на расстеленную на столе карту, и лежавший на самом углу циркуль неожиданно ослепительно заблестел.
Заложив за спину руки, Лоскутов подошёл к столу. Вскинул глаза на сидевших в глубоком молчании командиров. Глухо проговорил:
- Ну, что делать будем?
- Д-да, положеньице... - неопределённо протянул Силантьев и ещё ниже склонился над картой.
Сидевший на подоконнике Дёмин ничего не ответил.
А положение действительно было критическое.
В Самаре хозяйничало белогвардейское правительство. А на юг, вниз по Волге, в направлении на Саратов и Царицын, продвигались части чехословацкого корпуса, состоявшего из военнопленных. Этих военнопленных чехов, получивших разрешение от Советского правительства выехать к себе на родину, подняли на мятеж против молодой социалистической республики английские и французские капиталисты.
20 августа чехословацкие части заняли город Николаевск. Для Красной Армии это была большая потеря. Из Николаевска открывался прямой путь на Саратов. Советские войска оказались зажатыми в огненное кольцо.
Николаевск необходимо было освободить во что бы то ни стало. И вот полкам бригады Чапаева, расположенным в Порубежке и Карловке, было приказано выступить через село Давыдовку и атаковать противника в лоб.
Но как выполнить этот приказ, когда полк Лоскутова, находившийся в Порубежке, уже вёл бой с отрядом белочехов? Противник захватил переправу через Большой Иргиз и теперь настойчиво стремился ворваться в Порубежку.
- И надо ж так случиться... Только ведь уехал Василий Иванович в отпуск на несколько дней - и вот на тебе, началась заваруха! - покачивая головой, сказал Силантьев, отрываясь от карты. - Но приказ есть приказ. Выполнять надо!
Лоскутов насупил широкие брови.
- Если мы начнём отход на Давыдовку, - медленно заговорил он, - чтоб атаковать противника в Николаевске... как ты думаешь, этот отряд оставит нас в покое?
- Как бы не так! - воскликнул молчавший до того Дёмин. Высунувшись в окно, он зло плюнул.
Внезапно Дёмин спрыгнул с подоконника и стремглав бросился к двери.
- Василий Иванович скачет! - закричал он. - Право слово, он!
* * *
Чёрные лакированные крылья тарантаса, ставшие матовыми от пыли, беспрерывно дребезжали.
От жары земля потрескалась. Дорога, сплошь покрытая выбоинами и кочками, гудела под колёсами, словно она была отлита из чугуна. Горячий попутный ветер подхватывал густую серую пыль и нёс её впереди бешеной тройки.
С приближением к Порубежке Чапаевым овладело ещё большее нетерпение: скорее, скорее в штаб! Василий Иванович часто вставал с сиденья и, держась за костлявое плечо Исаева, восседавшего на козлах, острым взглядом впивался в несущуюся навстречу дорогу.
- Погоняй, Петька! Погоняй! - просил он.
Позади тарантаса скакало несколько верховых, и спину Чапаева обдавало душным дыханием уставших, потных коней.
С реки доносилось чёткое татаканье пулемёта, приглушённые выстрелы беспорядочной стрельбы.
- Погоняй, Петька! Погоняй! - настойчиво теребил за плечо ординарца Василий Иванович.
Но вот и село. Промелькнули гумна с заброшенными ригами, амбар без двери, и тройка влетела в безлюдную улицу. Отчаянно закудахтали куры, ошалело разбегаясь с дороги, во дворе визгливо затявкала собака.
Проезжали площадь, когда внимание Чапаева привлекла странная толпа, сгрудившаяся у пожарного сарая. Мелькали непокрытые головы, белые нательные рубахи, голые спины.
- А ну-ка, заверни, - приказал Василий Иванович Исаеву.
Лошади свернули с дороги, и тарантас мягко покатился по обожжённой солнцем траве.
- Это что тут... что тут за цыганский табор? - строго закричал Чапаев.
Понурив головы, перед ним стояли молодые парни - добровольцы недавно сформированной роты. На вопрос начбрига никто не проронил ни слова.
Сощурившись, Василий Иванович помедлил, а потом не спеша заговорил:
- А я вас, молодчики, вначале и не узнал. Смотрю издали - на бойцов не похожи. Что же, думаю, за люди?.. Каким делом, спрашиваю, занимаетесь?
Все стояли не шелохнувшись, точно оцепенели.
Быстрые зеленоватые глаза Чапаева прошлись по растерянным лицам. У двери пожарного сарая, позади тесно сбившихся ребят, начбриг приметил бойца, хорошо запомнившегося ещё при его записи в полк неделю назад.
