Страница:
Ширли Басби
Сердце обмануть нельзя
Глава 1
Дом походил на почтенную милую даму, впавшую в нищету, но сохранившую остатки былой красоты. С элегантностью, которая не принадлежала какой-то одной эпохе, он расположился в излучине Миссисипи несколькими милями ниже Нью-Орлеана. Когда-то его содержали щедро, любовно и аккуратно, но после смерти Дамьена, единственного сына мсье Клода Сант-Андре, случившейся четырнадцать лет назад, старик потерял всякий интерес к плантации, а дом стал постепенно увядать и осыпаться.
В свои лучшие времена дом покорял воображение, но и теперь он сохранял очарование, проступающее через осыпающийся фасад. Главный дом с двумя симметричными колоннадами был характерен для своего времени. Его построили в 1760 году, когда Луизиана еще была французским владением. Первый этаж, сложенный из сцементированного кирпича, использовался как служебное помещение и склад, на втором, обрамленном широкими галереями со стройными деревянными колоннами, жила семья.
Фасад дома украшали изящные подковообразные лестницы, которые вели на второй этаж, а с задней стороны под нависающими галереями располагался подъезд для экипажей. Несколько высоких двойных застекленных дверей выполняли роль окон и дверей одновременно, а крашеные кипарисовые ставни на обеих половинах дверей надежно защищали дом от короткой зимы и злых ураганов.
Сейчас в доме везде были видны следы упадка. Историей веяло от выгоревшей на солнце голубой краски стен и вздувшейся белой на колоннах, от оторванных то здесь, то там ставень. Сломанные ступеньки лестницы и кое-где обрушившиеся деревянные перила, обрамляющие галерею, дополняли картину. Но шестнадцатилетнюю Леони Сант-Андре, наследницу увядающего очарования, это беспокоило мало. Она любила дом, несмотря на все его недостатки. Это было место, где она родилась и провела всю свою жизнь. Сант-Андре был ее домом, и она даже не могла представить жизнь в каком-то ином месте, всегда бурно протестуя против любых попыток переезда.
Но в это лето 1799 года не все ладилось с ее любимым домом, и она лучше других знала это, поскольку с тринадцати лет была вынуждена вести бухгалтерские книги. С тех пор, как из-за карточных долгов деда, съедавших весь доход от плантации, управляющего пришлось уволить. За управляющим последовали рабы, а без них некому стало работать на полях индиго, а без индиго не стало денег, а без денег…
Ax! — подумала с отвращением Леони, захлопнув бухгалтерскую книгу в кожаном переплете, которую она внимательно изучала. Ее тонкая загорелая рука непроизвольно играла золотым распятием, свисавшим с шеи на тонкой цепочке.
Выкупить закладные, которыми дедушка сорил по всему Нью-Орлеану, и оставить что-то себе на жизнь, думала она сердито, удастся только в том случае, если дедушка прекратит игру.
Горько вздохнув, она устремила взгляд через стволы поросших мхом дубов к кружащей водоворотами Миссисипи. Ее глаза цвета морской волны сузились от яркого солнечного цвета.
Бог мой! Но я должна что-то решить для себя в ближайшем будущем, подумала она про себя.
Леони не была красавицей, по крайней мере в обычном смысле этого слова. Страстная, экзотичная, поражающая воображение — все это более точно «соответствовало бы ей. Но даже такие слова не смогли бы точно передать удивительное впечатление, производимое золотистой кожей, ярко-красными губами, искрящимися и слегка косящими зелеными глазами, золотисто-каштановой копной волос, которые небрежно взъерошенными локонами спадали на ее плечи.
Ее губы были полноваты, возможно даже слишком, но тонко очерчены и часто улыбались, скулы слегка выступали, нос был прямой и красивой формы. И благодаря миндалевидным зеленым глазам, обрамленным длинными изогнутыми ресницами и тонкими золотисто-коричневыми бровями, она выглядела, как дикая болотная кошка, принявшая, благодаря волшебству, человеческое обличье.
Она была миниатюрной, но казалась еще более хрупкой, чем в действительности. Форму ее юной груди подчеркивало шерстяное платье, из которого она уже выросла, в то время, как высокая талия платья скрывала излишнюю худобу бедер и фигуры, обнажая изящные лодыжки, босые ноги и тонкие руки, схваченные аккуратно скроенными пышными рукавами.
Босые ноги и вылинявшее желтое платье свидетельствовали о том, что Леони не думала о моде. Единственное ее украшение — изящное распятие принадлежало ее матери, и Леони очень его берегла. Одежда, которой Леони мало занималась, предназначалась лишь для того, чтобы прикрыть наготу. Финансовое положение семьи — вот что ее по-настоящему заботило и о чем она еще раз себе сердито напомнила, вставая из-за конторки и выходя на улицу.
Она не имела обыкновения сердиться, но прошлой ночью дедушка вновь вернулся домой поздно после очередного из своих продолжительных визитов в Нью-Орлеан. Он небрежно сообщил своей обеспокоенной внучке, что деньги, которые, как она надеялась, будут потрачены на приобретение самых необходимых вещей, позволяющих им продержаться еще хотя бы несколько месяцев, увы… опять проиграны. Более того, он согласился подписать долговые обязательства на суммы большие, чем у него были.
По-видимому, так было не всегда, но Леони не помнила тех времен, когда бы ее дед не проигрывал до последнего цента все имеющиеся у него деньги. Домашние рабы — кухарка Мам-ми, Абрахам — старший над несуществующими уже слугами и конюхами, ее личная служанка Мерси — часто рассказывали о тех счастливых днях, когда дед Клод Сант-Андре регулярно объезжал свои плантации, о золоте, которое он зарабатывал и тратил на содержание дома, о великолепных балах, которые он давал исключительно для лучших людей Нью-Орлеанского общества и о чистокровных лошадях, заполнявших огромные конюшни.
Но все изменилось во время ужасного наводнения 1785 года, когда разбушевавшаяся Миссисипи вышла из своих стиснутых дамбами аккуратно обустроенных берегов и разлилась, безжалостно сметая все на своем пути. Дом удивительным образом уцелел, но одна галерея была снесена, она увлекла за собой в бурные воды родителей Леони и ее бабушку. Спасти их было невозможно, и все трое утонули. После этого Клод Сант-Андре потерял интерес абсолютно ко всему, даже к своей двухгодовалой внучке. Он начал много пить и играть в карты, совершенно не думая о будущем…
Леони рассуждала отнюдь не как ребенок. Ей была чужда сдержанность, присущая девушкам ее круга. Она росла, как дикарка, лучше чувствуя себя среди болот и плавней, чем в элегантных гостиных, которые она должна была бы украшать своим присутствием. Клод уделял ей немного времени, довольствуясь тем, что она сыта и одета и хоть как-то, пусть не слишком широко, образована. Чего ей еще надо? В свое время он подыщет ей респектабельного мужа. А какой мужчина, если он, конечно, в здравом уме, захочет иметь жену, у которой голова забита всякой книжной премудростью?
