Страница:
Дав себе слово, что никто и никогда не узнает имя отца ребенка, Галина стала на учет и до поры до времени успешно скрывала этот факт от окружающих. Особенно от Веры Ивановны, которой уже не могла смотреть прямо в глаза. Но не вышло. Как и кто заснял на пленку подробности единственной ночи в гостиничном номере маленького городишка, где допоздна проходила встреча с избирателями, ей до сих пор было неведомо. Но факт оставался фактом: образцово-показательный брак уважаемой всеми семьи Дербеневых распался по ее вине.
…«По времени, уже должен уйти», — подумала Галина и, посмотрев на часы, выползла из-под одеяла.
— Галя, — неожиданно услышала она за спиной и недоверчиво обернулась.
С большим пакетом в руке в дверях стоял Николай Степанович…
Костя передвигался за Анной, как нитка за иголкой: больница, офис, снова больница, кабинет главврача, консультации по телефону с врачами, отправлявшими больного, с врачами, готовыми вылететь и сопровождать его в самолете, с медперсоналом госпиталя, где готовились принять Новака. После обеда в переговоры с Европой стали вклиниваться разговоры со Штатами. При этом отправив Петра с девушкой Алана собирать его личные вещи она спешно принимала у него дела. Наблюдая за Анной, за ее уверенными действиями, краткими, немногословными и в то же время понятными командами, за ее предельной сконцентрированностью он вдруг поймал себя на невольном сравнении, что, возможно точно также выглядит в периоды напряженной работы.
«Впрочем, — с грустью добавил он, — пожалуй, она выглядит предпочтительней: корректна, спокойна, доброжелательна и при этом не забывает улыбаться окружающим. Мне в том числе».
Такая Анна вызывала у него неподдельный интерес в чисто профессиональном плане. Она не боялась принимать решения доказывать их целесообразность и делать все от нее зависящее, чтобы они осуществились. С ней было надежно, но в то же время в ней было нечто такое, что не давало повода подойти, обнять, просто поцеловать, в конце концов! Ей не нужна была ничья помощь, в том числе и его, она сама могла помочь кому угодно. Бездействие и собственная бесполезность стали его угнетать.
«Страховка, транспортировка… Корпорация не ошиблась, отправив сюда именно ее, — подумал он, сидя в кабинете главврача и слушая двусторонний перевод последних медицинских согласований. — Есть хочется».
Вспомнив, где видел табличку «Буфет», он незаметно для всех покинул кабинет и спустился на нужный этаж. Обеденное время закончилось. В буфете не было никакой очереди, как, впрочем, и ничего, что вызывало бы своим внешним видом аппетит. Прожевав пару подсохших бутербродов с ветчиной и запив их стаканом заваренного из пакетика чая, Крылов снова оглянулся на витрину. Прихватив пакет сока и пачку печенья в приглянувшейся упаковке, он вернулся в кабинет главврача, но тот оказался закрыт. Удивленно подергав за ручку двери, он растерянно посмотрел по сторонам: коридор административного этажа был пуст. Зазвонил телефон.
— Костя, ты куда пропал? — услышал он голос Анны. — Мы уже пять минут ждем тебя в машине, твоя одежда у нас. Спускайся быстрее!
— Слушаюсь, Анна Николаевна, — ответил он. Едва Крылов захлопнул за собой дверцу, машина плавно отъехала от крыльца и, сделав несколько крутых поворотов, выехала с территории частной больницы.
— Куда мы сейчас? — уточнил он у Анны.
— В аэропорт, — машинально ответила та и тихо спросила: — Ты на меня не обиделся? Прости, пожалуйста.
— Ну, что ты, — соврал Крылов, но в душе его потеплело. — Просто чувствовал себя не в своей тарелке. Зато тебя удалось увидеть во всей красе… Надо отдать должное: ты многого достигла!
— Повезло с учителями, — задумчиво ответила она. — Я любила наблюдать за тобой со стороны, и мне было чему поучиться. А учитывая, что знала суть твоих проблем, была прекрасная возможность анализировать как твои успехи, так и ошибки.
— И много было ошибок? — пристально посмотрел он на нее.
— Не много… Правильнее сказать, мало. Но они были…
— Глобальные? — снова уточнил он.
— Возможно… Есть хочу, — неожиданно сменила она тему разговора. — Вторые сутки почти ничего не ем. А ты? — спохватилась она. — Ты ведь тоже голодный?
— Ну, не совсем так, — улыбнулся Крылов. Имидж «железной леди» постепенно покидал Анну. — Держи, — достал он сок и печенье.
Чмокнув его в щеку, она быстро сняла обертку, предложила печенье сначала ему, но уловив отрицательный жест, быстро запихнула в рот два толстых, покрытых шоколадом кругляша.
— По пути будет неплохое кафе, — подключился к разговору Петр. Второй день наблюдая за этой парой, он сделал однозначный вывод: «дышат они друг к другу ох как неровно». — Можем остановиться на полчаса.
— М-м-м-м, — отрицательно замотала головой Анна и, проглотив, добавила: — Там уже Кравченко ждет. Я должна подписать все бумаги и согласования от имени корпорации. У нас же у всех страховки, и персональные, и корпоративные. Надо все по правилам делать, у нас с этим строго.
— Хорошо живете, — усмехнулся Петр.
Машина мчалась по загородному шоссе. Пробившиеся из-под низких облаков лучи заходящего солнца отбрасывали длинные тени от попадавшихся на пути деревьев и отражались на белом искрящемся снегу мягким розоватым свечением.
— Хорошо живете, — зачем-то повторил Петр. — Только на родной стороне все равно лучше. Домой не тянет? — поинтересовался он, бросив взгляд на Анну в зеркало заднего вида.
— Это закрытая тема, — ответила она, опустив руку с пакетом сока на колени, и добавила, задумчиво созерцая проносившийся за стеклом зимний пейзаж: — Красиво. Дело не в хорошей или плохой жизни… Yes.hi, darling, — ответила она на телефонный звонок и, выслушав длинное, восторженное приветствие Джессики, взглянув на Костю, улыбнулась: — Mr. Krylov sends his best regards… Тебе привет, — снова улыбнулась она и переключилась на разговор с Америкой.
После разговора с Дербеневым Галина, казалось, успокоилась. Первым делом Николай пообещал, что завтра же ее переведут в отделение интенсивной терапии, где постараются сделать все возможное.
— За Ваню не волнуйся, — продолжил он.
— Где они с Машей? — быстро вскинула она голову. — Я с самого утра не могу домой дозвониться. — Кабель повредили, — не моргнув глазом, соврал Николай. — Сейчас я ее наберу, можешь поговорить.
