Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Кабдул Утепович Бектасов
Email: elric@kav.org.uk
Date: 04 Aug 2005
АЛМАТЫ
---------------------------------------------------------------
Подрастающему поколению посвящаю
Чем больше будет знать молодое поколение о ратных трудах солдат
прошедшей большой войны, тем сильнее будет у них стремление ценить и
сохранить мир.
Маршалы, генералы, высшие командиры и военачальники в свое время
написали и оставили тома бесценных мемуаров о войне, пусть земля им будет
пухом! Вечно им будут благодарны потомки. Записей же тех, кто командовал
ротами, взводами, а также рядового, сержантского, старшинского составов
почти нет. Исключение составляет "Голос солдата" тяжело раненного Владимира
Даненбурга. Оно и понятно, на передовом и близких к нему рубежах, уцелевших
осталось мало.
Автор считал бы свою задачу выполненной, если предлагаемые "Записки
радиста" дадут читателю представление об обучении, подготовке и ратном труде
дивизионных, полковых и батальонных радистов последнего периода войны, а
также о службе в тогдашних воздушно-десантных войсках.
Искренне желаю подрастающему поколению извлечь из опыта участников
войны полезные уроки и использовать их. В конечном итоге, это - самое
главное.
"Во имя людей до кровавого пота трудись на поле злаков,
Во имя народа до кровавых смертельных ран трудись на поле брани.
За родину в огонь войди - не сгоришь.
Склонивший голову перед дисциплиной не будет рабом."
Бауыржан Момышулы
Год начала войны и следующий за ним, подряд два года, в нашем
Жангалинском районе были годами большого урожая хлеба. Крупные, наполненные
зернами, тяжелые, с черными колючими усами колосья пшеницы до сих пор стоят
у меня перед глазами. Тогда на наших полях хорошо росли пшеница, рожь,
просо, ячмень, овес, горох, горчица и все, что сеяли.
Во всю шла Великая Отечественная война. Взрослые жигиты - основные
работники хлебных полей, уже были призваны в армию. Очень нужны стали
рабочие руки. Нас, учеников старших классов, на летних каникулах
мобилизовывали на уборку хлеба. Лето 1941 года я работал на уборке пшеницы
на полях колхоза Брлик 3 - аулсовета, ныне районный центр Жангала. Копны
пшеницы вилами грузил на высокий шакол-арбу и возил на ток (шакол - телега с
высокими широкими бортами). Работали даже ночью, пользуясь прохладным
временем суток. По дороге с поля на ток, сидя на высоко груженной шакол-арбе
сверху пшеницы, подгоняя волов и управляя ими, я громко, во все легкие, пел
любимые мною народные песни. В ночной тишине, в прохладном воздухе песня
раздавалась далеко по степи. Это поднимало мой дух, настроение и чувство
сознания полезности моего личного труда. Тогда я жил у родственников: у дяди
Тлепа и тети Урхии на полевом стане бригады в землянке. Дядя Тлеп работал
бригадиром. Физического труда я не боялся. Судьба заставила меня познать
физический труд с детства. Мой отец Утеп Бектасов умер в 1934-м году. Тогда
мне еще не было и десяти лет. Моя мать Зейнеп работала в Битикском
мясомолочном совхозе N445 Лбищенского района. Все свободное от учебы время я
помогал матери. За ней было закреплено около двадцати коров. В зимнее время
кормить их сеном, жмыхом и отрубями, а также уборка стойл под ними, замена
подстилок и вывоз их за базу были моими обязанностями. На летних каникулах
пас вместо матери телят, когда подходила ее очередь. Возил айран в бочке с
фермы в полевую бригаду на телеге, запряженной парой волов. Волы норовили не
подчиняться мне, видя перед собой мальчишку, качали рогами. От этого я
злился, плакал, но все равно добивался своего. Каждый раз больших трудов мне
стоило надеть на них тяжелое деревянное ярмо с заносками. Так начал я
зарабатывать свой хлеб. Старшая сестра Капа выполняла домашнюю работу и
ухаживала за младшей. Младшая сестренка Ахлима была еще грудным ребенком,
когда мы остались без отца. На ферме N2 в Булане в сезон я помогал
ветеринарному фельдшеру Максиму кастрировать бычков. Каждый год весь гурт
скота фермы, около 700-800 голов, поголовно осматривался, взвешивался,
определялась порода, масть, упитанность, на ухо надевалась серьга с номером
и регистрировался в журнале поименно. Постоянно находясь около зоотехника,
ветеринарного врача, животновода в качестве добровольного подручного
помощника, еще в начальной школе я практически мог определить семнадцать
пород коров. Моя зрительная память сохранила их до старости.
Приходилось работать летом на конных граблях, запряженных вместо коня
верблюдом, а также на сенокосилках-"сорилках", запряженных тремя волами.
Труд для меня стал привычным делом.
Летом 1942 года нас, ребят и девочек из Новой Казанки, послали в колхоз
"Колхозшы" 8-го аул совета. Мы, ребята, по двое работали на
косилках-"лобогрейках", запряженных волами, косили пшеницу. Наш бригадир -
старый колхозник с черными усами и всегда небритой бородой, черно-смуглый от
солнечного загара, будил нас как только начинали чирикать птички. А нам так
хотелось спать, что даже невозможно описать. Работали со всей молодой силой,
не жалея ни себя, ни быков, ни технику. Страна и фронт требовали много
хлеба.
Нам никто не сказал и мы не знали о том, что повестки от военкомата
пришли давно и что они лежат "под сукном" в сельсовете. Аульное и колхозное
руководство хотело как можно дольше использовать наш труд для уборки хлеба.
Мы их понимали. Видимо, их уже доконало районное руководство, председатель
выделил нам - шестерым ребятам - телегу, запряженную верблюдом, вручил
повестки и дал добро ехать в районный центр в Новую Казанку. Проводили нас,
как говорится, всем колхозом. Женщины и девочки плакали, не скрывая слез, во
всю - идет война. Уже начали прибывать раненые, контуженные, искалеченные,
после их лечения в госпиталях. Еще в прошлом 1941-м году стали поступать к
нам, в один из самых далеких от железной дороги районов, эвакуированные из
Украины и других западных областей, захваченных врагом. Все это люди видят и
слышат. Мне глубоко запомнились всегда веселые, но на этот раз опечаленные
Айткали Жунусов и плакавшая Загипа Тулегенова.
По приезду домой помылись в бане всегда ходившего навеселе банщика
татарина Нажипа. На следующий день с утра были в военкомате, стояли перед
врачебной комиссией. Тогда вся комиссия располагалась в одной просторной
комнате. Отдельных кабинетов у специалистов не было. Призывники в костюме
Адама - раздетые до нага - по очереди подходили к столу врача - специалиста.
Обход комнаты заканчивало прохождение комиссии. Годных к службе в армии
поместили в предварительно освобожденном от детей общежитии детского дома.
Это было 17 августа 1942-года, день призыва меня в Красную Армию.
Дома нам начали готовить продукты на дорогу (азык) до места назначения.
Ближайшая к нам железнодорожная станция Александров-Гай отстояла от нас на
расстоянии 180 км. Самыми калорийными и не портящимися продуктами тогда были
тары - жаренное просо - и мелкий баурсак из белой муки. Дядя Аюп и тетя
Жумазья, царство им небесное, приготовили мне небольшой мешок этих
продуктов.
Нас, тридцать пять призывников, возглавил ответственный за доставку в
город Уральск бывалый мужчина средних лет, наш жангалинец Петр Черекаев.
Помню в числе тридцати пяти были: Сахимолла Катепов, Ахым Жусупкалиев, Иосиф
Мухамеджанов, Тлепкали Сапаров, Мажит Жаданов, Михаил Сламихин, Владимир
Пономарев, Жолай Айтжанов, Султангали Лукпанов, Султан Жумин и другие ребята
из аулов Жангалинского района.
Наши проводы состоялись в центре поселка Новая Казанка, перед конторой
райисполкома. Подводы - телеги, запряженные лошадьми - выстроились на
тогдашней центральной Советской улице. Петр Черекаев проверил по списку всех
новобранцев. Свои продукты мы положили на телеги. Родственники, отцы и
матери, плакали: кто молча, а кто и навзрыд, обнимая, целуя дорогого и
единственного, может быть, последний раз. По команде Черекаева обоз
тронулся, мы пешком пошли за ним в сторону колодца Аксерке на Запад, по 180
километровой дороге, ведущей на Александров-Гай.
Где пешком, а где на телеге, с ночевками по пути, без происшествий
добрались до Алгая.
Наш командир не стал ждать поезда. Видимо, поезд из Саратова приходил
тогда через день. Посадил нас в автобусы и поехали мы до узловой станции
Урбах (часы Баха) автономии немцев Поволжья. Здесь сели на поезд, идущий
через Саратов - Уральск на юго-восток, и благополучно, без потерь доехали до
Уральска. Теперь наш единственный и дорогой, как отец, земляк дядя Петя сдал
нас представителю Ленинградского Военного Училища связи им. Ленсовета, тепло
и трогательно распрощался с нами и отбыл домой.
На улице перед проходной, у ворот казармы нам встретился наш жангалинец
Абиш Молдагалиев, уже закончивший годичные курсы, выпускник ЛВУС, с двумя
кубарями на петлицах, лейтенант войск связи. Его выпуск готовился к отъезду
в воинские части по назначению.
В училище нас целый месяц держали на карантине. Участвовали в уборке
урожая моркови пригородных хозяйств, разгружали уголь с платформ на станции.
В результате устроенных для новобранцев экзаменов по математике и русскому
языку письменно из 35 человек - жангалинцев оставили в училище малую часть.
Большую часть отправили в другие, нам неизвестные воинские части. Мы с
Тлепкали Сапаровым оказались в одном взводе командира лейтенанта Карпова,
7-ой роты командира лейтенанта Колоссовского. Впервые в жизни мы очутились в
многонациональной среде.
Во взводе служили и учились русские: Погорелов, Чернов, Герасимов,
Логашкин; украинцы: Бойко, Шептало, Шумик, Гердо; евреи: Брославский,
Заславский, Резник, Гельфанд и др. Многие фамилии я уже позабыл. Среди
русских были потомки яицких казаков - ребята из города Уральска и области.
Мы жили в казарме на втором этаже. Спали на двухэтажных железных койках.
Старшиной роты служил уже бывалый служака Батый украинец. На нижней койке
сидит курсант Резник и что-то пишет. Проходя мимо, замечаю, он выводит
письмо справа налево. Взглянув, не поверил своим глазам: он пишет ровным
красивым арабским шрифтом. На мой удивленный немой вопрос он ответил: "Да, у
нас, у евреев, шрифт - арабский".
А вот гораздо позже, после создания государства Израиль (после 1947
года) у них государственным стал язык иврит и, соответственно, свой алфавит.
Вечерами в казарме часто стали беседовать командиры об учебе,
дисциплине, порядке, о том, каким должен быть командир Красной Армии и на
житейские темы. Они являлись настоящими отцами-командирами, нашими
воспитателями. Стали в роте создавать комсомольскую организацию. Регулярно
слушали сообщения по радио Совинформбюро, на политинформациях и
политзанятиях просвещали нас о ситуации на фронтах, о международном
положении, о союзниках и т.д. Кормили нас по 9-ой курсантской норме. Но нам,
молодым, много тратящим энергии, не хватало жратвы, всегда хотелось есть.
Изредка взвод наш заступал дежурными по столовой и кухне, тогда наедались.
Некоторые даже переедали.
Война требовала ускоренной подготовки кадров. И училище готовило
командиров радиовзводов за один год вместо трехлетнего обучения в мирное
время. В училище мы прошли курс одиночного бойца, учились приему на слух и
передаче на ключе. Изучали радиотехнику, электротехнику, уставы, тактику,
вооружения, двигатели внутреннего сгорания, политподготовку, материальную
часть радиостанций. Закаляли нас ежедневной строевой и физической
подготовкой. Нам показывал пример и воспитывал нас выносливости при ходьбе
на лыжах богатырского сложения, очень здоровый, всегда красный, не
опускавший даже при самых сильных уральских морозах шапку-ушанку лейтенант
Климов. После сильных снегопадов и буранов чистили снег со
взлетно-посадочной бетонной полосы старого уральского аэродрома.
Ко дню Красной Армии 23-го февраля 1943-го года на нас надели
курсантские погоны. На парадном построении в торжественной обстановке,
по-ротно мы приняли Военную Присягу верности Родине. С введением погонов
Красная Армия стала называться Советской Армией. Проводились полевые занятия
в Ханской роще по обеспечению радиосвязью и организовывались работы радистов
в приемных радиоцентрах в городе. Офицерский и преподавательский состав
училища полностью состоял из ленинградцев. Училище занимало весь учебный
корпус Уральского педагогического института от подвальных помещений до
верхних этажей. Здание бывшего студенческого общежития, через проспект от
нас, занимало эвакуированное Одесское пехотное училище.
Радиотехнику и материальную часть тогдашних радиостанций малой
мощности: 6ПК, 5АК, РБ, РБМ, средней мощности: РСБФ и большой мощности РАТ и
РАФ (радиостанция армии, фронта; радиостанция армии, тыла) читал по схемам и
показывал их устройство инженер-майор Лузин. Все радиостанции тогда являлись
ламповыми. Полупроводники и транзисторы не применялись, их тогда еще не
было. Электротехнику читал начальник этого цикла, автор учебника
"Электротехника" для всех технических училищ, бригадный инженер Герасимов.
Он носил усы и бородку клином, на петлицах по ромбу и брюки с лампасами, был
самым высшим по званию лицом в училище. Практические занятия по
электротехнике проводил гражданский преподаватель. С введением погонов ему
было присвоено звание старший техник-лейтенант. Начальником училища работал
полковник Лавров; комиссаром, а затем начальником политотдела училища
работал полковник Бузилов. Заместителем начальника училища по строевой
подготовке служил строгий подполковник в очках Симхович. Все ленинградцы
служили для нас, молодых курсантов, образцом по внешнему виду, по культуре
речи, поведению, знанию своего дела и по всем человеческим качествам. Прием
на слух и передачу на ключе - станционно-эксплуатационная служба - СЭС
преподавал уже опаленный войной старший лейтенант, без одной ноги, входивший
в аудиторию с двумя костылями под мышками. Мы, дежурные курсанты, с особым
уважением докладывали ему о присутствующих. Второй преподаватель по СЭС -
бывший морской, корабельный радист, лейтенант Химухо. Оба они - отличные
слухачи, мастера своего дела и прекрасные методисты, научили нас приему на
слух и работе телеграфным ключом.
В подвальных помещениях здания были устроены классы по двигателям
внутреннего сгорания - ДВС. Там стояли действующие двигатели Л-3 и Л-6 со
своими источниками тока - генераторами. ДВС преподавал уже пожилой
инженер-майор с орлиным носом и смешным петушиным голосом, особенно когда
командовал. Мы эти двигатели запускали и пробовали работу генераторов.
Предмет тактика имел особое значение в нашей учебе. Ее читал и проводил
практические занятия в поле лейтенант Уваров. По его командам мы ползком
по-пластунски и короткими перебежками, наступали от моста через речку Чаган
(продолжение улицы Кирова, сейчас этого моста нет) на Ханскую рощу. Вся
Ханская роща была изрыта нашими окопами. Затем от Ханской рощи наступали
обратно на тот же мост. При последнем заключительном нападении броском на
эти рубежи, якобы занятые противником, от нас, задыхавшихся, мокрых от пота
курсантов требовалось дружное громкое "Ура!". Не дай бог "Ура!" получится не
дружное, слабое, тогда все повторялось снова. На этих занятиях гимнастерки
полностью пропитывались нашим потом и сплошь покрывались солью. Когда мы
снимали высохшие на нас гимнастерки, то они не лежали, а стояли. Лейтенант
Уваров любил повторять суворовское изречение: "Тяжело в учении, легко в
бою".
Однажды на полевых занятиях около лагеря прибежал дежурный, что-то
сообщил командиру, проводившему учения. Он подозвал меня и, показывая рукой,
сказал: "Вон там, на опушке леса ждет вас ваш отец, сходите!" Я, сломя
голову, побежал туда. Там на лошади верхом, без седла, ждал меня мой дядя
Аюп. Он спешился, мы обнялись. Он поколол меня усами. Оказывается по
каким-то делам он заехал в Уральск из Жангалы, и вот разыскал меня. Он
рассказал о жизни родных и близких, привез мне от них привет. Моей радости
не было предела. Он угостил меня очень крупной ?????????? луковицей, которую
мы с друзьями употребили в этот же день на обед.
В лагере - построение всего личного состава училища в карэ, т.е. в
П-образный строй. Громкая, четкая и строгая, с суровой интонацией голоса,
читка приказа Верховного Главнокомандующего N227 1942 года "Ни шагу назад!".
В звенящей тишине с окаменевшими лицами слушающий приказ строй. Все замерло
кругом от страшной правды войны. Жесточайшее требование Родины заставило
всех задуматься с посерьезневшими лицами. До глубины сердца поняли мы то,
что пока не очистим страну от озверевшего врага и пока не добьем его в
собственной берлоге, до тех пор не будет конца войне.
Однажды ночью в палатке я проснулся от какой-то энергичной и чудесной
музыки. Оказывается, дежурный трубач по приказанию начальника в 2 часа ночи
сыграл тревогу. Так нас учили за две минуты стоять в строю, одетым по форме.
У нас стали поговоркой слова: - Ложись спать, ожидая тревогу! Одежду
складывали строго по порядку, чтобы быстро одеться. В будни трубач играл
утром побудку - сигнал подъем. На завтрак, обед и ужин играл сигнал - мотив:
"Бери ложку, бери бак, ложки нет, кушай та-ак!" С наступлением холодов нас
перевели в зимние казармы в городе. Ворота и проходная наших казарм
находились напротив кинотеатра "КРаМ" - кинотеатр рабочей молодежи. Кроме
нас, курсантов мужчин, в училище занимались две роты девушек - будущих
радисток и телефонисток при больших штабах. Младший командный состав у них
полностью состоял из девушек-курсанток. Девушки были одеты в защитного цвета
гимнастерки с юбками, пилотки и обуты в кирзовые сапоги. А мы были обуты в
ботинки с обмотками. Говорили, что там, среди них, занимается дочь
начальника Главного Управления Связи Красной Армии генерала Стрелкова. В
лицо мы их никого не знали. Курсантская столовая располагалась во дворе
наших казарм. Девичьи роты приходили в столовую строем, под командой своих
старшин-девушек. Только тогда мы их и видывали.
Занятия шли свои чередом. У меня успеваемость была хорошая. По всем
предметам оценки были 4 и 5. Однажды командир взвода лейтенант Карпов сказал
мне:"Товарищ Бектасов, пойдемте со мной к командиру роты". Пришли к
командиру роты лейтенанту Колоссовскому, очень строгому к военной выправке и
дисциплине, доложили как положено. Он приказал мне пришить свежий
подворотничок к гимнастерке, почистить обувь, привести себя полностью в
порядок. "Пойдем к командиру батальона", - сообщил он. Приказание я
выполнил, пришел, доложил, и он повел меня к комбату майору Листопадову.
Дверь кабинета комбата находилась в глубине нашей роты. Он ежедневно
проходил в свой кабинет через расположение нашей роты. Вначале зашел сам
лейтенант Колоссовский, доложил. Я оставался перед дверью кабинета. В то
время явиться к командиру батальона такому молодому курсанту, как я, стоило
определенных усилий и волнения. Затем, по приглашению командира роты я зашел
и доложил:"Товарищ майор, курсант Бектасов прибыл по вашему приказанию".
Комбат пригласил нас присесть к его столу, и стал излагать суть дела
примерно так:"Сейчас идет война. Есть, к сожалению, дезертиры, бежавшие из
армии. Среди них имеются представители азиатских мусульманских наций, не
владеющие русским языком. С ними будет работать следователь военного
трибунала. Вам, товарищ Бектасов, предстоит поработать со следователем в
качестве переводчика. Мы надеемся на вашу честность и добропорядочность при
переводе вопросов следователя и ответов подследственных. Задание понятно,
товарищ Бектасов?"
- Понятно, товарищ майор.
- Выполните?
- Выполню, товарищ майор.
- Идите.
- Есть.
Встал, отдал честь, повернулся кругом и вышел из кабинета. На следующий
день лейтенант Колоссовский вручил мне металлический жетон для предъявления
патрулям в городе, а также при выходе и входе в наше расположение, и повел
меня в военный трибунал. Трибунал находился в красном кирпичном здании
мусульманской мечети, стоящей слегка наискось к улице Фурманова. Комроты
представил меня следователю, военному юристу какого-то ранга (сейчас не
помню какого ранга) с тремя кубиками на петлицах и эмблемой со щитом и
мечом, по фамилии Татарский, сам попрощался и ушел. С этого момента я сам
должен буду ходить на работу сюда и возвращаться в казармы после работы.
Татарский ходил прихрамывая и опирался одной рукой на палку-клюшку. Он дал
мне прочитать две статьи из какого-то закона и заставил расписаться. Одна
статья гласила о моей ответственности в случае ложного, неправильного
перевода, а другая - о неразглашения тайны следствия, т.е. всего того, что
происходит здесь. Два пожилых солдата в телогрейках и красных погонах
ежедневно утром привозили арестованных из тюрьмы. Первым предстал перед
нами, как показалось мне тогда, очень старый киргиз. Бородка и усы у него
были седыми, сам сильно изможденный, одет как обычный аульный крестьянин. Он
на самом деле не знал русского языка. На вопрос откуда и как он бежал из
армии, он отвечал: "Ехали на поезде, в товарном вагоне, эшелоном на запад.
Налетели немецкие самолеты, разбомбили эшелон. Поезд остановился. Многих
ранило, некоторые погибли. Нами никто не командовал, некому было
распоряжаться. Мы оказались предоставленными самим себе. Есть было нечего.
Голодный, где пешком, а где на попутных поездах вернулся домой, откуда был
призван. Ни одного названия города, станции, местности, где это было,
назвать он не мог. Несмотря ни на что, следователь Татарский добивался
точного и ясного ответа от арестованного. Для этого он пытал арестованного,
дергая волосы из усов, бороды и пускал в ход свою палку-клюшку. Старик
плакал со слезами, жалобными, полными слез, глазами смотрел на меня, как на
своего единоверца, близкого по крови сородича, прося о помощи. А что я мог
сделать? Я впервые в жизни присутствовал при таких допросах.
За неделю работы со следователем передо мной прошли арестованные
киргизы, казахи, каракалпаки, узбеки и один татарин. Татарин владел русским
языком. По отношению к остальным следователь продолжал применять свои
насильственные методы для получения нужных ему ответов. Все подследственные
были людьми пожилыми, исхудавшими, обросшими, без военной формы, одетые кто
во что, обычные сельские крестьяне. В последний день недели я убедительно
попросил следователя Татарского освободить меня от этой работы. Я честно
признался как мне тяжело присутствовать при насильном, пыточном добывании
ответов, да и он сам видел как это отражается на душе 18-летнего сельского
паренька, одетого в курсантскую форму. Надо отдать должное, он не стал
настаивать на продолжении работы. Освободил меня, как выполнившего основную
часть работы.
Я доложил своему командиру взвода лейтенанту Карпову о том, что задание
выполнил.
С двумя пожилыми солдатами, возившими арестованных из тюрьмы и обратно,
следователь Татарский разговаривал на непонятном мне языке. Он был немного
похож на немецкий язык, но это был не немецкий. Спустя много лет я стал
догадываться о том, что наверное это был еврейский язык идиш или иврит.
На занятиях по вооружению, под руководством своих командиров, мы
досконально изучили материальную часть трехлинейной боевой винтовки со
штыком системы инженера Мосина, пулемета "Максим", ручного пулемета
Дегтярева - РПД, автомата ППШ - пистолета-пулемета Шпагина, револьвера
системы Наган, пистолета ТТ - Тульского - Токарева, приносили, показывали и
дали осмотреть-подержать Маузер с деревянной кобурой - оружие гражданской
войны. Винтовку могли разобрать и собрать с завязанными глазами также, как
описывает в своей книге "Пятьдесят лет в строю" царский полковник,
потомственный дворянин Игнатьев. Ознакомились с Токаревской семизарядной
винтовкой с кинжалом вместо штыка. Наши командиры лейтенанты Колоссовский,
Карпов и Назаров настойчиво учили нас тому, как правильно целиться по
мишени, как регулировать свое дыхание во время прицеливания и как правильно
произвести выстрел, чтобы точно попасть в цель. Мы относились к этим
занятиям со всем старанием и прилежанием. Оттачивали свое умение изо дня в
день, упражняясь пока без боевых патронов. Учились правильно устанавливать
прицельную планку на нужное расстояние в метрах. Лежа спокойно, без волнения
целиться, подведя "мушку" в разрезе прицельной планки ровно под "яблоко"
мишени. Учили нас как задерживать дыхание, чтобы оружие не колыхалось и не
шевелилось в руках, а также, как плавно нажимать на спусковой крючок так,
чтобы винтовка как бы "сама выстрелила".
Однажды зимой 1943-го года наш взвод повели на стрельбище, которое было
ограждено со всех сторон высоким каменным забором. На линии огня лежали пять
боевых винтовок. На стометровом расстоянии были установлены пять мишеней. Из
них в нас целились пять вооруженных вражеских солдат в зеленой форме, в
касках. На мишени были нанесены круги с цифрами.
Первую пятерку курсантов вызвали на линию огня и из рук в руки выдали
по три боевых патрона. По команде "Лежа, прицел такой-то, заряжай!" я
впервые в жизни приступил к выполнению боевого упражнения из боевой винтовки
© Copyright Кабдул Утепович Бектасов
Email: elric@kav.org.uk
Date: 04 Aug 2005
АЛМАТЫ
---------------------------------------------------------------
Подрастающему поколению посвящаю
Чем больше будет знать молодое поколение о ратных трудах солдат
прошедшей большой войны, тем сильнее будет у них стремление ценить и
сохранить мир.
Маршалы, генералы, высшие командиры и военачальники в свое время
написали и оставили тома бесценных мемуаров о войне, пусть земля им будет
пухом! Вечно им будут благодарны потомки. Записей же тех, кто командовал
ротами, взводами, а также рядового, сержантского, старшинского составов
почти нет. Исключение составляет "Голос солдата" тяжело раненного Владимира
Даненбурга. Оно и понятно, на передовом и близких к нему рубежах, уцелевших
осталось мало.
Автор считал бы свою задачу выполненной, если предлагаемые "Записки
радиста" дадут читателю представление об обучении, подготовке и ратном труде
дивизионных, полковых и батальонных радистов последнего периода войны, а
также о службе в тогдашних воздушно-десантных войсках.
Искренне желаю подрастающему поколению извлечь из опыта участников
войны полезные уроки и использовать их. В конечном итоге, это - самое
главное.
"Во имя людей до кровавого пота трудись на поле злаков,
Во имя народа до кровавых смертельных ран трудись на поле брани.
За родину в огонь войди - не сгоришь.
Склонивший голову перед дисциплиной не будет рабом."
Бауыржан Момышулы
Год начала войны и следующий за ним, подряд два года, в нашем
Жангалинском районе были годами большого урожая хлеба. Крупные, наполненные
зернами, тяжелые, с черными колючими усами колосья пшеницы до сих пор стоят
у меня перед глазами. Тогда на наших полях хорошо росли пшеница, рожь,
просо, ячмень, овес, горох, горчица и все, что сеяли.
Во всю шла Великая Отечественная война. Взрослые жигиты - основные
работники хлебных полей, уже были призваны в армию. Очень нужны стали
рабочие руки. Нас, учеников старших классов, на летних каникулах
мобилизовывали на уборку хлеба. Лето 1941 года я работал на уборке пшеницы
на полях колхоза Брлик 3 - аулсовета, ныне районный центр Жангала. Копны
пшеницы вилами грузил на высокий шакол-арбу и возил на ток (шакол - телега с
высокими широкими бортами). Работали даже ночью, пользуясь прохладным
временем суток. По дороге с поля на ток, сидя на высоко груженной шакол-арбе
сверху пшеницы, подгоняя волов и управляя ими, я громко, во все легкие, пел
любимые мною народные песни. В ночной тишине, в прохладном воздухе песня
раздавалась далеко по степи. Это поднимало мой дух, настроение и чувство
сознания полезности моего личного труда. Тогда я жил у родственников: у дяди
Тлепа и тети Урхии на полевом стане бригады в землянке. Дядя Тлеп работал
бригадиром. Физического труда я не боялся. Судьба заставила меня познать
физический труд с детства. Мой отец Утеп Бектасов умер в 1934-м году. Тогда
мне еще не было и десяти лет. Моя мать Зейнеп работала в Битикском
мясомолочном совхозе N445 Лбищенского района. Все свободное от учебы время я
помогал матери. За ней было закреплено около двадцати коров. В зимнее время
кормить их сеном, жмыхом и отрубями, а также уборка стойл под ними, замена
подстилок и вывоз их за базу были моими обязанностями. На летних каникулах
пас вместо матери телят, когда подходила ее очередь. Возил айран в бочке с
фермы в полевую бригаду на телеге, запряженной парой волов. Волы норовили не
подчиняться мне, видя перед собой мальчишку, качали рогами. От этого я
злился, плакал, но все равно добивался своего. Каждый раз больших трудов мне
стоило надеть на них тяжелое деревянное ярмо с заносками. Так начал я
зарабатывать свой хлеб. Старшая сестра Капа выполняла домашнюю работу и
ухаживала за младшей. Младшая сестренка Ахлима была еще грудным ребенком,
когда мы остались без отца. На ферме N2 в Булане в сезон я помогал
ветеринарному фельдшеру Максиму кастрировать бычков. Каждый год весь гурт
скота фермы, около 700-800 голов, поголовно осматривался, взвешивался,
определялась порода, масть, упитанность, на ухо надевалась серьга с номером
и регистрировался в журнале поименно. Постоянно находясь около зоотехника,
ветеринарного врача, животновода в качестве добровольного подручного
помощника, еще в начальной школе я практически мог определить семнадцать
пород коров. Моя зрительная память сохранила их до старости.
Приходилось работать летом на конных граблях, запряженных вместо коня
верблюдом, а также на сенокосилках-"сорилках", запряженных тремя волами.
Труд для меня стал привычным делом.
Летом 1942 года нас, ребят и девочек из Новой Казанки, послали в колхоз
"Колхозшы" 8-го аул совета. Мы, ребята, по двое работали на
косилках-"лобогрейках", запряженных волами, косили пшеницу. Наш бригадир -
старый колхозник с черными усами и всегда небритой бородой, черно-смуглый от
солнечного загара, будил нас как только начинали чирикать птички. А нам так
хотелось спать, что даже невозможно описать. Работали со всей молодой силой,
не жалея ни себя, ни быков, ни технику. Страна и фронт требовали много
хлеба.
Нам никто не сказал и мы не знали о том, что повестки от военкомата
пришли давно и что они лежат "под сукном" в сельсовете. Аульное и колхозное
руководство хотело как можно дольше использовать наш труд для уборки хлеба.
Мы их понимали. Видимо, их уже доконало районное руководство, председатель
выделил нам - шестерым ребятам - телегу, запряженную верблюдом, вручил
повестки и дал добро ехать в районный центр в Новую Казанку. Проводили нас,
как говорится, всем колхозом. Женщины и девочки плакали, не скрывая слез, во
всю - идет война. Уже начали прибывать раненые, контуженные, искалеченные,
после их лечения в госпиталях. Еще в прошлом 1941-м году стали поступать к
нам, в один из самых далеких от железной дороги районов, эвакуированные из
Украины и других западных областей, захваченных врагом. Все это люди видят и
слышат. Мне глубоко запомнились всегда веселые, но на этот раз опечаленные
Айткали Жунусов и плакавшая Загипа Тулегенова.
По приезду домой помылись в бане всегда ходившего навеселе банщика
татарина Нажипа. На следующий день с утра были в военкомате, стояли перед
врачебной комиссией. Тогда вся комиссия располагалась в одной просторной
комнате. Отдельных кабинетов у специалистов не было. Призывники в костюме
Адама - раздетые до нага - по очереди подходили к столу врача - специалиста.
Обход комнаты заканчивало прохождение комиссии. Годных к службе в армии
поместили в предварительно освобожденном от детей общежитии детского дома.
Это было 17 августа 1942-года, день призыва меня в Красную Армию.
Дома нам начали готовить продукты на дорогу (азык) до места назначения.
Ближайшая к нам железнодорожная станция Александров-Гай отстояла от нас на
расстоянии 180 км. Самыми калорийными и не портящимися продуктами тогда были
тары - жаренное просо - и мелкий баурсак из белой муки. Дядя Аюп и тетя
Жумазья, царство им небесное, приготовили мне небольшой мешок этих
продуктов.
Нас, тридцать пять призывников, возглавил ответственный за доставку в
город Уральск бывалый мужчина средних лет, наш жангалинец Петр Черекаев.
Помню в числе тридцати пяти были: Сахимолла Катепов, Ахым Жусупкалиев, Иосиф
Мухамеджанов, Тлепкали Сапаров, Мажит Жаданов, Михаил Сламихин, Владимир
Пономарев, Жолай Айтжанов, Султангали Лукпанов, Султан Жумин и другие ребята
из аулов Жангалинского района.
Наши проводы состоялись в центре поселка Новая Казанка, перед конторой
райисполкома. Подводы - телеги, запряженные лошадьми - выстроились на
тогдашней центральной Советской улице. Петр Черекаев проверил по списку всех
новобранцев. Свои продукты мы положили на телеги. Родственники, отцы и
матери, плакали: кто молча, а кто и навзрыд, обнимая, целуя дорогого и
единственного, может быть, последний раз. По команде Черекаева обоз
тронулся, мы пешком пошли за ним в сторону колодца Аксерке на Запад, по 180
километровой дороге, ведущей на Александров-Гай.
Где пешком, а где на телеге, с ночевками по пути, без происшествий
добрались до Алгая.
Наш командир не стал ждать поезда. Видимо, поезд из Саратова приходил
тогда через день. Посадил нас в автобусы и поехали мы до узловой станции
Урбах (часы Баха) автономии немцев Поволжья. Здесь сели на поезд, идущий
через Саратов - Уральск на юго-восток, и благополучно, без потерь доехали до
Уральска. Теперь наш единственный и дорогой, как отец, земляк дядя Петя сдал
нас представителю Ленинградского Военного Училища связи им. Ленсовета, тепло
и трогательно распрощался с нами и отбыл домой.
На улице перед проходной, у ворот казармы нам встретился наш жангалинец
Абиш Молдагалиев, уже закончивший годичные курсы, выпускник ЛВУС, с двумя
кубарями на петлицах, лейтенант войск связи. Его выпуск готовился к отъезду
в воинские части по назначению.
В училище нас целый месяц держали на карантине. Участвовали в уборке
урожая моркови пригородных хозяйств, разгружали уголь с платформ на станции.
В результате устроенных для новобранцев экзаменов по математике и русскому
языку письменно из 35 человек - жангалинцев оставили в училище малую часть.
Большую часть отправили в другие, нам неизвестные воинские части. Мы с
Тлепкали Сапаровым оказались в одном взводе командира лейтенанта Карпова,
7-ой роты командира лейтенанта Колоссовского. Впервые в жизни мы очутились в
многонациональной среде.
Во взводе служили и учились русские: Погорелов, Чернов, Герасимов,
Логашкин; украинцы: Бойко, Шептало, Шумик, Гердо; евреи: Брославский,
Заславский, Резник, Гельфанд и др. Многие фамилии я уже позабыл. Среди
русских были потомки яицких казаков - ребята из города Уральска и области.
Мы жили в казарме на втором этаже. Спали на двухэтажных железных койках.
Старшиной роты служил уже бывалый служака Батый украинец. На нижней койке
сидит курсант Резник и что-то пишет. Проходя мимо, замечаю, он выводит
письмо справа налево. Взглянув, не поверил своим глазам: он пишет ровным
красивым арабским шрифтом. На мой удивленный немой вопрос он ответил: "Да, у
нас, у евреев, шрифт - арабский".
А вот гораздо позже, после создания государства Израиль (после 1947
года) у них государственным стал язык иврит и, соответственно, свой алфавит.
Вечерами в казарме часто стали беседовать командиры об учебе,
дисциплине, порядке, о том, каким должен быть командир Красной Армии и на
житейские темы. Они являлись настоящими отцами-командирами, нашими
воспитателями. Стали в роте создавать комсомольскую организацию. Регулярно
слушали сообщения по радио Совинформбюро, на политинформациях и
политзанятиях просвещали нас о ситуации на фронтах, о международном
положении, о союзниках и т.д. Кормили нас по 9-ой курсантской норме. Но нам,
молодым, много тратящим энергии, не хватало жратвы, всегда хотелось есть.
Изредка взвод наш заступал дежурными по столовой и кухне, тогда наедались.
Некоторые даже переедали.
Война требовала ускоренной подготовки кадров. И училище готовило
командиров радиовзводов за один год вместо трехлетнего обучения в мирное
время. В училище мы прошли курс одиночного бойца, учились приему на слух и
передаче на ключе. Изучали радиотехнику, электротехнику, уставы, тактику,
вооружения, двигатели внутреннего сгорания, политподготовку, материальную
часть радиостанций. Закаляли нас ежедневной строевой и физической
подготовкой. Нам показывал пример и воспитывал нас выносливости при ходьбе
на лыжах богатырского сложения, очень здоровый, всегда красный, не
опускавший даже при самых сильных уральских морозах шапку-ушанку лейтенант
Климов. После сильных снегопадов и буранов чистили снег со
взлетно-посадочной бетонной полосы старого уральского аэродрома.
Ко дню Красной Армии 23-го февраля 1943-го года на нас надели
курсантские погоны. На парадном построении в торжественной обстановке,
по-ротно мы приняли Военную Присягу верности Родине. С введением погонов
Красная Армия стала называться Советской Армией. Проводились полевые занятия
в Ханской роще по обеспечению радиосвязью и организовывались работы радистов
в приемных радиоцентрах в городе. Офицерский и преподавательский состав
училища полностью состоял из ленинградцев. Училище занимало весь учебный
корпус Уральского педагогического института от подвальных помещений до
верхних этажей. Здание бывшего студенческого общежития, через проспект от
нас, занимало эвакуированное Одесское пехотное училище.
Радиотехнику и материальную часть тогдашних радиостанций малой
мощности: 6ПК, 5АК, РБ, РБМ, средней мощности: РСБФ и большой мощности РАТ и
РАФ (радиостанция армии, фронта; радиостанция армии, тыла) читал по схемам и
показывал их устройство инженер-майор Лузин. Все радиостанции тогда являлись
ламповыми. Полупроводники и транзисторы не применялись, их тогда еще не
было. Электротехнику читал начальник этого цикла, автор учебника
"Электротехника" для всех технических училищ, бригадный инженер Герасимов.
Он носил усы и бородку клином, на петлицах по ромбу и брюки с лампасами, был
самым высшим по званию лицом в училище. Практические занятия по
электротехнике проводил гражданский преподаватель. С введением погонов ему
было присвоено звание старший техник-лейтенант. Начальником училища работал
полковник Лавров; комиссаром, а затем начальником политотдела училища
работал полковник Бузилов. Заместителем начальника училища по строевой
подготовке служил строгий подполковник в очках Симхович. Все ленинградцы
служили для нас, молодых курсантов, образцом по внешнему виду, по культуре
речи, поведению, знанию своего дела и по всем человеческим качествам. Прием
на слух и передачу на ключе - станционно-эксплуатационная служба - СЭС
преподавал уже опаленный войной старший лейтенант, без одной ноги, входивший
в аудиторию с двумя костылями под мышками. Мы, дежурные курсанты, с особым
уважением докладывали ему о присутствующих. Второй преподаватель по СЭС -
бывший морской, корабельный радист, лейтенант Химухо. Оба они - отличные
слухачи, мастера своего дела и прекрасные методисты, научили нас приему на
слух и работе телеграфным ключом.
В подвальных помещениях здания были устроены классы по двигателям
внутреннего сгорания - ДВС. Там стояли действующие двигатели Л-3 и Л-6 со
своими источниками тока - генераторами. ДВС преподавал уже пожилой
инженер-майор с орлиным носом и смешным петушиным голосом, особенно когда
командовал. Мы эти двигатели запускали и пробовали работу генераторов.
Предмет тактика имел особое значение в нашей учебе. Ее читал и проводил
практические занятия в поле лейтенант Уваров. По его командам мы ползком
по-пластунски и короткими перебежками, наступали от моста через речку Чаган
(продолжение улицы Кирова, сейчас этого моста нет) на Ханскую рощу. Вся
Ханская роща была изрыта нашими окопами. Затем от Ханской рощи наступали
обратно на тот же мост. При последнем заключительном нападении броском на
эти рубежи, якобы занятые противником, от нас, задыхавшихся, мокрых от пота
курсантов требовалось дружное громкое "Ура!". Не дай бог "Ура!" получится не
дружное, слабое, тогда все повторялось снова. На этих занятиях гимнастерки
полностью пропитывались нашим потом и сплошь покрывались солью. Когда мы
снимали высохшие на нас гимнастерки, то они не лежали, а стояли. Лейтенант
Уваров любил повторять суворовское изречение: "Тяжело в учении, легко в
бою".
Однажды на полевых занятиях около лагеря прибежал дежурный, что-то
сообщил командиру, проводившему учения. Он подозвал меня и, показывая рукой,
сказал: "Вон там, на опушке леса ждет вас ваш отец, сходите!" Я, сломя
голову, побежал туда. Там на лошади верхом, без седла, ждал меня мой дядя
Аюп. Он спешился, мы обнялись. Он поколол меня усами. Оказывается по
каким-то делам он заехал в Уральск из Жангалы, и вот разыскал меня. Он
рассказал о жизни родных и близких, привез мне от них привет. Моей радости
не было предела. Он угостил меня очень крупной ?????????? луковицей, которую
мы с друзьями употребили в этот же день на обед.
В лагере - построение всего личного состава училища в карэ, т.е. в
П-образный строй. Громкая, четкая и строгая, с суровой интонацией голоса,
читка приказа Верховного Главнокомандующего N227 1942 года "Ни шагу назад!".
В звенящей тишине с окаменевшими лицами слушающий приказ строй. Все замерло
кругом от страшной правды войны. Жесточайшее требование Родины заставило
всех задуматься с посерьезневшими лицами. До глубины сердца поняли мы то,
что пока не очистим страну от озверевшего врага и пока не добьем его в
собственной берлоге, до тех пор не будет конца войне.
Однажды ночью в палатке я проснулся от какой-то энергичной и чудесной
музыки. Оказывается, дежурный трубач по приказанию начальника в 2 часа ночи
сыграл тревогу. Так нас учили за две минуты стоять в строю, одетым по форме.
У нас стали поговоркой слова: - Ложись спать, ожидая тревогу! Одежду
складывали строго по порядку, чтобы быстро одеться. В будни трубач играл
утром побудку - сигнал подъем. На завтрак, обед и ужин играл сигнал - мотив:
"Бери ложку, бери бак, ложки нет, кушай та-ак!" С наступлением холодов нас
перевели в зимние казармы в городе. Ворота и проходная наших казарм
находились напротив кинотеатра "КРаМ" - кинотеатр рабочей молодежи. Кроме
нас, курсантов мужчин, в училище занимались две роты девушек - будущих
радисток и телефонисток при больших штабах. Младший командный состав у них
полностью состоял из девушек-курсанток. Девушки были одеты в защитного цвета
гимнастерки с юбками, пилотки и обуты в кирзовые сапоги. А мы были обуты в
ботинки с обмотками. Говорили, что там, среди них, занимается дочь
начальника Главного Управления Связи Красной Армии генерала Стрелкова. В
лицо мы их никого не знали. Курсантская столовая располагалась во дворе
наших казарм. Девичьи роты приходили в столовую строем, под командой своих
старшин-девушек. Только тогда мы их и видывали.
Занятия шли свои чередом. У меня успеваемость была хорошая. По всем
предметам оценки были 4 и 5. Однажды командир взвода лейтенант Карпов сказал
мне:"Товарищ Бектасов, пойдемте со мной к командиру роты". Пришли к
командиру роты лейтенанту Колоссовскому, очень строгому к военной выправке и
дисциплине, доложили как положено. Он приказал мне пришить свежий
подворотничок к гимнастерке, почистить обувь, привести себя полностью в
порядок. "Пойдем к командиру батальона", - сообщил он. Приказание я
выполнил, пришел, доложил, и он повел меня к комбату майору Листопадову.
Дверь кабинета комбата находилась в глубине нашей роты. Он ежедневно
проходил в свой кабинет через расположение нашей роты. Вначале зашел сам
лейтенант Колоссовский, доложил. Я оставался перед дверью кабинета. В то
время явиться к командиру батальона такому молодому курсанту, как я, стоило
определенных усилий и волнения. Затем, по приглашению командира роты я зашел
и доложил:"Товарищ майор, курсант Бектасов прибыл по вашему приказанию".
Комбат пригласил нас присесть к его столу, и стал излагать суть дела
примерно так:"Сейчас идет война. Есть, к сожалению, дезертиры, бежавшие из
армии. Среди них имеются представители азиатских мусульманских наций, не
владеющие русским языком. С ними будет работать следователь военного
трибунала. Вам, товарищ Бектасов, предстоит поработать со следователем в
качестве переводчика. Мы надеемся на вашу честность и добропорядочность при
переводе вопросов следователя и ответов подследственных. Задание понятно,
товарищ Бектасов?"
- Понятно, товарищ майор.
- Выполните?
- Выполню, товарищ майор.
- Идите.
- Есть.
Встал, отдал честь, повернулся кругом и вышел из кабинета. На следующий
день лейтенант Колоссовский вручил мне металлический жетон для предъявления
патрулям в городе, а также при выходе и входе в наше расположение, и повел
меня в военный трибунал. Трибунал находился в красном кирпичном здании
мусульманской мечети, стоящей слегка наискось к улице Фурманова. Комроты
представил меня следователю, военному юристу какого-то ранга (сейчас не
помню какого ранга) с тремя кубиками на петлицах и эмблемой со щитом и
мечом, по фамилии Татарский, сам попрощался и ушел. С этого момента я сам
должен буду ходить на работу сюда и возвращаться в казармы после работы.
Татарский ходил прихрамывая и опирался одной рукой на палку-клюшку. Он дал
мне прочитать две статьи из какого-то закона и заставил расписаться. Одна
статья гласила о моей ответственности в случае ложного, неправильного
перевода, а другая - о неразглашения тайны следствия, т.е. всего того, что
происходит здесь. Два пожилых солдата в телогрейках и красных погонах
ежедневно утром привозили арестованных из тюрьмы. Первым предстал перед
нами, как показалось мне тогда, очень старый киргиз. Бородка и усы у него
были седыми, сам сильно изможденный, одет как обычный аульный крестьянин. Он
на самом деле не знал русского языка. На вопрос откуда и как он бежал из
армии, он отвечал: "Ехали на поезде, в товарном вагоне, эшелоном на запад.
Налетели немецкие самолеты, разбомбили эшелон. Поезд остановился. Многих
ранило, некоторые погибли. Нами никто не командовал, некому было
распоряжаться. Мы оказались предоставленными самим себе. Есть было нечего.
Голодный, где пешком, а где на попутных поездах вернулся домой, откуда был
призван. Ни одного названия города, станции, местности, где это было,
назвать он не мог. Несмотря ни на что, следователь Татарский добивался
точного и ясного ответа от арестованного. Для этого он пытал арестованного,
дергая волосы из усов, бороды и пускал в ход свою палку-клюшку. Старик
плакал со слезами, жалобными, полными слез, глазами смотрел на меня, как на
своего единоверца, близкого по крови сородича, прося о помощи. А что я мог
сделать? Я впервые в жизни присутствовал при таких допросах.
За неделю работы со следователем передо мной прошли арестованные
киргизы, казахи, каракалпаки, узбеки и один татарин. Татарин владел русским
языком. По отношению к остальным следователь продолжал применять свои
насильственные методы для получения нужных ему ответов. Все подследственные
были людьми пожилыми, исхудавшими, обросшими, без военной формы, одетые кто
во что, обычные сельские крестьяне. В последний день недели я убедительно
попросил следователя Татарского освободить меня от этой работы. Я честно
признался как мне тяжело присутствовать при насильном, пыточном добывании
ответов, да и он сам видел как это отражается на душе 18-летнего сельского
паренька, одетого в курсантскую форму. Надо отдать должное, он не стал
настаивать на продолжении работы. Освободил меня, как выполнившего основную
часть работы.
Я доложил своему командиру взвода лейтенанту Карпову о том, что задание
выполнил.
С двумя пожилыми солдатами, возившими арестованных из тюрьмы и обратно,
следователь Татарский разговаривал на непонятном мне языке. Он был немного
похож на немецкий язык, но это был не немецкий. Спустя много лет я стал
догадываться о том, что наверное это был еврейский язык идиш или иврит.
На занятиях по вооружению, под руководством своих командиров, мы
досконально изучили материальную часть трехлинейной боевой винтовки со
штыком системы инженера Мосина, пулемета "Максим", ручного пулемета
Дегтярева - РПД, автомата ППШ - пистолета-пулемета Шпагина, револьвера
системы Наган, пистолета ТТ - Тульского - Токарева, приносили, показывали и
дали осмотреть-подержать Маузер с деревянной кобурой - оружие гражданской
войны. Винтовку могли разобрать и собрать с завязанными глазами также, как
описывает в своей книге "Пятьдесят лет в строю" царский полковник,
потомственный дворянин Игнатьев. Ознакомились с Токаревской семизарядной
винтовкой с кинжалом вместо штыка. Наши командиры лейтенанты Колоссовский,
Карпов и Назаров настойчиво учили нас тому, как правильно целиться по
мишени, как регулировать свое дыхание во время прицеливания и как правильно
произвести выстрел, чтобы точно попасть в цель. Мы относились к этим
занятиям со всем старанием и прилежанием. Оттачивали свое умение изо дня в
день, упражняясь пока без боевых патронов. Учились правильно устанавливать
прицельную планку на нужное расстояние в метрах. Лежа спокойно, без волнения
целиться, подведя "мушку" в разрезе прицельной планки ровно под "яблоко"
мишени. Учили нас как задерживать дыхание, чтобы оружие не колыхалось и не
шевелилось в руках, а также, как плавно нажимать на спусковой крючок так,
чтобы винтовка как бы "сама выстрелила".
Однажды зимой 1943-го года наш взвод повели на стрельбище, которое было
ограждено со всех сторон высоким каменным забором. На линии огня лежали пять
боевых винтовок. На стометровом расстоянии были установлены пять мишеней. Из
них в нас целились пять вооруженных вражеских солдат в зеленой форме, в
касках. На мишени были нанесены круги с цифрами.
Первую пятерку курсантов вызвали на линию огня и из рук в руки выдали
по три боевых патрона. По команде "Лежа, прицел такой-то, заряжай!" я
впервые в жизни приступил к выполнению боевого упражнения из боевой винтовки