Страница:
Подсчитывая общую численность политической ветви сектанства (скопцы, бегуны, хлысты), Липранди называл фантастическую цифру – 6 миллионов человек. Но самым опасным, в его глазах, было не это и даже не скорость распространения по всей империи – от Белого Моря до Черного, от Сибири до Бендер и Риги. Невзирая на все, так сказать, конфессиональные расхождения и споры, все секты связаны в единую общину, в огромную «конфедеративно-религиозную республику», по многим признакам, и прежде всего по наличию гигантских капиталов, имеющую вид некоего государства в государстве. Многие из сектантов, в первую очередь скопцы, не живут своими домами, семейно. Они не только собираются вместе для молитвенных ритуалов – они обобществляют весь свой быт, они отрицают частную собственность. Какой еще коммунизм вам нужен? – задавал Липранди вопрос, который для него самого явно был всего лишь риторическим.
От десятилетия к десятилетию эта цифра, 6 миллионов, неумолимо росла. В различных источниках упоминаются 12 миллионов, потом 15, на рубеже веков 20, накануне революции 25… Существовали и другие точки зрения, другие оценки, связанные прежде всего с разницей в подходах к предмету счета: кого в какой реестр заносить. Но появившееся примерно сто лет назад ощущение, что в России две веры, – одна государственная, а другая народная, – основывалось не на статистических выкладках, а на непосредственных наблюдениях, цифры их только подкрепляли. Договаривались даже до того, что по массиву приверженцев сектантские уклонения, с их ритуализмом, с неравнодушием к магии, – это и есть русская вера, а безупречное с богословской точки зрения церковное православие на фоне этой стихии составляет узкую секту. Полную завершенность этой схеме придавали скопцы, со всем их неповторимым колоритом.
Александр Эткинд цитирует книгу английского путешественника Уильяма Диксона, опубликованную в Нью-Йорке в 1870 году под названием «Свободная Россия». Написана она, как можно догадаться, в расчете на читателей, которые никогда в России не бывали и никогда не попадут, так что опасности быть схваченным за руку для автора не существует. Поэтому можно целиком отдаться своему первому впечатлению, не заботясь о его уточнении и перепроверке, – лишь бы выглядело достаточно экзотично и сенсационно. Диксона потрясли скопцы (ну а нас с вами они бы разве не поразили?) «Они появляются в магазинах и на улицах как привидения… Они не играют и не ссорятся, не лгут и не воруют… Секта секретна… Ее члены кажутся такими же, как все люди, и не обнаруживают себя в течение всей жизни; многие из них занимают высокие посты в этом мире; их принципы остаются неизвестны тем, кто считает их своими друзьями… Известно, что они богаты, говорят, что они щедры… Все банкиры и ювелиры, сделавшие большие деньги, подозреваются в том, что они – Голуби…»
Кое в чем путешественник, конечно, переусердствовал. Далеко не все скопцы были богаты, и уж подавно не все богачи принадлежали к их кругу. При замкнутой жизни, которую они вели, при том, что всех не сподобившихся их отличия они считали пропащими грешниками, трудно предположить, чтобы кто-то имел основания считать скопца своим другом. Людям, похожим на привидения, невозможно не обнаружить себя на протяжении всей жизни… Но это детали, их можно легко простить иноземному наблюдателю, который в главном не погрешил против правды. То, чего не было и не могло быть нигде на всем земном шаре, включая сюда и самые отсталые, сохранившиеся на первобытном уровне племена, в России составляло непременную часть быта, самостоятельную область культуры и массового сознания, легализованную если не законом, то прочно укорененным обычаем.
К тому моменту, когда Диксон приехал в Россию, при желании можно было отметить столетие первых проб и опытов Селиванова. Целых сто лет! Вехами прогресса принято считать технические достижения, следовательно, мы должны первым делом напомнить, что страна вошла или вплотную приблизилась к эпохе железных дорог, электричества, телефонной и телеграфной связи. Впечатляющим было бы также сравнение оружия, каким добывались победы (или, увы, не добывались) в конце XVIII и в конце XIX века. В моей профессиональной области: с врачами, жившими сто лет назад, мы бы наверняка нашли о чем поговорить, а вот с медиками екатерининских времен сам контакт, наверное, был бы невозможен. Обратим еще внимание на то, как изменился язык, а вместе с ним и мышление… Я ищу, как вы понимаете, наверное, какие-то зримые, конкретные ориентиры, чтобы показать, насколько все в России за сто лет изменилось. И вместе со всем этим прогрессом шли своим собственным историческим путем, приспосабливаясь к меняющейся действительности, скопцы.
Непрерывность, длительность существования сект во многом основана, насколько я мог выяснить из общения с этой группой верующих, на механизме прямого наследования: от родителей к детям или от бабушек внукам, второе поколение иногда выпадает. Скопцы феноменальны еще и тем, что им некому было передать эстафету этим самым естественным и самым надежным путем. Они никого не растили и не воспитывали. И все же в каждом следующем поколении неотвратимо появлялось их потомство, и оно становилось все шире, шире. Их аллегорические прозрения о сказочном умножении пшеничных зерен обретали непостижимую умом реальность. И вправду выходило, что они оставляют на земле свое семя. Вера в бесконечность, в бессмертие получала самую убедительную опору.
Это был грандиозный триумф третьего пола! В одной стране (но зато самой большой на планете), в ограниченном промежутке времени (но зато длившемся свыше 150 лет и вместившем в себя не одну крупную историческую эпоху) третий пол сумел надежно утвердить себя в правах, занять ему одному принадлежащую социальную нишу. Если называть вещи своими именами, население России в течение минимум 150 лет делилось не на два, а на три пола, и никакими драконовскими методами это положение невозможно было изменить.
Напрашивается возражение: а как же евнухи в восточных деспотиях? Как страж гарема, в котором воплощалось всемогущество владыки, евнух пользовался его особым доверием. Часто только от него самого зависело, какую политическую роль он себе присвоит и как распорядится тайнами, доступ к которым ему открывало его служебное положение. Через историю Византийской империи проходит целая череда высокопоставленных евнухов, среди которых попадаются и министры, и полководцы и даже церковные иерархи, не говоря уже о множестве «серых кардиналов», формально стоявших на скромных позициях, но фактически заправлявших всеми делами. Историки объясняют это отчасти особенностями политической системы, выражавшей себя в перманентных заговорах и дворцовых переворотах. Представителей свергаемой династии либо убивали, либо оскопляли – и то, и другое в равной мере исключало дальнейшие посягательства на трон. Но уже при следующем перевороте жертвы предыдущего, если у них к тому же была голова на плечах, могли рассчитывать на особую милость. Таким жестоким способом смог, например, возвыситься знаменитый патриарх Константинопольский Игнатий (в IX веке, незадолго до Крещения Руси), причисленный православной церковью к лику святых.
Поразительным казусом остается культура певцов-кастратов, которая кажется несовместимой ни с христианской моралью, ни с духом европейской цивилизации. Еще во времена античности законы Рима расценивали кастрацию как уголовное преступление, каравшееся смертью и конфискацией всего имущества – даже если совершена она была над рабом. В эпоху крестовых походов Европа многое восприняла и переняла у Востока, но рассказы о евнухах в штате восточных повелителей так и остались только рассказами. При всей изуверской жестокости средневековья, при всей изобретательности палачей инквизиции на эту часть человеческого тела они никогда не покушались. Как могла быть преодолена вся эта система запретов – непонятно. Еще непонятнее, как удавалось современникам отделять чистый эстетический восторг перед действительно неповторимым, ангельским звучанием голосов от сознания страшной, кощунственной цены, заплаченной за него. Когда в конце XVIII века (поразительное совпадение – одновременно с выявлением в России первых скопцов!) знаменитый папа Климент XIV темпераментно проклял это обычай, им ничего не было добавлено к тому, что и раньше ни для кого не являлось секретом. Но как бы то ни было – тоже можно сказать, что на некой ограниченной территории, в течение определенного отрезка времени третий пол был частью социальной структуры. И при этом часто не маленькой: по некоторым сведениям, операции подвергались до 4000 мальчиков в год. Вряд ли столько требовалось певцов, но голос, музыкальный талант порой ведут себя непредсказуемо, поэтому, очевидно, действовать приходилось с большим запасом.
Специально так подробно останавливаюсь на этих примерах, чтобы подчеркнуть: ни с одним из них скопчество не имеет ничего общего.
Ни в одном из известных истории вариантов лишение пола не затрагивало женщин. Разве что в виде сурового наказания. в обществах, где на женщину смотрят как на рабыню. И то, говорят, подобные обычаи остались в самом далеком прошлом. Как слова евнух, кастрат не имеют женского рода, так и социальные роли, для исполнения которых требовалось изменить человеческую природу, подразумевали только мужчин.
Первыми учениками Селиванова тоже были мужчины. Но цель, провозглашенная им, была всеобщей. Если Адаму необходимо возвращение в первородном состояние, то как это может не распространяться и на Еву? У нее ничуть не меньше прав на очищение от греха, на вечное блаженство!
Утверждают, что Селиванов сопротивлялся этому. Что-то, очевидно, настораживало его в женщинах, хоть они ему и благоволили. Даже позже, когда уже появились первые скопчихи, он настаивал на том, чтобы обе части общины существовали раздельно и ни на собраниях, ни на радениях не смешивались. Но и тут его не послушались.
Бесконечные суды над скопцами требовали повышенного внимания со стороны судебных медиков. Со своей профессиональной точки зрения, глубоко интересовались их проблемами патологоанатомы. Совместными усилиями был накоплен огромный материал, в том числе изобразительный. Абсолютное внешнее тождество полов производит сильнейшее впечатление. Считается общепризнанным, что у мужчин после операции появляются женские черты. Фотографии скопцов обоего пола позволяют сделать чрезвычайно существенное уточнение: черты женщины, которая тоже лишена признаков своего пола!
Все традиции, связанные с ампутацией пола, непременно включали в себя элемент насилия. Инициатива исходит сверху, от лица или лиц, обладающих неограниченной властью – победителей над побежденным, взрослым над ребенком, судьи над преступником, господина над рабом. Не случайно мы встречаем эти обычаи только в тех обществах где власть одних людей над другими имела абсолютный, всеобъемлющий характер, уподоблявший подчиненное лицо животному или неодушевленному предмету. Кого можно просто так, по своей прихоти убить – того можно для каких-то практических надобностей и кастрировать.
Наши скопцы действовали на началах полной добровольности, вопреки настояниям власти, – в этом еще один знак неповторимости и уникальности этого явления.
Я внимательно перечитал свидетельства, собранные комиссией Липранди, которая, по вполне понятным причинам, была заинтересована в доказательствах принудительного, насильственного характера оскоплений. Чувствуется, что ни один случай, позволяющий сделать такой вывод, не был оставлен без внимания. Одного несчастного обманули, опоили, а когда он протрезвел и пришел в себя – все уже было кончено. За другим гонялись, расставляли хитрые ловушки. На третьего наставили сразу два пистолета… Это добавляло к мрачному, с оттенком мистицизма злодеянию привкус обычной уголовщины – не лишний для тех, кто стремился возбудить против еретиков общественный гнев и презрение.
Бывали ли такие эпизоды в действительности? Вполне возможно. Но можно поручиться за то, что массового характера они не имели. И уж подавно такое объяснение не годится для желающих понять, за счет чего число Голубей могло дойти до семизначных цифр.
Ловить, приневоливать, насиловать – все это никак не вяжется с мироощущением, сконцентрированным в скопческом мифе. Элита не прибегает к насилию, чтобы ввести кого-то в свои ряды! Ей достаточно широко распахнуть двери. Самое большее – объяснить непонимающим, закосневшим в грехе, что именно у них поставлено на карту, что именно они приобретут и чего лишатся в зависимости от своего решения. Элите всегда свойственно некоторое высокомерие. Для полноты самоощущения ей необходимо сознавать, что есть кто-то, к ней не причастный – как возвыситься, если возвышаться не над кем? Скопцам, судя по их высказываниям, этого высокомерия вполне хватало.
Из этого вовсе не следует, что все обвинения в насилии были сфальсифицированы. Скорее всего, в протоколы заносились истинные показания. Но вот что бросается в глаза: если дело возбуждено по свежим следам события, сигнал о нем поступает откуда-то со стороны. Отец жалуется на погубителей сына. Крестьянка заходит в чужую избу, видит там окровавленного человека – приемного сына хозяев, догадывается, в чем дело, спешит поделиться своим открытием со священником, тот немедленно пишет донос церковному начальству (так начинались эпические события в тамбовском селе Сосновка). Или враждуют родственники, соседи, ищут способа друг другу насолить, занимаются слежкой – а тут такой подворачивается случай… Чтобы сам оскопленный прибежал искать защиты у закона – такие случаи мне не встречались. Обычно все происходит так. Дознание ведется спустя какое-то время. Человек арестован, с ним обращаются грубо, часто бьют, пытают. «Как посмел?» За исключением необычайно сильных натур, в подобной ситуации все ведут себя одинаково – стараются свалить на кого-то другого инкриминируемую им вину…
Операция продолжается считанные мгновения. Допустим, совершить этот шаг можно в ослеплении – поддавшись чужой воле, уверовав в сильную идею, проникшись отвращением к самому себе. Все эти мотивы способны полностью поработить человека, его разум и его эмоции. Это психически уравнивает скопцов с раскольниками-самосожженцами и со всеми другими фанатиками, совершающими ритуальные самоубийства. Но сходство на этом же и кончается. Суицид не знает фазы отрезвления и разочарования. Оскопление тоже необратимо, но в узком смысле: человек продолжает жить. Кастрация изменяет его духовный мир, но не так радикально и не так стремительно, чтобы превратить его в какого-то непонятного античеловека, сродни инопланетянам, с особым устройством восприятия и мышления. В самом главном он остается самим собой, каким он был раньше и какими продолжают оставаться окружающие. Даже сексуальный инстинкт не покидает его целиком, вместе с отсеченной частицей плоти, поскольку материальная, биологическая база этого инстинкта сосредоточена не только в гениталиях, несмотря на то, что именно это место иногда называют «причинным»…
Скопец, таким образом, оставался членом того самого социума, который смотрел на подобных ему как на уродов, калек, людей неполноценных по самому большому счету, непоправимо и безысходно несчастных, заслуживающих если и не презрения, то безусловного сострадания или, положа руку на сердце, того и другого вместе. И он, по всем законам психологии, должен был точно так же относиться к себе. Защищаясь от этих горьких переживаний или отдаваясь им на съедение – это, как мы уже видели на примере евнухоидов, допускало множество разных вариантов, но главным, определяющим цветом его жизни мог быть только черный – цвет горя и безнадежности.
Так бывало и со всеми людьми третьего пола в истории – как ни приблизительно известна нам их жизнь, но эти-то штрихи хорошо сохранились, потому что они казались окружающим главными в их портрете. Третий пол мог стать надежным залогом для достижения богатства, власти, славы – в самых высоких степенях и в самых убедительных выражениях. Но ничто не могло заглушить нескончаемой обиды, прорывавшейся наружу в их чертах, вошедших в легенду: злобности, мстительности, коварстве. Блеск и величие не компенсировали этого несчастья, а только подчеркивали его глубину.
Наверное, такие страдальцы встречались и среди скопцов. Но – лишь как исключение. Типичным же было противоположное состояние – покоя и довольства, которое так поразило меня когда-то при встрече с Калистратом. В их палитре доминировал белый цвет. Себя они называли «белыми голубями» (других Детей Божьих – «серыми»), «бельцами», «белоризцами». Ритуал оскопления именовали «убелением» или усаживанием на «белого коня» подразумевая под этим, вероятно, не только достижение чистоты, но одновременно и положенную за нее награду. Они стремились к блаженству – и достигали его. Они были счастливы! В их положении это было так же противоестественно, так же немыслимо, как если бы они отменили в местах своего обитания закон всемирного тяготения. И тем не менее так было. И это больше, чем все остальное, делает скопчество феноменом, не имевшим аналогов никогда и нигде.
Почему я так уверен в этом, почему так смело берусь судить после единственной встречи с живым скопцом, да и то мимолетной? Доказательство – сам долгий срок существования скопчества. При всей их изощренной конспиративности, жизнь скопцов все равно была на виду. На первых порах еще можно было опираться в агитации на одну лишь риторику. Но дальше неотвратимо вступала в действие логика живого примера, который не только воздействует на рассудок, но и на бессознательном уровне вызывает либо притяжение, либо отталкивание. Как бы глубоко ни прятались разочарование, гнев на самого себя, бессильный протест – они бы угадывались и настораживали всех «новиков», как называли в секте новообращенных.
