Страница:
В середине моей учебы пришло письмо от матери, в котором она сообщала, что дважды переболела тифом и находится в тяжелом состоянии в одном из полевых госпиталей. Я взял краткосрочный отпуск и поехал навестить ее. Несколько месяцев назад, когда я встретил ее на железнодорожной станции, это была стройная и энергичная сорокалетняя женщина, теперь же я нашел ее совершенно больной. Исхудавшая, сгорбленная, в морщинах, с короткой стрижкой, она казалась мне постаревшей лет на двадцать. К тому же она еще и заговаривалась. Оставлять ее в таком положении я не мог, пришлось взять ее к себе в Москву. На двоих в день у нас было фунт хлеба, горсть овсянки и пара селедок. Тем не менее постепенно она окрепла.
И хотя жили мы ничуть не хуже большинства москвичей, моя мать была постоянно озлоблена. Она часто ругала большевиков и укоряла меня за то, что я посвятил свою жизнь недостойному делу.
– Ты два года воевал – было столько смертей и горя – за что? – вопрошала она. – За то, чтобы комиссары в Кремле купались в роскоши, а мы голодали?
Ей было бесполезно говорить, что наши лидеры жили очень скромно. Я долго терпел это, но наконец высказал ей все:
– Ты обливалась потом за двадцать пять копеек в день на полях баронессы Браницкой. И все это терпела, а теперь об этом забыла. Да, наша жизнь тоже полна лишений, но мы построим новое общество изобилия и счастья для всех.
Один из моих коллег по академии, татарин, которого я назову Тариков, был женат на маленькой татарочке по имени Хадиджа, которая сочувственно относилась к нашим проблемам. Она была очаровательна. Однажды она вошла в комнату в разгар моего спора с матерью. Я был не в состоянии убедить мать в правоте своего дела, и это угнетало меня. Она подошла ко мне, а я сидел закрыв лицо руками, и сказала:
– Не печалься, Александр. Что ты можешь сделать? Старые люди все такие.
Неожиданно она поцеловала меня и выбежала из комнаты.
Глядя, как ее маленькая фигурка исчезла в дверях, я был так взволнован, что забыл все свои споры с матерью. Мы стали часто видеть друг друга, совершать прогулки. Скоро я понял, что влюбился в Хадиджу и она, похоже, тоже полюбила меня. Хотя мы жили в соседних комнатах, она стала писать мне длинные письма. Их стиль сначала удивил меня, но потом я стал находить их очаровательными. В ее языке было что-то волшебное, и лишь позже я понял, что его выразительность определялась метафорами, заимствованными из восточной поэзии.
Ее страстные письма, однако, не мешали ей сохранять верность мужу, который, будучи татарином, вероятно, понимал ее гораздо лучше меня. Когда я предложил ей пожениться, она ответила уклончиво. Ее муж, узнав об этом, потребовал от меня объяснений. Партийные нормы в этом вопросе были довольно строгими, но они были основаны на терпимости. Мы старались в дружеской форме найти рациональный выход из создавшегося положения. У меня было такое впечатление, что большинство бойцов моего поколения были достаточно щепетильны в сердечных делах и всегда старались уважать чувство собственного достоинства женщины. После спокойного, дружеского разговора мы пришли к выводу, что выбор должна сделать сама Хадиджа.
Для меня было чувствительным ударом, что выбор этот был не в мою пользу. Положение еще более усугубилось, когда совершенно случайно я узнал, что она в это же самое время вела такую же лирическую переписку еще с одним офицером. Я ей не сказал о своем открытии, но на душе было тяжело. Будучи разочарован и убежден, что я в полной мере познал коварство женского сердца, я решил при первой же возможности уехать в какое-нибудь отдаленное место.
Пришла весна, моя мать уехала на Украину. Там ее снова ждала работа в госпитале. Скоро и мне представилась возможность покинуть Москву и забыть о любовной неудаче. Назначенный послом в Бухару К. К. Юренев попросил Генштаб направить к нему несколько офицеров, владеющих восточными языками. Генштаб направил запрос в академию. В числе других пяти слушателей выбор пал и на меня. Нам предстояло поехать в Бухару в качестве военных атташе российской миссии.
До революции Бухарский эмират в Центральной Азии пользовался официальным статусом российского протектората, примерно таким, какой в Британской империи имели некоторые индийские княжества. Его феодальный уклад оставался неизменным. В 1917 году была создана «Молодая партия Бухары», которая изгнала эмира и провозгласила присоединение к российской революции. Лидером движения был Файзулла Ходжаев, о котором говорили как об очень способном и проницательном человеке думавшем о будущем страны. Бухара сохраняла свою независимость, и Москва имела там посольство, возглавлял которое до своей внезапной смерти Апрелев. Свергнутый эмир бежал в Афганистан, откуда вел борьбу за возвращение трона. Англичане, напуганные приближением «красной опасности», которая почти достигла Индии (в один из моментов только десятимильная полоса земли отделяла Бухару от Индии), вовсю помогали ему. Подразделения британских войск и Красной Армии стояли друг против друга, разделенные этой узкой полосой. Советское правительство послало в Бухару некоторое количество войск, но там стали возникать конфликты между Красной Армией и местными вооруженными отрядами. Беря нас с собой, Юренев имел в виду, что мы в тех непростых условиях будем выполнять функции офицеров связи.
Он принял нас в гостинице «Националь», где в то время жили высокопоставленные советские деятели. Это был невысокого роста плотный человек в военной гимнастерке.
– Мы попытаемся установить в Бухаре настоящую советскую власть, – сказал он мне.
Дипломатические паспорта нам подписал заместитель наркома иностранных дел Леон Карахан. Теперь все наши помыслы были связаны с предстоящей работой, к которой мы себя сознательно готовили.
14. БОЛЬШЕВИК НА ФЕОДАЛЬНОМ ВОСТОКЕ
И хотя жили мы ничуть не хуже большинства москвичей, моя мать была постоянно озлоблена. Она часто ругала большевиков и укоряла меня за то, что я посвятил свою жизнь недостойному делу.
