Елена БАСМАНОВА
Дмитрий ВЕРЕСОВ
КОТ ГОСПОЖИ БРЮХОВЕЦ
Глава 1
«Тиара царицы Сантафернис была бы мне больше к лицу», – думала младшая дочь профессора Муромцева, пристрастно рассматривая свое отражение в зеркале. Ее темноволосую головку покрывал ситцевый, с блеклыми лиловыми колокольчиками по белому полю платок, который она нашла на сундуке кухарки.
В городской квартире Муромцевых стояла полная тишина: бесшабашные пылинки резвились в солнечных лучах, проникающих в комнаты сквозь неплотно задернутые шторы, заигрывали с зачехленной мебелью, пытались добраться до картин и гравюр на стенах. В отсутствии хозяев неодушевленные предметы – мебель, посуда, книги, безделушки – вели какую-то свою, непостижимую жизнь, и девушке казалось, что они подсматривают за ней с доброжелательной настороженностью.
Этим теплым июньским утром 1903 года Мария Николаевна была в квартире одна. Она только что приехала с дачи на Карельском перешейке, где семейство Муромцевых пятый год проводило лето, – подальше от душного Петербурга. По традиции на «Вилле Сирень» флигелек отводился для друга семьи – частнопрактикующего доктора Коровкина и его тетушки Полины Тихоновны. Сам двадцативосьмилетний доктор все еще находился в городе, не мог оставить без врачебной помощи захворавших не ко времени состоятельных пациентов. Мура надеялась, что сегодня доктор Коровкин не откажется сопровождать ее на праздник в Воздухоплавательном парке – ей хотелось посмотреть на полет воздушного шара «Генерал Банковский».
Правда, прервала свой летний отдых она по другой причине – ее ждали в частном детективном бюро «Господин Икс», в ее бюро! Полтора месяца назад она получила из рук Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, чья жизнь была спасена благодаря вмешательству проницательной Муры, патент, дающий ей право заниматься частным сыском. Почти месяц потребовался, чтобы убедить отца разрешить дочери завести собственное дело. Полмесяца ушли на организационные хлопоты: наем помещения, поиск солидного помощника, под прикрытием которого она могла бы работать, – разве доверил бы клиент свои тайны, с которыми не решается обращаться в полицию, девятнадцатилетней барышне с веснушками на носу? Наконец неделю назад она подала в «Петербургскую газету» объявление, что в Пустом переулке Петербургской стороны, у Тучкова моста открыто частное детективное бюро «Господин Икс». Название не только предполагало мужчину-руководителя, но и как бы намекало на исключительную конфиденциальность, на то, что имена и дела клиентов разглашаться не будут ни в коем случае. И вот вчера от помощника пришло послание: в бюро явился первый клиент! Точнее, клиентка. И поручение простое – найти пропавшего кота.
Старшая сестра Брунгильда со сдержанным неодобрением отнеслась к тому, что Муре придется обследовать дворы и помойки. Елизавета Викентьевна смотрела на младшую дочь с сочувствием: она догадывалась, что ее девочка мечтала совсем не о таком первом деле в своей частной практике, но в глубине души благодарила судьбу: дело, кажется, неопасное...
Мура скинула платок, отошла от зеркала и позвонила доктору Коровкину – Клим Кириллович обрадовался, услышав знакомый голосок. Он с видимой охотой согласился сопровождать ее в Воздухоплавательный парк.
Мура не стала говорить давнему другу семьи, зачем она приехала в город – ей было неловко. Не хватало насмешек доктора Коровкина! Вчера помощник поспешил успокоить свою юную хозяйку, заверив, что всю ночь и все утро самолично будет заниматься поисками беглого кота Василия, и Мура надеялась, что после подъема воздушного шара «Генерал Банковский» она заедет в контору, где ее встретит милейший Софрон Ильич и поздравит с успешным завершением дела. Такими пустяками и следует заниматься помощнику! А никак не ей, сумевшей раскрыть и предотвратить чудовищное преступление, значение которого сумели оценить венценосцы. Смущал ее огромный задаток, внесенный клиенткой, – двести пятьдесят рублей, на такую сумму некоторые из ее бестужевок-сокурсниц могли бы прожить год...
Мура решала сложную задачу: следовало нарядиться так искусно, чтобы в ее облике деловитость и строгость сочетались с ощущением праздничности, чтобы она одинаково хорошо смотрелась и в Воздухоплавательном парке, и в собственной конторе. Она остановилась на полотняном костюме с мережками, легкая соломенная шляпа со скромной гирляндой искусственных фиалок и отделанный кружевами зонтик завершили ее туалет. К приезду доктора Коровкина она была полностью готова.
Спускаясь по прохладной лестнице опустевшего дома и усаживаясь на разогретое ярким солнцем сиденье коляски, Мура искоса поглядывала на доктора – Клим Кириллович смотрел на нее ласково, на его губах играла непроизвольная улыбка. По дороге она беззаботно и весело рассказывала о новых дачных знакомых, премилых молодых людях и симпатичных барышнях, которых не было в прошлом сезоне. Не забыла упомянуть о беспокойстве тетушки Полины – конечно, кухарка Фекла не оставит ее дорогого Климушку без обеда и ужина, но кроме пищи нужен и свежий воздух.
На подъезде к Воздухоплавательному парку Мура увидела округлые очертания огромного, окутанного сетью серебристого шара. Он, удерживаемый красными и черно-бело-красными веревками и канатами, лениво покачивался в безоблачном голубом небе, готовый сорваться и воспарить ввысь. Поглазеть на подъем смельчака собралось изрядное количество народу. Площадка, где шла таинственная суета, была оцеплена молодцеватыми городовыми в белых летних кителях, из-за их спин публика видела внушительную корзину, воздухоплавателя, одетого в кожаную куртку и кожаный шлем, его помощников, переносивших увесистые зеленые мешки. Мешки с балластом были помечены белыми крестами.
Мура и доктор Коровкин старались продвинуться поближе к шару. Мура жалела, что не прихватила с собой фотоаппарат, подаренный ей на день рождения сестрой.
– Мария Николаевна! Доктор Коровкин! Идите к нам, отсюда лучше видно!
Мура и Клим Кириллович с изумлением смотрели на пробирающегося к ним расфранченного молодого человека: хорошо сшитый пиджак из альпака, синего легкого шелка белоснежная рубашка, завязанный широким узлом галстук в синюю крапинку, канотье из бежевой соломки на льняных, тщательно уложенных волосах. Они едва угадали в этом франте забавного знакомца по дачной жизни – Петю Родосского. Ныне в нем невозможно было узнать юнца, недавно подрабатывавшего репетиторством и не расстававшегося с потрепанной студенческой тужуркой.
