– Зачем вел-то сюда пьяную?
– Боялся, что скроется, думал, ее сообщение важно для вас. Она заявила, что несчастный случай в Воздухоплавательном парке – не несчастный случай. Студенцов выполнил давнюю свою угрозу – погиб у нее на глазах, так как она не отвечала ему взаимностью.
– Не отвечала? – усомнился Вирхов.
– Ну, не в той степени, как он хотел. Он жить без нее не мог. А она отказывалась бежать с ним в Америку!
– И правильно делала. Кому она там нужна? Там своих развратниц хватает! А что она лепетала насчет какого-то общего друга?
– Не помню, – понурился Тернов. – Она такое говорила?
– Да, вчера, в вашем присутствии. Вижу, память у вас отшибло. – Вирхов усмехнулся. – Признаюсь, у меня у самого голова кругом. Вы-то отсыпались на казенных нарах, а я почти и глаз не сомкнул за ночь.
Смысл начальственного выговора состоял в том, что в отличие от хилой молодежи сыщики старшего поколения способны выдержать все удары судьбы и оставаться к началу присутственного дня свежими как огурчики.
– Ладно, – махнул рукой Вирхов, – приводите себя в порядок. И разыщите мне Глинского. С Дашкой поговорю сам. И поторапливайтесь. Работать некому – все по дачам прохлаждаются. Вчера коммерсанта ограбили. Не знаю, как и замять.
– Вы... вы хотите избавить преступника от возмездия? – не веря своим ушам, пролепетал кандидат.
– Да, черт вас возьми, да!
Вирхов вскочил, струхнувший кандидат попятился к дверям. Карл Иванович дождался, пока за непутевым помощником закроется дверь, устало опустился и, достав из ящика папку с бумагами, погрузился в чтение: освежить в памяти все, что удалось добыть по делу в Воздухоплавательном парке.
Добыть удалось немного. А точнее – пшик. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Однако купеческий сынок мертв, и отец Онуфрий, готовясь предстать пред Всевышним, лежит в погребальных одеждах. Правда, Вирхов не исключал и того, что из толпы летели букеты цветов, и в одном из них могло быть спрятано взрывное устройство.
Карл Иванович взглянул исподлобья на письмоводителя – как бы опасаясь, что ушлый соглядатай прочтет ужасную мысль, мелькнувшую у него в мозгу: а что, если взрывное устройство было у самого отца Онуфрия? Не для покушения на Лейкина, разумеется. А с целью погибнуть во славу Господа. Публичное самоубийство – акт православного протеста против дерзкого стремления человека посоревноваться с Господом, подняться в небеса? Впрочем, Вирхов не слыхал, чтобы иерей Мироновской церкви лейб-гвардии Егерского полка с неодобрением высказывался о воздухоплавании.
Вирхов отер испарину со лба, кощунственные версии всегда вызывали в нем приступ мистического ужаса, но что он мог поделать – мозг вырабатывал версии самостоятельно, как механическая машина.
Да, а что лепетала сегодня ночью Мария Николаевна Муромцева насчет кота? Возможно, она явилась на Литейный сама, без вызова, едва ли не в полночь, чтобы поделиться важными наблюдениями, а он... Так и не расспросил девушку, не поинтересовался. Довели его до белого каления сначала кандидат Тернов с Дашкой, а затем разутый Эрос Ханопулос. Как он ползал у ножек Марии Николаевны! Но при чем здесь кот?
Карл Иванович откинулся на спинку стула и воззрился в потолок. Мог ли злоумышленник использовать кота для взрыва в Воздухоплавательном парке? Никто из опрошенных о коте не упоминал. Почему им интересовалась Мария Николаевна?
Вирхов снял трубку телефонного аппарата и позвонил на квартиру Муромцевых. Телефонная барышня сообщила, что к аппарату никто не подходит. Тогда Вирхов попросил соединить его с квартирой доктора Коровкина.
Здесь судьба ему улыбнулась. Доктор подошел к аппарату и на вопрос, где находится Мария Николаевна Муромцева в столь ранний час, ответил, что вероятней всего, в своем детективном бюро.
– Неужели у нее уже есть клиенты? – засомневался Вирхов.
– Утверждает, что нет отбоя, – иронически подтвердил доктор.
– А что именно она расследует?
– Определенно сказать не могу. – Доктор понимал, что любопытство Вирхова не случайно. – Дело строго конфиденциальное. В подробности не посвящен. Знаю лишь, что вчера она покупала заячьи шкурки на Сенном, а ее помощник навещал физиолога Павлова.
– А зачем Мария Николаевна пожаловала на Литейный?
– Скорее всего, хотела посоветоваться с вами, как с опытным человеком.
Вирхов самодовольно засопел.
– А я думал, она хотела сообщить нечто о несчастном случае в Воздухоплавательном парке. Что-то о коте...
– Я кота там не видел. Вот что значит природная наблюдательность!
– Поэтому-то патент на открытие бюро и получила фройляйн Муромцева, а не вы и не я. Если сегодня увидите Марию Николаевну, не сочтите за труд передать ей мои извинения – вчера не смог внимательно выслушать. Готов встретиться с ней в любой удобный для нее час.
– Непременно, Карл Иваныч, – заверил старинного друга доктор Коровкин, – тем более, она надеется как можно быстрее завершить дела и выехать на дачу.
Вирхов догадывался, что на дачу стремится и его собеседник – там находится красавица Брунгильда Николаевна, за которой не один год ухаживает нерешительный доктор.
– Молодость, легкомыслие, любовь, – вздохнул Вирхов, – понимаю...
Положив трубку, следователь улыбнулся– и ему не мешало бы выбраться из петербургской духоты на денек-другой к финскому взморью, повидать симпатичную Полину Тихоновну. Как жаль, что судьба не свела их раньше, когда он был молод, имел бравый вид, решительный характер и шевелюру без проплешин. О такой рассудительной, заботливой, миловидной спутнице жизни можно только мечтать!
– Не пора ли нам побеседовать с мадемуазель Прынниковой? – Вирхов глянул на письмоводителя, который тут же вскочил и устремился к дверям. – Если дамочка все еще бузит, не приводите.
Но Дарья Анисимовна Прынникова, известная в «аквариумных» кругах как Дашка-Зверек, явилась пред светлые очи следователя в образе самого кроткого и смиренного создания, хотя и изрядно помятого, – ее черные кудельки совершенно потеряли форму, красное платье обвисло. Усаживаясь на предложенный ей стул, она запричитала:
– Господин следователь, я ни в чем не виновата. Обидеть бедную девушку может каждый, а вот защитить некому.
– Насчет бедности вы поскромничали, – ласково отозвался Вирхов, подыгрывая важной свидетельнице. – Ваши украшения говорят о другом.
