Страница:
Нет, вероятно, лорд пожелал самолично прикончить его, злобно подумал он. Но тогда почему потребовалось, чтобы он помылся? Какой в этом смысл? Однако, каковы бы ни были причины такого оборота событий, Эрик находил некоторое утешение в том, что ему по крайней мере предоставлен шанс оказаться лицом к лицу с человеком, который будет решать его судьбу. Как он поведет себя, что скажет, как сможет защищаться от обвинений, возведенных на него, — этого он пока не мог предвидеть. Все будет зависеть от сути обвинений и от характера обвинителя. Но она не отвертится от правды, если вздумала пожаловаться на изнасилование, твердо пообещал он себе. Он потянулся за ковшом с водой, и лицо его исказилось от боли, когда при этом движении натянулась исполосованная кожа на напрягшихся мышцах спины. Если она плачется насчет изнасилования — он расскажет об их браке. И хотя в этом случае ему скорее всего обеспечен смертный приговор, но и ей не удастся выйти сухой из воды.
Она не погнушалась предать его. Значит, пусть получит по заслугам.
Когда вошедшие приблизились к сэру Эдварду, он и глазом не повел в их сторону. Он сидел за огромным столом, на котором в кажущемся беспорядке размещались бумаги, гусиные перья, чернильница и коробка с песком. Лорд намеренно делал вид, что всецело поглощен изучением бумаг, хотя стражники производили довольно много шума, пока не остановились на положенном расстоянии. Пусть мошенник помучается, думал лорд, глубокомысленно водя пальцем по пергаменту. Прохвосту это только на пользу пойдет. Однако, если быть до конца честным, сэру Эдварду следовало бы признать — хотя бы перед самим собой, — что в ожидании предстоящей беседы он чувствовал себя почти столь же неуютно, как и этот проклятый молодчик.
Палец лорда застыл на одной из строк, а сам лорд сурово нахмурился, отчего многочисленные морщины, избороздившие его лицо, обозначились еще резче. Кровь Христова, да для него было бы много легче просто свернуть мерзавцу шею. Но в момент слабости он обещал дочери поступить по-другому и теперь находился в крайне невыгодном положении. В непривычной растерянности он переходил от ярости к раздумью, от абсолютной убежденности — к тяжелому недоумению: не в его правилах было терзаться сомнениями. Черт побери, когда мужчина принимает решение, он должен быть до самых печенок уверен в своей правоте и выполнять его без колебаний. Покарать негодяя, который дурно обошелся с единственной дочерью лорда, — дело само по себе нехитрое, и никаких угрызений совести в душе сэра Эдварда оно бы не оставило, но очевидное стремление Розалинды уберечь узника от наказания, ее пылкое заступничество и отчаянные мольбы — все это породило неуместную нерешительность: жажда немедленной расправы и жажда справедливости схлестнулись в поединке и не могли одолеть друг друга.
Он вспомнил момент, когда дочь смотрела на него такими огромными глазами, которые одни только и жили на бледном, почти бескровном лице. Как похожа она на свою мать, думал он. Именно этого и убоялся он восемь лет назад, когда отослал ее от себя, — испугался, что каждый взгляд на дочь будет напоминанием о жене, которой он лишился. А теперь он даже находил в этом сходстве неожиданную отраду. Как и ее мать, Розалинда была хороша собой, нежна, как роза, хотя и не столь хрупка, как могло показаться на вид. Ее губы так же подрагивали от волнения; она так же поджимает их в знак неудовольствия или покусывает в миг растерянности. В ней жила та же готовность к ласковой улыбке и задорному смеху. И когда в замок возвратился этот чистый облик его покойной жены, сэру Эдварду показалось, что неизбывная тоска словно на шаг отступила. Он никогда и ни в чем не мог отказать леди Анне. Стоит ли удивляться, что он не смог отказать и дочери?
Один из стражников беспокойно переступил с ноги на ногу, и сэр Эдвард вернулся к действительности. В глазах у него стоял туман, когда он отложил пергамент, и рука слегка дрожала. Но, приступая к предстоящему неприятному делу, он решительно отогнал образ жены. Бог взял ее к себе восемь лет назад. Да, волосы Розалинды отливали тем же самым красноватым цветом, как у ее матери; да, черты их лиц были похожи, но ведь это ничего не меняло. Жену он потерял, и боль утраты не притупилась до сих пор. Теперь домой вернулась дочь, и он будет для нее хорошим отцом. Но он еще лорд Стенвуд. Что бы он ни обещал дочери, он прежде всего должен заботиться и о безопасности своих людей — и Розалинды в том числе. Упрямый разбойник, что стоит сейчас перед ним, не будет повешен — раз уж это обещано Розалинде. И когда сэр Эдвард, прищурившись, внимательно вгляделся в верзилу, сохранявшего самый надменный вид, его решимость укрепилась. Мерзавца не повесят. Но, тысяча чертей, его заставят поджать хвост.
Сэр Эдвард побарабанил пальцами по столу и обратился к пленнику:
— Ты, я вижу, благополучно пережил порку.
Тот спокойно выдержал пристальный взгляд лорда:
— Да.
Сэр Эдвард слегка вскинул голову. Высокомерен не по чину, решил он, невольно усмехнувшись. Но с этого наглеца собьют спесь, и очень скоро.
Лорд взял со стола перо и обмакнул его в глиняную чернильницу.
— Имя?
Недолгого колебания, заставившего узника помедлить с ответом, оказалось достаточно, чтобы сэр Эдвард усомнился в правдивости услышанного.
— Меня зовут Эрик.
— Эрик. — Сэр Эдвард внимательно взглянул на него. — Из каких краев?
Снова колебание.
— Из Уиклиффа.
Этот заносчивый негодяй доставит хлопот, сразу же понял сэр Эдвард. Он отвел глаза от невозмутимого лица пленника, благо для этого был прекрасный предлог: требовалось записать ответы. Да, он нам доставит хлопот, и за ним нужно глядеть в оба. Но он высок, плечист и кажется сильным как бык. Люди с таким телосложением встречаются редко. Даже среди рыцарей сэра Эдварда мало кто мог бы с ним потягаться. Значит, остается только один путь. Этого человека нужно заставить трудиться от зари до зари, поручая ему самые тяжелые, самые изматывающие и унизительные работы. Если он будет уставать как собака, если он будет валиться с ног от усталости, то не сможет причинить особого вреда. Работа и сон — вот к чему сведется вся жизнь этого Эрика. Придется ему либо смириться с такой участью, либо удрать. Сейчас сэру Эдварду до смерти хотелось бы решить, который из этих вариантов более желателен.