По предварительной договоренности с дочерью они решили не сообщать ей, что мальчик попал в больницу.
— Машенька? — разволновалась Галина. — Как Ванечка? Во время недолгого разговора она, кивая головой, улыбалась, задавала вопросы и в конце разговора попросила передать трубку сыну. — Солнышко мое, мальчик мой, — всхлипнула она. — Мамочка о тебе помнит, мамочка тебя любит… Мне кажется, он тяжело дышит… Нет? Набегался… Ну, ладно. До свидания, дорогие мои.
— Спасибо, — произнесла она, возвращая трубку Дербеневу, — Спасибо, Николай Степанович.
— Ну, что ты. Не за что, — пытаясь скрыть всю гамму переполнявших его чувств, спрятал он телефон в карман.
Полчаса назад, закончив долгий разговор с лечащим врачом, он понял: никакой надежды нет. Ни за какие деньги. Не привыкший отступать, Николай какое-то время потерянно топтался на коридоре, пока решился, наконец, постучать к ней в палату.
— Главное, не унывай и постарайся меня понять и простить.
— Вас-то за что?! — всхлипнула она. — Это я перед вами виновата. Особенно перед Верой Ивановной. Я знаю, что она тоже здесь, и у нее все благополучно. Я за нее рада… Будет кому Ванечку присмотреть, — неожиданно добавила она.
Дербенев вскинул брови.
— Да сама еще вырастишь…
— Не надо, Николай Степанович, — опустила голову Галя. — Спасибо вам за поддержку, только я ведь знаю, чем все заканчивается. У меня мама… — она снова всхлипнула и потянулась к висевшему на спинке полотенцу.
В шестиместной палате кроме них с Николаем и спавшей у окна женщины никого не было. Все были на процедурах.
— Я этого не выдержу… — добавила она, и ее плечи мелко задрожали, — и никому не хочу приносить страданий… Это так ужасно…
Сердце Николая сжалось, и он осторожно привлек ее к себе.
— Надо бороться, Галя! — постарался произнести он как можно тверже и увереннее. — Сжать зубы и бороться! Надо верить, в конце концов. У нас с тобой сын, — вырвалось у него, — вот ради него и надо…
Неожиданно она перестала плакать и отстранилась.
— Вот и молодец! — обрадованно улыбнулся Николай. — Ну, мне надо спешить, а ты ляг, отдохни. Я тебе фруктов принес, кое-что из еды, а если что понадобится, ты через Ольгу передай. Ну, до свидания! — поднял он руку в приветствии и шагнул к двери. Машинально повинуясь его словам, Галя прилегла на кровать. «У нас сын, — вспомнилось ей. Он ни разу не говорил таких слов, но если сказал, то теперь не отступится. Значит, с Ванечкой все будет в порядке», — успокоенно подумала она, засыпая.
«…К ней мужик приходил, — разобрала она сквозь сон чей-то шепот. — Сын у них, я слышала. Все успокаивал, успокаивал… Говорил, что все деньги отдаст, лишь бы выздоровела. Везет же некоторым!» — слушала она с закрытыми глазами разговор соседок по палате.
«А ты не завидуй! — остановила ее другая. — Я утром разговор в ординаторской подслушала, не знали они, что с ней делать: выписывать некуда, одна с мальцом живет, а ей помирать. Кто ж за ней ухаживать будет? Так что, не завидуй, намучается еще…»
Из-под закрытых ресниц Галины потекли беззвучные слезы. Уловив послышавшееся за спиной сопенье, она тихо встала и вышла за дверь.
Подойдя к палате Веры, она заглянула внутрь: на одной из двух кроватей спала Вера Ивановна. Стараясь не шуметь, Галя подошла поближе, опустилась на колени и, словно читая молитву, склонила голову, коснувшись лбом края постели. Застыв в таком положении, она долго о чем-то думала, пока не расслышала все более частые шаркающие шаги на коридоре и догадалась, что тихий час закончился. Подняв голову, она снова посмотрела на Веру Ивановну. Словно почувствовав ее взгляд, веки той дрогнули и на лице промелькнула недовольная гримаса.
Галина отвела взгляд и, заметив на тумбочке ручку и стопку листов бумаги, пронзенная новой мыслью, принялась что-то быстро писать.
— Галя?! — вдруг услышала она и обернулась: в освещенном проеме двери с округлившимися от удивления глазами стояла Ольга. — Что ты тут делаешь?
Словно испугавшись, Галина отложила ручку, посмотрела в последний раз на начавшую просыпаться Веру Ивановну, быстро поцеловала ее в лоб и спешно направилась к двери.
— Прощай, — бросила она, проходя мимоОльги. — Спасибо тебе за все… Веру Ивановну береги…
Пребывая в полном недоумении, Ольга пожала плечами и подошла к кровати. Она уже собиралась домой, но напоследок решила убедиться, все ли в порядке, и заглянула в палату Дербеневой.
— Оля? — раскрыв глаза, удивилась Вера. — Здесь кто-то был? Мне показалось, здесь был кто-то еще, — попыталась она присесть.
— Приснилось, — Ольга щелкнула выключателем и поправила у нее за спиной подушку. — Никого не было… Сейчас смерим температуру, сделаем пару укольчиков, и я домой.Вам включить телевизор, пока я быстренько за шприцами сбегаю?
— Нет. Не надо, — не поверила Вера ее словам и, окинув палату, задержалась взглядом на тумбочке.
Стопку листов, закрепленную толстой скрепкой на специальной твердой подставке, утром принесла секретарша. Нужно было подписать кое-какие бумаги, к тому же впереди Веру ждали несколько серьезных процессов, и она попросила оставить что-нибудь для заметок.
— Что это? — удивленно спросила она, заметив сделанный кем-то записи на верхнем листе, и протянула руку.
Быстро пробежав глазами по скупым строкам, она нахмурилась и попыталась перечитать короткое письмо более внимательно. Стоявшая позади Ольга непроизвольно читала следом:
«Вера Ивановна! Мысленно я часто пыталась вымолить у вас прощение, потому что так и не нашла сил взглянуть вам в глаза… Простите меня за все. Я вас любила и люблю, как мать, как старшую сестру, и только вам могу доверить единственное, что у меня есть, Ванечку. Я знаю, вы его полюбите, потому что у вас самое доброе сердце. Еще раз простите меня… Хотя бы когда-нибудь. Прощайте. Галина. Р. S. Если будет возможность, похороните меня рядом с родителями в…»
На этом письмо обрывалось. Дочитав до конца, Ольга рванула с места, забежала в палату Галины, но, не найдя ее там, выскочила обратно в коридор и замерла: навстречу ей бежала испуганная женщина.