- Да тут, никак, мой приятель?.. Сам принимал в часть! - чуть улыбнулся Василий Иванович. - А ну-ка, Аксёнкин, подойди поближе, потолкуем.
К бойцу сразу повернулись все головы, перед ним расступились, освобождая дорогу, и он медленно, как бы ощупью, приблизился к тарантасу. Это был молоденький, лет семнадцати, паренёк с едва пробившимся над губой темноватым пушком. На его полных щеках горел нежный девичий румянец.
На вопрос Чапаева: "Расскажи-ка, товарищ боец, каким вы тут добрым делом занимаетесь?" - Аксёнкин на секунду поднял голову и посмотрел в лицо начбригу. Большие правдивые глаза паренька вдруг увлажнились, и он часто заморгал веками. Негромко, виновато сказал:
- Такое случилось...
Помолчав, продолжал:
- Сам вот... теперь хоть на людей не гляди! А вышло оно так... В атаку на нас неприятель бросился, а мы... получилось, не выдержали. Бежим к мосту, а он подводами запружен. Тут уж совсем головы потеряли. Которые не только винтовки, а и одежду чуть не всю побросали... Ну и, конечно, в речку... Так объясняю, ребята?
- Чего там, всё верно... - подавленно вздохнул конопатый длинноносый парень.
- А помнишь, Аксёнкин, как я тебя в полк принимал? - пощипывая усы, спросил начбриг. - Что ты тогда говорил, помнишь? "Смелым буду, храбрым..." Да не один ты, - повышая голос, обратился Чапаев к остальным бойцам. - Все вы, молодцы, обещали жизни своей не жалеть в борьбе с врагами Советской власти! А теперь... а теперь, выходит, что же получилось? Меня обманули, Красную Армию опозорили?
Аксёнкин решительно вскинул голову и подошёл к тарантасу. Он горячо и искренне проговорил:
- Прости нас, товарищ Чапаев! Никогда больше... не допустим больше такого позора!
Заволновались, зашумели и другие парни:
- Не допустим!
- Прости, товарищ Чапаев!
Василий Иванович встал, выпрямился.
- Одно из двух: или идите домой - трусы мне не нужны, - начбриг поднял руку и сжал её в кулак, - или вы должны стать храбрыми, смелыми красноармейцами... такими, чтобы народ о вас говорил только хорошее. И чтоб завтра же быть при оружии и по всей форме, как подобает бойцам. Выбирайте!
Снова зашумели, дружно закричали бойцы:
- Больше не подведём!
- Хватит... Теперь не мы, теперь от нас будут бегать золотопогонники!
- С лихвой искупим свою вину!
Получив разрешение явиться в роту, парни побежали в переулок, обгоняя друг друга. Впереди всех нёсся Аксёнкин.
Исаев тронул коней. Через несколько минут тройка остановилась у штаба.
Навстречу Чапаеву с крыльца сбегал радостно возбуждённый Дёмин. За ним едва поспевали Лоскутов и Силантьев.
* * *
- Василий Иванович... вот не ждали! - взволнованно говорил Лоскутов, торопливо шагая по узкому коридору вслед за Чапаевым. - И как ты надумал приехать? А мы без тебя...
Начбриг резко обернулся и потемневшими от негодования глазами уставился в лицо командира Пугачёвского полка:
- Вы тут Николаевск удумали отдать, а я, по-вашему, сквозь пальцы должен смотреть?
Вошли в комнату. Часто вытирая со лба пот, Лоскутов коротко доложил о создавшемся положении.
Лицо Чапаева было гневное: узкие брови сошлись у переносицы, на скулах набухли желваки, но командира полка он выслушал молча, не перебивая.
Когда Лоскутов кончил, Василий Иванович, в раздумье покрутив ус, тихо заметил:
- По уши завязли.
И после недолгого молчания спросил:
- Командиром новой роты добровольцев по-прежнему этот... Коробов?
- Коробов, - ответил Силантьев.
- Назначаю Дёмина. Роту принять немедленно. - Чапаев посмотрел на Силантьева: - Тебе тоже сейчас же отправиться к своему батальону и готовиться к атаке. От Порубежки не отходить. Мы во что бы то ни стало должны вернуть переправу через Большой Иргиз.
Отдав приказания, Чапаев снял шашку, пододвинул к столу табурет.
Пока начбриг сидел над картой, сутулясь и глухо в кулак покашливая, Лоскутов стоял возле него затаив дыхание.
- Плохого, наверно, не стало бы жалко. А то... - Василий Иванович поднялся. - Явится Зайцев с ребятами, пусть ко мне без промедления скачет.
Когда Чапаев вернулся в штаб, Исаев сидел за столом и, шевеля губами, читал букварь.