— Ну что ж, Эрик из Уиклиффа… — Он отбросил перо и откинулся на спинку кресла. — Ты с успехом перенес порку. Другой, менее справедливый лорд мог бы с таким же успехом тебя повесить. Однако, поскольку остаются некоторые сомнения касательно точной меры твоих преступлений, я решил предложить тебе некий выбор. — Он слегка улыбнулся, довольный блистательным замыслом, который только что возник у него в голове. — Ты можешь поработать в замке, у меня в услужении, чтобы показать себя, так сказать. Или ты предпочтешь, чтобы с тобой обращались как со всеми разбойниками, — то есть чтобы тебя судили и повесили.
Он криво усмехнулся, заметив, как напряглись скулы стоящего перед ним человека.
— Ну, что скажешь? Дальнейшее зависит от твоего решения.
Пленник не отвечал. Молчание становилось столь напряженным, что на висках сэра Эдварда набухли вены. Но когда он уже был готов вскочить с кресла и обрушить всю свою ярость на громилу, чья возмутительная наглость превосходила все мыслимые пределы, тот едва заметно кивнул.
— Благодарю вас за то, что вы предоставили мне возможность самому сделать выбор, — сказал он жестко. Эрик вздернул подбородок и смело взглянул в лицо сэру Эдварду:
— Я принимаю ваше предложение работать у вас в услужении. Можете считать меня одним из самых верных ваших подданных.
Пока четверо хмурых стражников вели своего подопечного к выходу, сэр Эдвард с трудом удерживался, чтобы не засмеяться — так позабавили его последние слова. Господи помилуй, да ведь проклятый мошенник повернул все дело так, будто это он оказывает милость, а не наоборот! И он-то будет одним из самых верных подданных? Трудно представить… Ну что ж, неделя тяжелой работы, когда спина все еще горит огнем от ударов кнута, послужит хорошим испытанием этой верности. Вдобавок неприязнь замковой стражи и страх и презрение челяди постоянно будут держать его в напряжении.
Сэр Эдвард был вполне доволен собой. Парень слишком заносчив, чтобы долго терпеть такое унижение. Рано или поздно он сорвется, а когда это случится, наказание будет суровым. Пусть только попробует хоть на йоту отклониться от самого незначительного правила, соблюдаемого в замке, — снисхождения он не дождется. Ему предоставлен один-единственный шанс. Если он — даже в самой малой степени — нарушит установленные для него границы, у Розалинды не будет возможности возражать или бросаться на его защиту.
13
Она не погнушалась предать его. Значит, пусть получит по заслугам.
Когда вошедшие приблизились к сэру Эдварду, он и глазом не повел в их сторону. Он сидел за огромным столом, на котором в кажущемся беспорядке размещались бумаги, гусиные перья, чернильница и коробка с песком. Лорд намеренно делал вид, что всецело поглощен изучением бумаг, хотя стражники производили довольно много шума, пока не остановились на положенном расстоянии. Пусть мошенник помучается, думал лорд, глубокомысленно водя пальцем по пергаменту. Прохвосту это только на пользу пойдет. Однако, если быть до конца честным, сэру Эдварду следовало бы признать — хотя бы перед самим собой, — что в ожидании предстоящей беседы он чувствовал себя почти столь же неуютно, как и этот проклятый молодчик.
Палец лорда застыл на одной из строк, а сам лорд сурово нахмурился, отчего многочисленные морщины, избороздившие его лицо, обозначились еще резче. Кровь Христова, да для него было бы много легче просто свернуть мерзавцу шею. Но в момент слабости он обещал дочери поступить по-другому и теперь находился в крайне невыгодном положении. В непривычной растерянности он переходил от ярости к раздумью, от абсолютной убежденности — к тяжелому недоумению: не в его правилах было терзаться сомнениями. Черт побери, когда мужчина принимает решение, он должен быть до самых печенок уверен в своей правоте и выполнять его без колебаний. Покарать негодяя, который дурно обошелся с единственной дочерью лорда, — дело само по себе нехитрое, и никаких угрызений совести в душе сэра Эдварда оно бы не оставило, но очевидное стремление Розалинды уберечь узника от наказания, ее пылкое заступничество и отчаянные мольбы — все это породило неуместную нерешительность: жажда немедленной расправы и жажда справедливости схлестнулись в поединке и не могли одолеть друг друга.
Он вспомнил момент, когда дочь смотрела на него такими огромными глазами, которые одни только и жили на бледном, почти бескровном лице. Как похожа она на свою мать, думал он. Именно этого и убоялся он восемь лет назад, когда отослал ее от себя, — испугался, что каждый взгляд на дочь будет напоминанием о жене, которой он лишился. А теперь он даже находил в этом сходстве неожиданную отраду. Как и ее мать, Розалинда была хороша собой, нежна, как роза, хотя и не столь хрупка, как могло показаться на вид. Ее губы так же подрагивали от волнения; она так же поджимает их в знак неудовольствия или покусывает в миг растерянности. В ней жила та же готовность к ласковой улыбке и задорному смеху. И когда в замок возвратился этот чистый облик его покойной жены, сэру Эдварду показалось, что неизбывная тоска словно на шаг отступила. Он никогда и ни в чем не мог отказать леди Анне. Стоит ли удивляться, что он не смог отказать и дочери?
Один из стражников беспокойно переступил с ноги на ногу, и сэр Эдвард вернулся к действительности. В глазах у него стоял туман, когда он отложил пергамент, и рука слегка дрожала. Но, приступая к предстоящему неприятному делу, он решительно отогнал образ жены. Бог взял ее к себе восемь лет назад. Да, волосы Розалинды отливали тем же самым красноватым цветом, как у ее матери; да, черты их лиц были похожи, но ведь это ничего не меняло. Жену он потерял, и боль утраты не притупилась до сих пор. Теперь домой вернулась дочь, и он будет для нее хорошим отцом. Но он еще лорд Стенвуд. Что бы он ни обещал дочери, он прежде всего должен заботиться и о безопасности своих людей — и Розалинды в том числе. Упрямый разбойник, что стоит сейчас перед ним, не будет повешен — раз уж это обещано Розалинде. И когда сэр Эдвард, прищурившись, внимательно вгляделся в верзилу, сохранявшего самый надменный вид, его решимость укрепилась. Мерзавца не повесят. Но, тысяча чертей, его заставят поджать хвост.