– Ты два года воевал – было столько смертей и горя – за что? – вопрошала она. – За то, чтобы комиссары в Кремле купались в роскоши, а мы голодали?
Ей было бесполезно говорить, что наши лидеры жили очень скромно. Я долго терпел это, но наконец высказал ей все:
– Ты обливалась потом за двадцать пять копеек в день на полях баронессы Браницкой. И все это терпела, а теперь об этом забыла. Да, наша жизнь тоже полна лишений, но мы построим новое общество изобилия и счастья для всех.
Один из моих коллег по академии, татарин, которого я назову Тариков, был женат на маленькой татарочке по имени Хадиджа, которая сочувственно относилась к нашим проблемам. Она была очаровательна. Однажды она вошла в комнату в разгар моего спора с матерью. Я был не в состоянии убедить мать в правоте своего дела, и это угнетало меня. Она подошла ко мне, а я сидел закрыв лицо руками, и сказала:
– Не печалься, Александр. Что ты можешь сделать? Старые люди все такие.
Неожиданно она поцеловала меня и выбежала из комнаты.
Глядя, как ее маленькая фигурка исчезла в дверях, я был так взволнован, что забыл все свои споры с матерью. Мы стали часто видеть друг друга, совершать прогулки. Скоро я понял, что влюбился в Хадиджу и она, похоже, тоже полюбила меня. Хотя мы жили в соседних комнатах, она стала писать мне длинные письма. Их стиль сначала удивил меня, но потом я стал находить их очаровательными. В ее языке было что-то волшебное, и лишь позже я понял, что его выразительность определялась метафорами, заимствованными из восточной поэзии.
Ее страстные письма, однако, не мешали ей сохранять верность мужу, который, будучи татарином, вероятно, понимал ее гораздо лучше меня. Когда я предложил ей пожениться, она ответила уклончиво. Ее муж, узнав об этом, потребовал от меня объяснений. Партийные нормы в этом вопросе были довольно строгими, но они были основаны на терпимости. Мы старались в дружеской форме найти рациональный выход из создавшегося положения. У меня было такое впечатление, что большинство бойцов моего поколения были достаточно щепетильны в сердечных делах и всегда старались уважать чувство собственного достоинства женщины. После спокойного, дружеского разговора мы пришли к выводу, что выбор должна сделать сама Хадиджа.
Для меня было чувствительным ударом, что выбор этот был не в мою пользу. Положение еще более усугубилось, когда совершенно случайно я узнал, что она в это же самое время вела такую же лирическую переписку еще с одним офицером. Я ей не сказал о своем открытии, но на душе было тяжело. Будучи разочарован и убежден, что я в полной мере познал коварство женского сердца, я решил при первой же возможности уехать в какое-нибудь отдаленное место.
Пришла весна, моя мать уехала на Украину. Там ее снова ждала работа в госпитале. Скоро и мне представилась возможность покинуть Москву и забыть о любовной неудаче. Назначенный послом в Бухару К. К. Юренев попросил Генштаб направить к нему несколько офицеров, владеющих восточными языками. Генштаб направил запрос в академию. В числе других пяти слушателей выбор пал и на меня. Нам предстояло поехать в Бухару в качестве военных атташе российской миссии.
До революции Бухарский эмират в Центральной Азии пользовался официальным статусом российского протектората, примерно таким, какой в Британской империи имели некоторые индийские княжества. Его феодальный уклад оставался неизменным. В 1917 году была создана «Молодая партия Бухары», которая изгнала эмира и провозгласила присоединение к российской революции. Лидером движения был Файзулла Ходжаев, о котором говорили как об очень способном и проницательном человеке думавшем о будущем страны. Бухара сохраняла свою независимость, и Москва имела там посольство, возглавлял которое до своей внезапной смерти Апрелев. Свергнутый эмир бежал в Афганистан, откуда вел борьбу за возвращение трона. Англичане, напуганные приближением «красной опасности», которая почти достигла Индии (в один из моментов только десятимильная полоса земли отделяла Бухару от Индии), вовсю помогали ему. Подразделения британских войск и Красной Армии стояли друг против друга, разделенные этой узкой полосой. Советское правительство послало в Бухару некоторое количество войск, но там стали возникать конфликты между Красной Армией и местными вооруженными отрядами. Беря нас с собой, Юренев имел в виду, что мы в тех непростых условиях будем выполнять функции офицеров связи.
Он принял нас в гостинице «Националь», где в то время жили высокопоставленные советские деятели. Это был невысокого роста плотный человек в военной гимнастерке.
– Мы попытаемся установить в Бухаре настоящую советскую власть, – сказал он мне.
Дипломатические паспорта нам подписал заместитель наркома иностранных дел Леон Карахан. Теперь все наши помыслы были связаны с предстоящей работой, к которой мы себя сознательно готовили.
14. БОЛЬШЕВИК НА ФЕОДАЛЬНОМ ВОСТОКЕ
Это была любопытная экспедиция, подобная тем, что в средние века направлялись в неведомые страны. Весь штат посольства насчитывал сорок шесть человек. Однако мы заполнили целый поезд. Это был санитарный эшелон, переданный временно в наше распоряжение. К поезду был прицеплен один вагон первого класса, ставший нашим жилищем во время нашего неблизкого путешествия. Помимо гражданского персонала, который включал повара и машинисток, мы взяли с собой небольшой отряд солдат, запасы продовольствия, медикаменты, оружие, предметы для бартерной торговли и подарки. Женатые члены миссии везли с собой семьи.
В обычное время эта поездка заняла бы пять дней, но нам потребовалось на дорогу три с половиной недели. Солнце немилосердно жгло степи и пустыни, по которым пролегал наш маршрут; станции лежали в руинах, и все же это было необыкновенно замечательное путешествие. Мужчины, а иногда и женщины лежали полуобнаженные на крышах вагонов, буквально купаясь, после московских холодов, в горячих лучах южного солнца. Все мы были в приподнятом настроении, понимая, что нас впереди ждут приключения, что нам предстоит выполнить важную миссию. Все это было впереди. А пока мы вовсю наслаждались неожиданно выпавшим нам отдыхом.
