Баныкин Виктор. Рассказы о Чапаеве

   - Видишь, - проговорил он и указал на прибитый к стене лист серого картона. - Каждое дело порядка требует. Без этого нельзя.
   Мужик потоптался на месте и виновато вздохнул:
   - По своей темноте, Лексей Митрич, я совсем неуч... Ты уж расскажи, про что здесь прописано.
   Заведующий подошёл к перилам крыльца и солидно, не торопясь прокашлялся. Поводя по буквам большим пальцем, заскорузлым и жёлтым от курева, он медленно и натужно читал:
   - "Граждане односельчане! Вечером сегодня в Народном доме герой товарищ Чапаев сделает доклад: "Когда кончится война". После доклада спектакль". - Повернулся к мужику и добавил: - Вечером, Иван, приходи. А сейчас мне некогда. Репетицию проводим. Мне и то приходится тут одного буржуя играть.
   Весь день Алексей Дмитриевич провёл в хлопотах: красил декорации, ездил в Селезниху за париками, ходил к фельдшеру просить для себя сюртук и галстук бабочкой.
   Под конец дня он устало поднялся на сцену и с удовлетворением оглядел зал с правильными рядами скамеек.
   - Теперь, кажись, всё готово для встречи дорогого гостя, - сказал он.
   От лавок на чисто вымытом полу лежали тени. Нижние стёкла в окнах горели тусклым багрянцем.
   К шести часам вечера Народный дом был переполнен зрителями. Скоро в зале стало так душно, что мужики и бабы сняли шубы. Все негромко разговаривали.
   Больше других суетился высокий, худой старик с гладкой, как яичная скорлупа, продолговатой головой. Он теребил своего соседа, широкоплечего мужика, за рукав суконной поддёвки и настойчиво требовал от него:
   - Ты, Петрович, старый служака. Ты нам скажи - генеральский у него чин по-бывалошнему аль ниже?
   В углу около сцены молодая нарядная женщина, скрестив на груди пухлые белые руки, певуче говорила:
   - Сестра-то моя выдана за плотника андросовского. А Чапаев там по осени был. Тоже речь держал. Собрались со всей деревни в Народный дом, как мы сейчас. Все в таком волнении.
   Кто-то попросил Рублёва рассказать, как Василий Иванович наградил его часами. И хотя об этом в деревне слышали уже не раз, но все стали усиленно просить Алексея Дмитриевича.
   Заведующий Народным домом пригладил ладонями волосы и заговорил:
   - Как вам про то известно, что я у Василия Ивановича служил больше полгода, я про это самое толковать не буду. Обрисую ту историю, по причине которой нахожусь в таком положении. - Алексей Дмитриевич указал на хромую ногу. - Поручил мне Василий Иваныч однажды сходить в разведку. Большая требовалась осторожность. Прямо скажу - дело небезопасное. К самому неприятелю надо было пробраться... Исполнил я всё, как было приказано. Только при возвращении в штаб меня беляки ранили в ногу, отчего я версты три ползком полз. Подобрал меня наш разъезд. Говорю ребятам: "Немедля везите меня к Чапаеву!" Василий Иваныч спал, когда мы приехали. Разбудили его, и я доложил ему лично важные сведения. Белоказаки готовились на заре выступить против нас.
   Алексей Дмитриевич потёр рукой бедро больной ноги и сел на поданный ему дубовый стул.
   - Прошу прощения, - сконфуженно улыбнулся он. - Ныть в подъёме стало. Нога у меня всегда к ненастью мозжит... Ну вот, выслушал меня Чапаев и строго говорит: "Ну, Рублёв, ежели правду сказал - награжу, ежели наврал смотри тогда у меня!" И бросился распоряжения отдавать. А ко мне фельдшера прислал. Он пулю-то у меня из ноги и вынул. После сражения, когда наши разгромили белопогонников, Василий Иваныч прискакал, кричит: "Молодец, Рублёв! Дай я тебя поцелую!" Поцеловал меня в щёку, - Алексей Дмитриевич достал из кармана брюк платок, вытер глаза, - и часы серебряные мне в руку суёт. "Держи, говорит, награда тебе". Я отказываюсь, а он и слушать не хочет. "Пуля, спрашивает, где из ноги?" Показал я ему пулю - мне её фельдшер оставил. Смеётся Василий Иваныч. "Ты её, говорит, Алексей Митрич, пристрой к часам. Брелок занятный будет и память". Вот они, часы-то.