Переход от самоуничижения к горделивому самоупоению требовал особых психических средств. Скопцы, сколько бы их ни было, всегда оставались меньшинством в мире, состоящем из двух полов и не допускающем мысли о существовании третьего. Мы уже видели, к каким сильным средствам прибегали «белые голуби», чтобы обособиться, отмежеваться от этой негостеприимной реальности. Первое место среди них, бесспорно, принадлежит мифу, позволявшему скопцам видеть себя «истыми, непорочными, праведными, святыми, избранными, полными и совершенными сынами Божьими». Видимо, колоссальное значение имел и своеобразный язык скопцов, в котором общеупотребительные слова русского языка наделялись особым значением, понятийным и символическим. Мужские половые железы они называли «удесными близнятами» или «ключом ада», член – «врагом», «ключом бездны», понимая под бездной женские гениталии. Свой язык не только усиливал секретность. Он разрушал всю систему бессознательных ассоциаций, сложившуюся у человека до соприкосновения с сектой, и создавал на ее месте новую.
В самоутверждении мужского и женского пола всегда участвуют эстетические переживания. Если вычесть из идеала привнесенное в него искусством, останется пустота. Третий пол не имел физической возможности восславить себя в живописи, в скульптуре, в музыке. Но те скромные ресурсы, которые были у него в распоряжении, он использовал сполна.
Не могу не сослаться еще раз на Александра Эткинда, давшего, на мой взгляд, блистательный анализ скопческой эстетики.
«Идея всадника, связанная с Апокалипсисом, с древними индоевропейскими символами власти и еще с центральными образами барочной культуры, имела важное значение для скопческой символизации тела… Главное, что мы знаем о Селиванове, – это то, чего у него нет и как прекрасно это отсутствие. Для метафоризации отсутствия молчаливые скопцы не жалели слов:
Под ним белый храбрый конь,
Хорошо его конь убран,
Золотыми подковами подкован,
Уж и этот конь не прост,
У добра коня жемчужный хвост,
А гривушка позолоченная,
Крупным жемчугом унизанная,
В очах его камень маргарит,
Из уст его огонь-пламень горит.
Уж на том ли на храбром на коне
Искупитель наш покатывает.
В этом скопческом гимне легко увидеть барочную конную статую. Самозванный Петр III, Селиванов обозревается на своем храбром коне, как зритель смотрит на Медного всадника: от хвоста и подков коня к голове и глазам. Как мощь царя передается барочным скульптурам через тело его невероятного коня – так же, в красочном великолепии его тела, метафоризируется богоподобие скопца. Но «белый конь» означает полное удаление мужских органов. Скопцы описывают здесь могущественную и прекрасную сущность не самого царя, а его отсутствующего члена. Все сказанное здесь говорит о пустом месте. Воображение пустоты снабжается все новыми метафорами, которые заполняют небытие, наделяют отсутствие позитивными, избыточно-яркими признаками».
Что такое идеологический прессинг и какие сверхестественные эффекты внушения и самовнушения он способен создавать, нам долго объяснять не надо. Но мы на собственной шкуре испытали и другое – когда идеология вступает в противоречие с человеческими инстинктами, ее победа может быть лишь временной. Сколько образов, не менее монументальных, чем Селиванов на своем белом коне, силились увековечить идею «нового человека», лишенного инстинкта собственности! Какими эпитетами и славословиями награждалась такая, в определенном смысле тоже стерилизованная личность! И как, в сущности, быстро стали появляться первые симптомы, свидетельствующие, что этот конь, возможно, и прекрасен, но он отказывается подчиняться надетой на него узде.
Едва ли не всех наблюдателей, получивших какой-то доступ к тайной жизни скопцов, томило любопытство, не всегда даже маскировавшееся под холодный научный интерес: полностью исчезает у них сексуальное влечение или все же частично сохраняется? А если сохраняется, то подавляют они его или находят доступные им формы удовлетворений? Соловецкий архимандрит Досифей обвинял узников, содержавшихся в монастыре, в гомосексуальных связях. Специалистов, работавших в комиссии Липранди, занимала проблема женского оскопления. Почему у скопчих так сильно меняется внешность, почему они увядают, усыхают раньше времени? Наложенная на них печать лишь уродует их организм, но не делает его бесполым. Сохраняется способность к зачатию, к рождению ребенка – такие случаи бывали, хоть большинство скопчих жили и умирали девственницами. Бесцветность, вялость, безжизненность во цвете лет закономерны в тех случаях, когда грудь удаляется «до кости», полностью: «опытные и сведущие врачи полагают, что если у женщины вырезаны обе груди, то это едва ли не должно считать близким к действительному оскоплению, ибо груди находятся в тесном сочувствии с маткою». Но преждевременная старость наступает и у женщин, подвергающихся лишь частичным повреждениям, не позволяющим достичь поставленной при них цели. Почему? «Если можно тут предполагать что-либо, так разве одно влияние воображения на подвергающихся операции изуверок… Они имеют дело со скопцами, у которых нет „царской печати“, и от такого противоестественного разврата, сопровождаемого продолжительным раздражением без удовлетворения, получают этот изнуренно-болезненный вид».
Подозрения в склонности к «противоестественному разврату» так и не были ни подтверждены, ни опровергнуты. Но одно бесспорно: никаких предпосылок для душевного комфорта жизнь этим людям не давала. И если они его все-таки достигали, значит, примешивались еще какие-то обстоятельства, пока нам неизвестные.
Параллельная реальность
От десятилетия к десятилетию эта цифра, 6 миллионов, неумолимо росла. В различных источниках упоминаются 12 миллионов, потом 15, на рубеже веков 20, накануне революции 25… Существовали и другие точки зрения, другие оценки, связанные прежде всего с разницей в подходах к предмету счета: кого в какой реестр заносить. Но появившееся примерно сто лет назад ощущение, что в России две веры, – одна государственная, а другая народная, – основывалось не на статистических выкладках, а на непосредственных наблюдениях, цифры их только подкрепляли. Договаривались даже до того, что по массиву приверженцев сектантские уклонения, с их ритуализмом, с неравнодушием к магии, – это и есть русская вера, а безупречное с богословской точки зрения церковное православие на фоне этой стихии составляет узкую секту. Полную завершенность этой схеме придавали скопцы, со всем их неповторимым колоритом.
Александр Эткинд цитирует книгу английского путешественника Уильяма Диксона, опубликованную в Нью-Йорке в 1870 году под названием «Свободная Россия». Написана она, как можно догадаться, в расчете на читателей, которые никогда в России не бывали и никогда не попадут, так что опасности быть схваченным за руку для автора не существует. Поэтому можно целиком отдаться своему первому впечатлению, не заботясь о его уточнении и перепроверке, – лишь бы выглядело достаточно экзотично и сенсационно. Диксона потрясли скопцы (ну а нас с вами они бы разве не поразили?) «Они появляются в магазинах и на улицах как привидения… Они не играют и не ссорятся, не лгут и не воруют… Секта секретна… Ее члены кажутся такими же, как все люди, и не обнаруживают себя в течение всей жизни; многие из них занимают высокие посты в этом мире; их принципы остаются неизвестны тем, кто считает их своими друзьями… Известно, что они богаты, говорят, что они щедры… Все банкиры и ювелиры, сделавшие большие деньги, подозреваются в том, что они – Голуби…»
Кое в чем путешественник, конечно, переусердствовал. Далеко не все скопцы были богаты, и уж подавно не все богачи принадлежали к их кругу. При замкнутой жизни, которую они вели, при том, что всех не сподобившихся их отличия они считали пропащими грешниками, трудно предположить, чтобы кто-то имел основания считать скопца своим другом. Людям, похожим на привидения, невозможно не обнаружить себя на протяжении всей жизни… Но это детали, их можно легко простить иноземному наблюдателю, который в главном не погрешил против правды. То, чего не было и не могло быть нигде на всем земном шаре, включая сюда и самые отсталые, сохранившиеся на первобытном уровне племена, в России составляло непременную часть быта, самостоятельную область культуры и массового сознания, легализованную если не законом, то прочно укорененным обычаем.
К тому моменту, когда Диксон приехал в Россию, при желании можно было отметить столетие первых проб и опытов Селиванова. Целых сто лет! Вехами прогресса принято считать технические достижения, следовательно, мы должны первым делом напомнить, что страна вошла или вплотную приблизилась к эпохе железных дорог, электричества, телефонной и телеграфной связи. Впечатляющим было бы также сравнение оружия, каким добывались победы (или, увы, не добывались) в конце XVIII и в конце XIX века. В моей профессиональной области: с врачами, жившими сто лет назад, мы бы наверняка нашли о чем поговорить, а вот с медиками екатерининских времен сам контакт, наверное, был бы невозможен. Обратим еще внимание на то, как изменился язык, а вместе с ним и мышление… Я ищу, как вы понимаете, наверное, какие-то зримые, конкретные ориентиры, чтобы показать, насколько все в России за сто лет изменилось. И вместе со всем этим прогрессом шли своим собственным историческим путем, приспосабливаясь к меняющейся действительности, скопцы.
Непрерывность, длительность существования сект во многом основана, насколько я мог выяснить из общения с этой группой верующих, на механизме прямого наследования: от родителей к детям или от бабушек внукам, второе поколение иногда выпадает. Скопцы феноменальны еще и тем, что им некому было передать эстафету этим самым естественным и самым надежным путем. Они никого не растили и не воспитывали. И все же в каждом следующем поколении неотвратимо появлялось их потомство, и оно становилось все шире, шире. Их аллегорические прозрения о сказочном умножении пшеничных зерен обретали непостижимую умом реальность. И вправду выходило, что они оставляют на земле свое семя. Вера в бесконечность, в бессмертие получала самую убедительную опору.
Это был грандиозный триумф третьего пола! В одной стране (но зато самой большой на планете), в ограниченном промежутке времени (но зато длившемся свыше 150 лет и вместившем в себя не одну крупную историческую эпоху) третий пол сумел надежно утвердить себя в правах, занять ему одному принадлежащую социальную нишу. Если называть вещи своими именами, население России в течение минимум 150 лет делилось не на два, а на три пола, и никакими драконовскими методами это положение невозможно было изменить.
Напрашивается возражение: а как же евнухи в восточных деспотиях? Как страж гарема, в котором воплощалось всемогущество владыки, евнух пользовался его особым доверием. Часто только от него самого зависело, какую политическую роль он себе присвоит и как распорядится тайнами, доступ к которым ему открывало его служебное положение. Через историю Византийской империи проходит целая череда высокопоставленных евнухов, среди которых попадаются и министры, и полководцы и даже церковные иерархи, не говоря уже о множестве «серых кардиналов», формально стоявших на скромных позициях, но фактически заправлявших всеми делами. Историки объясняют это отчасти особенностями политической системы, выражавшей себя в перманентных заговорах и дворцовых переворотах. Представителей свергаемой династии либо убивали, либо оскопляли – и то, и другое в равной мере исключало дальнейшие посягательства на трон. Но уже при следующем перевороте жертвы предыдущего, если у них к тому же была голова на плечах, могли рассчитывать на особую милость. Таким жестоким способом смог, например, возвыситься знаменитый патриарх Константинопольский Игнатий (в IX веке, незадолго до Крещения Руси), причисленный православной церковью к лику святых.
Поразительным казусом остается культура певцов-кастратов, которая кажется несовместимой ни с христианской моралью, ни с духом европейской цивилизации. Еще во времена античности законы Рима расценивали кастрацию как уголовное преступление, каравшееся смертью и конфискацией всего имущества – даже если совершена она была над рабом. В эпоху крестовых походов Европа многое восприняла и переняла у Востока, но рассказы о евнухах в штате восточных повелителей так и остались только рассказами. При всей изуверской жестокости средневековья, при всей изобретательности палачей инквизиции на эту часть человеческого тела они никогда не покушались. Как могла быть преодолена вся эта система запретов – непонятно. Еще непонятнее, как удавалось современникам отделять чистый эстетический восторг перед действительно неповторимым, ангельским звучанием голосов от сознания страшной, кощунственной цены, заплаченной за него. Когда в конце XVIII века (поразительное совпадение – одновременно с выявлением в России первых скопцов!) знаменитый папа Климент XIV темпераментно проклял это обычай, им ничего не было добавлено к тому, что и раньше ни для кого не являлось секретом. Но как бы то ни было – тоже можно сказать, что на некой ограниченной территории, в течение определенного отрезка времени третий пол был частью социальной структуры. И при этом часто не маленькой: по некоторым сведениям, операции подвергались до 4000 мальчиков в год. Вряд ли столько требовалось певцов, но голос, музыкальный талант порой ведут себя непредсказуемо, поэтому, очевидно, действовать приходилось с большим запасом.
Специально так подробно останавливаюсь на этих примерах, чтобы подчеркнуть: ни с одним из них скопчество не имеет ничего общего.
Ни в одном из известных истории вариантов лишение пола не затрагивало женщин. Разве что в виде сурового наказания. в обществах, где на женщину смотрят как на рабыню. И то, говорят, подобные обычаи остались в самом далеком прошлом. Как слова евнух, кастрат не имеют женского рода, так и социальные роли, для исполнения которых требовалось изменить человеческую природу, подразумевали только мужчин.
Первыми учениками Селиванова тоже были мужчины. Но цель, провозглашенная им, была всеобщей. Если Адаму необходимо возвращение в первородном состояние, то как это может не распространяться и на Еву? У нее ничуть не меньше прав на очищение от греха, на вечное блаженство!
Утверждают, что Селиванов сопротивлялся этому. Что-то, очевидно, настораживало его в женщинах, хоть они ему и благоволили. Даже позже, когда уже появились первые скопчихи, он настаивал на том, чтобы обе части общины существовали раздельно и ни на собраниях, ни на радениях не смешивались. Но и тут его не послушались.
Бесконечные суды над скопцами требовали повышенного внимания со стороны судебных медиков. Со своей профессиональной точки зрения, глубоко интересовались их проблемами патологоанатомы. Совместными усилиями был накоплен огромный материал, в том числе изобразительный. Абсолютное внешнее тождество полов производит сильнейшее впечатление. Считается общепризнанным, что у мужчин после операции появляются женские черты. Фотографии скопцов обоего пола позволяют сделать чрезвычайно существенное уточнение: черты женщины, которая тоже лишена признаков своего пола!
Все традиции, связанные с ампутацией пола, непременно включали в себя элемент насилия. Инициатива исходит сверху, от лица или лиц, обладающих неограниченной властью – победителей над побежденным, взрослым над ребенком, судьи над преступником, господина над рабом. Не случайно мы встречаем эти обычаи только в тех обществах где власть одних людей над другими имела абсолютный, всеобъемлющий характер, уподоблявший подчиненное лицо животному или неодушевленному предмету. Кого можно просто так, по своей прихоти убить – того можно для каких-то практических надобностей и кастрировать.
Наши скопцы действовали на началах полной добровольности, вопреки настояниям власти, – в этом еще один знак неповторимости и уникальности этого явления.
Я внимательно перечитал свидетельства, собранные комиссией Липранди, которая, по вполне понятным причинам, была заинтересована в доказательствах принудительного, насильственного характера оскоплений. Чувствуется, что ни один случай, позволяющий сделать такой вывод, не был оставлен без внимания. Одного несчастного обманули, опоили, а когда он протрезвел и пришел в себя – все уже было кончено. За другим гонялись, расставляли хитрые ловушки. На третьего наставили сразу два пистолета… Это добавляло к мрачному, с оттенком мистицизма злодеянию привкус обычной уголовщины – не лишний для тех, кто стремился возбудить против еретиков общественный гнев и презрение.
Бывали ли такие эпизоды в действительности? Вполне возможно. Но можно поручиться за то, что массового характера они не имели. И уж подавно такое объяснение не годится для желающих понять, за счет чего число Голубей могло дойти до семизначных цифр.
Ловить, приневоливать, насиловать – все это никак не вяжется с мироощущением, сконцентрированным в скопческом мифе. Элита не прибегает к насилию, чтобы ввести кого-то в свои ряды! Ей достаточно широко распахнуть двери. Самое большее – объяснить непонимающим, закосневшим в грехе, что именно у них поставлено на карту, что именно они приобретут и чего лишатся в зависимости от своего решения. Элите всегда свойственно некоторое высокомерие. Для полноты самоощущения ей необходимо сознавать, что есть кто-то, к ней не причастный – как возвыситься, если возвышаться не над кем? Скопцам, судя по их высказываниям, этого высокомерия вполне хватало.
Из этого вовсе не следует, что все обвинения в насилии были сфальсифицированы. Скорее всего, в протоколы заносились истинные показания. Но вот что бросается в глаза: если дело возбуждено по свежим следам события, сигнал о нем поступает откуда-то со стороны. Отец жалуется на погубителей сына. Крестьянка заходит в чужую избу, видит там окровавленного человека – приемного сына хозяев, догадывается, в чем дело, спешит поделиться своим открытием со священником, тот немедленно пишет донос церковному начальству (так начинались эпические события в тамбовском селе Сосновка). Или враждуют родственники, соседи, ищут способа друг другу насолить, занимаются слежкой – а тут такой подворачивается случай… Чтобы сам оскопленный прибежал искать защиты у закона – такие случаи мне не встречались. Обычно все происходит так. Дознание ведется спустя какое-то время. Человек арестован, с ним обращаются грубо, часто бьют, пытают. «Как посмел?» За исключением необычайно сильных натур, в подобной ситуации все ведут себя одинаково – стараются свалить на кого-то другого инкриминируемую им вину…
Операция продолжается считанные мгновения. Допустим, совершить этот шаг можно в ослеплении – поддавшись чужой воле, уверовав в сильную идею, проникшись отвращением к самому себе. Все эти мотивы способны полностью поработить человека, его разум и его эмоции. Это психически уравнивает скопцов с раскольниками-самосожженцами и со всеми другими фанатиками, совершающими ритуальные самоубийства. Но сходство на этом же и кончается. Суицид не знает фазы отрезвления и разочарования. Оскопление тоже необратимо, но в узком смысле: человек продолжает жить. Кастрация изменяет его духовный мир, но не так радикально и не так стремительно, чтобы превратить его в какого-то непонятного античеловека, сродни инопланетянам, с особым устройством восприятия и мышления. В самом главном он остается самим собой, каким он был раньше и какими продолжают оставаться окружающие. Даже сексуальный инстинкт не покидает его целиком, вместе с отсеченной частицей плоти, поскольку материальная, биологическая база этого инстинкта сосредоточена не только в гениталиях, несмотря на то, что именно это место иногда называют «причинным»…
Скопец, таким образом, оставался членом того самого социума, который смотрел на подобных ему как на уродов, калек, людей неполноценных по самому большому счету, непоправимо и безысходно несчастных, заслуживающих если и не презрения, то безусловного сострадания или, положа руку на сердце, того и другого вместе. И он, по всем законам психологии, должен был точно так же относиться к себе. Защищаясь от этих горьких переживаний или отдаваясь им на съедение – это, как мы уже видели на примере евнухоидов, допускало множество разных вариантов, но главным, определяющим цветом его жизни мог быть только черный – цвет горя и безнадежности.
Так бывало и со всеми людьми третьего пола в истории – как ни приблизительно известна нам их жизнь, но эти-то штрихи хорошо сохранились, потому что они казались окружающим главными в их портрете. Третий пол мог стать надежным залогом для достижения богатства, власти, славы – в самых высоких степенях и в самых убедительных выражениях. Но ничто не могло заглушить нескончаемой обиды, прорывавшейся наружу в их чертах, вошедших в легенду: злобности, мстительности, коварстве. Блеск и величие не компенсировали этого несчастья, а только подчеркивали его глубину.
Наверное, такие страдальцы встречались и среди скопцов. Но – лишь как исключение. Типичным же было противоположное состояние – покоя и довольства, которое так поразило меня когда-то при встрече с Калистратом. В их палитре доминировал белый цвет. Себя они называли «белыми голубями» (других Детей Божьих – «серыми»), «бельцами», «белоризцами». Ритуал оскопления именовали «убелением» или усаживанием на «белого коня» подразумевая под этим, вероятно, не только достижение чистоты, но одновременно и положенную за нее награду. Они стремились к блаженству – и достигали его. Они были счастливы! В их положении это было так же противоестественно, так же немыслимо, как если бы они отменили в местах своего обитания закон всемирного тяготения. И тем не менее так было. И это больше, чем все остальное, делает скопчество феноменом, не имевшим аналогов никогда и нигде.
Почему я так уверен в этом, почему так смело берусь судить после единственной встречи с живым скопцом, да и то мимолетной? Доказательство – сам долгий срок существования скопчества. При всей их изощренной конспиративности, жизнь скопцов все равно была на виду. На первых порах еще можно было опираться в агитации на одну лишь риторику. Но дальше неотвратимо вступала в действие логика живого примера, который не только воздействует на рассудок, но и на бессознательном уровне вызывает либо притяжение, либо отталкивание. Как бы глубоко ни прятались разочарование, гнев на самого себя, бессильный протест – они бы угадывались и настораживали всех «новиков», как называли в секте новообращенных.
Переход от самоуничижения к горделивому самоупоению требовал особых психических средств. Скопцы, сколько бы их ни было, всегда оставались меньшинством в мире, состоящем из двух полов и не допускающем мысли о существовании третьего. Мы уже видели, к каким сильным средствам прибегали «белые голуби», чтобы обособиться, отмежеваться от этой негостеприимной реальности. Первое место среди них, бесспорно, принадлежит мифу, позволявшему скопцам видеть себя «истыми, непорочными, праведными, святыми, избранными, полными и совершенными сынами Божьими». Видимо, колоссальное значение имел и своеобразный язык скопцов, в котором общеупотребительные слова русского языка наделялись особым значением, понятийным и символическим. Мужские половые железы они называли «удесными близнятами» или «ключом ада», член – «врагом», «ключом бездны», понимая под бездной женские гениталии. Свой язык не только усиливал секретность. Он разрушал всю систему бессознательных ассоциаций, сложившуюся у человека до соприкосновения с сектой, и создавал на ее месте новую.
В самоутверждении мужского и женского пола всегда участвуют эстетические переживания. Если вычесть из идеала привнесенное в него искусством, останется пустота. Третий пол не имел физической возможности восславить себя в живописи, в скульптуре, в музыке. Но те скромные ресурсы, которые были у него в распоряжении, он использовал сполна.
Не могу не сослаться еще раз на Александра Эткинда, давшего, на мой взгляд, блистательный анализ скопческой эстетики.
«Идея всадника, связанная с Апокалипсисом, с древними индоевропейскими символами власти и еще с центральными образами барочной культуры, имела важное значение для скопческой символизации тела… Главное, что мы знаем о Селиванове, – это то, чего у него нет и как прекрасно это отсутствие. Для метафоризации отсутствия молчаливые скопцы не жалели слов:
Под ним белый храбрый конь,
Хорошо его конь убран,
Золотыми подковами подкован,
Уж и этот конь не прост,
У добра коня жемчужный хвост,
А гривушка позолоченная,
Крупным жемчугом унизанная,
В очах его камень маргарит,
Из уст его огонь-пламень горит.
Уж на том ли на храбром на коне
Искупитель наш покатывает.
В этом скопческом гимне легко увидеть барочную конную статую. Самозванный Петр III, Селиванов обозревается на своем храбром коне, как зритель смотрит на Медного всадника: от хвоста и подков коня к голове и глазам. Как мощь царя передается барочным скульптурам через тело его невероятного коня – так же, в красочном великолепии его тела, метафоризируется богоподобие скопца. Но «белый конь» означает полное удаление мужских органов. Скопцы описывают здесь могущественную и прекрасную сущность не самого царя, а его отсутствующего члена. Все сказанное здесь говорит о пустом месте. Воображение пустоты снабжается все новыми метафорами, которые заполняют небытие, наделяют отсутствие позитивными, избыточно-яркими признаками».
Что такое идеологический прессинг и какие сверхестественные эффекты внушения и самовнушения он способен создавать, нам долго объяснять не надо. Но мы на собственной шкуре испытали и другое – когда идеология вступает в противоречие с человеческими инстинктами, ее победа может быть лишь временной. Сколько образов, не менее монументальных, чем Селиванов на своем белом коне, силились увековечить идею «нового человека», лишенного инстинкта собственности! Какими эпитетами и славословиями награждалась такая, в определенном смысле тоже стерилизованная личность! И как, в сущности, быстро стали появляться первые симптомы, свидетельствующие, что этот конь, возможно, и прекрасен, но он отказывается подчиняться надетой на него узде.
Едва ли не всех наблюдателей, получивших какой-то доступ к тайной жизни скопцов, томило любопытство, не всегда даже маскировавшееся под холодный научный интерес: полностью исчезает у них сексуальное влечение или все же частично сохраняется? А если сохраняется, то подавляют они его или находят доступные им формы удовлетворений? Соловецкий архимандрит Досифей обвинял узников, содержавшихся в монастыре, в гомосексуальных связях. Специалистов, работавших в комиссии Липранди, занимала проблема женского оскопления. Почему у скопчих так сильно меняется внешность, почему они увядают, усыхают раньше времени? Наложенная на них печать лишь уродует их организм, но не делает его бесполым. Сохраняется способность к зачатию, к рождению ребенка – такие случаи бывали, хоть большинство скопчих жили и умирали девственницами. Бесцветность, вялость, безжизненность во цвете лет закономерны в тех случаях, когда грудь удаляется «до кости», полностью: «опытные и сведущие врачи полагают, что если у женщины вырезаны обе груди, то это едва ли не должно считать близким к действительному оскоплению, ибо груди находятся в тесном сочувствии с маткою». Но преждевременная старость наступает и у женщин, подвергающихся лишь частичным повреждениям, не позволяющим достичь поставленной при них цели. Почему? «Если можно тут предполагать что-либо, так разве одно влияние воображения на подвергающихся операции изуверок… Они имеют дело со скопцами, у которых нет „царской печати“, и от такого противоестественного разврата, сопровождаемого продолжительным раздражением без удовлетворения, получают этот изнуренно-болезненный вид».
Подозрения в склонности к «противоестественному разврату» так и не были ни подтверждены, ни опровергнуты. Но одно бесспорно: никаких предпосылок для душевного комфорта жизнь этим людям не давала. И если они его все-таки достигали, значит, примешивались еще какие-то обстоятельства, пока нам неизвестные.
Параллельная реальность
В следственных материалах по делу Василия Будылина есть описания ритуалов-радений. Первый скопческий собор, на который он попал, происходил в селе Левые Ламки Моршанского уезда Тамбовской губернии, в доме крестьянина Дробышева – его наставника и учителя, местного пророка.
Учитель открыл собор молитвой. «Дай нам, Господи, к нам Иисуса Христа. Дай нам, сын Божий, свет, помилуй нас…» После молитвы все скопцы встали на колени. Учитель вышел на середину комнаты и начал громко говорить: «Ого, ого, ого, ого! Благослови, батюшка сударь, милосердный глава Искупитель из рая недостойного раба на твоем кругу святом пойтить и всем праведным рабам про твои дела возвестить, как страдал ты в Туле и Суздале граде, и подаешь всем отрады!» Затем пророк стал пророчествовать, обращаясь то ко всему собранию, то к кому-то одному. Называлось это общим судом. Пророк очень точно разоблачал различные прегрешения – то ли и вправду обладал даром видеть сквозь стены, то ли пользовался услугами тайных информаторов. Все крестились, кланялись пророку, пророчице, молились на портрет батюшки-Искупителя Петра III (к слову сказать, за неимением настоящих портретов скопцы часто использовали монеты с профилем этого монарха, отчеканенные в недолгий период его царствования).
Учитель открыл собор молитвой. «Дай нам, Господи, к нам Иисуса Христа. Дай нам, сын Божий, свет, помилуй нас…» После молитвы все скопцы встали на колени. Учитель вышел на середину комнаты и начал громко говорить: «Ого, ого, ого, ого! Благослови, батюшка сударь, милосердный глава Искупитель из рая недостойного раба на твоем кругу святом пойтить и всем праведным рабам про твои дела возвестить, как страдал ты в Туле и Суздале граде, и подаешь всем отрады!» Затем пророк стал пророчествовать, обращаясь то ко всему собранию, то к кому-то одному. Называлось это общим судом. Пророк очень точно разоблачал различные прегрешения – то ли и вправду обладал даром видеть сквозь стены, то ли пользовался услугами тайных информаторов. Все крестились, кланялись пророку, пророчице, молились на портрет батюшки-Искупителя Петра III (к слову сказать, за неимением настоящих портретов скопцы часто использовали монеты с профилем этого монарха, отчеканенные в недолгий период его царствования).