— Там!.. В бытовке!.. Выбросилась!.. Там! — громко причитала она.
У Ольги стали подкашиваться ноги. Прислонившись к стене, она посмотрела в сторону, откуда появилась женщина, затем в другую, где ее ждала в палате Вера, и, откинув голову назад, закрыла глаза: она уже знала, кто выбросился из окна бытовки…
— …Жаль его, — глядя вслед удалявшейся за стойку спецконтроля каталке, произнесла Анна. — Он так хотел сам закончить модернизацию завода и получить причитающееся повышение…
— Главное, чтобы был жив-здоров. Наверстает, — заметил Крылов.
— Больше не пошлют, — вздохнула она. — Корпорация подсчитает расходы и прочие издержки. Даже если все покроет страховка, теперь перед командировкой люди будут проходить еще более жесткий медицинский контроль, как в космонавты. Те же страховые компании запишут это первым пунктом в договоре. И, не дай Бог, у него обнаружат хроническое заболевание: тут уж всем достанется! Мир денег живет по своим жестоким законам. Выпьем по чашке кофе и к Вере? Что там у них? — поинтересовалась она.
Занимаясь административными вопросами, последний час она почти не общалась с Костей.
Словно не решаясь ответить на ее вопрос, он посмотрел сначала на пол, затем поднял взгляд и тяжело произнес:
— Боюсь, кофе нам выпить не придется… Пятнадцать минут назад звонил Николай… Галя выбросилась из окна.
Медленно расширяющимися от ужаса глазами Анна посмотрела на Крылова.
— Этого не может быть… У нее ведь ребенок, Ванечка…
— Может. К сожалению, — горько усмехнулся он и крепко обнял ее за плечи. — Поехали…
— 5 —
…«По времени, уже должен уйти», — подумала Галина и, посмотрев на часы, выползла из-под одеяла.
— Галя, — неожиданно услышала она за спиной и недоверчиво обернулась.
С большим пакетом в руке в дверях стоял Николай Степанович…
Костя передвигался за Анной, как нитка за иголкой: больница, офис, снова больница, кабинет главврача, консультации по телефону с врачами, отправлявшими больного, с врачами, готовыми вылететь и сопровождать его в самолете, с медперсоналом госпиталя, где готовились принять Новака. После обеда в переговоры с Европой стали вклиниваться разговоры со Штатами. При этом отправив Петра с девушкой Алана собирать его личные вещи она спешно принимала у него дела. Наблюдая за Анной, за ее уверенными действиями, краткими, немногословными и в то же время понятными командами, за ее предельной сконцентрированностью он вдруг поймал себя на невольном сравнении, что, возможно точно также выглядит в периоды напряженной работы.
«Впрочем, — с грустью добавил он, — пожалуй, она выглядит предпочтительней: корректна, спокойна, доброжелательна и при этом не забывает улыбаться окружающим. Мне в том числе».
Такая Анна вызывала у него неподдельный интерес в чисто профессиональном плане. Она не боялась принимать решения доказывать их целесообразность и делать все от нее зависящее, чтобы они осуществились. С ней было надежно, но в то же время в ней было нечто такое, что не давало повода подойти, обнять, просто поцеловать, в конце концов! Ей не нужна была ничья помощь, в том числе и его, она сама могла помочь кому угодно. Бездействие и собственная бесполезность стали его угнетать.
«Страховка, транспортировка… Корпорация не ошиблась, отправив сюда именно ее, — подумал он, сидя в кабинете главврача и слушая двусторонний перевод последних медицинских согласований. — Есть хочется».
Вспомнив, где видел табличку «Буфет», он незаметно для всех покинул кабинет и спустился на нужный этаж. Обеденное время закончилось. В буфете не было никакой очереди, как, впрочем, и ничего, что вызывало бы своим внешним видом аппетит. Прожевав пару подсохших бутербродов с ветчиной и запив их стаканом заваренного из пакетика чая, Крылов снова оглянулся на витрину. Прихватив пакет сока и пачку печенья в приглянувшейся упаковке, он вернулся в кабинет главврача, но тот оказался закрыт. Удивленно подергав за ручку двери, он растерянно посмотрел по сторонам: коридор административного этажа был пуст. Зазвонил телефон.
— Костя, ты куда пропал? — услышал он голос Анны. — Мы уже пять минут ждем тебя в машине, твоя одежда у нас. Спускайся быстрее!
— Слушаюсь, Анна Николаевна, — ответил он. Едва Крылов захлопнул за собой дверцу, машина плавно отъехала от крыльца и, сделав несколько крутых поворотов, выехала с территории частной больницы.
— Куда мы сейчас? — уточнил он у Анны.
— В аэропорт, — машинально ответила та и тихо спросила: — Ты на меня не обиделся? Прости, пожалуйста.
— Ну, что ты, — соврал Крылов, но в душе его потеплело. — Просто чувствовал себя не в своей тарелке. Зато тебя удалось увидеть во всей красе… Надо отдать должное: ты многого достигла!
— Повезло с учителями, — задумчиво ответила она. — Я любила наблюдать за тобой со стороны, и мне было чему поучиться. А учитывая, что знала суть твоих проблем, была прекрасная возможность анализировать как твои успехи, так и ошибки.
— И много было ошибок? — пристально посмотрел он на нее.
— Не много… Правильнее сказать, мало. Но они были…
— Глобальные? — снова уточнил он.
— Возможно… Есть хочу, — неожиданно сменила она тему разговора. — Вторые сутки почти ничего не ем. А ты? — спохватилась она. — Ты ведь тоже голодный?
— Ну, не совсем так, — улыбнулся Крылов. Имидж «железной леди» постепенно покидал Анну. — Держи, — достал он сок и печенье.
Чмокнув его в щеку, она быстро сняла обертку, предложила печенье сначала ему, но уловив отрицательный жест, быстро запихнула в рот два толстых, покрытых шоколадом кругляша.
— По пути будет неплохое кафе, — подключился к разговору Петр. Второй день наблюдая за этой парой, он сделал однозначный вывод: «дышат они друг к другу ох как неровно». — Можем остановиться на полчаса.
— М-м-м-м, — отрицательно замотала головой Анна и, проглотив, добавила: — Там уже Кравченко ждет. Я должна подписать все бумаги и согласования от имени корпорации. У нас же у всех страховки, и персональные, и корпоративные. Надо все по правилам делать, у нас с этим строго.
— Хорошо живете, — усмехнулся Петр.
Машина мчалась по загородному шоссе. Пробившиеся из-под низких облаков лучи заходящего солнца отбрасывали длинные тени от попадавшихся на пути деревьев и отражались на белом искрящемся снегу мягким розоватым свечением.