   Заведующий положил на ладонь часы с прикреплённой к цепочке пулей и показал публике.
   - А ну-ка, поближе дай посмотреть драгоценный подарочек, - сказала с передней лавки горбатая, в шерстяном платье старуха.
   Время шло, а Чапаева всё не было. У "артистов" по лицам потёк грим, в зале было трудно дышать от духоты. Десятилинейные лампы мигали и коптили.
   Алексей Дмитриевич часто выходил на улицу послушать, не скачут ли по дороге лошади.
   Но кругом было тихо. Возле окон в жёлтом, неярком свете лениво кружились лёгкие, пушистые снежинки. В соседнем дворе глубоко и протяжно вздыхала корова.
   - Нет, - упавшим голосом сообщал заведующий, возвращаясь за кулисы. Часа бы два назад должен из Марьина приехать, а всё его нет и нет.
   Утомлённые "артисты" молчали, то и дело вытирая потные лица комками ваты. И только пятнадцатилетняя дочка учительницы, быстроглазая, непоседливая Наташа, игравшая в спектакле служанку, бегала по костюмерной в длинной старомодной юбке и ко всем приставала с одним и тем же вопросом:
   - Как вы думаете, я понравлюсь Чапаеву в таком наряде?
   - Давайте начнём. Пока спектакль идёт, может быть, и гость наш появится, - предложила Анна Ивановна.
   На учительнице в кружке лежало несколько обязанностей - режиссёра, суфлёра и гримёра. За день Анна Ивановна так устала от хлопот, что к вечеру у неё разболелась голова. Она сидела на стуле с плюшевой спинкой, отяжелевшая, бледная, и натирала виски спиртом.
   Рублёву не хотелось показывать спектакль до приезда Василия Ивановича, его готовили в подарок дорогому гостю. Но после некоторого колебания он согласился.
   В зрительном зале был погашен свет. Со сцены объявили:
   - Тише, граждане! Ввиду задержки товарища Чапаева начинаем пьесу "Освобождённые рабы".
   Задевая колечками за шершавую верёвку, медленно раздвинулся занавес.
   Народ жадно, безотрывно смотрел на сцену. За большим столом, уставленным тарелками и вазами, сидел толстый барин в клетчатом жилете и чёрном галстуке.
   - Дунька! Ещё курочку подай! - басовито закричал он, стуча по тарелке вилкой. - Да соусов побольше подлей. С ними куда как вкусно.
   Началось второе действие, когда приехал Чапаев. Сбросив в сани тулуп, он вбежал в коридор и, приглядываясь в полутьме, тихо подошёл к раскрытой в зрительный зал двери.
   На сцене понуро стояли мужики в рваных зипунах, а перед ними расхаживал, прихрамывая, барин и грозил:
   - Барской земли захотели... Я вам покажу сейчас!.. Староста! Выпороть бунтовщиков!
   - Слушаюсь, ваше сиятельство! - вытянулся в почтении красноносый староста.
   Чапаев топнул ногой и крупными шагами направился по коридору за кулисы. Возбуждённый, в расстёгнутой бекеше, вышел он на сцену. Выбросив вперёд руку, закричал наряженным под мужиков "артистам":
   - Что же вы смотрите? Их двое, а вас пятеро! Вяжите их, пауков!
   На минуту "артисты" в недоумении и замешательстве уставились на Василия Ивановича, но решительный, грозный вид его заставил их прийти в себя. Они кинулись на барина и старосту и под общий смех публики утащили их за кулисы.
   На полу осталась подушка, выпавшая из-под сюртука растрёпанного барина. Шагнув через неё, Чапаев подошёл к краю помоста.
   В зрительном зале захлопали в ладоши, закричали "ура".
   Василий Иванович снял с головы папаху. В наступившем молчании сказал:
   - Вы меня, товарищи, извините и за опоздание и за то, что спектакль прервал. Николаевку проезжал, мужики упросили речь сказать. Пришлось выступить. А от вас в Пугачёв должен спешить.
   В зале опять захлопали в ладоши.