В отдельном купе нашего штабного вагона ехала незнакомая женщина. Кто-то сказал, что это жена бухарского дипломата, и я ожидал увидеть маленькую загорелую женщину азиатской наружности. Каково же было мое изумление, когда меня представили молодой русской красавице. Она оказалась вдовой покойного посла Апрелева. Похоже, свою утрату, судя по ее виду, она переживала с легким сердцем. И все же она возвращалась в Центральную Азию, чтобы быть подальше от Москвы. Видимо, ей вовсе не хотелось оставаться в столице. Там она бы неизбежно была втянута в водоворот «светской» жизни со всеми неизбежными при ее внешних данных победами, но это ей сейчас было совсем не нужно. По мере того как продолжалось наше путешествие, она прекрасно чувствовала себя в миниатюрном «московском» мирке. Большинство мужчин напропалую за ней ухаживали. Временами она проявляла к кому-то благосклонность, но потом опять ее охватывало настроение недовольства и нами и собой. Однажды она призналась мне, что ей хочется побыть одной. Я ответил ей примерно следующее:
– Если вы действительно хотите быть одной, то я могу предложить вам решение. Пока такая красивая и желанная женщина, как вы, остается одинокой, к вам неизбежно будут проявлять внимание молодые парни, жизнь которых наполнена опасностями. Сам я только что пережил большое разочарование в жизни и могу относиться к вам совершенно спокойно, женщины меня вообще больше не интересуют. Я предлагаю вам чисто формальный брак. Как вам нравится эта идея?
Этот план сначала рассмешил Ольгу Федоровну, но когда она поняла, что я говорю серьезно, то, подумав минутку, ответила:
– Я согласна. Как только приедем в Бухару, сразу же поженимся.
По пути в Бухару наш дипломатический поезд сделал остановку в Ташкенте, сочетавшем в себе черты современного Запада с традиционной негой Востока. После утомительного и однообразного путешествия открывшееся взору великолепие красок Востока обостряло наше восприятие и значительно улучшило настроение. Константин Константинович взял меня с собой в штаб-квартиру комиссии по делам Туркестана, известной под названием Турккомиссии. Чтобы упредить жару, мы отправились туда очень рано. Наш путь лежал по широким, тихим улицам, утопающим в садах. Журчание воды в ирригационных каналах и пение птиц в садах делало нашу пешую прогулку почти отдыхом. Мы подошли к небольшому белому домику, который, казалось, еще не пробудился от сна. У входа, под небольшой вывеской, дремал привратник. Так как ворота были открыты, а привратник не обратил на нас ни малейшего внимания, мы вошли в дом и очутились в небольшой прихожей. Я раздвинул занавеску, и мы увидели пустую комнату и спящих на полу двух мужчин. При нашем появлении они вскочили на ноги.
– В чем дело? Кто вы?
– Прибыло советское посольство в Бухаре. Нам нужна Туркестанская комиссия.
– Это вы по адресу, – сказал один из них.
Когда они встали перед нами полуодетые, я узнал их по портретам. Один высокий, с вьющимися волосами, крупными чертами лица на круглом лице и в очках. Другой, пониже ростом, был коротко пострижен и с небольшими усиками. Оба были членами ЦК, соратниками Ленина. Тот, что пониже ростом, был Томским, в прошлом типографский рабочий, старейший член партии, председатель одного из самых первых Советов в Ревеле (Таллин), созданного в 1905 году. В последнее время он был председателем Центрального совета профсоюзов, и его отправили в Туркестан как раз из-за разногласий с Лениным в вопросе о профсоюзах. Высокий его коллега в очках был Рудзутак, ставший впоследствии членом Политбюро ЦК ВКП(б)[20].
Мы прошли в кабинет. Он отличался от первой комнаты тем, что на стенах висели карты, а на столе стояли телефоны. Нам подали знаменитый зеленый чай, за которым Турккомиссия предоставила нам подробную информацию о положении в Бухаре. Информацию, которую мы услышали, без преувеличения можно было назвать чрезвычайно полезной. Фронты в регионе были в постоянном движении, и разрозненные подразделения Красной Армии несли большие потери от малярии, чем от противника. Эта малярия была особенно вирулентной разновидности, и перед ней никто не мог долго устоять. Кроме того, большая часть страны была занята басмачами, которые получали подкрепление и снабжение из Афганистана, Персии и Индии. Эмир не собирался отказываться от своих притязаний на власть и в настоящее время скрывался где-то поблизости в горах. Дехкане, измученные нашествиями и реквизициями с обеих сторон, перестали обрабатывать большую часть земли, отчего ощущалась острая нехватка продовольствия, грозившая перерасти в голод. Гражданская война опустошила большую часть Восточной Бухары. «Молодая партия Бухары», недавно переименованная в коммунистическую партию, не пользовалась особым авторитетом. Она была разделена на две фракции по политическим и клановым признакам. Одну возглавлял Файзулла Ходжаев, а другую – Мухитдинов. Ходжаев производил впечатление более современного человека, заинтересованного в сближении с Россией.
Что же касается заграничной агитационной работы, то ею не без успеха занимался созданный и поддерживаемый Коминтерном Паниндийский комитет. Кроме того, под его эгидой действовала небольшая индийская военная школа, готовившая будущих командиров индийской красной армии, которая должна была принести в Индию революцию.
Я взял адрес Паниндийского комитета, в расчете узнать побольше о его деятельности, а заодно и продемонстрировать мои знание языка хинди. По указанному адресу я нашел одноэтажный дом без всякой вывески. У дверей дремал чистильщик обуви.
– Скажите, пожалуйста, – обратился я к нему, – где находится Паниндийский комитет?
Он ничем не мог мне помочь. Ему были безразличны революционные комитеты, и он не интересовался завоеванием Индии. Пытаясь объясниться с ним, я повысил голос. В окне прямо над нашими головами появилось злое лицо с маленькой бородкой. Владелец бородки поднес палец к губам и знаком пригласил меня войти через соседнюю дверь. Он встретил меня в прихожей.