— Хорошо живете, — зачем-то повторил Петр. — Только на родной стороне все равно лучше. Домой не тянет? — поинтересовался он, бросив взгляд на Анну в зеркало заднего вида.
— Это закрытая тема, — ответила она, опустив руку с пакетом сока на колени, и добавила, задумчиво созерцая проносившийся за стеклом зимний пейзаж: — Красиво. Дело не в хорошей или плохой жизни… Yes.hi, darling, — ответила она на телефонный звонок и, выслушав длинное, восторженное приветствие Джессики, взглянув на Костю, улыбнулась: — Mr. Krylov sends his best regards… Тебе привет, — снова улыбнулась она и переключилась на разговор с Америкой.
После разговора с Дербеневым Галина, казалось, успокоилась. Первым делом Николай пообещал, что завтра же ее переведут в отделение интенсивной терапии, где постараются сделать все возможное.
— За Ваню не волнуйся, — продолжил он.
— Где они с Машей? — быстро вскинула она голову. — Я с самого утра не могу домой дозвониться. — Кабель повредили, — не моргнув глазом, соврал Николай. — Сейчас я ее наберу, можешь поговорить.
По предварительной договоренности с дочерью они решили не сообщать ей, что мальчик попал в больницу.
— Машенька? — разволновалась Галина. — Как Ванечка? Во время недолгого разговора она, кивая головой, улыбалась, задавала вопросы и в конце разговора попросила передать трубку сыну. — Солнышко мое, мальчик мой, — всхлипнула она. — Мамочка о тебе помнит, мамочка тебя любит… Мне кажется, он тяжело дышит… Нет? Набегался… Ну, ладно. До свидания, дорогие мои.
— Спасибо, — произнесла она, возвращая трубку Дербеневу, — Спасибо, Николай Степанович.
— Ну, что ты. Не за что, — пытаясь скрыть всю гамму переполнявших его чувств, спрятал он телефон в карман.
Полчаса назад, закончив долгий разговор с лечащим врачом, он понял: никакой надежды нет. Ни за какие деньги. Не привыкший отступать, Николай какое-то время потерянно топтался на коридоре, пока решился, наконец, постучать к ней в палату.
— Главное, не унывай и постарайся меня понять и простить.
— Вас-то за что?! — всхлипнула она. — Это я перед вами виновата. Особенно перед Верой Ивановной. Я знаю, что она тоже здесь, и у нее все благополучно. Я за нее рада… Будет кому Ванечку присмотреть, — неожиданно добавила она.
Дербенев вскинул брови.
— Да сама еще вырастишь…
— Не надо, Николай Степанович, — опустила голову Галя. — Спасибо вам за поддержку, только я ведь знаю, чем все заканчивается. У меня мама… — она снова всхлипнула и потянулась к висевшему на спинке полотенцу.
В шестиместной палате кроме них с Николаем и спавшей у окна женщины никого не было. Все были на процедурах.
— Я этого не выдержу… — добавила она, и ее плечи мелко задрожали, — и никому не хочу приносить страданий… Это так ужасно…
Сердце Николая сжалось, и он осторожно привлек ее к себе.
— Надо бороться, Галя! — постарался произнести он как можно тверже и увереннее. — Сжать зубы и бороться! Надо верить, в конце концов. У нас с тобой сын, — вырвалось у него, — вот ради него и надо…
Неожиданно она перестала плакать и отстранилась.
— Вот и молодец! — обрадованно улыбнулся Николай. — Ну, мне надо спешить, а ты ляг, отдохни. Я тебе фруктов принес, кое-что из еды, а если что понадобится, ты через Ольгу передай. Ну, до свидания! — поднял он руку в приветствии и шагнул к двери. Машинально повинуясь его словам, Галя прилегла на кровать. «У нас сын, — вспомнилось ей. Он ни разу не говорил таких слов, но если сказал, то теперь не отступится. Значит, с Ванечкой все будет в порядке», — успокоенно подумала она, засыпая.
«…К ней мужик приходил, — разобрала она сквозь сон чей-то шепот. — Сын у них, я слышала. Все успокаивал, успокаивал… Говорил, что все деньги отдаст, лишь бы выздоровела. Везет же некоторым!» — слушала она с закрытыми глазами разговор соседок по палате.
«А ты не завидуй! — остановила ее другая. — Я утром разговор в ординаторской подслушала, не знали они, что с ней делать: выписывать некуда, одна с мальцом живет, а ей помирать. Кто ж за ней ухаживать будет? Так что, не завидуй, намучается еще…»
Из-под закрытых ресниц Галины потекли беззвучные слезы. Уловив послышавшееся за спиной сопенье, она тихо встала и вышла за дверь.
Подойдя к палате Веры, она заглянула внутрь: на одной из двух кроватей спала Вера Ивановна. Стараясь не шуметь, Галя подошла поближе, опустилась на колени и, словно читая молитву, склонила голову, коснувшись лбом края постели. Застыв в таком положении, она долго о чем-то думала, пока не расслышала все более частые шаркающие шаги на коридоре и догадалась, что тихий час закончился. Подняв голову, она снова посмотрела на Веру Ивановну. Словно почувствовав ее взгляд, веки той дрогнули и на лице промелькнула недовольная гримаса.
Галина отвела взгляд и, заметив на тумбочке ручку и стопку листов бумаги, пронзенная новой мыслью, принялась что-то быстро писать.
— Галя?! — вдруг услышала она и обернулась: в освещенном проеме двери с округлившимися от удивления глазами стояла Ольга. — Что ты тут делаешь?
Словно испугавшись, Галина отложила ручку, посмотрела в последний раз на начавшую просыпаться Веру Ивановну, быстро поцеловала ее в лоб и спешно направилась к двери.
— Прощай, — бросила она, проходя мимоОльги. — Спасибо тебе за все… Веру Ивановну береги…
Пребывая в полном недоумении, Ольга пожала плечами и подошла к кровати. Она уже собиралась домой, но напоследок решила убедиться, все ли в порядке, и заглянула в палату Дербеневой.
— Оля? — раскрыв глаза, удивилась Вера. — Здесь кто-то был? Мне показалось, здесь был кто-то еще, — попыталась она присесть.
— Приснилось, — Ольга щелкнула выключателем и поправила у нее за спиной подушку. — Никого не было… Сейчас смерим температуру, сделаем пару укольчиков, и я домой.Вам включить телевизор, пока я быстренько за шприцами сбегаю?
— Нет. Не надо, — не поверила Вера ее словам и, окинув палату, задержалась взглядом на тумбочке.