Молодой щеголь бесцеремонно, по-дружески, подхватил их под локотки и повлек в только ему известном направлении. Он не обращал внимания на негодующие реплики окружающих, нещадно толкал и теснил публику, от него нестерпимо пахло одеколоном «Букет Наполеона».
– Знакомьтесь – мои друзья, достойнейшие люди. – Петя наконец остановился. – Дарья Анисимовна, звезда «Аквариума». Натура звериная.
Он кивнул на невысокую, худощавую, вызывающе ярко разряженную девицу. Та пронзительно захохотала и затрясла маленькой головкой – из-под ее шляпы с немыслимо широкими полями, украшенными огромными аляповатыми маками, поблескивали черные кудельки.
– Врет, шалун, да я прощаю ему аррогантный тон! Если сейчас же подаст мне шампанского!
– Подам, подам, – расцвел Петя. – Всенепременно.
Он обернулся к Муре и уловил направление ее настороженного взгляда.
– А это, дорогая Мария Николаевна, – лучшие мои друзья, поклонники велоспорта и меценаты. Господин Оттон, Густав Генрихович – служащий банка Вавельберга.
Высокий, стройный шатен в элегантном костюме, с гвоздичкой в петлице бледно-сизого пиджака, приветливо поклонился новым знакомым. Его симпатичное лицо не портил даже несколько мясистый нос и близко поставленные глаза, маленькие ушки аккуратно лепились к продолговатому черепу. «Неужели и такие достойные люди прожигают жизнь на велотреке, посещают обитель разврата „Аквариум“», – мельком подумала Мура.
– Не смущайтесь, Мария Николаевна, люди приличные, из хорошего общества. – Только тут Мура заметила, что Петя под хмельком. – Миша, Михаил Александрович Фрахтенберг, – инженер путей сообщения, как изволите видеть по форме.
Высокий блондин оправил приличный зеленый сюртук с серебряным шитьем из дубовых и лавровых листиков на воротнике и обшлагах и поклонился, сохраняя мрачное выражение лица.
– А этот прожигатель жизни по вашей части, Мария Николаевна, – сотрудник Эрмитажа, хранитель древностей, обломок старинного рода Платон Симеонович Глинский.
– Счастлив знакомству, – сквозь широкую улыбку заявил внушительный обломок и приподнял шляпу, обнажив на затылке круглую плешь.
– А этот злодей, – продолжал тараторить Петя, – преданный отцовскому проклятию гостинодворец, сын купеческий Степан Студенцов.
Из-за своей спины Петя выдернул за рукав щуплого коротышку с пышными пшеничными волосами, удивительно пропорционально сложенного. Он был одет во фрак, на груди его топорщилось несвежее жабо. В руках он держал деревянный футляр размером с портсигар, крышку которого украшал резной, покрытый позолотой крест.
– Прошу прощения, уважаемые господа, – запел, жеманно растягивая накрашенные губы, смазливый гостинодворец, – папаня мой гневается, как будто и сам молод не был. Но сердцем он отходчив, да и молюсь я, чтоб простил он меня.
– Как же, молишься, с Петькой за карточным столом! – взвизгнула Дарья Анисимовна, кидая алчные взгляды на доктора Коровкина, потерявшего дар речи.
– Брось, Даша, – попытался угомонить подругу Петя. – Степан человек солидный, готов российский спорт поддержать.
– Только ради тебя, Петюня, – надула пунцовые губки Дарья Анисимовна. – Сердита я, обещал мне Степка настоящие бриллианты подарить, да все жмется.
– А впрочем, щастья все дары, суть тож воздушные шары, – лениво процедил железнодорожный инженер.
Тонкие бледные губы его презрительно кривились. Глаза с бледно-серой, почти бесцветной радужной оболочкой, окруженной черным ободком, холодно смотрели на гримасничающую певичку.
– Тише, – поднялся на цыпочки Степан Студенцов, – тише, батюшка вышел воздушный шар освящать.
Пестрое сборище устремило взоры на площадку, где появился священник с двумя служками. Издали было видно, как высокий старец в нарядном облачении с массивным наперсным крестом благословил смельчака, готового подняться на аппарате в небеса, затем пошел вокруг опасного сооружения, размахивая кадилом и крестя канаты и плетеные стены корзины.
– Пустите меня, пустите, хочу дар преподнести батюшке от нашей честной компании да благословение святое получить, – бормотал купеческий сын, протискиваясь к городовым
Мура видела, как он умильно заглядывал в лицо осанистому стражу порядка, едва доставая головой до сверкающей бляхи на могучей груди.
– Сейчас этому солдафону ассигнацию сунет, – зашептал рядом с Мурой бывший студент, а теперь известный велогонщик Родосский. – Насобачился, бестия, таковым манером пролезать везде
Мура испытывала странное чувство. Казалось, она попала в заколдованное царство, где милый мальчик Петя Родосский, считавший каждую копейку и страдающий от бедности и стеснительности, вдруг превратился в развязного нахала, прельстившегося легкими деньгами и «этими дамами». Как он мог променять достойную жизнь и будущую карьеру на службу в конюшне велосипедной фирмы? Она покосилась на доктора Коровкина.
– Кошмар, – шепнул ей на ухо Клим Кириллович, также пораженный перевоплощением бывшего студента, увлеченного когда-то техникой и механизмами.
Мура покраснела и взглянула на звезду «Аквариума» – неприятная девица! Практика частного сыска заставит, видимо, общаться и с более гнусными персонажами петербургской жизни. Ей стало грустно.
Улучив минуту, доктор вновь наклонился к Муре:
– Не отправиться ли нам восвояси?
– Пробрался-таки, стервец, к батюшке! – Петя неожиданно закричал и захлопал в ладоши, его спутники сделали то же самое.
– Простите, Петя, – выговорила через силу, стараясь не выказать неприязни, Мура, – у меня разболелась голова, придется уехать. Надеюсь, еще свидимся.
Она дернула соболиной бровкой и резко повернулась. Доктор Коровкин поспешил вперед – проложить ей путь через толпу.
Они разыскали дожидавшегося их извозчика. Из коляски Мура бросила грустный взгляд в сторону вздымающегося огромного шара – поднялся ветерок, и шар нетерпеливо колебался, подрагивал, готовый пуститься в плавание по безбрежному небесному океану. Ни воздухоплавателя, ни священника, ни проклятого отцом гостинодворца отсюда не было видно.