   - Когда кончится война? - разрезая кулаком воздух, заговорил Чапаев. - Война кончится, граждане, тогда, когда вы все сообща поможете Красной Армии осилить кровожадных вампиров капитала, по-другому говоря белопогонников и иностранных захватчиков. А когда мы отстоим нашу Советскую власть, то жизнь построим такую... старики в пляс пустятся!
   После речи Чапаева уговорили остаться смотреть спектакль. Он был повторен сначала. В третьем, последнем действии восставшие крестьяне с вилами и топорами пришли в усадьбу. Перепуганный барин спрятался под стол. Василий Иванович приподнялся с лавки и весело закричал:
   - Тащите его за ноги, толстопузого!
   По окончании спектакля Чапаев поблагодарил исполнителей за постановку.
   - Хорошо играете, как настоящие артисты! - говорил Василий Иванович, пожимая "артистам" руки. - А Рублёв, Рублёв, ишь как набаловался, артист!
   И Василий Иванович смеялся до слёз, похлопывая улыбающегося Алексея Дмитриевича по плечу.
   КВАРТИРАНТ
   Рассвело давно, но на улице было хмуро от низко нависших над землёй туч.
   В кухонное окно сочился слабый свет. В печке горели, шипя и чадя, сырые дрова.
   Наталья Власовна разрезала большую золотисто-оранжевую тыкву. Из влажной, рыхлой мякоти она вынимала белые скользкие семена и бросала их на сковородку.
   На полу ползала белокурая девочка, катая по сучковатым половицам уродливую картофелину. Четырёхлетний мальчик сидел верхом на опрокинутой табуретке и хлестал её поясом.
   - Но, но, Карий! - покрикивал он. - Заленился, леший!
   Отворилась дверь, и с клубами пара в избу вошли председатель сельсовета Терёхин и молодой военный.
   - Здравствуй, Наталья Власовна! - певуче проговорил Терёхин, обирая с бороды сосульки.
   Хозяйка засуетилась, стала приглашать гостей в горницу.
   - Мы по делу, - сказал председатель. - Квартиранта к тебе хотим поставить... переночевать.
   Наталья Власовна вытерла о передник мокрые руки, отворила в горницу дверь:
   - Проходите. У меня тут чисто, порядок.
   Парень в нагольном полушубке внимательно оглядел горницу и отозвался о ней одобрительно.
   - Ну, Власовна, мы за квартирантом пойдём. Так, товарищ Исаев? спросил военного Терёхин.
   Тот кивнул головой и обратился к женщине:
   - Мы, хозяюшка, заплатим, будь спокойна.
   - А кто он такой, жилец-то ваш?
   - Чапаев. Слышала, поди?
   Хозяйка ахнула:
   - Неужто сам Чапаев? Ему, может, у меня плохо покажется, не понравится. Он человек большой...
   - Понравится, мать, - улыбнулся Исаев, надевая на примятые волосы кубанку.
   Как только Исаев и Терёхин ушли, хозяйка начала убирать в доме. Никогда ещё, казалось, Наталья Власовна не старалась так усердно: влажной тряпицей протёрла стол, подоконники, двери, вымыла в горнице полы, расставила табуретки. Наталье Власовне хотелось, чтобы Чапаеву у неё понравилось.
   Детей она посадила на печку. Дала им по кусочку тыквы и приказала:
   - Сидите у меня смирно!
   Во дворе зазвенел колокольчик, заржали лошади, и Наталья Власовна с непокрытой головой кинулась встречать гостя.
   Из саней вылез Василий Иванович. Чёрная бекеша на нём была туго затянута ремнями, на папахе поблёскивали звёздочки снега.
   - Здравствуй, хозяюшка! - сказал он.
   - Вот и Чапаева привёз, - проговорил Исаев и подмигнул: - Ну как, сердитый он у нас?
   - Что ты, парень! - махнула рукой Наталья Власовна и посмотрела на Чапаева: - Первый раз человека вижу, а будто родного встречаю.
   И вдруг застеснялась, покраснела.
   Чапаев засмеялся и, стряхивая с бекеши сено, пошел вслед за хозяйкой в избу.
   В горнице шумел самовар. Василий Иванович и ординарец сели пить чай. Наталья Власовна подала чашки и, отходя от стола, сказала со вздохом:
   - Уж извините, чай у нас морковный.