– Вы о серьгах? – обиженно пропела Дашка. – Так бриллианты фальшивые, подделки. В Американском Доме бриллиантов Тэт купленные... Господин Оттон не осмелился бы дарить порядочной даме из высшего света такую дрянь, а мне – пожалуйте.
Помятая дива закрыла ладошками узкое личико с размазанными по щекам румянами, тоненькие пальчики ее были усеяны перстнями.
– И перстни поддельные? – спросил участливо Вирхов.
– Почти все, – с неохотой призналась Прынникова. – Рубин, конечно, не сиамский, но крупный, настоящий, хорошо со сцены виден. Петя подарил. И сердолик натуральный, хотя и простенький – матушкин подарок. Топаз тоже фальшивый. А изумруд дорогой, от Студенцова. – Красотка перекрестилась. – Вот Павел Мироныч вчера обещал осыпать бриллиантами. Да не верю я ему. Жалованье небось мизерное. Да и наследства не предвидится.
Черные лукавые глазки выжидательно уставились на следователя.
– Вы правы, голубушка, – Вирхов сочувственно вздохнул, – от него гор золотых не ждите. Жизнь ваша нелегкая, не стал бы вас томить, да вы вчера сами здесь заснуть изволили.
– Перебрали немного, – легко согласилась Дарья, – я вчера не пела в «Аквариуме», свободна была. Думала бедной матушке в Углич письмо писать, да ваш красавчик увлек меня в ресторан. Хотелось развеяться. Степана жалко, не пропащим он человеком был.
–О Степане я и хотел с вами побеседовать, Дарья Анисимовна. – Вирхов приступил к существу дела. – Слышал, он оказывал вам знаки внимания.
– Не только знаки, – с готовностью уточнила Дарья, – он своей жизни без меня не мыслил. Я его уж так увещевала: прекратил бы кутежи, помирился бы с отцом, продолжил бы дело...
Дива говорила горячо и искренне, хитрая гримаска сошла с ее подвижного лица, и оно, несмотря на стершийся грим и безжалостный дневной свет, показалось Вирхову если не красивым, то очень миловидным.
– Слышал, он хотел бежать в Америку? – осторожно вступил Вирхов.
– Бывало, нашептывал мне, да все под хмельком... взаимной страсти домогаясь. Ни за что погиб! Судьба... – Дарья вздохнула с досадой. – Думал, отец Онуфрий усовестит его папашу. Дар желал преподнести.
– А почему он выбрал Воздухоплавательный парк?
– Не знаю, господин следователь, Степан человек природный, импульсивный, нетерпеливый...
– А кто предложил ехать на праздник?
Дарья нахмурила узкий лобик, сосредоточенно помолчала.
– Там весело, народу много. Все хотели. Кто первый сказал – не помню.
Вирхов чувствовал непритворное желание словоохотливой красотки помочь следствию.
– А что вы говорили вчера об общем друге Степана?
– Когда мы в экипаже ехали, он что-то плел мне о лучшем друге, дескать, без него не видать ему футляра деревянного. Я и пошутила – который друг лучший? А он сказал – наш общий. Не протрезвел, видно. Плохо соображал.
– Общий друг – кто это? Не господин ли Глинский?
– Что вы! Платон на Степана смотрел свысока, лишь в компании терпел, все потешался. Степан скорее о Густаве говорил.
– О господине Оттоне? – Вирхов поднял плоские белесые брови. – Вы думаете, в футляре было что-то... необычное?
– Густав социалист и насмешник. Он мог всучить Степану сюрприз. У него дома такой есть. Но почему вас интересует футляр? – удивилась шансонетка.
Вирхов уклонился от прямого ответа: неужели сейчас явится из музыкальных уст с размазанной помадой искомая истина?
– Футляр с золотым крестом на крышке, какие там сюрпризы?
– Как какие? – Дарья всплеснула руками. – Нажмешь на незаметную кнопочку – и из-под крышки черт выскакивает!
Глава 10
– Боялся, что скроется, думал, ее сообщение важно для вас. Она заявила, что несчастный случай в Воздухоплавательном парке – не несчастный случай. Студенцов выполнил давнюю свою угрозу – погиб у нее на глазах, так как она не отвечала ему взаимностью.
– Не отвечала? – усомнился Вирхов.
– Ну, не в той степени, как он хотел. Он жить без нее не мог. А она отказывалась бежать с ним в Америку!
– И правильно делала. Кому она там нужна? Там своих развратниц хватает! А что она лепетала насчет какого-то общего друга?
– Не помню, – понурился Тернов. – Она такое говорила?
– Да, вчера, в вашем присутствии. Вижу, память у вас отшибло. – Вирхов усмехнулся. – Признаюсь, у меня у самого голова кругом. Вы-то отсыпались на казенных нарах, а я почти и глаз не сомкнул за ночь.
Смысл начальственного выговора состоял в том, что в отличие от хилой молодежи сыщики старшего поколения способны выдержать все удары судьбы и оставаться к началу присутственного дня свежими как огурчики.
– Ладно, – махнул рукой Вирхов, – приводите себя в порядок. И разыщите мне Глинского. С Дашкой поговорю сам. И поторапливайтесь. Работать некому – все по дачам прохлаждаются. Вчера коммерсанта ограбили. Не знаю, как и замять.
– Вы... вы хотите избавить преступника от возмездия? – не веря своим ушам, пролепетал кандидат.
– Да, черт вас возьми, да!
Вирхов вскочил, струхнувший кандидат попятился к дверям. Карл Иванович дождался, пока за непутевым помощником закроется дверь, устало опустился и, достав из ящика папку с бумагами, погрузился в чтение: освежить в памяти все, что удалось добыть по делу в Воздухоплавательном парке.
Добыть удалось немного. А точнее – пшик. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Однако купеческий сынок мертв, и отец Онуфрий, готовясь предстать пред Всевышним, лежит в погребальных одеждах. Правда, Вирхов не исключал и того, что из толпы летели букеты цветов, и в одном из них могло быть спрятано взрывное устройство.
Карл Иванович взглянул исподлобья на письмоводителя – как бы опасаясь, что ушлый соглядатай прочтет ужасную мысль, мелькнувшую у него в мозгу: а что, если взрывное устройство было у самого отца Онуфрия? Не для покушения на Лейкина, разумеется. А с целью погибнуть во славу Господа. Публичное самоубийство – акт православного протеста против дерзкого стремления человека посоревноваться с Господом, подняться в небеса? Впрочем, Вирхов не слыхал, чтобы иерей Мироновской церкви лейб-гвардии Егерского полка с неодобрением высказывался о воздухоплавании.
