Белобородов Афанасий. Всегда в бою

   "В излучине реки Истра, перед городом Истра, - писал генерал Хеппнер, расположена крепость{14}, в которую ворвался батальон СС. Из этой крепости немецкие пулеметы обстреливают все улицы города, оборону которого упорно и умело держит противник{15}. Но так как танковым дивизиям удалось создать предмостный плацдарм на восточном берегу ниже плотины Истринского водохранилища, необходимость взятия города отпадает. На восточном берегу пехотные батальоны и танковые роты переходят в наступление.
   Туманным днем 26 ноября пехота и танки 10-й танковой дивизии занимают исходный рубеж у деревни Андреевское. Вдали, за лесом, видны церковные купола и башни города Истра. Большевики ведут непрерывный заградительный артиллерийско-минометный огонь. Скоро снежное поле покрывается глубокими воронками, черной пылью и грязью. На этом участке обороняются сибиряки из Хабаровска, спешенная конница из Ташкента, стрелки 1306-го и 1308-го полков и части танковых бригад"{16}.
   Хеппнер, конечно же, пускал пыль в глаза начальству, называя монастырь, в котором размещался краеведческий музей, крепостью. Но это, как говорится, еще цветочки, ягодки будут впереди. В его отчете есть формулировки куда более туманные. Например, о действиях дивизии "Рейх". Получается, что эсэсовская пехота, атакуя в лоб, могла бы захватить Истру, но "необходимость взятия города" отпала. Спрашивается: если это так, то почему Хеппнеру потребовалось повернуть на город с севера еще и 10-ю танковую дивизию, то есть все силы 40-го танкового корпуса? Да потому, что пехота дивизии "Рейх" свою задачу не выполнила: Истру не взяла, нашу противотанковую оборону сломить не смогла, а следовательно, не открыла танкам выход на Волоколамское шоссе, на оперативный простор. 10-я танковая дивизия была вынуждена делать это сама, она натолкнулась на мощный противотанковый заслон и опять понесла тяжелые потери.
   Хеппнер не хочет признаться, что задуманный наспех, не от хорошей жизни, тактический вариант, в котором пехота должна была "ликвидировать русскую артиллерию", потерпел фиаско. С этой тактикой мы познакомились еще на Озерне, о ней предупреждало нас армейское и фронтовое командование, в том числе и начальник штаба фронта генерал В. Д. Соколовский. Много позже, уже после войны, в историческом труде, который редактировал Василий Данилович, я прочитал строчки, живо напомнившие эти события:
   "Встретив нашу организованную противотанковую оборону и понеся значительные потери, немецко-фашистское командование изменило тактику действий... Ударам танков противника теперь часто предшествовали атаки его пехоты, которая стремилась, используя имевшиеся промежутки в нашей обороне, проникать на огневые позиции противотанковой артиллерии и уничтожать орудийные расчеты, чтобы этим обеспечить свободу маневра для своих танков"{17}.
   Так было на всем Западном фронте, так было и у нас, под Истрой. И нигде эта новая тактика не дала результата, ради которого была задумана. Потери противника в танках продолжали стремительно расти, его танковые дивизии все более теряли свою боеспособность. И фраза того же Хеппнера о танковых ротах, переходящих в наступление, отнюдь не описка и не литературная вольность. Это тоже завуалированный намек: была, дескать, в 10-й танковой дивизии большая сила - 250 - 300 танков, были полнокровные полки, а ныне остались роты.
   Читая отчет Хеппнера, надо иметь в виду, что составлялся он по горячим следам поражения вермахта под Москвой, в декабре сорок первого, когда разгромленные фашистские войска поспешно отступали, когда Гитлер беспощадно шерстил свой генералитет, и Хеппнеру, чтобы уцелеть, требовалась недюжинная ловкость - надо оправдать и себя и соратников по генеральской касте и при этом не задеть самолюбие фюрера. Май сорок пятого был еще далеко, возможность откровенно поносить былого фюрера и кумира - еще дальше, вот и приходилось гитлеровским генералам как-то беречь свою карьеру, да и голову.