- Разве так можно, Василий Иванович! - раздосадованно заговорил, вставая из-за стола, Петька. - Взметнулся и ускакал один! - Он вынул из книжки лист помятой бумаги и положил перед Чапаевым. - На полу валялся. Видно, у Дёмина из кармана выпал.
Щурясь, Василий Иванович принялся читать крупные косые каракули:
"Дорогой мой сынок Фёдор Прокофьевич!
Пишет вам от меня Захар Лексеич Лыскин, что живёт по соседству. Поди, не забыл, как он тебе дудки в малолетстве вырезал. И случилось, ненаглядный ты мой Федюшка, великое горе. Незадаром у меня глазоньки чесались и покоя я себе целую неделю не знала. Понаехали во двор белые и долго глумились, опосля чего зарубили шашками твою жену Прасковью Матвеевну с её дитяткой - твоим сынком. А завыла когда я, то молчать приказали: "Тебя тоже, старая ведьма, прикончим!.."
- Фонарь! - отрывисто выкрикнул Чапаев. Рука с письмом дрожала, и глаза, кроме белого мутного четырёхугольника, ничего не видели...
Исаев шёл первым, с фонарём.
Когда толкнули низкую дверь амбара, в углу на соломе кто-то завозился. Чапаев шагнул туда, угадывая в рыхлой, расплывчатой фигуре Дёмина.
- Не спишь, голова?
С полу тяжело встал Дёмин.
- Ждал всё, - сипловато сказал он и медленно стал обирать с одежды соломинки.
Чапаев не знал, как начать разговор, виновато покашливал и смотрел себе под ноги. Дёмин вздохнул.
- Об одном прошу, Василь Иваныч, матери пропиши: сын, мол, твой Фёдор в бою с белой сволочью погиб.
Сказал и решительно шагнул к выходу. Чапаев поймал его за плечо и потянул к себе.
- Перестань дурить!.. А меня, что накричал я, ты того... Ну уж, право, извини. Сам знаешь - горяч бываю... Выпил, а зачем? Горю этим не поможешь. Сам знаешь, не терплю такое.
Дёмин поднял на Чапаева глаза.
- Если по-прежнему веришь мне, - не сразу заговорил он, - куда хочешь посылай... хоть к чёрту в пекло. Жизни своей не пожалею... Любое задание выполню!
Взгляды их встретились.
- Ну, ну, - кивнул Василий Иванович. - За этим дело не станет, - и крепко обнял Дёмина.
ПОД ОСИНОВКОЙ
На широкой площади села шумно, тесно, как на ярмарке.
Всюду телеги с поднятыми к знойному небу оглоблями, мерно жующие траву лошади, пешие и конные красноармейцы.
Около коновязи молодящаяся женщина в цветастом платье угощает весёлых, бравых кавалеристов молоком из большого глиняного кувшина с запотевшими боками.
У составленных в козлы винтовок сидят на земле кружком бойцы и с увлечением играют в домино. Они громко стучат костями по крышке от снарядного ящика, положенной на чурбаки, а самый старший из них, краснощёкий пулемётчик, после каждого хода азартно кричит:
- Эх, где мои семнадцать лет!
Невдалеке от игроков на разгорячённом коне, нервно кусающем удила, красуется статный безусый паренёк с узкой талией, перехваченной офицерским поясом.
Всадник разговаривает с девушкой, такой же юной, как и он, застенчиво прикрывающей лицо шёлковым полушалком.
У ног девушки осмелевший воробей клюёт уроненную ею шляпку подсолнечника с белыми, не созревшими ещё семенами.
На высоком возу, прикрытом пыльным пологом, восседает, дымя трубкой, пожилой боец с усами Тараса Бульбы. Прищуренными глазами он спокойно и невозмутимо взирает на этот крикливо-бесшабашный мир.
На площади в сопровождении ординарца появляется Чапаев. Исаев, вытирая потное лицо батистовым платком, вышитым незабудками, мечтательно говорит:
- На Волге, болтают, в Жигулёвских горах, кладов золотых много зарыто. Разорял Степан Разин купцов, а бедноту золотом оделял. А что оставалось - в горах прятал... Лихой был атаман, волю для народа хотел добыть.
Исаев взглянул в задумчивое лицо Чапаева и вздохнул:
- Вот бы нам, Василий Иванович, золото это самое!
- Золото? - небрежно переспросил Чапаев, протискиваясь между телегами, загородившими дорогу. - А зачем это оно тебе, дорогой товарищ, понадобилось?
- Как - зачем? - удивился Исаев. - Мы артиллерию бы такую завели... армию свою с головы до ног так одели бы... Эх, да что тут говорить!
Около глаз Василия Ивановича вдруг собрались лучистые морщинки. Он дружелюбно сказал:
- Философ ты у меня, Петька! Настоящий философ!