Зато отсюда было великолепно видно, как внезапно на стартовой площадке взлетел высокий черный «фейерверк» и вспыхнуло пламя. Многоголосый крик ужаса пронесся над нарядной толпой. Воздушный шар «Генерал Банковский», издавая жуткий и нарастающий свист, медленно уменьшался в размере.
В городской квартире Муромцевых стояла полная тишина: бесшабашные пылинки резвились в солнечных лучах, проникающих в комнаты сквозь неплотно задернутые шторы, заигрывали с зачехленной мебелью, пытались добраться до картин и гравюр на стенах. В отсутствии хозяев неодушевленные предметы – мебель, посуда, книги, безделушки – вели какую-то свою, непостижимую жизнь, и девушке казалось, что они подсматривают за ней с доброжелательной настороженностью.
Этим теплым июньским утром 1903 года Мария Николаевна была в квартире одна. Она только что приехала с дачи на Карельском перешейке, где семейство Муромцевых пятый год проводило лето, – подальше от душного Петербурга. По традиции на «Вилле Сирень» флигелек отводился для друга семьи – частнопрактикующего доктора Коровкина и его тетушки Полины Тихоновны. Сам двадцативосьмилетний доктор все еще находился в городе, не мог оставить без врачебной помощи захворавших не ко времени состоятельных пациентов. Мура надеялась, что сегодня доктор Коровкин не откажется сопровождать ее на праздник в Воздухоплавательном парке – ей хотелось посмотреть на полет воздушного шара «Генерал Банковский».
Правда, прервала свой летний отдых она по другой причине – ее ждали в частном детективном бюро «Господин Икс», в ее бюро! Полтора месяца назад она получила из рук Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, чья жизнь была спасена благодаря вмешательству проницательной Муры, патент, дающий ей право заниматься частным сыском. Почти месяц потребовался, чтобы убедить отца разрешить дочери завести собственное дело. Полмесяца ушли на организационные хлопоты: наем помещения, поиск солидного помощника, под прикрытием которого она могла бы работать, – разве доверил бы клиент свои тайны, с которыми не решается обращаться в полицию, девятнадцатилетней барышне с веснушками на носу? Наконец неделю назад она подала в «Петербургскую газету» объявление, что в Пустом переулке Петербургской стороны, у Тучкова моста открыто частное детективное бюро «Господин Икс». Название не только предполагало мужчину-руководителя, но и как бы намекало на исключительную конфиденциальность, на то, что имена и дела клиентов разглашаться не будут ни в коем случае. И вот вчера от помощника пришло послание: в бюро явился первый клиент! Точнее, клиентка. И поручение простое – найти пропавшего кота.
Старшая сестра Брунгильда со сдержанным неодобрением отнеслась к тому, что Муре придется обследовать дворы и помойки. Елизавета Викентьевна смотрела на младшую дочь с сочувствием: она догадывалась, что ее девочка мечтала совсем не о таком первом деле в своей частной практике, но в глубине души благодарила судьбу: дело, кажется, неопасное...
Мура скинула платок, отошла от зеркала и позвонила доктору Коровкину – Клим Кириллович обрадовался, услышав знакомый голосок. Он с видимой охотой согласился сопровождать ее в Воздухоплавательный парк.
Мура не стала говорить давнему другу семьи, зачем она приехала в город – ей было неловко. Не хватало насмешек доктора Коровкина! Вчера помощник поспешил успокоить свою юную хозяйку, заверив, что всю ночь и все утро самолично будет заниматься поисками беглого кота Василия, и Мура надеялась, что после подъема воздушного шара «Генерал Банковский» она заедет в контору, где ее встретит милейший Софрон Ильич и поздравит с успешным завершением дела. Такими пустяками и следует заниматься помощнику! А никак не ей, сумевшей раскрыть и предотвратить чудовищное преступление, значение которого сумели оценить венценосцы. Смущал ее огромный задаток, внесенный клиенткой, – двести пятьдесят рублей, на такую сумму некоторые из ее бестужевок-сокурсниц могли бы прожить год...
Мура решала сложную задачу: следовало нарядиться так искусно, чтобы в ее облике деловитость и строгость сочетались с ощущением праздничности, чтобы она одинаково хорошо смотрелась и в Воздухоплавательном парке, и в собственной конторе. Она остановилась на полотняном костюме с мережками, легкая соломенная шляпа со скромной гирляндой искусственных фиалок и отделанный кружевами зонтик завершили ее туалет. К приезду доктора Коровкина она была полностью готова.
Спускаясь по прохладной лестнице опустевшего дома и усаживаясь на разогретое ярким солнцем сиденье коляски, Мура искоса поглядывала на доктора – Клим Кириллович смотрел на нее ласково, на его губах играла непроизвольная улыбка. По дороге она беззаботно и весело рассказывала о новых дачных знакомых, премилых молодых людях и симпатичных барышнях, которых не было в прошлом сезоне. Не забыла упомянуть о беспокойстве тетушки Полины – конечно, кухарка Фекла не оставит ее дорогого Климушку без обеда и ужина, но кроме пищи нужен и свежий воздух.
На подъезде к Воздухоплавательному парку Мура увидела округлые очертания огромного, окутанного сетью серебристого шара. Он, удерживаемый красными и черно-бело-красными веревками и канатами, лениво покачивался в безоблачном голубом небе, готовый сорваться и воспарить ввысь. Поглазеть на подъем смельчака собралось изрядное количество народу. Площадка, где шла таинственная суета, была оцеплена молодцеватыми городовыми в белых летних кителях, из-за их спин публика видела внушительную корзину, воздухоплавателя, одетого в кожаную куртку и кожаный шлем, его помощников, переносивших увесистые зеленые мешки. Мешки с балластом были помечены белыми крестами.
Мура и доктор Коровкин старались продвинуться поближе к шару. Мура жалела, что не прихватила с собой фотоаппарат, подаренный ей на день рождения сестрой.
– Мария Николаевна! Доктор Коровкин! Идите к нам, отсюда лучше видно!
Мура и Клим Кириллович с изумлением смотрели на пробирающегося к ним расфранченного молодого человека: хорошо сшитый пиджак из альпака, синего легкого шелка белоснежная рубашка, завязанный широким узлом галстук в синюю крапинку, канотье из бежевой соломки на льняных, тщательно уложенных волосах. Они едва угадали в этом франте забавного знакомца по дачной жизни – Петю Родосского. Ныне в нем невозможно было узнать юнца, недавно подрабатывавшего репетиторством и не расстававшегося с потрепанной студенческой тужуркой.