Сэр Эдвард побарабанил пальцами по столу и обратился к пленнику:
— Ты, я вижу, благополучно пережил порку.
Тот спокойно выдержал пристальный взгляд лорда:
— Да.
Сэр Эдвард слегка вскинул голову. Высокомерен не по чину, решил он, невольно усмехнувшись. Но с этого наглеца собьют спесь, и очень скоро.
Лорд взял со стола перо и обмакнул его в глиняную чернильницу.
— Имя?
Недолгого колебания, заставившего узника помедлить с ответом, оказалось достаточно, чтобы сэр Эдвард усомнился в правдивости услышанного.
— Меня зовут Эрик.
— Эрик. — Сэр Эдвард внимательно взглянул на него. — Из каких краев?
Снова колебание.
— Из Уиклиффа.
Этот заносчивый негодяй доставит хлопот, сразу же понял сэр Эдвард. Он отвел глаза от невозмутимого лица пленника, благо для этого был прекрасный предлог: требовалось записать ответы. Да, он нам доставит хлопот, и за ним нужно глядеть в оба. Но он высок, плечист и кажется сильным как бык. Люди с таким телосложением встречаются редко. Даже среди рыцарей сэра Эдварда мало кто мог бы с ним потягаться. Значит, остается только один путь. Этого человека нужно заставить трудиться от зари до зари, поручая ему самые тяжелые, самые изматывающие и унизительные работы. Если он будет уставать как собака, если он будет валиться с ног от усталости, то не сможет причинить особого вреда. Работа и сон — вот к чему сведется вся жизнь этого Эрика. Придется ему либо смириться с такой участью, либо удрать. Сейчас сэру Эдварду до смерти хотелось бы решить, который из этих вариантов более желателен.
— Ну что ж, Эрик из Уиклиффа… — Он отбросил перо и откинулся на спинку кресла. — Ты с успехом перенес порку. Другой, менее справедливый лорд мог бы с таким же успехом тебя повесить. Однако, поскольку остаются некоторые сомнения касательно точной меры твоих преступлений, я решил предложить тебе некий выбор. — Он слегка улыбнулся, довольный блистательным замыслом, который только что возник у него в голове. — Ты можешь поработать в замке, у меня в услужении, чтобы показать себя, так сказать. Или ты предпочтешь, чтобы с тобой обращались как со всеми разбойниками, — то есть чтобы тебя судили и повесили.
Он криво усмехнулся, заметив, как напряглись скулы стоящего перед ним человека.
— Ну, что скажешь? Дальнейшее зависит от твоего решения.
Пленник не отвечал. Молчание становилось столь напряженным, что на висках сэра Эдварда набухли вены. Но когда он уже был готов вскочить с кресла и обрушить всю свою ярость на громилу, чья возмутительная наглость превосходила все мыслимые пределы, тот едва заметно кивнул.
— Благодарю вас за то, что вы предоставили мне возможность самому сделать выбор, — сказал он жестко. Эрик вздернул подбородок и смело взглянул в лицо сэру Эдварду:
— Я принимаю ваше предложение работать у вас в услужении. Можете считать меня одним из самых верных ваших подданных.
Пока четверо хмурых стражников вели своего подопечного к выходу, сэр Эдвард с трудом удерживался, чтобы не засмеяться — так позабавили его последние слова. Господи помилуй, да ведь проклятый мошенник повернул все дело так, будто это он оказывает милость, а не наоборот! И он-то будет одним из самых верных подданных? Трудно представить… Ну что ж, неделя тяжелой работы, когда спина все еще горит огнем от ударов кнута, послужит хорошим испытанием этой верности. Вдобавок неприязнь замковой стражи и страх и презрение челяди постоянно будут держать его в напряжении.
Сэр Эдвард был вполне доволен собой. Парень слишком заносчив, чтобы долго терпеть такое унижение. Рано или поздно он сорвется, а когда это случится, наказание будет суровым. Пусть только попробует хоть на йоту отклониться от самого незначительного правила, соблюдаемого в замке, — снисхождения он не дождется. Ему предоставлен один-единственный шанс. Если он — даже в самой малой степени — нарушит установленные для него границы, у Розалинды не будет возможности возражать или бросаться на его защиту.
13
Розалинда просто места себе не находила, так терзала ее тревога за Черного Меча; однако она понимала, что к вечерней трапезе — к следующей встрече с отцом — ей следует готовиться самым тщательным образом. В течение дня, после всех треволнений, связанных с поркой, и после того, как она при всех обнаружила свой непокорный нрав, не было общего застолья, и каждый мог лишь второпях подкрепиться нарезанным мясом, хлебом и сыром. Даже эль прихлебывали на ходу. Ратники, слуги, ремесленники — все норовили убраться подальше от разгневанного сэра Эдварда и не попадаться ему на глаза. К вечеру в замке стало поспокойнее, и последовал приказ подать на стол должным образом приготовленный ужин. Туг уж пришлось Розалинде отложить на время свои попечения о разбойнике-провожатом и сделать это как можно натуральнее. Она облачилась в одно из платьев, которые прислал ей отец — некогда они принадлежали ее матери, — гладко уложила волосы, скрепила их шнурком и воткнула в прическу веточку лаванды.
У нее не было ни кружев, ни драгоценностей, ни узорных лент; пропали, захваченные грабителями, ее шелковые платья, украшенные нарядной каймой. Однако она не скорбела об их потере — все это сейчас совсем не казалось важным. Только жизнь имеет значение, напомнила она себе, когда ее мысли вновь обратились к человеку, который спас ее в Данмоу. Быть живым, быть в безопасности — вот что действительно важно. Самое роскошное платье, сшитое из золотой парчи, разукрашенное серебром и жемчугом, перехваченное поясом из тончайших золотых цепочек, — ничто по сравнению с возможностью просто дышать глубоко и без страха, под надежной зашитой стен родного дома.