Штаб помещался в приземистой, в четыре окна избе с красным крыльцом, разукрашенным замысловатой резьбой. У ворот толпились ординарцы и связные. Сытые кони рыли копытами землю.
Чапаев быстро поднялся на крыльцо и, пройдя сени, вошёл, нагнув голову, в растворенную настежь дверь.
В избе было тесно и накурено. На столах - карты, полевые сумки, краюхи хлеба, крынки из-под молока. Безумолчно трещали телефоны.
В угловой комнате с выцветшими, кое-где ободранными обоями Василий Иванович снял папаху и бросил её через стол на подоконник.
С его приходом командиры, перед этим до хрипоты спорившие друг с другом, притихли, а курившие виновато торопливыми движениями тушили самокрутки.
- Все в сборе? - спросил Чапаев, всматриваясь в собравшихся на совещание. - Начнём.
Загорелые, обветренные, в полинялых гимнастёрках, командиры сидели на лавках вокруг стола, на подоконниках, вдоль стен. Все молчали.
Поправив на руке повязку, Василий Иванович присел за стол, морщась от боли, которая то утихала, то снова начинала беспокоить его.
- Болеет наш Иваныч, - с сочувствием полушёпотом сказал своему соседу конный разведчик Семён Кузнецов.
- Петька, сумку мою не видел? - крикнул Чапаев.
Василия Ивановича сердило излишне внимательное, как ему казалось, и заботливое отношение к нему товарищей, считавших его серьёзно больным.
Исаев принёс полевую сумку, достал карандаш и циркуль, развернул на столе карту.
Заскрипели пододвигаемые ближе к столу скамьи. Люди усаживались плотнее друг к другу, но мест на всех не хватило, и многим пришлось стоять и через головы сидевших смотреть на стол.
- Бой будет сильный. У противника в три раза больше нашего войск и оружия. - Чапаев окинул взглядом внимательно слушавших командиров. - И местность под Осиновкой... кругом одно поле. Белякам что! Они на возвышенности, за валом, и нас им видно как на ладони. - Он повёл карандашом по карте и замолчал, о чём-то раздумывая. - Осиновку ночью надо взять. Днём нельзя... только ночью. - Чапаев положил руку на плечо Лоскутова, рослого лобастого мужчины, недавно назначенного командиром Пугачёвского полка: - Тебе атаковать село. В помощь дам батальон пехоты полка Степана Разина и два эскадрона кавалерии. Понятно?
Лоскутов сипловато кашлянул в кулак:
- Понятно, всё понятно!
- Ну, а ты, Соболев, - обратился Василий Иванович к командиру Разинского полка, сидевшему напротив Лоскутова, - навалишься на противника с тылу...
Соболев молча кивнул головой.
- А теперь давайте план наступления разработаем. - Чапаев вооружился циркулем и справа, возле здоровой руки, положил чистые листы бумаги.
Командиры ещё теснее сгрудились у стола, держа наготове записные книжки.
План разгрома белоказаков в районе Осиновки, разработанный Василием Ивановичем, был смелым и дерзким. На полк Лоскутова возлагалась задача атаковать белых в селе и привлечь внимание всех сил неприятеля. Первый артиллерийский залп Пугачёвского полка должен был служить сигналом основным силам для атаки врага с фланга и с тыла. Чапаев надеялся, что с этой трудной операцией его части справятся и победа будет за ними.
Когда совещание было закончено, Василий Иванович сказал, устало откинувшись на спинку стула:
- Теперь всё. К утру мы должны быть в Осиновке.
- Не сомневайся, Василий Иванович, - отозвался Лоскутов, пощипывая короткую жёсткую бородку, - Осиновка будет наша.
- Ну и жара, ровно в бане! - воскликнул командир эскадрона Зайцев, выходя из штаба на улицу.
- Днём жарко, - сказал Кузнецов, расстёгивая ворот гимнастёрки, - а ночью хоть тулуп надевай... Тоже природой называется!
- Сегодня и ночью будет жарко, - усмехнулся кто-то за спиной разведчиков.
Когда Лоскутов и Соболев собрались ехать на передовую, Чапаев остановил их:
- Подождите, вместе поедем.
- Василь Иваныч, обождать бы тебе надо, - с грубоватой ласковостью сказал Соболев. - Отдохни немного, не езди. Подживёт рука...
- Будет тебе! Маленький, что ли, я? - оборвал его Чапаев и первым направился к выходу.
Петька помог ему сесть в седло, и они вчетвером поехали на линию фронта.
* * *
Жара и тряска утомили Чапаева. К вечеру у него открылась рана, и ему пришлось вернуться в село.