Молодой щеголь бесцеремонно, по-дружески, подхватил их под локотки и повлек в только ему известном направлении. Он не обращал внимания на негодующие реплики окружающих, нещадно толкал и теснил публику, от него нестерпимо пахло одеколоном «Букет Наполеона».
– Знакомьтесь – мои друзья, достойнейшие люди. – Петя наконец остановился. – Дарья Анисимовна, звезда «Аквариума». Натура звериная.
Он кивнул на невысокую, худощавую, вызывающе ярко разряженную девицу. Та пронзительно захохотала и затрясла маленькой головкой – из-под ее шляпы с немыслимо широкими полями, украшенными огромными аляповатыми маками, поблескивали черные кудельки.
– Врет, шалун, да я прощаю ему аррогантный тон! Если сейчас же подаст мне шампанского!
– Подам, подам, – расцвел Петя. – Всенепременно.
Он обернулся к Муре и уловил направление ее настороженного взгляда.
– А это, дорогая Мария Николаевна, – лучшие мои друзья, поклонники велоспорта и меценаты. Господин Оттон, Густав Генрихович – служащий банка Вавельберга.
Высокий, стройный шатен в элегантном костюме, с гвоздичкой в петлице бледно-сизого пиджака, приветливо поклонился новым знакомым. Его симпатичное лицо не портил даже несколько мясистый нос и близко поставленные глаза, маленькие ушки аккуратно лепились к продолговатому черепу. «Неужели и такие достойные люди прожигают жизнь на велотреке, посещают обитель разврата „Аквариум“», – мельком подумала Мура.
– Не смущайтесь, Мария Николаевна, люди приличные, из хорошего общества. – Только тут Мура заметила, что Петя под хмельком. – Миша, Михаил Александрович Фрахтенберг, – инженер путей сообщения, как изволите видеть по форме.
Высокий блондин оправил приличный зеленый сюртук с серебряным шитьем из дубовых и лавровых листиков на воротнике и обшлагах и поклонился, сохраняя мрачное выражение лица.
– А этот прожигатель жизни по вашей части, Мария Николаевна, – сотрудник Эрмитажа, хранитель древностей, обломок старинного рода Платон Симеонович Глинский.
– Счастлив знакомству, – сквозь широкую улыбку заявил внушительный обломок и приподнял шляпу, обнажив на затылке круглую плешь.
– А этот злодей, – продолжал тараторить Петя, – преданный отцовскому проклятию гостинодворец, сын купеческий Степан Студенцов.
Из-за своей спины Петя выдернул за рукав щуплого коротышку с пышными пшеничными волосами, удивительно пропорционально сложенного. Он был одет во фрак, на груди его топорщилось несвежее жабо. В руках он держал деревянный футляр размером с портсигар, крышку которого украшал резной, покрытый позолотой крест.
– Прошу прощения, уважаемые господа, – запел, жеманно растягивая накрашенные губы, смазливый гостинодворец, – папаня мой гневается, как будто и сам молод не был. Но сердцем он отходчив, да и молюсь я, чтоб простил он меня.
– Как же, молишься, с Петькой за карточным столом! – взвизгнула Дарья Анисимовна, кидая алчные взгляды на доктора Коровкина, потерявшего дар речи.
– Брось, Даша, – попытался угомонить подругу Петя. – Степан человек солидный, готов российский спорт поддержать.
– Только ради тебя, Петюня, – надула пунцовые губки Дарья Анисимовна. – Сердита я, обещал мне Степка настоящие бриллианты подарить, да все жмется.
– А впрочем, щастья все дары, суть тож воздушные шары, – лениво процедил железнодорожный инженер.
Тонкие бледные губы его презрительно кривились. Глаза с бледно-серой, почти бесцветной радужной оболочкой, окруженной черным ободком, холодно смотрели на гримасничающую певичку.
– Тише, – поднялся на цыпочки Степан Студенцов, – тише, батюшка вышел воздушный шар освящать.
Пестрое сборище устремило взоры на площадку, где появился священник с двумя служками. Издали было видно, как высокий старец в нарядном облачении с массивным наперсным крестом благословил смельчака, готового подняться на аппарате в небеса, затем пошел вокруг опасного сооружения, размахивая кадилом и крестя канаты и плетеные стены корзины.
– Пустите меня, пустите, хочу дар преподнести батюшке от нашей честной компании да благословение святое получить, – бормотал купеческий сын, протискиваясь к городовым
Мура видела, как он умильно заглядывал в лицо осанистому стражу порядка, едва доставая головой до сверкающей бляхи на могучей груди.
– Сейчас этому солдафону ассигнацию сунет, – зашептал рядом с Мурой бывший студент, а теперь известный велогонщик Родосский. – Насобачился, бестия, таковым манером пролезать везде
Мура испытывала странное чувство. Казалось, она попала в заколдованное царство, где милый мальчик Петя Родосский, считавший каждую копейку и страдающий от бедности и стеснительности, вдруг превратился в развязного нахала, прельстившегося легкими деньгами и «этими дамами». Как он мог променять достойную жизнь и будущую карьеру на службу в конюшне велосипедной фирмы? Она покосилась на доктора Коровкина.
– Кошмар, – шепнул ей на ухо Клим Кириллович, также пораженный перевоплощением бывшего студента, увлеченного когда-то техникой и механизмами.
Мура покраснела и взглянула на звезду «Аквариума» – неприятная девица! Практика частного сыска заставит, видимо, общаться и с более гнусными персонажами петербургской жизни. Ей стало грустно.
Улучив минуту, доктор вновь наклонился к Муре:
– Не отправиться ли нам восвояси?
– Пробрался-таки, стервец, к батюшке! – Петя неожиданно закричал и захлопал в ладоши, его спутники сделали то же самое.
– Простите, Петя, – выговорила через силу, стараясь не выказать неприязни, Мура, – у меня разболелась голова, придется уехать. Надеюсь, еще свидимся.
Она дернула соболиной бровкой и резко повернулась. Доктор Коровкин поспешил вперед – проложить ей путь через толпу.
Они разыскали дожидавшегося их извозчика. Из коляски Мура бросила грустный взгляд в сторону вздымающегося огромного шара – поднялся ветерок, и шар нетерпеливо колебался, подрагивал, готовый пуститься в плавание по безбрежному небесному океану. Ни воздухоплавателя, ни священника, ни проклятого отцом гостинодворца отсюда не было видно.