Розалинда медленно повернулась, обводя взглядом комнату, в которую теперь вернулась. Странные очертания этой комнаты остались такими же, какими она их помнила: грубые каменные стены, образующие почти настоящий круг, и шесть высоких узких окон, расположенных таким образом, что из них открывался вид во все стороны и можно было созерцать окрестности замка сколько душе угодно. Каждое окно размещалось в глубокой нише, размер которой был словно специально подобран, чтобы там могли играть дети… или чтобы там могла сидеть женщина, баюкающая младенца.
Долго присматривалась она к тому, что ее сейчас окружало; от ее взгляда не укрылись ни пыль на дощатом полу, ни простая высокая кровать, ни слегка потертый гобелен на стене. Все это разительно отличалось от той картины, которая стояла перед ее мысленным взором в последние годы, проведенные вдали от дома. О, комната была та же самая, но в воображении она представала словно бы наполненной свечением, утешающим теплом. Как она была здесь счастлива, думала Розалинда, и к этим светлым воспоминаниям примешивалась невольная горечь. Да, счастлива, безгранично счастлива. Она смахнула набежавшие слезы и еще раз осмотрелась вокруг. Все изменилось. И в комнате не было теплого свечения, хотя невысокое пламя камина боролось с вечерней прохладой. Ни о каком счастье и речи не было. Комната оставалась такой же, но все в ней свидетельствовало о заброшенности и запустении.
Глубоко вздохнув, она попыталась стряхнуть тягостные мысли. Незачем тужить о прошлом, приказала она себе и бесцельно провела рукой по крышке громадного деревянного сундука. На ладони осталась мохнатая серая пыль, и Розалинда нахмурилась, стряхнув с руки ее след. Когда мать была жива, замок сиял чистотой, как редкая золотая монета. Теперь он был темным, грязным и унылым.
Распрямив плечи, Розалинда двинулась к двери. Уж что-что, а порядок она здесь наведет. Она присмотрит за тем, чтобы в Стенвуде все было вычищено от пыли, вытерто и вымыто. Может быть, она и не сумеет добиться, чтобы счастье снова поселилось в замке… кто может знать, что для этого требуется? Но со всем остальным она управится. Что ни говори, а управление хозяйством большого замка — это именно то искусство, которому обучала ее тетушка Гвинн.
Теперь, когда Розалинда определила для себя, чем ей надлежит заняться в самое ближайшее время, на душе у нее стало легче. Она подгребла угольки в камине поближе к середине топки, плотно прикрыла деревянные ставни на окнах и направилась в парадную залу, где ей предстояло снова встретиться с отцом. До сих пор все складывалось так, что каждая их встреча сопровождалась стычкой. На этот раз, решила она, все будет по-другому. В конце-то концов, для стычек теперь просто не осталось никаких поводов. О смерти Джайлса он уже знал, и хотя она все еще казнила себя за то, что не уберегла маленького брата, теперь все равно с этим ничего не поделаешь. Время — лучший целитель для таких ран, хотя приходилось признать, что от удара, пережитого восемь лет назад, отец не оправился до сих пор. Но и здесь, напоминала себе Розалинда, спускаясь по ступеням, она бессильна что-либо изменить.
Другой предмет их разногласий — как следует обойтись с Черным Мечом — также должен благополучно разрешиться, как ей хотелось бы надеяться. Из окна своей комнаты она видела, как стражники отвязали его и увели прочь от разочарованной толпы. У нее словно камень с плеч свалился. Его не убьют! Однако вслед за облегчением в душу сразу закрался страх — страх иного толка. Что мог он выболтать теперь, когда ему сохранили жизнь? Она обещала ему вознаграждение — коня, оружие, золото, но отец ясно дал понять, что не собирается награждать человека, которого считал подлым негодяем. Однако, что бы там ни придумал отец, в ее собственных интересах надо найти для Черного Меча хотя бы какое-то подобие награды, чтобы купить его молчание. Уж теперь-то, когда он с таким трудом избежал смерти, должен же он понять, как глупо с его стороны претендовать на ее руку, ссылаясь на состоявшееся обручение. Отец убьет его без колебаний, если узнает, что произошло между ними в лесу. Нет, успокоила она себя, Черный Меч примет все, что она сумеет предложить ему в награду, и удерет отсюда.
Розалинда остановилась внизу тускло освещенного лестничного пролета, невольно отметив, что много светильников просто не заправлены промасленным тростником. Тем не менее мысли ее продолжали неустанно крутиться вокруг Черного Меча — как ей следует вести себя по отношению к нему. Больше всего ее тревожило состояние его исполосованной спины. Чтобы раны не воспалились, ими нужно заняться со знанием дела, и лучше всего, если врачеванием займется она сама. Но конечно, отец будет против, тут и гадать нечего.
Вообще-то ее не должны были заботить его раны, раз он пострадал по собственной вине. Он поступил с ней возмутительно. Но каждый раз, когда она вспоминала, что все эти муки достались ему из-за нее, сердце у нее разрывалось на части, и она не могла обрести утешение в лукавых доводах по поводу того, что тогда у нее не было выбора и перед ней открывался лишь один путь к спасению: вступить в брак по обряду весеннего обручения и посулить награду. Или по поводу того, что он получил от их обручения несравненно больше, чем она. Но ни то ни другое не имело никакого значения — она не могла избавиться от гнетущего чувства вины.
Он меня обесчестил, напоминала она себе. Он пошел на это, прекрасно зная, что для нее это бесчестье, и прекрасно понимая, что их «обручение» — это вообще никакой не брак. Он пошел, на это, движимый только похотью и алчностью. И все-таки когда она думала о том позорном моменте… Когда она вспоминала, что он вытворял с ней ради собственного удовольствия…
Ее с головы до ног пронизала дрожь, поднимая со дна души запретные чувства. Постыдное тепло разгоралось в глубине ее естества. Тело, предательское тело выдавало ее напряжением и жаром в самых потаенных уголках, обрушивая на нее волну воспоминаний… обо всем. Она едва устояла на ногах от накатившей слабости, и была вынуждена в поисках опоры прислониться к каменной колонне.