   Чапаев пригласил хозяйку к столу, но она отказалась и пошла на кухню. Он вернул её, усадил на табуретку:
   - Напьёшься, наешься, тогда отказывайся. - И пододвинул к Власовне сахар, хлеб и жареного сазана.
   Разговорились. Осмелевшая женщина жаловалась на плохую жизнь. Муж убит в Уральске, дети малые, а помощи нет. Дровишки из лесу приходится возить на себе.
   - Ещё с годок потерпи, совсем другое будет. Жизнь построим такую помирать не надо! - утешал Чапаев.
   С печки с любопытством выглядывали дети. Василий Иванович заметил их и сказал:
   - Давай-ка их сюда. Где они там?
   Наталья Власовна сняла ребят.
   - Зовут как?
   - Сына - Иваном, дочку - Настей.
   - Орлы! - заулыбался Василий Иванович, потирая рукой чисто выбритый подбородок. - Одним словом, нас, стариков, заменят... Ну, Иван, чай давай пить. - Он посадил рядом с собой застыдившегося мальчика, а девочку взял на колени и, покачивая её, приговаривал:
   Уж ты, котик да коток,
   Твой кудрявенький лобок,
   Айда, котик, ночевать,
   Дочку Настеньку качать...
   - Ты вон, оказывается, чего знаешь, Василий Иванович! - захохотал Исаев.
   - А как же! У меня дома трое своих, научился. Посмотрим, как ты будешь петь, когда сын у тебя будет, - сказал Чапаев.
   Смеркалось. Из Совета пришёл посыльный:
   - Председатель велел сказать, товарищ Чапаев: народ, мол, на собрание в клуб созван, ждут вас.
   Василий Иванович ушёл, приказав Исаеву привезти хозяйке из ближнего леса воз дров.
   Вернулся он на квартиру поздно. Наталья Власовна сидела на печке и надвязывала чулок. На опрокинутой квашне рядом с ней чадила мигушка.
   - Завтра разбуди нас, хозяюшка, затемно, - попросил Чапаев, проходя в горницу.
   - Не беспокойтесь, разбужу, - заверила Наталья Власовна.
   Василий Иванович заснул не сразу. Закинув за голову руки, он некоторое время лежал с открытыми глазами и думал о своем возвращении из Академии Генерального штаба, о встрече в Самаре с Михаилом Васильевичем Фрунзе, командующим 4-й армией, назначившим его начальником Александрово-Гайской бригады. Особенно хорошо запомнились последние слова командующего, сказавшего ему на прощание:
   "Я возлагаю на вас, товарищ Чапаев, ответственную задачу - занять станицу Сломихинскую и продолжать наступление на Лбищенск. Белоказачья уральская армия должна быть уничтожена!"
   И Фрунзе крепко и дружески пожал руку Чапаеву.
   Перед глазами Василия Ивановича отчётливо и ярко возник образ этого стойкого, закалённого большевика, соратника Ленина.
   "Вот на кого похожим надо стараться быть - на Фрунзе! Несгибаемый большевик! А какой знаток военного дела!" - подумал Василий Иванович.
   Когда квартирант уснул, Наталья Власовна взяла со стула его гимнастёрку и, выйдя на кухню, принялась внимательно её разглядывать.
   "Всё в хлопотах да в заботах время проводит, - думала хозяйка, поди, и догляду-то за ним нет".
   У воротника Власовна обнаружила на одной нитке державшийся крючок, а в другом месте - небольшую дырку. Закончив с починкой, она отнесла гимнастёрку на место и, потушив свет, полезла на печку.
   Проснулась она рано. За окнами лежал тяжёлый фиолетовый снег.
   Осторожно ступая по полу, хозяйка поставила самовар. Несколько раз входила она в горницу, но всё не решалась будить квартиранта. Он спал крепко, подложив под щёку ладонь.
   - Устал, умаялся, - прошептала Власовна и вытерла рукой глаза. Товарищ Чапаев, а товарищ Чапаев?
   - Что, утро? - спросил тот, откинув край пахнувшего нафталином одеяла, и посмотрел на окно. - Петька, поднимайся! - сказал он Исаеву, спавшему на сундуке.
   На столе азартно посвистывал самовар, но пить чай было некогда подали лошадей.