   До позднего вечера 26 ноября 40-й немецкий танковый корпус яростно штурмовал Истру с запада и севера. Дивизия "Рейх", овладев монастырем, вплотную подступила к западной окраине. До крайних домиков оставалось 500 700 шагов, но преодолеть их эсэсовцы не смогли.
   Бойцы 2-го батальона 40-го полка сражались зло и упорно. Все поле и обочины Волоколамского шоссе были завалены трупами фашистов, заставлены подбитыми бронетранспортерами и штурмовыми самоходными орудиями.
   Два других батальона 40-го полка обороняли северную окраину. 10-я немецкая танковая дивизия, наступая от деревни Андреевское, между рекой и лесом, стремилась овладеть нашим опорным пунктом в районе истринской больницы. Танки шли в атаку в сопровождении многочисленной мотопехоты, их встречал огонь всей пушечной артиллерии 159-го легкого артполка, 139-го истребительно-противотанкового дивизиона и приданного нам 871-го истребительно-противотанкового полка.
   Сорок орудийных стволов били по танкам. Гремели выстрелы, стучали.откаты, звенели стреляные гильзы. Снаряды крушили броню, дробили гусеничные траки. На поле боя горели изуродованные вражеские танки, остальные откатывались на исходные позиции. А час спустя, после очередного налета пикирующих бомбардировщиков и артобстрела, все повторялось сначала.
   40-й полк нес большие потери, мы подкрепили его батальоном 131-го полка, затем выдвинули к правому флангу 60-й разведбатальон.
   На левом фланге, на участке 131-го полка Докучаева, противник по-прежнему ограничивался артиллерийским обстрелом. Попыток форсировать Истру и ворваться в город с юга не предпринимал. Выскочила, правда, к берегу, к деревне Вельяминово, группа автоматчиков - около сотни, но ее отогнали. Докучаев хвалил бойцов 301-го отдельного пулеметного батальона. Спешно сформированный в Москве из красноармейцев старших возрастов, среди которых было много ветеранов гражданской войны, батальон уже в первых стычках с врагом доказал свою стойкость.
   Весь день фашистская авиация висела над Истрой, тяжелая артиллерия методично, квадрат за квадратом, обстреливала город. Горели целые улицы - дома и деревянные тротуары, лопались со звоном стекла. Тлеющие обломки и битый кирпич загромоздили мостовые.
   В хаосе огня, дыма, рвущихся снарядов и падающих стен сновали наши связисты - черные от копоти, в обгоревших полушубках. Проводная связь поминутно выходила из строя. И не только от механических повреждений, но и потому, что провода обугливались, происходило замыкание.
   На моем НП в каменном здании военкомата были выбиты все стекла. Ветер забрасывал в окна снежную крупу и клочья сажи, гонял их по столам, по оперативной карте. Вошедший в комнату начальник связи подполковник Герасимов доложил:
   - Трудно связистам, товарищ полковник. Никогда еще не было так трудно. Урок нам всем...
   Да, урок. На всю войну. Размещать НП в центре города, который стал или скоро станет передним краем, можно лишь тогда, когда нет иного выхода. Для боя, для четкой связи, для управления частями такой пункт лучше выносить на окраину или даже за городскую черту.
   Позвонил Коновалов:
   - Фашистов из монастыря выбили. Командный пункт полка на прежнем месте, в монастыре.
   - Батальон сто тридцать первого полка подошел?
   - Да. Ставлю его в оборону восточнее больницы - прикрыть дорогу на Кашино.
   - Как с боеприпасами?
   - Подвезли. Начальник боепитания сто пятьдесят девятого артполка воентехник Шилов вывел машины со снарядами непосредственно к артиллерийским позициям. Разгружались под огнем противника.
   - Бронников у тебя?
   - Да, здесь. Комиссар ходил с батальоном в атаку на монастырь.