– Здесь он. Здесь этот комитет. Но какого черта вы так орете? Официально эта организация не существует. Правительство обещало англичанам распустить комитет.
Такое обещание действительно было дано в ответ на ультиматум лорда Керзона. Несмотря на демонстрации на улицах Москвы и Петрограда по поводу «наглости британских империалистов», советское правительство пошло на уступки. Но оно не отказалось от своих планов распространить революцию на Восток, и Паниндийский комитет просто снял вывеску, переименовал свои издания и дал военной школе более невинное название. Мне всегда вспоминался этот пример, когда американские политики и журналисты важно обсуждали, к примеру, «роспуск» Коминтерна.
Бородатый мужчина представился как Тивель, востоковед, бывший секретарь Зиновьева, а ныне председатель якобы несуществующего Паниндийского комитета. С ним было двое его коллег, Гольдберг и Фридлянд. На этом все мои надежды попрактиковаться в хинди закончились, хотя Тивель с его матовой кожей и угольно-черными глазами мог с некоторой натяжкой сойти за индуса. Во всяком случае, он подарил мне учебник индийской грамматики (позже, году в 1935-м, я встретил его в Москве. Помнится, он тогда вместе с Радеком возглавлял личное информационное бюро Сталина по вопросам внешней политики. Вскоре его обвинили в подготовке покушения на жизнь диктатора и расстреляли).
От Ташкента до Бухары по прямой будет около четырехсот пятидесяти километров, а поездом около шестисот. Поезд идет через залитые солнцем горы с цветущими лугами. Если бы не войны и тирания, этот уголок можно было бы считать одним из самых благословенных мест на земле. Сама Бухара окружена средневековыми глинобитными стенами. На башнях и у ворот стоят стражники. За стенами города простираются цветущие сады, полные яблок и абрикосов, и тучные пастбища.
Въезд советской миссии в город был обставлен очень внушительно. Под крики возниц и щелканье кнутов породистые рысаки на полной скорости пронесли четырехколесные повозки по улицам столь узким, что прохожим приходилось вжиматься в стены. Было просто чудом, что мы не затоптали никого в этой «кавалерийской атаке».
Местные мужчины ходили по улицам в разноцветных халатах, а женщины прятали свои лица под густой чадрой. На узких улицах совершенно не было окон. Дома строились вокруг внутренних двориков, изолированно от окружающего мира, с которым они сообщались через ворота, зачастую украшенные резьбой по дереву и всегда с висящим молотком, стуком которого посетитель мог дать знать о своем приходе. Проехав по раскаленным солнцем, полусонным узким улицам, мы въехали в благодатную тень крытого рынка, занимавшего несколько кварталов – настоящий город с улицами и переулками, кишащими людьми, мухами и всевозможными товарами.
Все это было похоже на красочную театрализованную сцену из «Тысячи и одной ночи». Лавочки выплескивали свой товар прямо на улицу. Можно было присесть на ковер, выпить чашку кофе и без конца торговаться с разноязыкой толпой персов, индусов, афганов, турок, узбеков, греков, китайцев, русских и евреев. Здесь были все дары Востока, заполнявшие мешки, сундуки, корзины и тыквенные сосуды, разложенные на подносах и свисавшие с потолка. Бродячие торговцы сновали в толпе, предлагая сладости и прохладительные напитки. Все это создавало неповторимый ароматный восточный букет. Из-под чадры женщины бросали на нас любопытствующие взгляды. Еще рывок – и наши коляски выскочили за ворота рынка на ослепительное солнце под бирюзовым небом, которое, казалось, физически давило на наши головы.
В советском посольстве мы нашли наших коллег, на которых хинин уже перестал оказывать лечебное воздействие. Все лежали с температурой, страдая от той особенно тяжелой формы малярии, которая свирепствует время от времени в Центральной Азии и часто приводит к смертельному исходу. Если же жертве удается выкарабкаться, то лишь ценой полного истощения. Мы должны были заменить команду призраков.
У моей будущей невесты, Ольги Федоровны, была хорошая подруга из технического персонала посольства, Маруся, которая радостно встретила ее у входа. Это была женщина средних лет, решительного вида, очевидно, столь энергичная, что ей не страшна была даже малярия. Она сочла своим долгом взять на себя все заботы о молодой вдове. В первую очередь, это означало подготовку свадьбы, к чему она отнеслась с полной серьезностью, не зная, что это должна быть лишь простая формальность. Полпред Юренев тоже выделил для этой церемонии свою персональную коляску, которая была вся заполнена цветами. Когда мы подъехали к городской управе, то обнаружили, что кроме Маруси нам нужен еще один свидетель. Я заметил на улице одного из своих коллег, консула в Синьцзяне, ехавшего с нами в одном поезде, и привлек его к этому делу.
Прежде чем войти в помещение для регистрации, Ольга Федоровна обернулась ко мне и, улыбаясь, спросила с некоторым вызовом:
– Вы все еще готовы на этот шаг? Вам не кажется, что мы подходим к этому как-то уж слишком легкомысленно?
– У меня нет никаких оснований отступать, – ответил решительно я, и это сняло у нее все дальнейшие сомнения.
Нет ничего проще регистрации брака. Мы расписались в журнале, и вместе с нами расписались свидетели.
– Будьте счастливы, – сказал служащий, захлопывая книгу регистрации. На этом церемония закончилась.