Вирхов отер испарину со лба, кощунственные версии всегда вызывали в нем приступ мистического ужаса, но что он мог поделать – мозг вырабатывал версии самостоятельно, как механическая машина.
Да, а что лепетала сегодня ночью Мария Николаевна Муромцева насчет кота? Возможно, она явилась на Литейный сама, без вызова, едва ли не в полночь, чтобы поделиться важными наблюдениями, а он... Так и не расспросил девушку, не поинтересовался. Довели его до белого каления сначала кандидат Тернов с Дашкой, а затем разутый Эрос Ханопулос. Как он ползал у ножек Марии Николаевны! Но при чем здесь кот?
Карл Иванович откинулся на спинку стула и воззрился в потолок. Мог ли злоумышленник использовать кота для взрыва в Воздухоплавательном парке? Никто из опрошенных о коте не упоминал. Почему им интересовалась Мария Николаевна?
Вирхов снял трубку телефонного аппарата и позвонил на квартиру Муромцевых. Телефонная барышня сообщила, что к аппарату никто не подходит. Тогда Вирхов попросил соединить его с квартирой доктора Коровкина.
Здесь судьба ему улыбнулась. Доктор подошел к аппарату и на вопрос, где находится Мария Николаевна Муромцева в столь ранний час, ответил, что вероятней всего, в своем детективном бюро.
– Неужели у нее уже есть клиенты? – засомневался Вирхов.
– Утверждает, что нет отбоя, – иронически подтвердил доктор.
– А что именно она расследует?
– Определенно сказать не могу. – Доктор понимал, что любопытство Вирхова не случайно. – Дело строго конфиденциальное. В подробности не посвящен. Знаю лишь, что вчера она покупала заячьи шкурки на Сенном, а ее помощник навещал физиолога Павлова.
– А зачем Мария Николаевна пожаловала на Литейный?
– Скорее всего, хотела посоветоваться с вами, как с опытным человеком.
Вирхов самодовольно засопел.
– А я думал, она хотела сообщить нечто о несчастном случае в Воздухоплавательном парке. Что-то о коте...
– Я кота там не видел. Вот что значит природная наблюдательность!
– Поэтому-то патент на открытие бюро и получила фройляйн Муромцева, а не вы и не я. Если сегодня увидите Марию Николаевну, не сочтите за труд передать ей мои извинения – вчера не смог внимательно выслушать. Готов встретиться с ней в любой удобный для нее час.
– Непременно, Карл Иваныч, – заверил старинного друга доктор Коровкин, – тем более, она надеется как можно быстрее завершить дела и выехать на дачу.
Вирхов догадывался, что на дачу стремится и его собеседник – там находится красавица Брунгильда Николаевна, за которой не один год ухаживает нерешительный доктор.
– Молодость, легкомыслие, любовь, – вздохнул Вирхов, – понимаю...
Положив трубку, следователь улыбнулся– и ему не мешало бы выбраться из петербургской духоты на денек-другой к финскому взморью, повидать симпатичную Полину Тихоновну. Как жаль, что судьба не свела их раньше, когда он был молод, имел бравый вид, решительный характер и шевелюру без проплешин. О такой рассудительной, заботливой, миловидной спутнице жизни можно только мечтать!
– Не пора ли нам побеседовать с мадемуазель Прынниковой? – Вирхов глянул на письмоводителя, который тут же вскочил и устремился к дверям. – Если дамочка все еще бузит, не приводите.
Но Дарья Анисимовна Прынникова, известная в «аквариумных» кругах как Дашка-Зверек, явилась пред светлые очи следователя в образе самого кроткого и смиренного создания, хотя и изрядно помятого, – ее черные кудельки совершенно потеряли форму, красное платье обвисло. Усаживаясь на предложенный ей стул, она запричитала:
– Господин следователь, я ни в чем не виновата. Обидеть бедную девушку может каждый, а вот защитить некому.
– Насчет бедности вы поскромничали, – ласково отозвался Вирхов, подыгрывая важной свидетельнице. – Ваши украшения говорят о другом.
– Вы о серьгах? – обиженно пропела Дашка. – Так бриллианты фальшивые, подделки. В Американском Доме бриллиантов Тэт купленные... Господин Оттон не осмелился бы дарить порядочной даме из высшего света такую дрянь, а мне – пожалуйте.
Помятая дива закрыла ладошками узкое личико с размазанными по щекам румянами, тоненькие пальчики ее были усеяны перстнями.
– И перстни поддельные? – спросил участливо Вирхов.
– Почти все, – с неохотой призналась Прынникова. – Рубин, конечно, не сиамский, но крупный, настоящий, хорошо со сцены виден. Петя подарил. И сердолик натуральный, хотя и простенький – матушкин подарок. Топаз тоже фальшивый. А изумруд дорогой, от Студенцова. – Красотка перекрестилась. – Вот Павел Мироныч вчера обещал осыпать бриллиантами. Да не верю я ему. Жалованье небось мизерное. Да и наследства не предвидится.
Черные лукавые глазки выжидательно уставились на следователя.
– Вы правы, голубушка, – Вирхов сочувственно вздохнул, – от него гор золотых не ждите. Жизнь ваша нелегкая, не стал бы вас томить, да вы вчера сами здесь заснуть изволили.
– Перебрали немного, – легко согласилась Дарья, – я вчера не пела в «Аквариуме», свободна была. Думала бедной матушке в Углич письмо писать, да ваш красавчик увлек меня в ресторан. Хотелось развеяться. Степана жалко, не пропащим он человеком был.
–О Степане я и хотел с вами побеседовать, Дарья Анисимовна. – Вирхов приступил к существу дела. – Слышал, он оказывал вам знаки внимания.
– Не только знаки, – с готовностью уточнила Дарья, – он своей жизни без меня не мыслил. Я его уж так увещевала: прекратил бы кутежи, помирился бы с отцом, продолжил бы дело...
Дива говорила горячо и искренне, хитрая гримаска сошла с ее подвижного лица, и оно, несмотря на стершийся грим и безжалостный дневной свет, показалось Вирхову если не красивым, то очень миловидным.
– Слышал, он хотел бежать в Америку? – осторожно вступил Вирхов.
– Бывало, нашептывал мне, да все под хмельком... взаимной страсти домогаясь. Ни за что погиб! Судьба... – Дарья вздохнула с досадой. – Думал, отец Онуфрий усовестит его папашу. Дар желал преподнести.
– А почему он выбрал Воздухоплавательный парк?
– Не знаю, господин следователь, Степан человек природный, импульсивный, нетерпеливый...
– А кто предложил ехать на праздник?
Дарья нахмурила узкий лобик, сосредоточенно помолчала.
– Там весело, народу много. Все хотели. Кто первый сказал – не помню.