   В трубке послышался приглушенный разговор. Голос Бронникова: "Жалуешься, Алексей Павлович?" И ответ Коновалова: "Докладываю, Михаил Васильевич. Обязан".
   - Дай-ка, - говорю, - трубку комиссару... У тебя, комиссар, кулаки, что ли, зачесались? Раззудись плечо, размахнись рука...
   - Надо было, командир.
   - Бойцов покормили? Хорошо. А сам обедал? Приезжай, жду.
   Приказываю телефонисту связаться с 18-й дивизией. Наша оборона Истры во многом зависит от успеха или неуспеха правого соседа. В течение дня я уже дважды разговаривал с полковником Чернышевым. "Степаньково сдали", - сказал он утром. "Степаньково взяли", - ответил он часа три спустя. И вот теперь слышу опять: "Сдали..." Трудно ему приходится. В дивизии, в трех ее стрелковых полках, - 420 человек. Неполный батальон. А ему надо не только держать оборону на широком фронте, но и наступать, чтобы опять выйти на восточный берег Истры.
   Вернулся Бронников, сели мы обедать - первый раз за последние двое суток. Только взялись за ложки, грохнуло так, что уши заложило. Взрывная волна вырвала рамы, швырнула нам в лица мелкие осколки стекла, смела со столов телефоны, карты, котелки. А за окном, на той стороне улицы, где минуту назад стоял дом, - громадная черная яма.
   Снаряды с равными промежутками продолжали рваться вокруг здания военкомата. Пристрелялась фашистская артиллерия. Берет в вилку. Сейчас она, эта вилка, еще широкая, но долго ли ее споловинить, и тогда... Словом, надо срочно перемещать наблюдательный пункт.
   Кто-то из работников военкомата предложил более безопаное место - пункт противовоздушной обороны. Он оборудован в подвале церкви, что неподалеку от нас. Есть там и бомбоубежище, и телефонный коммутатор. Мы перебрались туда вместе со связистами, операторами и работниками штаба артиллерии.
   Поздно вечером обстановка резко осложнилась. КП 40-го полка Коновалова в монастыре опять был окружен эсэсовцами. На правом фланге полка вражеские танки захватили опорный пункт в здании больницы, ворвались на северную окраину Истры. Пришлось ввести в бой последний резерв - 258-й полк Суханова. Но и ему не удалось надолго остановить танки противника, обходившие город вдоль северо-восточных предместий.
   Была уже полночь, а бой не затихал. С церковной колокольни я видел огненное полукольцо переднего края. Оно глубоко охватывало Истру, заметно приближаясь к Волоколамскому шоссе, к тыловой нашей коммуникации.
   Внизу, близ подножия колокольни, тоже мелькали огоньки выстрелов. Это взвод охраны вел бой с фашистскими автоматчиками, которые группами пробирались в центр города и ракетами указывали цели для своей артиллерии.
   Командир 210-го гаубичного полка Жилин доложил, что одна группа автоматчиков атаковала огневые позиции тяжелого дивизиона на юго-восточной окраине, близ деревни Полево. Артиллеристы во главе с комиссаром дивизиона Н. П. Романченко контратакой отбросили фашистов.
   Автоматчики в нашем тылу - факт неприятный, но все-таки мелкий. Гораздо серьезнее то, что происходит сейчас на передовой. Противник вклинился в боевые порядки дивизии. Полк Суханова потерял фланговую связь с полком Коновалова и с трудом сдерживал натиск 10-й немецкой танковой дивизии. Полк Коновалова фактически был расчленен и сражался па западной и северной окраинах города тремя обособленными группами. Лишь ночная темнота, сковавшая маневр танков, не позволяла противнику полностью окружить Истру.
   После длительного перерыва связь с 40-м полком удалось все же восстановить.
   - Обстановка? - переспросил Коновалов. - Я со штабом прорвался из монастыря. Ведем бой. Кругом пожары, сидим в каких-то развалинах, весь состав штаба в стрелковой цепи, танки рычат уже за спиной. Похоже, идут в город.