Мы вчетвером поехали в небольшой грузинский ресторан, который, как и все подобные заведения на востоке России, славился своим шашлыком и сухими винами. Встретивший нас владелец ресторана рассыпался в комплиментах. Это был толстый, улыбающийся грузин в пурпурной вельветовой шапочке и вышитых чувяках. С наступлением темноты мы все вернулись в посольство и я, пожелав своей жене спокойной ночи, отправился на террасу, чтобы уснуть там на открытом воздухе. В этот момент наш друг – Маруся заволновалась. Разве она в какой-то мере не несет ответственность за то, чтобы молодожены были счастливы? Она так старалась, чтобы все было хорошо! И теперь данное ей шепотом объяснение ситуации прозвучало для нее оскорблением. Значит, все это было обманом? Мы из нее сделали дуру! Мы всех оставили в дураках. В порыве гнева она заявила, что мы оба круглые идиоты, и ушла в свою комнату. Эту и многие другие ночи я провел в одиночестве на террасе под звездами…
Мы принялись за работу и быстро стали постигать детали местной обстановки. Бухара, несмотря на доминирование двух кланов – Ходжаева и Мухитдинова, – по форме была народной республикой, управлявшейся Советом назиров, которые примерно соответствовали нашим народным комиссарам. Все назиры были видными гражданами и членами партии «Молодой Бухары». Практически все они принадлежали к молодому поколению торговцев, увлекались идеями младотурков и мечтали о национальном возрождении. Сам по себе термин «шовра», то есть «совет», звучал странно в стране, где не было ни технической базы, ни современной промышленности, соответственно и рабочего класса.
Начиная с XIV века бухарскими ханами были мелкие деспоты, независимость и безопасность которых обеспечивалась окружающей пустыней. Последний эмир – он все еще находился со своим двором где-то, как упоминалось выше, поблизости – вел непримиримую длительную борьбу с исходившим из России революционным влиянием. Многих членов «Молодой Бухары» он бросил в тюрьмы, подвергая их пыткам и обрекая на смерть. Во главе оппозиции встал Файзулла Ходжаев, который в сентябре 1920 года, при приближении подразделений Красной Армии, сумел поднять восстание ремесленников и купцов. Трудно сказать, чем бы закончилось это выступление, если бы не русская артиллерия. Она в конечном итоге решила исход дела.
Партия «Молодой Бухары», переименовавшись в коммунистическую, сформировала советское правительство. Сама она получила в Коминтерне статус «сочувствующей». Этого было достаточно для того, чтобы получить мощную политическую и финансовую поддержку. Собственность эмира и феодальной знати была конфискована, но никто и пальцем не тронул купцов и крестьян. Под наблюдением двух русских «советников» была создана ЧК. Она тут же приступила к работе, арестовывая подозрительных лиц, но никого не расстреливая. Новое правительство действовало точно так же, как действовали правители Бухары на протяжении столетий. Можно было увидеть назира, то есть министра, сидящим на ковре и диктующим декрет писцу, который записывал его старым персидским письмом на дощечке, лежавшей у него на коленях. Рядом с этим законодательным процессом сновали молодые люди в кожаных кафтанах без рукавов, некоторые с револьверами на поясах. Никто из них ничуть не заботился о том, чтобы придать себе какой-то воинственный вид. Мне рассказали, что эмир взял с собой свой гарем, но оставил в Бухаре некоторых своих любимцев мужского пола. Некоторые из них сумели найти путь к сердцам представителей новой власти и добились высокого положения.
Новым хозяевам Бухары была нужна помощь России, но в глубине души они все-таки считали нас врагами. Власть Советов для них была властью России, и они ее откровенно боялись. Поэтому мы как можно меньше вмешивались в их внутренние дела, о которых, по правде говоря, почти ничего не знали. Однако для нас не было секретом, что многие бухарские «коммунисты», которые днем были купцами, по вечерам проводили свои собрания. Их взгляды были скорее консервативными, чем революционными, и их симпатии были на стороне клана Мухитдинова. И если бы не кипучая энергия нашего друга Файзуллы Ходжаева, чаша весов давно склонилась бы в пользу соперничающей группировки Мухитдинова – панисламистов.
Файзулла Ходжаев, которого иногда называли «Лениным узбеков», был всегда полон энергии, несмотря на приступы малярии, от которых его лицо приобретало зеленоватый оттенок. Он был очень жизнерадостен и, несмотря на непосильную нагрузку, часто шутил и смеялся. Он знал свой народ, был хорошим оратором и мудрым политиком. Он был единственным, кто мог найти общий язык между маленькой Бухарой и ее старшим братом Россией. Позже он помог центральному советскому правительству урегулировать вопрос о границах в регионе. В новой республике, Узбекистане, он объединил узбеков Бухары с узбеками старого русского Туркестана и стал президентом этой новой республики, одним из семи президентов СССР, приобретя одинаковый статус с Калининым, главой Российской Федерации[21].
Я несколько раз встречался с Ходжаевым. Пройдя через внутренний дворик его дома, я оказывался в большой и абсолютно пустой комнате. Нужно было пройти еще с полсотни шагов по покрытому ковром полу, чтобы дойти до его кабинета. Выглядел Ходжаев болезненно, но выражение его лица было всегда решительным, взгляд пронизывающим. Одет он был в простую гимнастерку, но на публике всегда появлялся в тюрбане и ярком шелковом халате. Когда я наносил визит его сопернику Мухитдинову, человеку традиционного восточного типа, то всегда заставал его в национальной одежде, сидящим, по-восточному поджав под себя ноги. Чтобы попасть к нему, я должен был пройти под несколькими полуразвалившимися арками, через сад, по которому ходили фазаны и павлины.
Как военному атташе и офицеру связи мне приходилось ездить по всей стране. Неподалеку от Старой Бухары стоит Новая Бухара – ничем не примечательный небольшой городок европейского типа. Между ними – еврейский город, нечто вроде восточного гетто, где в течение столетий жили евреи необычайной расовой чистоты и почти библейской красоты. Я никогда не забуду впечатления, которое произвела на меня нищета женщин и детей этого гетто. При эмире евреи в знак своего рабского происхождения должны были подпоясываться веревкой, и только после революции те, кто мог себе это позволить, с гордостью стали носить ремни и кушаки.