Но Леони, несмотря на необразованность, обладала острым любознательным умом. Она жадно проглотила все, что могла ей дать убогая английская гувернантка, и потребовала еще. Это доставило удовольствие мадам Уайтфилд, которая была рада передать этому непосредственному, очаровательному, диковатому созданию все знания, которыми она обладала. Но увы, знания мадам Уайтфилд были скромными, и наступил день, когда она почувствовала, что не может дать Леони ничего нового. Разумеется, Клод и не подумал нанять еще кого-либо, чтобы продолжить образование Леони.
Мадам Уайтфилд покинула дом вскоре после увольнения управляющего, и Леони на долгое время почувствовала себя несчастной. Она потеряла не только наставницу, но и близкого друга, чего никак не мог понять ее дед.
Между Леони и ее дедом существовала странная связь. В свои шестьдесят семь лет Клод Сант-Андре оставался по-своему интересным мужчиной без всяких для себя усилий. В каждом его движении ощущалась надменность и, хотя его лицо несколько заострилось и покрылось морщинами из-за длительного потворствования собственным страстям, он все еще был привлекателен. Его голову покрывала густая шапка седых волос, а черные глаза цинично смотрели на мир из-под тонких, лукаво изогнутых бровей. Он прожил свою жизнь в полной уверенности, что малейшая его прихоть будет мгновенно исполнена. Он ожидал, что и его внучка будет послушна и покорна, поэтому его всегда удивляли непредсказуемые поступки Леони. Он был возмущен, когда Леони взяла под свой контроль бухгалтерские книги. Но Леони только бросила на него долгий задумчивый взгляд и нежно прошептала:
— Но ведь если не я, то кто же будет этим заниматься, дедушка?
И это положило конец дискуссии, поскольку Клод боялся даже мысли о том, что ему придется возиться с такими ужасными вещами, как чернила и деловые бумаги. Леони не была о себе высокого мнения, хотя в ней хватало фамильной гордости Сант-Андре, но оказалась более практичной, чем ее дед.
Маленький конфликт по поводу бухгалтерских книг был не первым и не последним испытанием их воли. Когда годом позже Клод принял решение продать рабов с плантации, Леони огорчилась и рассердилась. В ее зеленых глазах вспыхнули золотые искры ярости, и она закричала:
— Нет! Ты никогда не сделаешь этого! Они прожили здесь всю свою жизнь. Это наши люди, они принадлежат нам. Как же ты можешь их продавать?
Попытка воздействовать на лучшие чувства Клода не удалась, и тогда Леони попробовала применить другую тактику.
— Если их не будет, — спросила она с обманчивым спокойствием, — как же мы будем, дедушка, обрабатывать наши поля?
Но эти аргументы тоже не подействовали на Клода, и Леони стала его просто просить:
— Ради милосердного Бога, я умоляю тебя… не продавай их! Они такая же часть Сант-Андре, как и мы! — Клод только презрительно фыркнул, но охваченная надеждой Леони продолжала:
— Я знаю, что индиго сейчас плохо продается, но неужели нельзя подождать еще год? Хотя бы один? — Все еще надеясь, она добавила:
— Давай в этом году попробуем посадить сахарный тростник. Мсье де Бор говорит, что сахарный тростник будет скоро самым выгодным. Давай попробуем!
Больше всего Клода оскорбило то, что четырнадцатилетняя девчонка посмела учить его, как вести дела! Все рабы, кроме дворовых, были проданы в течение недели, и когда Леони смотрела, как они покидали усадьбу, ее глаза были полны слез от ярости и боли. При воспоминании об этом рот Леони непроизвольно сжался, и на мгновение она превратилась в маленького рассвирепевшего котенка. Но, поймав на себе взгляд такой же, как она сама, стройной девушки, проходившей мимо, она не могла удержаться от приветливой улыбки.
— Эй! Иветта, привет! — закричала она, дружески помахав рукой. Иветта, которая была всего на три месяца старше Леони, направлялась в курятник за свежими яйцами. Она остановилась и тоже помахала рукой.
— Здравствуй, Леони! Где ты была? Твой дедушка уже искал тебя.
Леони едва заметно улыбнулась и твердой походкой направилась к тому месту, где остановилась Иветта. Приблизившись к девушке, Леони почти сердито сказала:
— Почему ты всегда говоришь, что это мой дедушка? Он ведь и твой тоже.
Мягкая улыбка сползла с лица Иветты, и ее большие черные глаза встретились с глазами Леони. Тихим голосом она пробормотала:
— Леони, дорогая, брось. Он никогда не признает меня, и ты ничего не изменишь. Как можно забыть о том, что я дочь его сына от цветной служанки?
Леони нахмурилась.
— Ах! Ты моя сестра, и не имеет значения, кем была твоя мать. Сейчас она так же мертва, как и наш отец, но ты и я живы, здесь и вместе!
Пытливо вглядываясь в ласковое лицо Иветты, Леони искренне заговорила:
— Иветта! Я знаю, что он никогда не признает тебя, но ты не должна его бояться. Да, он груб и часто кричит, но на это не стоит обращать внимания. Пока ты суетишься перед ним или стараешься превратиться в невидимку, слившись со стенами, он будет безжалостно цепляться к тебе.
Неожиданно выразительное лицо Леони приняло озорное выражение:
— Назови его разок дедушкой и посмотри, как побагровеет его лицо! Обещаю тебе, что в следующий раз он крепко подумает, прежде чем начнет кричать на тебя.
Иветта улыбнулась нежной, мягкой улыбкой и примирительно пожала плечами.
— Я ведь не ты, Леони. Я так не могу.
— Подумаешь, — недовольно проворчала Леони, но затем радостно согласилась сопровождать свою сводную сестру в курятник.