Вирхов чувствовал непритворное желание словоохотливой красотки помочь следствию.
– А что вы говорили вчера об общем друге Степана?
– Когда мы в экипаже ехали, он что-то плел мне о лучшем друге, дескать, без него не видать ему футляра деревянного. Я и пошутила – который друг лучший? А он сказал – наш общий. Не протрезвел, видно. Плохо соображал.
– Общий друг – кто это? Не господин ли Глинский?
– Что вы! Платон на Степана смотрел свысока, лишь в компании терпел, все потешался. Степан скорее о Густаве говорил.
– О господине Оттоне? – Вирхов поднял плоские белесые брови. – Вы думаете, в футляре было что-то... необычное?
– Густав социалист и насмешник. Он мог всучить Степану сюрприз. У него дома такой есть. Но почему вас интересует футляр? – удивилась шансонетка.
Вирхов уклонился от прямого ответа: неужели сейчас явится из музыкальных уст с размазанной помадой искомая истина?
– Футляр с золотым крестом на крышке, какие там сюрпризы?
– Как какие? – Дарья всплеснула руками. – Нажмешь на незаметную кнопочку – и из-под крышки черт выскакивает!
Глава 10
– Когда я служил в артиллерии, – заговорил осторожно Софрон Ильич Бричкин, когда за госпожой Брюховец захлопнулась входная дверь, – был у нас кухмистер, кормил нас весьма неплохо, но опытные мои товарищи утверждали, что продукты он подворовывает. Потому что любимой приправой к обеду у кухмистера были жалобы на разжиревшего при нем кота Пыжика, что без спросу лакомится сметаной, мясом и прочими яствами. Без преувеличения, котяра вымахал величиной с доброго поросенка. И знаете, что наши шутники сделали? Достали где-то здоровенную свинью, обмотали ее черной шкурой, а на морду нацепили разрисованную кошачью маску из папье-маше – не лень же было возиться! И запустили это чудовище к повару, когда он спал...
– Зачем вы меня пугаете, Софрон Ильич? – уныло откликнулась Мура. Ее попытки вытащить забившегося под стол принесенного ею кота не увенчались успехом: он злобно фыркал и не хотел покидать надежное убежище. – Вы думаете, нам придется отправляться на тайное собрание масонов?
Втайне Мура надеялась, что Софрон Ильич подтвердит ее крепнущее убеждение, что мадам Брюховец – сумасшедшая, хотя опрошенные ее помощником подруги-котовладелицы и отзывались о ней как о даме приятной и респектабельной. Но Бричкин только тяжело вздохнул.
– Туда не так-то просто проникнуть.
– Но что-то надо делать! – воскликнула Мура и заходила из угла в угол. –Клиентка потребует отчета! Завтра утром нагрянет снова!
– Отчет мы ей предоставим, не сомневайтесь. Сейчас же сяду за составление, – уверенно заявил Бричкин, доставая из ящика стола папку с чистой бумагой.
– Вы хотите фальсифицировать расследование? – остановилась Мура и пристально поглядела на помощника, окунавшего железное перо в деревянной ставке в бронзовую чернильницу, принесенную из дома Муромцевых.
– Но вы, Мария Николаевна, только что проделали то же самое, –виновато улыбнулся помощник. – Пытались убедить клиента, что принесенные вами кот и камень именно те, что требовалось разыскать.
Мура смутилась. Да, нехорошо, что она встала на путь обмана, но что же делать? Все окрестные коты предъявлены клиентке, все подвалы, чердаки, крыши и помойки обследованы. Она уставилась на бронзовую чернильницу: миниатюрный сфинкс на мраморной подставке, голова служила крышечкой. Если она поймает кота, то солидный гонорар позволит прибрести американскую пишущую машину с видимым шрифтом и легким ходом. Великолепный «Ундервуд» придаст ее бюро солидности.
– А как же вы будете писать отчет? Вам что-либо известно о петербургской масонской ложе?
– Вы забываете, сударыня, что я не один год проработал в «Обществе трудолюбия для образованных мужчин». Туда поступали фактически все газеты и журналы. И я подбирал вырезки для разных чудаков. Кто-то интересовался сплетнями об артистках, кто-то хотел все знать об автомобилях, кто-то о масонах...
– Вы помните, кто интересовался масонами?
– Разумеется. Но важнее, что я помню содержание публикаций. В одной газетенке писали, что в масонской ложе состоит и министр финансов Витте, и преступник Николай Морозов, и известные марксисты, и некоторые светила нашей петербургской науки.
– Неужели передовые люди принимают участие в средневековых сборищах?!
– Почему же средневековых? – возразил Бричкин. – О происхождении масонов пишут разное. Кто-то считает, что вольные каменщики впервые собрались в Англии в восемнадцатом веке, кто-то утверждает, что они наследники тамплиеров, а кто-то ведет их родословную со времен строительства египетских пирамид. Недаром почти все египтологи, начиная с Шампольона, масоны.
– А в России?
Мура с замиранием сердца вспомнила профессора Тураева, чьи лекции она слушала с таким чувством, будто ученый сам прожил тысячи лет в окрестностях Нила...
– Из российских упоминались сотрудники Эрмитажа... Может быть, занимающиеся и египетскими древностями...
Мария Николаевна Муромцева задумалась. Ей всегда казалось, что масонами становились люди, близкие к высшим государственным чиновникам, к особам царствующей фамилии. Мог ли влиять на принятие политических решений профессор Тураев? Или встреченный ею в Воздухоплавательном парке господин Глинский, тоже, кажется, служивший в Эрмитаже? Он-то все свободное время проводит в «Аквариуме» да на велодроме!
– Масоны что, ерунда. Есть люди и поопаснее. Я, когда подбирал материалы по земельному вопросу, заглядывал и в недозволенную периодику, анализировал полемику Ленина и Аксельрода по земельному вопросу. Из простой жалобы рабочих на ставку расценок готовы революцию сделать. Каждому террористическому акту радуются. Хорошо, что за границей болтаются.
– Софрон Ильич, сочинением фантастических отчетов для госпожи Брюховец расследование ограничиться не может, – строго прервала Мура разглагольствования своего подчиненного. – Вы опросили окрестных ювелиров?
– Отчет готов, и смею вас заверить – не фантастический. Никто цепочки с топазом не приносил, ни с фальшивым, ни с настоящим.
–Хорошо, попробуем мыслить логически. Где-то этот треклятый кот скрывается. В сегодняшней газете я читала, что вчера из-за какого-то черного кота на Каменноостровском, где строится дом Лидваля, разбился плотник. Мог ли любимец нашей клиентки оказаться там?
– Далековато, – покачал головой Брич-кин, – но не фантастичней, чем масоны.