В обычное время эта поездка заняла бы пять дней, но нам потребовалось на дорогу три с половиной недели. Солнце немилосердно жгло степи и пустыни, по которым пролегал наш маршрут; станции лежали в руинах, и все же это было необыкновенно замечательное путешествие. Мужчины, а иногда и женщины лежали полуобнаженные на крышах вагонов, буквально купаясь, после московских холодов, в горячих лучах южного солнца. Все мы были в приподнятом настроении, понимая, что нас впереди ждут приключения, что нам предстоит выполнить важную миссию. Все это было впереди. А пока мы вовсю наслаждались неожиданно выпавшим нам отдыхом.
В отдельном купе нашего штабного вагона ехала незнакомая женщина. Кто-то сказал, что это жена бухарского дипломата, и я ожидал увидеть маленькую загорелую женщину азиатской наружности. Каково же было мое изумление, когда меня представили молодой русской красавице. Она оказалась вдовой покойного посла Апрелева. Похоже, свою утрату, судя по ее виду, она переживала с легким сердцем. И все же она возвращалась в Центральную Азию, чтобы быть подальше от Москвы. Видимо, ей вовсе не хотелось оставаться в столице. Там она бы неизбежно была втянута в водоворот «светской» жизни со всеми неизбежными при ее внешних данных победами, но это ей сейчас было совсем не нужно. По мере того как продолжалось наше путешествие, она прекрасно чувствовала себя в миниатюрном «московском» мирке. Большинство мужчин напропалую за ней ухаживали. Временами она проявляла к кому-то благосклонность, но потом опять ее охватывало настроение недовольства и нами и собой. Однажды она призналась мне, что ей хочется побыть одной. Я ответил ей примерно следующее:
– Если вы действительно хотите быть одной, то я могу предложить вам решение. Пока такая красивая и желанная женщина, как вы, остается одинокой, к вам неизбежно будут проявлять внимание молодые парни, жизнь которых наполнена опасностями. Сам я только что пережил большое разочарование в жизни и могу относиться к вам совершенно спокойно, женщины меня вообще больше не интересуют. Я предлагаю вам чисто формальный брак. Как вам нравится эта идея?
Этот план сначала рассмешил Ольгу Федоровну, но когда она поняла, что я говорю серьезно, то, подумав минутку, ответила:
– Я согласна. Как только приедем в Бухару, сразу же поженимся.
По пути в Бухару наш дипломатический поезд сделал остановку в Ташкенте, сочетавшем в себе черты современного Запада с традиционной негой Востока. После утомительного и однообразного путешествия открывшееся взору великолепие красок Востока обостряло наше восприятие и значительно улучшило настроение. Константин Константинович взял меня с собой в штаб-квартиру комиссии по делам Туркестана, известной под названием Турккомиссии. Чтобы упредить жару, мы отправились туда очень рано. Наш путь лежал по широким, тихим улицам, утопающим в садах. Журчание воды в ирригационных каналах и пение птиц в садах делало нашу пешую прогулку почти отдыхом. Мы подошли к небольшому белому домику, который, казалось, еще не пробудился от сна. У входа, под небольшой вывеской, дремал привратник. Так как ворота были открыты, а привратник не обратил на нас ни малейшего внимания, мы вошли в дом и очутились в небольшой прихожей. Я раздвинул занавеску, и мы увидели пустую комнату и спящих на полу двух мужчин. При нашем появлении они вскочили на ноги.
– В чем дело? Кто вы?
– Прибыло советское посольство в Бухаре. Нам нужна Туркестанская комиссия.
– Это вы по адресу, – сказал один из них.
Когда они встали перед нами полуодетые, я узнал их по портретам. Один высокий, с вьющимися волосами, крупными чертами лица на круглом лице и в очках. Другой, пониже ростом, был коротко пострижен и с небольшими усиками. Оба были членами ЦК, соратниками Ленина. Тот, что пониже ростом, был Томским, в прошлом типографский рабочий, старейший член партии, председатель одного из самых первых Советов в Ревеле (Таллин), созданного в 1905 году. В последнее время он был председателем Центрального совета профсоюзов, и его отправили в Туркестан как раз из-за разногласий с Лениным в вопросе о профсоюзах. Высокий его коллега в очках был Рудзутак, ставший впоследствии членом Политбюро ЦК ВКП(б)[20].
Мы прошли в кабинет. Он отличался от первой комнаты тем, что на стенах висели карты, а на столе стояли телефоны. Нам подали знаменитый зеленый чай, за которым Турккомиссия предоставила нам подробную информацию о положении в Бухаре. Информацию, которую мы услышали, без преувеличения можно было назвать чрезвычайно полезной. Фронты в регионе были в постоянном движении, и разрозненные подразделения Красной Армии несли большие потери от малярии, чем от противника. Эта малярия была особенно вирулентной разновидности, и перед ней никто не мог долго устоять. Кроме того, большая часть страны была занята басмачами, которые получали подкрепление и снабжение из Афганистана, Персии и Индии. Эмир не собирался отказываться от своих притязаний на власть и в настоящее время скрывался где-то поблизости в горах. Дехкане, измученные нашествиями и реквизициями с обеих сторон, перестали обрабатывать большую часть земли, отчего ощущалась острая нехватка продовольствия, грозившая перерасти в голод. Гражданская война опустошила большую часть Восточной Бухары. «Молодая партия Бухары», недавно переименованная в коммунистическую партию, не пользовалась особым авторитетом. Она была разделена на две фракции по политическим и клановым признакам. Одну возглавлял Файзулла Ходжаев, а другую – Мухитдинов. Ходжаев производил впечатление более современного человека, заинтересованного в сближении с Россией.
Что же касается заграничной агитационной работы, то ею не без успеха занимался созданный и поддерживаемый Коминтерном Паниндийский комитет. Кроме того, под его эгидой действовала небольшая индийская военная школа, готовившая будущих командиров индийской красной армии, которая должна была принести в Индию революцию.
Я взял адрес Паниндийского комитета, в расчете узнать побольше о его деятельности, а заодно и продемонстрировать мои знание языка хинди. По указанному адресу я нашел одноэтажный дом без всякой вывески. У дверей дремал чистильщик обуви.
– Скажите, пожалуйста, – обратился я к нему, – где находится Паниндийский комитет?