   - Осипычев с тобой?
   - Он со своими - с артиллеристами. На прямой наводке.
   Приказываю Коновалову отходить к юго-восточной окраине, к Волоколамскому шоссе, и занять там оборону. Потом связываюсь со штабом дивизии, по-прежнему находящимся в селе Ивановское. Сообщаю Федюнькину, что решил переместить свой НП из города в деревню Полево, что в двух километрах восточнее Истры. Пока будем переезжать, начальник штаба возьмет управление дивизией на себя.
   На НП, в церковном подвале, теперь непривычная тишина. Не мигают лампочки коммутатора, молчат телефоны.
   В подвал входит, мягко ступая валенками, командир 159-го артполка майор Осипычев. Докладывает: дивизионы отходят через город, часть батарей уже на новых огневых позициях. А вот снарядов мало. Грузовики с боеприпасами, следовавшие из тыла, попали под удар немецких танков.
   - Снаряды подвезут. А вам, - говорю ему, - задание: одну батарею поставить в городе. Перекройте улицы поорудийно. Кто останется с батареей?
   - Старший лейтенант Мирошник. По прямой наводке он специалист.
   Осипычев уходит. Пора и нам перебираться на новый НП, но мы не спешим: надо проследить, как-то полк Коновалова сумеет выполнить задачу. Ведь он не просто отходит, а прорывается. Прорывается не компактно, а группами.
   Сидим с комиссаром, молчим, курим. Тихо в этом подземелье, ни звука не прорвется сквозь толстые, железом обитые двери.
   - Как в гробу, - замечает Бронников. - Пойдем-ка наверх.
   Выходим на улицу. Наискосок, стреляя головешками, догорает бревенчатый сарай. Во дворе ездовые хлопочут возле коней. У перекрестка улиц - пушка, фигуры бойцов, тлеет огонек папироски. Выстрелы раздаются и справа, и слева, и спереди, и сзади. Подходит группа бойцов, человек десять.
   - Какого батальона?
   - Хозвзвод сорокового полка, товарищ полковник.
   - Где повозки?
   - Танки передавили...
   Показывается еще одна группа. Эта побольше. Пехотинцы катят станковые пулеметы, в хвосте колонны цокают копытами кони, тянут передок с батальонной пушкой. Старший лейтенант Марченко - шапка торчком на забинтованной голове докладывает:
   - Второй батальон отходит по приказу командира полка.
   - Где Коновалов?
   - Не знаю. Мы были отрезаны, он прислал связного...
   Я спустился в подвал. Телефонист вызвал 40-й полк. Ответил красноармеец из 110-го батальона связи.
   - Товарищ комдив, товарища комполка тут нет, - взволнованно доложил он. Одни мы, связисты. Ведем бой.
   - Кто старший?
   - Товарищ сержант Алексеев.
   - Позовите!
   - Есть!
   Трубка долго молчала, потом густо пробасила:
   - Командир отделения сержант Алексеев слушает!
   - Где подполковник Коновалов?
   - Отошел со штабом. Мне приказали прикрыть отход, снять связь.
   - Направление отхода знаете?
   - Так точно! Через двенадцать минут начинаем. Согласно приказу.
   - Добро! Не задерживайтесь...
   Спустя полчаса мы покинули подвал церкви. Наша небольшая колонна - две легковые машины, грузовик и трофейный бронетранспортер - довольно долго пробиралась по городским улицам. Приходилось петлять и возвращаться: то пожар перегораживал нам путь, то завалившийся дом, то большая воронка.
   На окраине в отсветах пожара увидели впереди цепочку людей. Они в полушубках, - значит, наши. Догнали их, притормозили. Старший группы доложил знакомым басом, что его, сержанта Алексеева, отделение, выполнив задачу, отходит к Волоколамскому шоссе.
   - Наших нигде не встречали?
   - Нет. Город насквозь прошли, кроме фашистских автоматчиков никто не попадался.
   - Спасибо за службу, сержант. Как величать-то вас?
   - Федором. По батюшке - Романович.
   - Сажайте, Федор Романович, бойцов в машины, поехали.
   Примерно в полутора километрах от Истры, перед деревней Полево, на мосту, нас обстреляли фашистские автоматчики. Издырявили "эмку", но тем все и обошлось. В Полево уже заняли оборону наши стрелки. Отсюда мы с Бронниковым связались со штабом дивизии, находившимся в деревне Ивановское, с полками и к утру вздохнули с облегчением. Хотя центр и правый фланг дивизии отошли от Истры к востоку на 2 - 3 километра, в целом оборона оставалась устойчивой. 40-й полк прорвался из окружения, артиллерийские полки не понесли больших потерь, работники медсанбата во главе с начальником медслужбы Ф. М. Бойко успели вывезти из города всех раненых - более 300 человек.
   Еще до рассвета зазуммерил телефонный аппарат, связывавший дивизию со штабом фронта. Слышу голос генерал-лейтенанта В. Д. Соколовского:
   - Сдал Истру?
   - Сдал...
   - Нехорошо. А еще гвардеец!
   Молчу. Какой гвардеец? Почему? Не в духе, казалось бы, Василия Даниловича так иронизировать. А он продолжает:
   - Командующий фронтом приказал передать: ты Истру сдал, ты и возьмешь ее обратно.
   - Возьму, товарищ генерал! И он зачитал документ:
   - В Народном комиссариате обороны. О преобразовании второго и третьего кавалерийских корпусов и семьдесят восьмой стрелковой дивизии в гвардейские...
   - Разрешите записать?
   - Запиши. Пункты первый и второй о кавалерийских корпусах Белова и Доватора. Пункт третий: семьдесят восьмая стрелковая дивизия преобразована в девятую гвардейскую стрелковую дивизию. - Он сделал паузу: - А в скобках значится: "командир дивизии генерал-майор Белобородое Афанасий Павлантьевич"... Поздравляю дивизию и тебя лично. Доволен?
   - Не то слово... Мы еще на Дальнем Востоке всей дивизией клятву дали завоевать гвардейское звание... Только...
   - Ну, ну, договаривай!...
   - Я-то ведь полковник, а не генерал-майор.
   - Был полковник. До вчерашнего дня. Приказ подписан Верховным Главнокомандующим...
   Работники политотдела во главе с Вавиловым выехали в части. Непосредственно на передовой, в окопах, они провели с личным составом беседы об этом радостном для всех нас событии. Теперь во всех полках, батальонах, дивизионах и батареях бойцы и командиры с гордостью повторяли: мы - гвардия, мы - девятая гвардейская.
   Приехал из фронтовой газеты "Красноармейская правда" наш старый знакомый писатель Евгений Воробьев с ворохом свежих, пахнущих типографской краской газет. Мы читали и перечитывали напечатанный там приказ. Его уже набирали в походной типографии нашей дивизионной газеты. Потом нагрянули еще корреспонденты. Поздравляли, фотографировали, требовали материалов о героях дивизии.
   Это был большой праздник, но праздник на войне. И первый же утренний доклад подполковника Суханова вернул нас в суровые будни. С рассветом 10-я немецкая танковая дивизия после сильнейшей артподготовки атаковала оборону 258-го полка. Враг рвался на восток через Кашино и Дарну, по второй, параллельной Волоколамскому шоссе дороге.
   Опять там, на правом фланге, сконцентрировались в этот день наши главные усилия. Естественно, что приехавшие к нам военные журналисты стремились попасть именно туда. Известный поэт Алексей Сурков, тоже корреспондент "Красноармейской правды", просил разрешения проехать в полк Суханова.
   - Поезжайте, Алексей Александровичу с уговором: на передовую не ходить. Так?
   - Так! - согласился он, видимо не очень довольный условием.