Ох, да ведь она-то сама ничем не лучше, распекала себя Розалинда. Что же такое она сама, как не сосуд греха, если могла так бесстыдно откликаться на ласки подобного сластолюбца!.. Однако, кайся не кайся, а есть вещи, которые невозможно отрицать. Ей доводилось слышать о грехе сладострастия. Эта тема часто всплывала в речах священников, посещавших Миллуорт, но она никогда не понимала вполне, что же это такое — сладострастие, похоть… Не составляло никакого труда согласно кивать и поддакивать священникам, когда те осуждали виновных в столь ужасном грехе. Лишь теперь она начала осознавать мощь этих чувств, мощь непреодолимого влечения одного тела к другому.
Она прерывисто вздохнула, ожидая, когда же ее руки и ноги, все еще дрожащие, снова обретут привычную уверенность. Она решила, что после ужина отправится в часовню замка. Может быть, усердные молитвы и покровительство Пресвятой Богородицы помогут ей победить греховные порывы. Она станет молиться о прощении, она станет молиться, чтобы ей были дарованы силы. И усердней всего она станет молиться о том, чтобы Черный Меч не проболтался.
— Ешь, дочка, ешь, — уговаривал ее отец. щедрой рукой накладывая всяческую снедь к себе на деревянное блюдо.
— Я поем, обязательно поем, — заверяла она его без особого воодушевления. Она была слишком растревожена мыслями об Эрике и о том, каким образом ей удастся осмотреть его раны без ведома отца. Даже если бы подаваемые на стол яства имели аппетитный вид, она не смогла бы их есть; кусок просто не лез ей в горло.
Предполагалось, что этот ужин должен стать чем-то вроде праздничного пира — в ознаменование ее возвращения домой. Поэтому Розалинде пришлось приветливо улыбаться и изъявлять сердечную благодарность множеству людей — рыцарям, ратникам и слугам, занимающим разное положение в иерархии обитателей замка. Но теперь, когда они сидели за столом на возвышении, все признаки празднества улетучились, во всяком случае на ее взгляд. Отец посвятил все свое внимание еде и беседе с сэром Роджером, сидевшим по левую руку от него; тем же занялись — по примеру лорда — управляющий поместьем, имя которого она не сразу запомнила, и сенешаль Седрик. Вскоре вся зала гудела от хриплых громких голосов и стука деревянных кубков, ударяющихся о дощатые столы. Мужчины, составлявшие основную массу едоков, казалось, вообще забыли о ее присутствии; она чувствовала себя заброшенной и одинокой. Даже Клив, который сидел в дальнем конце залы среди других пажей, похоже, не находил ничего плохого в таком беспорядочном застолье. Обводя взглядом шумное общество, Розалинда подумала, что сейчас отдала бы все, лишь бы оказаться подле милой тетушки Гвинн, восседающей во главе стола у себя в Миллуорте.
Она опустила взгляд на кусок горелого жаркого и еще острее ощутила тоску по Миллуорту. Там люди не набрасываются на еду, подобно свиньям у кормушки. Там каждая трапеза — это достойный ритуал, который свершается при участии вышколенных слуг и сопровождается спокойной музыкой. Беседы в Миллуорте учтивы и ведутся вполголоса. А здесь! Ругательства, нечестивая божба — хоть уши затыкай. Похоже, тут вообще забыли о правилах приличия. Она раздраженно покосилась на отца. Если хозяин замка не печется о благопристойности, чего же можно ждать от других?
Ее это задевало.
Тетушка Гвинн являла собой образец хозяйки замка, и, быть может, из всех уроков, преподанных Розалинде в Миллуорте, этот оказался самым важным.
Глаза у Розалинды загорелись, и с пробудившимся интересом она еще раз осмотрелась по сторонам.
Как и на лестнице, добрая четверть настенных светильников не горела — их нужно было заправить. Стены покрыты копотью, грязью и паутиной. Стебли тростника, которыми был присыпан пол, уже давно отслужили свой срок и превратились чуть ли не в труху, где привольно жилось насекомым и каким-то мелким тварям.
А столы!.. Их не покрывала никакая ткань, а столешницы отнюдь не блистали чистотой. На поверхности разборного дубового стола, за которым сидела она сама, красовалось липкое пятно от некогда пролитого вина. В стыках досок скопилось множество хлебных крошек, а царапины и зазубрины на досках служили убедительным свидетельством, что ножами здесь поработали на славу. В любом случае столы требовалось отскоблить и покрыть свежими скатертями.
В праведном негодовании она поджала губы — не таким был Стенвуд при жизни ее матери. За те годы, что Розалинда провела вдали от дома, замок превратился в мужское логово, где никто не заботился об удобствах, столь милых женскому сердцу. Но теперь, раз уж она здесь, придется взять это на себя, и, может быть, наряду со всеми прочими делами она сумеет позаботиться и о Черном Мече.
Воодушевленная этой перспективой, она повернулась к отцу. Он энергично пережевывал какой-то кусок, размахивая ножом, на жирное лезвие которого была насажена гусиная нога.
— Отец, — окликнула она его, прикидывая в уме, как ей приступить к важному разговору. — Отец! — позвала она немного громче и подергала его за рукав.
На этот раз сэр Эдвард услышал и обернулся.
— Тебе незачем так кричать, дитя мое…
— Я бы и рада не кричать, но как быть, если вы не услышали меня в таком гвалте? — Заметив его неодобрительный взгляд, она поспешно переменила тон:
— Просто я не привыкла к таким буйным застольям. И… и… стол даже не вымыт…
Отец бросил взгляд на стол, а потом воззрился на шумное людское скопище, бурлящее в зале. Он открыл было рот, собираясь ответить, но передумал и более внимательно осмотрелся по сторонам.
— Да, здесь не мешало бы прибрать, — признал он наконец. — А насчет их буйных манер… Что ж, по правде говоря, так и должно быть, если принять во внимание, что эти люди так долго тебя искали. Они сейчас пируют на радостях — чествуют тебя.