   Кутаясь в тулуп, Чапаев говорил:
   - Прощай, хозяюшка, спасибо за приют. Может быть, ещё когда увидимся!
   Кучер гикнул на коней, и сани резво покатились, поднимая искристую снежную пыль.
   ВСТРЕЧА
   Васька Ягодкин всплеснул над головой руками и вьюном пошёл по избе вприсядку.
   Фёдоров хлопал в ладоши, приговаривая:
   Ходи изба, ходи печь,
   Хозяину негде лечь...
   Скрипели, охали половицы, на полке дребезжала посуда. Бойцы не слышали, как звякнула щеколда калитки, как кто-то взбежал на крыльцо, обмёл в сенях ноги. Когда отворилась дверь, все сразу обернулись.
   В избу вошёл командир взвода Семён Кузнецов - разведчик. Не отирая красного, обветренного лица от налипшего к бровям и к редкой рыжей бородке снега, шагнул вперёд и остановился под матицей:
   - Новость, ребята, принёс! - Глаза у Кузнецова светились большой радостью.
   Пристально смотря ему в лицо, красноармейцы тоже заулыбались, а Васька не вытерпел, сказал:
   - Не томи, говори скорей!
   Командир вытер лицо и, бросив на скамейку папаху, закричал:
   - Радость-то какая, право слово! Чапаев к нам едет!
   Все расселись полукругом у топившейся печурки. Кузнецов пояснил:
   - Он командиром нашей Александрово-Гайской бригады назначен. Завтра утром ожидают его.
   Кузнецов стал заботливо протирать смоченной в керосине тряпочкой убранные в серебро ножны сабли, с которой он никогда не расставался.
   - А какой хороший человек Чапаев! - продолжал разведчик. - Как отец родной с каждым бойцом обходится. В деле, правда, строгий. Я с ним в прошлом году вместе воевал, знаю.
   Товарищи попросили ещё что-нибудь рассказать о Чапаеве.
   Обычно молчаливый, не охотник до больших разговоров, на этот раз Кузнецов согласился.
   - Приехал Василий Иванович раз к нам, - негромко, задумчиво начал Кузнецов, - кажись, под Селезнихой дело было, и говорит командиру: "А ну, покажи местность, которая в твоём подчинении". Командир, конечно, берёт нас с собой, десять кавалеристов. Тронулись... Ехали по оврагам, через рощи и местность изучали. Вдруг из-за бугра конный разъезд белоказаков, человек так в сорок...
   - В сорок? - испуганно переспросил Фёдоров.
   - Не меньше. Тут Чапаев как крикнет: "В атаку, ребята!" - и бросился на казаков. Мы - за ним. - Кузнецов вынул из ножен саблю и полой гимнастёрки провёл по зеркальной полоске стали. - Белые будто вначале испугались, назад попятились. А потом на нас бросились. Рубка началась. Я одного - чубатого такого - из нагана в упор свалил, а другого саблей ударил. Оглянулся вбок и вижу: Василия Иваныча с двумя бойцами человек пятнадцать окружили. Я как увидел это - и соседу своему: "Колька, за мной!" Пришпорили коней - на помощь. Одного беляка наповал, другому из рук саблю выбили. "Так их, Сёмка!" - закричал Чапаев, а сам вправо и влево коня поворачивает и всё без промаха бьёт...
   - Эко здорово как! - вырвалось у Ягодкина, и он бросил в печурку согретый в руке большой сосновый сучок.
   - Схватка горячая была, но противника мы всё же разгромили. С десяток в плен забрали, побили многих, а сами пальца не ранили. Чапаев весёлый, смеётся: "А ещё в плен хотели взять Чапая! Где им, подлюгам!"
   Кузнецов смолк, уставился на бегающих по полу огненных зайчиков. Перед глазами возникли родные места, пыльные степные сёла со скрипучими колодезными журавлями, извилистый, крутоярый Иргиз.
   - А как ты саблю, Семён, от Чапаева получил? - спросил один из бойцов.
   - Под Осиновкой горячее сражение было. Чапаев вызвал меня после боя к себе и говорит: "Возьми мою саблю. Подарок тебе от меня".
   - Сварилась! - перебрасывая с руки на руку горячую картошку, закричал Фёдоров.
