Страница:
А может, последний стон уходящего лета? Облетает листва, чёрным стеклом застывает пруд, и гудящий на углах корпусов ветер несёт холод и сырость, предвещая царство серой колумбийской зимы. Липкий снег, намокшие стены и чёрные дни в расщелинах городских улиц – встречайте, тьма грядёт! слушайте – слёзы в голосе певца!
Блок 4
Новостные блоки выбрасывались в эфир чаще, чем в день президентских выборов. Урезая, уплотняя где только можно, телевизионщики вставляли экстренные выпуски, заполняя выкроенные секунды вещания тем, что удалось добыть, купить, а то и выдумать о двух главных событиях.
– По предварительным данным, смерть наступила от передозировки наркотиков.
– Смерть носит ярко выраженный ритуальный характер. Находки в доме покойного подтверждают это.
– Самоубийство или роковая случайность? Он приурочил уход к мистической дате. Ночь Хэллоуина – шанс уйти в небытие живым; уйти, чтобы вернуться…
– Пол ребёнка не определён. Согласно традиции Дома Гилаут, половую принадлежность отпрыска правящей династии не выясняют, хотя генетический тест позволяет сделать это за считанные минуты.
– Профессор ксенобиологии Яуш Ротергам разъясняет, кого родил герцог Эйнаа: «У туанцев нет понятий „девочка" или „мальчик". До совершеннолетия их дети бесполы, и лишь с началом фазовых переходов появляется „юнец“ или „юница". Пока наследник – „дитя" царской крови и среднего рода».
– Обычно у его дома вилось с полсотни отъявленных фанатов. Но сегодня улицы переполнены народом на несколько кварталов вокруг. Движение автотранспорта остановлено. На помощь полиции вызваны подразделения национальной гвардии. Район контролируется с воздуха. Пока удаётся поддерживать порядок, но что произойдёт через час – никто не берётся предсказать.
– Не передать царящей здесь атмосферы. В любую минуту могут начаться волнения. За шеренгами щитоносцев стоят полицейские с ранцевыми газомётами, готовые дезактивировать сборище.
– Да, мы наблюдаем непрерывно. В случае вспышки насилия начнём поливать толпу. Гэйст на летучем носителе – за пять минут все станут, как сонные мухи. Будем лить под ноги, чтобы сразу создать достаточную концентрацию в слое высотой с человека.
– Крови не будет. Ребята из программы «Все права защищены» могут не драть горло зря.
– Ваше мнение – почему его смерть вызвала такой бурный отклик?
– Никогда его не слушал. Эта музыка не для меня. Он проповедовал анархию, вот в чём перец. И весь безалаберный сброд прибежал поорать – им годится любой повод! Вообще я сейчас при исполнении. Отойдите на два метра!
– Они пишут на стенах: «СВЕТЛОЕ ДИТЯ ЯВИЛОСЬ В МИР!» Некоторые надписи сделаны по-туански. Этот странный молодняк среднего рода – одна из самых пикантных тусовок Города. Сегодня у них праздник. Господин посол, как вы оцениваете взрыв обожания, потрясший Сэнтрал-Сити? Нам стало известно, что имперское посольство завалено поздравлениями землян.
– Это очень мило и трогательно со стороны вашей цивилизации. Мы благосклонно приветствуем знаки чувственного взаимопонимания миров. Резюме о всех поздравлениях будет отправлено в отдел писем и связей Двора Его Величества. Когда у вашего Президента что-то родится, от нас его тоже кто-нибудь поздравит. Его Величество Правитель, согласно обычаю, не высказывает высочайшего мнения о прибавке в семьях временщиков, то есть периодически сменяемых глав государств.
– Он не умер! он жив! Кто видел его мёртвым? Ты?.. или ты?
– Отойти на два метра.
– Что теперь будет?.. кто про нас споёт? Про нас! Я так не хочу!
– Поздно, девочка. Нет больше вашего идола. Ищите нового.
– Вер-нись! вер-нись! Ты – наш!!
– Во что обойдётся очистка зданий от граффити?
– Мы подсчитываем ущерб, нанесённый городской и частной собственности. Общая сумма убытков уточняется.
Электронные взгляды камер бегали по бурлящей, кричащей толпе. Осенний дождь сыпался в провалы улиц, дно которых грозно шевелилось людской массой. Плакали оконные стёкла. Вопли взлетали и впечатывались в стены чёрными и алыми надписями – высокими, насколько доставали руки тех, кто влез приятелям на плечи.
– Холод и влажность. – Командир газомётного взвода поднял лицо, скрытое забралом. – Слушай мою команду! Гэйст лить с подогревом, а то не накроем скопище с головой. Всем перевести нагреватели на третью отметку. Проверить батареи и давление в баллонах.
Альф не буянил, напротив – выглядел слегка подавленным.
– Честно сказать, он не из моих приоритетов. Что я, манхло, чтоб по нему дуреть?
– Жалко, – пригорюнилась Бланш. – Резко он пел, было в нём что-то…
– Сексуальное? – Альф ехидно прищурился и заслужил от Бланш презрительный взгляд.
– Карен, обращаю твоё внимание – он дико озабочен. Всюду видит эротический подтекст.
Смуглую, черноволосую Карен в проект «ветром надуло». Шестого сентября было ветрено; по трубам вентиляции ходил гул. Приникнув ухом к коробу, Альф слышал, как вибрируют на крыше оголовки вытяжных систем и дребезжит по жести дождь. Тогда и вошла Карен, образец V – традиционно косоглазая хромоножка, потерянная и до боли одинокая, прижав к груди сумку со штатскими вещами. Новая выдумка Джомара – дарить куколкам кое-что из дамских тряпок – уязвила Бланш, и она демонстративно пошла требовать того же. Альф тем временем подытожил свои прежние ошибки и более грамотно, чем на белянку, наехал на смуглянку. С запозданием ровно на одну жизнь в нём рос начинающий ухажёр.
– Ну… – Карен плохо владела языком и была немного не в ладах с умом. – Пустяки. Он перебесится.
– Это записано в его молекулах. Программа размножения, реликтовая память.
– Ах, брось! – постаралась выглядеть беззаботной Карен, хотя её лицо громче слов говорило о внутреннем напряжении.
– Эстрада – проходной двор, – проронил строгий подтянутый Ирвин, подыскивая среди демо-версий пейзаж себе по вкусу. То, что выбрал для окна-панели Албан, его не устраивало. – Что один, что другой; они меняются быстро – кто их помнит?
– Нашёл что-нибудь? – сдержанно спросил Албан, в комнату которого все набились, как в клуб.
«За что такое внимание к моей скромной персоне?»