- Я вас предупреждал: два-три дня вам нужен полный покой, - монотонно и скрипуче тянул полковой врач, высокий старик, перевязывая Чапаеву руку. - Покой... Ещё бинта. Так, так... Малейшее расстройство, переутомление могут вызвать обострение. Ну, вот и всё. Сейчас же ложитесь в постель.
Сестра стала складывать в саквояж бинты, флакон с йодом, а врач пошёл мыть руки. Исаев поливал из ковша тёплой, пахнущей тиной водой на длинные костлявые пальцы врача и слушал его наставления:
- К больному никого не пускать. Не разговаривать с ним. Это ему ве-есьма вредно.
Проводив врача, Петька вошёл в горницу.
Завидев ординарца, Чапаев гневно закричал:
- Чёрт знает что! Ночью наступление, а тут... - И отвернулся к стене, рывком натянув на голову простыню.
- Поесть, Василий Иваныч, не хочешь? С утра ведь не ел.
Чапаев не ответил. Исаев вздохнул, захлопнул створки окна и вышел на крыльцо.
Подкрадывались сумерки: блаженно прохладные, освежающие, прозрачно-лазоревые. Во дворе тонкими певучими струйками звенело о днище подойника парное молоко.
И так вдруг стало отрадно на душе, что на миг-другой показалось: вся эта кровавая, кошмарная междоусобица, охватившая мир, - лишь тяжёлый дурной сон...
Слипались глаза.
"Я чуток посижу. Только посижу", - сказал себе Петька и мешковато опустился на ступеньку, такую домашнюю, такую привычную с детства.
Было совсем темно, когда через открытую дверь горницы послышался голос Чапаева:
- Петька!.. Ну где ты там, Петька!
Исаев очнулся и, хватаясь рукой за косяк, нетвёрдо шагнул в сени.
- Огонь бы засветил, что ли... Скука смертная, - говорил Василий Иванович, ворочаясь на кровати.
Нашарив в кармане спички, Исаев зажёг сальную свечу. Поставив её на стол, у изголовья больного, уселся на седло возле кровати.
Чапаев смотрел на узорный самодельный коврик на стене, Петька - на вздрагивающий подслеповато язычок свечи, и оба молчали.
- А который час? - неожиданно встрепенулся Василий Иванович, беспокойно оглядывая тихую, тонувшую в сонливом полумраке горницу.
- За двенадцать, должно быть, перевалило, - скучающе зевнул Исаев.
Где-то в углу протяжно и жалобно зажужжала муха, попавшая в сети к пауку. Потом снова наступила вязкая гнетущая тишина. Лишь изредка её нарушало робкое потрескивание свечи.
Вдруг далеко за селом раздался один, за ним другой, третий орудийные выстрелы. На секунду всё смолкло, затем опять тяжело и надсадно заохали орудия.
- Началось, Петька! - Чапаев с силой рванулся вперёд и, застонав, упал на подушку.
- Пошли... к Лоскутову и Соболеву кого-нибудь, - прошептал он через минуту.
Исаев вышел, но скоро вернулся и снова сел на прежнее место у кровати Чапаева.
- Надеешься на человека, как на себя, - медленно, как бы ощупью, заговорил Чапаев, повернувшись лицом к ординарцу. - Знаешь, поручил что сделать - сделает... А нет вот, тревожишься: вдруг какое замешательство?
- Будет тебе, Василий Иваныч, успокойся. Соболев с Лоскутовым всё исполнят, - сказал Петька. - Они же коммунисты! И комиссары у них в полках смелые, толковые.
Ладонью здоровой руки Чапаев прикрыл глаза.
"Да, они, понятно, крепкие командиры, самостоятельные, - думал Чапаев. - Забыл давеча Лоскутову наказать, чтоб за Семёном Кузнецовым в оба глаза смотрел. Парень прямо сорвиголова. Всегда на рожон лезет, ему ничего не страшно... А вот Зайцев, этот молодчина. Его в самое трудное место пошли - сделает как по писаному".
Он долго ещё вспоминал своих людей, и они возникали перед ним как живые... Всё ещё кружилась голова и звенело в ушах.
- Петька, расскажи что-нибудь, - попросил Чапаев, посмотрев на друга. - О себе расскажи, о жизни...
Выведенный из задумчивости, ординарец вздрогнул и растерянно улыбнулся, откидывая со лба белокурые мягкие пряди волос.