Они составляли отличную пару — Леони с львиной копной рыжевато-каштановых кудрей и Иветта, чьи блестящие черные волосы на маленькой головке туго перехватывал простой шнурок. Их рост был примерно одинаков, обе были стройны и хорошо сложены. Но в то время, как Леони нельзя было назвать красивой в традиционном смысле этого слова, смуглая, черноглазая Иветта была исключительно мила. В ней действительно все было совершенно: от строго очерченного рта до покладистого характера.
Сравнивая девушек, можно было вполне ошибиться, кто из них истинная хозяйка дома. Хотя голубое муслиновое платье Иветты было столь же старым и вылинявшим, как и платье Леони, но его украшала вышивка, а черные туфли блестели так, как будто их начистили сегодня утром. Леони со своими взлохмаченными кудрями, босыми ногами и слишком коротким платьем вполне можно было принять за дочь какого-нибудь фермера из лесной глуши, что, впрочем, ее ничуть не огорчало. Она всегда помнила о своем происхождении!..
Яйца были собраны в маленькую плетеную корзинку, и девушки направились к дому. Яркие солнечные лучи окрасили рыжеватые кудри Леони в теплые тона золотистого меда.
Когда они приблизились к дому, зеленоватые глаза Леони блеснули от предвкушения удовольствия и она спросила Иветту:
— Пойдешь со мной сегодня, Иветта? Я хочу поудить рыбу с лодки на маленьком озере.
И поскольку носик Иветты мгновенно сморщился, Леони добавила:
— Ты не будешь к ней прикасаться, ни к ней, ни к наживке. Ну скажи же, что ты пойдешь.
Иветта колебалась. Она была бы не прочь выполнить желание Леони, но ненавидела болотистые озера, их темные, таинственные воды, по которым приходится пробираться на легкой пироге, ловко управляемой Леони с помощью длинного шеста.
— Леони, но мне действительно не хочется, — наконец проговорила Иветта.
Леони спокойно пожала плечами, ничуть не расстраиваясь. Могло показаться, что взаимопонимание, установившееся между девушками, говорит об их длительном знакомстве. Но это было не так. Они познакомились сырым ветренным февральским днем в прошлом году.
Все началось с письма, которое написала мать Иветты Моника, когда узнала, что умирает. За все годы, прошедшие со дня смерти Домьена Сант-Андре, она ни о чем не попросила его отца, а Клод, занятый своими делами, разумеется, не обращал ни малейшего внимания ни на цветную любовницу своего сына, ни на его маленькую дочь. Но теперь, когда Моника точно знала, что умирает, ей пришлось перешагнуть через собственную гордость и с тяжелым сердцем написать мсье Сант-Андре письмо, в котором она просила позаботиться об Иветте, дочери его сына.
Если бы Клод был дома, когда пришло письмо, дело, вероятно, на этом бы и закончилось. К счастью, он отправился в одну из своих частых и продолжительных поездок в Нью-Орлеан, и письмо попало к Леони.
Обычно Леони не вскрывала корреспонденцию своего деда, а пересылала ему письма со слугой в их нью-орлеанский дом. Но в этом письме было нечто привлекшее ее внимание, и она пристально рассмотрела красивый, аккуратный почерк на конверте, поколебавшись, положила его к другим письмам, предназначенным для отправки в Нью-Орлеан, а затем, сама не понимая почему, вытащила обратно, глубоко вздохнула и вскрыла.
Узнав, что у нее есть сводная сестра, которая вскоре осиротеет и останется одна без единого цента, Леони не медлила ни минуты. Ни с кем не посоветовавшись и не имея времени подумать о последствиях, что, вообще говоря, было ей свойственно, Леони отдала необходимое приказание двум слугам, и уже через час они мчались вдоль реки по дороге, ведущей в Нью-Орлеан.
До Нью-Орлеана было всего полдня езды, и уже вечером того же дня Леони нетерпеливо стучала в дверь маленького белого домика, приютившегося на дамбе немного ниже города по течению, где жили Иветта и ее мать. Леони старалась не думать о своем деде, вполне ясно представляя, что он сделает, узнав о ее опрометчивом поступке.
Моника до последней возможности оттягивала просьбу о помощи. Она умерла за два дня до приезда Леони, отправив письмо всего за час до того, как испустила последний вздох. Поэтому Леони встретила только убитая горем, растерянная Иветта, отказывающаяся понять и поверить в то, что ее мать умерла.
Еще не полностью осознав происшедшее, Иветта обнаружила, что она аккуратно одета, ее немудреный скарб упакован в старый кожаный чемодан и она мчится по дороге вверх по реке в компании с маленькой рыжеволосой спутницей, утверждающей, что она ее сестра!
Иветта знала о своем отце — Дамьене Сант-Андре, но не подозревала о письме матери, молящей о помощи. Да если бы она и знала, то не смогла представить, что дочь хозяина примчится к ней без предупреждения и столь стремительно заберет с собой. Но с этого времени между девушками установилась неразрывная связь.
Двое слуг, которые сопровождали свою молодую и непредсказуемую хозяйку, не слишком одобряли появление новой «компаньонки», а по возвращении в поместье Сант-Андре Мамми, единственный взрослый человек, который присматривал за Леони, проявила особенную подозрительность. Но Леони с порога отмела все сомнения и вопросы.
— Иветта — моя компаньонка. Я сама нашла ее и не ваше дело где. Впрочем, я скажу тебе… Она сирота из хорошей семьи и всю жизнь прожила в Луизиане. Ты убедишься, что она еще в большей степени леди, чем я.
Мамми подняла к небу свои огромные черные глаза, вздохнула и пробормотала:
— Еще бы! Ведь ты такая чертовка, каких я сроду не видала!
Леони просияла и нежно прошептала:
— Ну, вот! Поэтому мне и нужен образец, с которого бы я училась хорошим манерам. Иветта в этом отношении — совершенство.
Мамми поспешила предоставить Леони возможность поступать по-своему, а о непредсказуемой реакции Клода на неожиданное прибавление в семействе она предпочла не думать.
Спор с мсье Клодом два месяца спустя был не слишком легким, но спокойная радость от обретения подруги-ровесницы настолько овладела Леони, что разлучить их стало невозможно.
Вначале Клод был приятно удивлен и почти доволен тем, что Леони нашла себе подругу несомненно из хорошей семьи, которая стала ее компаньонкой. Он и сам об этом подумывал. И только когда он поинтересовался происхождением Иветты и подивился родителям, которые позволяют своей дочери покидать отчий дом в столь юном возрасте, вся правда вышла наружу.