Зато отсюда было великолепно видно, как внезапно на стартовой площадке взлетел высокий черный «фейерверк» и вспыхнуло пламя. Многоголосый крик ужаса пронесся над нарядной толпой. Воздушный шар «Генерал Банковский», издавая жуткий и нарастающий свист, медленно уменьшался в размере.
Глава 2
«У савана нет карманов», – бормотал молодой человек лет двадцати пяти, стремительно шагая по перрону Николаевского вокзала солнечным июньским утром.
Он только что вышел из поезда, но никто не поверил бы, что он провел более двух суток в тесном и душном купе – белый костюм, подчеркивая атлетическую стройность фигуры, казалось, минуту назад был тщательно отутюжен. Дамы с любопытством поглядывали на элегантного мрачного гостя – густые черные волосы, напоминающие львиную гриву, ниспадали к белому шелковому шарфу, светлая шляпа надвинута на лоб, узкое смуглое лицо, чувственный крупный рот, выпуклые оливковые глаза, – таинственной мощью и необычностью веяло от незнакомца, не замечавшего обращенных к нему взоров. В руке он нес светлой кожи портфель. Впрочем, этим его багаж не ограничивался, два внушительных чемодана вез на тележке носильщик в белом фартуке и фуражке с бляхой.
Экзотический гость направлялся к стоянке извозчиков. Погруженный в тягостные думы, он равнодушно скользнул глазами по Знаменской площади, рассеянно и поспешно перекрестился на золоченые кресты утопающей в зелени пятикупольной церкви и сел в коляску.
– Куда прикажете, ваше сиятельство?
– Все равно, – резко ответил пассажир. – Все равно все погибло.
– В «Гигиену» не желаете ли?
Извозчик насторожился: а вдруг представительному господину нечем расплатиться, не обокрали ли его в дороге?
– Вези куда хочешь. – Седок махнул рукой в белой перчатке и прикрыл глаза. – В саване нет карманов.
Больше вопросов кучер не задавал. Он поспешил доставить элегантного господина в гостиницу «Гигиена» в Дмитровский переулок. Когда подозрительный седок скрылся в дверях, извозчик проворно соскочил с козел и, подойдя к дородному швейцару, шепнул, что гость требует особого догляда.
А мрачный красавец решительно шагнул к стойке портье и потребовал отдельный номер.
– Могу предложить номерочек-«люкс», – Портье заискивающе улыбался, оглядывая будущего постояльца поверх очков, водруженных едва ли не на кончик курносого носа.
– Все равно, – человек в белом сдвинул великолепные черные брови, – лишь бы побыстрее. Мне некогда.
– Как прикажете вас записать?
– Эрос Ханопулос, коммерсант.
Новый постоялец бросил на стойку вынутый из внутреннего кармана пиджака паспорт.
– Надолго ли пожаловали в. столицу? – осторожно продолжил портье, прикидывая, не намекнуть ли гостю на необходимость регистрации в полиции.
– Завтра меня уже не будет. – Выпуклые золотисто-оливковые глаза с неизъяснимой скорбью устремились на докучливого служащего. – Где у вас ближайшее кладбище?
Гость достал внушительное портмоне из тюленьей кожи, оплатил счет. Щедрые чаевые достались не только портье, но и шустрому коридорному, схватившему чемоданы и устремившемуся в оплаченный «люкс».
– Извольте осмотреть номер, господин Ханопулос, – еще шире заулыбался портье.
– Не изволю. Мне нужно ближайшее кладбище.
В голосе новоприбывшего постояльца клокотала сдавленная ярость.
– Не извольте беспокоиться, – портье спешил исправить оплошность, – ближайшее кладбище... Э... У Лавры, здесь недалеко.
Господин Ханопулос резко повернулся к выходу. К удивлению еще не отъехавшего от гостиницы извозчика он вновь уселся в коляску и крикнул:
– К Лавре! На кладбище! Живее!
Охваченный страхом возница хлестнул лошадь и более не оборачивался. Господин Ханопулос, раздувая ноздри скульптурного, с горбинкой носа, смотрел в широченную, обтянутую синей тканью спину: паршивец на козлах исподтишка осенял себя крестным знамением.
Гость столицы перевел взор на свой белоснежный костюм – скользнул взглядом по мягкой белой ткани брюк, по полам пиджака, по небрежно откинувшимся кончикам белого шарфа.
Никогда, никогда более не придется ему надеть этот чудесный наряд! Его молодой и счастливой жизни осталось не более суток. Господин Ханопулос был уверен, что если к вечеру не умрет от горя, то покончит счеты с жизнью ночью. Разве может он, самый красивый мужчина, самый умный и неотразимый, жить дальше с памятью о позорной сцене, которая разыгралась в поезде Симферополь – Петербург?
Прикрыв веки, он заново переживал недавнюю трагедию: купе поезда, приличного вида попутчики, худая томная дама, сидящая рядом с ним, закинув ногу на ногу. Она курила длинную папироску в мундштуке, картинно поводя перед ним острым локтем, пускала клубы ядовитого дыма, исподлобья бросала страстные мутные взоры. А когда они остались вдвоем, положила костлявые пальцы на его колено...
Господин Ханопулос содрогнулся. Он ненавидел плоских, жилистых дам! Его солнечной греческой душе не удалось справиться с охватившим его омерзением. Он стряхнул гадкую хищную руку с белой фланели брюк.
Гнусная тварь захохотала, откинулась на спинку дивана и злобно прошептала:
– Так я и знала. Импотент.
Ни одна, ни одна женщина, будь то пастушка или аристократка, не могла укорить его в мужской слабости или бессилии. Только нежные вздохи, слезы умиления и благодарности, когда он, утомив лаской избранницу, размыкал объятия. Но он привык к нормальным женщинам, которым Бог дал все женские прелести в необходимом объеме: упругие круглые бедра, выпуклые животы, высокую грудь. Страшилище, рожденное для анатомического театра, нанесло смертельный удар его мужскому достоинству. Он потерял самоуважение, честь, лицо. Жаль, что он не задушил ее собственными руками, – в купе вернулись попутчики...
Господин Ханопулос резко качнулся вперед –коляска остановилась. Расплатившись с извозчиком, оскорбленный красавец вошел в калитку кладбищенских ворот.
Он утратил интерес к делу, ради которого прибыл в северную столицу! Денег в могилу не возьмешь. В его сознании промелькнул образ старого отца, тот собирался передать сыну бизнес, приносящий хорошую прибыль. Отец бы понял его!