- О чём рассказывать, Василий Иваныч? Какая у меня жизнь? - смущённо заговорил он, разводя руками. - То мальцом был, то на войну пошёл. У тебя вот сколько времени служу... По степям, по деревням как угорелые мыкаемся. А больше чего ещё... Вся она тут, жизнь-то моя, на глазах. - Исаев наклонился и снял с голенища сапога приставшую соломинку. - Друг у меня был один закадычный. Вместе без порток бегали, вместе в подпаски пошли. Товарищеский парень, просто душа... Когда революция началась, кулачьё против Советов поднялось, мы с Гришкой - его Гришкой звали - в партизаны пошли. Смелый такой был, решительный. Только раз, как к тебе в отряд переходить, сражение у нас сильное произошло. С белой бандой. Нас крупица, а их будто гороху в мешке.
Исаев посмотрел на горевшую свечу, потянулся было к столу, чтобы снять нагар, но тут же об этом забыл.
- Нас тогда беляки разгромили. Мало кто в живых остался, - глухо продолжал ординарец, чувствуя на себе пристальный взгляд Чапаева. - А с Гришкой беда такая приключилась... Его в начале боя в живот смертельной раной ранило...
В этот момент распахнулась дверь, и в горницу вихрем влетел прискакавший с фронта вестовой.
Он привёз радостную весть: бегут белоказаки из Осиновки.
* * *
Утро выдалось солнечное, ласковое. Ехали полем, по ржи, варварски истоптанной конницей и пехотой. Из-под ног коней вспархивали рыжие перепёлки и тут же садились где-то рядом.
- Ну-ка, Петька, галопом! - крикнул Чапаев.
- Василий Иванович, - рассердился ординарец, - а рука?
Чапаев подмигнул ему и, весело гикнув, взмахнул плёткой.
У околицы Осиновки их встречали Лоскутов и Соболев. Здоровой рукой Чапаев молча обнял Соболева и поцеловал его в запёкшиеся губы. Потом похлопал по плечу Лоскутова:
- Хороши, люблю таких! Ну, а трофеи какие? Рассказывайте, командиры.
- Есть и трофеи, Василий Иванович, - улыбнулся скромно Соболев. Есть. Двести пятьдесят подвод со снарядами захватили, восемь пулемётов, три орудия да с тысчонку винтовок белогвардейцы нам отказали.
Въехали в главную улицу большого, богатого села. Тут и там пятистенники, многооконные шатровые дома, крытые железом и тёсом. Чапаев здоровался с жителями освобождённой Осиновки, отдавал распоряжения о преследовании бежавшего противника. Лишь изредка он хмурил брови и закусывал нижнюю губу: давала знать о себе больная рука.
- Да, послушай-ка, Василий Иванович, - встрепенулся Лоскутов, молчаливо ехавший рядом с Чапаевым. - История маленькая случилась. К рассвету дело близилось. Неприятельские части уже беспорядочно бежали из Осиновки. Наши отряды с трёх сторон вступали в село. На главную улицу самыми первыми ворвались разинцы. Вдруг из-за колодца два пулемёта забили. Ребята назад. Заминка вышла. Смотрю - сзади пять верховых пробираются. Выскочили на простор - и вихрем прямо к колодцу. Я моргнуть не успел, как они пулемётчиков зарубили и ускакали в переулок. Откуда, думаю, такие смельчаки? А потом оказалось - Кузнецов Сёмка со своими ребятами. Обоз-то они захватили. Впятером.
- Он у нас мастер на разные фокусы, - подтвердил Зайцев.
- Ты тоже птица стреляная, - посмотрел в его сторону Чапаев. Кузнецов молодец! Снаряды нам до зарезу нужны. - Василий Иванович вдруг повернулся в сторону ординарца: - О чём задумался, философ? Может, и взаправду пошлём в Жигулёвские горы кладоискателей, а?
Исаев взглянул на своего командира. Глаза у Чапаева были сощурены, и в них таилось добродушное лукавство.
- Стоит ли, Василий Иваныч? - вопросом ответил Петька, тряхнул головой и от всей души рассмеялся.
ВЗЯТИЕ НИКОЛАЕВСКА
Повернувшись к окну спиной, грузный Лоскутов тяжело прошёлся по комнате.
"Что предпринять? Как выйти из затруднительного положения?" - в сотый раз спрашивал себя командир Пугачёвского полка. В тягостном раздумье Лоскутов то и дело ворошил копну жёстких волос. На лбу собрались морщинки.
Тревожили ненужные, посторонние мысли. Почему-то вспомнилось, что, с тех пор как бригада возвратилась из похода на Уральск, он ни разу не смог съездить в Селезнёвку повидаться с детишками, и сердце вдруг защемило. Как-то раз приезжала на день жена, он обещал непременно навестить детей, но так и не сдержал своего слова.
Лоскутов вздохнул, посмотрел по сторонам.
Комната была большая, неуютная. В раскрытые окна, выходившие на улицу, доносились ружейная перестрелка, прерывистые пулемётные очереди и пофыркивание привязанных к коновязи штабных лошадей. За тонкой тесовой перегородкой исступлённо трещал телефон. Кто-то снимал трубку и торопливо в двадцатый раз кричал охрипшим голосом:
- "Волга" слушает! Кто вызывает?
В окно заглянул лучик солнца. Сизый от махорочного дыма, он упал на расстеленную на столе карту, и лежавший на самом углу циркуль неожиданно ослепительно заблестел.
Заложив за спину руки, Лоскутов подошёл к столу. Вскинул глаза на сидевших в глубоком молчании командиров. Глухо проговорил:
- Ну, что делать будем?
- Д-да, положеньице... - неопределённо протянул Силантьев и ещё ниже склонился над картой.
Сидевший на подоконнике Дёмин ничего не ответил.
А положение действительно было критическое.
В Самаре хозяйничало белогвардейское правительство. А на юг, вниз по Волге, в направлении на Саратов и Царицын, продвигались части чехословацкого корпуса, состоявшего из военнопленных. Этих военнопленных чехов, получивших разрешение от Советского правительства выехать к себе на родину, подняли на мятеж против молодой социалистической республики английские и французские капиталисты.
20 августа чехословацкие части заняли город Николаевск. Для Красной Армии это была большая потеря. Из Николаевска открывался прямой путь на Саратов. Советские войска оказались зажатыми в огненное кольцо.
Николаевск необходимо было освободить во что бы то ни стало. И вот полкам бригады Чапаева, расположенным в Порубежке и Карловке, было приказано выступить через село Давыдовку и атаковать противника в лоб.
Но как выполнить этот приказ, когда полк Лоскутова, находившийся в Порубежке, уже вёл бой с отрядом белочехов? Противник захватил переправу через Большой Иргиз и теперь настойчиво стремился ворваться в Порубежку.
- И надо ж так случиться... Только ведь уехал Василий Иванович в отпуск на несколько дней - и вот на тебе, началась заваруха! - покачивая головой, сказал Силантьев, отрываясь от карты. - Но приказ есть приказ. Выполнять надо!
Лоскутов насупил широкие брови.
- Если мы начнём отход на Давыдовку, - медленно заговорил он, - чтоб атаковать противника в Николаевске... как ты думаешь, этот отряд оставит нас в покое?
- Как бы не так! - воскликнул молчавший до того Дёмин. Высунувшись в окно, он зло плюнул.
Внезапно Дёмин спрыгнул с подоконника и стремглав бросился к двери.
- Василий Иванович скачет! - закричал он. - Право слово, он!
* * *
Чёрные лакированные крылья тарантаса, ставшие матовыми от пыли, беспрерывно дребезжали.
От жары земля потрескалась. Дорога, сплошь покрытая выбоинами и кочками, гудела под колёсами, словно она была отлита из чугуна. Горячий попутный ветер подхватывал густую серую пыль и нёс её впереди бешеной тройки.
С приближением к Порубежке Чапаевым овладело ещё большее нетерпение: скорее, скорее в штаб! Василий Иванович часто вставал с сиденья и, держась за костлявое плечо Исаева, восседавшего на козлах, острым взглядом впивался в несущуюся навстречу дорогу.
- Погоняй, Петька! Погоняй! - просил он.
Позади тарантаса скакало несколько верховых, и спину Чапаева обдавало душным дыханием уставших, потных коней.
С реки доносилось чёткое татаканье пулемёта, приглушённые выстрелы беспорядочной стрельбы.
- Погоняй, Петька! Погоняй! - настойчиво теребил за плечо ординарца Василий Иванович.
Но вот и село. Промелькнули гумна с заброшенными ригами, амбар без двери, и тройка влетела в безлюдную улицу. Отчаянно закудахтали куры, ошалело разбегаясь с дороги, во дворе визгливо затявкала собака.
Проезжали площадь, когда внимание Чапаева привлекла странная толпа, сгрудившаяся у пожарного сарая. Мелькали непокрытые головы, белые нательные рубахи, голые спины.
- А ну-ка, заверни, - приказал Василий Иванович Исаеву.
Лошади свернули с дороги, и тарантас мягко покатился по обожжённой солнцем траве.
- Это что тут... что тут за цыганский табор? - строго закричал Чапаев.
Понурив головы, перед ним стояли молодые парни - добровольцы недавно сформированной роты. На вопрос начбрига никто не проронил ни слова.
Сощурившись, Василий Иванович помедлил, а потом не спеша заговорил:
- А я вас, молодчики, вначале и не узнал. Смотрю издали - на бойцов не похожи. Что же, думаю, за люди?.. Каким делом, спрашиваю, занимаетесь?
Все стояли не шелохнувшись, точно оцепенели.