Сперва Леони хотела солгать. Только она и Иветта знали истинное положение дел, и обе понимали, что нет причин разглашать тайну, тем более что это создаст неудобства, прежде всего для Иветты, на что она деликатно намекнула. Но ложь была не свойственна Леони, и в конце концов она рассказала деду правду.
Он был поражен и очень возмущен.
— Моя малышка! Как ты могла так поступить? Незаконнорожденная, в жилах которой течет кровь рабыни! Где твоя скромность! Где стыд! Ты даже не должна ничего знать о подобных вещах, ничего не иметь с ними общего.
Юное лицо Леони застыло. С холодной фамильной надменностью Сант-Андре она спросила:
— Я должна выгнать свою сестру? Ты принуждаешь меня сделать это? Дедушка, ты глупец!
На темном лице Клода отразился гнев, а карие глаза под седыми мохнатыми бровями засветились яростью.
— Да как ты смеешь так говорить со мной? Да я тебя сейчас поколочу!
Леони вздернула подбородок и взволнованным голосом произнесла:
— Если бы я была на твоем месте, дедушка, то так не сделала.
Клод изучающе посмотрел на напрягшуюся сердитую юную фигурку, и поскольку был слабым человеком, предпочитающим худой мир доброй ссоре, он только пожал плечами и сказал:
— Поступай как знаешь. Но не проси признать ее моей внучкой. Я буду терпеть ее присутствие, но не более. Поняла?
Сдержанная улыбка осветила лицо Леони.
— О дедушка!
А затем, к удивлению их обоих, обвила руками его шею и запечатлела редкий для нее горячий поцелуй на морщинистой щеке Клода.
— Большое тебе спасибо, дедушка, — мягко сказала она, и Клод почувствовал, как что-то больно кольнуло его в сердце. Сознавай, что он плохой учитель и неважный воспитатель, мучимый внезапным чувством раскаяния, Клод поднял свою старческую руку, покрытую голубой сеткой сосудов, и ласково потрепал золотистые кудри внучки.
— Ты дерзкая девчонка, моя малышка, а я — старый негодяй. Неплохая парочка, не так ли?
Леони усмехнулась и энергично закивала. В этот приезд деда между ними больше не возникли разногласия. Леони была довольна тем, что дед принял ее доводы, а Клоду было приятно сознавать, что он впервые подумал о будущем своей внучки. Но вскоре старые соблазны игорного стола и выпивки напомнили о себе, и вновь он отложил на время свои обязанности, чтобы направиться в Нью-Орлеан, предоставив Леони заботу о плантации…
…В это утро перспективы на будущее казались особенно мрачными, и Леони решила, что она сообщит об этом деду в его спальне.
Есть только один выход, думала она мрачно, продать часть земель, и это будет концом усадьбы Сант-Андре.
Сам Клод, сидя с королевским видом посредине огромной кровати в спальне с задернутыми малиновыми парчовыми шторами, думал о том же. Откинувшись на белоснежные подушки, он спокойно потягивал крепчайший черный кофе и размышлял о будущем, точнее, о будущем Леони. Однако мысли его были отнюдь не спокойными.
Его дни были сочтены. Об этом сказал доктор во время последнего посещения Клодом Нью-Орлеана. Оказавшись лицом к лицу со смертью, которая в любую минуту могла наступить из-за больного сердца, Клод понял, что тот завтрашний день, когда он собирался позаботиться о будущем Леони, уже наступил.
Он возвратился в старый дом Сант-Андре прошлой ночью. Измученный шумом и тряской долгой езды по плохой дороге, он вдруг признался себе, что именно его собственная глупость привела имение в упадок. Увядающая элегантность обстановки дома сделала эту мысль еще более очевидной. В это утро, глядя на потертый турецкий ковер, покрывавший пол, старые атласные занавески на французских дверях, он удивлялся тому, что смог хоть что-то спасти для Леони.
Единственным решением было замужество Леони. Придя к такому заключению, Клод недолго размышлял о том, что он сделал бы, если бы мог начать все сначала. Вместо этого он решил подумать о муже для Леони. Ни один из сыновей их ближайших соседей не подходил для этой роли. Не то чтобы он сам был против такого союза, просто все в округе знали, что хозяйство Сант-Андре в полном упадке. Нет, это должен быть человек издалека, причем богатый и к тому же человек чести, который не бросит и не оскорбит Леони, когда узнает истинное положение дел с ее состоянием, точнее, с отсутствием состояния.
Клод не думал обманывать будущего зятя. Втайне от Леони ему удалось сохранить значительную сумму в испанском золоте, которое всегда предназначалось для ее приданого. Он когда-то надеялся, что приданое будет значительно больше и включит в себя процветающую усадьбу Сант-Андре, но этого не случилось, за что Клод себя постоянно упрекал. Однако этим душным июньским утром он решил, что деньги можно использовать как приманку. Когда замужество состоится… Ну, что же, Леони сможет убедить своего мужа, что это была не такая уж и плохая сделка.
Это должно сработать, размышлял Клод, отставляя чашку с блюдцем и натягивая на себя теплое стеганое одеяло. Леони уже шестнадцать, и пришла пора выходить ей замуж. Она происходит из хорошей семьи и не требует больших забот. На мгновение тень опустилась на его лицо, но тут же исчезла. Карие глаза беззаботно засветились. Ах, если бы он только смог провернуть это дело! Клод небрежно пожал плечами. А почему бы и нет? В его прошлом не было невозможного, и Клод не был уверен, что жил бы иначе, доведись ему начать жизнь сначала.
Клод любил Леони и по своему разумению хотел сделать ту единственную вещь, которая должна была бы обеспечить ее будущее после того, как он покинет эту землю. Он довольно легко отбросил неприятные мысли о том, что если он в ближайшем будущем собирается проявить больший интерес к внучке, то следовало бы изменить нынешний образ жизни.
Замужество, конечно, было выходом из положения, но нужного человека найти не так-то просто. Пять тысяч испанских дублонов привлекли бы, конечно, многих, но галльская гордость Клода не позволяла ему купить какого-нибудь мужа. Следовало помнить, что в их жилах текла благородная кровь. Отец Клода, который эмигрировал в Нью-Орлеан, когда город представлял собой беспорядочное нагромождение лачуг на болотистом берегу Миссисипи, был младшим сыном графа Сант-Андре. Более того, с того момента, как во Франции разразилась революция и все семейство Сант-Андре нашло смерть на гильотине, Клод сам стал графом Сант-Андре. Теперь он был единственным живым наследником по мужской линии когда-то знаменитого и гордого рода.