Он ничем не мог мне помочь. Ему были безразличны революционные комитеты, и он не интересовался завоеванием Индии. Пытаясь объясниться с ним, я повысил голос. В окне прямо над нашими головами появилось злое лицо с маленькой бородкой. Владелец бородки поднес палец к губам и знаком пригласил меня войти через соседнюю дверь. Он встретил меня в прихожей.
– Здесь он. Здесь этот комитет. Но какого черта вы так орете? Официально эта организация не существует. Правительство обещало англичанам распустить комитет.
Такое обещание действительно было дано в ответ на ультиматум лорда Керзона. Несмотря на демонстрации на улицах Москвы и Петрограда по поводу «наглости британских империалистов», советское правительство пошло на уступки. Но оно не отказалось от своих планов распространить революцию на Восток, и Паниндийский комитет просто снял вывеску, переименовал свои издания и дал военной школе более невинное название. Мне всегда вспоминался этот пример, когда американские политики и журналисты важно обсуждали, к примеру, «роспуск» Коминтерна.
Бородатый мужчина представился как Тивель, востоковед, бывший секретарь Зиновьева, а ныне председатель якобы несуществующего Паниндийского комитета. С ним было двое его коллег, Гольдберг и Фридлянд. На этом все мои надежды попрактиковаться в хинди закончились, хотя Тивель с его матовой кожей и угольно-черными глазами мог с некоторой натяжкой сойти за индуса. Во всяком случае, он подарил мне учебник индийской грамматики (позже, году в 1935-м, я встретил его в Москве. Помнится, он тогда вместе с Радеком возглавлял личное информационное бюро Сталина по вопросам внешней политики. Вскоре его обвинили в подготовке покушения на жизнь диктатора и расстреляли).
От Ташкента до Бухары по прямой будет около четырехсот пятидесяти километров, а поездом около шестисот. Поезд идет через залитые солнцем горы с цветущими лугами. Если бы не войны и тирания, этот уголок можно было бы считать одним из самых благословенных мест на земле. Сама Бухара окружена средневековыми глинобитными стенами. На башнях и у ворот стоят стражники. За стенами города простираются цветущие сады, полные яблок и абрикосов, и тучные пастбища.
Въезд советской миссии в город был обставлен очень внушительно. Под крики возниц и щелканье кнутов породистые рысаки на полной скорости пронесли четырехколесные повозки по улицам столь узким, что прохожим приходилось вжиматься в стены. Было просто чудом, что мы не затоптали никого в этой «кавалерийской атаке».
Местные мужчины ходили по улицам в разноцветных халатах, а женщины прятали свои лица под густой чадрой. На узких улицах совершенно не было окон. Дома строились вокруг внутренних двориков, изолированно от окружающего мира, с которым они сообщались через ворота, зачастую украшенные резьбой по дереву и всегда с висящим молотком, стуком которого посетитель мог дать знать о своем приходе. Проехав по раскаленным солнцем, полусонным узким улицам, мы въехали в благодатную тень крытого рынка, занимавшего несколько кварталов – настоящий город с улицами и переулками, кишащими людьми, мухами и всевозможными товарами.
Все это было похоже на красочную театрализованную сцену из «Тысячи и одной ночи». Лавочки выплескивали свой товар прямо на улицу. Можно было присесть на ковер, выпить чашку кофе и без конца торговаться с разноязыкой толпой персов, индусов, афганов, турок, узбеков, греков, китайцев, русских и евреев. Здесь были все дары Востока, заполнявшие мешки, сундуки, корзины и тыквенные сосуды, разложенные на подносах и свисавшие с потолка. Бродячие торговцы сновали в толпе, предлагая сладости и прохладительные напитки. Все это создавало неповторимый ароматный восточный букет. Из-под чадры женщины бросали на нас любопытствующие взгляды. Еще рывок – и наши коляски выскочили за ворота рынка на ослепительное солнце под бирюзовым небом, которое, казалось, физически давило на наши головы.
В советском посольстве мы нашли наших коллег, на которых хинин уже перестал оказывать лечебное воздействие. Все лежали с температурой, страдая от той особенно тяжелой формы малярии, которая свирепствует время от времени в Центральной Азии и часто приводит к смертельному исходу. Если же жертве удается выкарабкаться, то лишь ценой полного истощения. Мы должны были заменить команду призраков.
У моей будущей невесты, Ольги Федоровны, была хорошая подруга из технического персонала посольства, Маруся, которая радостно встретила ее у входа. Это была женщина средних лет, решительного вида, очевидно, столь энергичная, что ей не страшна была даже малярия. Она сочла своим долгом взять на себя все заботы о молодой вдове. В первую очередь, это означало подготовку свадьбы, к чему она отнеслась с полной серьезностью, не зная, что это должна быть лишь простая формальность. Полпред Юренев тоже выделил для этой церемонии свою персональную коляску, которая была вся заполнена цветами. Когда мы подъехали к городской управе, то обнаружили, что кроме Маруси нам нужен еще один свидетель. Я заметил на улице одного из своих коллег, консула в Синьцзяне, ехавшего с нами в одном поезде, и привлек его к этому делу.
Прежде чем войти в помещение для регистрации, Ольга Федоровна обернулась ко мне и, улыбаясь, спросила с некоторым вызовом:
– Вы все еще готовы на этот шаг? Вам не кажется, что мы подходим к этому как-то уж слишком легкомысленно?
– У меня нет никаких оснований отступать, – ответил решительно я, и это сняло у нее все дальнейшие сомнения.
Нет ничего проще регистрации брака. Мы расписались в журнале, и вместе с нами расписались свидетели.
– Будьте счастливы, – сказал служащий, захлопывая книгу регистрации. На этом церемония закончилась.