Стопку листов, закрепленную толстой скрепкой на специальной твердой подставке, утром принесла секретарша. Нужно было подписать кое-какие бумаги, к тому же впереди Веру ждали несколько серьезных процессов, и она попросила оставить что-нибудь для заметок.
— Что это? — удивленно спросила она, заметив сделанный кем-то записи на верхнем листе, и протянула руку.
Быстро пробежав глазами по скупым строкам, она нахмурилась и попыталась перечитать короткое письмо более внимательно. Стоявшая позади Ольга непроизвольно читала следом:
«Вера Ивановна! Мысленно я часто пыталась вымолить у вас прощение, потому что так и не нашла сил взглянуть вам в глаза… Простите меня за все. Я вас любила и люблю, как мать, как старшую сестру, и только вам могу доверить единственное, что у меня есть, Ванечку. Я знаю, вы его полюбите, потому что у вас самое доброе сердце. Еще раз простите меня… Хотя бы когда-нибудь. Прощайте. Галина. Р. S. Если будет возможность, похороните меня рядом с родителями в…»
На этом письмо обрывалось. Дочитав до конца, Ольга рванула с места, забежала в палату Галины, но, не найдя ее там, выскочила обратно в коридор и замерла: навстречу ей бежала испуганная женщина.
— Там!.. В бытовке!.. Выбросилась!.. Там! — громко причитала она.
У Ольги стали подкашиваться ноги. Прислонившись к стене, она посмотрела в сторону, откуда появилась женщина, затем в другую, где ее ждала в палате Вера, и, откинув голову назад, закрыла глаза: она уже знала, кто выбросился из окна бытовки…
— …Жаль его, — глядя вслед удалявшейся за стойку спецконтроля каталке, произнесла Анна. — Он так хотел сам закончить модернизацию завода и получить причитающееся повышение…
— Главное, чтобы был жив-здоров. Наверстает, — заметил Крылов.
— Больше не пошлют, — вздохнула она. — Корпорация подсчитает расходы и прочие издержки. Даже если все покроет страховка, теперь перед командировкой люди будут проходить еще более жесткий медицинский контроль, как в космонавты. Те же страховые компании запишут это первым пунктом в договоре. И, не дай Бог, у него обнаружат хроническое заболевание: тут уж всем достанется! Мир денег живет по своим жестоким законам. Выпьем по чашке кофе и к Вере? Что там у них? — поинтересовалась она.
Занимаясь административными вопросами, последний час она почти не общалась с Костей.
Словно не решаясь ответить на ее вопрос, он посмотрел сначала на пол, затем поднял взгляд и тяжело произнес:
— Боюсь, кофе нам выпить не придется… Пятнадцать минут назад звонил Николай… Галя выбросилась из окна.
Медленно расширяющимися от ужаса глазами Анна посмотрела на Крылова.
— Этого не может быть… У нее ведь ребенок, Ванечка…
— Может. К сожалению, — горько усмехнулся он и крепко обнял ее за плечи. — Поехали…
— 5 —
Три последующих дня были наполнены тяжестью и щемящей, опустошавшей душу болью. По-видимому, в таком состоянии находились все, кто знал Галину и кому была известна история, связывавшая ее с Дербеневыми.
Выполняя последнюю волю погибшей, сотрудники юридической конторы, в которой Галя проработала без малого восемь лет, организовали похороны на кладбище, где покоились ее родители. В воскресенье и в автобусе, и в нескольких следовавших за ним машинах пассажиры старались не смотреть друг другу в глаза. Многие из них корили себя в душе за то, что изолировали ее, оставили один на один с болезнью, с тяготами жизни, лишив тем самым и своевременной помощи. Во всяком случае, более молчаливой похоронной процессии и поминального стола вряд ли кто мог припомнить.
С маленьким Ванечкой в больнице постоянно находилась няня или сиделка, периодически его навещали Анна с Машей. И все же большую часть времени они проводили в онкоцентре у Веры. Врачи не позволили ей покидать стены больницыи, переживая за ее состояние, между близкими установилась негласная очередь: кто когда и сколько времени проведет с ней в палате. Как правило едва уходил один, тут же появлялся другой. Чтобы было не так тяжело и одиноко по ночам, Ольга подобрала к ней в палату хорошую соседку, и между обеими женщинами установились добрые отношения.
Костя постоянно находился рядом с Николаем: ходил с ним по инстанциям, ездил в Черниговскую область договариваться с работниками кладбища, сидел у гроба, проводил долгие вечера за разговорами-исповедями. Оба практически не пили. У Дербенева резко подскочило давление, он «сидел» на таблетках и, естественно, о спиртном речь не шла, а Крылов, не склонный употреблять алкоголь в одиночестве, пытался поддержать друга морально и прежде всего, дать тому возможность выговориться. И пусть порой Николай говорил путано, перескакивая с события на событие, он старался его не перебивать. Если же тот надолго замолкал, Костя старался поддержать его и в этом тягостном молчании.
Анна проводила вечера вместе с Машей и точно также выслушивала долгие рассказы-исповеди о времени, когда Галина была жива и ничто не предвещало катастрофических перемен в их отношениях.
На следующее утро после похорон они снова съездили на далекое кладбище, а вечером собрались вчетвером в квартире Дербеневых, наскоро приготовили ужин и молча посидели за столом. Понимая, что Николаю с Машей есть о чем поговорить, Анна решила оставить их одних и предложила Косте прогуляться по вечернему городу. Побродив по расчищенным от снега улицам, они вернулись к дому и подняли головы: в квартире по-прежнему светились лишь окна кухни.
— Хорошо, что ты меня вытянула, им надо побыть вдвоем, — достав из кармана пачку сигарет, вздохнул Костя.
Раздавшийся щелчок зажигалки и шум колышущегося пламени словно оживил воспоминания четырехлетней давности и надолго приковал их взгляд. Подождав, пока не стало горячо пальцам, Костя переложил зажигалку в другую руку и снова щелкнул.
— Помнишь, четыре года назад? — спросил он.
— Газ закончится, — напомнила ему Анна, продолжая зачарованно смотреть на огонь.
— Я дочитал твое стихотворение, что ты написала у камина, — неожиданно произнес он. — И хочу с тобой поговорить…
— Может, не сегодня? — поежилась она, но не оттого, что было холодно…
Накопившаяся за последние дни моральная и физическая усталость, отыскав маленькую щелочку в сооруженном усилием воли защитном панцире, стала высыпаться, выплескиваться, наполняя тело тяжестью с головы до ног, отбирая последние силы даже для того, чтобы просто шевелить губами. И, несмотря на то что она давно ждала разговора-объяснения, понимала, что сегодня не в состоянии говорить ни о чем.
