Страница:
своему большому объему водоизмещению.
Регулярно, каждые десять дней, водили нас в баню в город. Баня была
собственностью одного хозяина. До войны и в войну в Венгрии все было в руках
частной собственности. Большая, круглая, занимающая площадь почти одного
квартала, баня с круглым двором в центре имела душевые, парильные и моечные
отделения, много разных по площади плавательных бассейнов. На внутренний
двор поставили нашу жарильную машину "жарилку" для избавления нас от
насекомых. Пока мы принимали душ, плавали в бассейнах и наслаждались, наша
одежда жарилась в "жарилке". Температура там была высокая, случайно забытые
кожаные ремни сильно высыхали и трескались.
С наступлением осенних холодов нас перевели в зимние казармы бывшего
правителя Венгрии адмирала Хорти. Казармы находились на площади,
образованной банком, костелом и еще каким-то зданием. Окна нашей казармы
смотрели на площадь. Перед банком стояла полосатая будка точь-в-точь как в
кинофильмах о царских тюрьмах. Перед будкой всегда стояла пара плетенных из
рогожи очень просторной стационарной обуви. Широкие голенища их выше
щиколоток, но не доходили до колен. Особенно забавным было для нас
наблюдение момента смены охранников. Когда они менялись, старый охранник
моментально вытаскивал из рогожных пар свои ноги, а новый тут же вставлял в
них свои. Движения их в этот момент походили на игры механических
кукол-марионеток. Это очень забавляло наших солдат.
Каждый день утром мы выстраивались на плацу во внутреннем дворе казарм
для развода по занятиям под марш "Прощание славянки". Война кончилась,
теперь мы тосковали по родной стране, по мирной жизни и очень хотелось
домой. Этот ежедневный утренний марш, провожавший нас, еще больше возбуждал
эти наши чувства. Тогда мы по-своему назвали его "Тоска по Родине" или "Марш
Сегед".
Однажды утром я не смог нагнуться, чтобы обуться из-за боли в пояснице.
Наш врач гвардии капитан медицинской службы (фамилию не помню) поставил мне
на поясницу много стеклянных баночек, накрыл меня, сам вышел куда-то. Я
незаметно для себя заснул. Проснулся от того, что он снимал банки. Все боли
прошли с одного раза. Это была моя первая и последняя болезнь в армии, если
не считать травму, полученную до этого в Яхроме при прыжке с парашютом.
С приходом Советской власти в Венгрию поменялись у них и деньги на
новое пенго. Старые бумажные купюры во множестве валялись на площади,
уносимые ветром. Мы были свидетелями этого. Известно, что намного позже
описываемого периода пенго были замещены на форинты.
Сегед - по-нашему город областного масштаба. По численности населения и
занимаемой площади примерно как наш Уральск. Начало зимы с 1945-го на 46-ой
год застало нас в этом городе.
Получен приказ грузиться в воинские эшелоны. Прощаемся с гостеприимным
Сегедом и отправляемся на Восток, на Родину.
Наш железнодорожный состав, пересекая юго-восточную часть Венгрии,
теперь везет нас по Румынии. Едем долго. Места здесь горные, дорога петляет
по равнинам и вдоль рек. На станциях выходим. В Румынии мужчины и женщины
торгуют красным вином, салом, варенной картошкой, пирожками, соленьями,
вареньями и всякой другой снедью. У нас нет советских денег. Любители вина
довольствуются разрешенной пробой. Имеющие что-то трофейное, меняются.
Некоторым нашим гвардейцам понравилось традиционное румынское блюдо из
кукурузы - мамалыга. На головах румын-мужчин - черные, сужающиеся кверху,
каракулевые шапки-папахи. Они сами шутят: "Чем папаха на нем выше, тем он
считается богаче!" Что-то не очень видно богатых. Одеваются в основном в
овечьи шубейки-безрукавки мехом вовнутрь, сшитые и отделанные вышивками в
национальном стиле.
Проехав через города: Брашов, Плоешти, Бузэу, наконец достигаем
румынского пограничного города Галац. Здесь меняется железнодорожная колея.
У них - уже, наша - шире. Нашему эшелону долго меняют ходовую часть. Наконец
вступаем на землю Молдавии.
Через несколько недель ночью нас привозят на станцию Дивово,
расположенную на берегу реки Оки в 18 км северо-западнее города Рязани.
Прямо через реку Оку переходим ночью по мосту и оказываемся в сосновом лесу
в Селецких лагерях, основанных в 30-х годах еще при наркоме К.Е.Ворошилове.
Название лагеря происходит от имени ближайшего селения Сельцы. Казармы здесь
земляные, с заросшими травой дерновыми крышами. Стены и потолки внутри из
бревен, не то что кирпично-каменные казармы венгерского адмирала Хорти.
Всю зиму занимались по расписанию боевой и политподготовкой. Физически
закалялись ходьбой на лыжах по просекам сосновых лесов. Повторно изучали
материальную часть техники и вооружений, по принципу: повторение - мать
учения.
Настала весна 1946-го года. Ока разлилась так широко, что местами ее
ширина достигала 11 км. Еле-еле видно другой берег. Поневоле вспоминается
песня "Широка Ока в Рязани". Наш лагерь остается на полуострове. Почту,
газеты бросает У-2 над лагерем.
К нам прибыл новый командир дивизии 36 летний пышущий здоровьем и
физической закалкой генерал-майор Бочков. Он вселился с семьей в деревянный
домик лагеря, на песчаном пригорке в сосновом бору. Он даже играл в сборной
футбольной команде дивизии. Вскоре заменили весь наш офицерский состав. Нам
прислали офицеров из негвардейских и не воевавших частей. Высокое
руководство мотивировало это тем, что офицерский состав на фронте якобы
сжился с рядовым и сержантским составом. Для исключения подобного
панибратства и поддержания должной дистанции между офицерами и солдатами
срочной службы было придумано и осуществлено мероприятие - замена офицеров.
Вдруг получаю письмо от земляка Туяка Сертекова с фотографией. Он воевал на
знаменитых "Катюшах". Оказывается, ему прислали мой адрес с письмом из Новой
Казанки. Мы с ним долго потом переписывались и обменивались фотографиями.
В боях, походах, в перебежках и падениях наши личные оружия, автоматы,
карабины и винтовки испытывали на себе различные механические удары и
сотрясения. Теперь им требовалась корректировка мушек, прицелов и
пристрелка. Однажды командир роты гвардии старший лейтенант Денисов приказал
мне пойти к оружейникам и пройти у них проверку на допуск к пристрелке
оружия роты.
Оружейники находились в расположении артиллеристов. Там меня встретили
гвардии инженер - подполковник и гвардии инженер - майор в серебренных с
молотками погонах. Я доложил о цели своего визита, они повели меня к
полевому оборудованному небольшому стрельбищу в их расположении и подвели к
черной прямоугольной мишени в белых мелких сетках, установленной на
расстоянии 50 метров. Такую мишень я видел впервые. Объяснили мне как и куда
целиться на такой контрольного типа мишени. На линии огня лежал
пристреленный по всем правилам и готовый к применению карабин оружейников.
Для стрельбы лежа был положен упор из куска обтесанного бревна. Выдали мне
три боевых патрона и я выполнил три выстрела лежа с упора. Затем мы все трое
подошли к мишени. Гвардии инженер-майор прямыми линиями соединил следы пуль
и стал считать количество клеток между ними. А гвардии инженер-подполковник,
обращаясь ко мне, произнес:
- Товарищ гвардии сержант, у вас - зверское зрение.
Экзамен по стрельбе был сдан, оружейники допустили меня к пристрелке
оружия всей роты.
В течении целых трех дней мы с оружейником, гвардии техник лейтенантом
выполняли работу по пристрелке оружия роты. Он имел при себе технические
инструменты, которыми регулировал "мушку" по высоте, вворачивая или
выворачивая ее, и в горизонтальной плоскости, "чуточку" сдвигая ее вправо
или влево. К каждому оружию прилагался паспорт с сетчатой мишенью, с
отметками попадания последних трех пуль при пристрелке. Паспорт скреплялся
нашими фамилиями, подписями и датой. После этой работы у меня несколько дней
болело правое плечо от отдачи прикладом назад при стрельбе из винтовок и
карабинов.
Здесь, в Селецких лагерях мне присвоили звание гвардии старший сержант
и я был назначен начальником радиостанции РСБ-Ф средней мощности,
смонтированной на автомашине. Теперь наш расчет радиостанции состоял из
начальника радиостанции, старшего радиста, двух дежурных радистов и
шофера-электрика. По штату начальником такой радиостанции должен был быть
офицер, техник-лейтенант или младший техник-лейтенант. Но за неимением
таковых в то время приказом был назначен я - гвардии старший сержант. Мы
тогда придерживались золотого правила: на службу не напрашивайся, от службы
не отказывайся.
Благодаря четырем с половиной годам непрерывной службы в армии, каждый
из нас достиг вершин профессионального мастерства в своей отрасли.
Преобладающее большинство из нас стали на деле высококлассными
специалистами. Теперь, когда победно закончили войну, мы стали воинами
"понюхавшими запах пороха". Такой бесценный опыт можно приобрести только
опытом - непосредственным участием в боях. После Победы мы находились на
уровне хорошо подготовленной, оснащенной передовой техникой, умеющей воевать
и побеждать не численным превосходством, а умением, профессиональной армии.
Этим самым я хочу высказаться не за увеличение срока службы в армии, а за
то, чтобы армия стала профессиональной. Тогда военная служба, как всякая
профессия, станет по зову сердца, с любовью и сознательно избранной
профессией здорового душой и телом гражданина государства, посвятившего себя
целиком делу защиты своей страны.
Однажды к нам в Селецкие лагеря прибыла группа генералов и старших
офицеров - инспектора Главного штаба воздушно-десантных войск. Состоялся
инспекторский смотр. Они проверили нашу боевую подготовку по стрельбе на
капитально оборудованном стрельбище в лесу. Мы вначале отстрелялись
повзводно, затем каждый в отдельности, индивидуально, из личного оружия.
Здесь я отличился дважды меткими поражениями целей, за что впервые за время
службы в армии мне предоставили краткосрочный отпуск домой. Я с несказанной
радостью и счастьем побывал в своей родной Новой Казанке. Встречу с
родственниками, близкими и знакомыми аульчанами вернувшегося с войны живым и
здоровым солдата описать словами невозможно.
Родные сестры Майжихан и Майаптап, мать и тетя моего не вернувшегося
домой с фронта школьного друга Жусупа Мухамеджанова обняли меня прямо на
улице и, обильно заливая меня горючими слезами, запричитали:"Ой, дорогой
Кабдул, где теперь твой друг, наш единственный Жусупжан?! Он не вернулся
домой! Мы не знаем, где он сложил свою головушку?! Нам никогда не забыть,
как ты с ним, с нашим единственным, ходил в школу, как вы играли вместе,
дружили. Сейчас, когда мы встретились с тобой, нам показалось, что вернулся
наш Жусупжан!..."
Горе матерей, выливавшееся в таких встречах, трогало до глубины души
всех присутствующих. Это было народное горе. Гибель родного человека в бою,
плен, контузии и увечья коснулись многих семей.
После возвращения из отпуска в Селецкие лагеря я узнал, что 324-ый
гвардейский полк расформирован. Его личный состав пополнили подразделения
других частей. Этим же летом 1946-го года перебазировали нас в Белоруссию в
город Полоцк.
Город Полоцк расположен на берегу реки Западная Двина, в Витебской
области Белоруссии. Двухэтажные кирпичные казармы воинских частей построены
недалеко от города в сосновых борах. Очень большой бор белорусы называют
боровухой. У Полоцка их целых три: Боровуха I, Боровуха II и Боровуха III.
Нашу 103-ю гвардейскую дивизию разместили в этих боровухах. 187-ой отдельный
гвардейский батальон связи разместился в Боровухе II на 2-ом этаже большой
казармы. Здесь, в боровухах продолжалась наша боевая и политическая
подготовка. По несколько прыжков выполнили с парашютом с самолета ПС-84,
готовились выполнять прыжки на воду и в леса. После выполнения прыжка с
парашютом всегда сильно хотелось кушать. Около нашей Боровухи II работал
небольшой базарчик. Местное население, в основном бабки-белорусски,
торговали там всякой снедью. Торговали и взятыми откуда-то рыбными
консервами в овальных банках сардины в масле. Очень уж были они вкусными.
Одна банка стоила 30 рублей. Мы покупали их и с удовольствием уплетали с
хлебом за обе щеки. Начальнику радиостанции РСБ-Ф платили в то время по
должности по 375 рублей в месяц плюс за классность по профессии -
материальный стимул сколько-то, и еще плюс за каждый прыжок с парашютом -
это были деньги ко всему бесплатному обеспечению.
Мы очень ждали демобилизации. Нам казалось, что прошли все сроки нашей
службы. Война кончилась в прошлом году весной. На дворе идет уже четвертая
четверть 1946-го года. Мы все сознавали необходимость учиться дальше,
приобрести мирную гражданскую профессию, а нас все еще держат здесь. Между
собой говорим: "Служим ведь с лета 1942-го года. Сколько можно служить?" Нам
уже эти казармы осточертели и опротивели. Благо, что повара все еще были
свои, фронтовые. Стали на выходной брать у них продукты сухими и уходить из
казарм в лес на целый день. На белорусских болотных кочках хорошо растет
брусника, в лесах - черника, костяника, голубика и грибы.
Наши казахи до войны грибов не ели и не собирали, хотя у нас местами
растут белые грибы и шампиньоны. Тогда в них я не разбирался, какой из них
съедобный, а какой - поганый и ядовитый. Ребята мне сказали: "Собирай
подряд, здесь у ручья потом рассортируем." Так я научился в них разбираться.
Заместитель командира дивизии по строевой части, ярко рыжий
подполковник Чепурной - очень строгий начальник, после развода подразделений
по занятиям всегда проверял казармы, ловил там "сачков" и наказывал. От
занятий отлынивать было нельзя. Солдаты стали про него говорить:
"Подполковник Чепурной, вечно хмурый, вечно злой". Или: - Слева танк, а
справа Чепурной! Куда бросаешься!?
- Под танк! - отвечает солдат.
В начале зимы с 1946 на 1947 год в Белоруссии проводились первые
послевоенные выборы депутатов в Верховный Совет республики. Страна была
сильно разрушена войной. Связь с районами и селами не была налажена. На
время выборной компании потребовалась наша помощь по обеспечению
радиосвязью. Наши радиостанции РСБ-Ф на автомобилях стояли в автопарке.
Командование их не стало трогать. Составили расчеты по три человека. Снова
раздали нам наших фронтовых подружек - радиостанции РБМ и разослали нас по
районам области. Нашему расчету достался городок Десна, расположенный на
берегу реки Десна, - районный центр Дисненского района. В городке дома были
в основном из красного кирпича, но много домов разрушено. Прибыли в
распоряжение председателя Дисненского райисполкома, бывшего гвардии
капитана, боевого комбата, вышедшего в отставку по ранению. Кабинет его
оказался на втором этаже. Доложил как положено. Он принял нас очень тепло.
Побеседовали и он отвел нам рабочую комнату, смежную с его кабинетом.
Развернули радиостанцию, высоко натянули на дерево лучевую антенну, как на
фронте, и установили радиосвязь с главной радиостанцией, расположенной в
городе Витебске. Тем временем председатель вызвал к себе одного местного
хозяина и определил нас к нему. Рация будет постоянно находиться здесь. Мы,
радисты, будем посменно дежурить и работать. Здание охраняется.
Корреспонденты газет, журналисты стали ежедневно передавать по рации
материалы своим редакциям о ходе подготовки к выборам. Статьи и материалы
были пространные, многословные, не то что фронтовые - короткие и точные.
Некоторые даже по радио просили прислать гонорар за прошлые статьи. Примерно
так протекала работа день за днем.
Дом, где мы разместились на постой, был в селе сразу за рекой. Река
была замерзшей, лежал снег, мы ходили напрямую. Хозяин имел свой дом,
подворье, свиней, баню, которая топилась по-черному. Хозяин с хозяйкой были
людьми пожилыми. В разговорах с нами часто упоминали свою раннюю жизнь при
поляках, как тогда им было хорошо, все время хвалили ту жизнь. Однажды
хозяин предложил вымыться с ним в бане. Баня была внутри вся черная,
закопченная дымом. Куча раскаленных камней, в центре которой был бак с
горячей водой. Рядом другой бак с холодной водой. Очень было жарко, как
будто нечем дышать. Хозяин и еще двое таких же как он мужчин одели
шапки-ушанки, уши завязали, на руки надели рукавицы и начали париться, бить
себя березовыми вениками. От жары я не смог усидеть на пологах. Лег на пол,
головой ближе к двери, из щелей которой шло немного свежего воздуха. Так я
впервые в жизни мылся в бане, топящейся по-черному.
В их селе гнали самогон из "бульбочки дробненькой" (картошки мелкой). У
них основной пищей являлись хлеб, бульба, сало свиное, всякое соленье и
варенье. От самогонки мы отказались, у нее запах не хороший. У нас были
сухие армейские продукты. Мы их отдали хозяйке и она готовила всем нам
вместе, как одной семье. У них мы слышали шуточную песенку, в которой есть,
по-моему, слова:
Бульбу печем,
бульбу жарим,
бульбу варим,
буль, буль, буль ...
В клубе городка бывали и вечера молодежи с песнями, танцами и играми.
Впервые я увидел и слушал звуки музыкального инструмента цимбалы. Когда
несколько цимбал играют в унисон, то звучит довольно приятная нежная музыка.
Это многострунный музыкальный инструмент с натянутыми в горизонтальном
направлении струнами, по которым бьют маленькими молоточками двумя руками.
Председатель райисполкома шутя говорил нам: "Ребята, женитесь, пока не
наступил церковно-славянский праздник. А там жениться нельзя будет". Сейчас
я не помню, какой праздник приближался тогда. Раз это было в декабре месяце,
то, наверное, это были Рождество Христово или святки. В городке церковь
работала.
В день голосования через каждый час передавали сведения о ходе
избирательной компании, активности населения района по каждому
избирательному участку. Тогда во всех избирательных участках голосование
заканчивалось в 24 часа. После подсчета голосов по избирательным бюллетеням,
когда комиссия подвела итоги, сводки были переданы в Витебск по рации.
Так наши фронтовые радиостанции РБМ с хозяевами, таскавшими их на своих
плечах, успешно справились с мирными делами. Все радисты вернулись на базу с
благодарностями районных и областных руководств.
С августа прошлого 1946 года пошел пятый год службы Отечеству. Сколько
можно служить!? Ждем демобилизацию со всем душевным желанием и сердечным
трепетом. Хотя нам давно надоело все это, но все равно служим по-прежнему,
не возникаем и не перечим начальству. Строго выполняем уставные требования.
Этого-то у нас не отнять.
Наступил новый 1947 год. Твердо надеемся, уж этот-то год, наверняка,
должен принести нам долгожданную демобилизацию.
В выходные, когда офицеры отдыхают дома, те, кому теперь должен
наступить день ухода в гражданку, на вольную жизнь, отдельно собираемся в
одну из комнат батальона. Рассуждаем о будущей учебе, о профессиях, тяжелой
послевоенной жизни в гражданке. Понемногу выпиваем и поем самые любимые
песни нашего поколения, песни нашей молодости. Ведь каждое поколение людей
любит и поет свои песни. Нашими любимыми песнями стали песни военных лет.
Нам особенно пришлись по душе песни, рожденные самой войной. Казалось, они
отвечали нашим тогдашним настроениям, такие песни как "Землянка",
"Солдатский вальс", "Актриса", "Коптилка", "Только на фронте", "Как ты
встретишь меня", "Кисет", "Застольная", "Под звездами балканскими", "Три
гвардейца" и им подобные.
В другой раз кто-нибудь читал стихи из своего блокнота. Во время войны
имела хождение по рукам солдат поэма-подражание А.С.Пушкину "Евгений Онегин
в авиации", сочиненная оставшимся неизвестным авиационным механиком. Помню,
она начиналась так:
Нет, я - не Пушкин, я - другой,
Еще не ведомый избранник,
По штатной должности - механик,
Но с поэтической душой.
Пушкин жил в туманной дали,
Сто с лишним тому лет. . .
Тогда по небу не летали,
Тогда хватало и карет.
Жаль, тогда я не переписал эту поэму. Там были и такие строки:
. . . И в пехоту мог бы он попасть,
И артиллеристом мог бы стать,
Но волею небес
Евгений попал в ВВС. . .
. . . Владимир Ленский - моторист.
Почти без ключей
Он мог заменить
Две дюжины свечей. . .
. . . Татьяна Ларина - прибористка,
Ольга Ларина - мастер по вооружению,
Успешно закончив ШМАС (Школа младших авиаспециалистов)
и еще:
. . . Весна, механик торжествует,
Сливая в бочку антифриз.
Вдали комиссию почуяв,
Усердно драит верх и низ. . .
Слушаем, как они за ангаром стреляются на дуэли из ракетниц, за что
командир полка сажает их на гауптвахту, и другие перипетии в их жизни,
смеемся и отводим души.
Примерно так проходили наши воскресные вечера в ожидании демобилизации.
Наконец, 24 февраля 1947 года вышел приказ о демобилизации нашего
возраста. Наступила какая-то особая, ни с чем не сравнимая радость. Тем
временем начальство, особенно заместители командиров по политической части,
начали усиленно агитировать нас, подлежащих демобилизации, остаться на
сверхсрочную службу. Они умело обрисовывали материальные преимущества
военнослужащего по сравнению с гражданским населением в эти трудные
послевоенные годы. Можно считать, что их агитация не прошла даром. Гвардии
старший сержант Самаковский дал согласие и остался на сверхсрочную службу.
Как раз в эти дни прибыли призывники-новобранцы в наши части. Самаковскому
быстро присвоили звание гвардии старшина и назначили старшиной роты
новобранцев. Он в новой форме при нас уже приступил к воспитательной работе
с молодым поколением. А нас не торопились отправлять. Собрали всех
демобилизующихся в одну пустую комнату без постелей на втором этаже другого
подъезда и держали еще долго. Правда, кормили как и прежде трехразовым
питанием. Причину такой задержки объяснили какой-то хозяйственной
неурядицей, не то денег нет нас рассчитать, не то железная дорога сильно
загружена.
В эти дни, живя в пустой комнате, изнывая от безделья и ожидания
отправки, демобилизующиеся солдаты-победители последнего этапа войны,
оставшиеся в живых, в разговорах между собой и рассуждениях вслух стали
высказывать свои обиды на правительство. Они говорили примерно так: "Скоро
исполнится четыре с половиной года как мы служим и два года, как закончилась
война. Впереди у нас учеба и приобретение специальности, затем создание
семьи, рождение и воспитание детей - все это теперь у нас получится очень
поздно. Это ведь нанесен невосполнимый урон нашей личной жизни, когда мы
теперь встанем на ноги!? Эх, зря держали нас все эти годы!"
Только во второй половине марта 1947 года отправили нас в Москву, а
дальше кому куда нужно.
Главной причиной долгой нашей службы явилась сразу же начавшаяся после
Победы холодная война между бывшими союзниками: между Советским Союзом и
западными странами. Сопутствующая причина - недостаточное число молодежи в
стране, для своевременного пополнения армии и длительность потребного
времени для их подготовки к войне.
США испытали атомную бомбу. На Потсдамской конференции Большой Тройки
новый Президент Америки Трумэн сообщил Сталину о том, что у Штатов есть
необычное, очень мощное оружие, в этот момент Черчилль впился глазами в
Сталина. Об этом и других тогдашних событиях хорошо написал в свое время
переводчик Бережков. Многие факты подробно изложены в книге "Тегеран, Ялта,
Потсдам" (стенографический отчет). Затем США без всякой надобности, только
ради устрашения народов и испытания на городах и людях, сбросили атомные
бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки.
Речь Черчилля в городе Фултоне и статья газеты "Правда" "Черчилль
бряцает оружием" - неопровержимые свидетельства хода и роста процесса
холодной войны. Конечно, в такой обстановке Сталин держал свою уже
воевавшую, опытную армию -обижайся, не обижайся на продлившуюся сверх меры
службу - таковы были факты.
Высшей кульминацией холодной войны явилось время намного позже, когда
советские ракеты стояли на Кубе, военно-морской флот и авиация США полностью
заблокировали остров. Тогда холодная война чуть было не превратилась в
горячую. Это было при Никите Хрущеве и Джоне Кеннеди.
Как бы то ни было, основательная подготовка к боям, непосредственное
участие в них и затянувшаяся еще на годы служба - это и был наш ратный труд,
отданный на алтарь Отечеству, во имя Его свободы.
За год до демобилизации, когда я побывал в отпуске в ауле, видел как
бедно, в недостатке живут люди после войны. Все промышленные товары тогда
были дефицитными. Их очень мало привозили и не хватало людям. Ходили в
рваных, латанных одеждах. Наши люди очень любят чай. Этот продукт пользуется
у нас особым спросом. Чай являлся большим дефицитом.
На выданные при демобилизации деньги я приобрел себе в Москве приличную
гражданскую одежду, обувь и небольшой чемодан наполнил плотно сложенными
пятидесятиграммовыми пачками индийского чая.
1-го апреля 1947 года сошел с поезда на конечной тупиковой станции
Александров-Гай. Остановился здесь же у бывших наших соседей по Новой
Казанке и дальнего родственника моей тети Жумазии из рода Жольке Жаугашты, у
Регулярно, каждые десять дней, водили нас в баню в город. Баня была
собственностью одного хозяина. До войны и в войну в Венгрии все было в руках
частной собственности. Большая, круглая, занимающая площадь почти одного
квартала, баня с круглым двором в центре имела душевые, парильные и моечные
отделения, много разных по площади плавательных бассейнов. На внутренний
двор поставили нашу жарильную машину "жарилку" для избавления нас от
насекомых. Пока мы принимали душ, плавали в бассейнах и наслаждались, наша
одежда жарилась в "жарилке". Температура там была высокая, случайно забытые
кожаные ремни сильно высыхали и трескались.
С наступлением осенних холодов нас перевели в зимние казармы бывшего
правителя Венгрии адмирала Хорти. Казармы находились на площади,
образованной банком, костелом и еще каким-то зданием. Окна нашей казармы
смотрели на площадь. Перед банком стояла полосатая будка точь-в-точь как в
кинофильмах о царских тюрьмах. Перед будкой всегда стояла пара плетенных из
рогожи очень просторной стационарной обуви. Широкие голенища их выше
щиколоток, но не доходили до колен. Особенно забавным было для нас
наблюдение момента смены охранников. Когда они менялись, старый охранник
моментально вытаскивал из рогожных пар свои ноги, а новый тут же вставлял в
них свои. Движения их в этот момент походили на игры механических
кукол-марионеток. Это очень забавляло наших солдат.
Каждый день утром мы выстраивались на плацу во внутреннем дворе казарм
для развода по занятиям под марш "Прощание славянки". Война кончилась,
теперь мы тосковали по родной стране, по мирной жизни и очень хотелось
домой. Этот ежедневный утренний марш, провожавший нас, еще больше возбуждал
эти наши чувства. Тогда мы по-своему назвали его "Тоска по Родине" или "Марш
Сегед".
Однажды утром я не смог нагнуться, чтобы обуться из-за боли в пояснице.
Наш врач гвардии капитан медицинской службы (фамилию не помню) поставил мне
на поясницу много стеклянных баночек, накрыл меня, сам вышел куда-то. Я
незаметно для себя заснул. Проснулся от того, что он снимал банки. Все боли
прошли с одного раза. Это была моя первая и последняя болезнь в армии, если
не считать травму, полученную до этого в Яхроме при прыжке с парашютом.
С приходом Советской власти в Венгрию поменялись у них и деньги на
новое пенго. Старые бумажные купюры во множестве валялись на площади,
уносимые ветром. Мы были свидетелями этого. Известно, что намного позже
описываемого периода пенго были замещены на форинты.
Сегед - по-нашему город областного масштаба. По численности населения и
занимаемой площади примерно как наш Уральск. Начало зимы с 1945-го на 46-ой
год застало нас в этом городе.
Получен приказ грузиться в воинские эшелоны. Прощаемся с гостеприимным
Сегедом и отправляемся на Восток, на Родину.
Наш железнодорожный состав, пересекая юго-восточную часть Венгрии,
теперь везет нас по Румынии. Едем долго. Места здесь горные, дорога петляет
по равнинам и вдоль рек. На станциях выходим. В Румынии мужчины и женщины
торгуют красным вином, салом, варенной картошкой, пирожками, соленьями,
вареньями и всякой другой снедью. У нас нет советских денег. Любители вина
довольствуются разрешенной пробой. Имеющие что-то трофейное, меняются.
Некоторым нашим гвардейцам понравилось традиционное румынское блюдо из
кукурузы - мамалыга. На головах румын-мужчин - черные, сужающиеся кверху,
каракулевые шапки-папахи. Они сами шутят: "Чем папаха на нем выше, тем он
считается богаче!" Что-то не очень видно богатых. Одеваются в основном в
овечьи шубейки-безрукавки мехом вовнутрь, сшитые и отделанные вышивками в
национальном стиле.
Проехав через города: Брашов, Плоешти, Бузэу, наконец достигаем
румынского пограничного города Галац. Здесь меняется железнодорожная колея.
У них - уже, наша - шире. Нашему эшелону долго меняют ходовую часть. Наконец
вступаем на землю Молдавии.
Через несколько недель ночью нас привозят на станцию Дивово,
расположенную на берегу реки Оки в 18 км северо-западнее города Рязани.
Прямо через реку Оку переходим ночью по мосту и оказываемся в сосновом лесу
в Селецких лагерях, основанных в 30-х годах еще при наркоме К.Е.Ворошилове.
Название лагеря происходит от имени ближайшего селения Сельцы. Казармы здесь
земляные, с заросшими травой дерновыми крышами. Стены и потолки внутри из
бревен, не то что кирпично-каменные казармы венгерского адмирала Хорти.
Всю зиму занимались по расписанию боевой и политподготовкой. Физически
закалялись ходьбой на лыжах по просекам сосновых лесов. Повторно изучали
материальную часть техники и вооружений, по принципу: повторение - мать
учения.
Настала весна 1946-го года. Ока разлилась так широко, что местами ее
ширина достигала 11 км. Еле-еле видно другой берег. Поневоле вспоминается
песня "Широка Ока в Рязани". Наш лагерь остается на полуострове. Почту,
газеты бросает У-2 над лагерем.
К нам прибыл новый командир дивизии 36 летний пышущий здоровьем и
физической закалкой генерал-майор Бочков. Он вселился с семьей в деревянный
домик лагеря, на песчаном пригорке в сосновом бору. Он даже играл в сборной
футбольной команде дивизии. Вскоре заменили весь наш офицерский состав. Нам
прислали офицеров из негвардейских и не воевавших частей. Высокое
руководство мотивировало это тем, что офицерский состав на фронте якобы
сжился с рядовым и сержантским составом. Для исключения подобного
панибратства и поддержания должной дистанции между офицерами и солдатами
срочной службы было придумано и осуществлено мероприятие - замена офицеров.
Вдруг получаю письмо от земляка Туяка Сертекова с фотографией. Он воевал на
знаменитых "Катюшах". Оказывается, ему прислали мой адрес с письмом из Новой
Казанки. Мы с ним долго потом переписывались и обменивались фотографиями.
В боях, походах, в перебежках и падениях наши личные оружия, автоматы,
карабины и винтовки испытывали на себе различные механические удары и
сотрясения. Теперь им требовалась корректировка мушек, прицелов и
пристрелка. Однажды командир роты гвардии старший лейтенант Денисов приказал
мне пойти к оружейникам и пройти у них проверку на допуск к пристрелке
оружия роты.
Оружейники находились в расположении артиллеристов. Там меня встретили
гвардии инженер - подполковник и гвардии инженер - майор в серебренных с
молотками погонах. Я доложил о цели своего визита, они повели меня к
полевому оборудованному небольшому стрельбищу в их расположении и подвели к
черной прямоугольной мишени в белых мелких сетках, установленной на
расстоянии 50 метров. Такую мишень я видел впервые. Объяснили мне как и куда
целиться на такой контрольного типа мишени. На линии огня лежал
пристреленный по всем правилам и готовый к применению карабин оружейников.
Для стрельбы лежа был положен упор из куска обтесанного бревна. Выдали мне
три боевых патрона и я выполнил три выстрела лежа с упора. Затем мы все трое
подошли к мишени. Гвардии инженер-майор прямыми линиями соединил следы пуль
и стал считать количество клеток между ними. А гвардии инженер-подполковник,
обращаясь ко мне, произнес:
- Товарищ гвардии сержант, у вас - зверское зрение.
Экзамен по стрельбе был сдан, оружейники допустили меня к пристрелке
оружия всей роты.
В течении целых трех дней мы с оружейником, гвардии техник лейтенантом
выполняли работу по пристрелке оружия роты. Он имел при себе технические
инструменты, которыми регулировал "мушку" по высоте, вворачивая или
выворачивая ее, и в горизонтальной плоскости, "чуточку" сдвигая ее вправо
или влево. К каждому оружию прилагался паспорт с сетчатой мишенью, с
отметками попадания последних трех пуль при пристрелке. Паспорт скреплялся
нашими фамилиями, подписями и датой. После этой работы у меня несколько дней
болело правое плечо от отдачи прикладом назад при стрельбе из винтовок и
карабинов.
Здесь, в Селецких лагерях мне присвоили звание гвардии старший сержант
и я был назначен начальником радиостанции РСБ-Ф средней мощности,
смонтированной на автомашине. Теперь наш расчет радиостанции состоял из
начальника радиостанции, старшего радиста, двух дежурных радистов и
шофера-электрика. По штату начальником такой радиостанции должен был быть
офицер, техник-лейтенант или младший техник-лейтенант. Но за неимением
таковых в то время приказом был назначен я - гвардии старший сержант. Мы
тогда придерживались золотого правила: на службу не напрашивайся, от службы
не отказывайся.
Благодаря четырем с половиной годам непрерывной службы в армии, каждый
из нас достиг вершин профессионального мастерства в своей отрасли.
Преобладающее большинство из нас стали на деле высококлассными
специалистами. Теперь, когда победно закончили войну, мы стали воинами
"понюхавшими запах пороха". Такой бесценный опыт можно приобрести только
опытом - непосредственным участием в боях. После Победы мы находились на
уровне хорошо подготовленной, оснащенной передовой техникой, умеющей воевать
и побеждать не численным превосходством, а умением, профессиональной армии.
Этим самым я хочу высказаться не за увеличение срока службы в армии, а за
то, чтобы армия стала профессиональной. Тогда военная служба, как всякая
профессия, станет по зову сердца, с любовью и сознательно избранной
профессией здорового душой и телом гражданина государства, посвятившего себя
целиком делу защиты своей страны.
Однажды к нам в Селецкие лагеря прибыла группа генералов и старших
офицеров - инспектора Главного штаба воздушно-десантных войск. Состоялся
инспекторский смотр. Они проверили нашу боевую подготовку по стрельбе на
капитально оборудованном стрельбище в лесу. Мы вначале отстрелялись
повзводно, затем каждый в отдельности, индивидуально, из личного оружия.
Здесь я отличился дважды меткими поражениями целей, за что впервые за время
службы в армии мне предоставили краткосрочный отпуск домой. Я с несказанной
радостью и счастьем побывал в своей родной Новой Казанке. Встречу с
родственниками, близкими и знакомыми аульчанами вернувшегося с войны живым и
здоровым солдата описать словами невозможно.
Родные сестры Майжихан и Майаптап, мать и тетя моего не вернувшегося
домой с фронта школьного друга Жусупа Мухамеджанова обняли меня прямо на
улице и, обильно заливая меня горючими слезами, запричитали:"Ой, дорогой
Кабдул, где теперь твой друг, наш единственный Жусупжан?! Он не вернулся
домой! Мы не знаем, где он сложил свою головушку?! Нам никогда не забыть,
как ты с ним, с нашим единственным, ходил в школу, как вы играли вместе,
дружили. Сейчас, когда мы встретились с тобой, нам показалось, что вернулся
наш Жусупжан!..."
Горе матерей, выливавшееся в таких встречах, трогало до глубины души
всех присутствующих. Это было народное горе. Гибель родного человека в бою,
плен, контузии и увечья коснулись многих семей.
После возвращения из отпуска в Селецкие лагеря я узнал, что 324-ый
гвардейский полк расформирован. Его личный состав пополнили подразделения
других частей. Этим же летом 1946-го года перебазировали нас в Белоруссию в
город Полоцк.
Город Полоцк расположен на берегу реки Западная Двина, в Витебской
области Белоруссии. Двухэтажные кирпичные казармы воинских частей построены
недалеко от города в сосновых борах. Очень большой бор белорусы называют
боровухой. У Полоцка их целых три: Боровуха I, Боровуха II и Боровуха III.
Нашу 103-ю гвардейскую дивизию разместили в этих боровухах. 187-ой отдельный
гвардейский батальон связи разместился в Боровухе II на 2-ом этаже большой
казармы. Здесь, в боровухах продолжалась наша боевая и политическая
подготовка. По несколько прыжков выполнили с парашютом с самолета ПС-84,
готовились выполнять прыжки на воду и в леса. После выполнения прыжка с
парашютом всегда сильно хотелось кушать. Около нашей Боровухи II работал
небольшой базарчик. Местное население, в основном бабки-белорусски,
торговали там всякой снедью. Торговали и взятыми откуда-то рыбными
консервами в овальных банках сардины в масле. Очень уж были они вкусными.
Одна банка стоила 30 рублей. Мы покупали их и с удовольствием уплетали с
хлебом за обе щеки. Начальнику радиостанции РСБ-Ф платили в то время по
должности по 375 рублей в месяц плюс за классность по профессии -
материальный стимул сколько-то, и еще плюс за каждый прыжок с парашютом -
это были деньги ко всему бесплатному обеспечению.
Мы очень ждали демобилизации. Нам казалось, что прошли все сроки нашей
службы. Война кончилась в прошлом году весной. На дворе идет уже четвертая
четверть 1946-го года. Мы все сознавали необходимость учиться дальше,
приобрести мирную гражданскую профессию, а нас все еще держат здесь. Между
собой говорим: "Служим ведь с лета 1942-го года. Сколько можно служить?" Нам
уже эти казармы осточертели и опротивели. Благо, что повара все еще были
свои, фронтовые. Стали на выходной брать у них продукты сухими и уходить из
казарм в лес на целый день. На белорусских болотных кочках хорошо растет
брусника, в лесах - черника, костяника, голубика и грибы.
Наши казахи до войны грибов не ели и не собирали, хотя у нас местами
растут белые грибы и шампиньоны. Тогда в них я не разбирался, какой из них
съедобный, а какой - поганый и ядовитый. Ребята мне сказали: "Собирай
подряд, здесь у ручья потом рассортируем." Так я научился в них разбираться.
Заместитель командира дивизии по строевой части, ярко рыжий
подполковник Чепурной - очень строгий начальник, после развода подразделений
по занятиям всегда проверял казармы, ловил там "сачков" и наказывал. От
занятий отлынивать было нельзя. Солдаты стали про него говорить:
"Подполковник Чепурной, вечно хмурый, вечно злой". Или: - Слева танк, а
справа Чепурной! Куда бросаешься!?
- Под танк! - отвечает солдат.
В начале зимы с 1946 на 1947 год в Белоруссии проводились первые
послевоенные выборы депутатов в Верховный Совет республики. Страна была
сильно разрушена войной. Связь с районами и селами не была налажена. На
время выборной компании потребовалась наша помощь по обеспечению
радиосвязью. Наши радиостанции РСБ-Ф на автомобилях стояли в автопарке.
Командование их не стало трогать. Составили расчеты по три человека. Снова
раздали нам наших фронтовых подружек - радиостанции РБМ и разослали нас по
районам области. Нашему расчету достался городок Десна, расположенный на
берегу реки Десна, - районный центр Дисненского района. В городке дома были
в основном из красного кирпича, но много домов разрушено. Прибыли в
распоряжение председателя Дисненского райисполкома, бывшего гвардии
капитана, боевого комбата, вышедшего в отставку по ранению. Кабинет его
оказался на втором этаже. Доложил как положено. Он принял нас очень тепло.
Побеседовали и он отвел нам рабочую комнату, смежную с его кабинетом.
Развернули радиостанцию, высоко натянули на дерево лучевую антенну, как на
фронте, и установили радиосвязь с главной радиостанцией, расположенной в
городе Витебске. Тем временем председатель вызвал к себе одного местного
хозяина и определил нас к нему. Рация будет постоянно находиться здесь. Мы,
радисты, будем посменно дежурить и работать. Здание охраняется.
Корреспонденты газет, журналисты стали ежедневно передавать по рации
материалы своим редакциям о ходе подготовки к выборам. Статьи и материалы
были пространные, многословные, не то что фронтовые - короткие и точные.
Некоторые даже по радио просили прислать гонорар за прошлые статьи. Примерно
так протекала работа день за днем.
Дом, где мы разместились на постой, был в селе сразу за рекой. Река
была замерзшей, лежал снег, мы ходили напрямую. Хозяин имел свой дом,
подворье, свиней, баню, которая топилась по-черному. Хозяин с хозяйкой были
людьми пожилыми. В разговорах с нами часто упоминали свою раннюю жизнь при
поляках, как тогда им было хорошо, все время хвалили ту жизнь. Однажды
хозяин предложил вымыться с ним в бане. Баня была внутри вся черная,
закопченная дымом. Куча раскаленных камней, в центре которой был бак с
горячей водой. Рядом другой бак с холодной водой. Очень было жарко, как
будто нечем дышать. Хозяин и еще двое таких же как он мужчин одели
шапки-ушанки, уши завязали, на руки надели рукавицы и начали париться, бить
себя березовыми вениками. От жары я не смог усидеть на пологах. Лег на пол,
головой ближе к двери, из щелей которой шло немного свежего воздуха. Так я
впервые в жизни мылся в бане, топящейся по-черному.
В их селе гнали самогон из "бульбочки дробненькой" (картошки мелкой). У
них основной пищей являлись хлеб, бульба, сало свиное, всякое соленье и
варенье. От самогонки мы отказались, у нее запах не хороший. У нас были
сухие армейские продукты. Мы их отдали хозяйке и она готовила всем нам
вместе, как одной семье. У них мы слышали шуточную песенку, в которой есть,
по-моему, слова:
Бульбу печем,
бульбу жарим,
бульбу варим,
буль, буль, буль ...
В клубе городка бывали и вечера молодежи с песнями, танцами и играми.
Впервые я увидел и слушал звуки музыкального инструмента цимбалы. Когда
несколько цимбал играют в унисон, то звучит довольно приятная нежная музыка.
Это многострунный музыкальный инструмент с натянутыми в горизонтальном
направлении струнами, по которым бьют маленькими молоточками двумя руками.
Председатель райисполкома шутя говорил нам: "Ребята, женитесь, пока не
наступил церковно-славянский праздник. А там жениться нельзя будет". Сейчас
я не помню, какой праздник приближался тогда. Раз это было в декабре месяце,
то, наверное, это были Рождество Христово или святки. В городке церковь
работала.
В день голосования через каждый час передавали сведения о ходе
избирательной компании, активности населения района по каждому
избирательному участку. Тогда во всех избирательных участках голосование
заканчивалось в 24 часа. После подсчета голосов по избирательным бюллетеням,
когда комиссия подвела итоги, сводки были переданы в Витебск по рации.
Так наши фронтовые радиостанции РБМ с хозяевами, таскавшими их на своих
плечах, успешно справились с мирными делами. Все радисты вернулись на базу с
благодарностями районных и областных руководств.
С августа прошлого 1946 года пошел пятый год службы Отечеству. Сколько
можно служить!? Ждем демобилизацию со всем душевным желанием и сердечным
трепетом. Хотя нам давно надоело все это, но все равно служим по-прежнему,
не возникаем и не перечим начальству. Строго выполняем уставные требования.
Этого-то у нас не отнять.
Наступил новый 1947 год. Твердо надеемся, уж этот-то год, наверняка,
должен принести нам долгожданную демобилизацию.
В выходные, когда офицеры отдыхают дома, те, кому теперь должен
наступить день ухода в гражданку, на вольную жизнь, отдельно собираемся в
одну из комнат батальона. Рассуждаем о будущей учебе, о профессиях, тяжелой
послевоенной жизни в гражданке. Понемногу выпиваем и поем самые любимые
песни нашего поколения, песни нашей молодости. Ведь каждое поколение людей
любит и поет свои песни. Нашими любимыми песнями стали песни военных лет.
Нам особенно пришлись по душе песни, рожденные самой войной. Казалось, они
отвечали нашим тогдашним настроениям, такие песни как "Землянка",
"Солдатский вальс", "Актриса", "Коптилка", "Только на фронте", "Как ты
встретишь меня", "Кисет", "Застольная", "Под звездами балканскими", "Три
гвардейца" и им подобные.
В другой раз кто-нибудь читал стихи из своего блокнота. Во время войны
имела хождение по рукам солдат поэма-подражание А.С.Пушкину "Евгений Онегин
в авиации", сочиненная оставшимся неизвестным авиационным механиком. Помню,
она начиналась так:
Нет, я - не Пушкин, я - другой,
Еще не ведомый избранник,
По штатной должности - механик,
Но с поэтической душой.
Пушкин жил в туманной дали,
Сто с лишним тому лет. . .
Тогда по небу не летали,
Тогда хватало и карет.
Жаль, тогда я не переписал эту поэму. Там были и такие строки:
. . . И в пехоту мог бы он попасть,
И артиллеристом мог бы стать,
Но волею небес
Евгений попал в ВВС. . .
. . . Владимир Ленский - моторист.
Почти без ключей
Он мог заменить
Две дюжины свечей. . .
. . . Татьяна Ларина - прибористка,
Ольга Ларина - мастер по вооружению,
Успешно закончив ШМАС (Школа младших авиаспециалистов)
и еще:
. . . Весна, механик торжествует,
Сливая в бочку антифриз.
Вдали комиссию почуяв,
Усердно драит верх и низ. . .
Слушаем, как они за ангаром стреляются на дуэли из ракетниц, за что
командир полка сажает их на гауптвахту, и другие перипетии в их жизни,
смеемся и отводим души.
Примерно так проходили наши воскресные вечера в ожидании демобилизации.
Наконец, 24 февраля 1947 года вышел приказ о демобилизации нашего
возраста. Наступила какая-то особая, ни с чем не сравнимая радость. Тем
временем начальство, особенно заместители командиров по политической части,
начали усиленно агитировать нас, подлежащих демобилизации, остаться на
сверхсрочную службу. Они умело обрисовывали материальные преимущества
военнослужащего по сравнению с гражданским населением в эти трудные
послевоенные годы. Можно считать, что их агитация не прошла даром. Гвардии
старший сержант Самаковский дал согласие и остался на сверхсрочную службу.
Как раз в эти дни прибыли призывники-новобранцы в наши части. Самаковскому
быстро присвоили звание гвардии старшина и назначили старшиной роты
новобранцев. Он в новой форме при нас уже приступил к воспитательной работе
с молодым поколением. А нас не торопились отправлять. Собрали всех
демобилизующихся в одну пустую комнату без постелей на втором этаже другого
подъезда и держали еще долго. Правда, кормили как и прежде трехразовым
питанием. Причину такой задержки объяснили какой-то хозяйственной
неурядицей, не то денег нет нас рассчитать, не то железная дорога сильно
загружена.
В эти дни, живя в пустой комнате, изнывая от безделья и ожидания
отправки, демобилизующиеся солдаты-победители последнего этапа войны,
оставшиеся в живых, в разговорах между собой и рассуждениях вслух стали
высказывать свои обиды на правительство. Они говорили примерно так: "Скоро
исполнится четыре с половиной года как мы служим и два года, как закончилась
война. Впереди у нас учеба и приобретение специальности, затем создание
семьи, рождение и воспитание детей - все это теперь у нас получится очень
поздно. Это ведь нанесен невосполнимый урон нашей личной жизни, когда мы
теперь встанем на ноги!? Эх, зря держали нас все эти годы!"
Только во второй половине марта 1947 года отправили нас в Москву, а
дальше кому куда нужно.
Главной причиной долгой нашей службы явилась сразу же начавшаяся после
Победы холодная война между бывшими союзниками: между Советским Союзом и
западными странами. Сопутствующая причина - недостаточное число молодежи в
стране, для своевременного пополнения армии и длительность потребного
времени для их подготовки к войне.
США испытали атомную бомбу. На Потсдамской конференции Большой Тройки
новый Президент Америки Трумэн сообщил Сталину о том, что у Штатов есть
необычное, очень мощное оружие, в этот момент Черчилль впился глазами в
Сталина. Об этом и других тогдашних событиях хорошо написал в свое время
переводчик Бережков. Многие факты подробно изложены в книге "Тегеран, Ялта,
Потсдам" (стенографический отчет). Затем США без всякой надобности, только
ради устрашения народов и испытания на городах и людях, сбросили атомные
бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки.
Речь Черчилля в городе Фултоне и статья газеты "Правда" "Черчилль
бряцает оружием" - неопровержимые свидетельства хода и роста процесса
холодной войны. Конечно, в такой обстановке Сталин держал свою уже
воевавшую, опытную армию -обижайся, не обижайся на продлившуюся сверх меры
службу - таковы были факты.
Высшей кульминацией холодной войны явилось время намного позже, когда
советские ракеты стояли на Кубе, военно-морской флот и авиация США полностью
заблокировали остров. Тогда холодная война чуть было не превратилась в
горячую. Это было при Никите Хрущеве и Джоне Кеннеди.
Как бы то ни было, основательная подготовка к боям, непосредственное
участие в них и затянувшаяся еще на годы служба - это и был наш ратный труд,
отданный на алтарь Отечеству, во имя Его свободы.
За год до демобилизации, когда я побывал в отпуске в ауле, видел как
бедно, в недостатке живут люди после войны. Все промышленные товары тогда
были дефицитными. Их очень мало привозили и не хватало людям. Ходили в
рваных, латанных одеждах. Наши люди очень любят чай. Этот продукт пользуется
у нас особым спросом. Чай являлся большим дефицитом.
На выданные при демобилизации деньги я приобрел себе в Москве приличную
гражданскую одежду, обувь и небольшой чемодан наполнил плотно сложенными
пятидесятиграммовыми пачками индийского чая.
1-го апреля 1947 года сошел с поезда на конечной тупиковой станции
Александров-Гай. Остановился здесь же у бывших наших соседей по Новой
Казанке и дальнего родственника моей тети Жумазии из рода Жольке Жаугашты, у