Разумеется, речь шла не о возвращении во Францию, где этот корсиканский выскочка, генерал Наполеон, командует армией, а вскоре собирается управлять и всей Францией. Клод был слишком стар и слишком устал от мирской суеты. Но вот если бы у Леони родился мальчик…
В свои лучшие времена дом покорял воображение, но и теперь он сохранял очарование, проступающее через осыпающийся фасад. Главный дом с двумя симметричными колоннадами был характерен для своего времени. Его построили в 1760 году, когда Луизиана еще была французским владением. Первый этаж, сложенный из сцементированного кирпича, использовался как служебное помещение и склад, на втором, обрамленном широкими галереями со стройными деревянными колоннами, жила семья.
Фасад дома украшали изящные подковообразные лестницы, которые вели на второй этаж, а с задней стороны под нависающими галереями располагался подъезд для экипажей. Несколько высоких двойных застекленных дверей выполняли роль окон и дверей одновременно, а крашеные кипарисовые ставни на обеих половинах дверей надежно защищали дом от короткой зимы и злых ураганов.
Сейчас в доме везде были видны следы упадка. Историей веяло от выгоревшей на солнце голубой краски стен и вздувшейся белой на колоннах, от оторванных то здесь, то там ставень. Сломанные ступеньки лестницы и кое-где обрушившиеся деревянные перила, обрамляющие галерею, дополняли картину. Но шестнадцатилетнюю Леони Сант-Андре, наследницу увядающего очарования, это беспокоило мало. Она любила дом, несмотря на все его недостатки. Это было место, где она родилась и провела всю свою жизнь. Сант-Андре был ее домом, и она даже не могла представить жизнь в каком-то ином месте, всегда бурно протестуя против любых попыток переезда.
Но в это лето 1799 года не все ладилось с ее любимым домом, и она лучше других знала это, поскольку с тринадцати лет была вынуждена вести бухгалтерские книги. С тех пор, как из-за карточных долгов деда, съедавших весь доход от плантации, управляющего пришлось уволить. За управляющим последовали рабы, а без них некому стало работать на полях индиго, а без индиго не стало денег, а без денег…
Ax! — подумала с отвращением Леони, захлопнув бухгалтерскую книгу в кожаном переплете, которую она внимательно изучала. Ее тонкая загорелая рука непроизвольно играла золотым распятием, свисавшим с шеи на тонкой цепочке.
Выкупить закладные, которыми дедушка сорил по всему Нью-Орлеану, и оставить что-то себе на жизнь, думала она сердито, удастся только в том случае, если дедушка прекратит игру.
Горько вздохнув, она устремила взгляд через стволы поросших мхом дубов к кружащей водоворотами Миссисипи. Ее глаза цвета морской волны сузились от яркого солнечного цвета.
Бог мой! Но я должна что-то решить для себя в ближайшем будущем, подумала она про себя.
Леони не была красавицей, по крайней мере в обычном смысле этого слова. Страстная, экзотичная, поражающая воображение — все это более точно «соответствовало бы ей. Но даже такие слова не смогли бы точно передать удивительное впечатление, производимое золотистой кожей, ярко-красными губами, искрящимися и слегка косящими зелеными глазами, золотисто-каштановой копной волос, которые небрежно взъерошенными локонами спадали на ее плечи.
Ее губы были полноваты, возможно даже слишком, но тонко очерчены и часто улыбались, скулы слегка выступали, нос был прямой и красивой формы. И благодаря миндалевидным зеленым глазам, обрамленным длинными изогнутыми ресницами и тонкими золотисто-коричневыми бровями, она выглядела, как дикая болотная кошка, принявшая, благодаря волшебству, человеческое обличье.
Она была миниатюрной, но казалась еще более хрупкой, чем в действительности. Форму ее юной груди подчеркивало шерстяное платье, из которого она уже выросла, в то время, как высокая талия платья скрывала излишнюю худобу бедер и фигуры, обнажая изящные лодыжки, босые ноги и тонкие руки, схваченные аккуратно скроенными пышными рукавами.
Босые ноги и вылинявшее желтое платье свидетельствовали о том, что Леони не думала о моде. Единственное ее украшение — изящное распятие принадлежало ее матери, и Леони очень его берегла. Одежда, которой Леони мало занималась, предназначалась лишь для того, чтобы прикрыть наготу. Финансовое положение семьи — вот что ее по-настоящему заботило и о чем она еще раз себе сердито напомнила, вставая из-за конторки и выходя на улицу.
Она не имела обыкновения сердиться, но прошлой ночью дедушка вновь вернулся домой поздно после очередного из своих продолжительных визитов в Нью-Орлеан. Он небрежно сообщил своей обеспокоенной внучке, что деньги, которые, как она надеялась, будут потрачены на приобретение самых необходимых вещей, позволяющих им продержаться еще хотя бы несколько месяцев, увы… опять проиграны. Более того, он согласился подписать долговые обязательства на суммы большие, чем у него были.
По-видимому, так было не всегда, но Леони не помнила тех времен, когда бы ее дед не проигрывал до последнего цента все имеющиеся у него деньги. Домашние рабы — кухарка Мам-ми, Абрахам — старший над несуществующими уже слугами и конюхами, ее личная служанка Мерси — часто рассказывали о тех счастливых днях, когда дед Клод Сант-Андре регулярно объезжал свои плантации, о золоте, которое он зарабатывал и тратил на содержание дома, о великолепных балах, которые он давал исключительно для лучших людей Нью-Орлеанского общества и о чистокровных лошадях, заполнявших огромные конюшни.
Но все изменилось во время ужасного наводнения 1785 года, когда разбушевавшаяся Миссисипи вышла из своих стиснутых дамбами аккуратно обустроенных берегов и разлилась, безжалостно сметая все на своем пути. Дом удивительным образом уцелел, но одна галерея была снесена, она увлекла за собой в бурные воды родителей Леони и ее бабушку. Спасти их было невозможно, и все трое утонули. После этого Клод Сант-Андре потерял интерес абсолютно ко всему, даже к своей двухгодовалой внучке. Он начал много пить и играть в карты, совершенно не думая о будущем…
Леони рассуждала отнюдь не как ребенок. Ей была чужда сдержанность, присущая девушкам ее круга. Она росла, как дикарка, лучше чувствуя себя среди болот и плавней, чем в элегантных гостиных, которые она должна была бы украшать своим присутствием. Клод уделял ей немного времени, довольствуясь тем, что она сыта и одета и хоть как-то, пусть не слишком широко, образована. Чего ей еще надо? В свое время он подыщет ей респектабельного мужа. А какой мужчина, если он, конечно, в здравом уме, захочет иметь жену, у которой голова забита всякой книжной премудростью?
Но Леони, несмотря на необразованность, обладала острым любознательным умом. Она жадно проглотила все, что могла ей дать убогая английская гувернантка, и потребовала еще. Это доставило удовольствие мадам Уайтфилд, которая была рада передать этому непосредственному, очаровательному, диковатому созданию все знания, которыми она обладала. Но увы, знания мадам Уайтфилд были скромными, и наступил день, когда она почувствовала, что не может дать Леони ничего нового. Разумеется, Клод и не подумал нанять еще кого-либо, чтобы продолжить образование Леони.
Мадам Уайтфилд покинула дом вскоре после увольнения управляющего, и Леони на долгое время почувствовала себя несчастной. Она потеряла не только наставницу, но и близкого друга, чего никак не мог понять ее дед.
Между Леони и ее дедом существовала странная связь. В свои шестьдесят семь лет Клод Сант-Андре оставался по-своему интересным мужчиной без всяких для себя усилий. В каждом его движении ощущалась надменность и, хотя его лицо несколько заострилось и покрылось морщинами из-за длительного потворствования собственным страстям, он все еще был привлекателен. Его голову покрывала густая шапка седых волос, а черные глаза цинично смотрели на мир из-под тонких, лукаво изогнутых бровей. Он прожил свою жизнь в полной уверенности, что малейшая его прихоть будет мгновенно исполнена. Он ожидал, что и его внучка будет послушна и покорна, поэтому его всегда удивляли непредсказуемые поступки Леони. Он был возмущен, когда Леони взяла под свой контроль бухгалтерские книги. Но Леони только бросила на него долгий задумчивый взгляд и нежно прошептала:
— Но ведь если не я, то кто же будет этим заниматься, дедушка?
И это положило конец дискуссии, поскольку Клод боялся даже мысли о том, что ему придется возиться с такими ужасными вещами, как чернила и деловые бумаги. Леони не была о себе высокого мнения, хотя в ней хватало фамильной гордости Сант-Андре, но оказалась более практичной, чем ее дед.
Маленький конфликт по поводу бухгалтерских книг был не первым и не последним испытанием их воли. Когда годом позже Клод принял решение продать рабов с плантации, Леони огорчилась и рассердилась. В ее зеленых глазах вспыхнули золотые искры ярости, и она закричала:
— Нет! Ты никогда не сделаешь этого! Они прожили здесь всю свою жизнь. Это наши люди, они принадлежат нам. Как же ты можешь их продавать?
Попытка воздействовать на лучшие чувства Клода не удалась, и тогда Леони попробовала применить другую тактику.
— Если их не будет, — спросила она с обманчивым спокойствием, — как же мы будем, дедушка, обрабатывать наши поля?
Но эти аргументы тоже не подействовали на Клода, и Леони стала его просто просить:
— Ради милосердного Бога, я умоляю тебя… не продавай их! Они такая же часть Сант-Андре, как и мы! — Клод только презрительно фыркнул, но охваченная надеждой Леони продолжала:
— Я знаю, что индиго сейчас плохо продается, но неужели нельзя подождать еще год? Хотя бы один? — Все еще надеясь, она добавила:
— Давай в этом году попробуем посадить сахарный тростник. Мсье де Бор говорит, что сахарный тростник будет скоро самым выгодным. Давай попробуем!
Больше всего Клода оскорбило то, что четырнадцатилетняя девчонка посмела учить его, как вести дела! Все рабы, кроме дворовых, были проданы в течение недели, и когда Леони смотрела, как они покидали усадьбу, ее глаза были полны слез от ярости и боли. При воспоминании об этом рот Леони непроизвольно сжался, и на мгновение она превратилась в маленького рассвирепевшего котенка. Но, поймав на себе взгляд такой же, как она сама, стройной девушки, проходившей мимо, она не могла удержаться от приветливой улыбки.
— Эй! Иветта, привет! — закричала она, дружески помахав рукой. Иветта, которая была всего на три месяца старше Леони, направлялась в курятник за свежими яйцами. Она остановилась и тоже помахала рукой.
— Здравствуй, Леони! Где ты была? Твой дедушка уже искал тебя.
Леони едва заметно улыбнулась и твердой походкой направилась к тому месту, где остановилась Иветта. Приблизившись к девушке, Леони почти сердито сказала:
— Почему ты всегда говоришь, что это мой дедушка? Он ведь и твой тоже.
Мягкая улыбка сползла с лица Иветты, и ее большие черные глаза встретились с глазами Леони. Тихим голосом она пробормотала:
— Леони, дорогая, брось. Он никогда не признает меня, и ты ничего не изменишь. Как можно забыть о том, что я дочь его сына от цветной служанки?
Леони нахмурилась.
— Ах! Ты моя сестра, и не имеет значения, кем была твоя мать. Сейчас она так же мертва, как и наш отец, но ты и я живы, здесь и вместе!
Пытливо вглядываясь в ласковое лицо Иветты, Леони искренне заговорила:
— Иветта! Я знаю, что он никогда не признает тебя, но ты не должна его бояться. Да, он груб и часто кричит, но на это не стоит обращать внимания. Пока ты суетишься перед ним или стараешься превратиться в невидимку, слившись со стенами, он будет безжалостно цепляться к тебе.
Неожиданно выразительное лицо Леони приняло озорное выражение:
— Назови его разок дедушкой и посмотри, как побагровеет его лицо! Обещаю тебе, что в следующий раз он крепко подумает, прежде чем начнет кричать на тебя.
Иветта улыбнулась нежной, мягкой улыбкой и примирительно пожала плечами.
— Я ведь не ты, Леони. Я так не могу.
— Подумаешь, — недовольно проворчала Леони, но затем радостно согласилась сопровождать свою сводную сестру в курятник.
Они составляли отличную пару — Леони с львиной копной рыжевато-каштановых кудрей и Иветта, чьи блестящие черные волосы на маленькой головке туго перехватывал простой шнурок. Их рост был примерно одинаков, обе были стройны и хорошо сложены. Но в то время, как Леони нельзя было назвать красивой в традиционном смысле этого слова, смуглая, черноглазая Иветта была исключительно мила. В ней действительно все было совершенно: от строго очерченного рта до покладистого характера.
Сравнивая девушек, можно было вполне ошибиться, кто из них истинная хозяйка дома. Хотя голубое муслиновое платье Иветты было столь же старым и вылинявшим, как и платье Леони, но его украшала вышивка, а черные туфли блестели так, как будто их начистили сегодня утром. Леони со своими взлохмаченными кудрями, босыми ногами и слишком коротким платьем вполне можно было принять за дочь какого-нибудь фермера из лесной глуши, что, впрочем, ее ничуть не огорчало. Она всегда помнила о своем происхождении!..
Яйца были собраны в маленькую плетеную корзинку, и девушки направились к дому. Яркие солнечные лучи окрасили рыжеватые кудри Леони в теплые тона золотистого меда.
Когда они приблизились к дому, зеленоватые глаза Леони блеснули от предвкушения удовольствия и она спросила Иветту:
— Пойдешь со мной сегодня, Иветта? Я хочу поудить рыбу с лодки на маленьком озере.
И поскольку носик Иветты мгновенно сморщился, Леони добавила:
— Ты не будешь к ней прикасаться, ни к ней, ни к наживке. Ну скажи же, что ты пойдешь.
Иветта колебалась. Она была бы не прочь выполнить желание Леони, но ненавидела болотистые озера, их темные, таинственные воды, по которым приходится пробираться на легкой пироге, ловко управляемой Леони с помощью длинного шеста.
— Леони, но мне действительно не хочется, — наконец проговорила Иветта.
Леони спокойно пожала плечами, ничуть не расстраиваясь. Могло показаться, что взаимопонимание, установившееся между девушками, говорит об их длительном знакомстве. Но это было не так. Они познакомились сырым ветренным февральским днем в прошлом году.
Все началось с письма, которое написала мать Иветты Моника, когда узнала, что умирает. За все годы, прошедшие со дня смерти Домьена Сант-Андре, она ни о чем не попросила его отца, а Клод, занятый своими делами, разумеется, не обращал ни малейшего внимания ни на цветную любовницу своего сына, ни на его маленькую дочь. Но теперь, когда Моника точно знала, что умирает, ей пришлось перешагнуть через собственную гордость и с тяжелым сердцем написать мсье Сант-Андре письмо, в котором она просила позаботиться об Иветте, дочери его сына.
Если бы Клод был дома, когда пришло письмо, дело, вероятно, на этом бы и закончилось. К счастью, он отправился в одну из своих частых и продолжительных поездок в Нью-Орлеан, и письмо попало к Леони.
Обычно Леони не вскрывала корреспонденцию своего деда, а пересылала ему письма со слугой в их нью-орлеанский дом. Но в этом письме было нечто привлекшее ее внимание, и она пристально рассмотрела красивый, аккуратный почерк на конверте, поколебавшись, положила его к другим письмам, предназначенным для отправки в Нью-Орлеан, а затем, сама не понимая почему, вытащила обратно, глубоко вздохнула и вскрыла.
Узнав, что у нее есть сводная сестра, которая вскоре осиротеет и останется одна без единого цента, Леони не медлила ни минуты. Ни с кем не посоветовавшись и не имея времени подумать о последствиях, что, вообще говоря, было ей свойственно, Леони отдала необходимое приказание двум слугам, и уже через час они мчались вдоль реки по дороге, ведущей в Нью-Орлеан.
До Нью-Орлеана было всего полдня езды, и уже вечером того же дня Леони нетерпеливо стучала в дверь маленького белого домика, приютившегося на дамбе немного ниже города по течению, где жили Иветта и ее мать. Леони старалась не думать о своем деде, вполне ясно представляя, что он сделает, узнав о ее опрометчивом поступке.
Моника до последней возможности оттягивала просьбу о помощи. Она умерла за два дня до приезда Леони, отправив письмо всего за час до того, как испустила последний вздох. Поэтому Леони встретила только убитая горем, растерянная Иветта, отказывающаяся понять и поверить в то, что ее мать умерла.
Еще не полностью осознав происшедшее, Иветта обнаружила, что она аккуратно одета, ее немудреный скарб упакован в старый кожаный чемодан и она мчится по дороге вверх по реке в компании с маленькой рыжеволосой спутницей, утверждающей, что она ее сестра!
Иветта знала о своем отце — Дамьене Сант-Андре, но не подозревала о письме матери, молящей о помощи. Да если бы она и знала, то не смогла представить, что дочь хозяина примчится к ней без предупреждения и столь стремительно заберет с собой. Но с этого времени между девушками установилась неразрывная связь.
Двое слуг, которые сопровождали свою молодую и непредсказуемую хозяйку, не слишком одобряли появление новой «компаньонки», а по возвращении в поместье Сант-Андре Мамми, единственный взрослый человек, который присматривал за Леони, проявила особенную подозрительность. Но Леони с порога отмела все сомнения и вопросы.
— Иветта — моя компаньонка. Я сама нашла ее и не ваше дело где. Впрочем, я скажу тебе… Она сирота из хорошей семьи и всю жизнь прожила в Луизиане. Ты убедишься, что она еще в большей степени леди, чем я.
Мамми подняла к небу свои огромные черные глаза, вздохнула и пробормотала:
— Еще бы! Ведь ты такая чертовка, каких я сроду не видала!
Леони просияла и нежно прошептала:
— Ну, вот! Поэтому мне и нужен образец, с которого бы я училась хорошим манерам. Иветта в этом отношении — совершенство.
Мамми поспешила предоставить Леони возможность поступать по-своему, а о непредсказуемой реакции Клода на неожиданное прибавление в семействе она предпочла не думать.
Спор с мсье Клодом два месяца спустя был не слишком легким, но спокойная радость от обретения подруги-ровесницы настолько овладела Леони, что разлучить их стало невозможно.
Вначале Клод был приятно удивлен и почти доволен тем, что Леони нашла себе подругу несомненно из хорошей семьи, которая стала ее компаньонкой. Он и сам об этом подумывал. И только когда он поинтересовался происхождением Иветты и подивился родителям, которые позволяют своей дочери покидать отчий дом в столь юном возрасте, вся правда вышла наружу.
Сперва Леони хотела солгать. Только она и Иветта знали истинное положение дел, и обе понимали, что нет причин разглашать тайну, тем более что это создаст неудобства, прежде всего для Иветты, на что она деликатно намекнула. Но ложь была не свойственна Леони, и в конце концов она рассказала деду правду.
Он был поражен и очень возмущен.
— Моя малышка! Как ты могла так поступить? Незаконнорожденная, в жилах которой течет кровь рабыни! Где твоя скромность! Где стыд! Ты даже не должна ничего знать о подобных вещах, ничего не иметь с ними общего.
Юное лицо Леони застыло. С холодной фамильной надменностью Сант-Андре она спросила:
— Я должна выгнать свою сестру? Ты принуждаешь меня сделать это? Дедушка, ты глупец!
На темном лице Клода отразился гнев, а карие глаза под седыми мохнатыми бровями засветились яростью.
— Да как ты смеешь так говорить со мной? Да я тебя сейчас поколочу!
Леони вздернула подбородок и взволнованным голосом произнесла:
— Если бы я была на твоем месте, дедушка, то так не сделала.
Клод изучающе посмотрел на напрягшуюся сердитую юную фигурку, и поскольку был слабым человеком, предпочитающим худой мир доброй ссоре, он только пожал плечами и сказал:
— Поступай как знаешь. Но не проси признать ее моей внучкой. Я буду терпеть ее присутствие, но не более. Поняла?
Сдержанная улыбка осветила лицо Леони.
— О дедушка!
А затем, к удивлению их обоих, обвила руками его шею и запечатлела редкий для нее горячий поцелуй на морщинистой щеке Клода.
— Большое тебе спасибо, дедушка, — мягко сказала она, и Клод почувствовал, как что-то больно кольнуло его в сердце. Сознавай, что он плохой учитель и неважный воспитатель, мучимый внезапным чувством раскаяния, Клод поднял свою старческую руку, покрытую голубой сеткой сосудов, и ласково потрепал золотистые кудри внучки.
— Ты дерзкая девчонка, моя малышка, а я — старый негодяй. Неплохая парочка, не так ли?
Леони усмехнулась и энергично закивала. В этот приезд деда между ними больше не возникли разногласия. Леони была довольна тем, что дед принял ее доводы, а Клоду было приятно сознавать, что он впервые подумал о будущем своей внучки. Но вскоре старые соблазны игорного стола и выпивки напомнили о себе, и вновь он отложил на время свои обязанности, чтобы направиться в Нью-Орлеан, предоставив Леони заботу о плантации…
…В это утро перспективы на будущее казались особенно мрачными, и Леони решила, что она сообщит об этом деду в его спальне.
Есть только один выход, думала она мрачно, продать часть земель, и это будет концом усадьбы Сант-Андре.
Сам Клод, сидя с королевским видом посредине огромной кровати в спальне с задернутыми малиновыми парчовыми шторами, думал о том же. Откинувшись на белоснежные подушки, он спокойно потягивал крепчайший черный кофе и размышлял о будущем, точнее, о будущем Леони. Однако мысли его были отнюдь не спокойными.
Его дни были сочтены. Об этом сказал доктор во время последнего посещения Клодом Нью-Орлеана. Оказавшись лицом к лицу со смертью, которая в любую минуту могла наступить из-за больного сердца, Клод понял, что тот завтрашний день, когда он собирался позаботиться о будущем Леони, уже наступил.
Он возвратился в старый дом Сант-Андре прошлой ночью. Измученный шумом и тряской долгой езды по плохой дороге, он вдруг признался себе, что именно его собственная глупость привела имение в упадок. Увядающая элегантность обстановки дома сделала эту мысль еще более очевидной. В это утро, глядя на потертый турецкий ковер, покрывавший пол, старые атласные занавески на французских дверях, он удивлялся тому, что смог хоть что-то спасти для Леони.
Единственным решением было замужество Леони. Придя к такому заключению, Клод недолго размышлял о том, что он сделал бы, если бы мог начать все сначала. Вместо этого он решил подумать о муже для Леони. Ни один из сыновей их ближайших соседей не подходил для этой роли. Не то чтобы он сам был против такого союза, просто все в округе знали, что хозяйство Сант-Андре в полном упадке. Нет, это должен быть человек издалека, причем богатый и к тому же человек чести, который не бросит и не оскорбит Леони, когда узнает истинное положение дел с ее состоянием, точнее, с отсутствием состояния.
Клод не думал обманывать будущего зятя. Втайне от Леони ему удалось сохранить значительную сумму в испанском золоте, которое всегда предназначалось для ее приданого. Он когда-то надеялся, что приданое будет значительно больше и включит в себя процветающую усадьбу Сант-Андре, но этого не случилось, за что Клод себя постоянно упрекал. Однако этим душным июньским утром он решил, что деньги можно использовать как приманку. Когда замужество состоится… Ну, что же, Леони сможет убедить своего мужа, что это была не такая уж и плохая сделка.
Это должно сработать, размышлял Клод, отставляя чашку с блюдцем и натягивая на себя теплое стеганое одеяло. Леони уже шестнадцать, и пришла пора выходить ей замуж. Она происходит из хорошей семьи и не требует больших забот. На мгновение тень опустилась на его лицо, но тут же исчезла. Карие глаза беззаботно засветились. Ах, если бы он только смог провернуть это дело! Клод небрежно пожал плечами. А почему бы и нет? В его прошлом не было невозможного, и Клод не был уверен, что жил бы иначе, доведись ему начать жизнь сначала.
Клод любил Леони и по своему разумению хотел сделать ту единственную вещь, которая должна была бы обеспечить ее будущее после того, как он покинет эту землю. Он довольно легко отбросил неприятные мысли о том, что если он в ближайшем будущем собирается проявить больший интерес к внучке, то следовало бы изменить нынешний образ жизни.
Замужество, конечно, было выходом из положения, но нужного человека найти не так-то просто. Пять тысяч испанских дублонов привлекли бы, конечно, многих, но галльская гордость Клода не позволяла ему купить какого-нибудь мужа. Следовало помнить, что в их жилах текла благородная кровь. Отец Клода, который эмигрировал в Нью-Орлеан, когда город представлял собой беспорядочное нагромождение лачуг на болотистом берегу Миссисипи, был младшим сыном графа Сант-Андре. Более того, с того момента, как во Франции разразилась революция и все семейство Сант-Андре нашло смерть на гильотине, Клод сам стал графом Сант-Андре. Теперь он был единственным живым наследником по мужской линии когда-то знаменитого и гордого рода.
Разумеется, речь шла не о возвращении во Францию, где этот корсиканский выскочка, генерал Наполеон, командует армией, а вскоре собирается управлять и всей Францией. Клод был слишком стар и слишком устал от мирской суеты. Но вот если бы у Леони родился мальчик…