— Нет, именно сегодня, — настойчиво продолжил Костя. — Завтра я возвращаюсь в Минск. Олежка вернулся, дел накопилось. Виктор там со всем управляется, но…
— А как ты будешь добираться? — ухватилась Анназа возможность сменить тему.
— Николай даст водителя, он довезет меня до границы. А там уже Малинин будет ждать. Но я вернусь к концу недели, и попробуй только отсюда исчезнуть!
— Можешь не спешить. Я здесь пробуду еще как минимум неделю.
— Вот именно поэтому я и хочу с тобой поговорить сегодня, — вернувшись к прежней теме, твердо заявил он и, заметив, что Анна вздрогнула, предложил: — Холодно, зайдем в кафе, посидим?
— Нет. Шумно, да и поздно уже.
— Тогда поехали к тебе в гостиницу. Ты где остановилась?
— В «Днипро». Правда, обитала я там всего одну ночь, к Вере перебралась.
— Неэкономно для работника корпорации твоего уровня, — попробовал он пошутить. — А бар в номере есть?
— Кажется, есть, — пожала плечами Анна, чувствуя, что сегодняшнего разговора не избежать.
— Тогда поехали! — улыбнулсяон. — Я зайду, предупрежу Николая.
— Сумочку мою захвати в прихожей. Я здесь подожду. Спрятавшись от ветра, Анна прислонилась к стене подъезда и, закрыв глаза, задумалась.
«Да, я хочу откровенного разговора и боюсь, потому что… Потому что в конечном итоге он ничего не изменит. Под моей прошлой жизнью и тем, какой она могла стать, подведена жирная черта, и ее нельзя убрать, замазать, заклеить, потому что следом идет начало отсчета другой жизни, и эти две жизни нельзя объединить, так же как нельзя переставить местами, потому что тогда придется подводить черту под той жизнью, которой я живу сейчас…»
— Господи, какой бред, — прошептала она. — Спать, иначе я не выдержу…
Оторвавшись от стены, она сделала несколько шагов вниз по лестнице…
— Замерзла? — раздался голос за спиной. — Я вызвал такси, потерпи еще пару минут.
Костя развернул ее к себе, заботливо поднял воротник дубленки и, закрыв своей спиной от ветра, прижал к себе. Спустя пару минут, подсвечивая дорогу фарами, из арки вынырнуло такси.
…За недолгое время пути к гостинице Анна успела задремать в прогретой машине. Показав молодому статному швейцару гостевую карту, они поднялись на последний этаж, открыли дверь и зашли в аккуратно прибранный номер с большой кроватью.
Пока она была в ванной. Костя задернул шторы и, похозяйничав в баре, накрыл импровизированный стол на прикроватной тумбочке. Фрукты из пакета, который у самой двери сунул ему в руки Дербенев, пришлись очень кстати. Расстелив постель, он оставил из освещения только приглушенный свет ночника, включил телевизор и принялся ждать.
— Я сейчас, — улыбнулся он закутанной в полотенце Анне, на ходу коснувшись губами свежевымытых волос.
Она присела на кровать, пробежала заторможенным взглядом по тумбочке и прилегла на подушку. Когда Костя вышел из душа, Анна, свернувшись калачиком, крепко спала. Вздохнув, он осторожно размотал на ее теле полотенце, укрыл одеялом и, грустно улыбнувшись, выключил ночник. Придвинувшись под одеялом поближе, он обнял ее рукой и, ощутив прохладу тела, прижал к себе.
Слушая ее размеренное дыхание, он мысленно воспроизводил все, что хотел сказать сегодня, и долго не мог уснуть. «Никуда я тебя не отпущу!» — заключил он.
…Анна шла по темному коридору, пробегая глазами таблички со знакомыми именами и фамилиями на множестве дверей: «Алан Новак», «Роберт Балайзер», «Вера Дербенева», — читала она. — «Виктор Хорин», «Елена Хорина». «Почему они в разных палатах, ведь это больница? Или отель?» — промелькнуло у нее. Она интуитивно шла к своей двери, держа в руках ключ с тяжелым металлическим набалдашником. «Анна Гурова» — было выведено на двери детским почерком. «Гурова?» — недоуменно остановилась она, и вдруг до ее слуха донесся тонкий детский плач. «Кто это может быть? Катя? Нет, не она. Там плачет младенец», — она лихорадочно принялась искать замочную скважину, но на месте дверной ручки, которую только что видела, была лишь гладкая поверхность. «Там мой ребенок!» — вдруг дошло до нее. Плач, доносившийся изнутри, становился все громче, он приближался и словно звал на помощь, а Анна в поисках замочной скважины, все шарила руками по двери и в конце концов стала нервно колотить по ней руками.
— Откройте! Там ребенок, мой ребенок!!! — закричала она что есть силы… и проснулась.
— Что с тобой? — услышала она рядом испуганный голос Кости.
Со стороны коридора доносился приглушенный ковровым покрытием топот ног и удалявшийся детский плач.
— Ребенок плачет, — приподняв голову, произнесла она.
— Кто-то рано выезжает, — предположил Костя и включил лампу над головой. — Разбудили ни свет ни заря, вот и раскапризничался. — Пять часов утра, — взглянул он на циферблат на руке. — Что-то приснилось?
— Да, — Анна опустила голову на подушку и закрыла глаза. — Длинный коридор с множеством дверей, за одной из которых плакал ребенок. А я никак не могла ее открыть.
«Но я четко осознавала, что это мой малыш, — продолжила она про себя и вздрогнула: — А вдруг что-то с Катей?»
Она быстро вскочила с кровати и бросилась к сумочке. Отыскав телефон, набрала номер и, выпрямившись, застыла в напряженном ожидании.
— Robert! Its me. Are you OK? How Kate?
Костя наблюдал за стоявшей посреди комнаты обнаженной женщиной. Услышав успокаивающий ответ, она расслабилась и, оглянувшись, присела на краешек кресла. Продолжая слушать, изредка задавая вопросы, она зябко повела плечами: в комнате было прохладно. Заметив ее движение, он встал, стянул с кровати одеяло и заботливо укутал ее со всех сторон. Ухватив рукой края одеяла, она благодарно кивнула ему головой. Костя обернул вокруг пояса висевшее на спинке стула полотенце, плеснул в стакан минеральной воды и подошел к плотным шторам. Отодвинув одну из них, он выглянул в окно: сделав круг по площади, в сторону Крещатика и обратно двигались редкие в этот час машины.