– Может быть, мне отправиться туда?
– Думаю, это не опасно, – согласился помощник. – И в отчете можно упомянуть.
– Я часа через два вернусь и заодно по пути куплю что-нибудь для нашего котика.
Она с нежностью посмотрела на кота: тот решился покинуть убежище под столом и теперь, вытягивая вперед уши с серыми раковинками и длиннющие усы, осторожно принюхивался, по несколько раз пробовал лапкой с убранными коготками место, куда собирался ступить, озирался, в любой момент готовый прыснуть под стол.
– Кота стоит оставить в нашем бюро, – Бричкин, наклонив к плечу голову, внимательно наблюдал за новым обитателем детективного бюро, – помыть, подкормить. А то все делопроизводство мыши погрызут.
– А как мы его назовем?
– Рамзес. И звучно, и необычно. И о Египте напоминает, и о масонах – как живой символ нашего первого дела.
Мура хмыкнула, надела шляпку и вышла из конторы.
В начале Каменноостровского она отпустила извозчика и медленно обошла стройку – безрезультатно, никаких котов около дома она не встретила. Она выяснила все о несчастном случае с плотником, и в какую больницу его направили, и как его звали. Вспомнили и кота, но никто не мог сказать, кому принадлежало животное.
Она побродила в окрестностях, по тихим улочкам с зарослями акации и боярышника. Солнце палило нещадно, от его лучей не спасал и кружевной зонтик. Рыжие, белые, серые, полосатые, не обращая ни на кого внимания, коты с важным видом шествовали по узким тротуарам, неспешно переходили мостовые, вальяжно валялись на мягкой травке в тени кустов. Черных котов Мария Николаевна не углядела.
После долгих хождений она снова оказалась на Каменноостровском проспекте, высмотрела рослого городового в кителе небеленого холста.
– Я ищу кота, Василия, такого крупного, черного! В белом галстуке и с белыми носочками.
– Ваську? Кота? – Благообразный румяный молодец уставился на приличную барышню с осуждением. – Крупного? С усами?
– Разумеется, с усами.
– По счастью, не попадался, – странно отвечал городовой, погладив свой рыжеватый пушистый ус, – от меня бы не ушел.
– Если встретите, прошу вас, дайте мне знать, – умоляюще попросила Мура, – я назначу хорошее вознаграждение. Я дочь профессора Петербургского университета Муромцева.
Она побродила еще, зашла в рыбную лавку купить что-нибудь съедобное для Рамзесика, а потом уж можно и в контору.
Хозяин лавки, молодой бледный человек, сам немного похожий на рыбу водянистыми глазами без ресниц, завернул в оберточную бумагу свежую, еще трепещущую салаку, выбранную Мурой среди изобилия окуньков, ряпушек, корюшки, щук, ершей. Подумав, достал и обрывок газеты – по его уверению типографская краска полностью отбивала рыбный запах – и уложил в лубяную корзиночку. На всякий случай Мура спросила и его:
– Не заходил ли к вам случайно кот, Василием зовут?
Хозяин огляделся и шепнул, перегнувшись через прилавок:
– Он в трактире отсиживается, у Демьяна.
– Благодарю вас! – Воодушевившаяся Мура вышла из душной лавки.
Миновав высокую Николо-Труниловскую церковь, она остановилась и задумалась. Как же ей повязать кота? Он сильный, в руки не дастся! А у нее ничего с собой нет, даже кошелки. Она присела на скамейку у деревянного забора, в тени боярышника. Прельстится ли Василий рыбкой, которую она купила? Госпожа Брюховец утверждала, что ее любимец ест только куриные крылышки и только с кузнецовского фарфора!
Она заглянула в корзиночку: в сером месиве букв газетного обрывка мелькало имя новоявленного Саровского чудотворца.
Из задумчивости ее вывел скрип железных петель. Совсем близко от нее открылась калитка и появились двое – русоголовый мужчина в светлой шляпе и цивильном костюме и молоденькая женщина, мещаночка в кашмирской шали. Они оживленно беседовали и не обратили никакого внимания на Муру. Глядя в спины удаляющихся, Мура поняла, что мужской голос принадлежит доктору Коровкину!
Сердце ее бешено заколотилось. Она готова была сорваться с места и броситься за другом их семейства, но мысль о Василии и трактире Демьяна ее остановила.
С нехорошим предчувствием она продолжила поиски треклятого кота, который прятался где-то рядом, в дрянном трактире. Если она его найдет, то схватит за шкирку и отвезет в свою контору. А затем, не медля ни минуты, уедет на дачу! Чтобы больше не видеть Клима Кирилловича, прогуливающегося с мещанками! Мура чувствовала, что могла бы схватить за шкирку не только кота, но и тигра!
Робкий голосок в глубине ее сознания пискнул, что мещанка, скорее всего, лишь бедная пациентка доктора Коровкина. Но другой мощный голос гневно ответил: нет, нет и нет! Клим Кириллович не имел пациентов на Петербургской, он сам недавно говорил об этом. И почему он без саквояжа?!
Мура не заметила, как скрылось солнце и на улице потемнело. Пронесшаяся в высоте молния возвестила летнюю грозу. Ливень хлынул мгновенно, еще до первого раската грома. Мура в одно мгновение промокла насквозь, с кружевного зонтика на светлую юбку, на плечи стекала вода, сверток в корзиночке размок. Она кинулась к ближайшей двери, над которой красовался двуглавый, черный с золотом и киноварью орел, и вбежала в аптеку.
В аптеке был посетитель, – стоя спиной к дверям, он беседовал с провизором. Мура ощутила себя в ловушке – даже со спины она узнала черные волнистые кудри, спускающиеся на ворот белоснежного пиджака. Она затаилась как мышка, надеясь, что ее не заметят, но надежды ее были напрасны. На звук дверного колокольчика посетитель обернулся и подтвердил ее худшие опасения – выпуклые оливковые глаза под черными бровями загорелись, полные темные губы приоткрылись в восхищенной улыбке. Мура поняла, что мокрое от дождя платье облепило ее бедра и ноги, плотно прилегло к плечам и груди.
– Мадемуазель, – посетитель аптеки опустил на прилавок шприц и направился к Муре, – как говорили древние греки, от судьбы не уйдешь. Мойры прядут свою пряжу, и мы обязаны склонить голову пред их волей.
Мура опустила глаза вниз: ступни в бежевых замшевых туфлях были совсем рядом.
– Позвольте представиться, – над ней звучал волнующий низкий голос, – меня зовут Эрос. Эрос Ханопулос, коммерсант.
Мура хотела протянуть незнакомцу руку, но спохватилась, что рука ее могла пропахнуть смесью газетной краски и рыбы.
– Мария Николаевна, дочь профессора Муромцева, – отозвалась она и тут же вздрогнула – за дверью раздался ужасающий раскат грома.
– Мария! – Эрос мечтательно возвел очи к потолку. – Божественное имя! У вас есть жених?
– Нет, – растерянно пролепетала Мура, – я учусь на курсах.
– На акушерских? – выкатил еще сильнее глаза коммерсант.
– На исторических. – Мура строго сдвинула брови. – Изучаю древний мир.
– Уважаемая Мария Николаевна, сам Зевс послал меня к вам, – выспренне провозгласил красавец в белом и весьма прозаично добавил: – Прошу вас, не стойте у дверей, вас продует. Присядьте.
Он протянул руку к локтю девушки, но она уклонилась и шагнула к креслу для посетителей.
– Я, знаете ли, тоже из древнего мира, – усаживаясь напротив, шутливо продолжил коммерсант. Он повернул голову к провизору: – Упакуйте товар как следует и пошлите в гостиницу «Гигиена».
Крылья его орлиного носа затрепетали, уловив все сильнее распространяющийся рыбный запах.
– Род Ханопулосов, к которому я принадлежу, считает своим родоначальником кормчего Мене лая Канопа. Он похоронен в Египте, вместе с Юлием Цезарем.
– В наших учебниках пишется, что могила Цезаря утрачена. – Голос у Муры дрожал. – Как могло это произойти, если со времен Троянской войны прошло всего-то шестьсот лет?
– Шестьсот? – захохотал коммерсант. – Троянская война была две с половиной тысячи лет назад!
– Мне точно известно, что Гомер жил в четырнадцатом веке после Рождества Христова, – сказала осторожно Мура, которую года два назад судьба свела с потомком великого поэта, графом Сантамери.
– Нет, нет! – захохотал Эрос. – Он жил в восьмом веке до Рождества! Но прекрасной женщине по имени Мария не надо об этом знать! Знания вредят красоте! А вы, Мария Николаевна, – подлинная богиня зари.
Белая тонкая ткань костюма не могла скрыть мощную мускулатуру представителя славного рода. Мура старалась не смотреть на влажные темные губы и ослепительные зубы – его острые клыки, чуть длиннее и острее обычных, вызывали необъяснимое волнение.
Рок, судьба. Не случайно они свели ее с потомком гомеровского героя. Наверняка им дан обет молчания – и рассказывать о Троянской войне, подлинной, не мифической, первой встречной девушке он не станет.
– Пусть нас похитят прелестные девушки, и пусть мы проживем недолгую, но полную жизнь. – Эрос придвинулся к Муре, она отпрянула. – Не бойтесь прикосновений, они развивают чувствительность.
– Мне надо найти кота.
Мура встала и выглянула в окно – гроза так же неожиданно кончилась, как и началась, солнечные лучи отражались в капельках воды на стекле, на тротуаре и в помолодевшей листве веселились крохотные радуги.
– О, надеюсь, вы ищите не гостиничного кота, который зашел в мой номер и разлегся в моей постели? Я остановился в «Гигиене», очаровательный номер-«люкс».
Казалось, грек вызывал Муру на эротический поединок. Стоило ей ответить, что, возможно, это тот самый кот, – тут же последовало бы невинное приглашение в гостиницу. Мура натянуто улыбнулась.
– Это слишком далеко для моего кота. Пусть ваш спит спокойно.
– Пусть, – согласился грек. – Хотя самый спокойный сон – вечный.
– Не пугайте меня.
– Хорошо, не буду. Вы не возражаете, если я вас буду сопровождать в этих поисках? – игриво спросил Эрос Ханопулос.
– Не возражаю, – строго ответила Мура, она все-таки опасалась идти в трактир одна.
Демьяновский трактир располагался не слишком далеко от аптеки. В заведение сквозь хорошо промытые окна падал солнечный свет, его лучи скользили по пузатым бутылкам с зубровкой, зверобоем, спотыкачем, рябиновкой и еще Бог знает чем, расставленным на деревянной стойке, тянувшейся вдоль стены пустого зальца. Тучный лысый хозяин трактира склонился перед посетителями: юные состоятельные барышни, даже в сопровождении мужчин, нечасто заглядывали к нему в трактир. То, что хорошенькая барышня в мокром платье не простолюдинка, опытный глаз трактирщика определил сразу.
– Зачем вы меня пугаете, Софрон Ильич? – уныло откликнулась Мура. Ее попытки вытащить забившегося под стол принесенного ею кота не увенчались успехом: он злобно фыркал и не хотел покидать надежное убежище. – Вы думаете, нам придется отправляться на тайное собрание масонов?
Втайне Мура надеялась, что Софрон Ильич подтвердит ее крепнущее убеждение, что мадам Брюховец – сумасшедшая, хотя опрошенные ее помощником подруги-котовладелицы и отзывались о ней как о даме приятной и респектабельной. Но Бричкин только тяжело вздохнул.
– Туда не так-то просто проникнуть.
– Но что-то надо делать! – воскликнула Мура и заходила из угла в угол. –Клиентка потребует отчета! Завтра утром нагрянет снова!
– Отчет мы ей предоставим, не сомневайтесь. Сейчас же сяду за составление, – уверенно заявил Бричкин, доставая из ящика стола папку с чистой бумагой.
– Вы хотите фальсифицировать расследование? – остановилась Мура и пристально поглядела на помощника, окунавшего железное перо в деревянной ставке в бронзовую чернильницу, принесенную из дома Муромцевых.
– Но вы, Мария Николаевна, только что проделали то же самое, –виновато улыбнулся помощник. – Пытались убедить клиента, что принесенные вами кот и камень именно те, что требовалось разыскать.
Мура смутилась. Да, нехорошо, что она встала на путь обмана, но что же делать? Все окрестные коты предъявлены клиентке, все подвалы, чердаки, крыши и помойки обследованы. Она уставилась на бронзовую чернильницу: миниатюрный сфинкс на мраморной подставке, голова служила крышечкой. Если она поймает кота, то солидный гонорар позволит прибрести американскую пишущую машину с видимым шрифтом и легким ходом. Великолепный «Ундервуд» придаст ее бюро солидности.
– А как же вы будете писать отчет? Вам что-либо известно о петербургской масонской ложе?
– Вы забываете, сударыня, что я не один год проработал в «Обществе трудолюбия для образованных мужчин». Туда поступали фактически все газеты и журналы. И я подбирал вырезки для разных чудаков. Кто-то интересовался сплетнями об артистках, кто-то хотел все знать об автомобилях, кто-то о масонах...
– Вы помните, кто интересовался масонами?
– Разумеется. Но важнее, что я помню содержание публикаций. В одной газетенке писали, что в масонской ложе состоит и министр финансов Витте, и преступник Николай Морозов, и известные марксисты, и некоторые светила нашей петербургской науки.
– Неужели передовые люди принимают участие в средневековых сборищах?!
– Почему же средневековых? – возразил Бричкин. – О происхождении масонов пишут разное. Кто-то считает, что вольные каменщики впервые собрались в Англии в восемнадцатом веке, кто-то утверждает, что они наследники тамплиеров, а кто-то ведет их родословную со времен строительства египетских пирамид. Недаром почти все египтологи, начиная с Шампольона, масоны.
– А в России?
Мура с замиранием сердца вспомнила профессора Тураева, чьи лекции она слушала с таким чувством, будто ученый сам прожил тысячи лет в окрестностях Нила...
– Из российских упоминались сотрудники Эрмитажа... Может быть, занимающиеся и египетскими древностями...
Мария Николаевна Муромцева задумалась. Ей всегда казалось, что масонами становились люди, близкие к высшим государственным чиновникам, к особам царствующей фамилии. Мог ли влиять на принятие политических решений профессор Тураев? Или встреченный ею в Воздухоплавательном парке господин Глинский, тоже, кажется, служивший в Эрмитаже? Он-то все свободное время проводит в «Аквариуме» да на велодроме!
– Масоны что, ерунда. Есть люди и поопаснее. Я, когда подбирал материалы по земельному вопросу, заглядывал и в недозволенную периодику, анализировал полемику Ленина и Аксельрода по земельному вопросу. Из простой жалобы рабочих на ставку расценок готовы революцию сделать. Каждому террористическому акту радуются. Хорошо, что за границей болтаются.
– Софрон Ильич, сочинением фантастических отчетов для госпожи Брюховец расследование ограничиться не может, – строго прервала Мура разглагольствования своего подчиненного. – Вы опросили окрестных ювелиров?
– Отчет готов, и смею вас заверить – не фантастический. Никто цепочки с топазом не приносил, ни с фальшивым, ни с настоящим.
–Хорошо, попробуем мыслить логически. Где-то этот треклятый кот скрывается. В сегодняшней газете я читала, что вчера из-за какого-то черного кота на Каменноостровском, где строится дом Лидваля, разбился плотник. Мог ли любимец нашей клиентки оказаться там?
– Далековато, – покачал головой Брич-кин, – но не фантастичней, чем масоны.
– Может быть, мне отправиться туда?
– Думаю, это не опасно, – согласился помощник. – И в отчете можно упомянуть.
– Я часа через два вернусь и заодно по пути куплю что-нибудь для нашего котика.
Она с нежностью посмотрела на кота: тот решился покинуть убежище под столом и теперь, вытягивая вперед уши с серыми раковинками и длиннющие усы, осторожно принюхивался, по несколько раз пробовал лапкой с убранными коготками место, куда собирался ступить, озирался, в любой момент готовый прыснуть под стол.
– Кота стоит оставить в нашем бюро, – Бричкин, наклонив к плечу голову, внимательно наблюдал за новым обитателем детективного бюро, – помыть, подкормить. А то все делопроизводство мыши погрызут.
– А как мы его назовем?
– Рамзес. И звучно, и необычно. И о Египте напоминает, и о масонах – как живой символ нашего первого дела.
Мура хмыкнула, надела шляпку и вышла из конторы.
В начале Каменноостровского она отпустила извозчика и медленно обошла стройку – безрезультатно, никаких котов около дома она не встретила. Она выяснила все о несчастном случае с плотником, и в какую больницу его направили, и как его звали. Вспомнили и кота, но никто не мог сказать, кому принадлежало животное.
Она побродила в окрестностях, по тихим улочкам с зарослями акации и боярышника. Солнце палило нещадно, от его лучей не спасал и кружевной зонтик. Рыжие, белые, серые, полосатые, не обращая ни на кого внимания, коты с важным видом шествовали по узким тротуарам, неспешно переходили мостовые, вальяжно валялись на мягкой травке в тени кустов. Черных котов Мария Николаевна не углядела.
После долгих хождений она снова оказалась на Каменноостровском проспекте, высмотрела рослого городового в кителе небеленого холста.
– Я ищу кота, Василия, такого крупного, черного! В белом галстуке и с белыми носочками.
– Ваську? Кота? – Благообразный румяный молодец уставился на приличную барышню с осуждением. – Крупного? С усами?
– Разумеется, с усами.
– По счастью, не попадался, – странно отвечал городовой, погладив свой рыжеватый пушистый ус, – от меня бы не ушел.
– Если встретите, прошу вас, дайте мне знать, – умоляюще попросила Мура, – я назначу хорошее вознаграждение. Я дочь профессора Петербургского университета Муромцева.
Она побродила еще, зашла в рыбную лавку купить что-нибудь съедобное для Рамзесика, а потом уж можно и в контору.
Хозяин лавки, молодой бледный человек, сам немного похожий на рыбу водянистыми глазами без ресниц, завернул в оберточную бумагу свежую, еще трепещущую салаку, выбранную Мурой среди изобилия окуньков, ряпушек, корюшки, щук, ершей. Подумав, достал и обрывок газеты – по его уверению типографская краска полностью отбивала рыбный запах – и уложил в лубяную корзиночку. На всякий случай Мура спросила и его:
– Не заходил ли к вам случайно кот, Василием зовут?
Хозяин огляделся и шепнул, перегнувшись через прилавок:
– Он в трактире отсиживается, у Демьяна.
– Благодарю вас! – Воодушевившаяся Мура вышла из душной лавки.
Миновав высокую Николо-Труниловскую церковь, она остановилась и задумалась. Как же ей повязать кота? Он сильный, в руки не дастся! А у нее ничего с собой нет, даже кошелки. Она присела на скамейку у деревянного забора, в тени боярышника. Прельстится ли Василий рыбкой, которую она купила? Госпожа Брюховец утверждала, что ее любимец ест только куриные крылышки и только с кузнецовского фарфора!
Она заглянула в корзиночку: в сером месиве букв газетного обрывка мелькало имя новоявленного Саровского чудотворца.
Из задумчивости ее вывел скрип железных петель. Совсем близко от нее открылась калитка и появились двое – русоголовый мужчина в светлой шляпе и цивильном костюме и молоденькая женщина, мещаночка в кашмирской шали. Они оживленно беседовали и не обратили никакого внимания на Муру. Глядя в спины удаляющихся, Мура поняла, что мужской голос принадлежит доктору Коровкину!
Сердце ее бешено заколотилось. Она готова была сорваться с места и броситься за другом их семейства, но мысль о Василии и трактире Демьяна ее остановила.
С нехорошим предчувствием она продолжила поиски треклятого кота, который прятался где-то рядом, в дрянном трактире. Если она его найдет, то схватит за шкирку и отвезет в свою контору. А затем, не медля ни минуты, уедет на дачу! Чтобы больше не видеть Клима Кирилловича, прогуливающегося с мещанками! Мура чувствовала, что могла бы схватить за шкирку не только кота, но и тигра!
Робкий голосок в глубине ее сознания пискнул, что мещанка, скорее всего, лишь бедная пациентка доктора Коровкина. Но другой мощный голос гневно ответил: нет, нет и нет! Клим Кириллович не имел пациентов на Петербургской, он сам недавно говорил об этом. И почему он без саквояжа?!
Мура не заметила, как скрылось солнце и на улице потемнело. Пронесшаяся в высоте молния возвестила летнюю грозу. Ливень хлынул мгновенно, еще до первого раската грома. Мура в одно мгновение промокла насквозь, с кружевного зонтика на светлую юбку, на плечи стекала вода, сверток в корзиночке размок. Она кинулась к ближайшей двери, над которой красовался двуглавый, черный с золотом и киноварью орел, и вбежала в аптеку.
В аптеке был посетитель, – стоя спиной к дверям, он беседовал с провизором. Мура ощутила себя в ловушке – даже со спины она узнала черные волнистые кудри, спускающиеся на ворот белоснежного пиджака. Она затаилась как мышка, надеясь, что ее не заметят, но надежды ее были напрасны. На звук дверного колокольчика посетитель обернулся и подтвердил ее худшие опасения – выпуклые оливковые глаза под черными бровями загорелись, полные темные губы приоткрылись в восхищенной улыбке. Мура поняла, что мокрое от дождя платье облепило ее бедра и ноги, плотно прилегло к плечам и груди.
– Мадемуазель, – посетитель аптеки опустил на прилавок шприц и направился к Муре, – как говорили древние греки, от судьбы не уйдешь. Мойры прядут свою пряжу, и мы обязаны склонить голову пред их волей.
Мура опустила глаза вниз: ступни в бежевых замшевых туфлях были совсем рядом.
– Позвольте представиться, – над ней звучал волнующий низкий голос, – меня зовут Эрос. Эрос Ханопулос, коммерсант.
Мура хотела протянуть незнакомцу руку, но спохватилась, что рука ее могла пропахнуть смесью газетной краски и рыбы.
– Мария Николаевна, дочь профессора Муромцева, – отозвалась она и тут же вздрогнула – за дверью раздался ужасающий раскат грома.
– Мария! – Эрос мечтательно возвел очи к потолку. – Божественное имя! У вас есть жених?
– Нет, – растерянно пролепетала Мура, – я учусь на курсах.
– На акушерских? – выкатил еще сильнее глаза коммерсант.
– На исторических. – Мура строго сдвинула брови. – Изучаю древний мир.
– Уважаемая Мария Николаевна, сам Зевс послал меня к вам, – выспренне провозгласил красавец в белом и весьма прозаично добавил: – Прошу вас, не стойте у дверей, вас продует. Присядьте.
Он протянул руку к локтю девушки, но она уклонилась и шагнула к креслу для посетителей.
– Я, знаете ли, тоже из древнего мира, – усаживаясь напротив, шутливо продолжил коммерсант. Он повернул голову к провизору: – Упакуйте товар как следует и пошлите в гостиницу «Гигиена».
Крылья его орлиного носа затрепетали, уловив все сильнее распространяющийся рыбный запах.
– Род Ханопулосов, к которому я принадлежу, считает своим родоначальником кормчего Мене лая Канопа. Он похоронен в Египте, вместе с Юлием Цезарем.
– В наших учебниках пишется, что могила Цезаря утрачена. – Голос у Муры дрожал. – Как могло это произойти, если со времен Троянской войны прошло всего-то шестьсот лет?
– Шестьсот? – захохотал коммерсант. – Троянская война была две с половиной тысячи лет назад!
– Мне точно известно, что Гомер жил в четырнадцатом веке после Рождества Христова, – сказала осторожно Мура, которую года два назад судьба свела с потомком великого поэта, графом Сантамери.
– Нет, нет! – захохотал Эрос. – Он жил в восьмом веке до Рождества! Но прекрасной женщине по имени Мария не надо об этом знать! Знания вредят красоте! А вы, Мария Николаевна, – подлинная богиня зари.
Белая тонкая ткань костюма не могла скрыть мощную мускулатуру представителя славного рода. Мура старалась не смотреть на влажные темные губы и ослепительные зубы – его острые клыки, чуть длиннее и острее обычных, вызывали необъяснимое волнение.
Рок, судьба. Не случайно они свели ее с потомком гомеровского героя. Наверняка им дан обет молчания – и рассказывать о Троянской войне, подлинной, не мифической, первой встречной девушке он не станет.
– Пусть нас похитят прелестные девушки, и пусть мы проживем недолгую, но полную жизнь. – Эрос придвинулся к Муре, она отпрянула. – Не бойтесь прикосновений, они развивают чувствительность.
– Мне надо найти кота.
Мура встала и выглянула в окно – гроза так же неожиданно кончилась, как и началась, солнечные лучи отражались в капельках воды на стекле, на тротуаре и в помолодевшей листве веселились крохотные радуги.
– О, надеюсь, вы ищите не гостиничного кота, который зашел в мой номер и разлегся в моей постели? Я остановился в «Гигиене», очаровательный номер-«люкс».
Казалось, грек вызывал Муру на эротический поединок. Стоило ей ответить, что, возможно, это тот самый кот, – тут же последовало бы невинное приглашение в гостиницу. Мура натянуто улыбнулась.
– Это слишком далеко для моего кота. Пусть ваш спит спокойно.
– Пусть, – согласился грек. – Хотя самый спокойный сон – вечный.
– Не пугайте меня.
– Хорошо, не буду. Вы не возражаете, если я вас буду сопровождать в этих поисках? – игриво спросил Эрос Ханопулос.
– Не возражаю, – строго ответила Мура, она все-таки опасалась идти в трактир одна.
Демьяновский трактир располагался не слишком далеко от аптеки. В заведение сквозь хорошо промытые окна падал солнечный свет, его лучи скользили по пузатым бутылкам с зубровкой, зверобоем, спотыкачем, рябиновкой и еще Бог знает чем, расставленным на деревянной стойке, тянувшейся вдоль стены пустого зальца. Тучный лысый хозяин трактира склонился перед посетителями: юные состоятельные барышни, даже в сопровождении мужчин, нечасто заглядывали к нему в трактир. То, что хорошенькая барышня в мокром платье не простолюдинка, опытный глаз трактирщика определил сразу.