   После ужина бойцы легли спать, а Кузнецов расположился за столом бриться. Вглядываясь в тусклый осколок зеркала, с затаённой тревогой думал: "После осеннего похода на Уральск не пришлось увидеться. А потом он в академию поехал... Четыре месяца прошло... Неужто забыл?"
   Лёг Кузнецов поздно, а в голову всё лезли мысли о предстоящей встрече, вспоминалась родная Гусиха...
   Уснул он под утро.
   Крепко спящего командира разбудил красноармеец Фёдоров.
   - Семён, а Семён! - трепал он за плечо Кузнецова. - Проснись, Чапаев приехал!
   Собирался Кузнецов торопливо, но тщательно. Почищенная шинель сидела на нём ладно, сапоги блестели.
   У крыльца штаба бригады стояли бойцы. Все оживлённо переговаривались и с нетерпением посматривали на дверь.
   "Неужели забыл? - тревожно думал Кузнецов, в волнении теребя зябнущими пальцами портупею. - Бойцов-то нас было много, а он один, всех не упомнишь... Нет! Василий Иваныч не такой, как другие. Вспомнит. Своих он знает".
   Неожиданно все закричали:
   - Ура-а Чапаеву!
   С крыльца быстро спускался Василий Иванович. Он улыбался и приветливо махал рукой.
   В горле у Семёна пересохло, перехватило дыхание. Расталкивая людей, он бросился за Чапаевым, направлявшимся к санкам:
   - Василий Иваныч!..
   Чапаев обернулся. Взглянул на запыхавшегося Кузнецова, и его быстрые зеленоватые глаза сощурились в ласковой улыбке:
   - Кузнецов?.. Семён?..
   - Он самый, Василий Иваныч! - Командир взвода протянул Чапаеву широкую жилистую руку.
   - У, Сёмка! - Чапаев обнял Кузнецова, и они поцеловались.
   - Совсем окончил науки, Василий Иваныч?
   - Пока кончил. Не сидится мне спокойно, когда республика наша в таком положении: со всех сторон враг наседает, - глухо говорил Чапаев. - А учиться надо, Семён... Ну, живём как?
   - Живём!
   - Повоюем ещё, Семён, за победу коммунизма, а?
   - Повоюем, Василий Иваныч, беспременно!
   Чапаев сел в санки и поехал в Казачью Таловку.
   Кузнецова окружили красноармейцы. Толстый от надетого на пиджак тулупа невысокий мужик, должно быть обозник, скребя пальцем за ухом, спросил:
   - Он что же тебе, сродни доводится?
   Кузнецов спрятал в карманы посиневшие руки и, чуть улыбнувшись обветренными губами, громко сказал:
   - Нет, папаша. Я у Чапаева в полку рядовым служил.
   САБЛЯ
   Семён Кузнецов придирчиво оглядел бойцов. Сказал твёрдо:
   - Дело серьёзное поручили, сами должны понять.
   Он ещё раз окинул взглядом взвод и хлестнул плёткой коня.
   Красноармейцы поскакали вслед.
   Хутор спал тревожным сном. Где-то тявкали собаки и скрипели ворота.
   За околицей потянулась бескрайняя, скучная в своём однообразии степь. Ехали молча, не курили. Слышен был лишь топот копыт да изредка - лошадиное фырканье.
   Вёрст через шесть свернули к невысокому молодому осиннику. Слезли с коней и, увязая в сыпучем снегу, вошли в рощицу.
   - Тут полянка где-то, - ни к кому не обращаясь, сказал Кузнецов.
   В сапоги ему насыпался снег, и промокшие ноги зябли. Вскоре выбрались на поляну.
   - Я беру с собой двоих. Ты пойдёшь, - кивнул Семён на Ягодкина, - и ты, Дубенков. А вы тут с конями. Через час, поди, вернёмся.
   Ягодкин и Дубенков приблизились к командиру.
   - За рощей секрет противника. Одного беляка захватим с собой. Вязать буду я, - сказал Кузнецов.
   Шли насторожённо, пригибаясь к земле, потом долго ползли...
   Приподняв голову, Кузнецов прислушался. За деревом, в лощине, тихо переговаривались. "Значит, тут", - решил он и прополз немного вперёд, раздвигая кусты.