Быстрые зеленоватые глаза Чапаева прошлись по растерянным лицам. У двери пожарного сарая, позади тесно сбившихся ребят, начбриг приметил бойца, хорошо запомнившегося ещё при его записи в полк неделю назад.
- Да тут, никак, мой приятель?.. Сам принимал в часть! - чуть улыбнулся Василий Иванович. - А ну-ка, Аксёнкин, подойди поближе, потолкуем.
К бойцу сразу повернулись все головы, перед ним расступились, освобождая дорогу, и он медленно, как бы ощупью, приблизился к тарантасу. Это был молоденький, лет семнадцати, паренёк с едва пробившимся над губой темноватым пушком. На его полных щеках горел нежный девичий румянец.
На вопрос Чапаева: "Расскажи-ка, товарищ боец, каким вы тут добрым делом занимаетесь?" - Аксёнкин на секунду поднял голову и посмотрел в лицо начбригу. Большие правдивые глаза паренька вдруг увлажнились, и он часто заморгал веками. Негромко, виновато сказал:
- Такое случилось...
Помолчав, продолжал:
- Сам вот... теперь хоть на людей не гляди! А вышло оно так... В атаку на нас неприятель бросился, а мы... получилось, не выдержали. Бежим к мосту, а он подводами запружен. Тут уж совсем головы потеряли. Которые не только винтовки, а и одежду чуть не всю побросали... Ну и, конечно, в речку... Так объясняю, ребята?
- Чего там, всё верно... - подавленно вздохнул конопатый длинноносый парень.
- А помнишь, Аксёнкин, как я тебя в полк принимал? - пощипывая усы, спросил начбриг. - Что ты тогда говорил, помнишь? "Смелым буду, храбрым..." Да не один ты, - повышая голос, обратился Чапаев к остальным бойцам. - Все вы, молодцы, обещали жизни своей не жалеть в борьбе с врагами Советской власти! А теперь... а теперь, выходит, что же получилось? Меня обманули, Красную Армию опозорили?
Аксёнкин решительно вскинул голову и подошёл к тарантасу. Он горячо и искренне проговорил:
- Прости нас, товарищ Чапаев! Никогда больше... не допустим больше такого позора!
Заволновались, зашумели и другие парни:
- Не допустим!
- Прости, товарищ Чапаев!
Василий Иванович встал, выпрямился.
- Одно из двух: или идите домой - трусы мне не нужны, - начбриг поднял руку и сжал её в кулак, - или вы должны стать храбрыми, смелыми красноармейцами... такими, чтобы народ о вас говорил только хорошее. И чтоб завтра же быть при оружии и по всей форме, как подобает бойцам. Выбирайте!
Снова зашумели, дружно закричали бойцы:
- Больше не подведём!
- Хватит... Теперь не мы, теперь от нас будут бегать золотопогонники!
- С лихвой искупим свою вину!
Получив разрешение явиться в роту, парни побежали в переулок, обгоняя друг друга. Впереди всех нёсся Аксёнкин.
Исаев тронул коней. Через несколько минут тройка остановилась у штаба.
Навстречу Чапаеву с крыльца сбегал радостно возбуждённый Дёмин. За ним едва поспевали Лоскутов и Силантьев.
* * *
- Василий Иванович... вот не ждали! - взволнованно говорил Лоскутов, торопливо шагая по узкому коридору вслед за Чапаевым. - И как ты надумал приехать? А мы без тебя...
Начбриг резко обернулся и потемневшими от негодования глазами уставился в лицо командира Пугачёвского полка:
- Вы тут Николаевск удумали отдать, а я, по-вашему, сквозь пальцы должен смотреть?
Вошли в комнату. Часто вытирая со лба пот, Лоскутов коротко доложил о создавшемся положении.
Лицо Чапаева было гневное: узкие брови сошлись у переносицы, на скулах набухли желваки, но командира полка он выслушал молча, не перебивая.
Когда Лоскутов кончил, Василий Иванович, в раздумье покрутив ус, тихо заметил:
- По уши завязли.
И после недолгого молчания спросил:
- Командиром новой роты добровольцев по-прежнему этот... Коробов?
- Коробов, - ответил Силантьев.
- Назначаю Дёмина. Роту принять немедленно. - Чапаев посмотрел на Силантьева: - Тебе тоже сейчас же отправиться к своему батальону и готовиться к атаке. От Порубежки не отходить. Мы во что бы то ни стало должны вернуть переправу через Большой Иргиз.
Отдав приказания, Чапаев снял шашку, пододвинул к столу табурет.
Пока начбриг сидел над картой, сутулясь и глухо в кулак покашливая, Лоскутов стоял возле него затаив дыхание.