   Вернулся поэт поздно вечером усталый, шинель посечена осколками.
   - Уговор, - сказал он, - дороже денег. Дальше штаба полка не сделал ни шага. Ни единого...
   - Ужинали? - спрашиваю.
   А он, казалось, не слышит меня, глаза - отсутствующие, и все повторяет:
   - Ни шагу... Нет, не то. Ни единого шага не сделал, а до смерти четыре шага. Вот так!
   Он выхватил из кармана блокнот и карандаш, что-то записал, повернулся и вышел. Ну что поделаешь с ними, с поэтами? Творческий процесс! И ни ужин Суркова не соблазнил, ни сон. Всю ночь просидел Алексей Александрович над своим блокнотом в землянке, у солдатской железной печурки.
   Не знал я тогда, что присутствую при рождении знаменитой "Землянки" песни, которая войдет в народную память как неотъемлемый спутник Великой Отечественной войны, песни, слова которой будут повторять вслед за дедами и отцами наши сыновья и внуки:
   До тебя мне дойти нелегко,
   А до смерти - четыре шага...
   Потом, когда эту песню уже пели на фронте, пели на привале и на сцене, под аккомпанемент гармони и просто так, Михаил Афанасьевич Суханов рассказал мне некоторые подробности пребывания поэта в полку. Он приехал в деревню Кашино, в штаб полка, а вскоре фашистские танки прорвались на дорогу и отрезали штаб от батальонов. Бой шел на деревенской улице, вражеские автоматчики вели огонь по блиндажу, где вместе с Сухановым оказался и Сурков.
   Надо было прорываться из окружения. Начальник штаба капитан И. К. Величкин, собрав все гранаты, какие были у товарищей, выскочил из блиндажа, пополз к домам, в которых засели автоматчики. Суханов, Сурков и штабные командиры прикрывали его ружейным огнем.
   Величкин был человеком отважным, мастером ближнего боя. Он забросал гранатами фашистов в трех домах, и штаб Суханова прорвался из окружения. Но самое тяжелое испытание ожидало их впереди. Когда уже вышли из деревни Кашино в поле, полковой инженер вдруг крикнул: "Стоять всем! Ни шагу!" И он указал на заснеженный бугорок, из которого, едва приметные, торчали рожки противопехотной мины. Присмотрелись. Да, сомнений нет, минное поле. Осторожно, друг за другом, ступая след в след, они выбрались из опасной зоны, где смерть действительно сторожила их в четырех шагах. А может, и ближе.
   Последующие четыре дня - с 28 ноября по 1 декабря - соединения 40-го немецкого танкового корпуса предпринимали непрерывные атаки, пытаясь прорвать фронт 9-й гвардейской дивизии. Основную массу танков противник бросил на наш правый фланг, на стык с 18-й стрелковой. 28 ноября в атаках гитлеровцев наряду с мотопехотой участвовало около 45 танков, 29 ноября - до 60 танков, 30 ноября и 1 декабря - примерно столько же.
   Однако эти массированные танковые атаки заметного успеха противнику не приносили. Он потерял более 20 танков, а прорваться в глубину нашей обороны так и не смог.
   С напряженными боями, контратакуя, наша дивизия медленно отходила вдоль Волоколамского шоссе. За четыре дня ее правый фланг подался к востоку на 12 15 км, центр боевых порядков - на 8 - 9, левый фланг - на 5 - 6 км. Таким образом, соединения 40-го немецкого танкового корпуса на участке своего главного удара продвигались в среднем по 3 - 4 км в сутки. Такой темп наступления считается низким для пехоты, а для танков тем более, ибо он противоречит самой сути этого рода войск.
   Гитлеровцы несли большие потери. Это явственно чувствовалось по действиям того же танкового корпуса. Если раньше командование корпуса предпринимало неоднократные попытки обойти дивизию с обоих флангов крупными силами, нанося при этом удар и в центре, то теперь оно было вынуждено сосредоточивать войска попеременно то в одном, то в другом пункте. Иначе говоря, маневр достигался непрерывной переброской войск на значительные расстояния, что, разумеется, сказывалось на их боеспособности, затрудняло снабжение, резко увеличивало износ техники.