Вроде никого болтовнёй не занимал, дискуссий о ерунде не затевал и пошлость не прокачивал, но всех заворачивало именно к нему. Раньше надо было их гнать, а теперь пристрастились – обиды пойдут косяком. Дамы поделили койку. Альф привалился в углу, а Ирвин хозяйничает, как у себя.
– Да, есть приличные картины. Сады-7072, Озеро-1308… Какую поставить?
– Оставь. Я люблю старую. Ничего не меняй.
Ирвин с высокомерным удивлением поднял брови – что за дурной вкус? Как можно всегда видеть в квазиокне Квартал-4651 – «стену дома напротив», да ещё с приправой из уличных шумов?
– Летний парк гораздо красивее.
– Я с удовольствием посмотрю на него в твоей комнате.
– Как хочешь.
Явившийся в жилой отсек образцов четвёртым, Ирвин быстро внушил всем свои правила. Даже когда глаза его ещё глядели «один на нас, другой в Арт-Палас», Ирвин держался твёрдо и говорил веско. Да, он погиб. Это прискорбно. Снизился, потерял ориентировку и – хрясть. По-видимому, сбой лоцманской системы плюс ошибка диспетчера.
Зря он всуе помянул диспетчера, ой зря.
«Какой пилотский класс? – взялась за него разгневанная Бланш. – Где служил? Что водил? Аэрокосмический челнок, прекрасно. А, компания Джетсет-Пангея! Плата за скорость, счёт на минуты. Был срочный груз? Ты уверен, что верно понял диспетчера и точно выполнял его команды? Могу на память привести пяток ваших аварий. Начать?»
«Я не успел ознакомиться с выводами ситуационной комиссии, – скрипнул задетый Ирвин. – Но имею право высказать своё мнение!»
Единственный в группе профессиональный летун – и не паникует по поводу своего преображения в киборга. Некоторые по ошибке рождаются людьми, в то время как им надо сходить с конвейера, рулить, водить корабли, думать и говорить только о вождении.
«Я выясню, чем выгодна новая жизнь. В советах не нуждаюсь».
– Хлип был милый, – робко высказалась Карен.
– Асоциал, – отрезал Ирвин. – И умер соответственно. Уж его бы в образцы не взяли. Как ты считаешь, Алби?
Альфом пилот челнока брезговал, а к бывшему наладчику искал подход, из чего следовало, что Джомар по-прежнему указывает другим на образец II. Джомар не без успеха совершенствовал методики адаптации образцов – новенькие хромали недолго, быстрее вживались и переходили от симулятора к стенду.
Советов Ирвин не ждал, это верно – он их требовал и добивался в режиме: «Вы мне обязаны за то, что я среди вас появился, поэтому все построились и отвечаем на спрос».
– Хлипа, сюда?.. – пожал плечами Албан. – Джомар отбирает близких к технике и оперативной работе. Певцы отпадают.
Внезапно умершего Хлипа он тоже слушал от случая к случаю, без особого восторга. Ему больше нравились песни о любви. Но весть, прилетевшая с новостями, огорчила Албана: «Жаль парня. Он вроде бы оплачивал учёбу детворе из «зелёных» кварталов».
– Скоро в космос! – Ирвин бодро оглядел собрание Дагласов.
Шеф смело мог поручить ему рекламу своего предприятия и пропаганду девиза «Живые места вырезаю, на их место мёртвые вставляю».
– Я справился у Джомара о результатах нашей подготовки, кто что умеет. Не все выглядят блестяще, но кое-кто себя покажет. – Ещё немного, и он отечески подмигнул бы Албану. – Срок не называют, но похоже, речь идёт о ближайшей неделе-двух. Кто-нибудь раньше был в космосе?
– Да, я летал туда. Во сне, – ввернул Альф, кривой лежачей позой подчёркивая свой неформальный статус.
– Разве я тебя спрашивал? Детской подгруппы это не касается.
– А туанский бал? – вдруг обеспокоилась Карен. Её постоянно влекло к предметам, оставшимся в прежней жизни. – Неужели они будут праздновать рождение принца, когда такое горе?
Искренне не въехав в тему, Ирвин округлил глаза.
– Горе? где?
– Но ведь Хлип умер.
– Милая, в день травятся наркотой десятки идиотов. Неужели люди станут отменять торжество из-за какого-то певчего кота?
«Неделя-две, – смекнул Албан. – Надо спешить с редактурой, чтобы отправить блог через пару суток, не больше. Иначе эта центрифуга завертится, и у меня не будет случая пробраться к кабелю».
Проторённые Альфом пути по мусоропроводам и трубам вентиляции позволили дойти до подземной сетевой линии, вскрыть защитную оболочку и присоединить нелегальный «хвост» к одной из множества несущих нитей. Осталось довести до видеографической точности свою оцифрованную память.
Нельзя покидать этот мир, не расплатившись по долгам.
– Весьма сожалею, коллеги, – отнюдь не празднично начал свою речь Яримицу, – но с этого момента никто из присутствующих не имеет права покинуть лабораторный корпус без моей санкции. Все просьбы об отпуске будут отклонены.
Маленький, сухощавый профессор Яримицу сидел во главе стола как нечто навсегда утверждённое, более того – как объект, который сохранится в комнате заседаний и после проводов на покой, и после кончины. Даже если баканарское начальство не удовлетворит общее желание сотрудников биологического центра «Генезис» поместить здесь мумию Яримицу, профессор будет присутствовать духовно, как бдительный ангел. Он настолько всех выдрессировал, что подчинённые даже дышали в такт, как солдаты ходят строем. Он отшлифовал не только их лица, но и мозги. Во всех он видел отражение себя. Это было гарантией преемственности его учения.
Чтобы шлифовка новичков отнимала меньше времени, профессор набирал неофитов с родственной ему внешностью и фамилиями Нагато, Курахара, Тосака, в крайнем случае Нгуен, Фукань или Киттикачон. Кадровая политика в «Генезисе» напоминала селекцию с целью вывести из урожайных растений-метисов чистопородный пырей. Такого рода ренессанс в последние годы мучил весь истэблишмент, за века кровосмешения потерявший корни и истосковавшийся по национальной идентичности. Волны ностальгии периодически накатывали на землян, чтобы затем отхлынуть и вернуть людское море-океан к состоянию сильно взбитого коктейля.
– Вы записаны на полигонные исследования. Мы проведём несколько месяцев вдали от Колумбии и всё это время будем напряжённо трудиться в сложных условиях. Надбавки – как за участие в инопланетной экспедиции. Высокие премии. И, разумеется, строжайшие взыскания.
Он постучал по лакировке стола торцом карандаша.
– Никакие самые суровые условия работы не могут оправдать пренебрежение правилами оформления документации, служебной этики и научной добросовестности. Предельная точность, тщательное соблюдение орфографии и пунктуации. Особое внимание – содержанию лабораторных животных. Ежедневно – троекратный контроль стандартизации всего, от микробов до теплокровных позвоночных… А теперь, – ритуал он соблюдал безукоризненно, – можете задавать вопросы. Молодых я прошу обдумать то, что вы будете спрашивать. Делайте записи. Ответы не записывать.
– Господин профессор, – почтительно начал главный заместитель, – какова суть новой программы?
– Вопрос серьёзный и взвешенный, – одобрил Яримицу. – Отвечу кратко – изучение смерти живых существ на скорости в семьдесят тысяч раз больше, чем скорость света.
Вся комната заседаний с энтузиазмом зааплодировала. Изучение смерти! может ли быть что-нибудь более волнующее и желанное для сердца настоящего биолога?! «Смерть помогает жизни», – неустанно повторял профессор свой козырной лозунг, и плеяда за плеядой взрастала в стенах «Генезиса», насыщаясь яримицуанской верой в смерть аналитическую, смерть созидающую, смерть как исток жизни.
Лишь немногие из доверенных сотрудников профессора догадывались, что программа началась гораздо раньше, когда из проекта «Флэш» в «Генезис» стали поступать образцы тканей, носившие следы некой загадочной, прежде неизвестной и ужасающей смерти. Теперь предстояло исследовать много, очень много мёртвых тканей, чтобы понять эту смерть и сделать из неё полезные выводы.
День отлёта на полигон назначен. Наблюдатель сам завизировал приказ об отправке партии образцов спецрейсом к звёздной системе, обозначенной как Стартовая. Он перелопатил все справки и рапорты о готовности проектных служб, о пункте вылета, составе экипажа и прочем, пару суток уточнял подробности и в итоге вывел игольным пером: «Регламент соблюдён. Режимные требования выполнены. Ст. прикреп. сотр. сл. безоп. Нейтан Норр».
После чего сам себе выписал командировку в Город. На орбиту придётся вылетать в четверг 11 ноября, рано утром; значит, уже около 02.00 надо быть в Баканаре. Но уезжать, не побывав на траурном концерте Гельвеции, Наблюдателю не представлялось возможным.
Среда совпадала с последним днём 1291-го имперского года, туаманы назначили своё шоу на 20.00, и в тот же час Гельвеция ждала хлиперов в театре-музцентре «Причал», стоящем в Гриннине прямо на берегу Правой Реки.
Или – или. Те, кто понимал в культуре и ценил искусство, должны были разделиться – или славить бесполое дитя Правителя и его возлюбленного герцога, или скорбеть с Гельвецией и её друзьями о Хлипе.
Для Наблюдателя выбора не существовало. Он давно определился, на чьей стороне его симпатии. И это терзало его, потому что госслужащему четвертого ранга, всегда одетому в стиле «бюрократ-столоначальник», не пристало ходить на концерты неоязычницы, наряженной в домотканое и этническое.
Там, в «Причале», всё противоречило житейским установкам Наблюдателя. Теснота и сумрак крохотного зальчика. Люди с вычурными причёсками, пирсингом и рисунками по телу, одетые, как экспонаты кунсткамеры. Дым мэйджа в воздухе, богемный жаргон, разговоры о заумных, часто несуществующих предметах. Поцелуи как приветствия, даже среди парней. Молодая женщина, кормящая младенца татуированной грудью. Он был здесь чужим, всё его отталкивало, но он влез поближе к сцене, игнорируя все вопросительные взгляды. Гельвеция настраивала гитару, и желаннее этого зрелища ничего не было.
– Тут пел Хлип. Теперь я спою. Тише. – Ясный голос её пролетел по набитому залу, разом погасив шум и бормотание. – Это для него.
Сжав губы, Наблюдатель уставился на Гельвецию, как на мишень. Из зала её снимали. Нехорошо было бы попасть в память чьего-то трэка, но случай такой, что этим стоит пренебречь.
Нет, Гельвеция брала за душу другим. Голос с надрывом, то с нотками стона или плача, то звенящий смехом, а порой задумчиво тихий – без напора, не взлетая до высоких нот, не подавляя силой, но увлекая доверительной интонацией скорее разговора под гитару, чем раскатистой, широко льющейся песни.
Хлип ушёл – и ладно. Она вызовет из глубины душ осадок скорби, изведёт его и песней осветлит сердца. Улетай, печаль, оставь нас! Прости-прощай, желчный лидер Greenneen. Ещё слово, ещё аккорд, и последний общий вздох мягко сдует тебя за край земной… Поминки – ритуал изгнания.
Невольным наваждением возник яростный клич Хлипа: «Они объясняют мир, а мы – изменим его!» Самоучка вроде образца II. Старая Земля припасла много разрушительных цитат для крикунов-радикалов.
– Гель, твой автограф.
– Кому пишем? – Она почти осипла за вечер, бархат речи был стёрт, но чуть царапал слух жёсткими ворсинками хрипотцы.
– Нейтану Норру. – Наблюдатель назвался совсем негромко, пригнувшись к певице. Уютный, умиротворяющий аромат волос с привкусом травяного настоя коснулся его ноздрей. Нет, не тайная власть поющей отшельницы лишает мужчин покоя – а чистота, чуждая гремящим улицам, обещание тишины и сокровенных бесед о главном, мудром и простом.
Она начертала – игольное перо сохранило теплоту сухих, загорелых пальцев, сильных и нежных:
«Это день гаснущих звёзд, они – красные глаза в небе. Будем яркими, пока горят сердца. Гель Грисволд – Нейтану Норру, в память о встрече. Причал, 10.11.35 г.»
Он заполучил желаемое, но хотел большего – и обрёл его, коснувшись щедрой руки губами. Запах. Неповторимая. Надо спешить. Гнать к аэродрому, оттуда – стрелой на восток.
– Быстрее, – велел он пилоту авиатакси.
«Багровое око вампира. Да! живём слишком мало, чтобы понять, как остывшая звезда завидует пылающей. Боже, и через десять часов я махну к Стартовой!.. Надеюсь, там нет этих шикарных окон в полстены. Противно проснуться и видеть красный шар в сером небе».
– Хорошо бы ввалиться в туанское гадище и устроить шаривари! Уляпать их мазью от гнили!
Сей призыв пришлось орать, иначе он не пробился бы сквозь оглушительные раскаты песни Хлипа «Всё чужое». Так уж была построена сходка хлиперов: она с многократным усилением повторяла шум, свет и злобу Города. Этим певец и зажигал свою аудиторию, подобно линзе собирая в жгучий пучок гнева тусклое городское зарево и цинготную тоску о недостижимом. Здесь во всём ценили передоз и перебор.
– А Нура будет ходить с банкой! – ржали черногубые рты, вспыхивая анодированными зубами. Линзы-бельма в глазах отливали молочной синевой или лучами координатных решёток, из художественно «лопнувшего» лба выпирала каша киберначинки, в ухе торчал пульсирующий тестер.
– Нура, банку! покажи!
Хлип был жив; самые горячие и стильные фанаты отвергали его смерть. Они до забвения рубились в танце, и рефрен звучал почти как молитва:
Нурита Мошковиц со стоном наслаждения воздела над лохмами друзей стеклянный цилиндр, в маслянистом содержимом которого колыхался муляж гектокотиля. Настоящий туанский орган не посмели бы выставить в анатомическом музее. Ради корректности сосуд был снабжён наклейкой: «МУЛЯЖ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ КОПИЕЙ ЧЬЕЙ-ЛИБО ЧАСТИ ТЕЛА». Сложно было вынести сосуд с биофака, но ради осрамления имперцев патриотка Города готова на всё.
– Божество сочащееся! Главный слизень всех миров! – изощрялись вокруг, делая экспонату знаки презрения. – За хвост и об угол!
– Мальчики любят девочек? – пронзительно спросила Нурита.
– Да-а-а!
– А гадкие девочки любят…
– Туанскую слизь!
– Что мы им скажем?
– Фу-у-у-у!!
Девушке нелегко пробиться в старейший университет, и победа была сопряжена с большими переменами. В Политехническом восхитительные и жестокие порядки. Тайные обряды посвящения, клятва на верность Земле и всему земному. Политехники не покупают импортное. Должен же быть какой-то противовес культурной агрессии ТуаТоу? Хлип не учился в Политехе, но студенты тысячелетнего универа почитали лидера Greenneen – ведь он пел о нас, для нас, и только. Наш!
Нурита и думать забыла, что когда-то млела по Алаа Винтанаа и плакала над его трудной любовью к герцогу Эйнаа Из сладенького и душещипательного мира школы она прыгнула в обжигающе пряный – студенческий. Всё прежнее долой! Стиль – рафинированное манхло, техномрак, киберглюк, обнажённое чувство, цинизм и боль. Тренд – половое напряжение, сердитая кусачая любовь и даже социальная тематика (осторожно! тихонько! намёками).
Музыка ревела и металась. Свет терзал глаза. Все тыкали пальцами в гектокотиль.
– Когда я стану конгрессменом…
– Что же ты сделаешь?
– Проведу запрет на диски, дохнущие с перезаписи. Я их ненавижу. Кто куёт их – те лижут слизь. Холуи туанские. Этим, которые сегодня пляшут в масках, раскрашивают руки и метут пол балахонами, завтра от меня достанется. Крахну туаманский регион, вместо «Пресветлому слава!» повешу: «Позор продажным лизоблюдам!»
– У меня два диска Хлипа околело, «Облава» и «Азбука рабства». Дайте кто-нибудь списать!
– Надолго их не хватит. Тебе надо лицензионные.
– Мерси, я не магнатка – покупать по три сотни штука. Торгаши озверели. За неделю цены вдесятеро вздули!
– У Нуры есть «Азбука». То есть была. Нура, дай Мальке «Азбуку»!
– Уау, моя с компом крякнулась. Погорела в ноль. Хотя… – Нурита нахмурила золотые брови. – У меня её брал дядька Джо.
– Это которого забрали – и с концами? он вернулся, кстати?
– Надо ему возвращаться! Где-то засел на всём готовом, пока тётка вертится с детьми. Я ей позвоню. Может, диск лежит на его компе, дома…
– Я была очень рада вскочить среди ночи и лететь в темноте, чтобы сказать тебе: «До скорого». – Как всегда, мадам Мошковиц беседовала с мужем на повышенных тонах.
С тех пор, как супруг покинул дом, семейная жизнь их расстроилась, и мадам порой высказывалась об этом весьма резко. Дети растут без отца, от папы приходят чеки, напоминающие алименты, и в постели кого-то не хватает. А сколько хлопот было с наймом гувернёров?! Она отпрашивалась со службы на собеседования с ними, пока начальство не высказало ей своего неодобрения.
– Кончится тем, что меня уволят. Ты этого хочешь, Джо?
– Бина, ты прекрасно знаешь, что я занят по горло.
– Четвёртый год! Не устал стоять по горло в кибернетике?
– Этот полёт – решающий. Если без подробностей, мы покажем изделие заказчику и подпишем акт сдачи-приёмки.
– И долго вы будете мотаться в космосе?
– Не могу сказать. Я регулярно буду связываться с тобой по on-line.
– Когда-то мы жили как люди, Джо. Мы занимались любовью там, где нас прихватит. Я становлюсь бешеной, если вспоминаю это. Я чувствую, как жизнь куда-то утекает. Слава Богу, дети со мной, и мне есть кому посвятить себя. Но я хотела бы однажды хоть одним глазком увидеть, чему ТЫ отдал эти годы. Если, конечно, это можно видеть без микроскопа. А то я решительно не понимаю тех мужчин, которые вкладывают своё либидо в какую-нибудь гнутую наномолекулу. Спасибо, что познакомил меня с этим… голова коленкой, и тем, который носит говяху на тыкве. Наверное, это ты вдолбил ему, что над головой вечно присутствует Господь, и надо чем-то прикрыть кочан, чтобы смягчить удар свыше. Не знаю и знать не желаю, чем занимаются эти сморчки, но своё мужское естество они променяли на научные победы. От первого сбежали волосы и брови, а второй – я почти уверена! – прячет под нахлобучкой синюю шишку на маковке, потому что Господь не устаёт бить его по кумполу, напоминая, в чём состоит истинное назначение мужчины. Надеюсь, Он даст вам ещё какой-нибудь знак, чтоб вы вернулись к своим женщинам и перестали исповедовать милитаризм.
Темповая депрессия…
Где мне взять столько света,
Света, чтобы наполнить сердца?
Темновая депрессия…
Ночь без рассвета,
Ночь, которой не будет конца.[3]
Блок 4
Понедельник, 1 ноября 6235 года
Планета Колумбия, город Сэнтрал-Сити
Новостные блоки выбрасывались в эфир чаще, чем в день президентских выборов. Урезая, уплотняя где только можно, телевизионщики вставляли экстренные выпуски, заполняя выкроенные секунды вещания тем, что удалось добыть, купить, а то и выдумать о двух главных событиях.
– По предварительным данным, смерть наступила от передозировки наркотиков.
– Смерть носит ярко выраженный ритуальный характер. Находки в доме покойного подтверждают это.
– Самоубийство или роковая случайность? Он приурочил уход к мистической дате. Ночь Хэллоуина – шанс уйти в небытие живым; уйти, чтобы вернуться…
– Пол ребёнка не определён. Согласно традиции Дома Гилаут, половую принадлежность отпрыска правящей династии не выясняют, хотя генетический тест позволяет сделать это за считанные минуты.
– Профессор ксенобиологии Яуш Ротергам разъясняет, кого родил герцог Эйнаа: «У туанцев нет понятий „девочка" или „мальчик". До совершеннолетия их дети бесполы, и лишь с началом фазовых переходов появляется „юнец“ или „юница". Пока наследник – „дитя" царской крови и среднего рода».
– Обычно у его дома вилось с полсотни отъявленных фанатов. Но сегодня улицы переполнены народом на несколько кварталов вокруг. Движение автотранспорта остановлено. На помощь полиции вызваны подразделения национальной гвардии. Район контролируется с воздуха. Пока удаётся поддерживать порядок, но что произойдёт через час – никто не берётся предсказать.
– Не передать царящей здесь атмосферы. В любую минуту могут начаться волнения. За шеренгами щитоносцев стоят полицейские с ранцевыми газомётами, готовые дезактивировать сборище.
– Да, мы наблюдаем непрерывно. В случае вспышки насилия начнём поливать толпу. Гэйст на летучем носителе – за пять минут все станут, как сонные мухи. Будем лить под ноги, чтобы сразу создать достаточную концентрацию в слое высотой с человека.
– Крови не будет. Ребята из программы «Все права защищены» могут не драть горло зря.
– Ваше мнение – почему его смерть вызвала такой бурный отклик?
– Никогда его не слушал. Эта музыка не для меня. Он проповедовал анархию, вот в чём перец. И весь безалаберный сброд прибежал поорать – им годится любой повод! Вообще я сейчас при исполнении. Отойдите на два метра!
– Они пишут на стенах: «СВЕТЛОЕ ДИТЯ ЯВИЛОСЬ В МИР!» Некоторые надписи сделаны по-туански. Этот странный молодняк среднего рода – одна из самых пикантных тусовок Города. Сегодня у них праздник. Господин посол, как вы оцениваете взрыв обожания, потрясший Сэнтрал-Сити? Нам стало известно, что имперское посольство завалено поздравлениями землян.
– Это очень мило и трогательно со стороны вашей цивилизации. Мы благосклонно приветствуем знаки чувственного взаимопонимания миров. Резюме о всех поздравлениях будет отправлено в отдел писем и связей Двора Его Величества. Когда у вашего Президента что-то родится, от нас его тоже кто-нибудь поздравит. Его Величество Правитель, согласно обычаю, не высказывает высочайшего мнения о прибавке в семьях временщиков, то есть периодически сменяемых глав государств.
– Он не умер! он жив! Кто видел его мёртвым? Ты?.. или ты?
– Отойти на два метра.
– Что теперь будет?.. кто про нас споёт? Про нас! Я так не хочу!
– Поздно, девочка. Нет больше вашего идола. Ищите нового.
– Вер-нись! вер-нись! Ты – наш!!
– Во что обойдётся очистка зданий от граффити?
– Мы подсчитываем ущерб, нанесённый городской и частной собственности. Общая сумма убытков уточняется.
Электронные взгляды камер бегали по бурлящей, кричащей толпе. Осенний дождь сыпался в провалы улиц, дно которых грозно шевелилось людской массой. Плакали оконные стёкла. Вопли взлетали и впечатывались в стены чёрными и алыми надписями – высокими, насколько доставали руки тех, кто влез приятелям на плечи.
HLEEP! HLEEP! HLEEP! HLEEP! HLEEP!
– Холод и влажность. – Командир газомётного взвода поднял лицо, скрытое забралом. – Слушай мою команду! Гэйст лить с подогревом, а то не накроем скопище с головой. Всем перевести нагреватели на третью отметку. Проверить батареи и давление в баллонах.
Альф не буянил, напротив – выглядел слегка подавленным.
– Честно сказать, он не из моих приоритетов. Что я, манхло, чтоб по нему дуреть?
– Жалко, – пригорюнилась Бланш. – Резко он пел, было в нём что-то…
– Сексуальное? – Альф ехидно прищурился и заслужил от Бланш презрительный взгляд.
– Карен, обращаю твоё внимание – он дико озабочен. Всюду видит эротический подтекст.
Смуглую, черноволосую Карен в проект «ветром надуло». Шестого сентября было ветрено; по трубам вентиляции ходил гул. Приникнув ухом к коробу, Альф слышал, как вибрируют на крыше оголовки вытяжных систем и дребезжит по жести дождь. Тогда и вошла Карен, образец V – традиционно косоглазая хромоножка, потерянная и до боли одинокая, прижав к груди сумку со штатскими вещами. Новая выдумка Джомара – дарить куколкам кое-что из дамских тряпок – уязвила Бланш, и она демонстративно пошла требовать того же. Альф тем временем подытожил свои прежние ошибки и более грамотно, чем на белянку, наехал на смуглянку. С запозданием ровно на одну жизнь в нём рос начинающий ухажёр.
– Ну… – Карен плохо владела языком и была немного не в ладах с умом. – Пустяки. Он перебесится.
– Это записано в его молекулах. Программа размножения, реликтовая память.
– Ах, брось! – постаралась выглядеть беззаботной Карен, хотя её лицо громче слов говорило о внутреннем напряжении.
– Эстрада – проходной двор, – проронил строгий подтянутый Ирвин, подыскивая среди демо-версий пейзаж себе по вкусу. То, что выбрал для окна-панели Албан, его не устраивало. – Что один, что другой; они меняются быстро – кто их помнит?
– Нашёл что-нибудь? – сдержанно спросил Албан, в комнату которого все набились, как в клуб.
«За что такое внимание к моей скромной персоне?»
Вроде никого болтовнёй не занимал, дискуссий о ерунде не затевал и пошлость не прокачивал, но всех заворачивало именно к нему. Раньше надо было их гнать, а теперь пристрастились – обиды пойдут косяком. Дамы поделили койку. Альф привалился в углу, а Ирвин хозяйничает, как у себя.
– Да, есть приличные картины. Сады-7072, Озеро-1308… Какую поставить?
– Оставь. Я люблю старую. Ничего не меняй.
Ирвин с высокомерным удивлением поднял брови – что за дурной вкус? Как можно всегда видеть в квазиокне Квартал-4651 – «стену дома напротив», да ещё с приправой из уличных шумов?
– Летний парк гораздо красивее.
– Я с удовольствием посмотрю на него в твоей комнате.
– Как хочешь.
Явившийся в жилой отсек образцов четвёртым, Ирвин быстро внушил всем свои правила. Даже когда глаза его ещё глядели «один на нас, другой в Арт-Палас», Ирвин держался твёрдо и говорил веско. Да, он погиб. Это прискорбно. Снизился, потерял ориентировку и – хрясть. По-видимому, сбой лоцманской системы плюс ошибка диспетчера.
Зря он всуе помянул диспетчера, ой зря.
«Какой пилотский класс? – взялась за него разгневанная Бланш. – Где служил? Что водил? Аэрокосмический челнок, прекрасно. А, компания Джетсет-Пангея! Плата за скорость, счёт на минуты. Был срочный груз? Ты уверен, что верно понял диспетчера и точно выполнял его команды? Могу на память привести пяток ваших аварий. Начать?»
«Я не успел ознакомиться с выводами ситуационной комиссии, – скрипнул задетый Ирвин. – Но имею право высказать своё мнение!»
Единственный в группе профессиональный летун – и не паникует по поводу своего преображения в киборга. Некоторые по ошибке рождаются людьми, в то время как им надо сходить с конвейера, рулить, водить корабли, думать и говорить только о вождении.
«Я выясню, чем выгодна новая жизнь. В советах не нуждаюсь».
– Хлип был милый, – робко высказалась Карен.
– Асоциал, – отрезал Ирвин. – И умер соответственно. Уж его бы в образцы не взяли. Как ты считаешь, Алби?
Альфом пилот челнока брезговал, а к бывшему наладчику искал подход, из чего следовало, что Джомар по-прежнему указывает другим на образец II. Джомар не без успеха совершенствовал методики адаптации образцов – новенькие хромали недолго, быстрее вживались и переходили от симулятора к стенду.
Советов Ирвин не ждал, это верно – он их требовал и добивался в режиме: «Вы мне обязаны за то, что я среди вас появился, поэтому все построились и отвечаем на спрос».
– Хлипа, сюда?.. – пожал плечами Албан. – Джомар отбирает близких к технике и оперативной работе. Певцы отпадают.
Внезапно умершего Хлипа он тоже слушал от случая к случаю, без особого восторга. Ему больше нравились песни о любви. Но весть, прилетевшая с новостями, огорчила Албана: «Жаль парня. Он вроде бы оплачивал учёбу детворе из «зелёных» кварталов».
– Скоро в космос! – Ирвин бодро оглядел собрание Дагласов.
Шеф смело мог поручить ему рекламу своего предприятия и пропаганду девиза «Живые места вырезаю, на их место мёртвые вставляю».
– Я справился у Джомара о результатах нашей подготовки, кто что умеет. Не все выглядят блестяще, но кое-кто себя покажет. – Ещё немного, и он отечески подмигнул бы Албану. – Срок не называют, но похоже, речь идёт о ближайшей неделе-двух. Кто-нибудь раньше был в космосе?
– Да, я летал туда. Во сне, – ввернул Альф, кривой лежачей позой подчёркивая свой неформальный статус.
– Разве я тебя спрашивал? Детской подгруппы это не касается.
– А туанский бал? – вдруг обеспокоилась Карен. Её постоянно влекло к предметам, оставшимся в прежней жизни. – Неужели они будут праздновать рождение принца, когда такое горе?
Искренне не въехав в тему, Ирвин округлил глаза.
– Горе? где?
– Но ведь Хлип умер.
– Милая, в день травятся наркотой десятки идиотов. Неужели люди станут отменять торжество из-за какого-то певчего кота?
«Неделя-две, – смекнул Албан. – Надо спешить с редактурой, чтобы отправить блог через пару суток, не больше. Иначе эта центрифуга завертится, и у меня не будет случая пробраться к кабелю».
Проторённые Альфом пути по мусоропроводам и трубам вентиляции позволили дойти до подземной сетевой линии, вскрыть защитную оболочку и присоединить нелегальный «хвост» к одной из множества несущих нитей. Осталось довести до видеографической точности свою оцифрованную память.
Нельзя покидать этот мир, не расплатившись по долгам.
– Весьма сожалею, коллеги, – отнюдь не празднично начал свою речь Яримицу, – но с этого момента никто из присутствующих не имеет права покинуть лабораторный корпус без моей санкции. Все просьбы об отпуске будут отклонены.
Маленький, сухощавый профессор Яримицу сидел во главе стола как нечто навсегда утверждённое, более того – как объект, который сохранится в комнате заседаний и после проводов на покой, и после кончины. Даже если баканарское начальство не удовлетворит общее желание сотрудников биологического центра «Генезис» поместить здесь мумию Яримицу, профессор будет присутствовать духовно, как бдительный ангел. Он настолько всех выдрессировал, что подчинённые даже дышали в такт, как солдаты ходят строем. Он отшлифовал не только их лица, но и мозги. Во всех он видел отражение себя. Это было гарантией преемственности его учения.
Чтобы шлифовка новичков отнимала меньше времени, профессор набирал неофитов с родственной ему внешностью и фамилиями Нагато, Курахара, Тосака, в крайнем случае Нгуен, Фукань или Киттикачон. Кадровая политика в «Генезисе» напоминала селекцию с целью вывести из урожайных растений-метисов чистопородный пырей. Такого рода ренессанс в последние годы мучил весь истэблишмент, за века кровосмешения потерявший корни и истосковавшийся по национальной идентичности. Волны ностальгии периодически накатывали на землян, чтобы затем отхлынуть и вернуть людское море-океан к состоянию сильно взбитого коктейля.
– Вы записаны на полигонные исследования. Мы проведём несколько месяцев вдали от Колумбии и всё это время будем напряжённо трудиться в сложных условиях. Надбавки – как за участие в инопланетной экспедиции. Высокие премии. И, разумеется, строжайшие взыскания.
Он постучал по лакировке стола торцом карандаша.
– Никакие самые суровые условия работы не могут оправдать пренебрежение правилами оформления документации, служебной этики и научной добросовестности. Предельная точность, тщательное соблюдение орфографии и пунктуации. Особое внимание – содержанию лабораторных животных. Ежедневно – троекратный контроль стандартизации всего, от микробов до теплокровных позвоночных… А теперь, – ритуал он соблюдал безукоризненно, – можете задавать вопросы. Молодых я прошу обдумать то, что вы будете спрашивать. Делайте записи. Ответы не записывать.
– Господин профессор, – почтительно начал главный заместитель, – какова суть новой программы?
– Вопрос серьёзный и взвешенный, – одобрил Яримицу. – Отвечу кратко – изучение смерти живых существ на скорости в семьдесят тысяч раз больше, чем скорость света.
Вся комната заседаний с энтузиазмом зааплодировала. Изучение смерти! может ли быть что-нибудь более волнующее и желанное для сердца настоящего биолога?! «Смерть помогает жизни», – неустанно повторял профессор свой козырной лозунг, и плеяда за плеядой взрастала в стенах «Генезиса», насыщаясь яримицуанской верой в смерть аналитическую, смерть созидающую, смерть как исток жизни.
Лишь немногие из доверенных сотрудников профессора догадывались, что программа началась гораздо раньше, когда из проекта «Флэш» в «Генезис» стали поступать образцы тканей, носившие следы некой загадочной, прежде неизвестной и ужасающей смерти. Теперь предстояло исследовать много, очень много мёртвых тканей, чтобы понять эту смерть и сделать из неё полезные выводы.
День отлёта на полигон назначен. Наблюдатель сам завизировал приказ об отправке партии образцов спецрейсом к звёздной системе, обозначенной как Стартовая. Он перелопатил все справки и рапорты о готовности проектных служб, о пункте вылета, составе экипажа и прочем, пару суток уточнял подробности и в итоге вывел игольным пером: «Регламент соблюдён. Режимные требования выполнены. Ст. прикреп. сотр. сл. безоп. Нейтан Норр».
После чего сам себе выписал командировку в Город. На орбиту придётся вылетать в четверг 11 ноября, рано утром; значит, уже около 02.00 надо быть в Баканаре. Но уезжать, не побывав на траурном концерте Гельвеции, Наблюдателю не представлялось возможным.
Среда совпадала с последним днём 1291-го имперского года, туаманы назначили своё шоу на 20.00, и в тот же час Гельвеция ждала хлиперов в театре-музцентре «Причал», стоящем в Гриннине прямо на берегу Правой Реки.
Или – или. Те, кто понимал в культуре и ценил искусство, должны были разделиться – или славить бесполое дитя Правителя и его возлюбленного герцога, или скорбеть с Гельвецией и её друзьями о Хлипе.
Для Наблюдателя выбора не существовало. Он давно определился, на чьей стороне его симпатии. И это терзало его, потому что госслужащему четвертого ранга, всегда одетому в стиле «бюрократ-столоначальник», не пристало ходить на концерты неоязычницы, наряженной в домотканое и этническое.
Там, в «Причале», всё противоречило житейским установкам Наблюдателя. Теснота и сумрак крохотного зальчика. Люди с вычурными причёсками, пирсингом и рисунками по телу, одетые, как экспонаты кунсткамеры. Дым мэйджа в воздухе, богемный жаргон, разговоры о заумных, часто несуществующих предметах. Поцелуи как приветствия, даже среди парней. Молодая женщина, кормящая младенца татуированной грудью. Он был здесь чужим, всё его отталкивало, но он влез поближе к сцене, игнорируя все вопросительные взгляды. Гельвеция настраивала гитару, и желаннее этого зрелища ничего не было.
– Тут пел Хлип. Теперь я спою. Тише. – Ясный голос её пролетел по набитому залу, разом погасив шум и бормотание. – Это для него.
Сжав губы, Наблюдатель уставился на Гельвецию, как на мишень. Из зала её снимали. Нехорошо было бы попасть в память чьего-то трэка, но случай такой, что этим стоит пренебречь.
Она вовсе не была ослепительной девушкой. Стремительная и деловая мадам Мошковиц из снисхождения дала бы ей пятьдесят очков вперёд, и то затем, чтобы не осуждали: «Ишь, как призовая кобылица походя растоптала девчонку!»
Когда дом сгорает – остаётся лишь пепел.
Мысли, чувства, года – обращаются в пепел.
Но память моя – жива,
Память моя – музей
хрупких фигурок из пепла.
Нет, Гельвеция брала за душу другим. Голос с надрывом, то с нотками стона или плача, то звенящий смехом, а порой задумчиво тихий – без напора, не взлетая до высоких нот, не подавляя силой, но увлекая доверительной интонацией скорее разговора под гитару, чем раскатистой, широко льющейся песни.
«Я расскажу о том, что болит, – словно обещал её бесхитростный голос. – Я угадаю твою боль. Я назову – и она вздрогнет в унисон, растает, вытечет безмолвной слезой. Замри. Сейчас наступит резонанс. Мои струны заколдуют твою грусть».
И лиц тех давно уже нет,
И песни давно отзвучали.
Но память моя – стара,
Память моя – музей
образов светлой печали.
Хлип ушёл – и ладно. Она вызовет из глубины душ осадок скорби, изведёт его и песней осветлит сердца. Улетай, печаль, оставь нас! Прости-прощай, желчный лидер Greenneen. Ещё слово, ещё аккорд, и последний общий вздох мягко сдует тебя за край земной… Поминки – ритуал изгнания.
Невольным наваждением возник яростный клич Хлипа: «Они объясняют мир, а мы – изменим его!» Самоучка вроде образца II. Старая Земля припасла много разрушительных цитат для крикунов-радикалов.
После концерта к Гельвеции было не протолкнуться. Но Наблюдатель умел добиваться поставленной цели. Усталая, поблекшая сидела она, и вокруг старались не галдеть, чтобы слышать её стихший, почти бархатный голос. Он протянул блокнот:
Покуда живём – мы помним,
И живы они вместе с нами.
Я здесь – хранитель музея
горьких воспоминаний.[4]
– Гель, твой автограф.
– Кому пишем? – Она почти осипла за вечер, бархат речи был стёрт, но чуть царапал слух жёсткими ворсинками хрипотцы.
– Нейтану Норру. – Наблюдатель назвался совсем негромко, пригнувшись к певице. Уютный, умиротворяющий аромат волос с привкусом травяного настоя коснулся его ноздрей. Нет, не тайная власть поющей отшельницы лишает мужчин покоя – а чистота, чуждая гремящим улицам, обещание тишины и сокровенных бесед о главном, мудром и простом.
Она начертала – игольное перо сохранило теплоту сухих, загорелых пальцев, сильных и нежных:
«Это день гаснущих звёзд, они – красные глаза в небе. Будем яркими, пока горят сердца. Гель Грисволд – Нейтану Норру, в память о встрече. Причал, 10.11.35 г.»
Он заполучил желаемое, но хотел большего – и обрёл его, коснувшись щедрой руки губами. Запах. Неповторимая. Надо спешить. Гнать к аэродрому, оттуда – стрелой на восток.
– Быстрее, – велел он пилоту авиатакси.
«Багровое око вампира. Да! живём слишком мало, чтобы понять, как остывшая звезда завидует пылающей. Боже, и через десять часов я махну к Стартовой!.. Надеюсь, там нет этих шикарных окон в полстены. Противно проснуться и видеть красный шар в сером небе».
– Хорошо бы ввалиться в туанское гадище и устроить шаривари! Уляпать их мазью от гнили!
Сей призыв пришлось орать, иначе он не пробился бы сквозь оглушительные раскаты песни Хлипа «Всё чужое». Так уж была построена сходка хлиперов: она с многократным усилением повторяла шум, свет и злобу Города. Этим певец и зажигал свою аудиторию, подобно линзе собирая в жгучий пучок гнева тусклое городское зарево и цинготную тоску о недостижимом. Здесь во всём ценили передоз и перебор.
– А Нура будет ходить с банкой! – ржали черногубые рты, вспыхивая анодированными зубами. Линзы-бельма в глазах отливали молочной синевой или лучами координатных решёток, из художественно «лопнувшего» лба выпирала каша киберначинки, в ухе торчал пульсирующий тестер.
– Нура, банку! покажи!
Хлип был жив; самые горячие и стильные фанаты отвергали его смерть. Они до забвения рубились в танце, и рефрен звучал почти как молитва:
– Сестрица, вот он, щупалец заветный! – пискляво искорёжил строчку имперской оперы юноша в трико и переливающихся световых нитях.
Я живу назло и вопреки,
Я сражаюсь лишь из-за упрямства!
Я пою от скуки и тоски,
Я смеюсь из вредности и хамства![5]
Нурита Мошковиц со стоном наслаждения воздела над лохмами друзей стеклянный цилиндр, в маслянистом содержимом которого колыхался муляж гектокотиля. Настоящий туанский орган не посмели бы выставить в анатомическом музее. Ради корректности сосуд был снабжён наклейкой: «МУЛЯЖ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ КОПИЕЙ ЧЬЕЙ-ЛИБО ЧАСТИ ТЕЛА». Сложно было вынести сосуд с биофака, но ради осрамления имперцев патриотка Города готова на всё.
– Божество сочащееся! Главный слизень всех миров! – изощрялись вокруг, делая экспонату знаки презрения. – За хвост и об угол!
– Мальчики любят девочек? – пронзительно спросила Нурита.
– Да-а-а!
– А гадкие девочки любят…
– Туанскую слизь!
– Что мы им скажем?
– Фу-у-у-у!!
Девушке нелегко пробиться в старейший университет, и победа была сопряжена с большими переменами. В Политехническом восхитительные и жестокие порядки. Тайные обряды посвящения, клятва на верность Земле и всему земному. Политехники не покупают импортное. Должен же быть какой-то противовес культурной агрессии ТуаТоу? Хлип не учился в Политехе, но студенты тысячелетнего универа почитали лидера Greenneen – ведь он пел о нас, для нас, и только. Наш!
Нурита и думать забыла, что когда-то млела по Алаа Винтанаа и плакала над его трудной любовью к герцогу Эйнаа Из сладенького и душещипательного мира школы она прыгнула в обжигающе пряный – студенческий. Всё прежнее долой! Стиль – рафинированное манхло, техномрак, киберглюк, обнажённое чувство, цинизм и боль. Тренд – половое напряжение, сердитая кусачая любовь и даже социальная тематика (осторожно! тихонько! намёками).
Музыка ревела и металась. Свет терзал глаза. Все тыкали пальцами в гектокотиль.
– Когда я стану конгрессменом…
– Что же ты сделаешь?
– Проведу запрет на диски, дохнущие с перезаписи. Я их ненавижу. Кто куёт их – те лижут слизь. Холуи туанские. Этим, которые сегодня пляшут в масках, раскрашивают руки и метут пол балахонами, завтра от меня достанется. Крахну туаманский регион, вместо «Пресветлому слава!» повешу: «Позор продажным лизоблюдам!»
– У меня два диска Хлипа околело, «Облава» и «Азбука рабства». Дайте кто-нибудь списать!
– Надолго их не хватит. Тебе надо лицензионные.
– Мерси, я не магнатка – покупать по три сотни штука. Торгаши озверели. За неделю цены вдесятеро вздули!
– У Нуры есть «Азбука». То есть была. Нура, дай Мальке «Азбуку»!
– Уау, моя с компом крякнулась. Погорела в ноль. Хотя… – Нурита нахмурила золотые брови. – У меня её брал дядька Джо.
– Это которого забрали – и с концами? он вернулся, кстати?
– Надо ему возвращаться! Где-то засел на всём готовом, пока тётка вертится с детьми. Я ей позвоню. Может, диск лежит на его компе, дома…
– Я была очень рада вскочить среди ночи и лететь в темноте, чтобы сказать тебе: «До скорого». – Как всегда, мадам Мошковиц беседовала с мужем на повышенных тонах.
С тех пор, как супруг покинул дом, семейная жизнь их расстроилась, и мадам порой высказывалась об этом весьма резко. Дети растут без отца, от папы приходят чеки, напоминающие алименты, и в постели кого-то не хватает. А сколько хлопот было с наймом гувернёров?! Она отпрашивалась со службы на собеседования с ними, пока начальство не высказало ей своего неодобрения.
– Кончится тем, что меня уволят. Ты этого хочешь, Джо?
– Бина, ты прекрасно знаешь, что я занят по горло.
– Четвёртый год! Не устал стоять по горло в кибернетике?
– Этот полёт – решающий. Если без подробностей, мы покажем изделие заказчику и подпишем акт сдачи-приёмки.
– И долго вы будете мотаться в космосе?
– Не могу сказать. Я регулярно буду связываться с тобой по on-line.
– Когда-то мы жили как люди, Джо. Мы занимались любовью там, где нас прихватит. Я становлюсь бешеной, если вспоминаю это. Я чувствую, как жизнь куда-то утекает. Слава Богу, дети со мной, и мне есть кому посвятить себя. Но я хотела бы однажды хоть одним глазком увидеть, чему ТЫ отдал эти годы. Если, конечно, это можно видеть без микроскопа. А то я решительно не понимаю тех мужчин, которые вкладывают своё либидо в какую-нибудь гнутую наномолекулу. Спасибо, что познакомил меня с этим… голова коленкой, и тем, который носит говяху на тыкве. Наверное, это ты вдолбил ему, что над головой вечно присутствует Господь, и надо чем-то прикрыть кочан, чтобы смягчить удар свыше. Не знаю и знать не желаю, чем занимаются эти сморчки, но своё мужское естество они променяли на научные победы. От первого сбежали волосы и брови, а второй – я почти уверена! – прячет под нахлобучкой синюю шишку на маковке, потому что Господь не устаёт бить его по кумполу, напоминая, в чём состоит истинное назначение мужчины. Надеюсь, Он даст вам ещё какой-нибудь знак, чтоб вы вернулись к своим женщинам и перестали исповедовать милитаризм.