Господин Ханопулос осматривался, вдыхая влажные ароматы сирени и бузины, клонящих ветви над мраморными и гранитными обелисками, над высоченными склепами, над чугунными и деревянными крестами. Он твердо решил, пока есть время, купить место для захоронения собственных останков.
Да, да, очень скоро, сегодня вечером или завтра утром он переселится из этого бренного мира, где водятся ядовитые злобные фурии, нападающие в вагонах на порядочных людей, – на небеса, на собственное уютное облачко. Он будет там среди небожителей, среди обворожительных пышнотелых богинь, благосклонных к героям. Он, Эрос Ханопулос, потомок кормчего Менелая, великого Канопа, чей прах покоится в Египте, вблизи Александрии, разве он не достоин любви олимпийских красавиц?
Господин Ханопулос перекрестился, вздохнул и застыл как вкопанный. Из-за массивного надгробия черного мрамора слышались женские рыдания. Он ступил на еле приметную тропку, сделал два шага и остановился.
На свежей, усыпанной цветами могиле лейтенанта Митрошкина, Матвея Федоровича, распласталась безутешная женщина в черном. Сердце господина Ханопулоса сжалось – из-под подола черного платья выглядывала пухленькая ножка в ботиночке, аппетитно вздымающееся округлое бедро перетекало в полную талию; хорошо развитый бюст, даже заключенный в жесткую ткань лифа, приковывал к себе взор...
Он кашлянул. Женщина вскрикнула и повернула к нему заплаканное, прикрытое короткой черной вуалью, личико. Да, юная вдовушка была не только недурна собой, она была чрезвычайно мила, пухлые румяные щечки, яркий кукольный ротик, маленький носик. Застигнутая врасплох, она поспешно стала подниматься с могилы – галантный господин в белом поспешил поддержать ее – и смущенно опустила глаза.
Господину Ханопулосу страстно захотелось утешить несчастную вдову, рост которой оказался немногим больше ее размеров в ширину.
Она поднесла пухлую ладошку в ажурной черной перчатке ко лбу, разомкнула губки и покачнулась. Еще немного – и несчастная потеряла бы сознание.
– Позвольте вас проводить, сударыня, – участливо предложил господин Ханопулос.
Вдова потупилась, взмахнула длинными ресницами и робко пролепетала:
– Простите, сударь, мою слабость... Сейчас пройдет... Мне так неловко...
–Сударыня, вам необходима помощь.
Господин Ханопулос подхватил вдовушку под локоток, она покорно приняла его услуги. За кладбищенскими воротами он усадил ее в коляску и, спросив адрес, велел извозчику трогать.
Господин Ханопулос смотрел на молодую, убитую горем женщину с глубоким состраданием. В цветущем возрасте лишиться супруга! Лишиться любви и ласки! Быть обреченной на одиночество на холодных пуховиках! И так из ночи в ночь! Его волнение нарастало.
Он представился, и дама грациозно протянула ему пухлую ручку:
– Госпожа Митрошкина, Павлина Аверьяновна.
О волшебное имя! Господин Ханопулос вновь ощущал себя сильным мужчиной, способным осчастливить любую женщину. Он не заметил, как коляска доставила их к скромному дому на Коломенской улице.
Он помог Павлине Аверьяновне сойти на тротуар и последовал за соблазнительной вдовой под арку. Та не возражала. Они вошли в опрятную парадную, поднялись по лестнице на второй этаж. Остановившись у дверей, вдовушка застенчиво зарделась.
– Благодарю вас, господин Ханопулос, – пропела она мелодичным голоском, опустив очи долу. Помявшись, нерешительно предложила: – Не соблаговолите ли зайти на чашечку чаю?
– О да! – страстно ответил коммерсант.
Хозяйка провела его в просторную, со вкусом обставленную комнату: в приятном полумраке – задернутые желтовато-коричневые шторы не пропускали солнечный свет, – гость разглядел уютную софу, пару кресел, салонные столики. Жардиньерка с букетом пышных роз и часы с медным маятником придавали гостиной респектабельный вид.
Хозяйка жестом предложила ему присесть и удалилась.
Гость недолго находился в одиночестве, однако время рассчитал правильно: до появления хозяйки он смог привести в порядок костюм, оправить узкие брючины, спрятать во внутренний карман пиджака объемное портмоне. Павлина Аверьяновна вернулась с подносиком, где соседствовали початая бутылка мадеры и две рюмочки, поставила его на столик у софы. Она успела переодеться в премиленький розовый халатик, пышные каштановые волосы рассыпались по округлым плечам. Вдовушка уселась рядом с гостем на софу и обратила к нему благодарный взор.
Господин Ханопулос протянул холеную руку к плечу несчастной красавицы, и та доверчиво прильнула к мускулистой груди. Рука господина Ханопулоса в приступе сострадания скользнула за полу халата, и через мгновение он ощутил теплую ладошку на своей талии.
– Погодите, – прерывисто шепнула красавица и, отстранившись, развязала кушачок халата, игриво обвила им атлетическую шею гостя и потянулась к его губам.
Прикрыв золотистые оливковые глаза, он ждал прикосновения нежных уст. Пухленькие ручки щекотали свежевыбритый подбородок.
Господин Ханопулос едва сдерживал охватившую его страсть...
Но внезапно розовый кушачок резко дернулся, крепко сдавив смуглую шею, господин Ханопулос закатил глаза и схватился обеими руками за горло. Неведомая сила повлекла его назад, лишая возможности вдохнуть спасительный глоток воздуха. Он захрипел, отчаянно попытался соскочить с предательской софы, но усилия его были напрасны. Свет померк в золотистых очах, атлетический организм с бессознательным упорством еще боролся за жизнь, стройные ноги содрогнулись в последних конвульсиях и, взлетев на спинку софы, застыли. Светлые летние туфли слетели на пол, и из сползших к щиколоткам белых брючин взору коварной вдовы явились сиреневые шелковые носки.
Он только что вышел из поезда, но никто не поверил бы, что он провел более двух суток в тесном и душном купе – белый костюм, подчеркивая атлетическую стройность фигуры, казалось, минуту назад был тщательно отутюжен. Дамы с любопытством поглядывали на элегантного мрачного гостя – густые черные волосы, напоминающие львиную гриву, ниспадали к белому шелковому шарфу, светлая шляпа надвинута на лоб, узкое смуглое лицо, чувственный крупный рот, выпуклые оливковые глаза, – таинственной мощью и необычностью веяло от незнакомца, не замечавшего обращенных к нему взоров. В руке он нес светлой кожи портфель. Впрочем, этим его багаж не ограничивался, два внушительных чемодана вез на тележке носильщик в белом фартуке и фуражке с бляхой.
Экзотический гость направлялся к стоянке извозчиков. Погруженный в тягостные думы, он равнодушно скользнул глазами по Знаменской площади, рассеянно и поспешно перекрестился на золоченые кресты утопающей в зелени пятикупольной церкви и сел в коляску.
– Куда прикажете, ваше сиятельство?
– Все равно, – резко ответил пассажир. – Все равно все погибло.
– В «Гигиену» не желаете ли?
Извозчик насторожился: а вдруг представительному господину нечем расплатиться, не обокрали ли его в дороге?
– Вези куда хочешь. – Седок махнул рукой в белой перчатке и прикрыл глаза. – В саване нет карманов.
Больше вопросов кучер не задавал. Он поспешил доставить элегантного господина в гостиницу «Гигиена» в Дмитровский переулок. Когда подозрительный седок скрылся в дверях, извозчик проворно соскочил с козел и, подойдя к дородному швейцару, шепнул, что гость требует особого догляда.
А мрачный красавец решительно шагнул к стойке портье и потребовал отдельный номер.
– Могу предложить номерочек-«люкс», – Портье заискивающе улыбался, оглядывая будущего постояльца поверх очков, водруженных едва ли не на кончик курносого носа.
– Все равно, – человек в белом сдвинул великолепные черные брови, – лишь бы побыстрее. Мне некогда.
– Как прикажете вас записать?
– Эрос Ханопулос, коммерсант.
Новый постоялец бросил на стойку вынутый из внутреннего кармана пиджака паспорт.
– Надолго ли пожаловали в. столицу? – осторожно продолжил портье, прикидывая, не намекнуть ли гостю на необходимость регистрации в полиции.
– Завтра меня уже не будет. – Выпуклые золотисто-оливковые глаза с неизъяснимой скорбью устремились на докучливого служащего. – Где у вас ближайшее кладбище?
Гость достал внушительное портмоне из тюленьей кожи, оплатил счет. Щедрые чаевые достались не только портье, но и шустрому коридорному, схватившему чемоданы и устремившемуся в оплаченный «люкс».
– Извольте осмотреть номер, господин Ханопулос, – еще шире заулыбался портье.
– Не изволю. Мне нужно ближайшее кладбище.
В голосе новоприбывшего постояльца клокотала сдавленная ярость.
– Не извольте беспокоиться, – портье спешил исправить оплошность, – ближайшее кладбище... Э... У Лавры, здесь недалеко.
Господин Ханопулос резко повернулся к выходу. К удивлению еще не отъехавшего от гостиницы извозчика он вновь уселся в коляску и крикнул:
– К Лавре! На кладбище! Живее!
Охваченный страхом возница хлестнул лошадь и более не оборачивался. Господин Ханопулос, раздувая ноздри скульптурного, с горбинкой носа, смотрел в широченную, обтянутую синей тканью спину: паршивец на козлах исподтишка осенял себя крестным знамением.
Гость столицы перевел взор на свой белоснежный костюм – скользнул взглядом по мягкой белой ткани брюк, по полам пиджака, по небрежно откинувшимся кончикам белого шарфа.
Никогда, никогда более не придется ему надеть этот чудесный наряд! Его молодой и счастливой жизни осталось не более суток. Господин Ханопулос был уверен, что если к вечеру не умрет от горя, то покончит счеты с жизнью ночью. Разве может он, самый красивый мужчина, самый умный и неотразимый, жить дальше с памятью о позорной сцене, которая разыгралась в поезде Симферополь – Петербург?
Прикрыв веки, он заново переживал недавнюю трагедию: купе поезда, приличного вида попутчики, худая томная дама, сидящая рядом с ним, закинув ногу на ногу. Она курила длинную папироску в мундштуке, картинно поводя перед ним острым локтем, пускала клубы ядовитого дыма, исподлобья бросала страстные мутные взоры. А когда они остались вдвоем, положила костлявые пальцы на его колено...
Господин Ханопулос содрогнулся. Он ненавидел плоских, жилистых дам! Его солнечной греческой душе не удалось справиться с охватившим его омерзением. Он стряхнул гадкую хищную руку с белой фланели брюк.
Гнусная тварь захохотала, откинулась на спинку дивана и злобно прошептала:
– Так я и знала. Импотент.
Ни одна, ни одна женщина, будь то пастушка или аристократка, не могла укорить его в мужской слабости или бессилии. Только нежные вздохи, слезы умиления и благодарности, когда он, утомив лаской избранницу, размыкал объятия. Но он привык к нормальным женщинам, которым Бог дал все женские прелести в необходимом объеме: упругие круглые бедра, выпуклые животы, высокую грудь. Страшилище, рожденное для анатомического театра, нанесло смертельный удар его мужскому достоинству. Он потерял самоуважение, честь, лицо. Жаль, что он не задушил ее собственными руками, – в купе вернулись попутчики...
Господин Ханопулос резко качнулся вперед –коляска остановилась. Расплатившись с извозчиком, оскорбленный красавец вошел в калитку кладбищенских ворот.
Он утратил интерес к делу, ради которого прибыл в северную столицу! Денег в могилу не возьмешь. В его сознании промелькнул образ старого отца, тот собирался передать сыну бизнес, приносящий хорошую прибыль. Отец бы понял его!
Господин Ханопулос осматривался, вдыхая влажные ароматы сирени и бузины, клонящих ветви над мраморными и гранитными обелисками, над высоченными склепами, над чугунными и деревянными крестами. Он твердо решил, пока есть время, купить место для захоронения собственных останков.
Да, да, очень скоро, сегодня вечером или завтра утром он переселится из этого бренного мира, где водятся ядовитые злобные фурии, нападающие в вагонах на порядочных людей, – на небеса, на собственное уютное облачко. Он будет там среди небожителей, среди обворожительных пышнотелых богинь, благосклонных к героям. Он, Эрос Ханопулос, потомок кормчего Менелая, великого Канопа, чей прах покоится в Египте, вблизи Александрии, разве он не достоин любви олимпийских красавиц?
Господин Ханопулос перекрестился, вздохнул и застыл как вкопанный. Из-за массивного надгробия черного мрамора слышались женские рыдания. Он ступил на еле приметную тропку, сделал два шага и остановился.
На свежей, усыпанной цветами могиле лейтенанта Митрошкина, Матвея Федоровича, распласталась безутешная женщина в черном. Сердце господина Ханопулоса сжалось – из-под подола черного платья выглядывала пухленькая ножка в ботиночке, аппетитно вздымающееся округлое бедро перетекало в полную талию; хорошо развитый бюст, даже заключенный в жесткую ткань лифа, приковывал к себе взор...
Он кашлянул. Женщина вскрикнула и повернула к нему заплаканное, прикрытое короткой черной вуалью, личико. Да, юная вдовушка была не только недурна собой, она была чрезвычайно мила, пухлые румяные щечки, яркий кукольный ротик, маленький носик. Застигнутая врасплох, она поспешно стала подниматься с могилы – галантный господин в белом поспешил поддержать ее – и смущенно опустила глаза.
Господину Ханопулосу страстно захотелось утешить несчастную вдову, рост которой оказался немногим больше ее размеров в ширину.
Она поднесла пухлую ладошку в ажурной черной перчатке ко лбу, разомкнула губки и покачнулась. Еще немного – и несчастная потеряла бы сознание.
– Позвольте вас проводить, сударыня, – участливо предложил господин Ханопулос.
Вдова потупилась, взмахнула длинными ресницами и робко пролепетала:
– Простите, сударь, мою слабость... Сейчас пройдет... Мне так неловко...
–Сударыня, вам необходима помощь.
Господин Ханопулос подхватил вдовушку под локоток, она покорно приняла его услуги. За кладбищенскими воротами он усадил ее в коляску и, спросив адрес, велел извозчику трогать.
Господин Ханопулос смотрел на молодую, убитую горем женщину с глубоким состраданием. В цветущем возрасте лишиться супруга! Лишиться любви и ласки! Быть обреченной на одиночество на холодных пуховиках! И так из ночи в ночь! Его волнение нарастало.
Он представился, и дама грациозно протянула ему пухлую ручку:
– Госпожа Митрошкина, Павлина Аверьяновна.
О волшебное имя! Господин Ханопулос вновь ощущал себя сильным мужчиной, способным осчастливить любую женщину. Он не заметил, как коляска доставила их к скромному дому на Коломенской улице.
Он помог Павлине Аверьяновне сойти на тротуар и последовал за соблазнительной вдовой под арку. Та не возражала. Они вошли в опрятную парадную, поднялись по лестнице на второй этаж. Остановившись у дверей, вдовушка застенчиво зарделась.
– Благодарю вас, господин Ханопулос, – пропела она мелодичным голоском, опустив очи долу. Помявшись, нерешительно предложила: – Не соблаговолите ли зайти на чашечку чаю?
– О да! – страстно ответил коммерсант.
Хозяйка провела его в просторную, со вкусом обставленную комнату: в приятном полумраке – задернутые желтовато-коричневые шторы не пропускали солнечный свет, – гость разглядел уютную софу, пару кресел, салонные столики. Жардиньерка с букетом пышных роз и часы с медным маятником придавали гостиной респектабельный вид.
Хозяйка жестом предложила ему присесть и удалилась.
Гость недолго находился в одиночестве, однако время рассчитал правильно: до появления хозяйки он смог привести в порядок костюм, оправить узкие брючины, спрятать во внутренний карман пиджака объемное портмоне. Павлина Аверьяновна вернулась с подносиком, где соседствовали початая бутылка мадеры и две рюмочки, поставила его на столик у софы. Она успела переодеться в премиленький розовый халатик, пышные каштановые волосы рассыпались по округлым плечам. Вдовушка уселась рядом с гостем на софу и обратила к нему благодарный взор.
Господин Ханопулос протянул холеную руку к плечу несчастной красавицы, и та доверчиво прильнула к мускулистой груди. Рука господина Ханопулоса в приступе сострадания скользнула за полу халата, и через мгновение он ощутил теплую ладошку на своей талии.
– Погодите, – прерывисто шепнула красавица и, отстранившись, развязала кушачок халата, игриво обвила им атлетическую шею гостя и потянулась к его губам.
Прикрыв золотистые оливковые глаза, он ждал прикосновения нежных уст. Пухленькие ручки щекотали свежевыбритый подбородок.
Господин Ханопулос едва сдерживал охватившую его страсть...
Но внезапно розовый кушачок резко дернулся, крепко сдавив смуглую шею, господин Ханопулос закатил глаза и схватился обеими руками за горло. Неведомая сила повлекла его назад, лишая возможности вдохнуть спасительный глоток воздуха. Он захрипел, отчаянно попытался соскочить с предательской софы, но усилия его были напрасны. Свет померк в золотистых очах, атлетический организм с бессознательным упорством еще боролся за жизнь, стройные ноги содрогнулись в последних конвульсиях и, взлетев на спинку софы, застыли. Светлые летние туфли слетели на пол, и из сползших к щиколоткам белых брючин взору коварной вдовы явились сиреневые шелковые носки.
Глава 3
– Нет, Машенька, вам этого видеть не надо.
Доктор Коровкин был уверен, что от священника отца Онуфрия и от купеческого сына Степана Студенцова остались лишь исковерканные фрагменты тел, что пострадавшие есть и среди зрителей. Верный клятве Гиппократа, он спешил оказать помощь раненым, но перед тем, как броситься в гущу охваченной визгом и паникой толпы, обязан был отправить Муру домой.
Мария Николаевна Муромцева не возражала. Она отчаянно жалела и батюшку, отца Онуфрия, достойного, величавого, уважаемого иерея Мироновской церкви, и смазливого гуляку-гостинодворца, и мужественного воздухоплавателя, и всех-всех возможных жертв несчастного случая. Немного утешало, что где-то вдали, среди шляп, зонтиков, платочков, белых костюмов и светлых платьев, мелькали синий пиджак и вульгарная шляпка с огромными маками, – Петя Родосский и его подруга не пострадали.
Доктор Коровкин был уверен, что от священника отца Онуфрия и от купеческого сына Степана Студенцова остались лишь исковерканные фрагменты тел, что пострадавшие есть и среди зрителей. Верный клятве Гиппократа, он спешил оказать помощь раненым, но перед тем, как броситься в гущу охваченной визгом и паникой толпы, обязан был отправить Муру домой.
Мария Николаевна Муромцева не возражала. Она отчаянно жалела и батюшку, отца Онуфрия, достойного, величавого, уважаемого иерея Мироновской церкви, и смазливого гуляку-гостинодворца, и мужественного воздухоплавателя, и всех-всех возможных жертв несчастного случая. Немного утешало, что где-то вдали, среди шляп, зонтиков, платочков, белых костюмов и светлых платьев, мелькали синий пиджак и вульгарная шляпка с огромными маками, – Петя Родосский и его подруга не пострадали.