Три года занятий английским с репетитором сделали свое дело, и он без труда понимал все, что слышал за своей спиной. Вдруг с какой-то тоскливой безнадежностью он осознал, почему первым делом после испугавшего ее сна Анна бросилась звонить в Штаты. «Она прожила там три года, там ее дочь, и мысленно она продолжает находиться там. Здесь — лишь тело, текущие дела, проблемы. А душа постоянно мечется оттуда — сюда и обратно, — сделал он глоток из стакана. — Ее приезд в Минск — дань памяти..
Присутствие рядом с ней Кати заставило меня поверить, что все вернулось на круги своя. Но это — иллюзия. Нельзя переступить через трехгодичное расставание, восприняв его как легкую размолвку… Неужели я опоздал? — мелькнуло у него. — И должен был лететь через океан сразу же, в том, в первом порыве?»
— Ну что? Все в порядке? — услышав, как та попрощалась с Робертом, повернулся он к Анне.
— Да, — опустив руку с телефоном, она, словно извиняясь пожала плечами. — Бредовый сон какой-то… А как Олег?
— Вечером я с ними разговаривал, — Костя подошел к журнальному столику и поставил стакан. — Вчера уже был в школе, Саша в порядке.
— Они одни? Не боятся?
— Чего бояться? Там Виктор, Малинин каждый день приезжает, соседи хорошие, да и Светлану я пригласил пожить на недельку.
— Понятно, — кивнула она головой. — А когда она улетает?
— Кажется, в воскресенье.
В комнате, где находились двое практически голых людей, повисла неловкая пауза.
— Прости, — первой прервала молчание Анна и встала с кресла. — Разбудила тебя по какой-то глупости. Ложись, доспи.
Выполняя последнюю волю погибшей, сотрудники юридической конторы, в которой Галя проработала без малого восемь лет, организовали похороны на кладбище, где покоились ее родители. В воскресенье и в автобусе, и в нескольких следовавших за ним машинах пассажиры старались не смотреть друг другу в глаза. Многие из них корили себя в душе за то, что изолировали ее, оставили один на один с болезнью, с тяготами жизни, лишив тем самым и своевременной помощи. Во всяком случае, более молчаливой похоронной процессии и поминального стола вряд ли кто мог припомнить.
С маленьким Ванечкой в больнице постоянно находилась няня или сиделка, периодически его навещали Анна с Машей. И все же большую часть времени они проводили в онкоцентре у Веры. Врачи не позволили ей покидать стены больницыи, переживая за ее состояние, между близкими установилась негласная очередь: кто когда и сколько времени проведет с ней в палате. Как правило едва уходил один, тут же появлялся другой. Чтобы было не так тяжело и одиноко по ночам, Ольга подобрала к ней в палату хорошую соседку, и между обеими женщинами установились добрые отношения.
Костя постоянно находился рядом с Николаем: ходил с ним по инстанциям, ездил в Черниговскую область договариваться с работниками кладбища, сидел у гроба, проводил долгие вечера за разговорами-исповедями. Оба практически не пили. У Дербенева резко подскочило давление, он «сидел» на таблетках и, естественно, о спиртном речь не шла, а Крылов, не склонный употреблять алкоголь в одиночестве, пытался поддержать друга морально и прежде всего, дать тому возможность выговориться. И пусть порой Николай говорил путано, перескакивая с события на событие, он старался его не перебивать. Если же тот надолго замолкал, Костя старался поддержать его и в этом тягостном молчании.
Анна проводила вечера вместе с Машей и точно также выслушивала долгие рассказы-исповеди о времени, когда Галина была жива и ничто не предвещало катастрофических перемен в их отношениях.
На следующее утро после похорон они снова съездили на далекое кладбище, а вечером собрались вчетвером в квартире Дербеневых, наскоро приготовили ужин и молча посидели за столом. Понимая, что Николаю с Машей есть о чем поговорить, Анна решила оставить их одних и предложила Косте прогуляться по вечернему городу. Побродив по расчищенным от снега улицам, они вернулись к дому и подняли головы: в квартире по-прежнему светились лишь окна кухни.
— Хорошо, что ты меня вытянула, им надо побыть вдвоем, — достав из кармана пачку сигарет, вздохнул Костя.
Раздавшийся щелчок зажигалки и шум колышущегося пламени словно оживил воспоминания четырехлетней давности и надолго приковал их взгляд. Подождав, пока не стало горячо пальцам, Костя переложил зажигалку в другую руку и снова щелкнул.
— Помнишь, четыре года назад? — спросил он.
— Газ закончится, — напомнила ему Анна, продолжая зачарованно смотреть на огонь.
— Я дочитал твое стихотворение, что ты написала у камина, — неожиданно произнес он. — И хочу с тобой поговорить…
— Может, не сегодня? — поежилась она, но не оттого, что было холодно…
Накопившаяся за последние дни моральная и физическая усталость, отыскав маленькую щелочку в сооруженном усилием воли защитном панцире, стала высыпаться, выплескиваться, наполняя тело тяжестью с головы до ног, отбирая последние силы даже для того, чтобы просто шевелить губами. И, несмотря на то что она давно ждала разговора-объяснения, понимала, что сегодня не в состоянии говорить ни о чем.
— Нет, именно сегодня, — настойчиво продолжил Костя. — Завтра я возвращаюсь в Минск. Олежка вернулся, дел накопилось. Виктор там со всем управляется, но…
— А как ты будешь добираться? — ухватилась Анназа возможность сменить тему.
— Николай даст водителя, он довезет меня до границы. А там уже Малинин будет ждать. Но я вернусь к концу недели, и попробуй только отсюда исчезнуть!
— Можешь не спешить. Я здесь пробуду еще как минимум неделю.
— Вот именно поэтому я и хочу с тобой поговорить сегодня, — вернувшись к прежней теме, твердо заявил он и, заметив, что Анна вздрогнула, предложил: — Холодно, зайдем в кафе, посидим?
— Нет. Шумно, да и поздно уже.
— Тогда поехали к тебе в гостиницу. Ты где остановилась?
— В «Днипро». Правда, обитала я там всего одну ночь, к Вере перебралась.
— Неэкономно для работника корпорации твоего уровня, — попробовал он пошутить. — А бар в номере есть?
— Кажется, есть, — пожала плечами Анна, чувствуя, что сегодняшнего разговора не избежать.
— Тогда поехали! — улыбнулсяон. — Я зайду, предупрежу Николая.
— Сумочку мою захвати в прихожей. Я здесь подожду. Спрятавшись от ветра, Анна прислонилась к стене подъезда и, закрыв глаза, задумалась.
«Да, я хочу откровенного разговора и боюсь, потому что… Потому что в конечном итоге он ничего не изменит. Под моей прошлой жизнью и тем, какой она могла стать, подведена жирная черта, и ее нельзя убрать, замазать, заклеить, потому что следом идет начало отсчета другой жизни, и эти две жизни нельзя объединить, так же как нельзя переставить местами, потому что тогда придется подводить черту под той жизнью, которой я живу сейчас…»
— Господи, какой бред, — прошептала она. — Спать, иначе я не выдержу…
Оторвавшись от стены, она сделала несколько шагов вниз по лестнице…
— Замерзла? — раздался голос за спиной. — Я вызвал такси, потерпи еще пару минут.
Костя развернул ее к себе, заботливо поднял воротник дубленки и, закрыв своей спиной от ветра, прижал к себе. Спустя пару минут, подсвечивая дорогу фарами, из арки вынырнуло такси.
…За недолгое время пути к гостинице Анна успела задремать в прогретой машине. Показав молодому статному швейцару гостевую карту, они поднялись на последний этаж, открыли дверь и зашли в аккуратно прибранный номер с большой кроватью.
Пока она была в ванной. Костя задернул шторы и, похозяйничав в баре, накрыл импровизированный стол на прикроватной тумбочке. Фрукты из пакета, который у самой двери сунул ему в руки Дербенев, пришлись очень кстати. Расстелив постель, он оставил из освещения только приглушенный свет ночника, включил телевизор и принялся ждать.
— Я сейчас, — улыбнулся он закутанной в полотенце Анне, на ходу коснувшись губами свежевымытых волос.
Она присела на кровать, пробежала заторможенным взглядом по тумбочке и прилегла на подушку. Когда Костя вышел из душа, Анна, свернувшись калачиком, крепко спала. Вздохнув, он осторожно размотал на ее теле полотенце, укрыл одеялом и, грустно улыбнувшись, выключил ночник. Придвинувшись под одеялом поближе, он обнял ее рукой и, ощутив прохладу тела, прижал к себе.
Слушая ее размеренное дыхание, он мысленно воспроизводил все, что хотел сказать сегодня, и долго не мог уснуть. «Никуда я тебя не отпущу!» — заключил он.
…Анна шла по темному коридору, пробегая глазами таблички со знакомыми именами и фамилиями на множестве дверей: «Алан Новак», «Роберт Балайзер», «Вера Дербенева», — читала она. — «Виктор Хорин», «Елена Хорина». «Почему они в разных палатах, ведь это больница? Или отель?» — промелькнуло у нее. Она интуитивно шла к своей двери, держа в руках ключ с тяжелым металлическим набалдашником. «Анна Гурова» — было выведено на двери детским почерком. «Гурова?» — недоуменно остановилась она, и вдруг до ее слуха донесся тонкий детский плач. «Кто это может быть? Катя? Нет, не она. Там плачет младенец», — она лихорадочно принялась искать замочную скважину, но на месте дверной ручки, которую только что видела, была лишь гладкая поверхность. «Там мой ребенок!» — вдруг дошло до нее. Плач, доносившийся изнутри, становился все громче, он приближался и словно звал на помощь, а Анна в поисках замочной скважины, все шарила руками по двери и в конце концов стала нервно колотить по ней руками.
— Откройте! Там ребенок, мой ребенок!!! — закричала она что есть силы… и проснулась.
— Что с тобой? — услышала она рядом испуганный голос Кости.
Со стороны коридора доносился приглушенный ковровым покрытием топот ног и удалявшийся детский плач.
— Ребенок плачет, — приподняв голову, произнесла она.
— Кто-то рано выезжает, — предположил Костя и включил лампу над головой. — Разбудили ни свет ни заря, вот и раскапризничался. — Пять часов утра, — взглянул он на циферблат на руке. — Что-то приснилось?
— Да, — Анна опустила голову на подушку и закрыла глаза. — Длинный коридор с множеством дверей, за одной из которых плакал ребенок. А я никак не могла ее открыть.
«Но я четко осознавала, что это мой малыш, — продолжила она про себя и вздрогнула: — А вдруг что-то с Катей?»
Она быстро вскочила с кровати и бросилась к сумочке. Отыскав телефон, набрала номер и, выпрямившись, застыла в напряженном ожидании.
— Robert! Its me. Are you OK? How Kate?
Костя наблюдал за стоявшей посреди комнаты обнаженной женщиной. Услышав успокаивающий ответ, она расслабилась и, оглянувшись, присела на краешек кресла. Продолжая слушать, изредка задавая вопросы, она зябко повела плечами: в комнате было прохладно. Заметив ее движение, он встал, стянул с кровати одеяло и заботливо укутал ее со всех сторон. Ухватив рукой края одеяла, она благодарно кивнула ему головой. Костя обернул вокруг пояса висевшее на спинке стула полотенце, плеснул в стакан минеральной воды и подошел к плотным шторам. Отодвинув одну из них, он выглянул в окно: сделав круг по площади, в сторону Крещатика и обратно двигались редкие в этот час машины.
Три года занятий английским с репетитором сделали свое дело, и он без труда понимал все, что слышал за своей спиной. Вдруг с какой-то тоскливой безнадежностью он осознал, почему первым делом после испугавшего ее сна Анна бросилась звонить в Штаты. «Она прожила там три года, там ее дочь, и мысленно она продолжает находиться там. Здесь — лишь тело, текущие дела, проблемы. А душа постоянно мечется оттуда — сюда и обратно, — сделал он глоток из стакана. — Ее приезд в Минск — дань памяти..
Присутствие рядом с ней Кати заставило меня поверить, что все вернулось на круги своя. Но это — иллюзия. Нельзя переступить через трехгодичное расставание, восприняв его как легкую размолвку… Неужели я опоздал? — мелькнуло у него. — И должен был лететь через океан сразу же, в том, в первом порыве?»
— Ну что? Все в порядке? — услышав, как та попрощалась с Робертом, повернулся он к Анне.
— Да, — опустив руку с телефоном, она, словно извиняясь пожала плечами. — Бредовый сон какой-то… А как Олег?
— Вечером я с ними разговаривал, — Костя подошел к журнальному столику и поставил стакан. — Вчера уже был в школе, Саша в порядке.
— Они одни? Не боятся?
— Чего бояться? Там Виктор, Малинин каждый день приезжает, соседи хорошие, да и Светлану я пригласил пожить на недельку.
— Понятно, — кивнула она головой. — А когда она улетает?
— Кажется, в воскресенье.
В комнате, где находились двое практически голых людей, повисла неловкая пауза.
— Прости, — первой прервала молчание Анна и встала с кресла. — Разбудила тебя по какой-то глупости. Ложись, доспи.