У Розалинды хватило здравого смысла принять самый благостный вид, и, к ее немалому облегчению, выражение его лица тоже смягчилось. Он положил нож на место, поднял кубок и отхлебнул изрядный глоток; только после этого он снова заговорил:
— Я скажу Седрику, чтобы он распорядился вымыть столы. И заправить факелы. — Он вопросительно взглянул ей в глаза и шумно перевел дух. — Здесь все будет вычищено. Я прослежу за этим.
— Может быть, вы позволите проследить за этим мне? — Она задержала дыхание в ожидании ответа.
— У нас есть сенешаль — Седрик. Это его обязанность.
— Хорошая хозяйка замка сама ведет хозяйство. Именно к этому меня готовила леди Гвинн.
Судя по всему, он воспринял это заявление вполне благожелательно и даже дважды кивнул, однако счел необходимым отметить:
— Хозяйка замка — это жена хозяина замка. Но ты пока еще ничьей женой не стала, верно?
При этих словах, в которые он не вкладывал никакого скрытого смысла, Розалинда широко раскрыла глаза и сердце у нее было готово выпрыгнуть из груди от страха. Только ценой огромных усилий, она сумела сохранить безмятежный вид. Он же не знает, заверила она сама себя. Он не знает, что на самом деле она жена Черного Меча.
— Нет, — сказала она, тщательно выбирая слова. — Конечно, я не настоящая хозяйка замка, но тем не менее меня научили многому. Я с удовольствием приняла бы на себя ведение хозяйства в Стенвуде, отец, если вы только разрешите.
Когда он улыбнулся в знак согласия и поощрительно похлопал ее по руке, Розалинда почувствовала огромный прилив сил. Наконец-то она сама будет вести хозяйство! И хотя первую вспышку ее брезгливости отец оставил без внимания, однако он охотно пошел навстречу, когда она облекла свою просьбу в такую кроткую, смиренную форму. Ах вот, значит, как обстоят дела, — это понимание снизошло на нее, как откровение. Вот каким путем она может легче всего добиться желаемого. Может быть, именно таким способом ее мать властвовала над своим грозным супругом — с помощью кротости и мягкого обращения?
Конец трапезы прошел для отца и дочери в дружеском молчании, и она мысленно дала себе слово, что укротит свой колкий язык и нетерпеливый, нрав. Если для того, чтобы добиться порядка в Стенвуде, потребуется стать ангелом доброты, она станет таким ангелом. Сейчас отец ответил согласием, но потом он наверняка начнет чинить препятствия, потому что ее замыслы не ограничивались наведением чистоты. Ливреи, чистые скатерти, новые драпировки — и это еще далеко не все, что потребуется, если поставить перед собой задачу вернуть Стенвуду его заслуженную славу. Отцу не понравится, что придется терпеть неудобства, он станет возражать против расходов, но в конце концов будет доволен. И будет гордиться ею.
Розалинда не дала отцу возможности забыть или нарушить обещание, Как только ужин подошел к концу и мужчины собрались заняться игрой в кости, Розалинда остановила отца:
У нее не было ни кружев, ни драгоценностей, ни узорных лент; пропали, захваченные грабителями, ее шелковые платья, украшенные нарядной каймой. Однако она не скорбела об их потере — все это сейчас совсем не казалось важным. Только жизнь имеет значение, напомнила она себе, когда ее мысли вновь обратились к человеку, который спас ее в Данмоу. Быть живым, быть в безопасности — вот что действительно важно. Самое роскошное платье, сшитое из золотой парчи, разукрашенное серебром и жемчугом, перехваченное поясом из тончайших золотых цепочек, — ничто по сравнению с возможностью просто дышать глубоко и без страха, под надежной зашитой стен родного дома.
Розалинда медленно повернулась, обводя взглядом комнату, в которую теперь вернулась. Странные очертания этой комнаты остались такими же, какими она их помнила: грубые каменные стены, образующие почти настоящий круг, и шесть высоких узких окон, расположенных таким образом, что из них открывался вид во все стороны и можно было созерцать окрестности замка сколько душе угодно. Каждое окно размещалось в глубокой нише, размер которой был словно специально подобран, чтобы там могли играть дети… или чтобы там могла сидеть женщина, баюкающая младенца.
Долго присматривалась она к тому, что ее сейчас окружало; от ее взгляда не укрылись ни пыль на дощатом полу, ни простая высокая кровать, ни слегка потертый гобелен на стене. Все это разительно отличалось от той картины, которая стояла перед ее мысленным взором в последние годы, проведенные вдали от дома. О, комната была та же самая, но в воображении она представала словно бы наполненной свечением, утешающим теплом. Как она была здесь счастлива, думала Розалинда, и к этим светлым воспоминаниям примешивалась невольная горечь. Да, счастлива, безгранично счастлива. Она смахнула набежавшие слезы и еще раз осмотрелась вокруг. Все изменилось. И в комнате не было теплого свечения, хотя невысокое пламя камина боролось с вечерней прохладой. Ни о каком счастье и речи не было. Комната оставалась такой же, но все в ней свидетельствовало о заброшенности и запустении.
Глубоко вздохнув, она попыталась стряхнуть тягостные мысли. Незачем тужить о прошлом, приказала она себе и бесцельно провела рукой по крышке громадного деревянного сундука. На ладони осталась мохнатая серая пыль, и Розалинда нахмурилась, стряхнув с руки ее след. Когда мать была жива, замок сиял чистотой, как редкая золотая монета. Теперь он был темным, грязным и унылым.
Распрямив плечи, Розалинда двинулась к двери. Уж что-что, а порядок она здесь наведет. Она присмотрит за тем, чтобы в Стенвуде все было вычищено от пыли, вытерто и вымыто. Может быть, она и не сумеет добиться, чтобы счастье снова поселилось в замке… кто может знать, что для этого требуется? Но со всем остальным она управится. Что ни говори, а управление хозяйством большого замка — это именно то искусство, которому обучала ее тетушка Гвинн.
Теперь, когда Розалинда определила для себя, чем ей надлежит заняться в самое ближайшее время, на душе у нее стало легче. Она подгребла угольки в камине поближе к середине топки, плотно прикрыла деревянные ставни на окнах и направилась в парадную залу, где ей предстояло снова встретиться с отцом. До сих пор все складывалось так, что каждая их встреча сопровождалась стычкой. На этот раз, решила она, все будет по-другому. В конце-то концов, для стычек теперь просто не осталось никаких поводов. О смерти Джайлса он уже знал, и хотя она все еще казнила себя за то, что не уберегла маленького брата, теперь все равно с этим ничего не поделаешь. Время — лучший целитель для таких ран, хотя приходилось признать, что от удара, пережитого восемь лет назад, отец не оправился до сих пор. Но и здесь, напоминала себе Розалинда, спускаясь по ступеням, она бессильна что-либо изменить.
Другой предмет их разногласий — как следует обойтись с Черным Мечом — также должен благополучно разрешиться, как ей хотелось бы надеяться. Из окна своей комнаты она видела, как стражники отвязали его и увели прочь от разочарованной толпы. У нее словно камень с плеч свалился. Его не убьют! Однако вслед за облегчением в душу сразу закрался страх — страх иного толка. Что мог он выболтать теперь, когда ему сохранили жизнь? Она обещала ему вознаграждение — коня, оружие, золото, но отец ясно дал понять, что не собирается награждать человека, которого считал подлым негодяем. Однако, что бы там ни придумал отец, в ее собственных интересах надо найти для Черного Меча хотя бы какое-то подобие награды, чтобы купить его молчание. Уж теперь-то, когда он с таким трудом избежал смерти, должен же он понять, как глупо с его стороны претендовать на ее руку, ссылаясь на состоявшееся обручение. Отец убьет его без колебаний, если узнает, что произошло между ними в лесу. Нет, успокоила она себя, Черный Меч примет все, что она сумеет предложить ему в награду, и удерет отсюда.
Розалинда остановилась внизу тускло освещенного лестничного пролета, невольно отметив, что много светильников просто не заправлены промасленным тростником. Тем не менее мысли ее продолжали неустанно крутиться вокруг Черного Меча — как ей следует вести себя по отношению к нему. Больше всего ее тревожило состояние его исполосованной спины. Чтобы раны не воспалились, ими нужно заняться со знанием дела, и лучше всего, если врачеванием займется она сама. Но конечно, отец будет против, тут и гадать нечего.
Вообще-то ее не должны были заботить его раны, раз он пострадал по собственной вине. Он поступил с ней возмутительно. Но каждый раз, когда она вспоминала, что все эти муки достались ему из-за нее, сердце у нее разрывалось на части, и она не могла обрести утешение в лукавых доводах по поводу того, что тогда у нее не было выбора и перед ней открывался лишь один путь к спасению: вступить в брак по обряду весеннего обручения и посулить награду. Или по поводу того, что он получил от их обручения несравненно больше, чем она. Но ни то ни другое не имело никакого значения — она не могла избавиться от гнетущего чувства вины.
Он меня обесчестил, напоминала она себе. Он пошел на это, прекрасно зная, что для нее это бесчестье, и прекрасно понимая, что их «обручение» — это вообще никакой не брак. Он пошел, на это, движимый только похотью и алчностью. И все-таки когда она думала о том позорном моменте… Когда она вспоминала, что он вытворял с ней ради собственного удовольствия…
Ее с головы до ног пронизала дрожь, поднимая со дна души запретные чувства. Постыдное тепло разгоралось в глубине ее естества. Тело, предательское тело выдавало ее напряжением и жаром в самых потаенных уголках, обрушивая на нее волну воспоминаний… обо всем. Она едва устояла на ногах от накатившей слабости, и была вынуждена в поисках опоры прислониться к каменной колонне.
Ох, да ведь она-то сама ничем не лучше, распекала себя Розалинда. Что же такое она сама, как не сосуд греха, если могла так бесстыдно откликаться на ласки подобного сластолюбца!.. Однако, кайся не кайся, а есть вещи, которые невозможно отрицать. Ей доводилось слышать о грехе сладострастия. Эта тема часто всплывала в речах священников, посещавших Миллуорт, но она никогда не понимала вполне, что же это такое — сладострастие, похоть… Не составляло никакого труда согласно кивать и поддакивать священникам, когда те осуждали виновных в столь ужасном грехе. Лишь теперь она начала осознавать мощь этих чувств, мощь непреодолимого влечения одного тела к другому.
Она прерывисто вздохнула, ожидая, когда же ее руки и ноги, все еще дрожащие, снова обретут привычную уверенность. Она решила, что после ужина отправится в часовню замка. Может быть, усердные молитвы и покровительство Пресвятой Богородицы помогут ей победить греховные порывы. Она станет молиться о прощении, она станет молиться, чтобы ей были дарованы силы. И усердней всего она станет молиться о том, чтобы Черный Меч не проболтался.
— Ешь, дочка, ешь, — уговаривал ее отец. щедрой рукой накладывая всяческую снедь к себе на деревянное блюдо.
— Я поем, обязательно поем, — заверяла она его без особого воодушевления. Она была слишком растревожена мыслями об Эрике и о том, каким образом ей удастся осмотреть его раны без ведома отца. Даже если бы подаваемые на стол яства имели аппетитный вид, она не смогла бы их есть; кусок просто не лез ей в горло.
Предполагалось, что этот ужин должен стать чем-то вроде праздничного пира — в ознаменование ее возвращения домой. Поэтому Розалинде пришлось приветливо улыбаться и изъявлять сердечную благодарность множеству людей — рыцарям, ратникам и слугам, занимающим разное положение в иерархии обитателей замка. Но теперь, когда они сидели за столом на возвышении, все признаки празднества улетучились, во всяком случае на ее взгляд. Отец посвятил все свое внимание еде и беседе с сэром Роджером, сидевшим по левую руку от него; тем же занялись — по примеру лорда — управляющий поместьем, имя которого она не сразу запомнила, и сенешаль Седрик. Вскоре вся зала гудела от хриплых громких голосов и стука деревянных кубков, ударяющихся о дощатые столы. Мужчины, составлявшие основную массу едоков, казалось, вообще забыли о ее присутствии; она чувствовала себя заброшенной и одинокой. Даже Клив, который сидел в дальнем конце залы среди других пажей, похоже, не находил ничего плохого в таком беспорядочном застолье. Обводя взглядом шумное общество, Розалинда подумала, что сейчас отдала бы все, лишь бы оказаться подле милой тетушки Гвинн, восседающей во главе стола у себя в Миллуорте.
Она опустила взгляд на кусок горелого жаркого и еще острее ощутила тоску по Миллуорту. Там люди не набрасываются на еду, подобно свиньям у кормушки. Там каждая трапеза — это достойный ритуал, который свершается при участии вышколенных слуг и сопровождается спокойной музыкой. Беседы в Миллуорте учтивы и ведутся вполголоса. А здесь! Ругательства, нечестивая божба — хоть уши затыкай. Похоже, тут вообще забыли о правилах приличия. Она раздраженно покосилась на отца. Если хозяин замка не печется о благопристойности, чего же можно ждать от других?
Ее это задевало.
Тетушка Гвинн являла собой образец хозяйки замка, и, быть может, из всех уроков, преподанных Розалинде в Миллуорте, этот оказался самым важным.
Глаза у Розалинды загорелись, и с пробудившимся интересом она еще раз осмотрелась по сторонам.
Как и на лестнице, добрая четверть настенных светильников не горела — их нужно было заправить. Стены покрыты копотью, грязью и паутиной. Стебли тростника, которыми был присыпан пол, уже давно отслужили свой срок и превратились чуть ли не в труху, где привольно жилось насекомым и каким-то мелким тварям.
А столы!.. Их не покрывала никакая ткань, а столешницы отнюдь не блистали чистотой. На поверхности разборного дубового стола, за которым сидела она сама, красовалось липкое пятно от некогда пролитого вина. В стыках досок скопилось множество хлебных крошек, а царапины и зазубрины на досках служили убедительным свидетельством, что ножами здесь поработали на славу. В любом случае столы требовалось отскоблить и покрыть свежими скатертями.
В праведном негодовании она поджала губы — не таким был Стенвуд при жизни ее матери. За те годы, что Розалинда провела вдали от дома, замок превратился в мужское логово, где никто не заботился об удобствах, столь милых женскому сердцу. Но теперь, раз уж она здесь, придется взять это на себя, и, может быть, наряду со всеми прочими делами она сумеет позаботиться и о Черном Мече.
Воодушевленная этой перспективой, она повернулась к отцу. Он энергично пережевывал какой-то кусок, размахивая ножом, на жирное лезвие которого была насажена гусиная нога.
— Отец, — окликнула она его, прикидывая в уме, как ей приступить к важному разговору. — Отец! — позвала она немного громче и подергала его за рукав.
На этот раз сэр Эдвард услышал и обернулся.
— Тебе незачем так кричать, дитя мое…
— Я бы и рада не кричать, но как быть, если вы не услышали меня в таком гвалте? — Заметив его неодобрительный взгляд, она поспешно переменила тон:
— Просто я не привыкла к таким буйным застольям. И… и… стол даже не вымыт…
Отец бросил взгляд на стол, а потом воззрился на шумное людское скопище, бурлящее в зале. Он открыл было рот, собираясь ответить, но передумал и более внимательно осмотрелся по сторонам.
— Да, здесь не мешало бы прибрать, — признал он наконец. — А насчет их буйных манер… Что ж, по правде говоря, так и должно быть, если принять во внимание, что эти люди так долго тебя искали. Они сейчас пируют на радостях — чествуют тебя.
У Розалинды хватило здравого смысла принять самый благостный вид, и, к ее немалому облегчению, выражение его лица тоже смягчилось. Он положил нож на место, поднял кубок и отхлебнул изрядный глоток; только после этого он снова заговорил:
— Я скажу Седрику, чтобы он распорядился вымыть столы. И заправить факелы. — Он вопросительно взглянул ей в глаза и шумно перевел дух. — Здесь все будет вычищено. Я прослежу за этим.
— Может быть, вы позволите проследить за этим мне? — Она задержала дыхание в ожидании ответа.
— У нас есть сенешаль — Седрик. Это его обязанность.
— Хорошая хозяйка замка сама ведет хозяйство. Именно к этому меня готовила леди Гвинн.
Судя по всему, он воспринял это заявление вполне благожелательно и даже дважды кивнул, однако счел необходимым отметить:
— Хозяйка замка — это жена хозяина замка. Но ты пока еще ничьей женой не стала, верно?
При этих словах, в которые он не вкладывал никакого скрытого смысла, Розалинда широко раскрыла глаза и сердце у нее было готово выпрыгнуть из груди от страха. Только ценой огромных усилий, она сумела сохранить безмятежный вид. Он же не знает, заверила она сама себя. Он не знает, что на самом деле она жена Черного Меча.
— Нет, — сказала она, тщательно выбирая слова. — Конечно, я не настоящая хозяйка замка, но тем не менее меня научили многому. Я с удовольствием приняла бы на себя ведение хозяйства в Стенвуде, отец, если вы только разрешите.
Когда он улыбнулся в знак согласия и поощрительно похлопал ее по руке, Розалинда почувствовала огромный прилив сил. Наконец-то она сама будет вести хозяйство! И хотя первую вспышку ее брезгливости отец оставил без внимания, однако он охотно пошел навстречу, когда она облекла свою просьбу в такую кроткую, смиренную форму. Ах вот, значит, как обстоят дела, — это понимание снизошло на нее, как откровение. Вот каким путем она может легче всего добиться желаемого. Может быть, именно таким способом ее мать властвовала над своим грозным супругом — с помощью кротости и мягкого обращения?
Конец трапезы прошел для отца и дочери в дружеском молчании, и она мысленно дала себе слово, что укротит свой колкий язык и нетерпеливый, нрав. Если для того, чтобы добиться порядка в Стенвуде, потребуется стать ангелом доброты, она станет таким ангелом. Сейчас отец ответил согласием, но потом он наверняка начнет чинить препятствия, потому что ее замыслы не ограничивались наведением чистоты. Ливреи, чистые скатерти, новые драпировки — и это еще далеко не все, что потребуется, если поставить перед собой задачу вернуть Стенвуду его заслуженную славу. Отцу не понравится, что придется терпеть неудобства, он станет возражать против расходов, но в конце концов будет доволен. И будет гордиться ею.
Розалинда не дала отцу возможности забыть или нарушить обещание, Как только ужин подошел к концу и мужчины собрались заняться игрой в кости, Розалинда остановила отца: