В трудном положении сейчас Корнилий Георгиевич Черепанов, Его дивизия наносит главный удар, а войск у него мало. В приказе сказано: "300-я стрелковая дивизия..." и так далее. А в действительности? Один полк еще на марше. Второй полк-Михаила Фроловича Бужака- развернут фронтом на восток, чтобы прикрыть дивизию слева. И выходит, что на юг, на станцию Эхэ, наступает при поддержке танков только 1049-й полк подполковника Константина Васильевича Панина.
Противник сопротивлялся ожесточенно, японское командование понимало, что прорыв наших танков и пехоты к станции Эхэ может сразу развалить всю оборону на реке Муданьцзян. Продвигаясь вдоль ее восточного берега, дивизия Черепанова подсекала тылы японской группировки, сдерживавшей натиск нашего соседа - 65-го стрелкового корпуса. Фланговой связи у нас с ним нет, но оперативное взаимодействие налажено. Чем сильнее станет атаковать 65-й корпус, тем легче будет Черепанову. И наоборот, успех 300-й дивизии немедленно скажется в полосе соседа.
Деревня Наньчанцзы завешана дымными облаками. Бьет японская артиллерия, бьет наша, атакуют с воздуха девятки штурмовиков - "илов", горят на склонах сопок посевы. Водитель резко вывернул руль, объезжая воронку, и с ходу въехал в другую. Попытки вытащить машину из воронки ни к чему не привели. С адъютантом капитаном Соловьевым пошли к деревне. Жарко и в прямом смысле, и в переносном. Грохот такой, что уши закладывает. Не слышно даже, как свистят, подлетая к земле, японские мины. В воронке санитар перевязывает раненого. Не дожидаясь вопроса, указал рукой куда-то вперед: "Командир там, товарищ генерал. Он в батальоне капитана Байбуса". Где перебежками, где ползком, по-пластунски, продвигаемся к деревне. Опять встретили сержанта-связиста с перевязанной головой. "Где командир дивизии?" Он ответил, что генерал Черепанов вместе с заместителем командира корпуса полковником Лубягиным находятся за ближним от нас бугром.
Подошли мы к ним, и вдруг - как лавина обрушилась. Грохот, тьма, свист осколков. Ни тогда, ни тем более сейчас не могу вспомнить, успел ли я увидеть Корнилия Георгиевича или не успел. Поймал себя на том, что стою, а не лежу, как положено обстрелянному солдату в таких случаях. Вокруг дымятся воронки, тлеет земля. Словно в кратере действующего вулкана. А впереди, в десяти шагах, лежит забросанный комьями земли человек с очень бледным лицом, кровь хлещет из-под оборванного рукава генеральского кителя. Да это же Корнилий Георгиевич! Кинулся я к нему: "Корнилий, дружище!" Молчит, глаза закрыты. Приложил голову к его груди, да разве мог я, сам оглушенный, услышать биение сердца? Подскочили санитары. "Жив,- говорят мне,- живой наш командир, надо скорей в медсанбат, ранение тяжелое". Отправили генерала Черепанова в тыл, врачи спасли ему жизнь, но руку моему старому боевому товарищу пришлось ампутировать.
Командование дивизией немедленно принял полковник Лубягин. Вместе с ним 300-я стрелковая и завершила свой доблестный боевой путь, начатый в сорок первом году на Украине и оконченный взятием Муданьцзяна и вступлением в город Харбин. Дивизии было присвоено почетное наименование Харбинской, а личное мужество Корнилия Георгиевича Черепанова правительство отметило присвоением ему звания Героя Советского Союза.
До позднего вечера 15 августа я находился на командном пункте 1049-го полка с его командиром Константином Васильевичем Паниным и видел, какой ценой давался каждый очередной шаг к цели - к станции Эхэ. Горная дорога от Наньчанцзы на юг была буквально забита смертниками. Их ячейки располагались даже внутри минных полей. Стрелковые батальоны капитанов Е. Н. Байбуса, Д. И. Синдяшкина, И. П. Артеменко продвигались вместе с танками, бесстрашные наши саперы шли впереди, делали проходы в минных полях под сильным артиллерийско-пулеметным огнем противника, одновременно уничтожая смертников в рукопашных схватках. В этой трудной обстановке сам командир саперного батальона капитан К. Н. Демченко снял и обезвредил 48 мин, ефрейтор М. Я. Галчинский и рядовой Г. Е. Мулиндеев - по 15 мин. И все-таки потери в танках были велики - за день вышло из строя 14 машин. Правда, только пять из них сгорели, но для того чтобы отремонтировать остальные, требовалось определенное время.
К исходу дня стрелки подполковника Панина при поддержке танкистов 77-й и 257-й бригад вышли на рубеж ручья Цымэйпало и к одноименной деревушке, что стоит на восточном берегу реки Муданьцзян. Здесь и закрепились на ночь. До станции Эхэ оставалось еще около 5 км.
Когда я вернулся на НП генерала Скворцова, он сразу же доложил, что переправа 22-й дивизии генерала Свирса прошла успешно. Здесь тоже были свои трудности. Форсировать реку с ходу не удалось - сильное течение сносило большие и трудноуправляемые плоты, рвались даже стальные тросы. Тогда начальник инженерной службы Сафронов принял другое решение. Сколотили плоты поменьше, поманевреннее, стали переправлять пехоту, минометчиков и пулеметчиков. Артиллерию и обозы пришлось оставить пока на нашей стороне.
Переправу начали засветло, на закате солнца, но когда стемнело, дело усложнилось. Попытка перевезти на противоположную сторону батальонную пушку окончилась аварией плота. И только благодаря находчивости, распорядительности, да и просто физической силе и ловкости капитана И. П. Рагуцкого удалось спасти всех оказавшихся в глубокой, с быстрым течением, реке и в полной тьме. 12 человек обязаны жизнью Ивану Петровичу Рагуцкому. Секретарь дивизионной парткомиссии, он был из тех политработников, на которых равняются бойцы. С первого дня войны шел с передовым отрядом 246-го стрелкового полка, участвовал во всех авангардных боях. Под Мулином в трудной обстановке сам выносил из боя раненых. При переправе через Муданьцзян он совершил на плотах несколько рейсов, ему командир дивизии доверил перевезти на западный берег и Боевое Знамя дивизии.
К утру полки 22-й Краснодарской дивизии сосредоточились на захваченном разведчиками плацдарме и, продвигаясь на юг, вышли на уровень 300-й дивизии, так что только река разделяла их фланги. Теперь 211-й и 246-й полки находились уже в 4-5 км от северной окраины Муданьцзяна и его товарной станции.
Хотя оборона противника здесь, на севере города, была в целом не такой сильной, как предмостная у станции Эхэ, но и 22-я дивизия не имела ни артиллерии, ни танков. Ее командир Николай Карпович Свирс уверил нас, что стрелки-краснодарцы справятся с задачей. "Русский штык выручит,- сказал он.Встанем и пойдем без шума, Лейтенант Бородавка дорогу проторил до самой станции". Этот лихой командир взвода конной разведки успел уже не только побывать в тылу японского Северного военного городка и ближайших к нему опорных пунктов, но и пленных оттуда привел. Они оказались из состава 124-й пехотной дивизии.
Предстоящая атака 22-й дивизии без артиллерийской поддержки и танков навела нас на мысль отменить артподготовку и в полосе главного удара, под станцией Эхэ. Если стрелки генерала Свирса неожиданно прорвутся к городу с севера и завяжут уличный бой, они практически выйдут в тыл противнику, оборонявшему предмостные укрепления. Вот тогда-то мы и пустим в ход и артиллерию, и штурмовую авиацию. Этот тактический ход с изменением, пусть даже вынужденным, обычного порядка наступления наряду с отрицательной его стороной имел и положительную - неожиданность. Таких примеров в нашей практике достаточно много. Под Витебском несколько стрелковых батальонов, начав разведку боем, закончили тем, что прорвали вражескую оборону на всю ее тактическую глубину и внесли полный хаос в боевые порядки немецкой пехотной дивизии. Под Шяуляем та же разведка боем вообще опрокинула и обратила в бегство вражеские войска. Конечно, такие эпизоды нельзя рассматривать отвлеченно, без учета всех деталей конкретной обстановки. Но в данном случае у нас было много шансов на успех. Тем более что вчерашняя попытка 300-й дивизии пробиться к станции Эхэ наверняка заставила японское командование усилить это направление за счет второстепенного - за счет частей, обороняющихся на западном берегу.
Примерно такие соображения и легли в основу атаки Муданьцзяна без артподготовки. Хочу здесь отметить заместителя начальника штаба генерала Е. Я. Юстерника. Умел крупно мыслить наш Евгений Яковлевич, умел вовремя подсказать нестандартное, я бы даже сказал, остроумное решение. И в ночь на 16 августа, когда мы обсуждали варианты утренней атаки, его доводы за отмену артподготовки были весьма убедительны.
Мы готовились отдохнуть перед боем, поспать хоть часа два-три, когда в блиндаж вошел дежурный офицер и доложил, что китайцы привели пленных японцев, человек двадцать. Китайцы оказались из городка Ухулинь, они наперебой рассказывали, как встречали наших танкистов, как танки ушли дальше, а в городке опять появился японский отряд и как они, вооружившись чем попало, заставили японцев сложить оружие и привели к нам.
Это был не первый такой случай. Командование 5-й японской армии, как впоследствии выяснилось, имело заранее разработанный план, по которому в наши тылы с первого дня боевых действий забрасывались отряды, группы и отдельные военнослужащие с заданиями различного характера - совершать диверсии, сообщать по радио о передвижениях советских войск и так далее. Однако оккупанты находились в стране, среди народа, который ненавидел их. У японских разведчиков не было базы. Любая деревушка встречала их теперь если и не прямым сопротивлением, то глухой ненавистью. И японцы уже не чувствовали себя хозяевами положения и опасались реквизировать, положим, лошадей и продовольствие, как делали это еще десять дней назад. Поэтому и разведывательная и диверсионная их деятельность в нашем тылу встречала, так сказать, незапланированные препятствия.
С китайскими товарищами из города Ухулинь побеседовал начальник политотдела армии Константин Яковлевич Остроглазов. Потом он рассказал мне любопытную деталь о пленении японских диверсантов. Инициаторами и вожаками, поднявшими жителей Ухулиня на это дело, были два китайских комсомольца. Они оба еще несколько лет назад, когда японская жандармерия и ее прихвостни из маньчжурской полиции императора Пу И разгромили Союз коммунистической молодежи Харбина, бежали в Ухулинь и скрывались здесь до прихода нашей армии.
Да и все другие встречи наших воинов с китайским населением выливались в волнующие манифестации искренней дружбы двух народов. По той массе людей, которая с красными флагами, флажками целыми семьями, с детьми и стариками, буквально запруживала дороги Маньчжурии, как только на них появлялись подразделения советских войск, было видно, что нас ждали, на нас надеялись все эти тяжкие годы японской оккупации. Словно вся эта страна, все сорок миллионов ее населения вздохнули разом с облегчением и радостью. Такое было у нас у всех впечатление от встреч с людьми на дорогах Маньчжурии.
Близ железнодорожного разъезда Зеленый Дол наши бойцы освободили несколько тысяч молодых китайцев, насильно загнанных оккупантами в так называемые отряды трудовой повинности. Освобожденные тотчас же со-брались на митинг и приняли обращение к молодежи Муданьцзянской провинции. Это обращение было опубликовано и в местных газетах, и в нашей армейской. В нем говорилось: "Мы выражаем свою горячую благодарность русскому народу и Красной Армии за освобождение нас от гнета заклятых врагов китайского народа - японских разбойников... Теперь мы свободны. Красная Армия пришла и выгнала японских грабителей... Мы обращаемся к вам, молодежь Муданьцзянской провинции, с призывом выразить русскому советскому народу. Красной Армии наше огромное спасибо..."
Но давайте вернемся к штурму Муданьцзяна. Изменения, которые вносилась в ранее разработанный план, повлекли за собой новые поправки. Сначала атака была назначена на девять утра - надо было подождать, пока рассеется речной туман и артиллерия сможет вести прицельный огонь. Но поскольку артподготовку отменили, то и атаку перенесли на более ранний час, на семь утра. Предвижу вопрос: а почему на семь, почему не раньше - на рассвете? А потому, что только к шести утра генерал Свирс доложил, что 22-я дивизия заняла исходные позиции для наступления. И мы дали ему еще час времени, чтобы закончить последние приготовления.
В назначенный срок батальоны 22-я и 300-й дивизий без выстрелов и криков "ура" пошли в атаку. На восточном берегу реки, в главной полосе вражеской обороны, завязался очень напряженный бой с чередованием атак и контратак, с рукопашными схватками, вспыхивавшими то здесь, то там. Полки Панина и Бужака медленно, но уверенно пробивались через полевые укрепления к стан-ции Эхэ. Час спустя ударила реактивная артиллерия. Восточный военный городок и доты на высотах заволокло дымом, громадной силы взрывы говорили о том, что мины "катюш" попали в склады боеприпасов. Вышли вперед танки Анищика и Морозова, прошла на Муданьцзян штурмовая авиация. И вот обнадеживающий доклад от командира 300-й дивизии:
- Полк Панина на станции Эхэ, танки атакуют мосты.
А десять минут спустя:
- Мосты взорваны.
- Все три? - переспросил генерал Скворцов.
- Все!
- Ваше решение?
- Обе танковые бригады и самоходные дивизионы направляю дальше, на Эхэчжанъ, к южным мостам. Пехота готовит подручные средства, будем форсировать реку здесь, у взорванных мостов.
Скворцов смотрит на меня. А что тут скажешь? Правильно действует полковник Лубягин.
- Скажи Лубягину про понтоны,-напомнил я.
Он кивнул, сказал в трубку:
- Решение утверждаю. Посади полк Бужака десантом на танки. К тебе направлена мостовая рота старшего лейтенанта Хромова. Встречай.
Положил трубку, обернулся ко мне:
- Обрадовали мы Лубягина.
Еще бы! Ведь сколько ни торопили мы понтонко-мостовые батальоны, они безнадежно опаздывали. И люди тут не при чем, они работали без сна и отдыха, на своих плечах тащили тяжелые машины через горы и болота. Но машины были изношенные, по два-три года отслужили они на войне, отсюда и частые поломки. Поэтому, когда явился к нам старший лейтенант из 13-го Варшавского понтонно-мостового батальона и доложил, что десять машин с понтонами прибыли в наше распоряжение, это оказалось приятной неожиданностью.
- Вот одолжили! - сказал генерал Скворцов.- Ваше имя, товарищ старший лейтенант?
- Хромов Михаил Васильевич!
- Фронтовик! - заметил Скворцов, глядя на его ордена.
- Так точно! С сорок первого года.
- Готовы к выполнению задания?
- Готовы.
И старший лейтенант Хромов со своей ротой и японскими трофейными понтонами выехал к станции Эха, к взорванным мостам, и вскоре под огнем врага начал наводить наплавной мост.
Между тем попытка 300-й дивизии с ходу, на подручных средствах, переправить батальоны через реку, к восточным пригородам, не принесла успеха. Шесть дотов опорного пункта, что на высоте за мостами, вели сильный огонь. Траншеи японской пехоты тройным ярусом от уреза воды и вверх опоясывали высокий берег. Оттуда били десятка пулеметов, вода кипела фонтанчиками от пуль.
- Ничего, осилим! - сказал генерал Скворцов.- Николай Карпович взялся за них крепко.
Действительно, 22-я дивизия Николая Карповича Свирса, наносящая вспомогательный удар, наступала на северную окраину Муданьцзяна так энергично, что ее продвижение стало в эти утренние часы решающим для успеха штурма вообще. Без танков и артиллерии она быстро прорвала укрепленные позиции противника на западном берегу реки. Видимо, ночная переправа шести батальонов в районе хуалиньских мостов ускользнула от внимания японцев. Иначе ничем не объяснишь запоздалую реакцию вражеского командования. Стремительная, без выстрела, атака 211-го и 246-го полков застала его врасплох.
В девять утра генерал Свирс доложил:
- Полк Левченко ворвался на железнодорожную станцию.
Двадцать минут спустя:
* Полк Орлова овладел кирпичным заводом.
В десять утра:
- Левченко ведет бой за северную окраину, Орлов- за северо-западную. Батальон майора Головко пробивается к центру города. Японцы подожгли военные склады.
Успех 22-й стрелковой дивизии, особенно 211-го полка Петра Тарасовича Левченко, создал перелом в боях за Муданьцзян. Противник дрогнул. Его части, оборонявшиеся за рекой, в восточных пригородах, стали поспешно отходить, чем и воспользовался немедленно полковник Лубягин. Полки его 300-й дивизии форсировали реку близ восточных мостов.
В тяжелом положении оказались части японцев под станцией Эхэ. От города они были отделены рекой и потому бросились к южным мостам у пригорода Эхэчжань. Но танкисты 77-й и 257-й бригад обогнали отступавшего противника и с ходу ворвались в Эхэчжань. Единственная еще не взорванная переправа оказалась в наших руках. Это был второй крупный боевой успех утром 16 августа. Танкисты не только обеспечили удобную коммуникацию для полков 26-го корпуса, завязавших уличные бои, но и вышли в тылы вражеской группировки, которая оборонялась против 65-го стрелкового корпуса 5-й армии генерала Г. Н. Перекрестова. Мы поддерживали с ним радиосвязь, и около десяти утра он сообщил, что его авангарды выходят к станции Ухэ с востока. Вскоре части генерала Перекрестова подошли к этой станции и, оставив нам переправочные средства (понтонно-мостовой батальон), продолжили наступление вдоль железной дороги на юг, на город Нинань{47}.
Обстановка, сложившаяся под городом Муданьцзяном к середине дня, настраивала на мажорный лад, однако мы не обольщались. Японцы взрывали и поджигали важные военные объекты - явный признак того, что они не надеются удержать город. Но это не означало, что они отдадут его без боя. Наоборот, будут драться за него, и чем сильнее увязнем мы в уличных боях, тем больше времени дадим японскому командованию для ответных действий, для создания прочной обороны на пути к Харбину или для контрудара. Поэтому и нам следовало подумать о ближайших перспективах и постараться немедленно развить успех. Для этой цели штаб армии мог использовать 59-й стрелковый корпус. Его части продолжали марш по дороге Линькоу -Муданьцзян и передовым отрядом уже вышли к станции Яоцзыгоу, что в 20 км севернее Муданьцзяна. По нашим расчетам, главные силы корпуса Ксено-фонтова должны были уже 17 августа сосредоточиться в районе станции Хуалинь. Поэтому 1-я Краснознаменная армия сможет без паузы продолжить наступление по линии Китайско-Восточной железной дороги - от Муданьцзяна на Ханьдаохэцзы и далее на Харбин. Но пока это были только перспективы. Многое зависело от того, насколько быстро мы овладеем Муданьцзяном.
Прямоугольный, как все старые китайские города, Муданьцзян в отличие от большинства из них не имел строгой планировки продольных и поперечных улиц с востока на запад и с севера на юг. Он как бы развернулся углами к этим сторонам света. Северо-западная и юго-западная окраины были его рабочей частью. Здесь, вокруг железнодорожного узла и веток к громадным пакгаузам и прочим складским помещениям, ютилась в глиняных хибарках китайская беднота. Базар с сотнями дощатых домиков-ларьков, харчевен с толстыми цветными кистями над входом, с китайским театром под полотняным тентом, с тайными опиокурильнями отделял эту часть города от центра. В центре все было богато, чисто и чинно. Дома в стиле модерн - гладкие, серые, с огромными окнами. Это японские банки, японские магазины, ну и, разумеется, японские штабы, отделения военной миссии (агентурная разведка) русско-японского института (вербовка и подготовка белоэмигрантов для засылки в СССР в качестве шпионов) и прочие подобные учреждения с туманными названиями, вроде "Общества взаимных услуг" или "Союза процветающих юношей", где сидели улыбчивые господа и куда легко было войти, но трудно выйти. А по соседству, в узких переулках с глухими стенами, стояли, прислонившись к маленьким дверям, особы мужского и женского пола, которые оживлялись только при виде прохожего и шептали ему что-то на ушко. Это был район увеселительных заведении с особой окраской. Здесь мужья торговали женами, матери-старухи - дочерьми, здесь оптом скупали и вывозили куда-то русских девушек из обнищавших белоэмигрантских семей и, наоборот, привозили девушек с Японских островов. У японских дельцов и военщины бытовал даже лозунг, который можно перевести примерно так: "Китайский опиум и японские гейши помогут вам завоевать мир". Торговля опиумом всемерно поощрялась со стороны оккупантов, в ней участвовали все, кто хотел, но вместе с тем японец, замеченный в курении опиума, подвергался немедленной и суровой каре. Разбой и бандитизм в отношении коренного населения были существенным подспорьем оккупационной политики. При жандармских участках прикармливались банды уголовников, которые шантажом или прямым убийством богатых горожан перекачивали их деньги в казну Квантунской армии, жандармерии, военной миссии.
Но вот наступил день, когда эта явная и тайная жизнь города Муданьцзяна сразу рухнула. С грозным гулом прошли над крышами штурмовики с красными звездами на крыльях, мелькнули огненные хвосты реактивных мин, за рекой показались советские танки. Грохот взорванных мостов заставил заметаться всю эту многотысячную камарилью кровососов и убийц в военных мундирах и штатских пиджаках. Бежать? Но куда? Первый естественный порыв - на юг. Там Чаньчунь, Мукден, корейские порты, там Япония. Но дорога на юг уже отрезана русскими танками генерала Крылова. На запад, к Харбину? Но прошел слух, что русские идут на Харбин и с востока, что они уже в Хайларе. Может, спрятаться, затаиться, переждать? Где? Кто спрячет?
В такой вот панический для оккупантов час и ворвались в город с севера батальоны 211-го и 246-го полков. Пепел кружил над улицами. Это жгли свои документы штабные и тыловые учреждения 1-го фронта{48} и 5-й японской армии. Толпы военных и штатских обитателей центральных кварталов на автомашинах, бричках и просто пешком кинулись все-таки на запад, по дороге на Харбин. А солдатам приказали: "Умрите за императора!" И солдаты исполнили приказ. Уличные бои с первых часов приняли ожесточенный характер. Стрелки подполковника Левченко с севера, от товарной станции, пробивались через центр города к юго-западной его окраине. Первым на главную улицу вышел батальон майора В. К. Головко - ветерана-дальневосточника. Василий Кондратьевич прошел в рядах 1-й Краснознаменной армии весь ее славный боевой путь, его батальон всегда был первым в боевой и политической подготовке, таким же показал себя и в боях с японскими милитаристами. Почти все 100 км от границы шел в авангарде полка, отважно сражался под Коуцзыхэ, на горном перевале, стал направляющим и при штурме Муданьцзяна.
Внутреннюю, пересекавшую город железнодорожную ветку и район пассажирского вокзала противник использовал как очередной оборонительный рубеж. Здесь окопались охранный полк 5-й японской армии и отряды военной жандармерии. Их пулеметчики засели в зданиях вокзала и гостиницы и держали под обстрелом так называемую полосу отчуждения, то есть широкое, свободное от построек пространство по обеим сторонам железной дороги. Штурмовые группы майора Головко залегли, выкурить пулеметчиков из фундаментальных зданий огнем легких минометов не удалось. Батальон нес потери. Тогда вышел вперед майор Головко и повел бойцов в атаку. Ворвались в гостиницу, и пока ее очищала одна штурмовая группа, другая во главе с комбатом броском вышла за железную дорогу. А вокзал штурмом взяла группа, которую поднял в атаку комсорг 211-го полка лейтенант И. А. Комиссаров.
Правее и левее продвигались через центр батальоны капитанов А. Д. Гольцева и И. Ц. Купченко. Если для Головко и Купченко штурм Муданъцзяна был практически первым уличным боем в крупном городе, то тридцатилетний Александр Дмитриевич Гольцев имел за плечами большой опыт Великой Отечественной войны, был отмечен тремя боевыми орденами. Его батальон прорвался на юго-западную окраину и стремительным штыковым ударом овладел громадными интендантскими складами. Рядовые М. И. Судаков и А. С. Мениханов обошли вражескую огневую точку с тыла, уничтожили ее гранатами.
В 246-м полку особенно отличился батальон майора Алексея Михайловича Михайлова. Сам он, вооружившись автоматом и гранатами, показывал пример мастерского ведения ближнего боя, лично уничтожил несколько солдат и офицеров противника. Рота старшего лейтенанта П. Ф. Усатюка окружила обнесенный высокой и глухой стеной двор с вышками по углам (как выяснилось потом, диверсионную школу). Диверсанты сопротивлялись отчаянно, пришлось саперам подрывать железные глухие ворота. Первым ворвался во двор агитатор политотдела дивизии капитан А. В. Нырков. Алексей Васильевич геройски погиб в этом бою, но память о нем, верном сыне Отчизны, навсегда осталась в наших сердцах.