   В лощине, защищённые от ветра, сидели три солдата в башлыках.
   Командир оглянулся назад и знаками приказал товарищам ползти в обход.
   На вражеский секрет напали внезапно.
   Перепуганный солдат со связанными руками и кляпом во рту глупо смотрел на чапаевцев.
   - А мы думали, не случилось ли что, - обрадованно улыбнулся один из бойцов, когда Кузнецов и сопровождавшие его Дубенков и Ягодкин возвратились на поляну. - Год будто прошёл, а вас всё нет.
   Солдата посадили на свободную лошадь, привязали к седлу и тронулись в путь. Все были довольны, хотя и сильно озябли.
   Вдруг Кузнецов остановил коня.
   - Я саблю потерял, - сказал он дрогнувшим голосом. - Отстегнулась, должно.
   - Потерял? - переспросил кто-то.
   - Как же быть? Делать что, ребята?
   Лошади переминались с ноги на ногу, чуть позванивая подковами о лёд. Порывом налетал недобрый ветер.
   - Может, вернёмся? - неуверенно проговорил Васька Ягодкин.
   Семён не ответил.
   "Что делать?.. - И ему представилось: вот подходит Чапаев, внимательно оглядывает его и спрашивает: "А где у тебя сабля? Что-то не видно её, Семён?" - Что я тогда отвечу?.."
   Подняв на дыбы коня, Кузнецов крикнул:
   - Езжайте, догоню!
   И пропал в темноте.
   Несколько минут бойцы не трогались с места и, сдерживая лошадей, всё оглядывались назад.
   Наконец Дубенков шагом пустил коня, и за ним тронулись остальные.
   - А вдруг не вернётся, а? - поравнявшись с Дубенковым, промолвил Ягодкин.
   - Чего зря гадать? - обозлённо прокричал Дубенков и отвернулся.
   * * *
   Наутро бригада заняла станицу Сломихинскую, отбросив белых за Чижинские озёра.
   Мартовское солнце обогрело землю. С крыш падала звонкая капель, и воробьи бойко чирикали на кустах акаций.
   Чапаев въезжал в станицу, окружённый командирами, бойцами. Радовались победе. В весеннем воздухе плыла песня.
   К Чапаеву подъехал командир эскадрона Зайцев.
   - Василий Иваныч, Семёна Кузнецова, взводного, убили, - глухо сказал он.
   - Кузнецова? - переспросил Чапаев и остановил коня.
   - В лесу нашли. Вниз лицом в крови лежал. А под ним сабля... Та, что ты ему подарил. Он там вон, в избе. - Зайцев указал на низенькую избёнку с заткнутым подушкой окном.
   Чапаев свернул с дороги. За ним молча ехал Зайцев. Они слезли с коней и вошли в избу.
   В переднем углу на столе лежал Кузнецов. Большие жилистые руки его были сложены на груди, ноги покрыты красным цветастым полушалком. А сбоку лежала сабля. Убранные в серебро ножны и эфес тускло блестели.
   - Семён, поехал зачем? - Зайцев посмотрел покойнику в лицо и вздохнул.
   - Осиновку брали, помнишь? - тихо сказал Василий Иванович, обращаясь к Зайцеву. - Кузнецов тогда с пятью бойцами обоз неприятеля захватил. Две с половиной сотни подвод. Храбрец! Подскакал я к нему и саблю...
   Замолчал, опустил на грудь голову. Ступая на носки, точно боясь нарушить покой разведчика, подошёл к изголовью.
   Лицо Кузнецова было страшно в своём окаменелом спокойствии с поблёскивающими из-под ресниц глазами - словно бы чуть косящими.
   Чапаев долго не отрывал взгляда от его лица. Потом как-то деревянно нагнулся, поцеловал разведчика в лоб и направился к выходу.
   - Товарищ Чапаев... Василий Иваныч, - окликнул Зайцев. - Саблю куда прикажешь девать?
   - Саблю? - Чапаев оглянулся. У него нахмурились брови и задрожали тонкие губы. - Саблю, говоришь?.. Похоронить Кузнецова с почестями. Он жизни молодой не жалел в борьбе с врагами революции. И всегда как зеницу ока берёг своё оружие... Приказываю саблю положить вместе с разведчиком!