Мы вчетвером поехали в небольшой грузинский ресторан, который, как и все подобные заведения на востоке России, славился своим шашлыком и сухими винами. Встретивший нас владелец ресторана рассыпался в комплиментах. Это был толстый, улыбающийся грузин в пурпурной вельветовой шапочке и вышитых чувяках. С наступлением темноты мы все вернулись в посольство и я, пожелав своей жене спокойной ночи, отправился на террасу, чтобы уснуть там на открытом воздухе. В этот момент наш друг – Маруся заволновалась. Разве она в какой-то мере не несет ответственность за то, чтобы молодожены были счастливы? Она так старалась, чтобы все было хорошо! И теперь данное ей шепотом объяснение ситуации прозвучало для нее оскорблением. Значит, все это было обманом? Мы из нее сделали дуру! Мы всех оставили в дураках. В порыве гнева она заявила, что мы оба круглые идиоты, и ушла в свою комнату. Эту и многие другие ночи я провел в одиночестве на террасе под звездами…
Мы принялись за работу и быстро стали постигать детали местной обстановки. Бухара, несмотря на доминирование двух кланов – Ходжаева и Мухитдинова, – по форме была народной республикой, управлявшейся Советом назиров, которые примерно соответствовали нашим народным комиссарам. Все назиры были видными гражданами и членами партии «Молодой Бухары». Практически все они принадлежали к молодому поколению торговцев, увлекались идеями младотурков и мечтали о национальном возрождении. Сам по себе термин «шовра», то есть «совет», звучал странно в стране, где не было ни технической базы, ни современной промышленности, соответственно и рабочего класса.
Начиная с XIV века бухарскими ханами были мелкие деспоты, независимость и безопасность которых обеспечивалась окружающей пустыней. Последний эмир – он все еще находился со своим двором где-то, как упоминалось выше, поблизости – вел непримиримую длительную борьбу с исходившим из России революционным влиянием. Многих членов «Молодой Бухары» он бросил в тюрьмы, подвергая их пыткам и обрекая на смерть. Во главе оппозиции встал Файзулла Ходжаев, который в сентябре 1920 года, при приближении подразделений Красной Армии, сумел поднять восстание ремесленников и купцов. Трудно сказать, чем бы закончилось это выступление, если бы не русская артиллерия. Она в конечном итоге решила исход дела.
Партия «Молодой Бухары», переименовавшись в коммунистическую, сформировала советское правительство. Сама она получила в Коминтерне статус «сочувствующей». Этого было достаточно для того, чтобы получить мощную политическую и финансовую поддержку. Собственность эмира и феодальной знати была конфискована, но никто и пальцем не тронул купцов и крестьян. Под наблюдением двух русских «советников» была создана ЧК. Она тут же приступила к работе, арестовывая подозрительных лиц, но никого не расстреливая. Новое правительство действовало точно так же, как действовали правители Бухары на протяжении столетий. Можно было увидеть назира, то есть министра, сидящим на ковре и диктующим декрет писцу, который записывал его старым персидским письмом на дощечке, лежавшей у него на коленях. Рядом с этим законодательным процессом сновали молодые люди в кожаных кафтанах без рукавов, некоторые с револьверами на поясах. Никто из них ничуть не заботился о том, чтобы придать себе какой-то воинственный вид. Мне рассказали, что эмир взял с собой свой гарем, но оставил в Бухаре некоторых своих любимцев мужского пола. Некоторые из них сумели найти путь к сердцам представителей новой власти и добились высокого положения.
Новым хозяевам Бухары была нужна помощь России, но в глубине души они все-таки считали нас врагами. Власть Советов для них была властью России, и они ее откровенно боялись. Поэтому мы как можно меньше вмешивались в их внутренние дела, о которых, по правде говоря, почти ничего не знали. Однако для нас не было секретом, что многие бухарские «коммунисты», которые днем были купцами, по вечерам проводили свои собрания. Их взгляды были скорее консервативными, чем революционными, и их симпатии были на стороне клана Мухитдинова. И если бы не кипучая энергия нашего друга Файзуллы Ходжаева, чаша весов давно склонилась бы в пользу соперничающей группировки Мухитдинова – панисламистов.
Файзулла Ходжаев, которого иногда называли «Лениным узбеков», был всегда полон энергии, несмотря на приступы малярии, от которых его лицо приобретало зеленоватый оттенок. Он был очень жизнерадостен и, несмотря на непосильную нагрузку, часто шутил и смеялся. Он знал свой народ, был хорошим оратором и мудрым политиком. Он был единственным, кто мог найти общий язык между маленькой Бухарой и ее старшим братом Россией. Позже он помог центральному советскому правительству урегулировать вопрос о границах в регионе. В новой республике, Узбекистане, он объединил узбеков Бухары с узбеками старого русского Туркестана и стал президентом этой новой республики, одним из семи президентов СССР, приобретя одинаковый статус с Калининым, главой Российской Федерации[21].
Я несколько раз встречался с Ходжаевым. Пройдя через внутренний дворик его дома, я оказывался в большой и абсолютно пустой комнате. Нужно было пройти еще с полсотни шагов по покрытому ковром полу, чтобы дойти до его кабинета. Выглядел Ходжаев болезненно, но выражение его лица было всегда решительным, взгляд пронизывающим. Одет он был в простую гимнастерку, но на публике всегда появлялся в тюрбане и ярком шелковом халате. Когда я наносил визит его сопернику Мухитдинову, человеку традиционного восточного типа, то всегда заставал его в национальной одежде, сидящим, по-восточному поджав под себя ноги. Чтобы попасть к нему, я должен был пройти под несколькими полуразвалившимися арками, через сад, по которому ходили фазаны и павлины.
Как военному атташе и офицеру связи мне приходилось ездить по всей стране. Неподалеку от Старой Бухары стоит Новая Бухара – ничем не примечательный небольшой городок европейского типа. Между ними – еврейский город, нечто вроде восточного гетто, где в течение столетий жили евреи необычайной расовой чистоты и почти библейской красоты. Я никогда не забуду впечатления, которое произвела на меня нищета женщин и детей этого гетто. При эмире евреи в знак своего рабского происхождения должны были подпоясываться веревкой, и только после революции те, кто мог себе это позволить, с гордостью стали носить ремни и кушаки.