В этот день все политработники, парторги и комсорги 22-й Краснодарской стрелковой дивизии были на передовой. Когда выбывал из строя командир, они возглавляли штурмовые группы и первыми поднимались в атаку. Поэтому и потери в этом звене политработников были велики. Смертью храбрых пал и комсорг разводроты старший сержант Николай Иванович Нещеред, который отличился еще в момент перехода границы и, помимо других боевых дел, взял в плен двух японских солдат и офицера.
Противник сопротивлялся ожесточенно, японское командование понимало, что прорыв наших танков и пехоты к станции Эхэ может сразу развалить всю оборону на реке Муданьцзян. Продвигаясь вдоль ее восточного берега, дивизия Черепанова подсекала тылы японской группировки, сдерживавшей натиск нашего соседа - 65-го стрелкового корпуса. Фланговой связи у нас с ним нет, но оперативное взаимодействие налажено. Чем сильнее станет атаковать 65-й корпус, тем легче будет Черепанову. И наоборот, успех 300-й дивизии немедленно скажется в полосе соседа.
Деревня Наньчанцзы завешана дымными облаками. Бьет японская артиллерия, бьет наша, атакуют с воздуха девятки штурмовиков - "илов", горят на склонах сопок посевы. Водитель резко вывернул руль, объезжая воронку, и с ходу въехал в другую. Попытки вытащить машину из воронки ни к чему не привели. С адъютантом капитаном Соловьевым пошли к деревне. Жарко и в прямом смысле, и в переносном. Грохот такой, что уши закладывает. Не слышно даже, как свистят, подлетая к земле, японские мины. В воронке санитар перевязывает раненого. Не дожидаясь вопроса, указал рукой куда-то вперед: "Командир там, товарищ генерал. Он в батальоне капитана Байбуса". Где перебежками, где ползком, по-пластунски, продвигаемся к деревне. Опять встретили сержанта-связиста с перевязанной головой. "Где командир дивизии?" Он ответил, что генерал Черепанов вместе с заместителем командира корпуса полковником Лубягиным находятся за ближним от нас бугром.
Подошли мы к ним, и вдруг - как лавина обрушилась. Грохот, тьма, свист осколков. Ни тогда, ни тем более сейчас не могу вспомнить, успел ли я увидеть Корнилия Георгиевича или не успел. Поймал себя на том, что стою, а не лежу, как положено обстрелянному солдату в таких случаях. Вокруг дымятся воронки, тлеет земля. Словно в кратере действующего вулкана. А впереди, в десяти шагах, лежит забросанный комьями земли человек с очень бледным лицом, кровь хлещет из-под оборванного рукава генеральского кителя. Да это же Корнилий Георгиевич! Кинулся я к нему: "Корнилий, дружище!" Молчит, глаза закрыты. Приложил голову к его груди, да разве мог я, сам оглушенный, услышать биение сердца? Подскочили санитары. "Жив,- говорят мне,- живой наш командир, надо скорей в медсанбат, ранение тяжелое". Отправили генерала Черепанова в тыл, врачи спасли ему жизнь, но руку моему старому боевому товарищу пришлось ампутировать.
Командование дивизией немедленно принял полковник Лубягин. Вместе с ним 300-я стрелковая и завершила свой доблестный боевой путь, начатый в сорок первом году на Украине и оконченный взятием Муданьцзяна и вступлением в город Харбин. Дивизии было присвоено почетное наименование Харбинской, а личное мужество Корнилия Георгиевича Черепанова правительство отметило присвоением ему звания Героя Советского Союза.
До позднего вечера 15 августа я находился на командном пункте 1049-го полка с его командиром Константином Васильевичем Паниным и видел, какой ценой давался каждый очередной шаг к цели - к станции Эхэ. Горная дорога от Наньчанцзы на юг была буквально забита смертниками. Их ячейки располагались даже внутри минных полей. Стрелковые батальоны капитанов Е. Н. Байбуса, Д. И. Синдяшкина, И. П. Артеменко продвигались вместе с танками, бесстрашные наши саперы шли впереди, делали проходы в минных полях под сильным артиллерийско-пулеметным огнем противника, одновременно уничтожая смертников в рукопашных схватках. В этой трудной обстановке сам командир саперного батальона капитан К. Н. Демченко снял и обезвредил 48 мин, ефрейтор М. Я. Галчинский и рядовой Г. Е. Мулиндеев - по 15 мин. И все-таки потери в танках были велики - за день вышло из строя 14 машин. Правда, только пять из них сгорели, но для того чтобы отремонтировать остальные, требовалось определенное время.
К исходу дня стрелки подполковника Панина при поддержке танкистов 77-й и 257-й бригад вышли на рубеж ручья Цымэйпало и к одноименной деревушке, что стоит на восточном берегу реки Муданьцзян. Здесь и закрепились на ночь. До станции Эхэ оставалось еще около 5 км.
Когда я вернулся на НП генерала Скворцова, он сразу же доложил, что переправа 22-й дивизии генерала Свирса прошла успешно. Здесь тоже были свои трудности. Форсировать реку с ходу не удалось - сильное течение сносило большие и трудноуправляемые плоты, рвались даже стальные тросы. Тогда начальник инженерной службы Сафронов принял другое решение. Сколотили плоты поменьше, поманевреннее, стали переправлять пехоту, минометчиков и пулеметчиков. Артиллерию и обозы пришлось оставить пока на нашей стороне.
Переправу начали засветло, на закате солнца, но когда стемнело, дело усложнилось. Попытка перевезти на противоположную сторону батальонную пушку окончилась аварией плота. И только благодаря находчивости, распорядительности, да и просто физической силе и ловкости капитана И. П. Рагуцкого удалось спасти всех оказавшихся в глубокой, с быстрым течением, реке и в полной тьме. 12 человек обязаны жизнью Ивану Петровичу Рагуцкому. Секретарь дивизионной парткомиссии, он был из тех политработников, на которых равняются бойцы. С первого дня войны шел с передовым отрядом 246-го стрелкового полка, участвовал во всех авангардных боях. Под Мулином в трудной обстановке сам выносил из боя раненых. При переправе через Муданьцзян он совершил на плотах несколько рейсов, ему командир дивизии доверил перевезти на западный берег и Боевое Знамя дивизии.
К утру полки 22-й Краснодарской дивизии сосредоточились на захваченном разведчиками плацдарме и, продвигаясь на юг, вышли на уровень 300-й дивизии, так что только река разделяла их фланги. Теперь 211-й и 246-й полки находились уже в 4-5 км от северной окраины Муданьцзяна и его товарной станции.
Хотя оборона противника здесь, на севере города, была в целом не такой сильной, как предмостная у станции Эхэ, но и 22-я дивизия не имела ни артиллерии, ни танков. Ее командир Николай Карпович Свирс уверил нас, что стрелки-краснодарцы справятся с задачей. "Русский штык выручит,- сказал он.Встанем и пойдем без шума, Лейтенант Бородавка дорогу проторил до самой станции". Этот лихой командир взвода конной разведки успел уже не только побывать в тылу японского Северного военного городка и ближайших к нему опорных пунктов, но и пленных оттуда привел. Они оказались из состава 124-й пехотной дивизии.
Предстоящая атака 22-й дивизии без артиллерийской поддержки и танков навела нас на мысль отменить артподготовку и в полосе главного удара, под станцией Эхэ. Если стрелки генерала Свирса неожиданно прорвутся к городу с севера и завяжут уличный бой, они практически выйдут в тыл противнику, оборонявшему предмостные укрепления. Вот тогда-то мы и пустим в ход и артиллерию, и штурмовую авиацию. Этот тактический ход с изменением, пусть даже вынужденным, обычного порядка наступления наряду с отрицательной его стороной имел и положительную - неожиданность. Таких примеров в нашей практике достаточно много. Под Витебском несколько стрелковых батальонов, начав разведку боем, закончили тем, что прорвали вражескую оборону на всю ее тактическую глубину и внесли полный хаос в боевые порядки немецкой пехотной дивизии. Под Шяуляем та же разведка боем вообще опрокинула и обратила в бегство вражеские войска. Конечно, такие эпизоды нельзя рассматривать отвлеченно, без учета всех деталей конкретной обстановки. Но в данном случае у нас было много шансов на успех. Тем более что вчерашняя попытка 300-й дивизии пробиться к станции Эхэ наверняка заставила японское командование усилить это направление за счет второстепенного - за счет частей, обороняющихся на западном берегу.
Примерно такие соображения и легли в основу атаки Муданьцзяна без артподготовки. Хочу здесь отметить заместителя начальника штаба генерала Е. Я. Юстерника. Умел крупно мыслить наш Евгений Яковлевич, умел вовремя подсказать нестандартное, я бы даже сказал, остроумное решение. И в ночь на 16 августа, когда мы обсуждали варианты утренней атаки, его доводы за отмену артподготовки были весьма убедительны.
Мы готовились отдохнуть перед боем, поспать хоть часа два-три, когда в блиндаж вошел дежурный офицер и доложил, что китайцы привели пленных японцев, человек двадцать. Китайцы оказались из городка Ухулинь, они наперебой рассказывали, как встречали наших танкистов, как танки ушли дальше, а в городке опять появился японский отряд и как они, вооружившись чем попало, заставили японцев сложить оружие и привели к нам.
Это был не первый такой случай. Командование 5-й японской армии, как впоследствии выяснилось, имело заранее разработанный план, по которому в наши тылы с первого дня боевых действий забрасывались отряды, группы и отдельные военнослужащие с заданиями различного характера - совершать диверсии, сообщать по радио о передвижениях советских войск и так далее. Однако оккупанты находились в стране, среди народа, который ненавидел их. У японских разведчиков не было базы. Любая деревушка встречала их теперь если и не прямым сопротивлением, то глухой ненавистью. И японцы уже не чувствовали себя хозяевами положения и опасались реквизировать, положим, лошадей и продовольствие, как делали это еще десять дней назад. Поэтому и разведывательная и диверсионная их деятельность в нашем тылу встречала, так сказать, незапланированные препятствия.
С китайскими товарищами из города Ухулинь побеседовал начальник политотдела армии Константин Яковлевич Остроглазов. Потом он рассказал мне любопытную деталь о пленении японских диверсантов. Инициаторами и вожаками, поднявшими жителей Ухулиня на это дело, были два китайских комсомольца. Они оба еще несколько лет назад, когда японская жандармерия и ее прихвостни из маньчжурской полиции императора Пу И разгромили Союз коммунистической молодежи Харбина, бежали в Ухулинь и скрывались здесь до прихода нашей армии.
Да и все другие встречи наших воинов с китайским населением выливались в волнующие манифестации искренней дружбы двух народов. По той массе людей, которая с красными флагами, флажками целыми семьями, с детьми и стариками, буквально запруживала дороги Маньчжурии, как только на них появлялись подразделения советских войск, было видно, что нас ждали, на нас надеялись все эти тяжкие годы японской оккупации. Словно вся эта страна, все сорок миллионов ее населения вздохнули разом с облегчением и радостью. Такое было у нас у всех впечатление от встреч с людьми на дорогах Маньчжурии.
Близ железнодорожного разъезда Зеленый Дол наши бойцы освободили несколько тысяч молодых китайцев, насильно загнанных оккупантами в так называемые отряды трудовой повинности. Освобожденные тотчас же со-брались на митинг и приняли обращение к молодежи Муданьцзянской провинции. Это обращение было опубликовано и в местных газетах, и в нашей армейской. В нем говорилось: "Мы выражаем свою горячую благодарность русскому народу и Красной Армии за освобождение нас от гнета заклятых врагов китайского народа - японских разбойников... Теперь мы свободны. Красная Армия пришла и выгнала японских грабителей... Мы обращаемся к вам, молодежь Муданьцзянской провинции, с призывом выразить русскому советскому народу. Красной Армии наше огромное спасибо..."
Но давайте вернемся к штурму Муданьцзяна. Изменения, которые вносилась в ранее разработанный план, повлекли за собой новые поправки. Сначала атака была назначена на девять утра - надо было подождать, пока рассеется речной туман и артиллерия сможет вести прицельный огонь. Но поскольку артподготовку отменили, то и атаку перенесли на более ранний час, на семь утра. Предвижу вопрос: а почему на семь, почему не раньше - на рассвете? А потому, что только к шести утра генерал Свирс доложил, что 22-я дивизия заняла исходные позиции для наступления. И мы дали ему еще час времени, чтобы закончить последние приготовления.
В назначенный срок батальоны 22-я и 300-й дивизий без выстрелов и криков "ура" пошли в атаку. На восточном берегу реки, в главной полосе вражеской обороны, завязался очень напряженный бой с чередованием атак и контратак, с рукопашными схватками, вспыхивавшими то здесь, то там. Полки Панина и Бужака медленно, но уверенно пробивались через полевые укрепления к стан-ции Эхэ. Час спустя ударила реактивная артиллерия. Восточный военный городок и доты на высотах заволокло дымом, громадной силы взрывы говорили о том, что мины "катюш" попали в склады боеприпасов. Вышли вперед танки Анищика и Морозова, прошла на Муданьцзян штурмовая авиация. И вот обнадеживающий доклад от командира 300-й дивизии:
- Полк Панина на станции Эхэ, танки атакуют мосты.
А десять минут спустя:
- Мосты взорваны.
- Все три? - переспросил генерал Скворцов.
- Все!
- Ваше решение?
- Обе танковые бригады и самоходные дивизионы направляю дальше, на Эхэчжанъ, к южным мостам. Пехота готовит подручные средства, будем форсировать реку здесь, у взорванных мостов.
Скворцов смотрит на меня. А что тут скажешь? Правильно действует полковник Лубягин.
- Скажи Лубягину про понтоны,-напомнил я.
Он кивнул, сказал в трубку:
- Решение утверждаю. Посади полк Бужака десантом на танки. К тебе направлена мостовая рота старшего лейтенанта Хромова. Встречай.
Положил трубку, обернулся ко мне:
- Обрадовали мы Лубягина.
Еще бы! Ведь сколько ни торопили мы понтонко-мостовые батальоны, они безнадежно опаздывали. И люди тут не при чем, они работали без сна и отдыха, на своих плечах тащили тяжелые машины через горы и болота. Но машины были изношенные, по два-три года отслужили они на войне, отсюда и частые поломки. Поэтому, когда явился к нам старший лейтенант из 13-го Варшавского понтонно-мостового батальона и доложил, что десять машин с понтонами прибыли в наше распоряжение, это оказалось приятной неожиданностью.
- Вот одолжили! - сказал генерал Скворцов.- Ваше имя, товарищ старший лейтенант?
- Хромов Михаил Васильевич!
- Фронтовик! - заметил Скворцов, глядя на его ордена.
- Так точно! С сорок первого года.
- Готовы к выполнению задания?
- Готовы.
И старший лейтенант Хромов со своей ротой и японскими трофейными понтонами выехал к станции Эха, к взорванным мостам, и вскоре под огнем врага начал наводить наплавной мост.
Между тем попытка 300-й дивизии с ходу, на подручных средствах, переправить батальоны через реку, к восточным пригородам, не принесла успеха. Шесть дотов опорного пункта, что на высоте за мостами, вели сильный огонь. Траншеи японской пехоты тройным ярусом от уреза воды и вверх опоясывали высокий берег. Оттуда били десятка пулеметов, вода кипела фонтанчиками от пуль.
- Ничего, осилим! - сказал генерал Скворцов.- Николай Карпович взялся за них крепко.
Действительно, 22-я дивизия Николая Карповича Свирса, наносящая вспомогательный удар, наступала на северную окраину Муданьцзяна так энергично, что ее продвижение стало в эти утренние часы решающим для успеха штурма вообще. Без танков и артиллерии она быстро прорвала укрепленные позиции противника на западном берегу реки. Видимо, ночная переправа шести батальонов в районе хуалиньских мостов ускользнула от внимания японцев. Иначе ничем не объяснишь запоздалую реакцию вражеского командования. Стремительная, без выстрела, атака 211-го и 246-го полков застала его врасплох.
В девять утра генерал Свирс доложил:
- Полк Левченко ворвался на железнодорожную станцию.
Двадцать минут спустя:
* Полк Орлова овладел кирпичным заводом.
В десять утра:
- Левченко ведет бой за северную окраину, Орлов- за северо-западную. Батальон майора Головко пробивается к центру города. Японцы подожгли военные склады.
Успех 22-й стрелковой дивизии, особенно 211-го полка Петра Тарасовича Левченко, создал перелом в боях за Муданьцзян. Противник дрогнул. Его части, оборонявшиеся за рекой, в восточных пригородах, стали поспешно отходить, чем и воспользовался немедленно полковник Лубягин. Полки его 300-й дивизии форсировали реку близ восточных мостов.
В тяжелом положении оказались части японцев под станцией Эхэ. От города они были отделены рекой и потому бросились к южным мостам у пригорода Эхэчжань. Но танкисты 77-й и 257-й бригад обогнали отступавшего противника и с ходу ворвались в Эхэчжань. Единственная еще не взорванная переправа оказалась в наших руках. Это был второй крупный боевой успех утром 16 августа. Танкисты не только обеспечили удобную коммуникацию для полков 26-го корпуса, завязавших уличные бои, но и вышли в тылы вражеской группировки, которая оборонялась против 65-го стрелкового корпуса 5-й армии генерала Г. Н. Перекрестова. Мы поддерживали с ним радиосвязь, и около десяти утра он сообщил, что его авангарды выходят к станции Ухэ с востока. Вскоре части генерала Перекрестова подошли к этой станции и, оставив нам переправочные средства (понтонно-мостовой батальон), продолжили наступление вдоль железной дороги на юг, на город Нинань{47}.
Обстановка, сложившаяся под городом Муданьцзяном к середине дня, настраивала на мажорный лад, однако мы не обольщались. Японцы взрывали и поджигали важные военные объекты - явный признак того, что они не надеются удержать город. Но это не означало, что они отдадут его без боя. Наоборот, будут драться за него, и чем сильнее увязнем мы в уличных боях, тем больше времени дадим японскому командованию для ответных действий, для создания прочной обороны на пути к Харбину или для контрудара. Поэтому и нам следовало подумать о ближайших перспективах и постараться немедленно развить успех. Для этой цели штаб армии мог использовать 59-й стрелковый корпус. Его части продолжали марш по дороге Линькоу -Муданьцзян и передовым отрядом уже вышли к станции Яоцзыгоу, что в 20 км севернее Муданьцзяна. По нашим расчетам, главные силы корпуса Ксено-фонтова должны были уже 17 августа сосредоточиться в районе станции Хуалинь. Поэтому 1-я Краснознаменная армия сможет без паузы продолжить наступление по линии Китайско-Восточной железной дороги - от Муданьцзяна на Ханьдаохэцзы и далее на Харбин. Но пока это были только перспективы. Многое зависело от того, насколько быстро мы овладеем Муданьцзяном.
Прямоугольный, как все старые китайские города, Муданьцзян в отличие от большинства из них не имел строгой планировки продольных и поперечных улиц с востока на запад и с севера на юг. Он как бы развернулся углами к этим сторонам света. Северо-западная и юго-западная окраины были его рабочей частью. Здесь, вокруг железнодорожного узла и веток к громадным пакгаузам и прочим складским помещениям, ютилась в глиняных хибарках китайская беднота. Базар с сотнями дощатых домиков-ларьков, харчевен с толстыми цветными кистями над входом, с китайским театром под полотняным тентом, с тайными опиокурильнями отделял эту часть города от центра. В центре все было богато, чисто и чинно. Дома в стиле модерн - гладкие, серые, с огромными окнами. Это японские банки, японские магазины, ну и, разумеется, японские штабы, отделения военной миссии (агентурная разведка) русско-японского института (вербовка и подготовка белоэмигрантов для засылки в СССР в качестве шпионов) и прочие подобные учреждения с туманными названиями, вроде "Общества взаимных услуг" или "Союза процветающих юношей", где сидели улыбчивые господа и куда легко было войти, но трудно выйти. А по соседству, в узких переулках с глухими стенами, стояли, прислонившись к маленьким дверям, особы мужского и женского пола, которые оживлялись только при виде прохожего и шептали ему что-то на ушко. Это был район увеселительных заведении с особой окраской. Здесь мужья торговали женами, матери-старухи - дочерьми, здесь оптом скупали и вывозили куда-то русских девушек из обнищавших белоэмигрантских семей и, наоборот, привозили девушек с Японских островов. У японских дельцов и военщины бытовал даже лозунг, который можно перевести примерно так: "Китайский опиум и японские гейши помогут вам завоевать мир". Торговля опиумом всемерно поощрялась со стороны оккупантов, в ней участвовали все, кто хотел, но вместе с тем японец, замеченный в курении опиума, подвергался немедленной и суровой каре. Разбой и бандитизм в отношении коренного населения были существенным подспорьем оккупационной политики. При жандармских участках прикармливались банды уголовников, которые шантажом или прямым убийством богатых горожан перекачивали их деньги в казну Квантунской армии, жандармерии, военной миссии.
Но вот наступил день, когда эта явная и тайная жизнь города Муданьцзяна сразу рухнула. С грозным гулом прошли над крышами штурмовики с красными звездами на крыльях, мелькнули огненные хвосты реактивных мин, за рекой показались советские танки. Грохот взорванных мостов заставил заметаться всю эту многотысячную камарилью кровососов и убийц в военных мундирах и штатских пиджаках. Бежать? Но куда? Первый естественный порыв - на юг. Там Чаньчунь, Мукден, корейские порты, там Япония. Но дорога на юг уже отрезана русскими танками генерала Крылова. На запад, к Харбину? Но прошел слух, что русские идут на Харбин и с востока, что они уже в Хайларе. Может, спрятаться, затаиться, переждать? Где? Кто спрячет?
В такой вот панический для оккупантов час и ворвались в город с севера батальоны 211-го и 246-го полков. Пепел кружил над улицами. Это жгли свои документы штабные и тыловые учреждения 1-го фронта{48} и 5-й японской армии. Толпы военных и штатских обитателей центральных кварталов на автомашинах, бричках и просто пешком кинулись все-таки на запад, по дороге на Харбин. А солдатам приказали: "Умрите за императора!" И солдаты исполнили приказ. Уличные бои с первых часов приняли ожесточенный характер. Стрелки подполковника Левченко с севера, от товарной станции, пробивались через центр города к юго-западной его окраине. Первым на главную улицу вышел батальон майора В. К. Головко - ветерана-дальневосточника. Василий Кондратьевич прошел в рядах 1-й Краснознаменной армии весь ее славный боевой путь, его батальон всегда был первым в боевой и политической подготовке, таким же показал себя и в боях с японскими милитаристами. Почти все 100 км от границы шел в авангарде полка, отважно сражался под Коуцзыхэ, на горном перевале, стал направляющим и при штурме Муданьцзяна.
Внутреннюю, пересекавшую город железнодорожную ветку и район пассажирского вокзала противник использовал как очередной оборонительный рубеж. Здесь окопались охранный полк 5-й японской армии и отряды военной жандармерии. Их пулеметчики засели в зданиях вокзала и гостиницы и держали под обстрелом так называемую полосу отчуждения, то есть широкое, свободное от построек пространство по обеим сторонам железной дороги. Штурмовые группы майора Головко залегли, выкурить пулеметчиков из фундаментальных зданий огнем легких минометов не удалось. Батальон нес потери. Тогда вышел вперед майор Головко и повел бойцов в атаку. Ворвались в гостиницу, и пока ее очищала одна штурмовая группа, другая во главе с комбатом броском вышла за железную дорогу. А вокзал штурмом взяла группа, которую поднял в атаку комсорг 211-го полка лейтенант И. А. Комиссаров.
Правее и левее продвигались через центр батальоны капитанов А. Д. Гольцева и И. Ц. Купченко. Если для Головко и Купченко штурм Муданъцзяна был практически первым уличным боем в крупном городе, то тридцатилетний Александр Дмитриевич Гольцев имел за плечами большой опыт Великой Отечественной войны, был отмечен тремя боевыми орденами. Его батальон прорвался на юго-западную окраину и стремительным штыковым ударом овладел громадными интендантскими складами. Рядовые М. И. Судаков и А. С. Мениханов обошли вражескую огневую точку с тыла, уничтожили ее гранатами.
В 246-м полку особенно отличился батальон майора Алексея Михайловича Михайлова. Сам он, вооружившись автоматом и гранатами, показывал пример мастерского ведения ближнего боя, лично уничтожил несколько солдат и офицеров противника. Рота старшего лейтенанта П. Ф. Усатюка окружила обнесенный высокой и глухой стеной двор с вышками по углам (как выяснилось потом, диверсионную школу). Диверсанты сопротивлялись отчаянно, пришлось саперам подрывать железные глухие ворота. Первым ворвался во двор агитатор политотдела дивизии капитан А. В. Нырков. Алексей Васильевич геройски погиб в этом бою, но память о нем, верном сыне Отчизны, навсегда осталась в наших сердцах.
В этот день все политработники, парторги и комсорги 22-й Краснодарской стрелковой дивизии были на передовой. Когда выбывал из строя командир, они возглавляли штурмовые группы и первыми поднимались в атаку. Поэтому и потери в этом звене политработников были велики. Смертью храбрых пал и комсорг разводроты старший сержант Николай Иванович Нещеред, который отличился еще в момент перехода границы и, помимо других боевых дел, взял в плен двух японских солдат и офицера.