   К 1 декабря конфигурация обороны нашей 9-й гвардейской представляла собой прямой угол, одна сторона которого - от деревни Нефедьево до Селиванихи - была обращена на север, а другая - от Селиванихи через поселок Ленине к селу Рождествено - на запад. В глубине этого угла, примерно в равном (3 - 3,5 км) расстоянии от обеих его сторон, находился город Дедовск. Полоса нашей обороны составляла 16 - 17 км: 258-й полк находился на правом фланге, у деревни Нефедьево, 40-й полк - в центре, у Селиванихи, 131-й - на левом фланге.
   Штаб дивизии, как и принято, расположился в тылу, в деревне Желябино, а наблюдательный пункт было решено вынести поближе к передовой. В поисках удобного места для НП мы с Бронниковым выехали в Дедовск. Надо было заодно взглянуть и на текстильную фабрику. Ведь имелся строгий приказ - не оставлять врагу никакого промышленного оборудования, даже заводских зданий. При вынужденном отходе мы были обязаны проследить, все ли оборудование и сырье эвакуировано в тыл, а если нет возможности его вывезти - уничтожить. Ответственность за выполнение этого требования несли командир и комиссар в полосе действия своих войск.
   По дороге Бронников рассказал, что с фабрики наш автобат уже вывез в Москву более 500 тонн хлопковой пряжи. Оставлено, по просьбе Федора Михайловича Бойко, лишь несколько кип. Из пряжи делают теплые мешки, вроде спальных, для раненых, чтобы хоть как-то уберечь их от холода на пути в госпитали.
   Морозы в те дни стояли жестокие. Над Дедовском, отражаясь в оконных стеклах, опускалось за крыши малиновое солнце. Дым над трубами вставал вертикально, плотным столбом. Значит, ночью столбик термометра покажет градусов тридцать ниже нуля.
   Людей на улицах, несмотря на мороз, много. Жители покидали город. С мешками за спиной, с узлами и чемоданами, они вереницей тянулись к станции, к московскому поезду.
   Вышел я из машины, догнал старика, который тянул саночки с поклажей, с аккуратно притороченным к ней медным чайником.
   - Отец, как проехать к ткацкой фабрике? Он махнул рукавицей:
   - Прямо. По левую руку увидишь кирпичные корпуса. Она и есть. Говорят, взрывчатку в нее заложили?
   - Кто говорит?
   - Люди! Э-эх! Строили-строили, и на тебе...
   - Что ж, фашисту ее оставлять?
   Старик смотрел на меня выцветшими голубыми глазами, молчал, и я остро почувствовал неловкость, какую-то вину перед ним. Не то я сказал, а нужное слово найти никак не мог.
   - Зачем фашисту? - веско проговорил он. - Ты нам ее сбереги. Стань здесь крепко и не отдай. Доколе ж будем пятиться? До Москвы? Так вот она - сорока верст нету.
   И дернув саночки, пошел, ссутулясь, к станции.
   - Что сказал старик? - спросил Бронников, когда я сел в машину.
   - О том, что до Москвы - сорок километров.
   - Меньше! - поправил комиссар. - Сорок - это до самого центра, до Кремля.
   Остаток пути мы молчали. Я думал о дивизии, ее стойкости. Да, этот рубеж должен быть последним, с него мы не уйдем.
   На ткацкой фабрике нас встретил командир саперного батальона военный инженер 2 ранга Николай Григорьевич Волков.
   Он доложил, что подготовительные работы закончены, взрывчатка заложена. С Волковым был товарищ в штатском, если память не изменяет, директор фабрики. В цехах, по которым мы прошли, ни души. Пусто, тихо. Все оборудование уже вывезено. Директор рассказывал нам о фабрике, а у самого слезы на глазах: